Глава 28
Следующим утром по дороге в морг Натали остановилась у почтового ящика. Когда она увидела летящий почерк Агнес, то ее внутренности превратились в корявые корни дерева. Простила ли ее Агнес? Наверняка она поймет. Но Натали и от Симоны ожидала понимания. Что если Агнес так же неспособна к сочувствию, а то и хуже? Натали не перенесет еще одной ссоры за это лето.
Она засунула письмо в сумку, решив прочитать его потом, когда будет готова.
Это решение продержалось не больше минуты.
Прикусив губу, она прислонилась к стене и достала письмо.
Дорогая Ната,
признаюсь: моя первая реакция была недоброй. Прочитав твое письмо об этом твоем даре, я сразу написала ответ.
Потом я сделала то, что советовала бабушка. Я отложила письмо и пошла спать. Когда проснулась, прочитала снова. Я его разорвала и выбросила.
Неважно, что я там писала, потому что то письмо было эгоистичным и импульсивным; я рассказываю тебе о нем только из чувства вины. Вот те слова, которые действительно отражают мои мысли.
Я не обижаюсь на тебя вовсе, моя дорогая подруга. Такой секрет непросто хранить, но им непросто и делиться. Ты перенесла этим летом столько, сколько все наши одноклассницы вместе взятые, и меня потрясает то, что ты можешь вообще говорить об этом нормально. Я была бы просто клубком печали и нервов. А ты, даже в твоем возрасте, как воплощение одновременно храбрости и стойкости.
В гипноз я не верю – или, скорее, не верила до твоего письма. Сейчас я уже не уверена, что и думать. Полагаю, это не просто дешевый трюк, как я раньше считала.
Что касается Озаренных, то я знаю, что 2 мои родители как-то сказали. Они осуждают тех, кто участвовал, боюсь, и верят, что его пациентами становились только те, кто считал себя лучше других. Я их мнения не разделяю. Думаешь, твои способности с ними как-то связаны?
Наша встреча в Le Canard Curieux все еще в силе. Это мое последнее письмо, потому что, пока ты его получишь, мы будем уже в двух днях от отъезда. Кроме сбора вещей я планирую потратить время, погрузив руки в землю (папа все еще на этом настаивает) и в тесто (но не одновременно, конечно).
С нетерпением жду нашей встречи. Так здорово читать твои слова, но я хочу их услышать лично. Несмотря на тон наших последних писем, я предрекаю, что мы еще как следует посмеемся. Не все же время нам быть серьезными, даже в сложных обстоятельствах, и я знаю, ты с этим согласишься.
До встречи.
Bisous,
Агнес
Натали шумно выдохнула. «Спасибо тебе за понимание, Агнес».
Она узнала так много о себе и об окружающем мире, что сложно было поверить: отправленное неделю назад письмо уже устарело. Многое уже переменилось.
Она не могла дождаться встречи с Агнес.
В морге ничего не случилось; четвертая жертва все еще лежала на плите. Когда Натали после села в паровой трамвай, брошенная копия Le Petit Journal лежала на пустом сиденье рядом с ней.
ЧЕТВЕРТАЯ ЖЕРТВА ОПОЗНАНА КАК УЛИЧНАЯ ПРОСТИТУТКА ШАРЛОТТ БЕНУА
Шарлотт Бенуа. У нее было имя, но ее тело продолжали демонстрировать: ради шоу.
Натали не чувствовала с ней связи, так как не касалась стекла, и теперь она ощущала свою вину за это. Она не думала о ней столько же, сколько об Одетт, безымянной второй жертве и Мирабель.
«Разве не этого ты хотела? Чтобы тебя перестало поглощать безумие Темного художника?»
Теперь она чувствовала себя иначе, узнав имя: Шарлотт. Ощущение было новое, некая смесь с привкусом сожаления, капелькой неудовлетворенного любопытства, щепоткой облегчения. Может, так она себя и будет чувствовать теперь, когда отдалилась. Или, возможно, это соотношение изменится – больше того, меньше этого, полностью то, совсем без этого – со временем.
А может, Темный художник остановится или его поймают. Ей тогда надо будет обо всем этом подумать. И что станет с ее даром, когда убийства прекратятся? Случится ли это снова? Будет ли она видеть другие убийства? Почему именно эти? Есть ли в них что-то особенное, пробудившее ее дар?
«Все это неважно. Я все равно больше не буду использовать эти способности».
Но они казались важными. Она по-прежнему хотела понять как можно больше.
Вскоре, когда передавала месье Патиноду статью, она спросила, есть ли у него пара минут, чтобы продолжить тот разговор.
– С радостью, – сказал он, закрывая дверь офиса. Арианны не было на месте.
– Наверное, мне не стоило бы это рассказывать, но… вы единственный, с кем я сейчас могу поговорить. После всего, что мы тогда обсудили, я не могу это от вас скрывать, – сказала она, кусая губу. Со вздохом она устроилась на стуле напротив его стола и объяснила, что мама получила переливание Энара, но не смогла получить магический дар. Несмотря на чувство вины из-за того, что выдала мамин секрет, она не знала, как поступить иначе. Месье Патинод имел способность отличать правду от лжи и почувствовал бы, если бы было что-то не так.
– Я храню много секретов, Натали. И обещаю никому не рассказывать.
Она посмотрела на месье Патинода, с его не такими уж толстыми сегодня очками, и подумала, как это должно быть сложно: знать всю правду, когда иногда легче принять меньшую ее версию.
Натали кашлянула.
– Я понимаю, что могу никогда не узнать, как и зачем у меня такой дар. И предпочитаю думать, что я получила то, чего не получила мама, а папина магия это как-то усилила. Что бы ни случилось и правильно это или нет, считаю себя одной из вас, Озаренных.
Может, маме и не нравилось это слово, но оно приглянулось Натали. Ей импонировало, что у нее есть выбор: прикоснуться к стеклу или нет – и что она сама может решить, как себя называть.
Он улыбнулся.
– Такова человеческая натура – желать понять. Мы говорили об этом применительно к журналистике – это один из наших основных принципов. Так что, во-первых, я думаю, что твоя гипотеза отличная. Во-вторых, я бы тоже на твоем месте относил себя к Озаренным.
Натали сняла кепку газетчика, и волосы рассыпались по плечам. Пока она сидела здесь, с месье Патинодом, раскрывая секреты своей сущности, было абсурдно оставаться в образе мальчика.
Затем она задала вопрос, который ее беспокоил еще с момента, когда она увидела тот заголовок.
– Как вы думаете, я неправильно делаю, что отказываюсь от этих видений? Веду себя эгоистично?
– Совсем нет, – тон его был решительным, что ее приободрило. – Нет двух людей с одинаковым даром. Способности, симптомы, что для тебя значит приносить эту магию в мир… Все это очень индивидуально.
Ей пришло в голову, что она не знала, какой побочный эффект, или, как он сам это называл, симптом, испытывал месье Патинод.
– Каково это для вас?
Он подошел к своему столу и сел за него, отодвигая стопку газет.
– Иногда благословение, а порой проклятие.
Так Натали и думала об этом. Она кивнула.
Месье Патинод подвинул очки на переносицу и продолжил:
– Благословение – это ощущение ясности, прорезающееся через любую ерунду в общении с людьми. Но оно же и проклятие. Хочешь – верь, хочешь – нет, но бывают времена, когда проще услышать ложь, чем правду.
Иногда проще услышать, проще сказать.
– И, как тебе известно, – продолжил он, – мы все чем-то жертвуем. В моем случае это потеря зрения разной степени. Оно возвращается, но нестабильно.
Она посмотрела на его очки. Вот почему иногда они казались толстыми, а порой – тонкими. Он и правда носил разные очки в разное время, ей это не мерещилось.
– Вы бы это сделали, если бы знали о проблемах со зрением?
– Я много раз задавал себе этот вопрос, и ответ меняется. Так что перестал спрашивать, – он взял очки за дужку. – Чаще всего думаю, что да.
– Вы сделали много добра со своим даром, как папа. Наверняка это приносит удовлетворение.
– Да, но сам дар – не моя заслуга, – сказал он. – Ты не выбираешь свою способность. Она зависит от того, кто ты на самом деле.
Натали об этом не думала, а как только задумалась, живот ее скрутило. Видеть убийства изнутри?
– Это не очень обнадеживает.
– А должно: узнаешь что-то о себе, о том, что для тебя важно, – он откинулся на спинку стула и скрестил ноги. – У тебя папины глаза и рост, но мамин нос. Никто не может предугадать, какие физические свойства унаследует ребенок. Магия работает примерно так же: некое твое качество, характерное именно для тебя, вплетается в твою способность. Например, правда всегда меня интересовала, а слова – захватывали.
– То есть эти две вещи проявили вашу силу, – сказала она, заинтригованная таким выводом. Что ее видения говорили о ней?
Стук в дверь прервал их.
– Почта, – произнес голос с другой стороны.
Месье Патинод встал из-за стола и открыл дверь. После быстрого, несколько приглушенного разговора он вернулся с пачкой писем.
– Я попросил твою почту тоже, – сказал он и передал ей несколько неважных конвертов, а потом замешкался. Взгляд его на секунду замер на одном из них, прежде чем он показал его.
Неприятно знакомый почерк. Адресовано «Репортеру из морга», на обратном адресе – «Коллега-писатель».
Ее пульс взмыл вверх, как испуганный кот по стволу дерева.
– Можно? – спросил месье Патинод.
– Пожалуйста.
Он распечатал письмо и стал читать вслух.
– Мой дорогой писарь, вижу, что мой подарок оказался для вас весьма вдохновляющим. Браво за последнее описание моего нового экспоната. Я доволен. Продолжайте обязательно.
Натали показалось, будто по шее сзади пробежал холодный ветерок.
– Он отвратителен.
– Да, – сказал месье Патинод, кивнув, – но его настрой хотя и противный, при этом искренний. Что заставляет меня считать самым безопасным вариантом продолжать делать так, как хочет он.
– Это ужасно. – Одно дело было читать По и совсем другое – писать о настоящих людях и реальных преступлениях, чтобы порадовать убийцу.
Месье Патинод вложил письмо обратно в конверт.
– Я мог бы дать задание…
– Non, – Натали отодвинула стул. Она вынула несколько шпилек из кармана брюк, заколола волосы сзади и снова надела кепку газетчика. – Я журналист. И уже отказалась от видений ради собственного благополучия. Так что не собираюсь отказываться еще и от этого.
Это не было приятным компромиссом, но она могла его принять, пока.
Шли дни, и спокойствие ей внушало решение не прикасаться к стеклу, а силу поддерживали надежные, всегда в поле зрения, полицейские. Обретение некоего контроля принесло ей уверенность.
Без тревоги от видений, потери памяти или вплетения секретов в душу. Она просто будет Натали Боден, анонимным репортером в государственном морге. Не Натали Боден – странной девушкой, впадавшей в зловещий транс, когда Темный художник присылал новую жертву, и чувствовавшей на себе взгляды других посетителей морга.
Правильно?
«Я ощущаю себя в безопасности».
«Я чувствую себя нормальной».
Чтобы отпраздновать первую неделю своей новообретенной свободы, она купила маме цветы у мадам Валуа. Ее радовала мысль, что на этот раз она запомнит их покупку.
Натали внесла букет желтых, розовых и белых маргариток в морг. Она ожидала, что судьба уколет ее иронией и покажет новую жертву, но, к счастью, жестоко убитых девушек на плитах морга не было. Все несчастные мужчины и женщины там (кроме одного человека, следы на шее которого выдавали самоубийство через повешение) выглядели просто как спящие. Их смерти были холодными, жалкими и одинокими – противоположность зрелищности. Легко забыть. Отчасти поэтому Натали считала их такими трагическими.
Через пять дней после появления в морге тела Шарлотт Париж вслух стал гадать, не остановился ли убийца. Хотя у него был перерыв в две недели между вторым и третьим убийствами, аппетит публики был уже подстегнут. Он их поддразнивал, приучил ожидать большего, создал предвкушение. Нельзя было пройти мимо трамвайной остановки, или постоять в очереди в морге, или посидеть в кафе и не услышать, как кто-нибудь рассуждает, будут ли еще убийства. Может, его убили, либо он уехал из города, либо его обнаружили и шантажируют. Le Petit Journal спросил: «Темный художник выпустил нож из рук?»
Остановился ли Темный художник или нет, она уж точно остановилась.
Натали посмотрела на Кристофа, который ей вежливо кивнул.
Представляя встречу с Кристофом и обсуждение других тем, не смерти, не видений и не магии, она улыбалась. Она хотела поговорить с ним, действительно поговорить и собиралась с духом, чтобы пригласить его на кофе с пирожным.
Да, она сделала правильный выбор и была готова к новым, радостным событиям.
Жизнь должна наладиться – и наверняка наладится.
