Глава 12. «Ветер западный треплет знамена…»
Старый, цвета крепкого чая, коньяк был налит в маленькие плоские рюмки. В комнате стояла полутьма, поблескивали золотом корешки старинных книг, негромко тикали большие настенные часы.
– У вас озабоченный вид, друг мой! – Бертяев взял со столика рюмку, грея коньяк в руке.
– В самом деле? – Бен неуверенно улыбнулся.
– В последнее время вас что-то беспокоит. Надеюсь, не личное? Вы уж извините за этот доморощенный психологизм…
Бертяев был во все той же «профессорской» куртке, при галстуке-бабочке, но на сей раз без монокля. Вечер выпал спокойный, как раз для неторопливой беседы. Никто не мешал, достойная супруга драматурга еще не вернулась от портнихи.
– Вы правы, Афанасий Михайлович. Все время ссорюсь со своим приятелем. А вчера вообще…
Он не договорил и, вздохнув, умолк. Бертяев усмехнулся:
– Кастор ссорится с Полидевком? Не поделили жезл базилевса?
– Да нет же! – молодой человек скривился. – Мне это фюрерство абсолютно не нужно, просто… Мы перестали друг друга понимать. Представляете, обращаемся друг к другу по имени-отчеству! А вчера… Я написал один документ, нечто вроде обзора здешней обстановки. А он заявил, что это – взгляд марсианина.
– Вот как? – коротко бросил Афанасий Михайлович, то ли сочувствуя, то ли удивляясь.
– Он считает, что я слишком равнодушен, что мне не больно …
Бертяев бросил на гостя короткий быстрый взгляд.
– Александр, не в обиду будет сказано… Может, он в чем-то прав? Заметьте, вы сказали: «у вас», а не «у нас».
– И вы тоже! – Бен отхлебнул из рюмки, даже не ощутив вкуса. – А что я должен чувствовать? Любовь к товарищу Сталину? Преданность к этому вампиру Ежову и его банде?
Он быстро оглянулся – сказывалось знакомство со здешними нравами, но единственным свидетелем столь крамольной фразы оказался большой черный кот, гревшийся у батареи.
– Левиафан! – позвал Бертяев. Кот, неторопливо прошествовав к креслу, одним прыжком оказался на коленях у хозяина. Афанасий Михайлович почесал Левиафана за ухом, тот потянулся и негромко мурлыкнул.
– Кроме названных вами лиц, Александр, есть еще и другие. Их приблизительно сто пятьдесят миллионов.
– Ах, другие! – молодой человек повысил голос, вызвав удивленный взгляд Левиафана. – А где они были двадцать лет назад, когда нужно было не страдать, а действовать! Сколько ушло с Корниловым? Сколько было с Юденичем? А остальные – эти самые миллионы? Хотели социализма – и получили! «К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь», – так, кажется, у вашего Пушкина? Да, за них мне не больно! Мне больно за таких, как вы, как этот художник, как…
Он чуть было не назвал фамилию Тернема, но вовремя сдержался. Бертяев слушал невозмутимо, время от времени поглаживая разнежившегося Левиафана.
– Знаете, Афанасий Михайлович, у нас все старики были уверены, что Сталина вот-вот прикончат – как Марата. Но на все сто пятьдесят миллионов не нашлось Шарлоты Корде! Чего же ждать от этого народа?
Бертяев ответил не сразу. Он осторожно опустил на пол кота, вызвав у того недовольную мину, слегка пригубил коньяк и откинулся на спинку кресла.
– Вы процитировали Пушкина. «Вашего», как вы изволили выразиться… Да, стадам не нужна свобода. Но это не овцы, – это люди. А человек слаб. Мы привыкли повторять это не задумываясь, но человек действительно слаб. «Не судите, да и не судимы будете», – помните?
– «Милосердия ищу, а не жертвы», – кивнул Бен. – Интересно, что сказал бы Христос, побывав в Эс Эс Эс Эр?
Ненавистное название он произнес, тщательно выделяя каждый слог.
– Я не теолог, но насколько я помню, Господь даровал людям свободу воли. Они могли сделать со своей жизнью что угодно – и решили жить в Большевизии. Разве они жертвы? Честное слово начинаешь верить, что здесь в самом деле провели сплошную лоботомию…
– А если это так? – Бертяев говорил негромко, в голосе ощущалась глубокая, скрытая боль. – Для лоботомии не обязательно вскрывать череп… К тому же, многим не просто вскрыли череп – им снесли головы. То, что происходит «у нас», как вы говорите, не фарс, Бен. Это – трагедия, страшная, еще невиданная. Дело не в Сталине, и даже не в большевиках. Самое ужасное, что мы пока не можем даже понять причину всего этого. И дай Бог, чтобы потоп не затопил и ваш… Марс. Поэтому я никуда не уеду. Конечно, многих надо вывозить немедленно – таких, как Стрешнев. Кстати, спасибо вам за него. Эта милая девушка, которая так похожа на вас…
– Сестра, – улыбнулся Бен. – Люба. А если точнее – Лу.
– Что за имена? – драматург удивленно развел руками. – Вы – Бен, Люба – Лу, ваш друг…
– Джон, он же Чиф, – подсказал его собеседник. – Ну… Нам это нравится. Может, мы на Тускуле действительно становимся новым народом?
– И вам не больно… – тихо договорил Бертяев. – Хорошие, воспитанные мальчики и девочки…
В этот вечер Лу задержалась у больного. Вышло это неожиданно. Каша была сварена, укол сделан, и «патронажная сестра» уже надевала пальто, когда в дверь постучали и на пороге появился улыбающийся Володя Синицын.
– Ага, все в сборе! – заявил он, пожимая руку девушке. – Вячеслав, я тебе принес фейхоа. Вкус – необыкновенный и полезное до невозможности… Да ты, смотрю, повеселел!
Действительно, Вячеслав Константинович выглядел теперь бодрее. То ли помогло чудодейственное лекарство из плесени, то ли подействовало простое человеческое участие, но художник заметно ожил, начал поговаривать о работе и даже время от времени брал в руки карандаш, набрасывая что-то на обрезках альбомных листов. Синицын забегал почти каждый вечер, принося гостинцы и стараясь поднять настроение. Кто он такой, Люба так и не поняла. Художник знал его давно, но о прошлом в ее присутствии друзья никогда не заговаривали.
Володя отказался от чая, и они принялись за фейхоа. Лу слушала очередные столичные сплетни, которыми щедро делился гость, думая о том, что больного нужно как можно скорее уложить в настоящую больницу. Бен уже послал просьбу в Сент-Алекс, ответ должен был прийти в ближайшие часы…
– Люба, что невеселы? – обернулся к ней Синицын. – Надеюсь, на работе все в порядке?
Упоминание о мифической больнице, где якобы числилась «патронажная сестра», сразу же заставило насторожиться.
– Ей достается, – усмехнулся художник. – Такие больные, как я, удивительно капризны!.. Володя, ты о чем-то рассказывал?
– А! – кивнул тот. – Точно… Ты своего однокурсника помнишь? Неркулова?
Вячеслав Константинович улыбнулся.
– Знаете такого, Люба?
Девушке оставалось сослаться на провинциальное происхождение. Володя поразился:
– Не знать Неркулова? Да это сейчас главный ваятель по части вождей! Лениных отгрохал уже не меньше дюжины…
– Четырнадцать, – уточнил больной.
– Вот-вот. Сейчас Дом Советов строится – знаете? Так там намечается скульптура вождя – сто двадцать метров! Этакий Колосс Родосский!
– Со смотровой площадкой на лысине, – добавил Стрешнев совершенно равнодушным тоном.
Лу хотела спросить: «А зачем?», но удержалась. Очевидно, гражданам СССР такое должно быть понятно и без пояснений.
– У него, говорят, в мастерской товарищ Ленин стоит в полный рост и, так сказать, а натюрель…
– Правда, – кивнул художник. – Изучает натуру. Все-таки профессионал…
– А недавно заказали ему бюст Кутузова. Сам Ворошилов заказал. Неркулов стараться не стал – отдал помощникам, а сам поехал в Крым отдыхать. Слепили, Неркулов вернулся, привезли Ворошилова…
Стрешнев не удержался и хмыкнул.
– Появляется Неркулов, нарком к нему, а тот еле жив. Лицо такое, будто лимон съел, а главное – левый глаз открыть не может. Ворошилов, добрая душа, давай расспрашивать. А тот и говорит, что пострадал из-за Кутузова. Настолько вжился в образ, что пришлось месяц ходить в повязке. В результате – нервный тик. Маршал давай его утешать… Выпили, закусили, бюст, конечно, Ворошилов одобрил, и только потом… Люба, догадайтесь.
– Н-не знаю, – растерялась Лу. – Бюст не понравился?
Володя расхохотался.
– Неркулов сообразил, что у Кутузова не было не левого, а правого глаза, – закончил вместо Володи художник. – Я об этом слыхал, еще когда был студентом, но рассказывали не о Неркулове и Ворошилове, а об Антокольском и генерале Драгомирове.
– Неужели врут? – огорчился Синицын. – Жаль!
– Ну, почему врут? – не согласился Стрешнев. – Фольклор! Знаете, по-моему, Неркулов просто издевается над этими «меценатами». Лепит им чудищ! А выходит, между прочим, талантливо – действительно, памятники эпохи. Вроде половецких идолов…
Люба с удовольствием послушала бы еще о неведомых ей нравах столичной богемы, но Володя уже откланивался, пообещав заглянуть завтра. Стрешнев подождал, пока на лестнице затихнут шаги, а затем негромко проговорил:
– Люба! Вы хотели о чем-то меня спросить? Я не ошибаюсь?
Девушка кивнула. Надо было поговорить о возможной эвакуации больного художника, но Лу никак не могла решить, с чего начать. И в самом деле, не показывать же карту звездного неба, тем более, что звезды, называемой на Тускуле попросту «Солнцем», на этой карте не было.
– Вы, кажется, не доверяете Володе, – продолжал Стрешнев. – Я знаю его много лет, Люба. Поверьте, он не из тех, кто приходит в гости по долгу службы. Не смотрите, что он такой веселый, ему пришлось очень много пережить…
– И вы считали его погибшим? – не удержалась девушка, вспомнив их первую встречу с Синицыным.
– Да… И Слава Богу, мы все ошиблись…
Итак, Лу не зря обратила внимание на улыбчивого парня с явно вымышленной фамилией. Стрешнев намекал, что Володя не имеет отношения к НКВД. Значит…
Лу собралась, плотно застегнула пальто, предчувствуя уличный холод, и надела жуткого вида берет. Оставалось попрощаться, но внезапно по лестнице загремели шаги. Вначале она решила, что это Синицын, но тут же сообразила, что это кто-то другой. Вернее, другие…
– Что это? – Стрешнев приподнялся с лежака и тут же горько усмехнулся. – Кажется, понял. Не бойтесь, не за вами – это за мной…
Лу застыла, не в силах двинуться с места. Попалась! Первый же обыск сразу же раскроет ее несложную конспирацию. Достаточно жетона-пропуска, спрятанной на поясе пальто, не говоря уже о медицинских приборах. На коробках с ампулами так и стояло: «Свято-Александровскъ». Заклеить или содрать этикетку Люба просто не догадалась.
В дверь уже стучали – властно, нетерпеливо. Девушка растерянно взглянула на Вячеслава Константиновича. Тот ободряюще улыбнулся…
…Четверо – дюжие мордатые здоровяки в серых шинелях с малиновыми петлицами. Девушку отшвырнули в сторону, кто-то рванул сумку из рук, рявкнув: «Стой на месте!» Двое уже держали художника за плечи, третий деловито обыскивал больного.
– Где он? Где?
Стрешнев развел руками, и тут же получил короткий сильный удар по лицу. Лу охнула.
– Опоздали, во блядь! – один из «малиновых» быстро обошел скромное жилище больного, заглядывая в каждый угол. Картина, прислоненная к стене, отлетела в сторону от удара сапогом.
– Ушел, курва! – добавил другой. – Ну, Стрешнев, колись, где он?
– О ком вы, товарищи? – глухо спросил художник, бросив на Лу быстрый незаметный взгляд. Все стало ясно. Володя Синицын!..
– А тамбовский волк тебе, бля, товарищ! Забыл, как обращаться положено, сука! – «малиновый» взмахнул кулаком, но другой энкаведист, высокий, с неприятными пятнами на лице, перехватил руку.
– Не спешите, сержант! Ладно, Стрешнев, будем разбираться… Значит, так: Стрешнев Вячеслав Константинович, вы арестованы по подозрению в укрывательстве врага народа Владимира Корфа. Что вы можете сообщить по этому поводу?
– Покажите ордер, – спокойно проговорил художник. Лу, между тем, старалась вспомнить, где она встречала эту фамилию. Кажется, что-то говорил Бен…
Пятнистый, очевидно старший, достал сложенную вчетверо бумагу и ткнул прямо в лицо Стрешневу. Тот медленно развернул.
– Читай, читай, сука! – бросил другой «малиновый». – Мы законы знаем…
Художник так же молча вернул бумагу пятнистому.
– Итак, гражданин Стрешнев? – спросил тот.
– Владимир Михайлович Корф умер несколько лет назад, – вздохнул Вячеслав Константинович. – Укрывать его не имею ни малейшей возможности…
– Во гад! – вздохнул второй «гость». – Измывается!
И тут Лу вспомнила. Брат рассказывал о вечере у Бертяева. «Вандея» – таинственная подпольная организация и ее вождь Корф! Владимир Михайлович Корф, сын белого офицера, бежавший из лагеря…
– Ладно, – резюмировал пятнистый. – Все равно скажете! Гражданин Стрешнев, согласно ордеру мы уполномочены произвести у вас обыск…
Художник пожал плечами.
– Приступайте! – энкаведист не спеша оглядел мастерскую, затем обернулся к Лу. – Сюда, гражданка!
– Она медицинская сестра, – быстро проговорил Стрешнев. – Я болен, она делает мне уколы…
– Разберемся!
«Малиновые» принялись с шумом и грохотом обыскивать мастерскую. Почему-то особенно их раздражали картины. Один из энкаведистов с неожиданной яростью принялся разламывать рамы, остальные срывали шторы, опрокидывали нехитрую мебель, рылись в вещах.
Лу подошла к пятнистому. Тот косо взглянул на девушку, затем повернулся к сержанту:
– Что у нее нашли?
Тот подал старшему сумку. Пятнистый вывалил содержимое на стол. Лу затаила дыхание. «Малиновый» брезгливо перебрал вещи, не обратив внимания на ни этикетку, ни на коробку с индивидуальными шприцами, затем поднял взгляд на девушку:
– Документы!
Лу протянула паспорт – неважно выполненную «липу».
– Баулина Любовь Леонтьевна… Что вы здесь делаете?
– Я медсестра. – Лу чуть не сказала «сестра милосердия», но вовремя спохватилась. – Меня прислали из районной больницы. У Вячеслава Константиновича… у больного тяжелая форма туберкулеза…
– Вавилов! – пятнистый обернулся. Один из «малиновых», тот, что крушил рамы, подошел ближе.
– Вот чего, Вавилов, внизу есть телефон, позвони в районную больницу. Баулина Любовь Леонтьевна…
«Малиновый» кивнул и вышел, гремя сапогами.
– Гражданка Баулина, должен предупредить, что за дачу ложных показаний вы будете привлечены к уголовной ответственности. Вы поняли?
Лу кивнула, отчаянно пытаясь сообразить, что ей делать. Сейчас этот Вавилов вернется…
– Вы видели здесь или около дома этого человека?
На фотографии Володя выглядел немного иначе – совсем молодой, с худой тонкой шеей, стриженый. Впрочем, узнать «Синицына» не составляло труда.
– Нет… Не видела…
– Подумайте, Баулина. Это – опасный враг народа!..
– Товарищ капитан, дайте я сам с этой блядью поговорю! – вмешался громила-сержант, успевший уже опрокинуть мольберт и выбросить на пол небогатый запас продуктов. Девушка почувствовала, как у нее вспыхнули щеки. Отвечать было нельзя, но вдруг заговорил Стрешнев:
– Товарищи! Граждане! Люба делала мне уколы. Как вы смеете!..
Сержант лениво взмахнул рукой, и художник без звука упал на лежак.
– Итак, Баулина? – продолжил пятнистый. – Будете говорить?
Лу молчала. Происходящее казалось чем-то нереальным, кошмарным сном, который должен вот-вот кончиться. О таком она читала еще в детстве: чекисты врываются в квартиру, громят все вокруг, хватают ни в чем не повинных людей. Потом – страшный подвал, взвод китайцев или латышей, сырая, выщербленная пулями стенка…
И тут пятнистый ударил ее – несильно, слегка двинув рукой. Девушка охнула и осела на пол.
– Что вы делаете! Как вы смеете! – кричал художник, не обращая внимания на сержанта, схватившего его за плечи и пытавшегося заткнуть рот.
– Встать!
Лу медленно поднялась. По всему телу разлилась боль – удар пришелся в живот.
– Вспомнили?
– Я никого не видела, – еле слышно проговорила девушка. – Я никого…
– Товарищ капитан!
На пороге стоял Вавилов. Пятнистый подошел к нему, они о чем-то пошептались, после чего пятнистый хмыкнул, проговорил: «Вот как?» – и вновь повернулся к Лу.
– Вот, значит, как, гражданка Баулина? Так где это вы работаете? В какой больнице? А ну-ка, где ее паспорт?
Сержант поспешил подать документ. Капитан присвистнул:
– Ого! Видите?
– Хреново сделано, – согласился громила-сержант. – Ах ты, блядь! Да она из их кубла!
Надеяться было не на что. Теперь они обратят внимание на вещи… Если б удалось уничтожить пропуск – просто выкинуть маленькую пластинку куда-нибудь за окно!..
– Ну-ка, Стрешнев, колись, – пятнистый подошел к художнику. – Откуда эта баба? Ее прислал Корф?
– Она медсестра, – повторил Вячеслав Константинович, – медсестра из районной больницы…
Сильный удар опрокинул его на пол. Били вдвоем – пятнистый и сержант. Лу закричала, рванулась, Вавилов крепко держал ее, зажав огромной лапищей рот.
– Вставай, сволочь!
Художник застонал, пытаясь приподняться. Сержант нетерпеливо ухватил его за ворот:
– Не нравится, сука? Это еще, бля, цветочки! Где Корф? Кто эта баба? Говори, гад!
– Будьте вы прокляты… – вырвалось у Стрешнева. Новый удар – и он откинулся на подушку.
– Хватит, лейтенант, еще сдохнет. Ладно, перекурим!..
Многотрудная работа явно утомила «малиновых». Все четверо достали папиросы и с удовольствием принялись пускать кольца дыма. Лу, которую временно оставили в покое, без сил присела на один из ящиков. Рука потянулась к поясу, чтобы выбросить пропуск, но энкаведист стоял рядом, не спуская с нее глаз.
– Соседей опросили? – капитан взглянул на Вавилова. Тот кивнул:
– Так точно! Эта баба здесь не в первый раз. Больше никого не видели.
– Странно, – удивился капитан. – Надо и соседями подзаняться. Ну гнездо! Сержант, чего нашли?
– А ни хрена, товарищ капитан! Одна эта долбанная мазня! Троцкисты-авангардисты, мать их всех…
– Баулина! – капитан повернулся к девушке. – Будьте благоразумны! Если вы из подпольного Красного Креста, получите «червонец» – и все. Но только если поможете следствию…
– Да она хитрая штучка, товарищ капитан! – вмешался громила. – Если эта блядь из Красного Креста, на кой ляд ей ксива? Давайте я ее чуток поспрошаю. Страсть как люблю таких сучек раскалывать…
Холод сковал тело. Девушка затравленно оглянулась. Их четверо. Даже до окна не добежать…
– Стрешнев, а может, сами скажете? – капитан повернулся к художнику. – Пожалеете дамочку?
– Я ничего не знаю, – с трудом выговорил Вячеслав Константинович. – Отпустите ее, она меня лечила…
– Ясно! Значит, так, сержант, займись бабой – но чтоб жива осталась. Вавилов, обойди-ка соседей еще раз. Может, сознательные попадутся…
Верзила угукнул и вышел из мастерской, пятнистый принялся за бумаги, выброшенные из ящиков, а лейтенант вместе с еще одним «малиновым», широкоплечим парнем с большим шрамом на левой щеке, подошли к девушке.
– Ну вот и я, сучка! – лейтенант положил ручищу ей на плечо. – Ну, колись, покуда не поздно!
Удар по лицу. Голова девушки дернулась, новый удар… Из разбитой губы потекла кровь. Лу застонала.
– А ну, врежь ей, Павлюк, – кивнул сержант. Парень со шрамом медленно, словно нехотя, поднял руку… Дыхание перехватило, раскрытый рот тщетно ловил воздух. Лу пошатнулась, но сержант не дал ей упасть.
– Стой ровно, блядь! Ну, надумала?
Наконец-то удалось вдохнуть. Слезы текли по лицу, но страх куда-то исчез. Осталась ненависть. Животные, холопы, взбесившаяся протоплазма!..
Вновь удар по лицу, на этот раз со всей силы. Голова заныла от боли…
– Колись, сука!
– Scelerat! – девушка уже не соображала, что говорит по-французски, – Le cochon!..
– Эге! – от удивления сержант даже отошел на шаг назад. – Ты глянь, Павлюк, да она ж шпионка!
Лу поняла, что это ошибка. Очередная – и, вероятно, последняя.
– Ну все, сучка! – сержант сунул в рот папиросу и щелкнул зажигалкой. – Проговорилась-таки! Товарищ капитан, эта блядь не по нашему чешет!..
– Жидовка, что ли? – откликнулся пятнистый.
– Не, я жидов за километр чую. Кажись, немка!
Капитан, продолжавший рыться в бумагах, неохотно повернул голову:
– Не увлекайтесь! Вы уже однажды поймали шпиона, помните?
– Теперь не ошибусь! – прошипел «малиновый». – А вот сейчас проверим. Держи-ка ее, Павлюк!..
Верзила схватил девушку за плечи, не давая двинуться. Лейтенант затянулся дымом, хмыкнул и рванул ворот платья.
– А вот щас!..
Он еще раз затянулся, аккуратно сбил пепел и начал медленно подносить окурок к шее. Лу закрыла глаза. Только бы не закричать…
…Боль почему-то показалась не такой страшной. Противно пахло горелым мясом, шея онемела, осталась лишь маленькая точка, где пульсировал злой острый огонек…
– Не сдохла? – лейтенант затоптал окурок сапогом. – Как, Павлюк?
– Да живее всех живых! – гоготнул тот. – Они, бабы, как кошки, хоть веслом бей!
– А ну-ка… – лейтенант прикурил следующую папиросу. – Сейчас мы ей фотку испортим!
Девушка попыталась рвануться, но лапищи Павлюка держали крепко. Щеку пронзила боль, горящая папироса уткнулась в кожу…
– Кричи, дрянь, кричи! – хрипел энкаведист. – Щас закричишь, блядь!
Лу молчала. Боль залила голову, в глазах потемнело, но сознание работало четко. Руки, державшие ее, слегка разжались… Она приоткрыла глаза. Покрасневшая от возбуждения рожа сержанта была рядом. Огромная туша наклонилась, из пасти доносилось легкое хрипение…
Удар в пах – так, как учили ее на тренировках. Рывок – и она свободна. Сержант взвыл. Второй удар пришелся по сонной артерии…
– Ах, сволочь!
Павлюк бросился к ней, Люба поднырнула под занесенную руку, попытавшись добежать до двери. Но сзади уже слышалось громкое сопение. Ее ударили в затылок – и доски пола, рванулись навстречу…
– …Жива, гадина!
Голос донесся откуда-то издалека, и тут же вернулась боль. Лу лежала на полу, рот был полон крови, ныли ребра, правая рука одеревенела.
– Поднимите!
Голос пятнистого… Ее поставили на ноги, кто-то несильно ударил по лицу. Лу открыла глаза.
– Зырит, товарищ капитан!
– Вижу. Наручники!
Вокруг запястий защелкнулись стальные браслеты. Лу с трудом повела головой. Все четверо «малиновых» были тут: трое стояли рядом, а сержант сидел, скорчившись, чуть в стороне. Как видно, удар не прошел даром. Стрешнев лежал на полу.
– Машину вызвали? – поинтересовался капитан.
– Так точно! Майор Ковалев подъедет…
– Хорошо. Тут будет засада. А эту – увозите…
Вавилов потянул девушку за плечо, но пятнистый остановил его.
– Слушай, Баулина, – в голосе «малинового» звенела ненависть. – Ты ударила сотрудника НКВД! Можешь считать, что «вышку» заработала, но учти, спокойно умереть тебе не дадим. Лейтенант тебе, гадине, каждый ноготок плоскогубцами выдерет! Корфа твоего все равно найдем и всех вас вместе живьем в топку сунем. Поняла?
Хотелось ответить, но сил не осталось. Вавилов потащил ее к выходу. «Пропуск, – мелькнуло в голове, – они найдут пропуск! А как же ребята?..» Лестница, уходила из-под ног, каждый шаг давался с болью. Энкаведист торопил:
– Шагай, шпионочка! Зря ты сержанту врезала, плохо помрешь. Он из твоей шкуры абажур сделает!..
Ныли скованные запястья. Люба понимала, что выхода нет. Сейчас ее бросят в машину и увезут куда-то в подвал. Как называются такие машины: «Черный грач»? «Ворон»?
На улице сразу же стало холодно: берет и шарф остались наверху. Заныла изуродованная щека. Вавилов тащил девушку к автомобилю, в котором дремал шофер. «Малиновый» постучал по стеклу.
– Открывай! Шпионку повезем!
Шофер зевнул и с интересом поглядел на девушку.
– Во изукрасили! А девка ничего. Слышь, Вавилов, чего добру пропадать, отъедем в сторонку. Не все ж лейтенанту с такими баловаться!
«Малиновый», открыв дверцу, повернулся к шоферу, собираясь ответить, и тут совсем рядом что-то негромко хлопнуло – как будто открыли бутылку с шампанским. «Малиновый» открыл рот, захрипел и начал сползать на асфальт. Шофер уже вытаскивал револьвер, но шампанское вновь хлопнуло, и он без звука ткнулся лицом в стекло.
– Люба, с вами все в порядке?
Вопрос был задан по-французски. Лу попыталась ответить, но слова застревали в горле. Пришлось ухватиться скованными руками за дверцу, чтобы устоять на ногах.
– Да что с вами?
Сильная рука подхватила девушку. Володя «Синицын» улыбался, пряча за пояс пистолет с глушителем. Лу попыталась повернуться, и тут он увидел ее лицо.
– О господи! Какие звери…
Он помог Любе опуститься на сиденье, быстрым движением выкинул труп шофера из машины, ткнул ногою тело Вавилова.
– Что им было надо?
– Они… они искали Корфа, – выдохнула Лу. – Вячеслав Константинович еще там. Они вызвали вторую машину…
Володя задумался.
– Идти можете?
– Руки… – девушка кивнула на наручники.
– Ах да! Поднимите их вверх. Выше, пожалуйста… Не двигайтесь!
Хлопок, легкий удар – и руки вновь стали свободны. Пуля разбила сталь. Володя поглядел наверх. Девушка поняла.
– Дайте мне револьвер. Там их только трое…
– Стрелять умеете? – по загорелому лицу «Синицына» пробежала усмешка.
– Не волнуйтесь, не промахнусь.
Они говорили по-французски. Володя покачал головой:
– На чем вас раскрыли, на больнице? Я тоже проверил. Грешным делом подозревал, особенно когда увидел ваш шприц… Значит, говорите, меня искали?
– Если вы Корф…
– Владимир Михайлович, – последовал короткий вежливый поклон. – К вашим услугам, Люба…
– Бенкендорф.
«Синицын», он же Корф, подмигнул:
– С такой фамилией – и в Красной Столице? Ну что, Люба, пошли выручать Славку?
В руке Лу оказался револьвер. Оружие придало силы, девушка привычным движением провернула барабан и сунула наган в карман пальто. Корф с улыбкой следил за нею.
– Только, Володя, там есть один сержант…
– Понял. Что мы ему отстрелим первым делом?
– Александр Леонтьевич, могу я вас побеспокоить?
– Сделайте одолжение, Иван Степанович…
Чиф сидел в кресле, листая потрепанный французско-китайский разговорник. Бен устроился неподалеку за столом, читая газету.
– Александр Леонтьевич, когда я смогу воспользоваться резервным каналом?
Бен слегка повернулся.
– Я уже имел честь вам сообщить, милостивый государь, что канал в полном вашем распоряжении…
Он поморщился – фраза чрезвычайно не понравилась. С «милостивым государем» вышел явный перебор.
– Извини, Джонни-бой… Все готово. Только знаешь, твой китайский…
Чиф пожал плечами:
– На уровне «моя-твоя» разберусь. Главное, мне там помогут…
Бен вновь поморщился и, наконец, не выдержал.
– Слушай! Ну, мое мнение тебя не интересует – ладно! Но дядя Генри тоже против. Это даже не авантюра, это черт знает что! А если Волков солгал? Ну, пусть не солгал, все равно – иголка в стоге сена. Кто-то с кем-то когда-то воевал… В конце концов, пусть Казим-бек шлет подмогу!..
Внизу хлопнула дверь. Бен удовлетворенно кивнул и потер руки:
– Ага, кажется, Лу. Наконец-то! Самое время ужинать. Что-то она задержалась у нашего больного!..
…Девушку уложили на диван. Растерянный Бен держал в руках аптечку, а его приятель осторожно прикладывал к ране тампон с мазью.
– Осторожно, Джонни-бой, – Бен взглянул на лицо сестры и, не выдержав, отвернулся. – Господи, что же это!..
– Красиво, да? – Лу постаралась улыбнуться. – Чиф, там еще на шее… А потом посмотришь, у меня кажется ребро сломано…
– Погляжу, – кивнул Косухин. – А вообще-то нужно в госпиталь – и срочно!
– Не вздумайте! – девушка встала, прижимая тампон к лицу. – Бог с ним, не возьмут замуж, зато мы, кажется, вышли на настоящее подполье!
– Корф… Корф… – негромко проговорил Чиф. – Да, это интересно. Что ты ему рассказала?
– Я? – удивилась Люба. – Ничего, конечно! Мы лишь договорились о встрече. Он возьмет с собой Стрешнева. Завтра я…
– О чем ты! – брат резко взмахнул рукой. – К черту все! Эти папуасы тебя пытали! Я их… Этих животных, грязных хамов…
– Александр, что за мелодрама? – поморщилась девушка. – Меня выручил тоже… папуас. К тому же, можешь не мстить за меня, я это проделала сама. Почему-то казалось, что стрелять в живых людей труднее… Так что никуда вы меня не отправите, я теперь здесь террористка номер один!..
Свет потушили, и молодые люди перешли в аппаратную, где на пульте управления беззвучно светились разноцветные лампы. Бен рухнул в кресло и обхватил голову руками:
– Джон… У нее с лицом… Как думаешь, можно сделать пластическую операцию?
Чиф, присев рядом, легко коснулся плеча приятеля:
– Может и не понадобиться. В крайнем случае, останется шрам. Надо поговорить с Казим-беком, только, боюсь, он тут же отзовет всю группу.
– Еще бы! – кивнул Бен. – Будет жалко…
– Жалко, – согласился Косухин. – Считай, ничего пока и не сделали… Ладно, включай!..
Бен нажал клавишу. Экран вспыхнул, высветив карту мира. Пальцы пробежались по пульту, карта увеличилась, за пределы экрана ушли Америка, Австралия, Европа… Теперь там оставалась лишь Азия, Бен вновь нажал клавишу, и на экране появилась карта горной местности, пересеченной узкими извилистыми реками.
– Вот твой район, Джон. Интересно, как там сейчас?
– Холодно. Средненоябрьская – + 1. А, в общем, плохо…
– Война?
Чиф всмотрелся в карту, нажатием клавиши чуть увеличив изображение.
– Да. Война…
…Пещера была вырублена в мягкой скале. В углу неярко светила керосиновая лампа, позволявшая разглядеть нехитрое убранство подземного жилища. Стол, два кресла, радиоприемник, небольшая железная печка…
На столе стояла початая бутылка голландского джина, глиняные рюмки и миска с красным перцем. Тут же была пепельница, заваленная окурками, и полупустая пачка «Честерфилда». Чиф сидел в одном из кресел. Второе пустовало. Хозяин стоял возле входа, глядя куда-то в черное звездное небо. Негромко звучали отрывистые короткие слова – человек читал стихи.
В Сент-Алексе Чиф два года изучал китайский, но там преподавали нанкинский диалект, а стихи были на совершенно непохожем – хунаньском. Слова нехотя, не спеша, всплывали в памяти… Гора Кунлунь, ушедшая в небо, рой нефритовых драконов, сметенных весенним половодьем черепахи… Смысл ускользал.
– Что-нибудь поняли, товарищ Хо?
Человек подошел ближе. Он был высок, широкоплеч и слегка сутул. Немолодое, смуглое лицо казалось бесстрастным, но темные глаза светились дружелюбием. Одет был просто – в старую ватную куртку-даньи, которые носили в этих краях крестьяне. Чиф был одет так же, только его даньи перетягивал ремень, с которого свисала кобура револьвера. Впрочем, он уже не был Чифом – Косухин превратился в Хо Сушина, или просто «товарища Хо».
– Не расстраивайтесь, товарищ Хо, – человек в даньи закурил «Честерфилд» и присел в кресло. – Эти стихи, к сожалению, трудны для понимания. Я написал их в старой традиции – в так называемом жанре «цы», на мотив стихотворения «Няньнуцзяо». Сейчас так писать уже нельзя, но я, к сожалению, человек старого воспитания. Товарищ Лу Синь недаром провозгласил революцию в литературе. Мы – странное государство, товарищ Хо. Странное – и древнее. У нас революция начинается прежде всего в литературе, аграрный вопрос решается во вторую очередь. Товарищу Сталину этого не понять…
Человек в даньи негромко рассмеялся. Мысль о Великом Вожде Всех Времен и Народов его явно позабавила.
– Эти стихи, товарищ Хо, я сочинил после нашей первой встречи. Хотелось написать о вашей планете, о людях с Небес, которые надеются построить социализм среди звезд. Но написал я о горе Кунлунь…
Снова послышался смех. Любитель старинной поэзии плеснул в рюмки джин и пододвинул миску ближе к гостю.
– Вы едите красный перец, товарищ Хо? Каждый революционер должен обязательно есть красный перец! Смотрите, надо класть его не на язык, а ближе к гортани – и глотать…
Чиф попробовал – в рот словно попала горячая головешка. Растерявшись, он глотнул джина и закашлялся.
– Привыкайте, товарищ Хо!.. Я думал, почему написал не о вас, а о горе Кунлунь? Наверное, потому, что Кунлунь – символ всего великого в нашем мире. А наша встреча, товарищ Хо, – великая встреча. Сталин не понял…
На смуглом лице мелькнула улыбка.
– И не поймет… А ведь первая встреча Земли и Неба – это великий поворот. Вы, на Тускуле, боретесь за социализм. Долг нашей партии помочь вам. И не потому, что мы ждем от вас ответной помощи, нет!.. Революция на Земле и революция на Небе – не это ли начало перемены мира?
Человек в даньи помолчал, затем покачал головой:
– Интересно все же, как вы решаете аграрный вопрос? Коллективизацию уже провели?
Это была шутка, но Косухин попытался ответить:
– Мы смотрим на учение Маркса иначе, чем большевики в России. Для нас главное не цитаты, а основная идея: общество без частной собственности и эксплуатации…
По-китайски выходило плохо, но человек в даньи понял:
– Да, товарищ Хо, такой смелости с классиками мы себе позволить еще не можем. Вы – люди Неба, вы смотрите издалека. У нас еще любят цитаты… Товарищ Сталин и его Коминтерн хотят, чтобы мы строили их социализм с лагерями и продразверсткой. Они не правы. Нам не нужна их диктатура – нам нужна социалистическая, новая демократия…
Он прошелся по пещере, затем вернулся к столу, бросил окурок и тут же закурил новую сигарету.
– Впрочем, сейчас важнее ваши дела. Вернее, наши – ведь партии небезразлично, что происходит на Тибете. Вы уже обдумали, что вам надо?
– Да, – заторопился Косухин. – Продовольствие, карты, оружие – и человек тридцать…
– Не больше? – темные глаза блеснули. – Может, вам дать полк? Шучу!.. Вы правы, товарищ Хо, полк там не пройдет. Мы дадим вам лучших бойцов. Я попрошу товарища Пэн Дэхуэя, у него есть кадры еще с времен Великого Похода… Как вас устроили? Нормально?
– Да, спасибо, – кивнул Чиф. – Даже неловко. Мне дают мясо, а бойцы едят чумизу…
– Это ненадолго, товарищ Хо, в походе будет другой рацион. Ну и наконец… Что вам подарить? На память.
Косухин растерялся – он пришел сюда не за подарками.
– Вожди обычно дарят свои сочинения с автографами. Поскольку наш отдел пропаганды уверяет, что я – вождь, то надо следовать этому примеру. Но в поход книгу вы не возьмете, патроны важнее…
Человек в даньи помолчал, вновь усмехнулся.
– В нашей стране другая традиция. Друзьям дарят надписи. Каллиграфия – искусство не менее сложное и прекрасное, чем живопись. Если хотите, я запишу вам на память свое стихотворение. Оно небольшое, но листка вполне хватит, чтобы им разжечь костер…
Он присел к столу и взял кисточку. Лист желтоватой рисовой бумаги начал покрываться столбиками иероглифов.
– Про это стихотворение уже рассказывают легенды, товарищ Хо. Фольклор революции! Недавно наша газета написала, будто несколько бойцов, попавших в окружение, уже готовились к смерти, но, услыхав по радио, как диктор читает эти стихи, воспрянули духом и вырвались из кольца. Это, конечно, сказка. Я запретил читать мои стихи по радио, но, говорят, бойцы действительно переписывают кое-что из моих опусов. Мои статьи, похоже, нравятся им значительно меньше. Вот, прошу… Я прочитаю вслух, медленно, вы поймете. Стихотворение называется «Люпаншань». Я написал его два года назад, когда мы прорывались на север через провинцию Ганьсу…
Человек в даньи встал, положил листок на стол и начал читать наизусть, негромко, чуть прикрыв глаза:
Там, за бледными облаками,
Гусь на юг улетает с криком.
Двадцать тысяч ли пройдено нами,
Но лишь тех назовут смельчаками,
Кто дойдет до Стены Великой!
Пик вознесся над Люпаншанем,
Ветер западный треплет знамена…
Мы с веревкой в руках решаем,
Как скрутить нам седого дракона…