Темное зимнее утро. В полумиле от общежития колокол часовни бьет шесть. Последний день экзаменов! На дворе январь 1960-го.

Пока соседки продолжали смотреть сны, я торопливо оделась, не зажигая света. В сессию у меня выработалось особое расписание: ранний подъем, повторение материала, потом бегом под снегопадом в столовую завтракать, а после – часам к восьми утра – на экзамен. Сегодня в девять мы сдавали «Психологию 101» в Грин-Холле.

От страха и предвкушения лихорадило. Именно в этот день меня не оставляло неодолимое желание блеснуть знаниями. Хотелось сразить Айру наповал, хотелось, чтобы он гордился мною, пусть даже тайно.

К экзамену я готовилась основательно: читала и перечитывала конспекты лекций Акселя, изучила вдоль и поперек учебник, изданный при участии нашего именитого профессора. Во время фазы быстрого сна пробегала глазами неразборчивые, совершенно нечитаемые строки. Подчеркивала, делала пометки. Просыпалась с головной болью и мечтала скорее «отстреляться». Гадала, не скажется ли микрочип на памяти или он просто блокирует «подверженные остракизму» воспоминания?

Вулфман заявил, что никакого микрочипа у нас нет. Сто процентов! Все это сказки, чтобы СИнды сами, подсознательно «фильтровали» воспоминания. (Не знаю, правда это или нет, но хотелось бы верить, что Айра не ошибся.)

Благодаря зубрежке предыдущие экзамены я сдала на отлично и отлично с плюсом. Вплоть до «Психологии 101» все шло благополучно, но вдруг удача от меня отвернется? А если Вулфман разочаруется во мне и я лишусь единственного друга?

На последнем занятии Айра предупредил: экзамен будет проходить преимущественно в форме теста, нам просто нужно выбрать один из вариантов. Потом дать краткий письменный ответ на отдельные вопросы и написать эссе слов на семьсот пятьдесят. Вулфман сухо добавил, что оригинальность на экзамене не поощряется, а преподаватели не ждут от нас каких-то свежих идей.

– Каждый вопрос подразумевает конкретный ответ, он и будет расцениваться как верный. Ответите иначе – минус балл.

В ходе семестра отношение Вулфмана к своему предмету становилось все двойственнее. В его голосе постоянно звучала ирония, словно он сам не верил тому, что говорил. Исчезла его непоколебимая вера в бихевиоризм – столп, на котором держался факультет психологии и возглавляемый Акселем институт, где «лечат» аберрантное/патологическое поведение. Интересно, заметил ли это кто-то из коллег Вулфмана? Из студентов? Или я единственная? А может, в своем увлечении Вулфманом просто выдаю желаемое за действительное?

Тестирования я не боялась – спасибо контролируемой государством средней школе. Восемьдесят процентов знаний оценивались непосредственно тестами, и учителя из кожи вон лезли, чтобы основательно нас подготовить. Оригинальность, изящество и скептицизм на таких проверках не приветствовались.

Чем лучше ты разбираешься в теме, чем больше материала изучил, тем сложнее видится задание, тем труднее дать лаконичный, исчерпывающий ответ. Однако благоразумный студент понимает: единственный правильный вариант – тот, который методично вдалбливался нам на протяжении семестра. Разумеется, при составлении теста помощники Акселя опирались на его лекции и учебники. Короче говоря, те же вопросы, но другими словами – не нужно напрягать мозги, достаточно хорошенько все вызубрить. Блеснуть интеллектом можно только в эссе, но и там главное – не переборщить.

Поскольку я занималась у Вулфмана, оценивать мой тест предстояло ему. Он честно предупредил, что проверяет работы «вслепую», только в конце смотрит фамилии студентов. И никогда не переправляет отметки.

– Проколов у меня еще не случалось.

С той памятной встречи в музее с Айрой мы украдкой виделись лишь несколько раз. Естественно, он не звонил мне и предупредил, чтобы я не звонила ему. Никаких писем или записочек.

«Вот кончится семестр», «вот перейдешь к другому педагогу», повторял он.

Той ночью мы оставались в бомбоубежище до без четверти двенадцать – в полночь у меня наступал комендантский час. Комендантский час! Распространялся он исключительно на девочек. Еще одна негласная привилегия мужского пола, очередное доказательство их превосходства. Как ни странно, никто не замечал столь вопиющей несправедливости. Комендантский час варьировался в зависимости от дней недели: одиннадцать вечера по будням, полночь в пятницу, час ночи в субботу и десять вечера в воскресенье. Учредил расписание деканат женского отделения.

Той ночью Вулфман помог мне, утешил, дал выговориться, настойчиво просил рассказать ему все без утайки. Я так долго мечтала о собеседнике! Слова лились из меня потоком, точно слезы по щекам.

Вплоть до того дня я не заводила близких отношений с мальчиками, а тем более с мужчинами. За всю жизнь я обнималась только с одним мужчиной – с моим папой.

В средней школе Пеннсборо многие девочки испытывали трудности в общении с парнями. Мама говорила, так было не всегда – в молодости она дружила с ребятами, с кем-то даже встречалась. Впрочем, времена были другие, подростков не поощряли шпионить и доносить на приятелей, как это делалось в последние двадцать лет. Да и окружающие парни не вызывали особой симпатии – буквально клоны моего брата Родди: такие же меркантильные, ненадежные, завистливые, злые. Мы словно очутились по разные стороны пропасти – мужчины и женщины. Дружбу вытеснили сексуальные контакты – отрывистые, грубые, – которыми мальчишки, особо не церемонясь, бахвалились в соцсетях, рассылая приятелям фотографии вкупе с пикантными подробностями.

Айра стал первым, кого я полюбила. Кому отдала сердце. Меня не смущало отсутствие взаимности – для счастья хватало самого факта существования Вулфмана.

Той ночью он лишь легонько поцеловал в лоб и в щеку, как целуют капризного ребенка. Со смехом говорил, что староват для меня, и вообще, он не из тех, кто пользуется девичьей наивностью.

Мне хотелось умолять: воспользуйся! Пожалуйста!

В Инструкциях черным по белому значилось: СИнду запрещено производить потомство. Сама мысль о беременности даже не приходила мне в голову. Подобно большинству студенток Вайнскотии, я начисто исключала такую возможность. Кроме того, успокаивало, что Вулфман был старше, благоразумнее. Я искренне считала его своим другом. И страстно надеялась на взаимность – когда-нибудь, со временем.

С появлением в моей жизни Вулфмана тоска и одиночество притупились. Пока он есть, я не одна.

Вопреки договоренности, я продолжала искать встреч с Вулфманом в общественных местах. Кто заподозрит дурное в общественном месте?

Спустя неделю после памятной ночи в музее я отправилась на лекцию к приезжему профессору из университета Пердью. Вулфман тоже там был, задавал вопросы. Лекция получилась скучной (бихевиоризм вкупе с мудреной схемой подкрепления для приматов), зато вопросы Айры отличались живостью и остроумием. «Нельзя привлекать столько внимания!» – пронеслось у меня, ведь на лекции присутствовали маститые профессора, включая седовласого Акселя, едва ли им понравится пыл молодого коллеги.

В аудитории я тайком наблюдала за Вулфманом, уверенная, что он тоже ощущает мое присутствие. Однако по окончании лекции Айра остался побеседовать с коллегами, а я ушла, так и не обмолвившись с ним ни словечком. Один его вид придавал мне сил, наполнял счастьем. Спасибо, что ты здесь, со мной. Большего мне и не надо – пока.

Известный феномен психологии: душевнобольной человек осознает свою болезнь, но та все равно прогрессирует. Пораженный телесным недугом знает обстоятельства заболевания, но знание не способствует выздоровлению.