Глава 18
Единственным утешением Натали в этот день, помимо уюта от улегшегося в ее ногах Стэнли, было письмо от Агнес.
Дорогая Ната,
вот это да! Я все перечитываю эти газетные вырезки. Пожалуйста, присылай еще. Я хотела бы узнать все о Темном художнике и этих убийствах. Какое интересное время в Париже. Осмелюсь сказать, что мое любопытство перевесило бы брезгливость и я, наверное, с тобой вместе ходила бы смотреть в морг.
У тебя есть догадки? Ты слышала что-нибудь в редакции, что не опубликовали? Как считаешь, каким образом он выбирает жертву? Наверное, тебе страшно одной ходить по улицам? Будь осторожна, подруга.
Мы на днях ходили в яблоневый сад. Хоть яблоки еще и не созрели, гулять по рядам довольно крепких деревьев просто великолепно. Они все выстроились в линию, как толстенькие костяшки домино. Пышные и ароматные. Правда, пчелам они тоже очень нравятся, и Роже покусали. Я, наверное, ужасная сестра, но сказала ему перестать плакать и что он это все равно заслужил. За пару минут до этого мама велела ему прекратить так носиться. И, конечно, он не послушал, опрокинул мою корзину, почти полную, и даже не помог собрать рассыпанные яблоки. Я одно бросила в него и промахнулась. И рада, что пчела оказалась более меткой.
Я думала о том, как описать тебе запах океана, и все еще не уверена, что могу дать точное определение. Соль и вода, как ты сказала, и жизнь. А также смерть и разложение – как в случае водорослей, – но даже этот запах приятен. Если движение, сила и красота имеют запах, то это запах океана. Полагаю, это не очень полезно, да? Надеюсь, в следующем году сама поймешь, когда приедешь в своем викинговом шлеме.
Bisous,
Агнес
Она не решила, как ответит по поводу Темного художника, и вообще не хотела об этом сейчас думать. А пока просто была благодарна за дружбу с Агнес и с нетерпением ждала ее возвращения домой.
Побеги сожаления стали подкрадываться к ней ночью.
Натали сначала их не замечала. Лежала, гордая тем, что вырвала контроль у своей способности, у Темного художника, у вредного влияния Симоны. Они все были здесь, в тени, но она была слишком непримиримо настроена, чтобы заметить.
Затем они потянулись к ней через сны о Симоне – приятные, счастливые воспоминания о приятных, счастливых днях. Такие сны, что обманывали ее, и после пробуждения ей казалось, что между ними все хорошо и что она может вскочить с постели и побежать рассказывать ей о сосуде с кровью. Будто так все еще можно было сделать.
Эти побеги подобрались еще ближе следующим утром, когда она прочитала о Мирабель.
«Анонимная записка, присланная вчера в морг, сообщила имя жертвы – Мирабель. Это было подтверждено позже кузиной жертвы, опознавшей ее как Мирабель Грегуар, которая за несколько дней до этого поссорилась с мужем и вышла из дома в Плезире, что почти в 30 км от Парижа».
Лицо Натали так разгорелось, что зачесалось. Симона. Кто еще мог отправить месье Ганьону имя?
Это не Симонино видение. Она не имела права никому рассказывать.
«Для нее это волнующе. Развлечение. Сенсация».
Натали никому не могла доверять. Тетя Бриджит, хоть и безумна, оказалась в этом права.
Затем нахлынула первая волна сомнений. Если она не могла довериться Симоне и надеяться даже на ее понимание, то не могла довериться никому, особенно без доказательств. Избавиться от крови и записки было облегчением, но кто ей теперь поверит, что флакончик с кровью вообще существовал? Она не планировала никому о нем рассказывать, на это не было причин… По крайней мере, сейчас. Может, когда-то причина появится. И что тогда? Скажут, что у нее истерия, или какую-нибудь другую чушь. Так что она снова осталась ни с чем.
Она отсекла этот побег. Что сделано, то сделано. Это уже не имеет значения.
«Или имеет?»
Если Темный художник упоминал «вдохновение» или кровь в одном из своих издевательских писем в полицию, то, может, и имеет.
«Нет. Постоянные размышления – одна из причин, почему я положила конец этому безумию. Я устала зацикливаться на ответах».
И не потому ли месье Перчаткин стал ее навязчивой идеей? Не то чтобы он безупречно вписывался в ее представление о том, кто убийца, как убийца может выглядеть и действовать. Эксцентричный мужчина привлек к себе внимание и сам того не понял, боже ты мой. Но она хотела получить ответ, причем любой. Потому что любой ответ лучше того, что у них было сейчас, то есть никаких подозреваемых, никаких теорий и вообще ничего, кроме растерзанных девушек на плитах в морге. Может, месье Перчаткин и был убийцей, но впервые она допустила, что, может, и не был.
Так что этот побег она обрезала тоже.
Новые сожаления отрастали быстрее, чем Натали успевала их пресекать. Уйдет еще два дня на то, чтобы они оплели ее сердце полностью, лоза сомнений переплелась с другими чувствами: злостью и стыдом, неуверенностью и страхом, облегчением, желанием забыть.
Может, эти провалы в памяти были не так плохи и ей их нужно побольше, чтобы забыть все это?
Она слышала о способе забыть что-либо раз и навсегда. Каждый день она видела эту рекламу в Le Petit Journal.
Гипноз.
Только вчера она читала в газете о том, что испытала одна женщина под гипнозом. Однажды она проснулась уверенной в том, что съездила в Лондон, хотя никогда там не бывала. И вот, подумать только, газета сообщает, что ее родители ездили туда, когда ей было три года. Воспоминания были в ее голове, просто глубоко. Гипнотизер во всем разобрался.
Если гипноз способен вскрыть воспоминание, то вдруг сможет и спрятать обратно?
Идея избавиться навсегда от этого благословенного проклятья или проклятого благословения внезапно позвала ее как Сирена. В неизвестности была надежда, и попробовать стоило.
Через час после этого решения Натали уже шла по узкому переулку на левом берегу Сены, ища взглядом надпись «Этьен Лебо, гипнотизер и френолог».
Френология. Это, должно быть, самая абсурдная идея на свете. Верить, что можно «прочесть» характер человека по форме его или ее черепа, просто смехотворно.
Из-за смехотворности это не пугало. Это просто была чушь.
И гипноз – это совсем не чушь. Как раз наоборот, по мнению Натали. И, даже если она испытывала тревогу, гипноз как раз может прекратить эти страдания.
У нее не было точного адреса – в объявлении только была указана улица Ксавье Прива, и все. Извивающаяся булыжная дорога ухмылялась ей мелькающими тенями и неожиданными поворотами, закрывая от взора все, кроме следующей пары шагов. Она прошла мимо винной лавки, зубного кабинета (она никогда не была у зубного и надеялась, что никогда не придется), сыромятни, шляпной мастерской. Если бы она не приблизилась вплотную к стене, чтобы обойти толстенькую серо-белую маму-кошку, кормившую котят, то могла бы и не заметить маленькой желтой, потертой таблички, размером не больше книжной обложки. Знак на месте Лебо содержал рисунок пальца, указывающего на темную лестницу вверх, а лестница выглядела так, будто на нее нога человека не ступала долгие годы.
Натали сунула руку в сумку за флаконом с землей из катакомб и положила его в карман платья. С глубоким выдохом она поставила ногу на первую ступеньку.
– Все будет хорошо.
Она повернулась через плечо на голос и увидела рыжеволосого молодого человека с понимающей усмешкой. Луи.
– Месье Карр, – произнесла она, оглядываясь, нет ли рядом Симоны. Слава богу, нет. – Занятно, что мы именно тут встретились.
– О, – начал он, взмахнув рукой, – я за вами следил.
– Что?
– Не в том смысле. – Луи пригладил накрахмаленный воротничок своей белой рубашки. – Я работаю в The Quill, книжном магазине, он вон там. Я увидел, как вы проходили мимо, и позвал вас, но вы, наверное, не услышали… – Его слова усилили ее тревожность.
Натали помнила, как проходила мимо книжного магазина. Она не слышала, чтобы кто-то ее звал: ну конечно, ведь она была поглощена своим делом. Район здесь шумный, лавочники зазывают покупателей, женщины перекрикиваются с соседками через улицу из одного окна на третьем этаже в другое.
– Я вас не слышала.
– Улица тут шумная. Я… я надеялся, что мы сможем поговорить минутку. Симона рассказала мне, что вы с ней…
– Прошу вас, месье Карр…
– Просто Луи.
– Луи, прошу вас. Я не хочу обсуждать Симону. И если позволите, у меня… у меня есть дело, – сказала она, взглядом показывая на лестницу.
Его улыбка из понимающей стала насмешливой. Симона же не рассказала ему о видениях?
– Я к нему как-то раз ходил. – Луи сказал своим заговорщицким тоном. – Находишься в состоянии между сном и явью. Старик курит опиум, но безвреден.
Опиум? Натали посмотрела на лестницу и убрала ногу с первой ступеньки. Может, не такая это и хорошая идея. Она слышала истории о курильщиках опиума, но мало что знала об этом, кроме того, что папа рассказывал после плавания в Китай: люди там собираются в комнатах, лежат на подушках, курят до тех пор, пока не начинают говорить о вещах вроде смеющихся цветов и плачущих домов.
Как курильщик опиума может достаточно сконцентрироваться, чтобы заниматься гипнозом?
– Извините, что напугал вас, Натали. Симона очень расстроена из-за ссоры, и… Может, вы с ней как-нибудь все-таки поговорите? Вот что я хотел сказать. Удачи с гипнозом. – Луи кивнул на прощание и ушел обратно той же дорогой. Натали смотрела, как его рыжая голова удаляется в толпе, за первым поворотом исчезая из вида.
Крыса выбежала из-под лестницы, пугая ее. Она заметила маму-кошку и метнулась за мешки.
«Иди уже. Если он может помочь тебе забыть, что у тебя когда-либо в морге были видения, то это дело стоящее, независимо от того, что он там курит».
