Была жарища, но Лиза все равно носила пиджак. Это была самая дорогая вещь в ее гардеробе, мамина, добротная, почти не поношенная. Пиджак искал за нее работу, пока Лиза умирала от перегрева и страха – молилась, чтобы ее не остановили на улице. Без московской прописки легко могли отправить назад в Питер. Могли отправить и работодатели, но они, в основном, равнодушно принимали резюме и говорили, что перезвонят. Не перезванивали, но и полиции не докладывали. Месяц, что Лиза искала работу, голодала и спала на скамейках, у нее сложилось впечатление, что зло лениво и нелюбопытно. Хоть оно и повсюду. Никто не будет тратить время на то, чтобы досадить ей. Возможно, размышляла Лиза, у меня хорошая карма или я просто слишком маленькая рыбешка: сеть не задевает, акулы проплывают мимо. Возможно, думала она, глядя, как полиция начинает облаву на очередной офис или как бездельники под кайфом бьют о стену пустые бутылки, дело в том, что зло превратилось для большинства в работу, – не важно, платят ли за нее или нет, – а значит, пока ты не значишься в плане, опасаться нечего.

В ее резюме было три строчки – опыт работы в издательстве, волонтерство с животными в хосписе, неоконченное среднее образование. Все в Питере. Считай, нигде. В конце сентября ей повезло – взяли в маленький индийский магазин на Мясницкой. Тут тусовалась в основном молодежь до двадцати и народ постарше – сорок плюс. Первые, с их психоделическим шиком, странным московским сленгом, удивляли и притягивали. Но были чужими. Вторые были ближе, Лиза быстро словила их общий код. Код старых, двадцатого века, книг. В Питере это был универсальный язык выживания. Вовремя сказанная цитата могла спасти, дать крышу, она разъясняла «своего» и «чужого». В Москве эти знания подверглись дефолту. Книга не могла спасти, но все же и здесь она делала людей понятней. «Шафран» был одним из немногих мест, где продавали бумажные книги. Не только антиквариат, но и новые, самиздатские зины. В основном про дыхание, про медитацию, но попадались и монстры – Толстой, Чехов, Пастернак. Всю первую неделю Лиза только и делала, что читала, вспоминая полузабытое ощущение в пальцах от переворачивания страниц. Чтение помогало забыть, где она и что она, помогало, главное, не чувствовать голод. Весь свой бездомный месяц Лиза ела что ни попадя, приноровясь воровать на ашановских развалах. Обретя работу, пообещала себе больше этим не заниматься. Казалось, так она может сглазить удачу. Вторая продавщица – Лена – кажется, догадалась о положении Лизы и в среду, в третий рабочий день, принесла домашнего супа. Он был Лизе спасением и вестью, что добро тоже продолжает оставаться чьей-то работой. И, хорошая новость, Лиза была в его плане.

У Лизы сразу появилась любимая вещь, и это была не книга. Статуэтка Будды из розового дерева со славянским колоритом. Очень изящная, с руной воды на постаменте, она излучала спокойствие и напоминала о доме. Мама была буддисткой, еще той, старой, начала века формации: медитации и мантры, никакой агрессии и всяких дхармических, ныне модных, штук.

В четверг статуэтку купил парень. Он выглядел растерянно – похоже, первый раз зашел в такое место. «Ищу подарок для девушки» – так и сказал. Лизины руки отчего-то дрожали. От голода или, может, от предчувствия?

– Вам нравится эта статуэтка?

– Да, – честно сказала Лиза. – Она моя любимая.

– Тогда я возьму ее.

– Обещаете, что подарите только самой любимой девушке! А то я буду скучать по ней.

– Да.

Ответил он очень серьезно. Лиза завернула статуэтку в коричневую бумагу и не без сожаления отдала. Парень ушел.

В воскресенье Лизу ждал удар – магазин закрыли, так и не выдав зарплаты. Что точно случилось, так и не поняла. Витрины были разбиты, книги разбросаны, на столы зачем-то наклеена полицейская желтая лента. Прохожие равнодушно шли мимо. Какой-то старик уже уносил на себе замечательные дорогие шарфы. Странно, но Лиза ничего не чувствовала. А между тем приближалась осень, и надежды снять на зарплату капсулу были потеряны. Лиза не стала звонить управляющей и последовала примеру старика – захватила книг, сколько могла унести, и пошла. Куда идти, она совершенно не знала. Шла прямо, голодная, без работы и прописки, даже без контактов доброй Лены, которая, она знала, могла бы приютить, если бы Лиза все же решилась на объяснение. В голове стоял неясный гул. Лизе было жалко себя, и одновременно она злилась на себя: что ей нужна еда и вода, что ей нужен туалет и душ, что она хочет тепла и что всего этого нет у нее. «Господи, – думала она. – Помилуй». Последнее, что она услышала, перед тем как упала, – вой сирены.

Лиза очнулась под памятником Достоевскому. Перед ней стоял Будда. Он был так же худ, как Лиза, и так же бледен. Он помог ей присесть и протянул термос – сладкий чай. За спиной его был рюкзак. Он открыл его, и на тротуар посыпались разноцветные коробочки.

– Это батончики витаминные, – пояснил Будда. – Я их на дегустацию несу, тут недалеко. Хочешь?

Лиза кивнула. Пока она срывала с батончиков обертки, одну за другой, Будда сидел рядом и делал звонки: «Буду через десять минут, пробка».

– Мне пора, – сказал он, – опаздываю.

И тут Лиза очнулась. Звуки и цвет пришли в норму. Это был тот самый парень.

– В магазине? Будда для девушки? Ведь это вы?

– Да, да. Я вас сразу узнал. Видел, как вчера громили вашу лавочку.

Они немного помолчали.

– Хочешь, возьми сколько нужно. У меня в машине еще есть, – сказал он и кивнул на рюкзак.

И тут Лиза расплакалась. Впервые после переезда, впервые после смерти папы. Плакала от неожиданной сытости и человеческого тепла, казалось, только что потерянного вместе с «Шафраном», вновь обретенного и вновь стремящегося исчезнуть. Лиза плакала от того, что ей девятнадцать, и что есть планы добра и зла, которые она не знает, перед которыми она бессильна, от близости Будды, от близости незнакомого парня, от того, что у нее болела коленка, которую она, видимо, ударила, падая.

– Шшшш. Ты что?

Парень был растерян и испуган. А она продолжала реветь, всхлипывая и задыхаясь.

– Я не мо… мо… мо-гу. Б-боль… Боль. Ше.

– Я не уйду, слышишь? Не уйду. Успокойся, – сказал он и обнял ее.

Он не ушел. И это был Андрей.