10. Сердце нормально

На Новый год ни у кого не возникало вопросов о дежурстве. Всем давно было известно, что на Новый год дежурить будет всегда Иван Александрович Чуров. Это было известно ещё до ремонта. А ремонт дошёл до отделения кардиоревматологии той весной, когда все спорили, Крым наш или не наш. Поэтому тем, кто был за наш, спорить стало сразу очень легко. – Ну вот же, ремонт же делают, – возражали они на всё. – Ремонт же! Его же не делали раньше? Значит, и Крым тоже наш.

Такой аргумент почти ничем было не перешибить. Поэтому теперь только врачи-курильщики на отделении считали, что не наш. До ремонта курильщикам было проще: они могли кидать окурки в дырку между обрешёткой и бетоном (стена между первым и вторым этажом распадалась на слои). Теперь дыру заделали, и курильщики стали за не наш. А некурящие – за наш.

Чуров был некурящий. Ему нравился ремонт. Пахло побелкой, краской. Рабочие волокли туда-сюда шланги и везде кто-нибудь что-то сверлил. Что же касается Крыма, то Чуров там никогда не бывал и чей он – мнения не имел.

Одно было точно известно – что Чуров будет дежурить на Новый год. Хоть он и женат, и дочка у него, но все знали про Чурова, что на Новый год он дежурит. И так оно и шло.

И вот Новый год приблизился, и Чуров, как всегда, в эту ночь дежурил. Перевели из гастроэнтерологии восьмилетнего школьника Мишу: боли в животе, рвёт на уроках физкультуры, придумали хронический гастрит, а всего-то навсего надо было осмотреть повнимательнее: оказалось, что и отёки есть, и одышка, даже уже и в покое, а кашель с мокротой без всяких вирусов? – налицо сердечная недостаточность, левожелудочковая, почему – пока неизвестно, надо обследовать. Потом отдельное разбирательство по той самой Ане такое очень редко попадается там с самого начала было всё непросто, подозревали феохромоцитому, после обследования оказалась ещё более редкая гадость – артрит с вовлечением аорты и почечных артерий. Хирурги сделали пластику аорты, выписали – а через три недели боли в сердце, снова к ним, очень быстро инфаркт миокарда, и не спасли. Оказалось, из-за поражения коронарных артерий. (Теперь, после ремонта, всякое «не спасли» могло обернуться для врача уголовным сроком и изгнанием из профессии, но здесь всё было печальнее и яснее некуда.)

Да, видеть приходилось всякое. Правда, малыши, которых готовили к операции, лежали в другом блоке. Сюда, к Чурову, не привозили ни чёрно-синих младенцев с тетрадой Фалло, ни их то выносливых, то прозрачных от дрожи мам, ни отказников с длинными костлявыми пальчиками, которым надо было пережить критический возраст 1–2 года, и они жили в больнице совсем одни. Зато собрались тут у Чурова эндокардит, и волчанка, и ювенильный ревматоидный артрит, аллергосептическая форма, и всё это – жуть кошмарная, не дай Бог.

Чуров не раз ловил себя на том, что, приходя осматривать детей на другие отделения, поневоле обращал внимание на «своих» – характерных мякеньких лимфатиков, аллергиков с гипермобильностью суставов – и смотрел на них внимательнее, чем на прочих, которые казались ему поздоровее, хотя он и понимал, что это необязательно. Осмотрев и «своей» патологии не найдя, Чуров облегчённо вздыхал и говорил родителю что-нибудь вроде:

– Отличная девчонка! Но уж очень она у вас диспластичная. Осторожней с ней! Лучше всего – плавание! Прививки все по возрасту сделаны?

И ещё раз, для верности, выслушивал, непременно добавляя, скорее для себя:

– В сердце небольшой шум, но чисто функциональный. Лишняя хордочка стучит. Ничего страшного.

Совсем другие пациенты ждали его на отделении.

Корзинкина, четырнадцать лет. Пришли анализы. Обострение купировали, никаких данных за воспаление, а температура держалась и держалась уже третью неделю. Чуров никак не мог понять, что такое.

– Вчера вечером даже тридцать девять и две была, – пробасила Корзинкина.

– А чувствуешь себя как?

Корзинкина выглядела впечатляюще. Из неё бы получился годный всадник-назгул. Половину черепа Корзинкина брила, на другой красила волосы в зелёный. От Корзинкиной было ощущение ленивой, сдержанной мощи. Такая врежет – мало не покажется. Но только если будет повод и причина.

Корзинкина равнодушно пожала плечами.

– Да нормально. Ну, температура.

– М-м, – озабоченно сказал Чуров. – Ну, держись. Будем опять всё проверять. Надо выяснить, почему ты не выздоравливаешь. Хотя должна бы. Тебе тут надоело, наверное, до чёртиков?

– Ну… есть немножко, – призналась Корзинкина с улыбкой, как вынужденный гость, который не хочет огорчать хозяев.

Чуров вздохнул и пошёл дальше. Тут надо бдеть, у этих девиц осложнения бывают внезапные и крайне скверные.

Артём, шестнадцать лет. Три месяца уже у них подвисает. Переполоху было, долго все тут крестились: у парня на фоне волчанки вдруг заболело сердце, а в поликлинике стали лечить остеохондроз, даже ЭКГ умняши не догадались снять. Только через два дня заподозрили неладное, а там уже хроническое воспаление в венечных сосудах, тромбоз и инфаркт. Хорошо всё кончилось, ещё недельку на всякий случай, и можно выписывать.

Фёдор – хроническая боль Чурова. Прогноз у Фёдора был плохой – тяжёлая инвалидность, хотя на иммунодепрессивную терапию оставалась надежда. И никому этот Фёдор был не нужен – ни родителям, ни врачам. То у бабки-алкоголички зависал, то в детдоме кантовался, то у них.

– Иван Саныч, давайте в шашки сыграем! – захрипел Фёдор, как только Чуров вошёл.

– Зайка, некогда мне, – попытался отбояриться Чуров. – Я только посмотреть на тебя и сразу пойду… ну ладно. Давай сыграем.

В своих скитаниях Федя оставался ярким приспособленцем, бойцом и выживальщиком. Чуров его любил, хоть и знал, что с ним надо ухо востро.

– Постой, – захрипел Фёдор. – Давай я чёрными. Я люблю за злых. Я злой.

– М-м! – с уважением покачал головой Чуров, внимательно вглядываясь в Федю. Вроде цианоз стал поменьше – губы не такие красные, а носогубный треугольник не такой синий. – Лежать стало легче?

– Сегодня уже почти совсем лёжа спал, – кивнул Федя. – Раз, два, – Фёдор залихватски слопал две шашки Чурова, стоявшие в разных углах доски. – А я во как могу!

– Э, нет! Так не годится. Мои вон где стояли, а ты вон откуда скаканул. Если я буду тебя так же лопать, то сразу все поем, – Чуров протянул руки и пощупал Феде лимфоузлы. – Динамика положительная, – сказал он самому Феде за неимением других ответственных лиц. – Понял?

– Вы меня что, уже смотрите? А собачка?

Федя соглашался на осмотры только за видео про собачку. Шеф давно уже стал на отделении чем-то вроде звёздного видеоблогера. Чуров достал телефон и продемонстрировал, как Шеф приносит камень, отыскав его в высокой траве.

– Это как он делает? – радовался Фёдор. – По нюху?

– По нюху, – подтвердил Чуров. – Собачий нос – это как очень крутой гаджет. У нас такого нет…

Пастозность голеней и стоп. Контрактуры. Признаки сердечно-лёгочной недостаточности. Расширение границ относительной сердечной тупости влево, глухость сердечных тонов.

– Значит, ты злой, – продолжал Чуров. – На кого злимся?

– На драконов всяких, – прохрипел Фёдор.

– Ну, тогда ты не злой. Ты тогда богатырь. Драконы же плохие. На них злиться – это хорошо, это правильно.

Систолический шум практически над всеми клапанами, шум трения перикарда, тахикардия сохраняется.

– А это правда, что сегодня Новый год будет? И что будет праздник?

– Про Новый год правда, – сказал Чуров. – Насчёт прямо праздника – не уверен. Сам посуди, здесь больничка. Ну какой тут праздник, тут все болеют, у всех всё болит.

Праздник полагался только тем, кто мог дойти на своих ногах до третьего отделения. Фёдор к таким не относился. Ему и вставать нельзя было.

– Э-э! – прохрипел Федя. – А к нам в детдом на Новый год спонсоры придут. Дарят всё что захочешь. Дед Мороз так не может.

– Да он вообще мало что может, – сказал Чуров, поглядывая за окно. – Снега вон даже не насыпал. Какой-то скупой Дед Мороз в этом году. Это потому, что в него никто не верит.

Чуров зашёл хлебнуть чайку. Ординаторскую ремонт не затронул вовсе. Тут по-прежнему стоял старенький диванчик и висели часы, которые принесла Елена Захаровна. Здесь пили чай на скорую руку. Чуров никогда не допивал – всегда его отзывали раньше. Когда он приходил в следующий раз, то говорил:

– Мне прямо сюда, новый пакетик не надо.

Так у него этот пакетик и мерцал на дне, достигая полупрозрачности.

В телевизоре, когда он вошёл, по странному совпадению тоже передавали кардиологию. Правда, немного желтоватую. В последние несколько лет, вслед за трансгендерами, эвтаназией и абортами, вошла в моду синхронизация сердечного ритма. Тема муссировалась многими, однако впечатляющих результатов никто пока не достиг.

– Вы расскажите, почему в России запрещены опыты по синхронизации? – для виду наезжал ведущий на Минздрава с бледным лицом и пылающими ушами, якобы ему оппонируя. – Ведь это такая мощная и перспективная разработка!

– Да, мощная… казалось бы, – подчеркнул Минздрав. – Идея синхронизации разрабатывается давно… Поясню для наших телезрителей, что, собственно, это голубая мечта человечества – синхронизация сердцебиения. Ещё в начале девяностых случайно открыли, что на свете существуют первичные синхронные пары, – это люди, у которых сердце бьётся в едином ритме, синхронно. Такие люди встречаются редко, а выявить их ещё труднее, сами понимаете. Но вот когда с одной такой парой стали проводить опыты, выяснилась такая вещь. Если с этой синхронной парой человек проводит вплотную, на минимальном расстоянии…

– До двух метров, – уточнил ведущий.

– Да, меньше двух метров должно быть, и провести с ними надо либо непрерывно около трёх суток, либо если не подряд, то требуется много часов – как бы много сеансов. И тогда ваше сердце синхронизируется с этой парой, и синхронов становится уже трое. Ну и сами понимаете, что это может быть спасением для людей, у которых есть сердечные болезни, неизлечимые, в том числе… То есть синхронная пара сердец поддерживает и тащит за собой сердце, и спасает человека, который без этого давно бы умер.

– Не меньше трёх суток непрерывно – или много-много сеансов – на расстоянии не более двух метров друг от друга, – уточнил ведущий, заглядывая в смартфон.

– Ну да, вот, – кивнул Минздрав и потер пылающие уши, и Чуров, бросив беглый взгляд на экран, без особого удивления узнал в нём своего однокурсника. В свете софитов Минздрав казался ещё бледнее, чем обычно, а веки были совсем синие. – Чем больше времени они проведут втроём и чем меньше расстояние, тем больше надежда на успех. То есть, по сути, там есть два основных принципа: время и близость. И поэтому идея в том, что нужно искать и находить первичных носителей – синхронные пары, которые могут быть донорами сердечного ритма.

– Прекрасная идея, правда? – воскликнул ведущий, подыгрывая чиновнику.

– Ну, во-первых, действительно их немного, а во-вторых, вы представьте, они же между собой практически никогда не могут быть знакомы, не знают об этом, могут быть далеко друг от друга, и это придётся перешерстить весь земной шар. А к тому же представьте: вы – практически сиамский близнец с кем-то, кого вы вообще не знаете, и если я вам скажу, что ваши сердца – это как бы одно сердце, что вы почувствуете?

– Ну, скажем так, я не обрадуюсь! – воскликнул ведущий.

– Вам станет не по себе, это как минимум. (Ведущий кивал, как болванчик, и произносил еле слышно: ага.) А к тому же у всего этого есть сильнейшая оборотная сторона. В какой-то момент выяснилось, что подсинхроны (так называются те, кого синхронизировали первичные синхроны) умирают одновременно с тем из своих доноров сердечного ритма, кто умер первым. То есть как? Один из первичных синхронов умер – и все его подсинхроны тут же – тоже – умерли. Кейс Редфилда, так звали умершего синхрона. Редфилд умер, и все подсинхроны тоже, мгновенно.

– Вне зависимости от их состояния здоровья.

– Да. И вот поэтому, из-за этой оборотной стороны, синхронизация и не может быть внедрена в медицинскую практику. Этические причины, – подчеркнул министр здравоохранения и не спеша пошаркал короткими ногами под стулом.

– Ну сколько можно это всё обсасывать, – прокомментировала Елена Захаровна. – И как они не устали ещё от этих тем. Сплошные аборты, эвтаназия и синхронизация. А, и смена пола ещё. Как будто больше поговорить не о чем. Оставили бы уже в покое, чего не понимают.

– М-м, – рассеянно согласился Чуров.

– Если всё так сложно, то надо всесторонне этот вопрос рассмотреть, наверное, – предположил ведущий. – И только тогда…

– Очень всесторонне, – покачал головой Минздрав. – Очень. Ведь есть ещё и такой аспект, понимаете. Я вот считаю, что синхронизация – это вообще порочная практика. Порочный круг. Почему? В конце концов по цепочке может получиться так, что все сердца всех людей на Земле будут биться в буквальном смысле в унисон, ну, то есть, одновременно, в одном ритме. Есть небезосновательные опасения, что это может как-то сказаться… Ведь пара, которая всех синхронизирует, – именно от их жизней будут все остальные, получается, зависеть. А если это будет человек не из нашей страны? И у половины наших граждан сердце настроено по американцу? – дальше пошёл уж такой бред, что Елена Захаровна взяла пульт, и министр здравоохранения продолжал размахивать руками и шевелить губами уже беззвучно.

– Что происходит с Корзинкиной? – спросил между тем Чуров Елену Захаровну, прихлёбывая горячую воду, в которой не успел завариться чай. – Откуда лихорадка?

– Сама не понимаю, – отвечала Елена Захаровна. – Мы уже обыскались. Позавчера лично ей мерила, было даже низковато. Сидели, сидели… про рэп всё узнала, про котов-воителей. А вчера опять лихорадит.

Чуров побежал далее. Осмотрел поступившего вчера толстого парня-гипертоника, за которого болела вся его узбекская родня. Парень, кажется, чувствовал себя неплохо. Осмотрел ещё одного подростка – с сердечной недостаточностью почечного происхождения.

В целом ничего особенного не происходило: тридцать первое число длилось и было тихим. На дворе стояло безветрие. Васильевский остров погружался в серые морозные сумерки. Где-то на Большом или на Среднем народ покупал, веселился, жёг бенгальские огни, смерзался и пьянствовал. Нева стекленела под тонким серым слоем льда. Здесь же, в дальних линиях, в корпусах больнички, всё было пустынно, обыкновенно и буднично. Это нравилось Чурову.

Темнело. Телевизор крутил фиолетово-жёлтые пляски, а иногда крупным планом демонстрировал рты знаменитостей. Чуров, пробегая мимо, поставил его на беззвучный режим.

В дверях отделения, шурша разноцветными бахилами, столпились дедушка, бабушка, мама, папа и маленькая сестричка узбекского пацана с гипертонией.

– Мы навестить нашего мальчика. Можно?

Родственники гуськом проследовали в палату. По дороге им попался сутулый мрачный подросток Артём, выздоравливающий от инфаркта. Под мышкой он держал свёрток, замотанный блестящей и завитой сиреневой ленточкой.

– Девушка-Мороз подарила? – поддел Чуров на ходу, и вдруг его осенила наблюдательность. Он развернулся и быстрым шагом направился к Корзинкиной.

Когда он вошёл, Корзинкина как раз занесла руку с термометром и хотела его встряхнуть.

– Погоди! – поймал её за руку Чуров. – Ну-ка, сколько?

Чуров встряхнул термометр и сбил столбик до тридцати пяти. Корзинкина села измерять при Чурове. Вид у Корзинкиной был индифферентный, только щёки и лоб заметно покраснели.

– Кто тебя дома ждёт-то? – спрашивал Чуров невинно.

– Да все ждут. Мама ждёт. Братья.

– А ты хочешь домой?

– Хочу.

– А чего температуру себе мухлюешь?

– Я не мухлюю, – сказала Корзинкина. – Вот. Чуров посмотрел. Столбик действительно подползал к тридцати восьми.

– Не мухлюешь? – сказал Чуров. – Ладно: как тогда? Не хочешь, можешь не говорить. Но мне пригодится для других детей.

– Я делаю вот так, – сказала Корзинкина. – Смотрите.

Чуров стал смотреть во все глаза. Корзинкина поставила градусник под мышку и напряглась. Широченное лицо покраснело ещё сильнее. На выбритой половине башки выступил пот. Чуров взял Корзинкину за руку. Пульс учащался, становился почти нитевидным.

– Хватит, – не выдержал Чуров. – Как ты только выдерживаешь. Спусти до нормальной сейчас же.

Корзинкина сделала выдох и на глазах остыла.

– Я ещё и не то могу, – пробасила она. – Я умею. Я талантливая.

– М-м! – сказал Чуров с огромным уважением. – Давай термометр. Умничка. Почему ты не хочешь, чтобы тебя выписали? Кто дома такой плохой, почему ты здесь отсиживаешься, признавайся?

– Никто не плохой, – Корзинкина покраснела снова, но уже не так интенсивно.

Чуров сделал небольшую паузу, присел на кровать рядом с Корзинкиной и сказал, глядя не на неё, а вперёд, в пространство:

– Артёма выписываем через неделю. Напишу, чтобы тебя тоже. Температуру больше не гоняй, не надо, не полезно это тебе. Хорошо?

Корзинкина стойко промолчала.

Темнота за окном сгустилась до полной черноты. А может, так казалось оттого, что уж очень яркие лампы светили у них на отделении. Чуров притаранил Феде полную банку детского корма – сливок с персиком. Чуров знал, что Федя любит больше всего чипсы с луком. Но Фёдору их было нельзя. Ему можно было только младенческое.

– Иван Саныч, а ты мой папа? – просипел Фёдор с хорошо отработанной задушевностью. – Ты будешь моим папой?

Чуров поморщился.

– Нет, я просто врач и приношу тебе вкусняшки, – ответил он в пятый раз.

– А-а кто мой папа-а? – прохрипел Фёдор. – Бэтмен?

– Возможно, – Чуров внимательно следил за тем, как раздуваются Федины ноздри. Дыхания не хватало. Пожалуй, прогресс-то не очень стабильный. – Может быть, и Бэтмен…

– А почему он не приходит со мной Новый год встречать?

– Потому что он не может тебя воспитывать.

– А если я умру? Кому-нибудь будет меня жалко?

– Мне будет, – сказал Чуров. – Но вообще-то ты не умрёшь. Мы, врачи, такого не допустим.

– У нас один мальчик сбежал, и потом он купил квартиру себе, и теперь он очень богатый человек, – сообщил Фёдор. – А вы мне что подарите?

Чуров поставил ногу на кровать и стал качать Фёдора. Тот заснул очень быстро, примерно так же быстро, как Корзинкина поднимала себе температуру. Спал он полусидя, потому что лёжа у него начиналась одышка. Чуров ещё минуты две задумчиво посидел в темноте, слушая его дыхание. Потом поднялся, забрал непочатую баночку и ложку и неслышно выскользнул в коридор.

Там в полутьме у окна стояли Корзинкина и Артём, между ними – полтора метра густой тишины. Чуров на цыпочках проскочил мимо них (заметят – придётся их спать погнать) и пошёл в ординаторскую. Открыли шампанское.

– Так что с Корзинкиной там, ты говорил, у тебя версия есть.

– Сердце нормально, температуры нет сегодня, – сказал Чуров. – Недельку подержим на всякий случай.

В телевизоре беззвучно запульсировали куранты. На улице начался снег.