То, что Насте было действительно плохо и в тот день, и в несколько последующих, подтверждается тем обстоятельством, что следующее четкое воспоминание у нее связано с теплым чаем в белом пластиковом стаканчике, откуда свисает нитка с желтым ярлычком чайного пакетика. Настя слышит приказ «Пей» и пьет до дна, хотя под конец чай становится приторно-сладким. Кто-то забирает у нее стакан, руки Насти теперь свободны, внимание тоже более не сконцентрировано на процессе питья, и она осматривается по сторонам.

Что-то подсказывает ей – это уже не пригородная гостиница для лыжников. Помещение слишком большое, если не сказать огромное. Потолок метров десяти в высоту расписан какими-то многофигурными композициями в античном стиле, а противоположная стена теряется где-то вдали, невидимая за мельтешащими людскими фигурами, колоннами, какими-то стендами, схемами и прочими элементами здешнего интерьера, смысл которых Насте пока неясен. Прямо перед Настей сидит незнакомый толстый мужчина и читает газету, время от времени шмыгая носом. На полу, между его ног, стоит большой клетчатый баул, который мужчина заботливо стискивает икрами. Рядом с ним дремлет молодая женщина, примостив голову на плечо парню в спортивном костюме. Парень тоже вроде бы дремлет, но время от времени приоткрывает глаза и с любопытством поглядывает на Настю. И у этой пары тоже какие-то сумки и рюкзаки…

– Это что, вокзал? – спрашивает Настя.

– Угадала.

Филипп Петрович сидит справа от нее и читает какую-то тонкую книжку с нерусскими буквами. Читает он медленно, шевелит губами, проговаривая слова и то и дело замирая в недоумении – наверное, при встрече со словами, смысл которых был ему непонятен. Тем не менее Филипп Петрович продолжал упрямо сверлить книгу взглядом, и его палец, отмечающий текущую строчку, постепенно сползал ниже и ниже.

Одновременно Филипп Петрович разговаривал с Настей и не забывал поглядывать по сторонам.

– Мы куда-то едем? – спросила Настя, протирая глаза.

– И снова угадала.

– Далеко?

– Ну, не очень далеко… Просто не напрямик, а окольными путями.

– Запутываем следы?

– Настя, вы сегодня просто в ударе, – без тени иронии говорит Филипп Петрович. – Да, в самом деле.

– В ударе?

Ну да, если только понимать под этим общее ощущение, как будто тебя очень хорошо ударили по всем частям тела, а потом напоили какой-то дрянью, от которой до сих пор во рту стоит стойкое послевкусие крысиного яда. Не то чтобы Настя пробовала крысиный яд, но в ее представлении именно такой вкус должен быть у вещества, в названии которого есть слово «крыса» и есть слово «яд».

– Мне нужно в туалет, – говорит Настя.

Филипп Петрович понимающе кивает, но тут же трогает Настю за запястье и негромко произносит:

– Я вас провожу, но сначала, чтобы вы были в курсе… Вон там стоит Иннокентий.

– Где?

Иннокентий стоит возле кофейного автомата и азартно бросает туда монеты.

– Что он тут делает?

– Он едет с нами. Потому что так нужно. Да, нужно, и в первую очередь – для вас.

– Он мне не нужен. Я его боюсь, и я ему не верю…

– Дело не в этом. Можете и дальше ему не верить, я про другое. Я про его пальцы.

– Блин.

– Вчера вы были слегка не в форме, поэтому мы с ним договаривались один на один.

– Договаривались о чем?

– О цене его пальцев. Вы вернете их ему только тогда, когда он привезет нас к одному специалисту.

– Специалисту?

– Который сможет решить вашу проблему.

– Которую из моих проблем? – нервно смеется Настя. – У меня их вагон и маленькая тележка…

– Ту, которая засела у вас в основании черепа. Это на самом деле и есть ваша главная проблема.

– То есть эту бомбу можно удалить?

– Это не совсем бомба… – начал было Филипп Петрович и замялся. – Это… Короче говоря, на все расспросы Иннокентия отвечайте, что его пальцы у меня и что Иннокентий получит их обратно только после завершения нашей поездки. Ясно?

– Ясно.

– А на самом деле его пальцы… Они действительно у вас?

Настя вздохнула и прошептала Филиппу Петровичу на ухо несколько слов. Филипп Петрович вздрогнул и посмотрел на Настю с некоторой опаской (так ей показалось).

– Потому что вы умный человек, – грустно произнесла Настя. – А я дура.

Характерно, что Филипп Петрович не стал ее переубеждать.