Глава 25
Давно ли прошли те времена, когда я трясся в страхе перед доном Риего-и-Ордасом и готов был валяться у него в ногах, умоляя, чтобы он даровал нам пощаду? И вот сегодня, спустя два месяца с того момента, как команданте приговорил нас к смерти, я сам, без чьего-либо принуждения, вел, стиснув зубы, «Гольфстрим» на бой с Кавалькадой.
Что, интересно, сказали бы мои предки, выгляни они из Подземного Рая и увидь, чем я тут занимаюсь? По меркам Проныр, сейчас я являл собой образец неслыханной отваги и одновременно столь же невообразимого безрассудства. Было совершенно очевидно, что на мне наша славная династия прекратит свое существование, но конец ее будет таков, что он непременно войдет в историю. Разве к этому стремились всю свою сознательную жизнь мой прадед, дед и отец? Наверняка нет. И все-таки я был уверен, что, осудив меня на словах, в глубине души они непременно мною бы гордились…
Кабальеро не имели возможности обстрелять нас «би-джи»-пулями с возвышения. Наиболее крупные оборонительные сооружения «Инфинито» не достигали в высоту даже колеса «Гольфстрима», а взобраться на гладкие купола не сумел бы и самый проворный гвардеец. Высокие борта защищали верхнюю палубу истребителя от обстрела с земли. Разве что особо меткие стрелки могли изловчиться и попасть в видимую им снизу крышу рубки. Поэтому я вновь закрыл на ней боковые окна, а на передних отрегулировал козырьки так, чтобы пули, попадая в них, рикошетили вверх. Возможно, думал я, они детонируют лишь при ударе кончиком, а при касательном просто отскакивают и черного всполоха не происходит.
Впрочем, как узнать об этом наверняка, пока враги сами не подтвердят или не опровергнут мою теорию на практике?
Не подтвердили. Но и разочарования, которое в моем случае было бы предсмертным, я тоже не испытал. Те несколько пуль, что помимо прочих перелетели через борт и, задев вскользь козырек, умчались дальше, извергли метафламм с короткой задержкой. Ее хватило на то, чтобы «би-джи» вырвался на свободу не над козырьком, а выше, стеганув смертоносными нитями уже по крыше и вынудив меня вздрогнуть и инстинктивно присесть.
Остальные пули кабальеро безостановочно долбили нам в оба борта. А несколько были зачем-то выпущены в верхушку мачты, хотя, полагаю, стрелки прекрасно видели, что марсовая площадка пуста. Заходя на цель, я был предельно сосредоточен и не смотрел по сторонам, но все же не мог не замечать распускающиеся справа и слева от «Гольфстрима» бутоны черных всполохов. Которые могли бы расцвести и на орудийной палубе, не прикажи я экипажу задраить бойницы. Малабонита известила меня по коммуникатору, что если не приближаться к ним, то опасности нарваться на «би-джи», просачивающийся кое-где в бойничные щели, нет. Однако голос Моей Радости звучал неуверенно. Видимо, она не желала давать мне – рискующему сейчас больше всех нас – лишний повод для волнения и потому, докладывая обстановку, слегка преуменьшала угрозу.
Дабы не представлять собой легкую мишень, я врубил сепиллу и взялся двигаться к «Инфинито» не по прямой, а зигзагом. А также периодически исполнял полный разворот, чтобы круговым обстрелом держать южан на расстоянии и мешать им точно прицеливаться. Отстав, они могли начать пускать в нас пули по навесной траектории. Это было довольно просто сделать при их не слишком дальнобойных пистолетах и карабинах. Но это становилось на порядок труднее, когда мы выписывали петли, создавая вокруг себя завесу из разлетающихся камней и песка.
Указанное нам место прорыва на станцию – северный сектор Четвертого корпуса-сателлита – было испещрено сколами и трещинами больше, чем какой-либо другой участок этого купола. Похоже, именно здесь кабальеро пытались пробиться внутрь храма, сконцентрировав «би-джи»-обстрел в одной точке. Не вышло. Напор метафламма оказался недостаточен, купольное стекло не поддалось, и южане, оставив это занятие, решили поискать другой, менее трудоемкий способ вторжения. И все же оболочка «Инфинито» получила достаточные повреждения, чтобы таран трехсоттонной махины мог доделать за гвардейцами их варварскую работу. Только на сей раз не с захватнической, а со спасательной целью.
За десять секунд до столкновения я отдал Гуго команду «Стоп колеса!». Согласно моему расчету, это позволит нам прокатиться остаток пути по инерции и остановиться сразу после столкновения с куполом. Въезжать внутрь Четвертого корпуса на полном ходу я опасался. Если пролом получится недостаточно большим, «Гольфстрим» обломает себе мачту о его край. Табуиты также были обязаны это предвидеть и запастись лестницами, поскольку трап у торчащего в бреши бронеката мог оказаться заблокированным.
– Держи-и-ись!!! – проорал я в оба коммуникатора и сам покрепче вцепился в штурвал, чтобы не свалиться с ног при таране. Мне раньше не доводилось врезаться в подобные строения, и потому я не мог предугадать, насколько сильным выдастся удар. Сепилла продолжала расшвыривать позади «Гольфстрима» песок с булыжниками, и, если нам повезет, она прикроет выживших табуитов во время посадки.
Результат нашей атаки выдался одновременно и удачным, и неудачным. Нам посчастливилось вломиться на станцию с первой попытки, что избавило меня от необходимости отъезжать назад и разгоняться для повторного удара. Это, как вы понимаете, было хорошо. Плохо же то, что таран не пробил в полусфере дыру, а обвалил зараз целый фрагмент Четвертого корпуса. И не просто обвалил, а, повредив целостность конструкции, запустил процесс, который тоже являл собой разрушение, но не стремительное, а растянутое во времени.
Оглушительный раскатистый треск, что раздался вслед за ударом, напугал меня не меньше черных всполохов, безостановочно стегавших «Гольфстрим» последние десять минут. Преградившая нам путь стеклянная стена вмиг утратила остатки прозрачности, покрывшись густой сетью трещин. После чего рассыпалась на огромные осколки, похожие на глыбы льда, только гораздо более прочные.
Мой расчет оказался верен. Врезавшись носом в купол, истребитель сразу остановился, и последовавший за этим обвал разразился не над нами, а впереди. Едва ли не четверть всего строения вплоть до самой вершины ухнула вниз сверкающим стеклопадом, звеня, грохоча и круша все, что он собой накрыл. Еще несколько секунд пролом продолжал расширяться, роняя откалывающиеся с краев «льдины». Мне показалось, что таким вот образом через минуту-другую вся полусфера развалится до основания. Но чем больше разрасталась брешь, тем медленнее это происходило. И в итоге от порожденной нами лавины остались лишь единичные обломки, что падали на пол мастерской уже на безопасном от нас расстоянии.
Масштабы пролома дали нам возможность въехать в него, не повредив мачту и не опасаясь получить по голове обломком купола. Здесь он над нами больше не нависал, однако мы стали и более уязвимы, поскольку, находясь внутри станции, не могли теперь полагаться на сепиллу. Сектор ее обстрела был значительно уже бреши, что позволяло южанам подобраться к нам сзади одновременно с двух сторон. После чего враги сразу попадали в не простреливаемое нашими баллестирадами пространство, чем осложняли задачу и нам, и табуитам. Мы не могли производить посадку, давя при этом гвардейцев колесами, а монахи – успеть взойти к нам на борт до того, как захватчики им в этом воспрепятствуют.
Все складывалось отвратительнее некуда. Но, несмотря на это, я все равно скомандовал механику: «Малый вперед!» И, с хрустом давя осколки, провел «Гольфстрим» внутрь станции. Где нас уже встречали хозяева, стянувшие в Четвертый корпус, похоже, все свои оставшиеся силы – шестьдесят или семьдесят вооруженных и облаченных в доспехи селадоров. Переждав стеклопад за пределами купола и осознавая, что без боя им храм не покинуть, табуиты с ходу разбились на два отряда и бросились блокировать проходы, к которым снаружи подтягивались гвардейцы. Они не могли перебраться через завалы стекол на лошадях и потому закидывали разряженные карабины и пистолеты в седельные кобуры, дружно спешивались, брались за пики и выхватывали шпаги. С обеих сторон слышались воинственные крики и бряцанье оружием, готовым вот-вот быть пущенным в ход.
Я попытался высмотреть среди заполонивших мастерскую табуитов гранд-селадора. Но прежде чем мне удалось это сделать, мое внимание привлекло еще кое-что. Массивный кран-балка, который перемещался по проложенным над мастерской рельсам и сейчас находился в самом ее центре, удерживал на тросах в двадцати метрах от пола крупный иностальной контейнер. Тот самый, хорошо знакомый нам марсианский артефакт, который селадоры наполнили доверху выскобленными из прочих контейнеров остатками «черной грязи». И с которым у них было связано так много надежд и стратегических планов на будущее.
Едва увидев проклятый ящик, я моментально смекнул, зачем Тамбурини-старший приказал нам вторгаться именно сюда. Неизвестно, какие еще ценности беженцы хотели забрать с собой из храма, но артефакт, за который орден уплатил чудовищную цену, гранд-селадор оставлять южанам не намеревался. Вот только как теперь опустить груз к нам на палубу? Кран работал от электричества, но поскольку мы разгерметизировали купол, значит, запуск электродвигателей их сразу же уничтожит. А то и не их одни – смотря сколько метафламма будет выброшено при этом в воздух…
Тамбурини-старший и двое сопровождающих его супремо-селадоров появились в мастерской позже всех. Я заметил их, когда они взбирались по приделанной к крану лестнице на подвижную балку. В руках у них было не оружие, а ломы и монтировки. Поднимающийся последним глава ордена обернулся и помахал мне рукой. После чего, дождавшись, когда я махну ему в ответ, указал на контейнер и жестом дал понять, чтобы я подъезжал под погрузку.
Я оглянулся, быстро оценил обстановку и, приподняв сепиллу над землей – все равно сейчас она стреляла впустую, – выключать ее тем не менее не стал. Чтобы, во-первых, не дать гвардейцам взобраться по ней на истребитель, а во-вторых, позволить монахам выстроить оборону так, что рядом с атакующими южанами будет все время вращаться многотонная щетка-ерш. Это доставит им массу неудобств и сузит фронт их наступления по обоим флангам.
Опасность угодить под обвал миновала, и я свистал всех товарищей наверх, поскольку мне могла потребоваться их помощь. Остановив бронекат так, чтобы подвешенный на кране контейнер очутился над носовой палубой, я спустился с мостика и поспешил к трапу. Как долго селадоры были намерены сдерживать натиск южан, мне неизвестно. Но к моменту, когда хозяева решат отходить на истребитель, я должен сделать все возможное, чтобы их отступление прошло оперативно и без задержек.
Остатки самой могучей армии Востока и спешившаяся гвардия королевы Юга сошлись у бортов «Гольфстрима» в своей последней, решающей битве, когда я дернул за рычаг управления трапом. Обменявшись залпами из луков, арбалетов и пневматического оружия – на сей раз кабальеро обошлись без «би-джи»-пуль, коими они, видимо, опасались воевать в тесном пространстве, – непримиримые враги ринулись врукопашную. Против длинных пик Кавалькады монахи выставили свои копья и щиты. Но поскольку защитникам пришлось разделиться, каждый их отряд в отдельности проигрывал по численности ударным группам южан. Это было заметно даже беглым взглядом, стоило мне выглянуть из бойницы. И лишь ограниченная ширина проходов между краями пролома и сепиллой позволяла табуитам сдерживать ощетинившегося пиками противника.
Еще до того, как Убби поднялся на верхнюю палубу, он расслышал доносящиеся снаружи взбудоражившие его звуки битвы. Когда же северянин увидел, что возле «Гольфстрима» разыгралась не одна битва, а целых две, он и вовсе впал в нечто среднее между яростью и экстазом. И не успел еще трап опуститься, а Сандаварг уже в нетерпении подпрыгивал возле него с кистенем в одной руке и со щитом в другой.
– Даже не вздумай меня останавливать, Проныра! – пророкотал крепыш-коротыш, перехватив мой хмурый взгляд, осуждающий его самовольство. – Сейчас мое место там, внизу, и ты об этом прекрасно знаешь! Вчера, пока мы чесали задницы, а селадоры в это время воевали, я задолжал им не меньше двух десятков жизней проклятых южан. А такие долги я привык возвращать в срок и с процентами… В общем, ты меня понимаешь. И если вы будете готовы уезжать до того, как я вернусь, то уезжайте, не ждите меня. Убби Сандаварг закончит эту драку лишь тогда, когда мерзкие южные псы начнут хором вопить о пощаде!.. Мое слово!
И, проревев свой боевой клич, бросился по еще не коснувшемуся пола трапу на подмогу тем селадорам, что держали оборону у правого борта истребителя. Я проследил, как рыжая макушка северянина мелькает среди монашеских шлемов, после чего ухватил за плечо рванувшего было за Сандаваргом Тамбурини-младшего, который, очевидно, решил, что Тамбурини-старший также бьется где-то среди защитников «Инфинито».
– А ну стой! – осадил я прыткого парня и, пока он не начал протестовать, указал на висящий над носовой палубой контейнер: – Вон там твой отец, видишь? Беги к нему и узнай, возможно, ему требуется твоя помощь! – И, поручив Дарио задание, повернулся к Долорес: – А ты вставай к кормовым «Эстантам» и, как только увидишь подходящую цель, стреляй! Да не высовывайся зазря из-за щитка – хватит нам одного героя на борту!..
Последнее предупреждение являлось, в общем-то, необязательным. Малабонита была осторожнее Убби и не считала, что у нее есть невыплаченный долг табуитам. Высунувшийся из моторного отсека де Бодье вопросительно посмотрел на меня – мол, не нужно ли ему тоже, пока мы стоим, занять пост у баллестирады? Но я велел Сенатору вернуться обратно и быть готовым исполнить команду «Полный назад!». А также не спускать глаз с Физза. Привлеченный шумом, он мог ненароком выползти на верхнюю палубу, где сейчас и без него забот хватало.
Сам я остался дежурить у трапа, держа под рукой два заряженных арбалета и стараясь поменьше маячить на виду, поскольку в обшивку то и дело ударял какой-нибудь шальной болт или пуля. С моей позиции нельзя было видеть то, что творилось снаружи у левого борта. Но за идущей там дракой наблюдала с кормы Малабонита, и если на том фланге защитникам придется совсем туго, она меня об этом известит.
Зачем генерал капитула и два супремо-селадора полезли на верхотуру, выяснилось, когда они, встав поустойчивее на балках, приладили свой инструмент к крановым шестерням и начали вращать те вручную. Это позволяло крановщикам стравливать мало-помалу тросы с лебедок и опускать подвешенный на них контейнер. Между ним и палубой «Гольфстрима» было уже не двадцать метров, а намного меньше, но просто обрубить трос и уронить артефакт на палубу табуиты все равно не могли.
Наполненный доверху, он стал весить уже не три тонны, а все двенадцать. И хоть его прочность была исключительной, никто прежде не проверял, выдержит он падение или лопнет, излив свое содержимое наружу. А ведь по теории табуитов такого количества «черной грязи» должно было хватить на то, чтобы обратить в прах Столп, не говоря про истребитель. Который, если следовать их же логике, уничтожат и вовсе несколько капель этого вещества, упади они на любую иностальную поверхность.
Тамбурини-старший тоже не хотел, чтобы его сын бросался в гущу битвы, поэтому приказал ему находиться внизу и следить, чтобы спуск контейнера проходил без перекосов и нагрузка на тросы сохранялась равномерной. При ручном вращении лебедок было легко нарушить баланс груза, а сверху заметить это вовремя не представлялось возможным. И то, что селадоры вдобавок торопились, сказывалось на их аккуратности не лучшим образом.
Увы, но несмотря на обнадеживающее начало битвы, вскоре ее ход был переломлен не в нашу пользу. Виной тому стали края купольной бреши. Они продолжали трескаться и осыпаться, но уже не на пол, а на головы сражающихся. И чем с большей высоты падали обломки, тем больший вред они причиняли. И с этой точки зрения диспозицию монахов нельзя было назвать удачной. Полусфера, что веками ограждала их от превратностей внешнего мира, отныне не только перестала защищать своих хозяев, но и фактически потворствовала их врагам, коим обвал угрожал значительно меньше.
На моих глазах два сорвавшихся с высоты обломка заметно проредили строй табуитов, что бились у правого борта истребителя. Последняя глыба рухнула всего в шаге от Сандаварга, который, выставив щит и перепрыгивая через изувеченные тела монахов, тут же бросился затыкать брешь в обороне. А южане не преминули воспользоваться моментом и, пока защитники вновь не сомкнули ряды, ринулись на прорыв.
Копья были отброшены, и в ход пошли клинки. За считаные секунды темп битвы набрал максимальные обороты. Раз за разом над шлемами и шляпами дерущихся взмывал, разбрызгивая кровь, и падал обратно брат Ярнклот. И пока он неистовствовал, было очевидно, что брат Ярнскид также усердно исполняет свой долг, не позволяя кинжалам и шпагам кабальеро уязвить северянина.
Обломки купола падали и по другую сторону от «Гольфстрима». Судя по также усилившимся там крикам, грохоту и лязгу, гвардейцы теснили орден и на том фланге. Сколько еще продержатся табуиты? Попробуй спрогнозируй это, когда очередной рухнувший на них кусок стекла может в мгновение ока свести на нет все их старания.
После того как южане ринулись в пролом, они перестали стрелять «би-джи»-пулями, и я понадеялся, что так будет продолжаться дальше. И когда неподалеку от меня вдруг разразились подряд три черных всполоха, я изрядно струхнул. А Дарио, который оказался к ним еще ближе, шарахнулся от метафламма так, что даже споткнулся и загремел спиной на палубу.
Кабальеро, выпустивший по нам карабинную обойму, палил не наугад. Захватчики поняли, с какой целью мы вломились в Четвертый корпус, и вознамерились нам помешать. Изначально стрельба велась по крановщикам – простейший способ задержать погрузку. Но в суматохе битвы стрелок ошибся с прицелом, послал пули ниже – в контейнерный бок – и учинил то, на что явно не рассчитывал: перебил один из тросов.
Казалось бы, не слишком значительная неприятность на фоне всего того, что здесь творилось. Но она повлекла за собой целый каскад непредвиденных событий, определивших в итоге участь «Инфинито» и всех, кто на ней находился.
От метафламма как такового никто не пострадал. Но из-за обрыва троса контейнер резко перекосился, после чего остальные стропы взялись рваться уже одна за другой. Я с ужасом наблюдал, как двенадцатитонный ящик раскачивается над бронекатом под оглушительные щелчки лопающихся тросов, и осознавал, что его неизбежное падение – вопрос ближайших секунд. И что потом наша судьба будет зависеть лишь от прочности корпуса этого инопланетного артефакта.
И все-таки первым на палубу упал не он, а спускавшие его табуиты. Обрывок одного из тросов взвился вверх, описал в воздухе полукруг, хлестанул по балке, на которой расположились люди, и смел с нее их всех.
Супремо-селадор, которому не повезло угодить под удар первым, погиб мгновенно: он сидел на корточках, и стальная плеть снесла ему голову. Второй крановщик – им также оказался спутник Тамбурини-старшего – заработал мощнейший удар поперек поясницы и был практически переломлен пополам, словно мягкая тряпичная кукла. Сам гранд-селадор в этот момент как раз поддевал ломом лебедочный барабан, и потому сначала трос шибанул по лому, а уже потом достал до человека. Его инструмент сыграл роль защитной прокладки и не позволил генералу капитула лишиться ноги. Что, впрочем, все равно его не спасло. Сила, с какой трос выбил у него из рук лом и припечатал его к генеральскому телу, была по-прежнему сокрушительной. Тамбурини-старший слетел с крана вместе с изувеченными телами собратьев и грохнулся на палубу в пяти шагах от споткнувшегося, но уже встающего на ноги сына.
…Которому, однако, вновь пришлось упасть. Не успел он обрести равновесие, как на «Гольфстрим» обрушился сорвавшийся с последнего троса контейнер.
Низвержение на нас этой махины можно было по праву назвать судьбоносным. Случались, бывало, в моей шкиперской практике неприятности с крупногабаритным грузом, но подобные – ни разу. Раскачавшись перед падением, иностальной куб повернулся в полете одной из своих вершин вниз, да так и врезался ею в носовую палубу. Она подпрыгнула у меня под ногами, а гром от удара разнесся такой, что он перекрыл собой шум битвы. Истребитель содрогнулся, и мне, чтобы не упасть, пришлось ухватиться за борт. И когда встряска прекратилась, марсианский артефакт, пробив корпус бронеката подобно молоту-чекану, вонзился в палубу примерно на треть и торчал из нее, словно обелиск.
Я замер, боясь даже пошевелиться. Что мы увидим и почувствуем в тот миг, когда вырвавшаяся из контейнера свирепая энергия распылит окрест него на атомы все живое и неживое?..
Но секунды тикали, а я все стоял и паниковал, хотя, казалось бы, не должен был уже ни о чем думать и вообще существовать.
Неужто пронесло и контейнер таки не раскололся? Или все же треснул, но «черная грязь» еще не вступила в контакт с иносталью и наше распыление просто отсрочилось на минуту-другую? Ладно, поживем – увидим. Если, конечно, нас не прикончат раньше этого эпохального события.
Я бросился было к распластавшемуся у мачты телу гранд-селадора, но стоило мне глянуть вверх, как я опять застыл на месте, пораженный очередным грандиозным явлением.
Сорвавшийся с крана груз серьезно повредил нам палубу, но еще больший урон он нанес тому, к чему даже не прикоснулся, – куполу. Едва стихло эхо этого удара, как оно сменилось другим грохотом, раздавшимся буквально отовсюду. Сотрясение истребителя не прошло бесследно для и так рассыпающейся на осколки полусферы. Все новые и новые трещины пробегали по ней, хотя никто больше не обстреливал ее метафламмом и не таранил бронекатами. Замедлившийся было после нашего вторжения процесс ее разрушения ширился и ускорялся лавинообразным манером. Если прежде купол обваливался лишь по краям бреши, то теперь во всех его секторах из него выпадали целые фрагменты. И чем дальше, тем скорый конец стеклянной крыши Четвертого корпуса становился все очевиднее.
Как вы помните, над «Гольфстримом» обрушаться было уже нечему и нам эта напасть не угрожала. Зато ее в полной мере ощутили на себе те, кто сражался снаружи. Причем теперь, когда дерущиеся сошлись вплотную и их ряды перемешались, обломки карали всех без разбору: и хозяев, и южан. Правда, командиры последних, смекнув, что происходит, принялись наперебой выкрикивать приказы об отступлении и успели вывести часть своих бойцов из опасной зоны, благо им было куда отступать. Табуитам в принципе тоже – трап истребителя оставался опущенным. Но их осталось слишком мало, и они слишком завязли в битве, чтобы организовать собственный отход.
Создавалось впечатление, что над нами рушится само небо или же солнце разбилось на осколки и тысячами сверкающих искр осыпалось на землю. Мощь стеклопада нарастала плавно, а достигнув своего пика, сошла на нет всего за четверть минуты. За треском, грохотом и звоном не было слышно предсмертных криков тех несчастных, кто был погребен под многотонными глыбами. Но когда катаклизм отгремел, я опять не расслышал их криков и стонов, поскольку все они потонули в реве множества глоток собравшихся у купола кабальеро. Вот только рев этот почему-то не походил на победный, а скорее напоминал трагический вопль отчаяния, усиливающийся с каждой секундой.
Странный и более того – донельзя жуткий вой… Особенно беря во внимание, что оборона монахов была окончательно сломлена. Прежде на моей памяти гвардейцы никогда не сокрушались так из-за гибели своих compaceros. Даже когда вдобавок к этому получали от нас трепку. Сейчас же, после того как станция фактически перешла к ним в руки, они не ликовали, а голосили так, словно вдруг дружно пожалели о содеянном кровопролитии.
Завалы вокруг бронеката выросли почти вдвое и были обильно забрызганы кровью. Повсюду из-под них торчали покалеченные конечности, многие из которых дергались в конвульсиях, размозженные головы, а также измятые шлемы и сломанное оружие. Лишь кое-где над этим месивом из стекла и растерзанной плоти стояли, пошатываясь, редкие фигуры табуитов и южан, коим чудом довелось уцелеть под стеклопадом. Что, впрочем, для первых вряд ли могло считаться удачей. Скорее наоборот, ибо теперь на них готовилась хлынуть другая лавина – живая и не менее беспощадная.
И где-то под этими грудами стекла нашел свой славный конец один из лучших головорезов Атлантики, неустрашимый и бесшабашный северянин Убби Сандаварг, да поднесут ему теперь райские повара самую большую ложку…
– Шкипер Проныра! – вывел меня из замешательства дрожащий крик Дарио. – Шкипер Проныра, скорее сюда! На помощь! Отец зовет!..
Удивительно, но переживший удар лопнувшего троса и падение с верхотуры гранд-селадор был еще жив. Но вот чем мы могли ему помочь, я понятия не имел. Подобные тяжкие и множественные травмы умели лечить разве что в эпоху Чистого Пламени, да и то, наверное, лишь в лучших госпиталях. Возможно, на «Инфинито» с ее фантастическим по нынешним меркам оборудованием Тамбурини-старшего также сумели бы выходить. Но поскольку этот островок Брошенного мира сам готовился вот-вот стать историей, у отца Дарио не было ни малейшего шанса.
Он был еще в сознании, когда я склонился над ним, но жизненные силы утекали из него, как вода из прохудившегося бурдюка. На губах гранд-селадора пузырилась кровавая пена, и каждый вздох давался ему ценой неимоверных усилий. И все же я понял, о чем он, хрипя и кашляя кровью, мне сказал:
– Уходите!.. Быстро!.. Восток!.. Станция!.. Конец!.. Водород!.. Огонь!.. Скоро!..
А затем отвернулся от меня, схватил сына своей единственной непокалеченной рукой за плечо, с силой притянул к себе и взялся сбивчиво о чем-то говорить ему на ухо. О чем именно, я уже не слушал. Но не потому, что последние слова Тамбурини-старшего предназначались не мне, а по причине упомянутых им только что двух элементов: водорода и огня. И то, что генерал капитула перечислил их друг за другом, было отнюдь не случайностью. Я имел представление, что случается при воспламенении даже небольшого объема водорода. А учитывая, какое его количество хранилось на «Инфинито», и сколько еще его можно было накачать под оставшиеся купола из станционной скважины, грядущему самопожертвованию табуитов предстояло стать воистину грандиозным финальным аккордом падения Гексатурма.
– Полный назад! – прокричал я выглядывающему из моторного отсека Сенатору и бросился поднимать трап, по которому к нам на борт так и не поднялся ни один защитник храма. Гранд-селадор не уточнил, когда именно здесь разразится метафламмовая буря. Но, надо полагать, пока кабальеро не захватили другие корпуса станции, табуит, обязанный ее взорвать, этого не допустит. Ведь он наверняка следит за всем происходящим здесь и увидит убегающий «Гольфстрим» с погруженным – или, вернее, сброшенным – ему на палубу ценным артефактом.
Трап следовало убирать незамедлительно. Огибая торчащие из фундамента остатки купольного основания, к нам устремилась чуть ли не вся спешившаяся Кавалькада. Вопли, которые она при этом издавала, не стали ни на йоту радостнее и были все так же исполнены гнева и отчаяния. Гвардейцев сдерживали груды обломков, которые тем приходилось преодолевать, и отчасти – выжившие селадоры, что вступали с врагом в свою последнюю схватку и гибли, пронзенные одновременно десятком клинков. Эти возникающие на пути южан препоны давали нам время на то, чтобы успеть поднять сходни. Однако когда моя рука взялась за рычаг, я не дернул его, поскольку мой взгляд упал на согбенную ковыляющую фигуру, неожиданно нарисовавшуюся возле правого заднего колеса.
Этот тип сгорбился и хромал, потому что был ранен да вдобавок тащил на себе громоздкую ношу. Только по этой ноше – а точнее, лишь по ее половине – я смог опознать странного человека, спешащего, несомненно, к трапу «Гольфстрима»…
Какая опасность должна была гнаться за Убби Сандаваргом, чтобы он, удирая от нее, бросил своих братьев Ярнклота и Ярнскида, если даже остервенелая Кавалькада не являлась для этого достаточно веским поводом? Более того, залитый кровью с ног до головы северянин ухитрялся нести свое богатство в одной руке: намотав кистень на руку, а щит зажав под мышкой. Другая рука крепыша-коротыша удерживала на плече груз, который я поначалу принял за продолговатый тюк. Но, присмотревшись и обнаружив на «тюке» доспехи, я понял, что на самом деле это вовсе не тюк, а человеческое тело.
И не было бы в героическом поступке Убби ничего удивительного, принадлежи это тело какому-нибудь табуиту. Но нет, судя по одежде и доспехам, наш бесстрашный друг тащил на себе… кабальеро! Причем довольно упитанного и выглядевшего заметно выше и тяжелее самого Сандаварга.
Неуклюже скользя ороговевшими босыми пятками по стеклу, северянин находился в нескольких шагах от нас, когда Сенатор дал «Гольфстриму» задний ход. И так едва не падающему от ран и изнеможения Убби пришлось поднажать, дабы настичь удаляющийся от него край сходней. Взревев, он рывком преодолел оставшееся расстояние и буквально рухнул на трап ниц, уронив на него свои иностальную и живую (сомнительно, чтобы наемник стал рисковать из-за трупа) ноши. А затем покатился вместе с ними по наклонной плоскости на палубу, поскольку я не стал дожидаться, пока Сандаварг встанет на ноги, и рванул рычаг лебедки вниз, включив максимальную скорость подъема.
Вставшая вертикально тяжелая плита трапа отрезала нас от галдящей Кавалькады. Теперь, когда мы рванули прочь от станции, мне следовало срочно возвращаться на мостик. Однако в эти мгновения я был не в силах сделать даже шага. Моя оторопь объяснялась просто и была бы понятна любому обитателю Атлантики. Прямо передо мной, распластавшись на палубе, лежала единственная причина того, почему кабальеро оглашали округу не победными кличами, а воплями гнева и отчаяния. И причина эта представляла собой то самое тело, какое ценой адских усилий доставил к нам на борт Убби.
Тело это могло считаться лучшим добытым им в своей жизни боевым трофеем. Таким, в сравнении с которым даже убийство Сандаваргом вакта выглядело бы уже не так впечатляюще. И впрямь, кому еще из ныне живущих земляков нашего северянина доводилось похищать из-под носа у Кавалькады ее команданте, дона Балтазара Риего-и-Ордаса?..