Во времена Гарун аль-Рашида, повелителя Багдада, жил в Бальсоре один человек по имени Беназар. Денег у него было достаточно, чтобы, не занимаясь ни торговлей, ни какими иными делами, жить приятно и спокойно, и даже рождение сына не заставило его изменить привычный образ жизни.

— Зачем мне в моем возрасте пускаться в торговлю и только думать о том, как бы нажиться, — говорил он, бывало, соседям. — Ради чего? Ну достанется моему сыну Саиду на тысячу золотых больше, если все пойдет хорошо, а может, наоборот, получит на тысячу меньше, если дело не заладится, — какая разница. Ведь недаром говорится: «Где двое обедают, там и третий не лишний», как-нибудь прокормимся. Главное, чтоб из него человек толковый вышел, а достаток приложится.

Так говорил Беназар и словам своим не изменял: он не привил своему сыну ни вкуса к торговле, ни вкуса к ремеслу, зато читал с ним ученые книги и, полагая, что всякого молодого человека, кроме учености и почтительного отношения к старшим, красят твердая рука и стойкий дух, довольно рано приучил его к оружию, и скоро уже Саид считался среди своих сверстников и даже юношей постарше отличным бойцом, а в верховой езде и в плавании ему вообще не было равных.

Когда Саиду исполнилось восемнадцать, отец отправил его в Мекку, ко гробу Пророка, чтобы там, в этом священном месте, вознести молитву и совершить подобающие обряды, как того требовали обычаи и заветы предков. Перед отъездом отец призвал к себе Саида, похвалил его за примерное поведение, дал ему несколько добрых советов, снабдил деньгами и напоследок сказал:

— Есть еще кое-что, о чем я должен тебе поведать, сын мой! Мне чужды всяческие предрассудки, которые живут среди простых людей. Я, конечно, не прочь ради развлечения послушать разные истории о феях да кудесниках, но я далек от того, чтобы верить в такие сказки, уподобляясь тем невежественным умам, которые считают, будто эти гении, или как там их еще называют, имеют влияние на нашу жизнь и наши поступки. Но твоя матушка, которой уже нет с нами двенадцать лет, она свято верила, как в Коран, во все эти чудеса, и как-то раз, когда мы были с ней наедине, она, взяв с меня слово, что я никому не открою ее тайны, разве что когда-нибудь родному ребенку, — она призналась мне, что с самого своего рождения связана с феей. Я поднял ее на смех, но позже, скажу тебе честно, Саид, в день, когда ты появился на свет, я стал свидетелем таких явлений, которые повергли меня в изумление. С самого утра тогда лил ливень и грохотал гром, а небо почернело так, что читать можно было только при свете. Но вот около четырех часов дня мне сказали, что у меня родился мальчик. Я поспешил в опочивальню твоей матушки, чтобы увидеть моего первенца и благословить, но перед самым входом путь мне преградили служанки, сказавшие, что пока заходить туда никому нельзя — Земира, моя супруга, дескать, всех выгнала, ибо желала остаться одна. Я начал стучаться в дверь, но напрасно, никто мне не открыл.

Пока я вот так стоял среди служанок под дверью, несколько раздосадованный, небо вдруг очистилось и стало ясным, как никогда, и что самое удивительное — чистейшее голубое небо открылось только над нашей родной Бальсорой, вокруг же все было черным-черно от нависавших мрачных туч, и молнии били одна за одной, не доставая пределов очерченного круга. Я с любопытством созерцал это необычное зрелище, когда двери вдруг распахнулись, и я поспешил войти, оставив служанок ждать снаружи и собираясь первым делом узнать, зачем твоей матушке понадобилось запираться. Когда же я ступил в ее покои, на меня пахнуло дурманящей волною ароматов, смесью роз, гвоздик и гиацинтов, от чего у меня на какое-то мгновение даже в голове помутилось. Матушка твоя поднесла мне тебя и показала сразу крошечную серебряную трубочку, которая висела у тебя на шее на тонкой, как шелковая нить, золотой цепочке. «Та добрая женщина, о которой я тебе как-то рассказывала, была у меня, — сказала твоя мать, — и подарила твоему мальчику эту вещицу». — «Значит, это твоя ведьма устроила нам тут хорошую погоду, и это от нее остался в комнате запах роз и гвоздик? — рассмеялся я, не слишком веря ее словам. — Могла бы подарить что-нибудь посолиднее, чем эта дудка, — кошель, набитый золотом, доброго коня или что-нибудь в таком роде». Матушка твоя принялась увещевать меня, умоляя оставить подобные шутки, ибо феи, по ее словам, очень обидчивы и могут быстро сменить милость на гнев.

Я уступил ее просьбам и замолчал, щадя ее болезненное состояние. Больше мы об этом странном происшествии никогда не говорили, и только шесть лет спустя, когда она, во цвете молодости, вдруг почувствовала, что близится ее смертный час, она вернулась к тем давним событиям. Она вручила мне ту дудочку и наказала передать ее тебе в день, когда тебе исполнится двадцать лет, а до того не отпускать тебя ни на минуту от себя. Но придется отдать тебе подарок немного раньше, — продолжал Беназар, доставая из шкатулки серебряную трубочку на длинной золотой цепочке. — Не в день двадцатилетия, а на восемнадцатом году твоей жизни, потому что ты отправляешься в странствие, и, кто знает, быть может, когда ты вернешься домой, я уже отправлюсь к праотцам. Не вижу разумных причин держать тебя тут еще два года, как того желала твоя заботливая матушка. Ты славный юноша и весьма смышленый, с оружием ты управляешься не хуже какого-нибудь двадцатилетнего, вот почему я с полным правом уже сейчас могу спокойно объявить тебя совершеннолетним и не ждать, пока тебе исполнится двадцать. Так что ступай себе с миром и помни во всякое время о своем отце, и в счастье, и в несчастье, от чего упаси тебя Аллах.

Вот такие слова произнес Беназар из Бальсоры, отпуская своего сына. Саид, немало взволнованный, попрощался с отцом, повесил цепочку на шею, трубочку спрятал в кушак, вскочил на коня и поскакал к тому месту, откуда отправлялся караван, следовавший в Мекку. В скором времени все собрались: около восьмидесяти верблюдов и несколько сотен всадников тронулись в путь, вместе с ними за ворота Бальсоры выехал и Саид, которому суждено было еще не скоро снова увидеть родной город.

Поначалу Саид с головой ушел в новые впечатления, и путешествие, и множество невиданных предметов — все было ему в диковинку, но по мере приближения к пустыне, глядя на открывающиеся дикие, безлюдные просторы, он становился все более задумчивым и вспомнил те слова, которые отец сказал ему на прощанье.

Он достал подаренную трубочку, повертел ее в руках и решил попробовать — не получится ли у него извлечь из нее чистый приятный звук. Но дудочка молчала — как он ни старался, как ни раздувал щеки из последних сил, ничего не выходило. Раздосадованный тем, что подарок оказался таким бестолковым, он сердито засунул трубочку обратно в кушак. Но скоро он опять вернулся мыслями к загадочным речам матушки. Ему, конечно, доводилось слышать о феях, но он не слышал, чтобы хоть кто-нибудь в Бальсоре был связан с такими сверхъестественными существами; всё, что рассказывали об этих духах, относилось либо к дальним странам, либо к давно прошедшим временам, поэтому он был уверен, что фей больше нет на свете, хотя, может быть, они просто перестали являться к людям и принимать участие в их судьбе, — по крайней мере, он так думал. Эта уверенность, однако, боролась теперь в нем с настойчивым желанием все же постичь таинственный, сверхъестественный мир, с которым, как ему хотелось верить, соприкоснулась его мать. Занятый такими мыслями, он целый день провел как во сне, оставаясь безучастным к разговорам своих попутчиков и не обращая внимания ни на их песни, ни на их смех.

Саид был очень приглядным юношей: в глазах его светились храбрость и отвага, выразительная линия рта подчеркивала красоту его лица, во всем его облике, несмотря на молодость, сквозило необычайное достоинство, какое редко встретишь у его сверстников. Наездником он тоже был отменным: в его посадке было столько сдержанной уверенности, позволявшей ему легко, но вместе с тем и твердо управляться с конем в полном боевом облачении, что он приковывал к себе всеобщее внимание.

Рядом с Саидом ехал один старик, который все посматривал на него с явным удовольствием и вот теперь решил осторожно порасспросить его о том о сем, чтобы понять, какого духа этот молодой человек. Саид, которому с детских лет было внушено почтительное отношение к старшим, отвечал на его вопросы с приличествующей скромностью, но так умно и рассудительно, что доставил своему спутнику искреннюю радость. Но поскольку мысли юноши весь день были заняты только одним, то так вышло, что довольно скоро они заговорили о таинственном царстве фей, и кончилось все дело тем, что Саид напрямую спросил старика, верит ли он в существование фей, добрых или злых духов, которые могут охранять или преследовать человека.

Старик оправил бороду, покачал головой и сказал:

— Нельзя отрицать, что такие рассказы ходят среди людей, хотя я в своей жизни до сих пор ни разу не встречал никаких ни мелких духов, ни больших — ни гномов, ни великанов, ни волшебников, ни фей.

Сделав такое вступление, старик принялся рассказывать юноше разные удивительные истории и нарассказывал столько всего, что у Саида голова пошла кругом и он твердо уверовал в то, что все произошедшее при его рождении: и перемена погоды, и сладкий запах роз и гиацинтов — все это не что иное, как счастливое предзнаменование, знак того, что он находится под покровительством какой-то могущественной доброй феи, а трубочка ему дана для того именно, чтобы он мог ее вызвать, оказавшись в беде. Всю ночь напролет он грезил о замках, волшебных лошадях, чудесных духах-гениях и тому подобном, погрузившись в настоящее царство фей.

Но уже на другой день, к сожалению, ему пришлось на собственном опыте испытать, что все эти грезы во сне и наяву в обычной жизни ровным счетом ничего не стоят. Неспешно двигаясь, караван проделал уже большую часть дневного перехода, в продолжение которого Саид держался все время рядом со стариком, когда вдруг на дальнем краю пустыни были замечены темные тени. Одни сочли, что это просто дюны, другие решили, что это облака, а третьи говорили, что это встречный караван, и только старик, который уже не раз бывал в путешествиях, воскликнул громким голосом, что нужно приготовиться, ибо это наверняка арабы-разбойники, собирающиеся на них напасть. Мужчины схватились за оружие, женщин и товары взяли в середину, — все было готово к тому, чтобы отразить нападение. Темная масса медленно двигалась по ровной пустыне, напоминая большую стаю аистов, когда они снимаются с насиженных мест и улетают в чужие края. Но вот постепенно туча стала приближаться, Двигаться все быстрее и быстрее, и не успели путники разглядеть как следует чужих бойцов, вооруженных копьями, как они налетели вихрем и обрушились на караван.

Храбро сражались путешественники из Бальсоры, но разбойников было человек четыреста, они подступили со всех сторон и уже издалека начали метать стрелы, убив немало из тех, кто защищал караван, а когда, совсем уже приблизившись, они пустили в ход копья, то стало ясно — никому пощады не будет. В этот страшный миг вспомнил Саид, отважно сражавшийся в первых рядах, о своей дудочке. Быстро достал он заветный подарок, поднес к губам и начал дуть — но скоро в отчаянии опустил руки, потому что ему не удалось извлечь из нее ни единого звука. В ярости от такого жестокого разочарования он прицелился и выстрелил в грудь одному арабу, который отличался от других богатой одеждой. Тот закачался и рухнул с коня на землю.

— Аллах! Что же вы натворили, юноша! — воскликнул старик, ехавший рядом с ним. — Теперь мы пропали!

Старик оказался прав, ибо, увидев, что тот человек упал, разбойники издали дикий клич и ринулись на отбивавшихся с такою зверской злобой, что скоро уже и те немногие, кто еще оставался целым и невредимым, оказались поверженными. В какой-то момент Саид увидел, что пять или шесть арабов взяли его в кольцо, но он так ловко орудовал своим копьем, что никто из нападавших к нему приблизиться не мог. Тогда один из арабов вскинул лук, наложил стрелу, прицелился и уже собрался было отпустить тетиву, когда другой араб подал ему какой-то знак. Саид изготовился к новой атаке, но не успел опомниться, как кто-то из разбойников накинул ему на шею аркан, от которого он попытался избавиться — но все напрасно: как он ни пытался разорвать петлю, она только крепче затягивалась, — вырваться было невозможно.

От каравана не осталось ничего — часть людей погибла, часть взята в плен, арабы же, принадлежавшие к разным племенам, поделили между собою пленных и прочую добычу и разъехались кто куда — одни отправились на юг, другие — на восток. Рядом с Саидом скакали четверо вооруженных бойцов, которые бросали на него свирепые взгляды и посылали на его голову проклятья. Саид догадался, что тот араб в богатых одеждах, которого он убил, был, верно, не простым человеком, может быть даже принцем. Рабство, которое ожидало Саида, сулило страшные муки, рядом с которыми смерть казалась избавлением, вот почему в душе он был даже рад, что навлек на себя злобу всего отряда, ибо не сомневался, что по прибытии в лагерь они его непременно убьют за содеянное. Всадники зорко следили за каждым его движением и при всякой его попытке оглянуться тут же наставляли на него копья, но в какой-то момент, когда у одного из них запнулась лошадь, Саид изловчился посмотреть назад и, к своей радости, обнаружил среди пленных того самого старика, с которым он беседовал в дороге и которого он считал уже погибшим.

И вот наконец вдали показались деревья и шатры, когда же отряд совсем уже приблизился, навстречу им высыпала целая толпа женщин и детей. Разбойники что-то сказали встречавшим, и тут же поднялся стон и плач, все взоры были обращены к Саиду, на голову которого со всех сторон теперь сыпались проклятья.

— Это он сразил великого Альмансора, храбрейшего из храбрейших! Смерть ему! Смерть! Убить его и бросить на съедение шакалам! — неслись голоса.

В Саида полетели палки, комья земли, разъяренные люди хватали все, что было под рукой, и так неистовствовали, что разбойникам даже пришлось оградить Саида от нападавших.

— Прочь отсюда, мелкота! А ну пошли отсюда, бабы! — кричали они наседавшим женщинам и детям, пытаясь копьями разогнать толпу. — Он сразил Альмансора в бою и потому должен умереть, но не от бабьей руки, а от меча храбрых!

Расчистив себе путь, отряд вошел в лагерь и остановился на свободной площадке среди шатров. Пленных связали по двое, добычу распределили по палаткам, Саида же связали отдельно и отвели в большой шатер. Там сидел старик в роскошной одежде, и по его суровому, гордому лицу можно было понять, что он и есть предводитель этой шайки. Разбойники, сопровождавшие Саида, с печальным видом предстали перед важным старцем, поникнув головами.

— Я слышал женский плач и догадался, что произошло, — молвил старик, обводя взглядом своих бойцов. — Ваши лица тому подтверждение: Альмансор погиб.

— Да, Альмансор погиб, — отвечали бойцы. — Но мы привели к тебе его убийцу, дабы ты, Селим, повелитель пустыни, судил его. Какую смерть ты выберешь ему? Хочешь, чтобы мы изрешетили его стрелами? Или прогнали сквозь строй? Или повесили? Или привязали к лошадям и разорвали его на куски?

— Кто ты? — спросил Селим, мрачно глядя на пленника, который перед лицом смерти сохранял спокойствие и твердость во взоре.

Саид ответил коротко и без утайки на заданный вопрос.

— Сразить моего сына ты мог разве что вероломством, напав на него сзади. Ты, верно, пустил стрелу ему в спину? Или пронзил копьем?

— Нет, господин, — отвечал Саид. — Я сразил его в честном бою, лицом к лицу, после того как у меня на глазах он уложил на месте восьмерых моих товарищей, пытавшихся отбить нападение.

— Это правда, что он говорит? — спросил Селим разбойников, которые привели к нему пленника.

— Да, повелитель, он убил Альмансора в открытом бою, — ответил один из них.

— Значит, он поступил так, как поступил бы любой из нас на его месте, — сказал Селим. — Он дал отпор врагу, который посягал на его жизнь и свободу, и победил противника. Развяжите пленного!

Разбойники посмотрели на него с удивлением и после некоторой заминки нехотя приступили к исполнению приказания.

— Это что же получается, ты оставишь убийцу твоего сына, храброго Альмансора, в живых? — спросил один из них, бросив в сторону Саида злобный взгляд. — Уж лучше б мы его сами сразу прикончили!

— Нет, я не дам его убивать! — воскликнул Селим. — Я возьму его себе в счет законной доли добычи, будет мне слугой!

Саид не знал, как выразить свою благодарность старику, разбойники же вышли из шатра хмурые и недовольные. Когда же они сообщили о решении Селима женщинам и детям, собравшимся возле шатра в ожидании казни, те подняли страшный крик и объявили, что сами отомстят убийце за смерть Альмансора, раз его собственный отец не желает исполнять закон кровной мести.

Остальных пленных распределили по отрядам, кого-то отпустили, велев собрать выкуп за богатых, кого-то приставили пасти скотину, а кому-то, кому прежде прислуживало по десять слуг, было назначено исполнять самую тяжелую рабскую работу, и только Саид был на особом положении. Быть может, его храбрый, геройский вид был тому причиной или волшебные чары доброй феи, трудно сказать, но, как бы то ни было, Селим проникся к юноше отеческим расположением и, поселив его у себя в шатре, обходился с ним не как со слугой, а скорее как с сыном. Но эта непонятная всем благосклонность старика навлекла на Саида враждебность со стороны прочих слуг. Повсюду его встречали неприязненные взгляды, и, когда ему случалось одному идти по лагерю, он слышал со всех сторон ругательства и проклятья в свой адрес, а несколько раз в него даже пускали стрелы, которые со свистом пролетали у самой его груди, и то, что они не достигали цели, Саид приписывал исключительно защите чудесной дудочки, которую он носил на шее на золотой цепочке. Сколько раз Саид жаловался Селиму на эти покушения, имевшие своей целью лишить его жизни, но Селим так и не мог найти коварных стрелков, ибо все, казалось, объединись в своей ненависти к чужеземцу, пользовавшемуся милостью предводителя, и молчали, связанные круговой порукой.

И вот однажды Селим сказал Саиду:

— Я надеялся, что ты, быть может, заменишь мне сына, который пал от твоей руки, но ничего не вышло, и в этом никто не виноват, ни ты, ни я. Весь лагерь настроен против тебя, и даже мне будет нелегко обеспечить тебе защиту, ведь если они тебя в конце концов убьют и я накажу убийц по всей строгости, то все равно от этого уже не станет проку ни тебе, ни мне. Вот почему я решил, что лучше будет сказать бойцам, когда они вернутся из похода, что, дескать, твой отец заплатил за тебя большой выкуп и потому ты отпускаешься на волю, а чтобы с тобою ничего не случилось в дороге, я дам тебе в провожатые несколько верных мне людей.

— Но разве я могу кому-нибудь тут доверять, кроме тебя? — с тревогой спросил Саид. — Они ведь запросто могут взять и убить меня в пути!

— Нет, они связаны клятвой верности мне, и до сих пор никто из них ее не нарушил, — спокойно отвечал ему Селим.

Несколько дней спустя разбойники вернулись в лагерь из очередного набега, и Селим сделал все, как обещал. Он подарил юноше оружие, платье, коня, созвал своих ратников и выбрал из них пятерых в провожатые, заставив их принести страшную клятву в том, что они не убьют Саида, после чего в слезах простился с ним.

Пятеро всадников с мрачным видом молча скакали рядом с Саидом по пустыне. Юноша видел, что возложенная на них обязанность им не по душе, но еще больше его тревожило то, что двое из них присутствовали при том сражении, когда он убил Альмансора. Так проехали они уже часов восемь, и тут Саид заметил, что его спутники перешептываются и лица у них помрачнели еще больше. Саид прислушался, силясь понять, о чем они говорят, и уловил, что разговор идет на языке, который был в ходу только у этого племени, причем лишь тогда, когда нужно было обсудить какое-нибудь тайное или опасное дело. Селим, который думал, что Саид останется у него на всю жизнь, потратил немало часов, чтобы научить юношу этому секретному языку. То, что Саид услышал, не обрадовало его.

— Вот оно, то самое место, где мы напали на караван и где храбрейший из храбрейших погиб от руки какого-то юнца, — сказал один.

— Ветер уже развеял следы его коня, — подхватил другой, — а я, как сейчас, помню тот день.

— И этот человек, от руки которого он погиб, все еще жив и здоров! Позор на наши головы! Где это видано, чтобы отец не отомстил за гибель родного сына?! Совсем сдал старик Селим и, похоже, впал в детство, — со вздохом молвил третий.

— Но если отец не считает нужным исполнить свой долг, то разве не обязаны друзья взять на себя месть за погибшего друга? — подал голос четвертый. — На этом самом месте и покончим с ним, как требуют того справедливость и древний обычай.

— Но ведь мы же поклялись Селиму! — воскликнул пятый. — Мы не можем убить этого пленника! Клятву нельзя нарушать!

— Это верно, мы связаны клятвой, и убийца уйдет невредимым из рук своих врагов, — сказали остальные.

— Постойте, — проговорил один из них, самый угрюмый. — Старик Селим, конечно же, умен, но не настолько, как может показаться. Разве мы клялись доставить этого молодца туда-то и туда-то? Нет. Мы поклялись, что не будем посягать на его жизнь. А мы и не будем. Пусть палящее солнце и острые зубы шакалов сделают за нас нашу работу. Мы просто свяжем его хорошенько и оставим тут.

Так говорил разбойник, Саид же, осознав, какой исход ему уготован, не стал дожидаться, пока тот договорит. Он резко повернул своего коня в сторону и, подгоняя его плеткой изо всех сил, полетел стрелой по равнине. Пятеро разбойников остолбенели от изумления, но тут же пришли в себя и, зная толк в таких погонях, разделились, чтобы в случае необходимости перекрыть путь беглецу с двух сторон, ну а поскольку они лучше знали, как скакать по пустыне, то уже скоро двое из них обогнали его и стали поперек дороги, когда же тот попытался уклониться, то наткнулся на двух других, а сзади увидел еще одного. Данная Селиму клятва удержала преследователей от того, чтобы пустить в ход оружие, поэтому они просто набросили на Саида аркан, стащили его с коня, немилосердно избили, а потом связали по рукам и ногам и бросили на раскаленный песок.

Напрасно Саид молил о пощаде, напрасно сулил им огромный выкуп. С громким смехом они расселись по коням и ускакали прочь. Какое-то время Саид еще слышал глухой топот копыт, но скоро все стихло, и Саид понял, что пропал. Он думал о своем отце, о том горе, которое постигнет его, когда сын не вернется, он думал о собственной несчастной доле, о том, что обречен умереть молодым, ибо уже не сомневался, что его ждет мучительная смерть от жажды, неизбежная среди знойной пустыни, или от острых зубов какого-нибудь шакала, который растерзает его. Солнце поднималось все выше и выше, жаря ему прямо в лицо. С невероятным усилием он кое-как сумел перевернуться, и ему стало немного легче. При этих обстоятельствах серебряная дудочка на золотой цепочке выскользнула наружу. Он попытался прихватить ее, но ничего не получалось, пока наконец ему все же не удалось подтянуть ее к губам. Он дунул в нее несколько раз, но и теперь, в его бедственном положении, она не отозвалась. В отчаянии он поник головой, палящее солнце сделалось совсем уже невыносимым, и он лишился чувств.

Прошло много часов. Саид очнулся, услышав какие-то шорохи возле себя. Он почувствовал, что кто-то ухватил его за плечо, и закричал от ужаса, решив, что это шакал пришел, чтобы растерзать его на куски. Теперь ему показалось, что кто-то прикоснулся к его ногам, но, по ощущению, это были явно не звериные когти, а человеческие руки, которые осторожно ощупывали его. Он услышал тихие мужские голоса.

— Он жив, — донесся до него чей-то шепот. — Наверное, он принимает нас за врагов.

Саид решился открыть глаза и увидел перед собой лицо невысокого толстого человека. У незнакомца были маленькие глазки и длинная борода. Он ласково заговорил с Саидом, помог ему подняться и дал ему еды и питья, а пока Саид подкреплялся, рассказал ему, что он — купец из Багдада, и что зовут его Калум-бек, и что он торгует шалями и тонкими накидками для женщин. Купец поведал, что ездил по торговым делам и теперь возвращается домой, Саида он заметил случайно и, обнаружив, что тот еле живой, приложил немало усилий, чтобы вернуть его к жизни, и теперь несказанно рад, что ему это удалось. Юноша поблагодарил купца за то, что тот спас его от неминуемой гибели — ведь если бы он не пришел на помощь, несчастного ждал страшный конец. Не имея средств к передвижению, да и не готовый к тому, чтобы в одиночку пешком идти по пустыне, спасенный с благодарностью принял предложение купца занять место на одном из верблюдов, навьюченном тяжелой поклажей, и решил добраться с караваном до Багдада, а там, быть может, найти оказию в Бальсору.

Дорогой купец много рассказывал своему спутнику о чудесном повелителе правоверных Гарун аль-Рашиде, о том, какой он справедливый и какой умный, ибо умеет самые сложные дела разрешать наилучшим образом. Среди прочего купец привел в качестве примера историю о канатоходце и историю о горошке с маслинами, которые знает всякий ребенок, но для Саида они были в диковинку, и он с удовольствием выслушал их.

— Он удивительный человек, наш повелитель, — продолжал купец. — Если вы думаете, что он спит, как все обычные люди, вы ошибаетесь. Два-три часа, не больше, уходит у него на сон, да и то ложится он только под утро. Уж я-то знаю, потому что Мессур, его первый приближенный, приходится мне двоюродным братом, и хотя он обыкновенно молчит как могила, если дело касается тайн его господина, но иногда, бывает, обмолвится словечком-другим, намекнет по-родственному на то или другое, удовлетворяя любопытство, которое может любого с ума свести. Так вот, повелитель наш, вместо того чтобы спать, как все простые люди, отправляется ночью ходить по улицам Багдада, и редко проходит неделя, чтобы он не наткнулся на какое-нибудь приключение. Все дело в том, да будет вам известно, — об этом знает всякий, знакомый с историей о горшке с маслинами, которая правдива, как слова Пророка, — так вот, дело в том, что он совершает свои обходы не на коне, при полном параде, в сопровождении стражи и сотни факельщиков, как мог бы, если б захотел, а переодетым — то в купца, то в корабельщика, то в солдата, то в муфтия, нарядится и ходит повсюду, смотрит, все ли в порядке. Вот почему в Багдаде, как нигде, даже по ночам с любым чудаком принято обращаться вежливо, ведь как разберешь, с кем повстречался — то ли с самим халифом, то ли с каким-нибудь грязным арабом из пустыни, а деревьев у нас в округе растет немало, хватит на то, чтобы изготовить палок и отбить пятки всем жителям Багдада и его окрестностей.

Так рассказывал купец, и Саид, хотя и мечтал всей душой поскорее обнять своего отца, по которому истосковался, все же радовался тому, что сможет увидеть Багдад и знаменитого Гарун аль-Рашида.

По прошествии десяти дней караван наконец прибыл в Багдад, и Саид не уставал дивиться красоте этого города, который в те времена был в самом расцвете своего величия. Купец пригласил Саида к себе в дом, и Саид с удовольствием принял его приглашение, ибо только теперь, оказавшись среди этого людского столпотворения, осознал, что тут даром ничего не получишь — разве что воздух да воду из Тигра, а ночевать пришлось бы на ступенях мечети.

На другой день, когда Саид как раз оделся и, поглядев на себя, решил, что в таком роскошном воинском наряде ему не стыдно будет показаться на улицах Багдада, — такая красота наверняка обратит на себя внимание, — в этот самый момент к нему в комнату зашел купец. Огладив бороду, он сказал:

— Все это, конечно, замечательно, молодой господин! Но как быть с вами дальше? Сдается мне, что вы большой мечтатель и не задумываетесь особо о завтрашнем дне. Или у вас с собою так много денег, что вы можете себе позволить жить на широкую ногу, сообразно вашему дорогому платью?

— Любезный господин Калум-бек, — отвечал ему юноша, смутившись и покраснев. — Денег у меня, конечно, нет, но, быть может, вы ссудите мне немного, чтобы я мог добраться до дому, а батюшка мой вернет вам все сполна.

— Твой батюшка?! — рассмеялся купец. — Верно, от жары в пустыне ты совсем повредился умом! Ты что, считаешь, что я поверил хотя бы одному твоему слову, всем этим сказкам, которые ты мне наплел, — что, дескать, твой отец — богач, живет в Бальсоре, и что ты его единственный сын, и что на ваш караван напали арабы, и что ты жил у них в плену. Я с самого начала понял, что все это наглая, бессовестная ложь, и рассердился изрядно. Мне хорошо известно, что все богатые люди в Бальсоре занимаются торговлей, и с многими из них я вел дела, но ни о каком Беназоре слыхом не слыхивал, хотя, если бы у него даже было состояние немногим больше шести тысяч томанов, я бы знал такого. По всему выходит, что либо ты не из Бальсоры, либо твой отец бедняк бедняком, сынку которого я и ломаного гроша не дам. А эта история о нападении в пустыне?! Где это слыхано, чтобы с тех пор, как благодаря нашему мудрейшему халифу Гаруну торговые пути в пустыне сделались совершенно безопасными, разбойники нападали на караваны, грабили их и уводили людей в полон?! О таких бесчинствах уж сразу стало бы известно, но на всем моем пути, да и тут в Багдаде, где сходятся люди со всего света, никто об этом ничего не говорил. И это еще одна ложь, которую я услышал от тебя, бессовестный наглец!

Побледнев от гнева, Саид хотел было перебить злобного старикашку, но перекричать его было невозможно, потому что он орал во всю мочь, отчаянно размахивая при этом руками.

— Но мало того! — продолжал вопить купец. — Ты еще наврал мне с три короба о твоем мнимом пребывании в плену у Селима. Всякий знает Селима, кому доводилось хотя бы раз в жизни разговаривать с каким-нибудь арабом. Селим известен как самый страшный и самый жестокий разбойник. И ты будешь мне еще рассказывать, что убил его сына, а он не разорвал тебя на куски? Это же надо иметь такую наглость, чтобы утверждать, будто бы Селим защищал тебя от своих воинов, поселил у себя в шатре и отпустил без выкупа — вместо того, чтобы вздернуть тебя на первом же дереве, как он делал это не раз, отправляя на виселицу путников только для того, чтобы посмотреть, какое у них будет выражение лица, когда их будут вешать. Мерзкий лгун, вот ты кто!

— Мне нечего сказать, кроме того, что все это истинная правда, как на духу вам говорю, клянусь бородой Пророка! — воскликнул юноша.

— Как на духу?! — возмутился купец. — Да кто поверит твоей темной лживой душонке? А еще вздумал клясться бородой Пророка, не отрастивши бороды! Такими клятвами никого не проведешь!

— У меня, конечно, нет свидетелей, — отвечал Саид, — но вы ведь сами нашли меня связанным по рукам и ногам посреди пустыни!

— Это еще ничего не доказывает! — заявил купец. — Судя по одежде — ты не простой разбойник, а наверняка из первых, вполне возможно, что ты сам напал на какого-нибудь странника, а тот оказался сильнее и повязал тебя.

— Хотел бы я видеть одного или даже двух силачей, которые могли бы повалить меня и связать. Если бы не аркан, который разбойники набросили на меня из-за спины, то им со мной никогда бы не справиться. Откуда вам, привыкшему вращаться среди базарного люда, знать, на что способен человек, обученный обращаться с оружием? Но вы спасли мне жизнь, и за это я вам благодарен. Хотел бы только знать, как вы намерены поступить со мною. Если вы откажете мне в помощи, я вынужден буду идти просить милостыню, но поскольку я не готов вымаливать подачки у себе подобных, то лучше уж я сразу обращусь к халифу.

— Ах вот как?! — проговорил купец с язвительной усмешкой. — Прямым ходом к нашему благодетелю собрался! Высокого полета попрошайка, нечего сказать! Но хотел бы напомнить вам, юноша, что путь к халифу пролегает через моего братца Мессура, и достаточно будет одного словечка, чтобы первый слуга халифа узнал о том, как сладко вы умеете врать. Но мне жалко тебя, Саид. Ведь ты еще совсем молодой и можешь исправиться, глядишь, еще и будет из тебя какой толк. Я мог бы взять тебя к себе в лавку на базаре, послужишь мне год, а потом, коли не захочешь служить мне дальше, заплачу я тебе твое жалованье и отпущу на все четыре стороны — отправляйся хоть в Алеппо, хоть в Медину, хоть в Стамбул или в Бальсору, по мне, так хоть к неверным отправляйся. Даю тебе времени до полудня; коли примешь мое предложение, на том и порешим, а нет, так посчитаю по сходной цене, во что мне обошлось твое содержание во время путешествия, включая место на верблюде, возьму твое платье и все, что у тебя есть за душой, в счет моих издержек и выкину тебя на улицу — ходи, проси милостыню — хочешь у халифа, хочешь у муфтия, хочешь у мечети встань или на базар иди.

С этими словами злой купец вышел, оставив несчастного юношу одного. С презрением Саид посмотрел ему вслед. Он был возмущен подлостью этого человека, который, судя по всему, с умыслом подобрал его и заманил к себе в дом, чтобы подчинить своей власти. Саид подумал о бегстве, но окна комнаты были забраны решетками, а двери заперты. В конце концов, преодолев внутреннее сопротивление, он все же решил для начала принять предложение купца и поработать у него в лавке. Он понимал, что ничего другого ему не остается, ведь даже если бы ему удалось сбежать отсюда, без денег добраться до Бальсоры было невозможно. Значит, придется ждать, когда представится случай обратиться за помощью к самому халифу.

На другой день Калум-бек отвел своего нового слугу к себе в лавку на базар, показал ему шали, накидки и прочие товары, которыми он торговал. После того он объяснил Саиду, в чем состоит его работа. Он должен был, облачившись в подобающую одежду, которая заменила его воинский наряд, стоять при входе в лавку, держа в одной руке какую-нибудь шаль, в другой — накидку, зазывать прохожих, мужчин или женщин, показывать им товар, называть цену и уговорами побуждать их что-нибудь купить. Теперь Саид понимал, почему Калум-бек приставил его к этому делу. Сам купец был с виду неказист, и когда он воздвигался на пороге своей лавки и начинал расхваливать выставленные на продажу вещицы, то всегда находился кто-нибудь, сосед или прохожий, кто отпускал в его адрес шутку, а то набегали мальчишки и принимались потешаться над ним, не говоря уже о женщинах, которые иначе как пугалом его не называли. Смотреть на молодого стройного Саида было, конечно, гораздо приятнее, тем более что он не наседал на покупателей, а зазывал их, сохраняя достоинство, и шали с накидками держал в руках с каким-то особым изяществом.

Увидев, что благодаря Саиду количество покупателей у него в лавке значительно увеличилось, Калум-бек стал мягче обходится с молодым человеком — кормил его получше и внимательно следил за тем, чтобы одет он был всегда красиво и ладно. Но все эти знаки внимания хозяина не слишком трогали Саида, дни и ночи напролет он только о том и думал, как бы ему по-хорошему выбраться отсюда и попасть домой.

Однажды в лавке выдался особо удачный день — товару было продано много, и все посыльные, разносившие покупки по домам, были где-то в пути. Тут появилась какая-то дама и тоже кое-что приобрела. Выбирала она недолго и, расплатившись, потребовала посыльного, который доставил бы товар за мзду по назначению.

— Вашу покупку я смогу отправить только через полчаса, — сказал Калум-бек. — Придется вам немого подождать, или возьмите разносчика со стороны.

— Хорош купец, который готов свой товар доверить постороннему разносчику! — возмутилась дама. — А если он в сутолоке возьмет и сбежит с моей покупкой? Кто будет за это отвечать потом? Нет, по всем законам вы обязаны доставить мне купленное на дом и, если что, держать ответ.

— Но, дражайшая, потерпите всего полчасика! — проговорил купец, озираясь в страхе. — У меня все посыльные в разгоне!

— Что же это за лавка такая, в которой слуги все на перечет? — продолжала возмущаться сердитая дама. — Вон там у вас стоит бездельник! Эй, парень! Поди-ка сюда, бери мой сверток и ступай за мной.

— Куда?! Стой! Стой! — переполошился купец. — Ведь это моя вывеска! Мой зазывала, мой магнит! Ему с места сходить нельзя!

— Вот еще! — буркнула почтенная дама и сунула Саиду без лишних слов свой сверток. — Значит, вы плохой купец, и товар у вас никудышный, если вам приходится его расхваливать на все лады, да еще выставлять этого лентяя в качестве вывески — добрый товар в таких хитростях не нуждается. Ну все, шагай, малец, если хочешь заработать себе на чай!

— Пропади ты пропадом, забери тебя Ариман и его злые духи, — пробормотал Калум-бек, глядя вслед своему удаляющемуся «магниту». — И смотри у меня, не задерживайся! Вот ведь, старая ведьма! Добилась своего, ведь не отпусти я его, подняла бы хай на весь базар!

Саид послушно следовал за дамой, которая для своего возраста шла довольно бодро, скоро оставив рынок позади. Пройдя несколько улиц, дама неожиданно остановилась перед каким-то великолепным домом, постучалась, двери распахнулись, она ступила на мраморную лестницу и дала знак Саиду, чтобы он поднимался за ней. Наконец они вступили в просторный зал с высокими сводами, поразивший Саида невиданной роскошью и красотой. Дама в изнеможении опустилась на подушки, показала, куда положить сверток, дала Саиду мелкую серебряную монетку и отпустила.

Он уже был у самых дверей, когда вдруг чей-то звонкий нежный голос позвал его:

— Саид!

Удивившись, что кто-то знает тут его имя, он обернулся и увидел, что вместо почтенной дамы на подушках восседает молодая красавица в окружении множества рабов и прислужниц. Саид, остолбенев от изумления, скрестил на груди руки и почтительно поклонился.

— Дорогой мой Саид, — проговорила незнакомка, — как мне ни жаль, что тебе пришлось пережить столько невзгод, которые в конечном счете привели тебя в Багдад, но это было единственное место, назначенное тебе судьбою, где может решиться твоя участь, раз ты покинул отчий дом прежде, чем тебе исполнилось двадцать лет. Скажи, Саид, твоя дудочка еще при тебе?

— Конечно при мне! — радостно воскликнул Саид, вытаскивая из-под одежды золотую цепочку. — А вы та самая добрая фея, которая подарила мне при рождении этот талисман?

— Я была подругой твоей матери, — отвечала фея, — и готова быть другом и тебе, если ты будешь хорошим человеком. Ах, если бы твой отец не повел себя так легкомысленно и последовал моему совету! Многих неприятностей тебе удалось бы избежать!

— Значит, так должно было случиться! — сказал на это Саид. — Но, любезная моя фея, запрягите свою небесную колесницу, призовите крепкий северо-восточный ветер, чтобы в несколько минут доставил меня к батюшке в Бальсору, где я спокойно проведу оставшиеся полгода до моего двадцатилетия.

Фея улыбнулась.

— Ты знаешь, как с нами надо говорить, — сказала она, — но, бедный мой Саид, это невозможно. После того как ты покинул отчий дом, я не могу здесь, на чужбине, сотворить для тебя никаких чудес. Я даже не могу вызволить тебя из-под власти твоего мучителя, мерзкого Калум-бека. Ему оказывает покровительство злая фея — твой личный враг.

— Значит, у меня есть не только добрый друг, но и личный враг? — спросил Саид. — Мне кажется, что я не раз уже испытал на себе влияние этой злодейки. Но ведь хотя бы советом вы мне можете помочь? Не стоит ли мне обратиться к халифу и попросить о помощи? Он человек мудрый, и в его силах защитить меня от Калум-бека.

— Это верно, Гарун — мудрый правитель, — согласилась фея. — Но он, к сожалению, всего-навсего человек. Он верит, как себе, Мессуру, своему первому приближенному, и не без оснований, ибо он не раз испытал его на верность и Мессур его ни разу не подвел. Но сам Мессур при этом точно так же безоговорочно верит Калум-беку, не имея на то никаких оснований, потому что Калум — человек дрянной, хотя и приходится Мессуру родственником. Калум — большой хитрец, и он, едва приехав, уже успел нарассказать о тебе своему двоюродному брату невесть каких небылиц, а тот в свою очередь передал все халифу, так что если ты явишься во дворец, то хорошего приема тебе не будет, потому что халиф уже настроен против тебя. Но есть другие средства и пути, как приблизиться к нему, и звезды говорят, что тебе в конце концов удастся добиться его милости.

— Да, плохи мои дела, — с горечью сказал Саид. — Придется мне и дальше служить зазывалой у мерзкого Калум-бека. Но, может быть, любезная фея, вы все-таки сделаете для меня одно доброе дело. С детских лет я обучался военному искусству, и для меня нет большей радости, чем участвовать в поединке, когда можно показать свое умение во владении копьем, и луком, и мечом. Такие поединки для молодых людей из самых знатных семей устраиваются тут в городе раз в неделю, но допускаются к подобным турнирам только те, у кого есть подобающее полное облачение, и только свободные ратники, а не рабы, и слуги базарных лавочников такого права, конечно, тоже лишены. Как было бы замечательно, если бы вы сделали так, чтобы у меня раз в неделю был конь, оружие и подходящее платье и чтобы лица моего никто узнать не мог.

— Желание твое достойно благородного молодого человека, — отвечала фея. — Отец твоей матушки слыл самым храбрым воином во всей Сирии. Похоже, ты и лицом пошел в него. Запомни этот дом, каждую неделю тебя здесь будут ждать конь, два конника-оруженосца, оружие и платье, а кроме того — особая вода, умоешься ею, и тебя никто не узнает. А теперь, Саид, прощай! Наберись терпения, будь умным и веди себя хорошо! Через полгода твоя дудочка наконец запоет, и ее песни будут достигать слуха Зулимы.

Исполненный благодарности и почтения, юноша попрощался со своей чудесной благодетельницей. Он запомнил как следует дом и улицу и пошел обратно на базар.

Вернулся он как раз вовремя, чтобы прийти на помощь своему хозяину Калум-беку и выручить его из неловкого положения. Подойдя, он увидел перед лавкой большую толпу, мальчишки вертелись вокруг купца, осыпая его насмешками, а старики хохотали во все горло. Калум-бек дрожал от ярости, но продолжал стоять, преодолевая смущение, на пороге своей лавки, держа в руках шали и накидки. Вся эта сцена, как выяснилось, имела своей причиной одно небольшое происшествие, случившееся после ухода Саида. Калум был вынужден сам встать на место своего красавца-слуги и начал зазывать прохожих, но никто не желал ничего покупать у такого неприглядного и к тому же старого зазывалы. Тут на базаре появились двое, которые хотели купить своим женам подарки. Несколько раз они уже обошли все по кругу и вот теперь снова появились перед лавкой Калум-бека, равнодушно скользнув по ней взглядом.

Калум-бек, догадавшись, что они явно что-то ищут, решил извлечь из этого выгоду и принялся кричать:

— Эй, любезные! Сюда идите! Чего вам надобно? Может, шали или накидки? Смотрите, какая у меня красота!

— Знаешь, старик, — сказал один из них, — товар твой, может быть, и хорош, да только не для наших жен. Они у нас с причудами и, как все в городе, не желают покупать себе платков ни у кого другого, кроме как у красавчика Саида, который где-то тут служит зазывалой. Мы уже битых полчаса тут ходим, но все никак не можем отыскать его. Не скажешь нам, где его найти? За это в следующий раз мы и у тебя что-нибудь купим!

— Благодарение Аллаху! — радостно воскликнул Калум-бек, улыбаясь во весь рот. — Пророк привел вас к нужному месту! Вы ищите красавца-зазывалу, чтобы купить у него шалей? Заходите! Он состоит при этой лавке!

Один из этих покупателей рассмеялся, глядя на неказистого уродца, который имеет наглость выдавать себя за красавца-зазывалу. Другой же решил, что Калум над ними потешается, и потому ответил ему отборной бранью. Калум-бека это страшно возмутило, он призвал своих соседей, чтобы те подтвердили — именно это заведение называют лавкой красавца-зазывалы, но соседи, завидовавшие тому, что с недавних пор торговля у него пошла в гору, заявили, что, дескать, знать ничего не знают, и разъяренные покупатели набросились с кулаками на мерзкого обманщика, как они обозвали несчастного Калума. Тот защищался больше воплями и бранью, чем кулаками, и тем привлек внимание зевак, которые тут же собрались возле его лавки. Полгорода знало его как хитрого и подлого сквалыгу, вот почему все только радовались тому, что он получит теперь по заслугам. И вот один из драчунов уже схватил было Калума за бороду, но кто-то ловко перехватил его руку и в одно мгновенье нападавший грохнулся на землю, так что тюрбан соскочил у него с головы и туфли отлетели далеко в сторону.

Толпа, которой, верно, хотелось посмотреть, как разделаются с Калум-беком, загомонила недовольно, товарищ поверженного драчуна огляделся, ища того, кто осмелился так обойтись с его другом, но, когда он увидел перед собой высокого, крепкого юношу со сверкающим взором и лицом, в котором читалась отвага, он предпочел не ввязываться с ним в драку, тем более что Калум, считавший свое счастливое спасение истинным чудом, принялся размахивать руками, показывать на молодого человека и кричать:

— Вот вам доказательство! Вот он, Саид, красавец-зазывала! Что, получили?!

Собравшиеся посмеялись, они-то знали, что Калум-беку досталось ни за что. Пострадавший драчун, пристыженный, поднялся с земли и похромал прочь вместе со своим товарищем, так ничего и не купив — ни шали, ни накидки.

— О ты, звезда базарных зазывал, о ты, украшение базара! — воскликнул Калум, уводя Саида с улицы внутрь лавки. — Вот уж действительно, как вовремя ты вернулся! И ведь какая ловкость рук! Так припечатать негодяя, что тот распластался на земле, будто и на ногах-то никогда не стоял! А мне-то, мне-то — не видать бы вовек больше цирюльника, не причесывать бороду, если бы ты явился на две минуты позже. Чем я могу тебя отблагодарить?

Рукою Саида водило чувство сострадания, которое ненадолго завладело его сердцем. Теперь же, когда это чувство улетучилось, он даже немного пожалел, что не дал как следует проучить злого старика. Подумаешь, ну потрепали бы ему бороду, думал он про себя, ну похудела бы она у него на дюжину волосков, зато, глядишь, недели на две стал бы шелковым и покладистым. Но, как бы то ни было, он решил воспользоваться размягченным состоянием духа купца и попросил позволить ему, в знак благодарности за спасение, раз в неделю иметь свободное время — для прогулки или чего другого. Калум согласился, ибо он прекрасно знал, что слуга его достаточно умен, чтобы не пуститься в бега без денег и подобающей одежды.

В скором времени Саид получил то, о чем мечтал. Уже в среду — день, когда молодые люди из знатнейших семей собирались на главной городской площади для военных состязаний, — он сказал Калуму, что хотел бы воспользоваться сегодняшним вечером для себя, и, получив разрешение, отправился на ту самую улицу, где жила добрая фея, постучался и тут же был впущен. Слуги, похоже, были готовы к его появлению, ибо они, не задав ему ни единого вопроса о цели его визита, провели его по лестнице в прекрасные покои и подали ему сначала воду, которая должна была сделать его неузнаваемым. Он увлажнил лицо, поглядел на себя в металлическое зеркало и сам себя едва узнал: загорелый, с красивой черной бородой, он выглядел теперь лет на десять старше, чем был на самом деле.

Затем его отвели в другие покои, где он обнаружил богатое, роскошное платье и все, что должно прилагаться к нему, — такой наряд впору носить самому халифу Багдадскому, когда он в полном блеске проводит смотр своим войскам. Кроме тюрбана из тончайшей ткани, украшенного бриллиантовой пряжкой и длинными перьями цапли, и красного кафтана из плотного шелка, расшитого серебряными цветами, Саид нашел здесь еще кольчугу, составленную из серебряных колец, такой тонкой выделки, что вся она прилегала к телу, отзываясь на каждое его движение, и в то же время была такою прочной, что могла выдержать любой удар — хоть копьем, хоть мечом. Кинжал дамасской стали в богатых ножнах, с рукоятью, усыпанной дорогими каменьями, несметной ценности, как подумалось Саиду, довершал его облаченье. Когда он в полном снаряжении вышел из покоев, к нему подошел слуга и вручил ему платок со словами, что это передала ему хозяйка дома. Если он оботрет свое лицо этим платком, то смуглость вся исчезнет и черная борода тоже.

Во дворе стояли три прекрасных коня. Саид выбрал себе самого красивого, другие достались его слугам. Радостный, он поскакал к тому месту, где должны были проходить состязания. Блеск его наряда и красота оружия привлекли к нему всеобщее внимание, и шепот изумления прокатился в толпе, когда он вступил в круг, миновав кольцо зрителей. Тут собралось блестящее общество: храбрейшие из храбрейших, благороднейшие из благороднейших юношей съехались на турнир, среди них были даже родные братья халифа — они изящно гарцевали на своих конях и потрясали копьями. Когда Саид въехал в круг, никто его, похоже, не узнал. Сын великого визиря с товарищами приблизился к нему, поприветствовал с почтением и пригласил принять участие в играх. Потом он спросил Саида, как его зовут и откуда он родом, тот назвался Альмансором из Каира и сказал, что он тут, дескать, проездом и что, будучи наслышан о храбрости и ловкости благородных юношей из Багдада, не мог отказать себе в удовольствии познакомиться с ними поближе. Юношам пришлись по нраву обходительность и доблестный вид Саида-Альмансора, они велели подать ему копье и предложили выбрать, за кого он будет выступать, потому что все участники разделились на две группы, чтобы сражаться друг с другом поодиночке и отдельными отрядами.

С самого начала уже одна наружность Саида притягивала к себе все взоры, теперь же зрители не могли надивиться его необыкновенной сноровке и легкости. Конь летал быстрее птицы, а меч был и того быстрее, когда Саид рассекал им воздух. Бросая копье, он делал это без всякого напряжения, метко направляя его в цель, как будто у него в руках был крепкий лук, из которого он просто пускал свою стрелу. Он победил самых храбрых бойцов из партии противников, и под конец все признали его первым победителем, так что даже один из братьев халифа и сын великого визиря, сражавшиеся вместе с Саидом в одном отряде, попросили сразиться с ним один на один. Из схватки с Али, братом халифа, Саид опять вышел победителем, а вот сын великого визиря сопротивлялся так отчаянно и упорно, что после долгой борьбы они оба решили отложить окончание боя до другого раза.

На другой день в Багдаде только и разговоров было, что о красивом, богатом и храбром чужестранце, все, кто его видел, даже те, кого он победил, были в восторге от его благородных манер, и даже в лавке у Калум-бека Саид слышал такие речи собственными ушами, все жаловались только, что не знают, где он живет. В следующий раз Саид нашел в доме феи еще более богатое платье и еще более изысканное оружие. Пол-Багдада сбежалось посмотреть теперь на турнир, и даже сам халиф наблюдал за зрелищем с балкона и с удивлением следил за выступлением чужеземца Альмансора; когда же состязание закончилось, он преподнес ему памятную золотую монету на золотой цепочке, которую он собственноручно надел ему на шею в знак своего восхищения. Неудивительно, что эта вторая, еще более убедительная, блестящая победа вызвала зависть молодых багдадцев.

— Куда это годится? — говорили они между собой. — Какой-то чужак явился к нам сюда в Багдад, всех победил, ему все почести и слава, а нам? Теперь он еще будет хвастаться повсюду, что среди цвета багдадской молодежи не нашлось ни одного, кто мог бы с ним хотя бы отдаленно сравниться!

Так они рассуждали и под конец решили, что во время следующего состязания как бы случайно подступятся к нему впятером или вшестером.

От внимательного взгляда Саида эти признаки недовольства, конечно, не ускользнули. Он видел, как они собирались по углам, шептались и с сердитыми лицами косились в его сторону. Он догадывался, что едва ли кто-нибудь из молодых людей питает к нему дружеские чувства, кроме разве что брата халифа и сына великого визиря, хотя и те бывали ему в тягость, досаждая расспросами — где он живет, да чем занимается, и что ему нравится в Багдаде, и так далее.

По странной случайности, из всех молодых людей, чье недовольство навлек на себя Саид, самую большую враждебность по отношению к нему выказывал своими неприкрыто свирепыми взглядами тот самый человек, которого Саид незадолго до того утихомирил в лавке Калум-бека, свалив его на землю в тот момент, когда он собирался лишить несчастного купца бороды. Саид приметил, что этот человек все время пристально и с завистью разглядывает его. Во время состязаний Саид несколько раз сходился с ним в поединке и побеждал его, но это же не повод для такой злости, думал Саид и начал побаиваться, что тот узнал его по голосу и по фигуре и всем теперь расскажет, что он — обыкновенный зазывала из лавки Калум-бека, такое открытие могло обернуться для Саида не только градом насмешек, но и местью этих людей. Коварный план его завистников с треском провалился благодаря осмотрительности и храбрости самого Саида и дружеской помощи брата халифа и сына великого визиря. Когда они увидели, что по меньшей мере шесть бойцов окружили Саида и пытаются стащить его с коня и разоружить, они подлетели к нападавшим, разогнали всю свору и пригрозили, что прогонят их с поля за такие подлости.

Больше четырех месяцев удивлял так Саид весь Багдад своими подвигами, и вот однажды вечером, возвращаясь домой с турнира, он услышал обрывки какого-то разговора, и голоса говоривших показались ему знакомыми. Прямо перед ним медленно шли четверо мужчин, которые явно о чем-то совещались между собой. Саид осторожно приблизился и уловил, что эти господа говорят на языке племени Селима из пустыни и, похоже, затевают какой-то разбой. Первым желанием Саида было уйти подальше от этих людей, но потом он решил, что, быть может, ему удастся предотвратить какое-то злодейство, и потому даже приблизился еще немного, чтобы лучше слышать, о чем беседуют разбойники.

— Привратник точно сказал — первая улица направо от базара, — сказал один из них. — Сегодня ночью он вместе с великим визирем пойдет этой дорогой.

— Понятно, — отозвался другой. — Великого визиря я не боюсь, он уже старик и вообще особым геройством не отличается, а вот халиф, говорят, прекрасно владеет мечом, и к тому же не верю я, что он разгуливает без телохранителей, наверняка человек десять-двенадцать плетутся за ним в хвосте.

— Да нет, никто его не провожает, — возразил третий. — Все, кто его случайно встречал во время таких обходов, видели, что он всегда ходит только с визирем или со своим первым слугой. Сегодня ночью мы его захватим, но помните — он должен остаться целым и невредимым.

— Лучше всего — набросить на него аркан, — сказал первый. — Убивать его нет смысла, за его тело они дадут нам только малый выкуп, если вообще дадут.

— Тогда встречаемся за час до полуночи!

На том они распрощались и разошлись в разные стороны.

Саид изрядно перепугался, услышав о готовящемся покушении. Он решил, не мешкая, отправиться во дворец халифа и предупредить его о грозящей опасности. Но по дороге ему вспомнились слова доброй феи, которая сказала, что халиф плохо настроен к нему. Вполне может выйти так, что его за подобное предостережение еще поднимут на смех или решат, что он просто хочет таким образом подольститься к повелителю Багдада; вот почему Саид замедлил шаг и решил, что, пожалуй, будет лучше, если он доверится своему доброму мечу и попытается лично спасти халифа от рук злодеев.

Приняв такое решение, Саид не пошел домой к Калум-беку, а устроился на ступеньках мечети и стал ждать наступления ночи. Когда совсем стемнело, он направился к той улице возле базара, о которой говорили разбойники, и спрятался там за выступом одного дома. Не меньше часа простоял Саид так в своем укрытии, как вдруг услышал шаги — два человека медленно приближались к нему, и Саид подумал, что это, наверное, халиф с визирем, но тут один из приближавшихся хлопнул в ладоши, и тотчас две тени появились со стороны базара. Четыре фигуры сошлись ненадолго, пошептались и снова разошлись: три человека спрятались недалеко от Саида, четвертый теперь неспешно прогуливался по улице туда-сюда. Ночь выдалась темной, но тихой, и Саиду пришлось полагаться только на свой тонкий слух.

Минуло еще полчаса, когда со стороны базара донесся звук шагов. Прогуливавшийся разбойник, похоже, тоже их услышал и, проскользнув мимо Саида, поспешил навстречу. Шаги приближались, и Саид уже смог различить во тьме каких-то людей, когда разбойник вдруг хлопнул в ладоши и в тот же миг трое его дружков выскочили из засады. Подвергшиеся нападению прохожие были, судя по всему, вооружены — во всяком случае, Саид услышал звон мечей. Без промедления он вытащил из ножен свой клинок дамасской стали и с криком «смерть врагам великого Гаруна!» ринулся в схватку. Первым же ударом он сразил одного из разбойников, и тот рухнул на землю, тогда он набросился на двух других, пытавшихся отобрать оружие у человека, на которого они уже успели набросить аркан. Недолго думая, Саид рубанул по веревке, но попал по руке разбойника и отхватил ему кисть, тот с диким криком упал на колени. Тогда четвертый из разбойной шайки, сражавшийся со вторым человеком, накинулся на Саида, который был занят другим негодяем, продолжавшим держать аркан. Но пленник с петлей на шее сумел выхватить свой кинжал и всадить его в грудь нападавшему. Последний из оставшихся в живых разбойник, увидев это, бросил свою саблю и кинулся бежать.

Саид недолго оставался в неведении относительно того, кого он спас. Один из тех, на кого посягнули разбойники, тот, что повыше, подошел к нему и сказал:

— Не знаю, чему удивляться больше — этому покушению на мою свободу, а может быть, и жизнь, или неожиданной помощи и чудесному спасению. Как вы узнали, кто я такой? И как вы проведали о том, что замышляют эти люди?

— О повелитель правоверных, ибо я нисколько не сомневаюсь, что это ты! — отвечал Саид. — Сегодня вечером я шел по улице Эль Малек и обратил внимание на идущих передо мною людей, говоривших на чужом наречии — особом тайном языке, который я когда-то изучил. Из их разговора я понял, что они задумали взять тебя в плен, а этого достойного человека, твоего визиря, убить. Поскольку я не успел бы уже тебя предупредить, я решил отправиться к тому месту, где они собирались тебя подкараулить, и в случае чего помочь тебе.

— Благодарю тебя, — сказал Гарун. — Но не стоит нам дольше оставаться тут. Возьми это кольцо и приходи завтра с утра ко мне во дворец. Поговорим тогда спокойно о тебе и о твоем геройстве, решим, чем мне тебя вознаградить за помощь. Пойдем, визирь, здесь небезопасно, не ровен час, разбойники вернутся.

С этими словами халиф надел на палец юноши кольцо и уже собрался было уходить вместе со своим визирем, но тот попросил халифа задержаться ненадолго, поворотился к Саиду и вручил ему увесистый кошель, чем немало его изумил.

— Молодой человек, — молвил визирь. — Мой повелитель, халиф, может возвысить тебя по своему усмотрению, он может даже назначить тебя моим преемником, я же мало что могу, но что могу — предпочитаю делать сегодня и не перекладывать на завтра. Поэтому прошу тебя принять этот кошель, но не думай, что только этим искупается моя благодарность. Ты смело можешь приходить ко мне всякий раз, как только у тебя появится какое-нибудь особое желание.

Опьянев от счастья, Саид полетел домой. Но там его ничего хорошего не ждало. Калум-бек сначала рассердился на его долгое отсутствие, а потом забеспокоился — ему совсем не улыбалось потерять красавца-зазывалу. Вот почему он встретил своего слугу громкой бранью и разбушевался не на шутку. Но Саид, успевший по дороге заглянуть в кошель и обнаруживший в нем целую гору золотых монет, которых, как он решил, ему должно с лихвой хватить на путешествие домой и без милостей халифа, каковой наверняка не поскупится и отблагодарит его не менее щедро, чем визирь, — Саид не остался в долгу перед разошедшимся купцом и тут же заявил ему без обиняков, что не намерен больше оставаться в его доме ни на час. Сначала Калум-бек изрядно перепугался, но потом расхохотался и ехидно сказал:

— Да куда ты денешься от меня, нищий бродяга? Кому ты нужен, бездельник? Кто тебя накормит, кто даст кров?

— А это не вашего ума дело, господин Калум-бек! — отрезал Саид. — Счастливо оставаться! Больше вы меня никогда не увидите!

Сказав так, Саид поспешил прочь, Калум-бек же смотрел ему вслед, остолбенев от изумления. На другое утро, обдумав все хорошенько, он разослал своих посыльных во все концы, чтобы те нашли беглеца. Искали они его искали, но все было напрасно, пока наконец не явился один, который сказал, что, дескать, видел, как Саид-зазывала вышел из мечети и направился в один из караван-сараев. Вот только выглядел он совсем по-другому, рассказал посыльный, — в нарядном платье, при сабле и кинжале, а на голове — богатый тюрбан.

Услышав это, Калум-бек завопил:

— Да он меня обворовал и вырядился за мой счет! Пустил меня по миру, несчастного!

Он тут же поспешил к начальнику полиции, ну а поскольку все знали, что он состоит в родстве с Мессуром, первым слугою халифа, то он без особого труда добился того, чтобы ему дали нескольких стражников, которым было поручено немедленно арестовать Саида. Саид же в это время сидел возле одного караван-сарая и преспокойно беседовал с каким-то купцом, расспрашивая его, как лучше отсюда добраться до родной Бальсоры. Не успел он опомниться, как какие-то люди набросились на него и, несмотря на его сопротивление, быстро связали ему руки за спиной. Саид спросил, по какому праву они лишили его свободы, те же ответили, что действуют от имени полиции по заявлению его хозяина Калум-бека. Тут и сам мерзавец Калум-бек явился, принялся осыпать Саида насмешками, а потом запустил руку к нему в карман и вытащил, к удивлению окружающих, с ликующим криком увесистый кошель, набитый золотом.

— Глядите! Этот негодяй все время потихоньку подворовывал у меня и вон сколько наворовал! — голосил старик.

Люди же с отвращением смотрели на попавшегося преступника и кричали вразнобой:

— А еще такой молодой! Надо же, такой красавец и такой испорченный! В суд его, в суд! Пусть назначат ему палок по первое число!

Саида поволокли в участок, а следом шла целая процессия, составившаяся из людей самых разных сословий. Из толпы раздавались голоса:

— Вы только посмотрите — вот он, первый красавец-зазывала с нашего базара! Обчистил своего хозяина и сбежал! Двести золотых украл!

Начальник полиции встретил задержанного с мрачным видом. Саид хотел было что-то сказать, но страж порядка велел ему молчать и снял допрос только с потерпевшего. Полицейский показал купцу кошель с деньгами и спросил, та ли это вещь, которая была у него украдена. Купец поклялся, что та, но эта ложная клятва хотя и принесла ему прибыток, однако красавца-зазывалу не вернула, а он-то был ему дороже всяких денег, вот почему он огорчился, услышав приговор судьи:

— По закону, который всего лишь несколько дней тому назад устрожил наш могущественный повелитель, халиф, всякая кража свыше ста золотых, совершенная к тому же на базаре, карается вечной ссылкой на необитаемый остров. Этот ворюга попался как нельзя кстати, вместе с ним у нас как раз будет ровно двадцать таких же молодцов, которых мы завтра же погрузим на барку и отправим в море.

Саид был в отчаянии, он заклинал чиновника выслушать его, умолял отвести его к халифу, хотя бы на одно-единственное слово, но чиновник оставался непреклонен. Калум-бек, который и сам уже жалел, что так опрометчиво дал клятву, тоже попросил судью проявить снисходительность к юноше, но судья сказал ему:

— Ты получил свои деньги? Вот и иди себе домой с миром, а будешь перечить, так я тебя оштрафую — по десять золотых за каждое слово поперек меня.

Калум примолк в растерянности, а судья дал знак, и несчастного Саида увели.

Так он попал в мрачную сырую темницу, в которой уже томилось девятнадцать человек. Они лежали прямо на полу, на соломе, и встретили своего товарища по несчастью грубым смехом, перемежавшимся проклятьями в адрес судьи и халифа. Как ни ужасна была его участь, как ни страшила его мысль о вечной ссылке на необитаемый остров, Саид все же утешался тем, что, по крайней мере, уже завтра выйдет из этой жуткой тюрьмы. Но он глубоко ошибался, считая, что на корабле ему будет легче. Всех преступников покидали в трюм, где невозможно было выпрямиться в полный рост, и те сразу кинулись в драку за лучшие места.

Подняли якорь, и Саид залился горькими слезами, почувствовав, что корабль, который должен был увезти его еще дальше от дома, тронулся в путь. Только раз в день заключенным давали немного хлеба, фруктов и пресной воды, при этом в трюме была такая темень, что надсмотрщикам приходилось на время еды зажигать огонь. Каждые два-три дня среди пленных кто-нибудь умирал — настолько нездоровым был воздух в этом морском узилище. Саида спасали только его молодость и крепкое здоровье.

Прошло уже две недели, когда однажды волны стали сильнее биться о борта и на палубе началась какая-то беготня и суматоха.

Саид догадался — наверное, приближается буря, которой он даже обрадовался, ибо надеялся так скорее умереть.

Корабль швыряло из стороны в сторону, но вдруг раздался страшный скрежет и корабль замер, а с палубы все несся дикий крик и вой, вперемешку с ревом бури. В какой-то момент все стихло, и одновременно один из пленников заметил, что в трюме набирается вода. Несчастные бросились стучать в люк, который запирал вход к ним, но никто не отозвался. Вода все прибывала, тогда они все навалились вместе и выломали люк.

По трапу они выбрались на палубу, но наверху не было ни души — вся команда пересела в лодки, спасаясь от крушения. Отчаяние охватило пленников, ибо буря неистовствовала все сильнее и корабль совсем уже накренился. Несколько часов провели они на верхней палубе и даже устроили себе трапезу из тех припасов, которые им удалось обнаружить, но тут налетел новый шквал, корабль сорвало с прибрежного утеса, к которому он прибился, и разметало в щепки.

Еще находясь на палубе, Саид успел уцепиться за мачту и продолжал крепко сжимать ее даже тогда, когда корабль развалился на части. Его бросало на волнах туда-сюда, но он не выпускал из рук мачту и старался изо всех сил двигать ногами, чтобы хоть как-то удержаться на поверхности. Так плыл он около получаса, все время подвергаясь смертельной опасности, когда в какой-то момент из-под ворота его рубахи выскользнула знакомая дудочка на золотой цепочке. Продолжая одной рукой крепко держаться за мачту, он подхватил дудочку другой рукой и поднес ее к губам. Раздался звонкий чистый звук, и в одно мгновение буря стихла, волны улеглись и растеклись морскою гладью, как будто кто-то вылил в воду масло. Не успел он отдышаться, собираясь оглядеться по сторонам в поисках суши, как вдруг его мачта, прямо у него под руками, удивительным образом стала вытягиваться, увеличиваться в размере, Саид же с некоторым испугом обнаружил, что его спасительная деревяшка куда-то исчезла, а сам он сидит верхом на огромном дельфине. Через несколько мгновений, однако, он пришел в себя и увидел, что дельфин, хотя и двигается быстро, плывет все же спокойно и явно знает, куда ему плыть. Саид приписал свое чудесное спасение серебряной дудочке и доброй фее и вознес к небесам пламенную благодарность.

Стрелою неслась его чудесная морская лошадка по волнам, и еще до наступления вечера они добрались до каких-то берегов, где перед ними открылось устье широкой реки, в которую и завернул дельфин, двигаясь теперь значительно медленнее. Саид за это время успел изрядно проголодаться и, вспомнив, как бывает в волшебных сказках, достал свою дудочку, свистнул разок и пожелал себе хорошего обеда. Дельфин тут же остановился, из-под воды выехал стол, совершенно сухой, как будто он с неделю простоял на солнце, и весь он был уставлен разными яствами. Саид набросился на угощение, потому что в заключении его кормили скудно и невкусно. Наевшись же как следует, он сказал «спасибо», и столик исчез под водой. Саид ткнул легонько пяткой дельфина в бок, и тот снова поплыл вверх по течению.

Солнце уже стало клониться к закату, когда Саид сквозь сумерки заметил вдалеке какой-то большой город с высокими минаретами, напоминавшими багдадские. Мысль о том, что это, может быть, Багдад, не особо порадовала его, но вера его в добрую фею была столь велика, что он не сомневался — уж она не даст ему снова угодить в лапы к вредному Калум-беку. Немного в стороне, приблизительно в миле от города, у самой реки он увидел великолепную усадьбу, к которой и направился дельфин, к немалому удивлению Саида.

На крыше дома стояли какие-то мужчины в прекрасных одеждах, а на берегу собралась огромная толпа слуг, и все смотрели на него и от восхищения всплескивали руками. Дельфин остановился у мраморной лестницы, которая вела прямо от берега к дому, и не успел Саид ступить на землю, как дельфин тут же исчез. Несколько слуг бросились к Саиду и от имени своего господина пригласили его подняться наверх. Они дали ему сухую одежду, Саид быстро переоделся и проследовал за ними на крышу, где предстал перед тремя мужчинами, один из которых, самый высокий и красивый, выступил ему навстречу и, благожелательно глядя на него, приветливо сказал:

— Кто ты, удивительный чужестранец? Ты, оседлавший морскую рыбу и управляющий ею столь же умело, как хороший всадник управляет своим боевым конем? Ты волшебник или простой человек, такой же, как мы?

— Господин, — отвечал Саид, — много бед со мною приключилось за последнее время, но, если вам угодно, я с удовольствием поведаю свою историю.

Так молвил Саид и рассказал своим новым знакомцам все, что с ним случилось с того самого момента, как он покинул отчий дом, и до последнего дня своего чудесного спасения.

Слушатели не раз прерывали течение рассказа возгласами удивления или восхищения, когда же Саид закончил, хозяин дома, оказавший ему при встрече такой ласковый прием, обратился к нему с такими словами:

— Я верю каждому твоему слову, Саид! Но скажи нам вот что: ты говорил, что получил в награду во время состязаний цепь и что халиф подарил тебе кольцо. Где теперь эти подарки? Ты можешь нам их показать?

— Здесь, на сердце своем храню я эти бесценные дары, — проговорил юноша. — Я согласился бы расстаться с ними только вместе с жизнью, ибо они напоминают мне о самом важном и самом доблестном поступке, совершенном мною, когда я спас нашего великого халифа от рук убийц.

Сказав так, Саид достал из-под рубахи цепочку и кольцо и показал их присутствующим.

— Клянусь бородой Пророка, это мое кольцо! — воскликнул высокий красивый человек. — Великий визирь, вот он — наш спаситель! Заключим его в свои объятия!

У Саида было такое чувство, будто все происходит во сне, когда эти двое бросились его обнимать, но юноша быстро опомнился, преклонил колени и сказал:

— Прости меня, повелитель правоверных, за то, что я так запросто говорил тут перед тобою, не ведая, что передо мною — великий халиф Гарун аль-Рашид.

— Верно, это я, твой друг халиф Багдадский, — отвечал Гарун. — Отныне все беды твои позади. Следуй за мной в Багдад, будешь жить при мне, среди ближайших моих советчиков, ибо поистине в ту ночь ты доказал, что Гарун тебе небезразличен, и, думаю, не всякий из моих самых верных слуг выдержал бы такое испытание.

Саид поблагодарил халифа и пообещал навсегда остаться при нем, если только ему дозволено будет прежде навестить отца, который, верно, пребывает в большой тревоге за своего сына. Халиф, сочтя такое желание вполне оправданным и справедливым, согласился, и скоро уже они оседлали коней и до захода солнца прибыли в Багдад. По приказанию халифа Саиду отвели во дворце несколько богато убранных покоев на то время, пока для него будет строиться отдельный дом, о чем Гарун успел уже распорядиться.

Весть об этом удивительном событии стремительно разнеслась по городу, и первыми к Саиду поспешили его боевые товарищи — брат халифа и сын великого визиря. Они заключили в объятия спасителя своих дорогих родных и предложили ему свою дружбу. Каково же было их изумление, когда тот сказал:

— А мы давно уже друзья! — молвил он и предъявил им цепочку, полученную в награду за победу на состязаниях.

Он напомнил гостям отдельные подробности тех памятных поединков, но они-то видели его тогда совсем другим — смуглолицым, с длинной бородой; вот почему теперь Саиду пришлось объяснять, зачем ему понадобилось так изменять свою внешность, а чтобы совсем уже развеять все сомнения, он велел принести свое турнирное оружие и продемонстрировал на деле, как умеет владеть мечом, доказав тем самым, что он и есть тот самый храбрый Альмансор. Только после этого пришедшие бросились с криками радости снова обнимать его, неустанно повторяя, что счастливы иметь такого друга.

На другой день, когда Саид с великим визирем как раз сидели у Гаруна, к нему явился Мессур, первый слуга, и сказал:

— Повелитель правоверных, я пришел к тебе с трудным делом и хотел бы просить о милости.

— Сначала я должен выслушать тебя, — отвечал Гарун.

— Там у ворот стоит мой родственник, двоюродный брат Калум-бек, всем известный купец, — принялся объяснять Мессур. — Он оказался втянутым в странную тяжбу с одним человеком из Бальсоры, сын которого некоторое время служил у Калум-бека, потом обокрал его, за что был наказан, но в итоге сбежал, и где он теперь, никому не известно. Отец же требует от Калум-бека вернуть ему сына, но Калум-бек никак не может исполнить это требование. Вот почему он хотел бы нижайше просить тебя о милости и умоляет вмешаться в надежде, что твоя просветленная мудрость подскажет тебе, как тут быть, и ты рассудишь моего брата с этим человеком из Бальсоры.

— Я готов рассудить их, — ответил халиф. — Пусть твой двоюродный брат явится через полчаса в зал суда вместе со своим противником.

Когда Мессур, поблагодарив, удалился, халиф сказал:

— Этот человек из Бальсоры не кто иной, как твой отец, Саид! К счастью, я знаю теперь, как все было, и суд мой будет таким же справедливым, как суд мудрого Соломона. Ты же, Саид, спрячься за пологом моего трона и жди, пока я тебя не позову, а ты, великий визирь, немедленно приведи сюда того негодного судью, что состоит при полиции и выносит на скорую руку бездумные приговоры. Он мне понадобится при допросе.

В зале суда собралось множество народу, чтобы послушать и посмотреть, как халиф решит это дело. Когда повелитель Багдада воссел на троне, великий визирь призвал всех к тишине и спросил, кто будет выступать истцом перед халифом.

Калум-бек с самоуверенным видом вышел вперед и заговорил:

— Несколько дней назад я стоял в дверях своей лавки на базаре, когда появился выкликала, с большим кошелем в руке, а рядом с ним шел вот этот человек. Выкликала ходил по рядам и кричал: «Целый кошель золота тому, кто знает что-нибудь о Саиде из Бальсоры!» Саид же этот состоял у меня в услужении, вот почему я отозвался, сказав: «Эй, любезный! Сюда, сюда неси кошель! Мне есть что рассказать!» Этот человек, который теперь так враждебно настроен против меня, подошел ко мне тогда со всею вежливостью и спросил, что мне известно. Я отвечал: «Вы ведь Беназар, отец Саида?» Он радостно это подтвердил, и я поведал ему, как нашел молодого человека в пустыне, как спас его, как выходил и привез в Багдад. Услышав такие новости, в приливе чувств он тут же подарил мне тот кошель. Теперь послушайте, что было дальше и как повел себя этот нелепый человек: я без утайки рассказал ему, что сын его поступил ко мне в услужение, потом набезобразничал, обокрал меня подчистую и сбежал, но этот человек не верит мне, и все тут, который день уже он пристает ко мне, требуя вернуть ему сына и деньги; но ни то ни другое я вернуть никак не могу, потому что деньги те я получил законно, в качестве обещанного вознаграждения за предоставленные сведения, а где искать его безобразника-сынка, мне тоже неведомо.

После этого слово взял Беназар. Он рассказал о своем сыне, представив его человеком благородным и добродетельным, и заверил всех, что тот не способен ни на какие дурные поступки и никогда и ни при каких обстоятельствах не пошел бы на кражу. Вот почему он требует, чтобы халиф учинил расследование по всей строгости.

— Надеюсь, — проговорил халиф, обращаясь к Калум-беку, — ты, как положено, заявил о краже в полицию?

— Ну разумеется, — с улыбкой отвечал Калум-бек. — Он был доставлен в участок и передан в руки судьи.

— Позвать сюда судью! — приказал халиф.

Ко всеобщему изумлению, тот немедленно явился — словно по мановению волшебной палочки. Халиф спросил его, помнит ли он этот случай, и судья подтвердил, что случай этот ему знаком.

— А ты допрашивал молодого человека? — поинтересовался халиф. — Он сознался в содеянном?

— Нет, — отвечал судья. — Потому что он показал себя неслыханным упрямцем и все твердил, что желает, видите ли, разговаривать только с вами.

— Но что-то я не помню, чтобы я разговаривал с ним, — заметил халиф.

— Ясное дело! Еще чего не хватало! — разгорячился судья. — Так всякий последний оборванец может заявить, что же, мне их пачками к вам водить каждый день?

— Тебе известно, я готов выслушать всякого, — проговорил халиф. — Но может быть, все дело было в том, что у тебя имелись неопровержимые доказательства совершенной кражи и потому ты счел излишним отправлять молодого человека ко мне? Ведь, наверное, у тебя, Калум, имелись свидетели, которые подтвердили, что те деньги принадлежали тебе?

— Свидетели? — переспросил Калум, побледнев. — Нет, повелитель правоверных, свидетелей у меня не было. Да и как отличишь одну золотую монету от другой? Вы ведь сами понимаете, что это невозможно. Откуда мне было взять такого свидетеля, который мог бы наверняка сказать, что именно эти сто монет у меня исчезли из кассы.

— А как же ты сам распознал, что именно эти сто золотых — твои? — спросил халиф.

— По кошелю, в котором они у меня лежали, — ответил Калум.

— У тебя с собой этот кошель? — продолжал допытываться халиф.

— Да, вот он, — проговорил купец, вытащил из кармана кошель и протянул его великому визирю, который с притворным возмущением закричал:

— Ах ты, пес поганый! Клянусь бородой Пророка! Это мой кошель, и подарил я его вместе с сотней золотых одному достойному молодому человеку, который спас меня от великой опасности!

— Ты готов принести клятву? — спросил халиф.

— Клянусь! Истинная правда, иначе не видать мне рая! — воскликнул визирь. — Ведь этот кошель мне сшила своими руками моя родная дочь!

— Ай-ай-ай! — покачал головой халиф. — Получается, судья, что тебя ввели в обман! Почему ты поверил, что этот кошель принадлежит купцу?

— Потому что он поклялся! — со страхом в голосе объяснил судья.

— Значит, ты дал ложную клятву?! — обрушился халиф на купца, который теперь стоял перед ним весь бледный и дрожащий.

— Аллах, Аллах! — возопил купец. — Я не стану перечить господину визирю, слова которого заслуживают высочайшего доверия, но все же кошель этот — мой, его-то и стянул у меня негодник Саид. Я бы заплатил сейчас тысячу томанов за то, чтобы он мог тут перед нами держать ответ.

— Какое наказание ты назначил Саиду? — спросил халиф. — Куда нужно послать за ним, чтобы он явился и дал показания?

— Я отправил его на необитаемый остров, — признался судья.

— О Саид! Сын мой! Мой сын! — вскричал несчастный отец и залился слезами.

— Значит, он все-таки сознался в своем преступлении? — спросил Гарун.

Судья побледнел и не знал, куда девать глаза от стыда. Помявшись, он сказал:

— Насколько я помню, кажется, сознался…

— Тебе кажется?! — возмутился халиф, возвысив голос. — Раз ты наверняка не знаешь, тогда мы спросим его самого. Выходи, Саид! А ты, Калум-бек, выкладывай немедля тысячу томанов — вот он, Саид, перед тобою!

Калум с судьей решили, что им явился призрак с того света. Они рухнули на колени и запричитали:

— Помилуй, пощади!

Беназар, который от радости чуть не лишился чувств, бросился в объятия своего сына, которого он уже считал пропавшим. Халиф же продолжал:

— Судья! — воскликнул он железным строгим голосом. — В присутствии Саида скажи теперь: ты получил от него признание в содеянном?

— Нет, нет! — плача ответил тот. — Я только выслушал показания Калума, потому что он ведь всеми уважаемый человек.

— Я тебя зачем назначил судьей надо всеми, чтобы ты только знатных да богатых выслушивал? — исполненный благородного гнева, вопросил Гарун аль-Рашид. — Будешь сослан на десять лет на необитаемый остров, чтобы подумал хорошенько о том, что такое справедливость. А ты, ничтожный человек, дающий помощь умирающему не для того, чтобы его спасти, а только для того, чтобы превратить его в своего раба, ты, как уже говорилось, заплатишь тысячу томанов, потому что сам говорил, что выложишь такие деньги, если Саид появится тут, чтобы держать ответ.

Калум уже было обрадовался, что так легко отделался и выбрался из передряги, и собирался поблагодарить халифа, но тот продолжил свою речь:

— А вот за ложную клятву в отношении ста золотых назначаю тебе сто ударов палкой по пяткам. Саид же волен сам решить, что ему милее: получить твою лавку, а тебя взять в грузчики, или заставить тебя заплатить ему по десять золотых за каждый день, который он на тебя работал.

— Отпустите презренного, халиф! — вмешался юноша. — Не надо мне от него ничего!

— Нет, я хочу, чтобы ты получил возмещение за все перенесенные страдания, — твердо сказал халиф. — Не желаешь выбирать, я сам выберу за тебя. Пусть платит по десять золотых за каждый день, тебе останется только высчитать, сколько дней ты провел в лапах этого негодяя. А теперь уведите обоих мерзавцев!

Приказание было тут же исполнено. Халиф пригласил Саида с Беназаром пройти в другой зал, чтобы там поведать нежданному гостю историю о своем чудесном спасении, которым он был обязан Саиду. Его рассказ лишь изредка прерывался воплями Калум-бека, которого вывели во двор, чтобы он получил причитающееся — по одному удару палкой за каждый из ста присвоенных золотых.

Халиф предложил Беназару поселиться вместе с Саидом в Багдаде, тот принял приглашение и только съездил домой за своим немалым имуществом. Саид же стал жить как знатный вельможа, во дворце, который построил для него благодарный халиф. Брат халифа и сын великого визиря были с ним неразлучны, а в Багдаде с тех пор привыкли говорить: «Хотел бы я себе такой же счастливой жизни, как у доброго Саида, сына Беназара».

— Да, под такие рассказы и спать не хочется, даже если пришлось бы несколько ночей кряду глаз не смыкать, — сказал кузнец, когда егерь закончил. — Верное средство, коли нужно продержаться без сна. Я вот, когда ходил в подмастерьях, попал к одному литейщику, колокольных дел мастеру. Был он человек богатый, но не жадный. Вот почему мы однажды немало удивились, когда получили хороший заказ, а он вдруг, против своего обыкновения, стал прижиматься. Заказан нам был колокол для новой церкви, и нам, подмастерьям и ученикам, нужно было целую ночь сидеть у печи, чтобы поддерживать огонь. Мы, конечно, думали, что мастер почнет по такому случаю свой заветный бочонок и угостит нас своим лучшим вином, но вышло иначе. Раз в час он давал нам пригубить по глотку, и все, а сам ни с того ни с сего стал потчевать нас историями о своей молодости, о том, что с ним случалось, когда он был странствующим подмастерьем, о всяких разных случаях из жизни, потом взялся рассказывать наш старший подмастерье, и так по кругу, и никому из нас спать не хотелось, потому что всем интересно было послушать, кто что расскажет. Вот так и не заметили, как день настал. Тут только раскусили мы хитрость мастера — этими разговорами он отвлекал нас, и мы забывали про сон. А уж когда колокол был отлит, он не поскупился — подал нам порядочно вина, возместив то, чего мы недобрали ночью, когда он мудро удержал нас от возлияний.

— Вот это умный человек, — сказал студент. — Разговоры и впрямь единственное лекарство от сна. Поэтому мне не хотелось бы нынешнюю ночь проводить в одиночестве, иначе я точно засну — к одиннадцати у меня глаза сами собой закрываются.

— Интересно, что крестьяне уже давно открыли для себя этот секрет, — подхватил егерь. — Ведь сколько времени женщины и девушки проводят долгими длинными вечерами при свече за прялкой и никогда не занимаются этим в одиночку, чтобы не задремать ненароком за работой, а сходятся вместе в какой-нибудь просторной светлой горнице и рассказывают друг другу разные истории.

— Что верно, то верно, — подтвердил кучер. — Бывает, такой жути нарассказывают, что страху не оберешься. Об огненных духах, которые бродят по лугам, о домовых, которые по ночам орудуют в чуланах, о привидениях, которые пугают людей и скотину.

— И что за удовольствие слушать такую дрянь? — воскликнул студент. — Лично я терпеть не могу истории о привидениях!

— А по мне, так, наоборот, нет ничего лучше страшной истории! — сказал кузнец. — На меня они действуют успокаивающе. Это как во время дождя, когда ты сидишь дома, слышишь, как капли барабанят по черепице — тук-тук, тук-тук, и тебе становится уютно, оттого что у тебя-то в комнате сухо и тепло. Вот так и с этими историями о привидениях: когда ты слушаешь такое в хорошей компании, при ярком свете, то чувствуешь себя защищенным и веришь, что тебе ничего не грозит.

— Ага, а что потом? — спросил студент. — Как будет чувствовать себя тот человек, который и впрямь верит во все эти нелепицы о привидениях, когда ему потом, после всех этих россказней, придется одному впотьмах идти домой? Разве не будут его преследовать мысли обо всех этих ужасах, о которых он только что услышал? Меня вот до сих пор злоба берет, как вспомню о тех кошмарах, о которых мне рассказывали в детстве. Я был очень подвижным, непоседливым ребенком, к некоторой досаде моей няньки, которая считала меня, похоже, уж слишком беспокойным и, чтобы меня угомонить, не находила ничего лучшего, как напугать какой-нибудь историей пострашнее. Она рассказывала мне всякие жуткие сказки о разных ведьмах и злых духах, которые якобы бродят по дому, и когда какая-нибудь кошка затевала возню на чердаке, она нашептывала мне: «Слышишь, сынок? Вот он опять там ходит по лестнице, явился — мертвец! Идет, несет свою голову под мышкой, а глаза горят, как фонари, а вместо пальцев у него когти, и коли встретит кого на своем пути в потемках, того сразу хвать — и придушит!»

Все дружно посмеялись над этим рассказом, а студент продолжал:

— Я был тогда еще слишком маленькими и принимал ее слова за чистую монету, не понимая, что это все выдумки и неправда. Самая большая охотничья собака не могла меня напугать, любого своего сверстника я мог легко побороть, но стоило мне оказаться в темноте, как я начинал умирать от страха и закрывал глаза, думая, что вот сейчас ко мне подкрадется тот самый мертвец. Дело дошло до того, что, когда темнело, я боялся выйти один без света за порог, за что мне не раз доставалось от батюшки, который не понимал таких причуд. Потом я долго не мог избавиться от этих детских страхов, и виновата в этом только мой глупая нянька!

— Не дело, конечно, забивать детские головы подобными суеверными предрассудками! — согласился егерь. — Мне вот тоже доводилось встречать таких, скажу я вам, — крепкие, здоровые мужики, для которых скрутить троих зараз — плевое дело, но окажись они ночью в лесу, когда идет охота на дичь какую или на браконьеров, вся храбрость куда-то улетучивается: то примут дерево за страшное привидение, а куст — за ведьму, то шарахаются от безобидных светлячков, приняв их за глаза какого-нибудь чудища, которое подкарауливает их тут впотьмах.

— А я считаю, что подобные развлечения вредны не только для детей, но и для взрослых, — продолжал студент. — Глупость одна, да и только. Ведь какой интерес умному человеку рассуждать о каких-то там неведомых существах и разных их проделках, если все это живет только в головах последних дураков. Это у них в мозгах брожение, от которого родятся воображаемые привидения, а в жизни ничего такого нет. Но самый большой вред от этих историй производится в деревнях. Простые люди твердо верят в такого рода чушь, и эта вера питается как раз теми сказками, которые они слышат, когда сидят за прялками или собираются в пивной — собьются в кучу и рассказывают друг другу всякие ужасы, стараясь, чтобы они звучали пострашней.

— Да, сударь, пожалуй, в ваших словах есть доля правды, — согласился кучер. — Из-за таких рассказов случалось немало бед. Вот даже моя родная сестра лишилась жизни страшным образом, причем именно из-за одной такой истории!

— Невероятно! Из-за истории? — удивились слушатели.

— Да, именно из-за истории, — подтвердил кучер. — Дело в том, что в той деревне, где жил наш отец, тоже было принято среди женщин и девушек собираться зимними вечерами у кого-нибудь в доме и прясть. Частенько случалось, что и парни заглядывали к ним на огонек — придут и примутся развлекать их всякими байками. Однажды зашел разговор о привидениях и прочих необъяснимых явлениях, и кто-то из парней рассказал о старом лавочнике, который умер за десять лет до того, но все никак не мог упокоиться. Каждую ночь он якобы выбирался из своей могилы и медленным шагом, покашливая на ходу, как бывало прежде, отправлялся к себе в лавку и начинал там взвешивать сахар да кофе, приговаривая: «Три четверти фунта в полуночный час, уж завтра дадут нам три фунта зараз». Находились такие, кто утверждал, будто видел его своими собственными глазами, и наши деревенские бабы стали бояться. Сестра же моя, которой тогда было шестнадцать, решила показать, что она умнее других, и заявила: «А я не верю! Кто умер, тот умер!» Но прозвучало это, к сожалению, как-то не очень убедительно, потому что в действительности и она побаивалась. Тогда один из молодых людей сказал: «Ну, раз ты так считаешь, то он тебе не страшен — сходи-ка на кладбище, его могила в двух шагах от Кетхен, что недавно умерла. Сорви цветок с ее могилы и принеси нам — в доказательство того, что ты не боишься старого лавочника». Моей сестре стало неловко, ей не хотелось выставлять себя на посмешище, и потому она ответила: «Подумаешь, дело нехитрое! Какой же цветок вам принести?» — «А принеси нам белых роз, они ведь только там растут, ни у кого в деревне больше нет», — сказала одна из ее подружек. Сестра моя поднялась и пошла, мужчины похвалили ее за храбрость, а бабы только покачали головами и сказали: «Как бы чего не вышло!» И вот сестра добежала до кладбища при церкви, ярко светила полная луна, часы пробили полночь, сестра толкнула калитку, и ей стало не по себе. С бьющимся сердцем, колотившимся все сильнее и сильнее, она перескочила через несколько знакомых могилок, мечтая скорее добраться до белых роз, что росли у Кетхен, совсем рядом с могилой старого лавочника, беспокойный дух которого поднимал его по ночам из гроба. Добравшись наконец до цели, она, дрожа всем телом, опустилась на колени, чтобы нарвать цветов, но тут ей вдруг почудилось, будто она слышит шорох. Она огляделась и увидела, как совсем рядом, из соседней могилы, полетели комья земли, а вслед за тем перед нею воздвиглась какая-то фигура. То оказался бледный старик с белым колпаком на голове. Сестра испугалась, протерла глаза, чтобы убедиться — не пригрезилось ли ей все это, и тут услышала гнусавый голос из могильной ямы: «Добрый вечер, барышня! Поздненько вы, однако, вышли на прогулку!» Смертельный ужас охватил ее, и она бросилась, не разбирая дороги, назад, а добежав, рассказала на последнем издыхании все, что видела, и тут же лишилась чувств, так что ее пришлось на руках отнести домой. На другой день выяснилось, что она просто повстречалась с могильщиком, который там как раз работал и решил поболтать с моей бедной сестрой. Но от этого никому легче не стало. Потому что сестра моя впала в горячку и через три дня умерла, так и не узнав, что в действительности случилось. А венок на могилу ей сплели из тех самых цветов, которые она сама же и нарвала.

Кучер замолчал, слезы выступили у него на глазах, присутствовавшие с сочувствием смотрели на него.

— Бедная девочка! Умереть из-за таких суеверных предрассудков! — вздохнул подмастерье ювелира. — А я вот тоже вспомнил одно предание, которое хотел бы вам рассказать и которое, к сожалению, кончается так же печально.