СОЧИНЕНИЕ
(ИЮЛЬ 1984)

По русскому в школе у меня была тройка.

Хорошо шли математика и физика, а русский не шел. Я никак не мог усвоить правила русского языка. Где ставить запятые, а где не нужно. Как пишется то или иное слово. Если у тебя логический склад ума, это только мешает. В русском языке нет логики, тут не работает и интуиция. Нужно было запоминать фразы и слова, а я все время пытался «логически» угадывать. Нужно тут ставить запятую или нет? Нужен ли тут дефис? Логика не работала, а интуиция подводила, я не угадывал. В общем, у меня была тройка.

В техникуме русскую литературу мы еще изучали, а «языка» как предмета уже не было вообще, и к окончанию техникума моя грамотность точно не улучшилась. За четыре техникумовских года я, конечно, повзрослел, много читал, влюбился в русскую литературу и поэзию. Мы с другом запоем вчитывались в Достоевского и Толстого, учили наизусть Маяковского и Есенина. Но читать — это не писать! От чтения чужих, хоть и хороших книг, правописание не улучшается.

Когда я решил поступать на Физтех, мне нужны были точные науки, и я погрузился в математику и физику. Трудности на этом пути были столь велики, что заняться чем-то еще уже не было ни сил, ни времени. И в результате я был сравнительно хорошо готов к экзаменам по математике и физике, но по «русскому» у меня был полный ноль.

А в перечне вступительных экзаменов всех советских вузов того времени обязательно стояло сочинение. К нему я не готовился вообще. Тут оставалась только одна надежда: на авось! Авось пронесет, авось как-­нибудь…

И вот наконец-то я сдал вступительные экзамены по математике и физике.

Семнадцать, суммарный балл за два письменных и два устных экзамена, — это был отличный результат, на такое я даже не рассчитывал.

Наступил день сочинения.

Я что-то мог написать на тему по Достоевскому или Толстому, если бы выпали они. Их к тому моменту я перечитал уже не раз. Но если будет что-то из Островского, Чехова, Фадеева или Твардовского, это — капут. Их я совсем не читал.

Выпал Островский.

Оставался единственный шанс — писать на свободную тему. В те годы на вступительных экзаменах всегда давали «свободную» тему, когда можно было писать не по конкретному автору или произведению, а «от себя», но на заданную тему.

Нам выпала свободная тема про гонку вооружений и борьбу за мир с эпиграфом из Маяковского: «На всей планете, товарищи люди, объявите: войны не будет».

В первую секунду на меня нашло оцепенение. Ну что можно написать на эту дурацкую тему? А нужно было сочинить минимум четыре страницы. Да еще и написать грамотно, без ошибок. Оцепенение стало переходить в злость на себя, на окружающих, на тех, кто придумал эту идиотскую тему.

Но время уходило, а нужно было писать. Писать сочинение!

И тут, в одно мгновение, на смену злости и беспомощности вдруг пришли наглость и азарт. Куда-то исчезли оцепенение и страх, испарилась ответственность перед экзаменом и судьбой.

В ту минуту, возможно, определялась моя судьба. Я чувствовал это кожей. Если я провалю сочинение, придется возвращаться домой. Тогда осенью меня заберут в армию, а после армии можно забыть о Физтехе и ­Мос­кве. Ответственность была огромной, но в то мгновение, когда нужно было наконец-то начинать писать, она перестала на меня давить.

И полился поток сознания. Я решил написать «сценарий» боевика глазами американского режиссера.

Если уж эпатировать экзаменационную комиссию, то по полной! Нужно выдать что-то такое, чего они еще никогда не читали, ведь я поступал в лучший вуз СССР. Если уж писать сочинение, то надо именно сочинять! Пусть это будет отсебятина, бред, но это должно удивить. Они должны увидеть, что я пишу это сходу и придумываю сам.

План «сценария» был такой. Американский режиссер снимает боевик о начале третьей мировой войны. Там будет ядерный гриб, истребители и танки. Картинка должна развиваться стремительно, как это и бывает в настоящем боевике. Они, американцы, беззаботно думают, что им удастся нас победить, что они выживут в той войне и останутся на земле королями.

Сюжетная линия в голове развивалась стремительно. К чему в результате придет повествование, я в тот момент еще не придумал, концовки пока не было. Но можно было уже начинать, главное — не делать ошибок. Объем текста требовался не такой уж большой, но и в нем было легко напортачить.

Я решил писать короткими фразами. В одно, максимум два слова. В таких фразах не будет сомнений с запятыми, их там ставить будет негде.

Сочинение я начал так: «Млечный путь. Мириады звезд».

Точка. Пока я точно ошибок еще не сделал, все шло нормально. Но продолжать в этом духе будет трудно, рано или поздно придется удлинять предложения, и далее я написал: «В этой звездной пурге куда-то мчится наш голубой и беспомощный шарик — Земля».

Здесь я остановился и задумался, нужно ли ставить тире перед «Земля»? Машинально я его уже поставил, но если его зачеркнуть, то это будет первое исправление в тексте, а я написал всего три предложения.

И тут пришла свобода. Какая разница сколько будет исправлений, если первые ошибки уже сделаны. С этого момента я почувствовал облегчение, и текст пошел потоком. Пора было эпатировать «публику», и меня понесло.

«Небольшой киноэтюд.

Дубль 1.

Постепенно земной шарик становится серым, люди засуетились, забегали.

Дубль 2.

На горизонте вырастают ядерные грибы.

Дубль 3.

Рассекая воздух, мечутся по небу сияющие истребители.

Дубль 4.

Взмывают вверх остроконечные ракеты. Треск пуль и снарядов настроен в такт ритму современного рока».

Я был доволен текстом, он мне нравился. В нем появился ритм, а рубленные короткие фразы не оставляли места для запятых. Я перешел на вторую страницу. Нужно было как-то закручивать сюжет, и я решил перенести читателя-зрителя во времена Маяковского и Первой мировой.

«Начало века. Воздух пропитан вонью рабочих слободок и солдатских портянок. Там, на западном фронте, солдат втыкает штык в землю, а в ресторанных салонах Москвы разжиревший обыватель кричит: "Вперед на Берлин", упиваясь приторно слащавым стихом Северянина…»

Когда текст сочинения дошел до Северянина, я понял, что запутался. Мысль, конечно, можно было еще выпутать и вытащить сюжетную линию назад, к американскому боевику, но тогда придется сильно удлинять текст. Невозможно в одно предложение перейти от Северянина снова к третьей мировой.

В тексте тем временем появились запятые. А у меня вопросы — нужны ли они там? И я зачеркнул от отчаяния весь предыдущий абзац! Полностью. Нужно было начинать все сначала, и я вернулся к американскому режиссеру с вопросом:

«Может быть господа режиссеры покажут развалины Москвы и Вашингтона, кадящий Париж и дымящий Саратов?»

Далее в тексте пошли витиеватые размышления про человеческую жизнь и домашний уют, про сложную пау­тину отношений и узлы противоречий между людьми и странами, временем и прогрессом. Сюжет постепенно развивался, запутывался и распутывался, а я тем временем перешел уже на четвертую страницу. Пора было заканчивать, отведенные на сочинение два часа подходили к концу.

«Но мы — люди, нам дан разум, и я верю, что придет тот день и узел будет распутан, люди встанут и торжественно скажут клятву: "Войны не будет!"»

Я поставил восклицательный знак и сдал сочинение.

Выйдя из помещения, где проходил экзамен, я был абсолютно уверен, что его провалил. Количество исправлений и потенциальных ошибок было так велико, что за это точно поставят двойку!

Я шел по улице, ветер дул мне в лицо. Мысли путались, но волнение не уходило, меня все еще переполняли азарт и страсть, с которыми я писал свое сочинение. Это было невероятное чувство — бросить вызов экзамену и судьбе. Пусть я проиграю сегодня, но я обязательно выиграю завтра. Если ты хочешь победить и чего-то добиться, не переписывай чужой текст. Пиши свой. Пусть с ошибками, с исправлениями, но ты должен пройти свой путь и сдать свой экзамен сам.

В те годы моим кумиром был Маяковский. Я шел по тротуару и, сжав зубы, читал про себя его чеканный стих:

«Вашу мысль,

мечтающую на размягченном мозгу,

как выжиревший лакей на засаленной кушетке,

буду дразнить об окровавленный сердца лоскут:

досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.

У меня в душе ни одного седого волоса,

и старческой нежности нет в ней!

Мир огрóмив мощью голоса,

иду — красивый,

двадцатидвухлетний».

P.S.

На следующий день мне объявили, что по сочинению мне поставили «ХОРОШО».

Увидев наконец свою фамилию в списках поступивших, я получил в приемной комиссии маленький прямоугольный значок, где на белом фоне было четыре буквы «МФТИ». Весь август, меняя рубашку, майку, футболку, я везде прикалывал у сердца этот заветный значок — знак гордости и упоения: я это сделал!

Жизнь начинала свой новый круг, на новом витке…