Начиная с 1950-х годов психологи и экономисты систематически проверяют правдивость домыслов национальной экономики о человеке. Кто такой этот человек экономический? Процессы мышления и принятия решений становятся полем для экспериментов, мозг исследуется с помощью томографов.

Первая фронтальная атака произошла в 1979 году. Израильские исследователи Даниэль Канеман и Амос Тверски смогли продемонстрировать, что, вопреки мнению экономистов, наши решения отнюдь не всегда объективны и рациональны. А в 2002 году Канеман получил Нобелевскую премию по экономике, что можно было бы истолковать как кончину человека экономического.

Канеман и Тверски констатировали, что мы стремимся избегать риска, а не получать максимальную выгоду. Порой мы приходим к совершенно другим выводам, потому что нам по-другому описали проблему и мы, в отличие от человека экономического, учитываем контекст. Наши предпочтения отнюдь не стабильны и зависят от того, как мы их измеряем. Если мы обладаем товаром, он автоматически представляется нам более ценным, и нам кажется, что огорчение от потери ста крон больше, чем радость от выигрыша той же суммы. В целом мы предпочитаем, чтобы всё оставалось таким, как есть, даже если мы на этом ничего не заработаем.

А прежде всего, мы, случается, помещаем благополучие другого впереди нашего собственного благополучия. Даже когда мы сами на этом теряем.

Обычные люди оставляют чаевые, даже если никогда больше не придут в этот ресторан. А человек экономический нет. Официантка не сможет отомстить, подсунув в суп муху, так что он, не задумываясь, оставляет деньги при себе.

Обычные люди часто открыты для сотрудничества. Человек экономический сотрудничает, только если он от этого выигрывает. И его не волнует, если он выигрывает несправедливо — лишь бы выиграть. Но для остальных это имеет значение.

Имеет значение, если мы ведём переговоры с человеком лицом к лицу. Если мы смотрим кому-то в глаза, мы становимся более внимательными. А человеку экономическому от всего этого ни жарко, ни холодно, для него это нерелевантно. Ситуация всегда одна и та же: обмен с одним или несколькими индивидами. Никаких связей. Всё целое, никаких половин и — да, это действительно соревнование.

На самом деле мы всё же не рациональные, эгоистичные индивиды. Мужчины и женщины, взрослые и дети, молодые и старые, мы часто благодарны, растеряны, самоотверженны, встревожены, нелогичны. И, главное, никто из нас не остров.

Экономические фабулы не изолированы, они формируют экономику как снизу вверх, так и сверху вниз. Мы слышим, как другие богатеют, слышим о рекордной прибыли предприятий — неважно, правда ли это. Но то, что мы слышим, заставляет нас думать, что всё само собой устроится. И вот это действительно становится правдой, хотя бы до какой-то степени. Потому что мы начали тратить деньги так, как будто это уже правда.

Точно так же страшные истории о свободном падении рынка и брокерах, в панике орущих «Продавай!», заставляют нас крепче держаться за кошелёк. И тем самым мы вносим свою лепту в процесс снижения конъюнктуры. Наши чувства порождают фабулы, а фабулы превращаются в движения рынка.

Если все ваши знакомые готовы заплатить три миллиона за новую квартиру, то кричащие газетные заголовки об искусственно раздувающемся рынке жилья вас не особенно пугают. И вы просите маклера повысить ваше предложение ещё на 100 000. Высокая конъюнктура описывается как эффект коллективного оптимизма, распространяющегося в обществе. Наши коллективные чувства выключить нельзя. Если бы наши экономические теории принимали это во внимание, мы бы избежали ряда проблем. И, может быть, кое-что поняли бы сами про себя.

Экономическое поведение во многих случаях определяется эмоционально, а не рационально. Оно коллективно, а не индивидуально. Никто из тех, кто в 2008 году наблюдал крах мировой экономики, не верил, что этот процесс продуман или построен на исключительно взвешенных решениях, на которые, как утверждается, только и способен человек.

Джон Мейнард Кейнс ещё в 1930-е писал о чувствах, импульсах и недоразумениях, которые с большим или меньшим энтузиазмом ведут вперёд или разрушают экономические процессы. После финансового кризиса 2008 года мы снова обратились к этим словам. Экономисты Джордж Акерлоф и Роберт Шиллер считают, что аспект объяснения кризиса 1930-х, данный Кейнсом, мы забыли. И, даже затрагивая другие составляющие его теории, мы крепко держимся за идею непогрешимо рационального человека и не видим в рынке ничего коллективного или эмоционального.

Но если человек экономический — это не мы, то кто же он?

Пятилетний ребёнок — homo economicus? Таким вопросом задались исследователи. Надежды на справедливость и сотрудничество обычно влияют на поведение взрослых. Мы надеемся, что другие будут сотрудничать и чем-либо делиться. Если они ведут себя несправедливо, мы отказываемся участвовать в затее, даже если отказ для нас неблагоприятен.

Психологи провели эксперимент с участием детей детсадовского возраста и школьников второго и седьмого классов, чтобы выяснить, это люди экономические или нет. Обнаружилось, что дети старше семи лет реагируют на несправедливость так же, как взрослые. Детсадовцы же ведут себя как человек экономический. Когда пятилетним детям предложили разделить некую сумму, их не интересовало, будет делёж справедливым или нет — каждый хотел получить как можно больше. А если кто-то получил слишком мало, то это в любом случае было лучше, чем ничего. И каждый радостно загребал сколько мог. В точности, как человек экономический. Но мировой экономикой управляют не пятилетние дети. Или всё-таки они?

Исследователи, проводившие эксперимент, сделали вывод, что в семилетнем возрасте человек начинает принимать во внимание такой фактор, как справедливость. Человек экономический представляет собой переходную стадию, во всяком случае, по результатам упрощенных игровых тестов в лаборатории. Но в реальной жизни даже пятилетний ребёнок будет с большой долей вероятности вести себя сложнее.

Нет человеческого общества, которым движет только жадность и страх, собственная выгода и рациональность. Оно бы не выжило. Экономист и философ Амартия Сен проиллюстрировал это следующим диалогом:

— Где здесь железнодорожная станция? — спрашивает незнакомец.

— Вон там, — отвечает деревенский житель и машет рукой в противоположную сторону, туда, где почта. — Вы не могли бы заодно отправить моё письмо, вам всё равно по дороге?

— Конечно, — отвечает незнакомец, намереваясь при первой возможности вскрыть конверт и посмотреть, нет ли там чего-нибудь ценного.

Мир устроен не так.

Почему человек экономический поступает так, как поступает, — довольно путанная математика. Одновременно психологические исследования показывают, что настоящие люди отнюдь не всегда выбирают самое рациональное решение. А зачастую и вовсе не понимают, каким «самое рациональное» должно быть. Именно такие результаты получены в ходе упрощенного лабораторного эксперимента с игрушечными деньгами. Даже там нам не удаётся быть чисто рациональными. А в реальном мире всё бесконечно сложнее. Разве может кто-то увидеть всё? Взвесить и сравнить все возможности, высчитать максимальную выгоду? Способны ли мы вообще быть такими, как человек экономический?

Милтон Фридман, экономист-неолиберал, в ответ на подобную критику выступил со знаменитым возражением о бильярде. Представьте искусного игрока в бильярд. Знать законы физики ему не нужно. Но действует он так, как будто знает их. И это всё, что нужно знать нам.

Теперь мы, собственно, сможем предугадывать его поведение, создав модель. Эта модель основана на том, что бильярдист знает законы физики. Возможно, это не так. Но модель будет работать, поскольку бильярдист действует, словно знает эти законы.

Иными словами, люди, возможно, не такие, как человек экономический. Но по Фридману, мы действуем, как будто мы такие. И модель, основанная на человеке экономическом, может предугадывать поведение человека, а значит, и то, что будет происходить в экономике.

По этой логике экономистов следует оценивать не по тому, насколько справедлив их взгляд на человека. Экономистов следует оценивать, исходя из того, насколько точно их выводы соответствуют тому, что человек делает на рынке de facto.

Но, если честно, в рыночных предсказаниях национальная экономика никогда особенно не преуспевала. Когда осенью 2008 года разразился финансовый кризис, Лондонскую школу экономики посетила английская королева. Собравшиеся эксперты описывали происходящую катастрофу. Королева выглядела удивлённой. «Почему никто не видел, что приближается кризис?» — спросила она. Хороший вопрос.

Бог придумал экономистов, чтобы поднять авторитет астрологов, — так однажды проанализировал феномен Джон Гэлбрейт, один из известнейших экономистов мира.

Роберт Лукас, американский экономист и нобелевский лауреат, счёл себя обязанным ответить королеве. И на страницах журнала The Economist объяснил, что экономисты не предвидели кризис, потому что они предвидели, что события подобного рода являются непредвиденными. Вопрос: поумнела ли королева?

Сегодня рынок управляет мировой экономикой ещё в большей степени, чем раньше. За последние десятилетия мы внимательнее, чем когда-либо, прислушиваемся к экономистам. За тот же период случилось множество кризисов. Обвал американской биржи в 1987 году, коллапс японского финансового пузыря, мексиканский финансовый кризис 1994-го, кризис, вызванный банкротством хедж-фонда Long Term Capital в 1998-м (он случился через год после того, как Майрон Шоулз и Роберт Мертон получили Нобелевскую премию по экономике в память о своих теориях на тему: почему Long Term Capital никогда не обанкротится), русский финансовый кризис того же года, азиатский кризис, IT-кризис миллениума и, в финале, глобальный кризис в 2008-м, самый серьёзный кризис со времён Великой депрессии. Для всех, кроме горсточки экономистов, это был полнейший шок. И дело не только в том, что все экономические модели провалились в плане прогнозов. Эти модели вообще редко работают, если в запутанную действительность внедрять их в чистом виде.

После развала Советского Союза МВФ и американское Министерство финансов в рекордные сроки провели приватизацию в России. Несколько экономистов попытались перевести страну с плановой экономики на рыночную в течение даже не лет, а дней. Стоит лишь разрушить лагерь коммунизма, и тут же появится страна рациональных экономических индивидов, думали они, и народ начнёт строить капитализм, как будто ничего другого он никогда не строил. Русские социальные институты, история, распределение доходов и традиции, как считалось, роли не играют. Смысла вникать в детали нет. Экономические принципы универсальны. Доктрины сработают в любом случае, независимо от контекста, исторического опыта, связей и обстоятельств, из которых и складывается то, что мы обычно называем «существованием». Во всех моделях представлен только один мир, человеческая природа, человек экономический.

Результаты хорошо известны: группка олигархов быстро взяла под контроль ресурсы России. Государство внезапно оказалось неспособно даже выплатить пенсии, и при этом ресурсы страны распродавались ради красивой жизни. Деньги переводились на банковские счета в Швейцарию и на Кипр. Это было больше похоже на организованную преступность, чем на организованный рынок. Получилась страна с более низким уровнем жизни, чем до реформ, и миллионы людей засомневались, так ли хороша демократия. Спасибо, достаточно, — сказали они и выбрали президентом Владимира Путина, пообещавшего стабильность и возрождение достоинства.

Каждый год в 1990-е в России снижались доходы на душу населения. Подобный процесс пережила и Украина. А Польша, которая плюнула на МВФ, справилась значительно успешнее. Сделать капиталистическую экономику коммунистической так же легко, как сделать уху из аквариума, — говорил председатель польских профсоюзов и впоследствии президент Польши Лех Валенса. Трудности возникают, если пытаться проделать этот трюк в обратную сторону.

Рынок — это отнюдь не часы, тикающие мелодично. Неизбежное следствие единственного способа существования рациональных человеческих индивидов. Всё гораздо сложнее. Для рынка скорее характерен сильнейший прессинг перемен. Без намёка на сентиментальность он топит старые предприятия, старую технику и прочее, чему больше нет применения, и, во многих случаях, людей. Рынок невнимателен, поэтому он может обеспечивать стремительное развитие, а может и разрушать созданное, по той же причине и с той же силой. Рынок чертовски эффективен в одних областях и чертовски неэффективен в других. От механики, простоты и неизбежности он далёк.

Экономисты, которые верят в человека экономического, обычно допускают, что их представление о человеке неполное, но оно достаточно верное, чтобы им можно было пользоваться. Несомненно, экономисты научили нас некоторым вещам, которые помогли сделать мир лучше. И если они теперь говорят, что человек экономический может помочь им, то почему бы им не поверить? Почему бы не упростить представления о человеке и о рынке? Упрощение — это инструмент. Мы пользуемся им во многих областях.

Земля круглая, говорим мы, хотя это не так. Земля — это эллипс. И к тому же она бугристая из-за гор, долин и тающих полярных льдов. Но, даже если мы говорим, что Земля круглая, мы никогда не смогли бы управлять кораблём (или, если угодно, крылатой ракетой) по картам, составленным так, будто Земля — идеальный шар. При составлении карт мы стараемся измерить и учесть все отклонения. А человека экономического оставляем таким как есть. Построенные на нём модели используются как руководство для управления всей мировой экономикой и выдаются в виде рецептов бедным странам. Пожалуйста, решайте свои проблемы, на старт! Хотя нам уже тридцать лет известно, что человек экономический в лучшем случае — упрощение, а в худшем — полная галлюцинация.

Сегодня именно он продолжает определять экономическую логику. Именно этот тип человека по-прежнему изучают на экономических факультетах университетов, и это мы еще молчим о научно-популярных книгах, описывающих коммерциализацию всех областей жизни. Человек экономический доминирует, вопреки многолетним исследованиям, подтверждающим, что он имеет весьма смутное отношение к действительности. Он продолжает нас преследовать, продолжает настаивать, что мы такие же, как он, независимо от того, осознаём мы это или нет. И независимо от того, что мы делаем.

Человек вскарабкался на церковный шпиль и кукарекает. Вы скажете, что он сумасшедший. Но что вы об этом знаете? Кто-то прыгает с парашютом, кто-то покоряет Гималаи — это тоже опасно. Ты же не пытаешься убить подругу с помощью листа салата? А если так, то ты сумасшедший. Уж если убивать подругу, то ножом. А потом можешь сказать, что ты сумасшедший. Но человек экономический знает лучше. Он знает, что ты всегда рационален, кем бы ты ни притворялся.

Если к виску алкоголика приставить пистолет и сказать «брось пить», он отставит стакан в сторону. То есть бросить пить он мог в любой момент, он просто не хотел, или причин не было, а теперь есть. Кто ты такой, чтобы решать, кто сумасшедший, а кто нет? Кто ты такой, чтобы утверждать, что другие не понимают своей выгоды?

Один человек как-то поселил у себя дома одиннадцать лебедей. Принёс их из парка ночью, завернув каждого в плед. У одного лебедя было сломано крыло. Человек вылечил его с помощью резинки и клейкой ленты. Когда за птицами пришла полиция, человек огорчился. У него были проблемы? Или же, как сказал бы человек экономический, он просто предпочитал лебедей?

Есть люди, которые двести раз за день моют руки, и есть люди, которые избегают левых поворотов. Есть те, кто готов смотреть спортивные передачи по десять часов в день, и те, кто пятнадцать часов в день надраивает в ванной пол. Боишься, что «Арсенал» проиграет, — посвящаешь себя одному, боишься бацилл — другому. Есть только одна логика — рациональность. Чувствуешь себя плохо — кончай жизнь самоубийством. Смысл всего — совсем не во всём. Смысл скрыт в хранилище, которое нельзя открывать. Многие из тех, кого лечат принудительно, уверены, что это другие сумасшедшие, не они. А их собственные приступы и ритуалы — нормальная реакция на ненормальные обстоятельства. Свет в отделении погашен, ты в отчаянии кричишь, и пустой звук из разверзающегося рта — это тоже форма спроса. Мир катится дальше по рельсам, на которые его поставили. Ты должен взять больше, чем положил, всё остальное бессмысленно. И даже в строю, марширующем в одну сторону, ты всегда один. Логика, мир и ты умирают собственной смертью.

Таков мир, за который мы цепляемся.