Тропический солнечный свет проникал сквозь верхние витражные окна Теллесбергского собора, изливаясь на богато украшенные скульптуры и возвышающуюся мозаику архангелов Лангхорна и Бе́дард, высоко возвышающуюся над прихожанами. Органная музыка наполняла огромный собор практически непрерывно с самого рассвета, и великолепно обученные хоры певчих, собранные со всего королевства Черис, чередовались, вознося свои голоса в гимнах хвалы, молитвы и благословения. Стены были отделаны белыми цветками горного шиповника, который был традиционным свадебным цветком в Черис, а ещё больше великолепных цветов были сложены и насыпаны внутри и вокруг алтаря.

Большинство цветков горного шиповника вырастали разных оттенков глубокого и красного цвета, но воронкообразные цветки белого шиповника имели отличительной чертой горлышки глубокого, почти кобальтово-голубого цвета, постепенно переходившего в чистейший белый, окаймлённый насыщенно-жёлтым, «колокол» раструба. Согласно черисийской свадебной традиции семья и доброжелатели приносили с собой веточки шиповника, и забитый людьми собор был заполнен букетами цветов, чей сладко пахнущий запах перебивал даже ладан.

Король Кайлеб и королева Шарлиен присутствовали на частной предрассветной мессе, перед тем как собор был открыт для публики. Теперь, шесть часов спустя, огромное строение было переполнено, и напряжённая аура предвкушения витала в воздухе, подобно дыму. Ожидающие прихожане являли собой море блестящих тканей, драгоценных камней и украшений, но в эту богато текстурированную основу были вплетены более простые пряди. По давней традиции, треть мест в соборе предназначалась для простолюдинов, занимавших их в порядке их прихода, всякий раз, когда были свадьба, крещение или похороны члена королевской семьи. Большинство «простолюдинов», воспользовавшихся этой традицией, сами были, по крайней мере, умеренно богаты, но всегда находились и те, кто не был, и сегодня, те, кто имел более скромный статус, казалось, были преобладающим большинством.

«Ну, конечно же, были», — подумал Мерлин Атравес, пока терпеливо дожидался короля Кайлеба и его невесту, и наблюдал, как визуальные образы накладываются на его поле зрения. Датчики, которые он и Сыч так плотно разместили по всему собору после неудавшейся попытки убийства, заполняли дисплей информацией, предоставляя ему панорамный вид на весь собор, которым он мог манипулировать и изучать по своему усмотрению.

«Народ этого королевства искренне любит Кайлеба и его семью», — продолжил он размышлять, — «и Шарлиен взяла их штурмом. Она молода, экзотически чужеземна, красива (или, по крайней мере, близка к этому!), и проделала тысячи миль чтобы выйти замуж за их короля, даже если это означает противостояние Церкви и самому Великому Викарию рядом с ним… и ними. Барды, газеты и публичные уличные плакаты превратили её во что-то, стоящее в одном шаге от иконы, и в её случае это даже не было преувеличением. На этот раз даже беднейшие люди в Теллесберге хотят быть там, хотят видеть, как она выходит замуж за Кайлеба».

Он в последний раз тщательно осмотрел внутренности собора, а затем мысленно кивнул головой в знак одобрения.

Остальные члены Королевской Гвардии находились именно там, где они должны были находиться, снайперы морской пехоты, которых Кайлеб разместил в соборе на постоянной основе находились на позициях, и все планы, и меры безопасности, разработанные им и полковником Рейпволком, казалось, работали хорошо. Его огорчило, что им пришлось приложить такие значительные дополнительные усилия, чтобы гарантировать безопасность Кайлеба, но попытка убийства Стейнейра и пожар, опустошивший первоначальное здание Королевского Колледжа, не оставили им выбора. А должность Мерлина как командира подразделения личной охраны Кайлеба сделало его, по сути, вторым в цепочке командования всей Королевской Гвардии, несмотря на его относительно низкое официальное звание.

«Однако, как бы сильно не любило Кайлеба большинство народа, есть сегодня и те, кто не любит его», — невесело подумал Мерлин. — «И я был бы намного счастливее, если бы думал, что «Храмовые Лоялисты» не были подготовлены. Или, по крайней мере, если бы я знал достаточно о том, кто они и где они занимаются подготовкой, чтобы следить за ними. Эта попытка убийства Стейнейра была достаточно скверной, и она была на волосок от успеха… во многом потому, что я не знал (и не знаю) о них достаточно, и люди любят их, чтобы заметить это раньше времени».

На самом деле, он бы предпочёл не шпионить ни за одним из подданных Кайлеба, по многим причинам, включая тот факт, что это ощущалось как надругательство, особенно когда не было абсолютно никого, кто мог бы что-нибудь с этим сделать, даже если бы они поняли, что что-то происходит. Следить за такими политическими фигурами, как Нарман или Гектор, было одним делом; играть роль Любопытного Тома на рядовых гражданах было чем-то другим, и тот факт, что он не видел альтернативы, не делал его сколько-нибудь счастливее. На самом деле, это сделало его более несчастным. «Необходимость» была ядовито соблазнительным аргументом, каким бы это ни было по-настоящему неоспоримым ввиду обстоятельств, и Мерлин не хотел вырабатывать в себе привычку оправдывать злоупотребление своими возможностями.

«Высказывание насчёт того, что «власть развращает» беспокоит меня», — признался он сам себе. — «А «Группа Четырёх» это доказательство того, что это действительно так, а ведь, в некотором роде, моя «власть» даже больше, чем у них. Или, по крайней мере, может такой быть. Достаточно плохо, зная, что я во всех отношениях потенциально бессмертен, не давать себе никаких простых разумных объяснений в отношении обращения с людьми, которые не являются бессмертными, как будто я каким-то образом «естественно превосхожу» их. Я не хочу продавать свою душу по частям таким образом… если, конечно, предположить, что Мейкел прав насчёт того, что она у меня всё ещё есть».

«Интересно, а может ли…»

Его самокопание было внезапно прервано, так как открылась дверь, и через неё прошли Кайлеб и Шарлиен.

Кайлеб был великолепен в белых бриджах и традиционной черисийской куртке из коньячно-янтарного хлопкового шёлка, с ярко-зелёной отделкой по краям, и расшитой чёрно-золотыми кракенами его Дома. Рубины и сапфиры официальной Государственной Короны блестели на его тёмных волосах, как вспышки красного и синего огня; на плечи ему был наброшен малиновый плащ его полных придворных регалий, отороченный снежно-белым мехом из зимней шкуры горной хлещущей ящерицы; а катана, которую дал ему Мерлин, висела у него на боку в недавно изготовленных чёрных ножнах, с застёжками из серебра и отделанных огранёнными драгоценными камнями.

На предрассветной мессе Шарлиен присутствовала в одном из роскошных, индивидуально пошитых платьев, привезённых ею из Чизхольма, но для этой церемонии она надела черисийское свадебное платье. Решение было за ней — Кайлеб фактически был за то, чтобы её одеяние было в чизхольмском стиле, как символ объединения двух их королевств — но как только она заявила о своём желании, белошвейки Теллесберга сошлись практически в смертельной схватке, чтобы узнать, кому будет разрешено придумать фасон и вручную изготовить платье королевы. Конкуренция была не просто интенсивной, но и характеризовалась скрупулёзно вежливым и чрезвычайно ядовитым обменом мнениями. Мерлин был немного удивлён, когда всё это было улажено без реального кровопролития, и предположил, что будет несколько межпоколенческих столкновений между конкурирующими модистками и их потомками до пятого или шестого поколения.

Несмотря на это, он — и Кайлеб — был вынужден признать, что выбор королевы был вдохновляющим. Известие, что она настояла на том, чтобы надеть черисийское платье на свадьбу, просочилось наружу, и это быстро стало ещё одним фактором в том, как её будущие черисийские подданные приняли её в своё коллективное сердце.

«Мало того», — подумал Мерлин, впитывая её внешность одновременно глазами мужчины, которым он стал, и женщины, которой была когда-то Нимуэ Албан, — «черисийская мода идеально ей подошла». — Её волосы были уложены в искусно струящуюся причёску, которая выглядела простой и незамысловатой, несмотря на то, что Сейре Халмин, Мейре Люкис, и двум помощницам потребовалось буквально несколько часов, чтобы уложить её на место. Её платье воспроизводило расцветку белого горного шиповника, и состояло из длинной кобальтово-синей юбки клиньями, которая кружилась и танцевала вокруг её стройных ног, когда она двигалась, и лифа почти кипенно-белого цвета, украшенного мелкими брызгами черисийских жемчужин и нежной пеной из алмазов. Лиф, как и клинья юбки, был окаймлён золотой нитью, а плащ на плечах был отделан таким же белым мехом, что и у Кайлеба, но в то же время сочетался с насыщенным тёмно-синем цветом юбки платья. То, что национальными цветами Чизхольма — и Дома Тейт — были королевский синий и серебряный, было счастливым совпадением, которое она превратила в преднамеренный символизм, который ни от кого не ускользнул. Её вышитые туфли-лодочки с зеркальной точность повторяли синий и белый цвета её свадебного платья и разбрасывали блики солнечного света от драгоценных камней и серебряной канители всякий раз, когда движение юбки позволяло им оказаться в поле зрения, а каблуки были достаточно высокими, чтобы макушка её головы доходила ровно до плеча Кайлеба.

«Я не могу представить, чтобы кто-нибудь больше неё походил на королеву», — подумал Мерлин, пока на протяжении всего коридора шуршала ткань, так как ожидавшие придворные склонялись в глубоких поклонах и реверансах. — «И у неё определенно есть фигура, чтобы носить этот подогнанный лиф и юбку идеально!»

В отличие от придворных, Мерлин и сержант Сихемпер, как два человека, напрямую ответственных за сохранность жизней невесты и жениха, ни поклонились, ни сделали реверанса, и Мерлин обнаружил, что его губы пытаются дёрнуться в улыбке.

Каждый из Чизхольмских Королевских Гвардейцев, что сопровождали Шарлиен в Теллесберг, был преданным своему делу профессионалом, полностью посвятившим себя служению своей королеве. Они приложили обдуманные и добросовестные усилия, чтобы вписаться в существующую структуру и процедуры Черисийской Королевской Гвардии, и капитан Гейрат, их командир, был молодым, умным и трудолюбивым. Он установил прекрасные рабочие отношения с полковником Рейпволком, командиром Черисийской Гвардии, и с Мерлином, но так как Мерлин был личным оруженосцем Кайлеба, и одновременно командиром подразделения личной охраны короля, а Сихемпер был личным оруженосцем Шарлиен, то Гейрат оставил подробности, связанные с повседневным управлением подразделением её охраны, в мозолистых, компетентных руках Сихемпера.

Мерлин был рад этому. Эдвирд Сихемпер начал ему нравиться и вызывать уважение, а преданность чизхольмского гвардейца Шарлиен была абсолютной. Мало того, тот факт, что он был её оруженосцем буквально с самого детства, так же означал, что он был единственным членом её команды, который мог усадить её и читать лекции в проверенной, изысканно вежливой поучающей манере, когда это было необходимо. К сожалению, Сихемпер был не настолько невозмутимым и безучастным, как он любил притворяться. На самом деле, его отношение к Шарлиен часто напоминало Мерлину безответно любящего, но рассерженного родителя, особенно когда она настаивала на том, чтобы сделать что-нибудь глупое, как, например, спуститься по корабельным сходням в совершенно чужое королевство, не взяв с собой при этом ни единого телохранителя.

По крайней мере, несколько членов Черисийской Королевской Гвардии думали, что Сихемпер культивирует суетливую паранойю. В конце концов, для Кайлеба вряд ли имело бы смысл приглашать Шарлиен в Черис, чтобы жениться на ней, если бы он — или его гвардейцы — собирался позволить, чтобы с ней что-то случилось, и некоторые из них действительно были склонны обижаться на явное отсутствие у него уверенности в их компетентности. Мерлин, с своей стороны, нашёл, что трудно винить его в этом, особенно, когда он задумался о том факте, что Сихемпер не имел собственного доступа к таким вещам, как СНАРКи.

Сейчас же он и Сихемпер коротко глянули друг другу в глаза, кивнули один другому, и начали, дипломатично маневрируя, выводить своих юных подопечных из дворца к ожидающей карете.

«И, конечно же», — сардонически подумал Мерлин, — «к остальной части подразделения охраны».

Короткое путешествие от дворца к собору они совершили без происшествий, что возможно могло хоть чуть-чуть быть заслугой ста пятидесяти отборных Королевских Гвардейцев «почётного караула» вокруг кареты. Однако эти гвардейцы не обеспечивали никакой защиты от оглушающих волн приветственных криков, которые, казалось, исходили со всех сторон. Флаги, одновременно в цветах Черис и Чизхольма, безумно хлопали на ветру, зрители высовывались из открытых окон, кричали приветствия и махали руками, а улица перед каретой, запряжённой превосходно подобранной четвёркой лошадей, была завалена лепестками цветов, и ещё больше лепестков падали сверху, как снег всех оттенков радуги. Учитывая дикий пыл толп людей, выстроившихся по всему маршруту от дворца до собора, меры безопасности Мерлина и Сихемпера казались довольно излишними. Хотя Мерлин не сомневался, что где-то в этом бурлящем хаосе ликующей, свистящей, кричащей людской массы должно быть немало людей, которые были возмущены и разъярены идеей этого брака и тем, что он представляет, никто из них не был достаточно глуп — или достаточно самоубийственен — чтобы о них стало известно в день свадьбы Кайлеба.

Ни он, ни Сихемпер, не собирались уменьшать количество охраны.

В соборе, король и королева были быстро и эффективно препровождены на свои места в королевской ложе. Кронпринц Жан и принцесса Жанейт уже были там, ожидая их, так же, как и герцог Даркос, в небесно-голубой форменной куртке и тёмно-синих штанах гардемарина Королевского Флота, всё-таки успевший вернуться в Теллесберг ко времени свадьбы.

Однако в этот день в королевской ложе было ещё трое человек, и Адора Диннис и её сыновья встали, когда в неё вошли Кайлеб и Шарлиен. Вдова архиепископа Эрайка была одета богаче, хотя и всё ещё достаточно мрачно, чем в ночь своего прибытия в Теллесберг, а её сыновья выглядели менее напуганными. Тем не менее, во взглядах мальчиков залегли тени… оставленные там подтверждением их матери о том, как умер их отец. И они не были единственными, кто услышал эту душераздирающую историю. По просьбе самой Адоры, Мейкел Стейнейр предоставил в её распоряжение сам собор, и, когда она описывала мучительную казнь её мужа не просто своим сыновьям, но всему королевству Черис, он был переполнен до отказа.

Эрайк Диннис не испытывал всеобъемлющей привязанности к черисийцам, но когда они узнали, как он умер — и какими были его последние слова — многие из самых резких его критиков обнаружили себя вторящими словам молитвы нового архиепископа за душу Динниса. А некоторые члены черисийского духовенства, чья поддержка новому архиепископу и новорождённой «Церкви Черис» была в лучшем случае прохладной, после зверской расправы, совершенной над их старым архиепископом, поняли, что переосмысливают свои позиции.

Но в этот день атмосфера в Теллесбергском Соборе была совершенно иной. Когда Кайлеб и Шарлиен показались у барьера королевской ложи, поток приветственных криков перекрыл глубокий голос органа и хор. Казалось, что мощное строение дрожит на своём фундаменте, и шум и крики удвоились, когда король и королева подняли руки в знак благодарности за громовое приветствие.

Потребовалось немало времени, чтобы возгласы утихли. Затем, наконец, когда переполненные скамьи вновь успокоились, орган начал играть набирающую обороты прелюдию, музыка для которая была написана специально для этой свадьбы.

Двери собора широко распахнулись, и архиепископ Мейкел Стейнейр и группа епископов Черисийской Церкви вошли в музыкальную бурю.

Если Стейнейра хоть чуть-чуть тревожили воспоминания о том, что почти случилось с ним в этом соборе, то ни выражение его лица, ни язык тела не выдали ни намёка на это. Его золочёная митра сверкала в отфильтрованном витражами солнечном свете, а рубины светились как маленькие красные полноправные солнца. Богато расшитые и украшенные облачения его высокого поста (соответственно модифицированные Сычом, хотя никто об этом и не знал) сверкали собственными нитями из золота и серебра, жемчугом и драгоценными камнями. Облачения остальных епископов были почти так же богато вышиты и украшены, как и его одежды, но как епископы, посещающие чужой собор, они надели свои традиционные священнические шапочки, а не митры. Однако была огромная разница между их обычными шапками и украшенными драгоценными камнями и великолепно вышитыми шапочками, которые они одели сегодня.

Великолепные голоса хора усилились, когда священнослужители проследовали к центральному нефу собора вслед за скипетроносцами, свеченосцами и кадильщиками. Несмотря на то, что Мерлин до глубины души ненавидел «религию», навязанную Лангхорном и Бе́дард жителям Сэйфхолда, даже он был вынужден признать всю красоту и величие её церемонии и литургии, когда смотрел на Стейнейра, прикасавшегося к головам детей в кратком благословении, когда проходил мимо.

«И то, что все эти люди действительно верят в то, чему их учили, является частью этого», — подумал он. — «В вере есть сила, даже когда эта вера используется и злоупотребляется, и я не могу поверить, что Бог не слушает этих людей, как бы им не лгали. Вся эта вера, всё это доверие… определённо, Он должен признать их силу, их страсть. Как Он может осуждать кого-либо за то, что он поклонялся Ему единственным способом, которым их когда-либо учили?»

Процессия епископов распалась, когда прелаты заняли свои места, а Стейнейр повернулся лицом ко всему многолюдному собору с подножия ступеней, ведущих к его архиепископскому трону. Он стоял там, пока музыка окончательно не смолкла в наступившем безмолвии. Тем не менее, он ничего не сказал, лишь улыбался, пока это безмолвие не разрослось до совершенного и очищенного спокойствия. Было так тихо, что казалось никто во всём этом огромном соборе не смел даже дышать, и только тогда он заговорил в ожидающую тишину.

— Дети мои, — сказал он затем, — сегодня великий и радостный день. Когда монарх женится, это всегда источник радости для людей хорошо управляемого королевства. Не только этот брак становится обещанием и гарантом будущего в престолонаследии королевства, но и любой правитель — будь то король или королева — который находит супруга для его или её сердца, чтобы он или она могли стоять рядом, объединившись против всего, что может послать им мир, становится более сильным и лучшим монархом. Король Хааральд, да улыбнутся ему Бог и Архангелы, нашёл именно такую невесту в королеве Жанейт, и теперь я могу сказать, что, насколько мне известно, король Кайлеб нашёл такую же невесту в королеве Шарлиен. Государственные браки крайне редко бывают браками по любви, дети мои. Никогда не сомневайтесь, что этот брак и то, и другое.

Он улыбнулся в сторону королевской ложи, где сидели бок о бок Кайлеб и Шарлиен, и Кайлеб потянулся — как был уверен Мерлин, почти бессознательно — к Шарлиен, чтобы взять её за руку.

— Однако этот брак — это нечто большее, чем просто союз молодого мужчины и молодой женщины, — продолжил Стейнейр. — Это даже больше, чем обычный династический брак, который обеспечивает наследование титула или короны. В этом браке мы видим союз не только мужа и жены, но Черис и Чизхольма, двух государств, которые станут единым целым. Приверженности и непримиримой решимости двух народов отстаивать истину и защищать то, что все люди, не ослеплённые алчностью, жадностью, личными амбициями, нетерпимостью или фанатизмом, считают стоящим того, чтобы умереть, но сохранить. И поэтому мы должны быть весьма благодарны за этот день, за многое, за что мы должны прочесть молитву Богу. Впереди нас ждут дни тьмы, дети мои, ведь борьба, которой мы решили отдать наши сердца, наш разум и наши руки не будет лёгкой, и не будет быстрой победы в этой битве. Но когда наступят эти дни тьмы, когда уныние навалится на вас отовсюду, и вы испытаете соблазн отчаяться, вспомните этот день. Вспомните этого Короля и эту Королеву, которые предстали сегодня перед вами, чтобы посвятить свои клятвы друг другу на виду у вас и у Господа. Помните, что они решили пообещать свою жизнь друг другу… и вам.

Теперь тишина была даже более абсолютной, чем это возможно было представить, и тогда архиепископ ещё раз улыбнулся — широкой и лучезарной улыбкой, заливая отрезвляющую тишину, которую породили произнесённые им слова, огромной волной радости и предвкушения, так как он воздел обе руки, а Кайлеб и Шарлиен поднялись. Они спустились по покрытым ковром ступенькам из королевской ложи, между душистыми лепестками шиповника, чтобы встать рука об руку перед ним. Несмотря на всю важность этой свадьбы, все надежды, страхи и обещания, связанные с ней, выбранная ими церемония была очень древней и очень простой. Любые юные жених и невеста, каким бы скромным не было их материальное положение, могли выбрать его, и в этом тоже было послание. Они встретились взглядом с примасом всея Черис, а он посмотрел за их спины, ожидая прилив лиц.

— А теперь, возлюбленные чада мои, — сказал он людям, стоящим за этими лицами, — мы собрались здесь, пред Богом и Архангелами, и перед лицом этого общества, чтобы соединить этого мужчину и эту женщину в священным браке, который является почётным наследием, учреждённым Богом и Архангелами, означающим для нас мистический союз между Богом и Его Церковью; который является святым наследием, которое архангел Лангхорн украшал и облагораживал своим присутствием в своё время здесь, на Сэйфхолде, и поощрялся Архангелом Бе́дард быть благородным среди людей, и поэтому ни в коем случае нельзя вступать в него необдуманно или беспечно, но благоговейно, благоразумно, осторожно, рассудительно и в страхе Божьем. В это святое наследие эти двое присутствующих пришли сегодня, чтобы соединиться. Если кто-нибудь может назвать достаточное основание, по которому они не могут законно быть соединены вместе, пусть он говорит сейчас, или молчит вовеки.