ПУТЧ
(АВГУСТ 1991)

Летом я записался в автошколу.

Очевидных перспектив купить машину у меня еще не было. Откуда деньги у аспиранта?

Вообще тот год начался очень тяжело. Советский Союз еще жил. По окраинам, в национальных республиках, шли какие-то стычки, но в Москве с этим было спокойно. Плохо было только в магазинах, полки опустели, не хватало почти всего. Карточки с весны стали уже нормой, по ним покупали даже колбасу. Но все равно как-то удавалось найти самое необходимое. В ходу была старая советская пословица: «Социализм — это когда в магазинах пусто, а в холодильнике полно». Действительно, большой катастрофы не было, но дефицит товаров и очереди в магазинах достигли тогда пика.

Был понедельник. Мы только расселись в учебном классе автошколы на утреннем занятии, когда вдруг объявили… о создании «Государственного Комитета по Чрезвычайному Положению».

Радио сообщило, что Горбачёв болен и исполнять обязанности президента СССР теперь будет Геннадий Янаев.

Из этого первого сообщения трудно было понять, что, собственно, произошло? Что случилось с Горбачёвым? Что это за Комитет? Но сразу стало ясно, что в стране наступает что-то новое!

Все это свалилось на нас как снег на голову. Да, в магазинах были пустые полки. Да, чувствовалась неразбериха в стране, но катастрофы никто не ждал. В воздухе не было ощущения надвигающейся бури. Политические распри между Горбачёвым и Ельциным уже никого не удивляли. Все привыкли и к яростным дебатам в Парламентах СССР и РСФСР. Возможно, там, наверху, что-то и ощущалось, но внизу, среди обычных людей, ничего такого не чувствовалось.

Переворот был абсолютно неожиданным.

В первый момент я принял эту новость с радостью, даже с каким-то внутренним ликованием. Наконец-то!

В своих убеждениях я уже окончательно перешел от демократически-либеральных к консервативным. Это был непростой внутренний перелом, вокруг меня все были «демократами». Общество тогда быстро наполнялось «демократическими» идеями и лозунгами. Но, вчитываясь в исторические параллели драматического 1917 года, я, как мне казалось, постиг что-то более важное и глубинное, чем просто увлечение «демократией».

Нельзя быстро и с наскоку менять огромную страну, ее тяжелый государственный механизм.

Яркие лозунги — красивы для митингов и выступлений, но жизнь страны, ее экономическое устройство не меняются на митингах. Это — сложный и длительный процесс. Наоборот, увлекшись митингами, мы легко можем разрушить старые налаженные связи и быстро скатимся в кризис, анархию и войну. Благие порывы могут завести страну в пропасть.

И факты тех дней уже ярко подтверждали эти опасения. Всякие новые «демократические» перемены на окраинах страны приводили совсем не к расцвету республик, а к стычкам и крови. А налаживание «демократических» принципов и методов «хозрасчета» на предприятиях почему-то не вело к росту производства, наоборот, заводы останавливались, полки магазинов пустели.

Тем не менее это не останавливало наших «младореформаторов» в их стремлении к скорым реформам, а в возникающих проблемах они винили старый партийно-хозяйственный аппарат.

— Это они, «красные директора», сопротивляются переменам, это их саботаж приводит к проблемам в стране. Не беспорядочный вал демократических реформ разваливает страну, а тихий саботаж старой системы тормозит реформы, — убеждали демократы.

В общем, проблемы в стране росли, но ряды сторонников демократии лишь увеличивались. Я был одинок в своих взглядах, по крайней мере в своем близком круге. Среди моих друзей и знакомых все были за «демократов».

И вот свершилось! Там, наверху, кто-то наконец понял, что пора поставить заслон этому валу беспорядочных реформ. Пора «ударить кулаком по столу», приструнить «демократизаторов» и остановить развал страны.

Нужно срочно все бросать и ехать в Москву, — первое, что пришло в голову.

Сейчас там, в центре, будет твориться история! Я должен быть там и своими глазами увидеть, как это будет!

В электричке по дороге в Москву я лихорадочно думал о выборе пути. Чем заниматься? Что делать? Этот день должен будет обязательно как-то определить будущее.

Тогда я еще выбирал между политикой и бизнесом. Политика была вроде бы ближе, казалась более легким и доступным делом. Но появилась внутренняя дилемма. «Консервативная» платформа, на которую я тогда уже четко встал, по своей сути предполагала возрастной ценз.

«Консервативную» политику не делают молодые, а мне только 25.

Тот же Солженицын в своей программной книге «Как нам обустроить Россию» рисовал желаемую политическую систему страны как сложную иерархическую лестницу. Он был против прямых, свободных, альтернативных и всеобщих выборов депутатов. На таких выборах побеждают не опытом и заслугами, а глоткой и криком. Там скорее побеждают популисты и пустозвоны, чем реальные люди, заслужившие право на власть.

Он видел шаги к власти для политика как поступательное движение по лестнице вверх. Чтобы подняться выше, нужно пройти через сито времени. Сначала пройти выборы в низовых округах-уездах. Потом представители от уездов уже выбирают из своих выборщиков депутатов на более верхнюю ступень, в области-губернии. И только оттуда, после многих лет реальной работы, наиболее сильных и профессиональных людей, можно будет выдвигать на самый верх. Такая ­иерархия выборов создаст устойчивую пирамиду власти, связанную на местах с реальными потребностями людей и выдвигающую наверх действительно лучших кандидатов. Этот взгляд на политику и политиков казался мне тогда самым верным и честным, но он же и означал, что путь будет длинный.

Пересев из электрички в метро, я понял, что все едут на Манежную площадь. Центральный телеканалы были заблокированы новым «чрезвычайным Комитетом», но все равно люди как-то узнавали и передавали из уст в уста призыв:

— Все на Манежную!

В 12:00, когда я туда доехал, огромная площадь была уже наполовину заполнена. Метро продолжало работать как часы, и люди все прибывали и прибывали. Перед гостиницей «Москва» была устроена импровизированная сцена с трибуной, на которую один за одним выходили депутаты, журналисты и просто инициативные ораторы. Все выступающие были едины:

— Произошедшее — переворот и коммунистический реванш! Нужно это остановить, дать отпор! — кричали в рупор ораторы.

С каждым новым выступающим тональность призывов была все резче и резче.

У кремлевской стены по приказу ГКЧП были выставлены БТР и танки, они стояли в линию, вдоль всей Манежной площади. Их плотной толпой окружили митингующие, которые осаждали солдат вопросами:

— Зачем вы приехали на БТРах в центр Москвы?

Но солдаты стойко молчали и лишь пожимали плечами. Они сами не знали, зачем они тут:

— Приказали, вот и стоим.

Митингующие еще какое-то время кричали на танкистов, махали перед ними новыми российскими три­колорами, но всем уже стало понятно, что солдаты скорее охраняют самих себя, чем на кого-то нападают. У них нет определенного приказа, они просто сидят на своих танках и ждут.

А митинг на трибуне все распалялся, транслировались какие-то свежие новости радиостанций о здоровье Горбачёва в Форосе, Ельцине и Верховном Совете. Уже через час вся Манежная площадь была заполнена людьми, и это огромное море ждало указаний своих «вождей».

Где-то около 13:00 раздался призыв:

— Все на защиту Белого дома, там Ельцин и Верховный Совет России!

И человеческий поток, кто на метро, кто пешком, двинулся на Красную Пресню. Ближе к Белому дому уже чувствовалась совсем другая, более тревожная, боевая атмосфера. Тут начали строить баррикады.

Было в этом что-то поистине историческое, когда рядом с метро «Баррикадная» снова стали возводиться баррикады из всего, что попадалось под руки. По своим убеждениям я был однозначно против этой уличной анархии, демонстрантов и митингующих.

Я был в душе за путч. Но как ему помочь, этому перевороту, когда кругом огромное людское море возбужденных, восторженных людей? И при этом не было ни одной группы или хотя бы одиночного пикета, кто поддерживал бы этот «Чрезвычайный Комитет». Да и сам этот «Комитет» никак не проявлял себя на улицах Москвы. Танки и БТР выглядели сурово, но они просто стояли, а солдаты, их сопровождавшие, лишь озадаченно пожимали плечами.