ПРОВИНЦИЯ
(ОСЕНЬ 1984)

— Васильев, скажите «гуд гёл», — настойчиво требовала от меня преподаватель английского, когда замечала в моем произношении остатки донбасского суржика.

— Ххуд ххёл, — смущенно говорил я и улыбался ей в ответ.

Заметив на первых занятиях, что у меня все еще остаются в разговорной речи «шо» и «ля», вместо «что» и «глянь», она упорно начинала каждый урок с одного и того же:

— Васильев, скажи «гуд гёл»! — пока, наконец, мое донецкое «ххуд» не перешло в нормальное «гуд». Уже через полгода мой малороссийский говор полностью исчез. Когда я приехал на первые зимние каникулы к родителям в Горловку, мне уже все говорили, что у меня абсолютно московский говор. Даже появилось «­оканье» и «аканье». Я еще какое-то время стеснялся своих провинциальных словечек, но через год они все вывет­рились.

Мы познакомились с моей будущей женой, когда я учился на втором курсе, а она поступила из подмосковной Коломны на первый. Узнать во мне вчерашнего украинца по говору было уже невозможно.

А по кругозору и интересам мы вообще мало чем отличались друг от друга.

Советский Союз к началу 80-х обеспечил практически полное равенство по уровню образования и доступности информации для всех школ и школьников. Где бы ты ни учился, в столичной Москве или Ленинграде, под Москвой или в областном центре на Урале, в районном центре Алтайского края или в деревне — везде уровень нашего образования был примерно одинаков и перечень прочитанных к десятому классу книг сильно не отличался. Возможно, чувствовалась разница в знании зарубежных рок-групп или исполнителей, но и это было не очень заметно.

Скажем, я не любил хэви-метал. Он меня вообще не трогал и не был мне интересен, но не из-за недоступности материала. Наоборот. В начале 80-х и в нашем горловском техникуме обменивались пластинками и записями с «металлом». Но в то время мы с другом увлеклись русской классикой: Достоевским, Леонидом Андреевым, мы заучивали наизусть любимые стихи. Я приобщился к «высокому», и мне просто не нравился хэви-метал, увлекаться им я считал ниже своего достоинства.

В общем, даже в районном шахтерском городе Горловке была своя градация юношеских пристрастий в музыке и литературе, мы не были там чем-то ограничены. В голове была некая смесь из советских, старых русских и новых иностранных писателей и музыкальных групп.

Поступив на Физтех, я не замечал, чтобы по своим знаниям хоть на йоту отставал от других ребят. Провинциальность, которая теоретически могла бы быть, отсутствовала. А если что и присутствовало в говоре, то эти отличия быстро улетучились. Более того, в первые годы учебы я вдруг, к своему удивлению, обнаружил, что уровень знаний и подготовки студентов Физтеха не очень-то отличался от образовательного уровня многих ребят, с которыми я еще вчера учился в горловском техникуме.

Казалось бы, где Москва и где Горловка? Где техникум и где Физтех? Но было видно, что советское образование везде находилось на высоком уровне — и в районных техникумах, и в престижных столичных вузах.

Чем вообще отличалась жизнь в столице от жизни в областном или районом центре СССР? В общем-то… почти ничем.

Мы читали те же самые книги, смотрели по телевизору те же самые передачи, ходили на те же самые фильмы. Если Эльдар Рязанов выпускал новый фильм, то его одновременно, практически в один день, смотрела огромная страна. Когда «Гараж» взорвал своим юмором и сатирой советский кинопрокат — этот фильм был одинаково понятен и в Москве, и в Горловке, и в Ленинграде, и в Алма-Ате.

Мы жили и думали одинаково. Наши родители получали примерно одну и ту же зарплату. Мы покупали в магазинах одинаковую одежду и стояли в одинаковых по длине очередях. Правда, жители Москвы или Подмосковья имели возможность ходить в театр или на художественные выставки, этой привилегии провинциальные жители были лишены. Но, во-первых, в юности мало кому из нас хотелось ходить на художественные выставки. А, во-вторых, даже сходив пару раз в театр, ты еще не становился культурным человеком.

В общем, мы мало отличались друг от друга. И чувствовали себя абсолютно равными.