Наматывая в метро очередной круг по «старому» кольцу, Марк уже плохо помнил, сколько дней скитается после того, как ему пришлось освободить дачу Галы. Но что было делать – оставаться там он больше не мог. В деревенском доме закончились все съестные припасы – от тоски он даже употребил в пищу нехитрые заготовки на зиму, которые сделали ее родители. Да и об алкоголе он как следует не подумал; все, что взял с собой, он выпил, а с деньгами у него вечная напряженка. Тем более Марк не хотел расплачиваться карточкой – опасался, что его выследят.

Он стал одержим манией преследования: ночью боялся выйти даже в туалет с фонариком – вдруг увидят соседи и донесут, куда не надо?.. Это чувство усиливалось, во-первых, алкоголем, а во-вторых, его давними страхами: он никогда не был деревенским жителем, и поэтому странные звуки, которыми полнился дом, бесконечно пугали его – все эти шорохи, скрипы, ветер. Даже во сне он не мог отделаться от своих страхов – перед его закрытыми глазами снова и снова появлялись знаменитые арестанты: Джулиан Ассанж плакал на лондонском ветру, полковник Штауффенберг кричал «Да здравствует священная Германия!» перед расстрелом, Жанна д’Арк с лицом Миллы Йовович восходила на костер. Марк просыпался и едва не плакал от ужаса, что его ждут такие перспективы – порой он жалел, что ввязался во все это: ну какой из него сейчас герой? Пора бы уже и остепениться, в конце концов, а не в революцию играть.

На смену долгим ночам приходили долгие дни – ему было нечем занять себя: телевизор не работал, про wi-fi и интернет даже мечтать не приходилось – двадцать первый век, а в паре десятков километров от Москвы связь хуже, чем на задворках Мексики. Конечно, тут был набор «сосланных» книг, но читать всю эту нетленку ему не хотелось – он никогда не любил сонную ленивость Гончарова, морализаторство Достоевского, занудство Драйзера и бесконечную продолжительность книг Томаса Манна. Его литературные пристрастия находились совсем в другой стороне – Гюго со Скоттом (не считая их исторических отступлений), Стивенсон, Лем, Стругацкие (если на то пошло), Фолкнер, Дос Пассос – все эти авторы, умеющие крепко закрутить действие, были ему намного интереснее размышлений литераторов. За размышлениями он шел к философам, а не к профанам от литературы – в серьезных делах дилетантизма он не любил.

«В конце концов, в литературе правды нет, как известно, и все в ней – блажь, блажь, да и только, – думал Марк. – Читать о жизни несуществующих людей – что может быть вообще глупее этого? Вся наша жизнь – игра, а вернее – идея. Или отблеск идеи, или отблеск идеального мира, или что там еще». Его мысли от литературы лениво уходили к философии, а затем к истории и прочим высоким материям: Марк то засыпал, то просыпался, пристроившись на сиденье в углу дребезжащего «винтажного» вагона: здесь еще стояли лампы накаливания, точно в его детстве.

Сам не понимая почему, он вдруг достал из кармана мобильный и включил его – только когда уже загорелся экран, Марк вспомнил, что не трогал сотовый из-за страха перед тайными преследователями. Но делать что-то было уже поздно: в углу экрана появился значок геолокации. Следом за этим посыпались сообщения – десятки, сотни. И абсолютное большинство из них – от Галы.

Вспомнив о ней, он усмехнулся и понял, что пора что-то делать – и с заездом по «кольцевой», и вообще со своей жизнью. Марк собрался с силами и встал с насиженного местечка. Сквозь толпу он пробрался к дверям. Толкаясь у выхода, он подумал, что бомба его вообще не должна волновать. «В конце концов, Москва не такой уж приятный город, чтобы из-за него столько мучиться», – мелькнуло у него голове. А вот Гала пусть его волнует – это куда приятней. Закончив на этом, он с большим удовольствием обматерил парня, который напирал на него сзади, стремясь поскорее выбраться из вагона. Перед тем как позвонить своей девушке, Марк решил выйти в город и заглянуть в ближайшее кафе – он очень хотел к Гале, но за время жизни на даче он до ужаса соскучился по нормальному кофе.

Марк встал на ступеньку эскалатора.