21

Психотерапия в надетом презервативе

– Привет, это я, – слышу я, проверяя сообщения на автоответчике в перерыве между сессиями. Мой желудок сжимается: это Бойфренд. Мы три месяца не разговаривали, и его голос телепортирует меня назад во времени, словно песня из прошлого. Но когда сообщение продолжается, я понимаю, что это не Бойфренд, потому что Бойфренд 1) не будет звонить мне на рабочий телефон и 2) не работает на ТВ.

«Я» – это Джон (у них с Бойфрендом пугающе похожие голоса, глубокие и низкие), и мне впервые звонит пациент, который решил не представляться. Он ведет себя так, словно он мой единственный пациент, не говоря уже о единственном «я» в моей жизни. Даже пациенты, находящиеся на грани суицида, называют свои имена. Еще ни разу мне не звонили со словами: «Привет, это я. Вы говорили, что нужно позвонить, если мне захочется себя убить».

Джон говорит, что не сможет сегодня прийти на сессию, потому что застрял в студии, так что он свяжется со мной по Скайпу. Он оставляет свой юзернейм и заканчивает: «Поговорим в три».

Я отмечаю, что он не спросил, могу ли я поговорить с ним в скайпе и в первую очередь консультирую ли я по Скайпу вообще. Он просто уверен, что все так и пройдет, потому что так работает все в его мире. Я работаю с пациентами по Скайпу при некоторых обстоятельствах, но думаю, что в случае с Джоном это плохая идея. Слишком многое из того, что я делаю, чтобы помочь ему, зависит от нашего личного взаимодействия. Можно что угодно говорить о чудесах современных технологий, но взаимодействие через экран – это, как однажды выразился мой коллега, «словно проводить сеанс психотерапии в надетом презервативе».

Дело не только в словах, которые произносят люди, и не во вешних подсказках, которые психотерапевт замечает: качающаяся нога, дернувшееся лицо, дрожащая нижняя губа, сузившиеся от гнева глаза. Помимо слышания и видения, есть нечто менее очевидное, но столь же важное – энергия в помещении, совместное нахождение. Вы теряете это необъяснимое третье измерение, если не находитесь рядом физически.

(Ну и глюки – это тоже проблема. Однажды я проводила скайп-сессию с пациенткой, которая временно находилась в Азии, и как раз в тот момент, когда она истерически разрыдалась, звук исчез. Я лишь видела ее двигающийся рот, а она не знала, что я не слышу, что она говорит. Прежде чем я смогла объяснить это, соединение окончательно прервалось. Понадобилось десять минут, чтобы восстановить связь, и не только момент прошел – отведенное на сессию время также закончилось.)

Я быстро пишу Джону, предлагая перенести встречу, но он отвечает сообщением, которое выглядит как современная телеграмма: «Нмг ждать. Срочно. Плиз». Меня удивляет эта вариация слова «пожалуйста» и еще больше – признание в том, что ему требуется срочная помощь; в том, что он нуждается во мне, а не обращается как с расходным материалом. Так что я соглашаюсь на скайп в три.

Должно быть, думаю я, что-то стряслось.

В три часа я нажимаю на кнопку вызова в приложении, ожидая увидеть Джона за рабочим столом. Вместо этого я вижу знакомый дом: это одна из основных локаций сериала, который мы с Бойфрендом в обнимку смотрели на моем диване. На фоне двигают камеры и освещение, и я вижу интерьер спальни, которая миллион раз мелькала на экране моего телевизора. В кадре появляется лицо Джона.

– Погодите секунду, – так он приветствует меня и исчезает, а я смотрю на его ноги. Сегодня он надел модные кроссовки «в шашечку» и, кажется, он собирается пройтись – вместе со мной. Вероятно, он ищет уединения. Вместе с обувью я вижу толстые провода на полу и слышу суматоху на заднем плане. Потом лицо Джона возвращается.

– О’кей, – говорит он. – Я готов.

Теперь за ним стена, и он начинает быстро шептать:

– Это все Марго и ее психотерапевт-идиот. Не знаю, как этот человек получил лицензию, но он делает все только хуже. Она должна была лечить депрессию, но теперь еще больше злится на меня: я, видите ли, вечно недоступен, я не слушаю, я отдаляюсь от нее, я избегаю ее, я забыл что-то из списка дел. Я уже говорил, что она создала нам общий гугл-календарь, чтобы убедиться, что я не забуду важные вещи? – свободной рукой Джон изображает в воздухе кавычки, говоря слово «важные». – Теперь я еще сильнее задерган, потому что мой календарь полон событий Марго, а у меня и без того плотный график!

Джон обсуждал это со мной и раньше, так что я не понимаю, что такого срочного случилось сегодня. Изначально он сам отправил Марго на психотерапию («Чтобы она могла жаловаться ему»), но как только она начала ходить на сессии, Джон стал часто рассказывать, что этот «психотерапевт-идиот промывает мозги» его жене и «пихает ей в голову безумные идеи». По моим ощущениям, психотерапевт помогал Марго яснее понять, с чем она готова мириться, а с чем нет, и что такое исследование назрело давно. В том смысле, что быть замужем за Джоном наверняка непросто.

Однако я понимала и Джона, потому что его реакция была обычной. Когда один человек в семье начинает меняться – даже если эти изменения здоровы и позитивны, – нет ничего странного в том, что остальные члены этой системы делают все возможное, чтобы сохранить статус-кво и вернуться к привычному состоянию. Например, когда зависимый человек бросает пить, члены его семьи часто бессознательно саботируют выздоровление, потому что иначе кому-то придется взять на себя роль проблемной личности. А кому хочется такую роль? Иногда люди даже сопротивляются позитивным изменениям в жизни друзей: «Зачем ты так часто ходишь в спортзал?», «Задержись еще – тебе совершенно не нужно так много сна», «Для чего ты рвешь жилы ради этого повышения? Ты совсем перестал развлекаться!»

Если жена Джона справится со своей депрессией, как Джон сможет сохранить свою роль единственного разумного человека в паре? Если она попытается стать ближе, как ему сохранять комфортную дистанцию, на которой они были все эти годы? Я не удивлена, что Джон отрицательно реагирует на психотерапию Марго. Ее психотерапевт, судя по всему, отлично справляется.

– В общем, – продолжает Джон, – прошлой ночью Марго позвала меня спать, и я сказал, что буду через минуту, потому что мне нужно ответить на несколько писем. Обычно через две минуты она начинает стоять над душой: «Почему ты не идешь спать? Почему ты все время работаешь?» Но вчера ничего такого не было. И я удивился. Я подумал, Господи, наконец-то ее терапия начала работать, и она поняла, что не загонит меня в кровать своим нытьем раньше времени. Я дописал пару писем, а когда пришел в спальню, Марго спала. А этим утром, когда мы проснулись, она сказала: «Я рада, что ты закончил свою работу, но я скучала. Я очень по тебе скучаю. Я просто хочу, чтобы ты знал, как мне тебя не хватает».

Джон смотрит влево, и теперь я слышу то, что слышит он: где-то рядом обсуждают освещение. Без единого предупреждения я снова смотрю, как кроссовки Джона движутся по полу. Когда я вновь вижу его лицо, стены за ним нет, а далеко на фоне смеется звезда сериала, болтая со своим заклятым киношным врагом и возлюбленной, которую он поносит в каждом эпизоде. (Я уверена, именно Джон написал этого героя.)

Я люблю этих актеров, так что сейчас кошусь на всех троих через экран, словно одна из тех людей за ограждениями на премии «Оскар», которые пытаются хотя бы мельком увидеть знаменитость. Вот только здесь нет красной ковровой дорожки, и я смотрю, как они пьют воду из бутылок и обмениваются новостями в перерыве между сценами. Я думаю, что папарацци полжизни бы отдали за эту сцену, и требуется немалая сила воли, чтобы целиком сосредоточиться на Джоне.

– Так вот, – шепчет он, – я знал, что тут что-то нечисто. Я думал, что она вечером все поняла, но, конечно же, с чего началось утро? С жалоб. Так что я сказал: «Ты по мне скучаешь? Что за попытки вызвать во мне чувство вины?» Понимаете, я же дома. Каждый вечер. Я на сто процентов верный, никогда ей не изменял и не собираюсь. Я отлично зарабатываю. Я заботливый отец. Я даже за собакой ухаживаю, потому что Марго сказала, что ее бесит ходить по округе с мешком какашек. А когда я не дома, я работаю. Я же не в Мексику уехал развлекаться. Так что я сказал ей, что могу уволиться, и она будет меньше скучать, потому что я буду болтаться по дому без дела, или могу продолжать работать, чтобы у нас была крыша над головой.

Он кричит кому-то за кадром, что придет через минуту, и продолжает:

– И знаете, что она сделала, когда я это сказал? Она сказала, прямо как Опра, – и он идеально копирует интонации телеведущей, – «Я знаю, что ты многое для нас делаешь, и ценю это, но мне не хватает тебя, даже когда ты дома».

Я пытаюсь вклиниться, но Джона уже понесло. Я никогда не видела его настолько возмущенным.

– На секунду я расслабился, потому что на этой стадии она уже обычно начинает орать, но потом до меня дошло. Это вообще не похоже на Марго. Как будто она что-то замышляет! Потом она сказала: «Мне очень нужно, чтобы ты это услышал». И я сказал: «Я все услышал, о’кей? Я не глухой. Я постараюсь ложиться пораньше, но сперва мне нужно закончить работу». И она сделала такое грустное лицо, будто вот-вот расплачется, а меня просто убивает, когда это происходит, потому что я не хочу огорчать ее. Последнее, чего я хочу, – это расстраивать ее. Но перед тем как я успел что-то сказать, она добавила: «Мне нужно, чтобы ты услышал, как мне тебя не хватает, потому что если ты это не слышишь, то я не знаю, сколько еще смогу говорить тебе об этом». А я спросил: «Мы теперь друг другу угрожаем?» – а она ответила: «Это не угроза, это правда».

Глаза Джона становятся размером с блюдца, а свободная рука зависает в воздухе, словно спрашивая: «Как вам такое, а?»

– Не думаю, что она на самом деле это сделает, – продолжает он, – но я в диком шоке, потому что никто из нас раньше не грозился уйти. Когда мы поженились, то договорились: не важно, насколько мы злимся, мы не будем угрожать друг другу разводом, и ни разу за двенадцать лет мы так не делали.

Он смотрит куда-то вправо. «Ладно, Томми, дай взглянуть…»

Джон перестает говорить, а я снова разглядываю его кроссовки. Когда он заканчивает свои дела с Томми, то снова куда-то идет. Через минуту, когда его лицо возвращается в кадр, он уже снова стоит напротив какой-то стены.

– Джон, – говорю я, – давайте-ка вернемся на шаг назад. Во-первых, я вижу, что вы расстроены словами Марго…

– Словами Марго? Да это не ее слова! Это ее психотерапевт-идиот действует как чревовещатель! Она в восторге от этого парня. Она постоянно цитирует его, как какого-то гребаного гуру. Он наверняка подливает что-то в кулер в приемной, и женщины по всему городу разводятся с мужьями, потому что пьют это дерьмо! Я разузнал о нем побольше, просто чтобы посмотреть, что он собой представляет, и, конечно же, какая-то полоумная ассоциация психотерапевтов выдала ему лицензию. Уэнделл Бронсон, чертов доктор наук.

Так.

Уэнделл Бронсон?

!

!!

!!!

!!!!!!

Марго ходит к моему Уэнделлу? «Психотерапевт-идиот» – это Уэнделл? У меня мозг взрывается. Интересно, на какое место Марго решила сесть в их первую встречу? Подавал ли Уэнделл ей коробку с салфетками – или она сидела достаточно близко к столику, чтобы взять их самостоятельно? Может, мы как-то встречались на входе или выходе – как насчет той красивой плачущей женщины в приемной? Интересно, упоминала ли она мое имя у Уэнделла? «Джон ходит к отвратительной специалистке, Лори Готтлиб, которая говорит…» Но потом я вспоминаю, что Джон держит в секрете от Марго свои походы на психотерапию – я «девочка по вызову», которой он платит наличными, – и прямо сейчас я невероятно рада такому раскладу. Я не знаю, что делать с этой информацией, так что делаю выбор в пользу того, что психотерапевты научены делать при смешанной реакции на какое-то событие, которое требует времени на обдумывание. Я ничего не делаю – в этот момент. Я разберусь с этим потом.

– Давайте на секунду вернемся к Марго, – говорю я не только Джону, но и себе. – Я думаю, то, что она сказала, очень мило. Она, должно быть, и правда любит вас.

– Чего? Она грозится уйти от меня!

– Давайте посмотрим на это с другой стороны, – отвечаю я. – Мы с вами уже обсуждали разницу между критикой и жалобами: первая содержит осуждение, а вторая – просьбу. Но жалоба может также быть невысказанным комплиментом. Я знаю, что то, что говорит Марго, часто выглядит как череда глупых жалоб. И так оно и есть – но это мило, потому что внутри каждой из них есть негласный комплимент. Это не лучшая форма выражения, но она говорит, что любит вас. Она хочет чаще быть с вами. Она скучает по вам. Она просит вас быть ближе. И сейчас она говорит, что желание быть с вами и не получать взаимности настолько ранит, что она не сможет этого вынести, потому что очень любит вас. – Я делаю паузу, чтобы он успел переварить эту часть сказанного. – Это и правда комплимент.

Я всегда работаю с Джоном над определением того, что он чувствует в данный момент, потому что это регулирует его поведение. Когда мы знаем, какие чувства испытываем, то можем выбрать, что хотим с ними делать. Но если мы подавляем их сразу после появления, то часто сворачиваем не туда, снова теряясь в пучине хаоса.

Мужчинам здесь сложнее, потому что они редко приучены постигать свой внутренний мир: для них говорить о чувствах менее социально приемлемо. Женщины испытывают культурное давление в адрес своей внешности, мужчины же чувствуют аналогичное давление в адрес своего эмоционального облика. Женщины доверяют все сокровенное друзьям или родственникам, а когда мужчины рассказывают о своих эмоциях мне на психотерапии, я почти всегда являюсь первым человеком, который это слышит. Как и дамы, которые являются моими пациентками, мужчины бывают несчастливы в браке, страдают от низкой самооценки, переживают кризис идентичности или недостаток успешности, копят в себе проблемы с родителями и детские переживания, хотят любви и понимания – и все эти темы сложно осмысленно обсудить со своими друзьями мужского пола. Неудивительно, что уровень разного рода зависимостей и самоубийств среди мужчин средних лет продолжает расти. Многим из них кажется, что им просто не к кому с этим обратиться.

Так что я даю Джону время, чтобы он разобрался в своих чувствах насчет «угроз» Марго и более мягкого сообщения, которое может крыться за ними. Я еще ни разу не видела, чтобы он оставался наедине со своими чувствами так надолго, и я впечатлена, что он на это способен.

Глаза Джона скользят вниз и в сторону, что обычно случается, когда что-то сказанное мной задевает уязвимые струны в его душе, и я рада. Нельзя эмоционально вырасти, не раскрывшись и не став уязвимым. Похоже, он все еще пытается осознать, что впервые его влияние на Марго отозвалось.

Наконец Джон снова смотрит на меня:

– Слушайте, прошу прощения, мне пришлось отключить звук. Тут шли съемки. Я все пропустил. Что вы сказали?

Невероятно, мать его! Я в буквальном смысле разговаривала сама с собой. Неудивительно, что Марго хочет уйти! Мне надо было послушать себя и заставить Джона перенести сессию, но я повелась на его «срочно, плиз».

– Джон, – говорю я, – я, правда, хочу вам помочь, но, мне кажется, все это слишком важно, чтобы говорить по Скайпу. Давайте перенесем на то время, когда вы сможете прийти, чтобы нас не отвле…

– Нет-нет, – перебивает он. – Это не может ждать. Я просто должен был рассказать вам предысторию, прежде чем вы с ним поговорите.

– Я…

– С этим психотерапевтом-идиотом! Очевидно, что он слышал только половину истории, причем не очень точно изложенную. Но вы меня знаете. Вы можете поручиться за меня. Вы можете обрисовать тому парню некоторые перспективы прежде, чем Марго окончательно рехнется.

Я прокручиваю этот сценарий в голове: Джон хочет, чтобы я позвонила своему психотерапевту и обсудила с ним тот факт, что мой пациент не в восторге от психотерапии, которой мой психотерапевт занимается с женой моего пациента.

Эм, нет.

Даже если бы Уэнделл не был моим психотерапевтом, я бы не стала этого делать. Иногда я звоню другим специалистам, чтобы обсудить пациента, если, скажем, я работаю с парой, а коллега работает с кем-то одним из этой пары, и появляется неотложный повод обменяться информацией (кто-то размышляет о самоубийстве или потенциальном насилии; или мы работаем над чем-то в одних условиях, но было бы полезно поработать в других; или мы хотим получить более полное представление о ситуации). Но в этих редких случаях стороны подписывают соответствующие соглашения. Уэнделл или не Уэнделл – я не могу позвонить психотерапевту жены своего пациента не по клинически важной причине и без подписанных на то согласий от обоих.

– Позвольте вас кое о чем спросить, – говорю я Джону.

– О чем?

– Вы скучаете по Марго?

– Скучаю ли я по ней?

– Да.

– Вы не собираетесь звонить психотерапевту Марго, так ведь?

– Нет, а вы не собираетесь рассказывать мне, как на самом деле относитесь к ней, так ведь?

Мне кажется, что между Джоном и Марго похоронено много любви, потому что я знаю точно: любовь часто похожа на множество вещей, которые не выглядят как любовь.

Джон улыбается, и я вижу, как кто-то – видимо, Томми – входит в кадр со сценарием в руках. Меня разворачивают к земле так быстро, что голова начинает кружиться, словно на быстром спуске американских горок. Уставившись на кроссовки Джона, я слышу пространные рассуждения о том, должен ли герой – мой любимый герой! – быть полным мудаком в одной сцене, или он начнет осознавать, что он мудак (любопытно, что Джон выбирает осознание). Затем Томми благодарит его и уходит. К моему изумлению, Джон выглядит максимально приятным человеком: он извиняется перед Томми за отсутствие и объясняет, что занят «улаживанием конфликта с сетью вещания» (отлично, я теперь «сеть»). Может быть, он все-таки вежлив с коллегами.

А может быть нет. Он ждет, пока Томми уйдет, потом снова поднимает меня лицом вверх и одними губами произносит «идиот!», указывая взглядом в сторону сотрудника.

– Я просто не понимаю, как ее психотерапевт, мужчина, может не учесть обе стороны, – продолжает он. – Даже вы учитываете обе!

Даже я? Я улыбаюсь.

– Вы только что сделали мне комплимент?

– Без обид. Я просто имел в виду… ну, знаете…

Я знаю, но я хочу, чтобы он это сказал. Он по-своему начал привязываться ко мне, и я хочу, чтобы он побыл в мире своих эмоций чуть дольше. Но Джон возвращается к тираде о том, что психотерапевт вешает Марго лапшу на уши и что Уэнделл шарлатан, потому что его сессии длятся всего сорок пять минут, а не обычные пятьдесят. (Кстати говоря, это напрягает и меня.) Мне приходит в голову, что Джон говорит об Уэнделле так, как муж мог бы говорить о человеке, в которого влюблена его жена. Я думаю, он ревнует и чувствует себя покинутым из-за того, что происходит между ними в кабинете. (Я тоже ревную! Смеется ли Уэнделл над шутками Марго? Нравится ли она ему больше?) Я хочу вернуть Джона к моменту, когда он почти вышел на контакт со мной.

– Рада, что вы чувствуете, будто я вас понимаю, – говорю я. На секунду Джон выглядит похожим на оленя, мечущегося в свете фар, но потом продолжает:

– Все, что я хочу знать, – это что делать с Марго.

– Она уже вам сказала, – говорю я. – Ей вас не хватает. Из опыта общения с вами я знаю, как мастерски вы отталкиваете людей, которым вы небезразличны. Я не ухожу, но Марго говорит, что может это сделать. Так что, возможно, вам стоит попытаться вести себя с ней иначе. Может быть, вы дадите ей понять, что тоже скучаете без нее. – Я делаю паузу. – Потому что я могу ошибаться, но мне кажется, что вам и правда ее не хватает.

Он пожимает плечами, и в этот раз, когда он смотрит вниз, я знаю, что звук не отключен.

– Я скучаю по тому, как у нас все было раньше, – говорит он.

Его голос звучит грустно, а не злобно. Злость – это выход для большинства людей, потому что она направлена вовне: злобно обвиняя других, можно прикидываться тем еще святошей. Но часто это лишь верхушка айсберга, и если вы заглянете под поверхность, то увидите скрытые чувства, о которых не знали или которые не хотели демонстрировать: страх, беспомощность, зависть, одиночество, неуверенность. И если вы сможете вынести эти чувства достаточно долго, чтобы понять их и услышать то, что они вам говорят, вы не только сможете более продуктивно управляться с гневом, но и перестанете постоянно злиться.

Конечно, гнев имеет и другую функцию: он отталкивает людей и держит их на расстоянии. Интересно, Джон заставляет людей злиться на себя, чтобы они не замечали его печаль?

Я начинаю говорить, но кто-то выкрикивает имя Джона, пугая его. Телефон выскальзывает из руки и летит вниз, но как только я думаю, что сейчас мое лицо врежется в пол, Джон ловит мобильный, возвращаясь в камеру.

– Черт, надо идти, – говорит он. Потом, переведя дыхание, добавляет: – Долбаные дебилы.

И экран гаснет.

Судя по всему, наша сессия окончена.

Чтобы скоротать время до прихода следующего пациента, я иду на кухню перекусить. Двое моих коллег уже сидят там. Хиллари заваривает чай. Майк ест сэндвич.

– Гипотетически, – говорю я, – что бы вы сделали, если бы жена вашего пациента посещала вашего психотерапевта, а ваш пациент думал, что этот психотерапевт – идиот?

Они смотрят на меня с поднятыми бровями. Гипотетическое на этой кухне никогда не бывает гипотетическим.

– Я бы сменила психотерапевта, – говорит Хиллари.

– Я бы оставил психотерапевта и поменялся с ним пациентами, – говорит Майк.

Оба смеются.

– Нет, серьезно, – продолжаю я. – Что бы вы сделали? Все еще хуже: он хочет, чтобы я поговорила со своим психотерапевтом о его жене. Жена пока не знает, что он вообще ходит на терапию, так что пока обсуждать нечего, но что, если однажды он ей расскажет и потом захочет, чтобы я обсудила со своим психотерапевтом его жену, а та согласится? Должна ли я сказать, что это мой психотерапевт?

– Обязательно, – говорит Хиллари.

– Не обязательно, – одновременно с ней говорит Майк.

– Вот именно, – говорю я. – Непонятно, что тут делать. А знаете почему? Потому что такое НИКОГДА НЕ СЛУЧАЕТСЯ! Ну когда было хоть что-то подобное?

Хиллари наливает мне чай.

– Однажды ко мне поодиночке ходили два человека, которые только что расстались, – говорит Майк. – У них после развода были разные фамилии и разные адреса, поэтому я не знал, что они были женаты, пока на второй сессии с каждым из них не понял, что слышу одну и ту же историю с разных точек зрения. Их общий друг, мой бывший пациент, дал обоим мои координаты. Мне пришлось отказаться от работы с обоими.

– Допустим, – говорю я. – Но у меня тут не два пациента с конфликтом интересов. Тут замешан мой психотерапевт. Какова вероятность подобного?

Я замечаю, что Хиллари смотрит в сторону.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Ничего.

Майк смотрит на нее. Она краснеет.

– Выкладывай, – говорит он.

Хиллари вздыхает.

– Ладно. Лет двадцать назад, когда я только начинала, я работала с молодым человеком в депрессии. Мне казалось, что он идет на поправку, но потом лечение будто застопорилось. Я решила, что он не готов двигаться дальше, но на самом деле мне просто не хватало опыта, я была слишком «зеленой», чтобы понять разницу. Короче, он ушел, а где-то через год я наткнулась на него у моего психотерапевта.

Майк ухмыляется:

– Твой пациент ушел к твоему психотерапевту?

Хиллари кивает:

– Самое забавное, что во время психотерапии я говорила о том, как застряла с одним пациентом и какой беспомощной себя ощущала, когда он ушел. Я уверена, что пациент рассказывал моему врачу о своем бездарном бывшем психотерапевте и в какой-то момент назвал меня по имени. Мой психотерапевт наверняка смекнула, что к чему.

Я обдумываю это применительно к ситуации с Уэнделлом.

– Но она никогда ничего не рассказывала тебе?

– Никогда, – говорит Хиллари. – Так что однажды я сама подняла эту тему. Но, конечно, она не могла сказать, что работает с этим парнем, так что мы поддерживали разговор о том, как я справляюсь со своей неуверенностью в роли молодого специалиста. Пффф. Что я чувствовала? Да мне было плевать. Я просто умирала от желания узнать, как продвигается их работа и что она делает иначе, чтобы все сработало.

– Ты никогда не узнаешь, – говорю я.

Хиллари кивает:

– Я никогда не узнаю.

– Мы как сейфы, – говорит Майк. – В нас не прорваться.

Хиллари поворачивается ко мне:

– Так что, ты расскажешь об этом своему психотерапевту?

– А надо?

Оба пожимают плечами. Майк смотрит на часы и выбрасывает мусор в корзину. Мы с Хиллари допиваем чай. Наступает время следующих сессий. На кухонной панели поочередно загораются зеленые лампочки, и мы выходим, чтобы забрать своих пациентов из приемной.