Аркис-Грандбоул стал крупнейшим городом северной Атлантики по двум причинам. Главная из них – это, разумеется, его географическое расположение. Фактически отсюда начинались три крупнейших западных караванных пути, что были проложены по каньонам Атлантис, Кейна и Зеленого Мыса. Сюда же тянулось большинство всех караванов, идущих по ним в обратном направлении. Тут сходилась половина восточных гидромагистралей, и каждый третий прибывший в город танкер сливался в местные водохранилища. Благодаря бесперебойным поставкам воды и разветвленной оросительной системе Аркис-Грандбоул был окружен гигантским кольцом полей, садов и фруктовых рощ. А в самом городе имелась даже такая немыслимая роскошь, как парк с фонтанами. Ну и как можно не упомянуть о знаменитом Сердце Мира – пригородном рынке, где можно раздобыть все, что угодно – хватило бы только терпения объехать километры развалов, лотков и торговых палаток.

Второй причиной, по которой Аркис-Грандбоул превосходил по количеству населения своего собрата по западную сторону Хребта – Аркис-Гамильтона, – был священный статус, коим обладала столица восточной Атлантики. Наши историки так и не пришли к единому мнению, что возникло раньше – Аркис-Грандбоул или церковь Шестой Чаши. Но одно известно точно: вначале появилась сама Чаша. Без нее ни тот, ни другая либо не зародились бы вообще, либо зародились, но существовали ныне в другом облике и под другими названиями.

Великая Чаша, она же Сосуд Ангела и Колыбель Новой Веры!

Как любой из перевозчиков, я могу говорить о ней совершенно беспристрастно. Среди нашего брата принято поклоняться не Чаше, а богине Авось, вера в которую сводится к соблюдению лишь одной заповеди: молись, когда тебе действительно хреново, а в остальное время не докучай покровительнице своим нытьем. Отсюда, соответственно, и вывод: чем реже мы возносим молитвы и отвлекаем ими Авось, тем больше шансов, что она расслышит голос того перевозчика, кто действительно нуждается в ее помощи. Очень практичная, необременительная религия, согласитесь.

В церкви Шестой Чаши все иначе, ведь недаром она величает себя единственной законной дщерью всех церквей Брошенного мира. Уйма заповедей, ритуалов, непременное посещение служб, регулярные пожертвования, целый свод молитв на все случаи жизни… И – вечная надежда, что Септет Ангелов расслышит твой голос среди тысяч обращенных к нему других голосов. Неудивительно, что прагматичные Проныры предпочли в свое время культ Авось. Вероятность выпросить у нее помощь была не ниже и не выше, зато хлопот и затрат в связи с этим возникало не в пример меньше…

Однако стоп: раз я пообещал говорить о Церкви беспристрастно, значит, придется оставить эти предвзятые сравнения и перейти к голым фактам. Пусть они отвечают сами за себя, тем более что спорных среди них практически нет.

Итак, вначале была Чаша…

Или нет, как ни крути, а придется начать рассказ об Аркис-Грандбоуле с более давних времен. А именно – с года Всемирного Затмения. Бесспорно, самого тяжелого года в долгой истории Человечества.

Каким был мир в эпоху Чистого Пламени, можно узнать, если подняться к его рубежу, на край любого крупного атлантического плато, не обязательно Великого. Также не обязательно при этом рисковать: пересекать рубеж и подниматься выше – туда, где воздух сильно разрежен, а небо даже днем остается черным и звездным. Все, что вы захотите выяснить, найдется в избытке у края плато.

Не обращайте внимание на следы метафламма. Сделайте вид, что их нет, и просто включите вашу фантазию. И тогда, уверяю, вам не составит труда увидеть в выжженных солнцем руинах прежние величественные строения, в ржавых, измятых остовах – изящные скоростные автомобили, а под грудами рассыпанного повсюду мусора – шоссе и улицы, по которым те автомобили ездили. И, конечно, вы сможете представить хозяев Брошенного мира, что обитали в этих домах, водили эти машины и ходили по этим улицам, понятия не имея, где и в каких условиях придется жить их немногочисленным потомкам.

Попробуйте, напрягите воображение, и все у вас получится. Не так уж давно мы стали теми, кто мы есть сегодня, чтобы наша генетическая память не помогла нам воскресить картины безвозвратно исчезнувшего прошлого.

Год, по прошествии которого Ад и Рай в представлении человека поменялись между собой местами, был неспроста назван годом Всемирного Затмения. Первыми признаками надвигающейся беды стали круглые черные пятна, что возникли из ниоткуда и были видны на ночном небосклоне по всей Земле. В течение двух суток они непрерывно росли и сначала закрыли собой три четверти звезд, а затем, буквально в один день, – Солнце и Луну.

Планету окутала тьма. Но не кромешная, поскольку заслоняющие свет пятна не соединились между собой, и в эти разрывы наши светила продолжали изливать на Землю свои скупые лучи. Днем небо над ней напоминало куполообразную сияющую клеть с круглыми отверстиями, которая ночью чернела и покрывалась блестками звезд. Во всем этом, безусловно, присутствовала своеобразная и грандиозная красота. Вот только столкнувшиеся с неведомым космическим ужасом земляне вряд ли могли оценить ее по достоинству.

Тьма принесла за собой холод, страх и панику. На фоне разгоревшихся повсюду беспорядков мало кого удивило известие о том, что покрывшая планету «скорлупа» располагается от ее поверхности на высоте восьмидесяти тысяч километров и является искусственным металлическим сооружением. И без официального заявления ученых мир уже готовился к встрече с инопланетными братьями по разуму. Правда, было все еще неясно, чем именно их встречать: цветами или ядерными ракетами.

Заключившая планету в панцирь, эскадра из ста девяноста пяти летающих тарелок недолго пребывала в бездействии. На посылаемые им сигналы все они спустя неделю ответили дружным запуском ста девяносто пяти грибовидных объектов. Каждый из них вылетел из центра своей «тарелки» и устремился к Земле шляпкой вперед по строго вертикальной траектории. Синхронность вылета объектов и равномерный разброс предполагаемых мест их приземления указывали на то, что нас подвергли орбитальной бомбардировке, после которой с поверхности планеты исчезнет все живое. Или же, что более вероятно, сама она будет обращена в пыль – размеры бомб и их количество указывали именно на это.

«За что?!» – очевидно, этим вопросом были озадачены земляне в последние, как они тогда думали, минуты жизни человеческой цивилизации. Вопрос, на который мы до сих пор продолжаем строить догадки и, вероятно, никогда не получим конкретный ответ.

Цивилизация выжила, хотя приземление Столпов и впрямь было сродни массированной всепланетной бомбардировке. По мере приближения к Земле их наконечники разгорались белым пламенем и распадались на куски. Вместе с этим замедлилось и снижение объектов, скорость которых плавно уменьшилась примерно в пять раз. Это, однако, не касалось их отработавших тормозных устройств. Они посыпались с небес градом разновеликих обломков, чей вес варьировался от нескольких десятков до миллиардов тонн. Последних – таких, как, например, будущий Антильский полумост, – было немного, и грохнулись они по большей части в океан, что также смягчило последствия их падения. Которое, впрочем, стало лишь короткой прелюдией к посадке Столпов, вызвавшей куда более глобальную катастрофу.

Если сравнить размеры любого из них с размерами Великой Чаши, становится очевидно, что она являлась не обломком, а цельной деталью тормозной системы Столпа – судя по всему, ее корпусом. На это также указывает форма инопланетного артефакта, похожего и на чашу, и на перевернутую грибную шляпку. Плюхнувшись в Атлантический океан западнее островов Зеленого Мыса, он ушел на дно, где и пролежал до тех пор, пока океанские воды не высохли и не открыли миру это внеземное чудо.

Разумеется, церковь Шестой Чаши имеет свою, более поэтичную версию тех стародавних событий. Опираясь на древнейшие библейские трактаты, предвещавшие Конец Света, адепты новой веры – септиане – видят в инопланетном вторжении Апокалипсис, и он, по их мнению, еще не закончился. Дабы не вдаваться в дебри чуждого мне учения, замечу лишь вкратце, что нынешняя Церковь молится Септету Ангелов, которые пролили на землю шесть чаш гнева господнего и готовы вылить последнюю. Ее уже занес над миром глава Септета Метатрон, но обращенные к нему истовые молитвы септиан удерживают его руку от совершения финальной кары. И если у него все-таки иссякнут сомнения и он выплеснет на нас содержимое своего сосуда, раздастся глас с небес, а мир охватит целая череда чудовищных напастей. После чего он стремительно покатится в тартарары, куда ему, и так стоящему одной ногой в могиле, давно пора бы провалиться.

Где разбросаны другие пять опорожненных ангельских чаш, Церковь умалчивает. Но шестая – та, от которой якобы пересохли океаны – нами давно обнаружена. И более того – приспособлена для жизни. Однако случилось это лишь полвека спустя после того, как на планету рухнули без малого две сотни стальных башен и жизнь на ней, казалось, была полностью уничтожена.

Несмотря на то что перед входом в атмосферу падение Столпов замедлилось, они все равно столкнулись с Землей достаточно жестко. Порожденные ими сейсмические толчки привели к свирепому землетрясению, всколыхнувшему весь мир, от полюсов до экватора. Взбудораженные океаны выплеснулись на берег исполинскими волнами, а вздыбленная земная кора взметнулась в воздух миллиардами тонн пыли. С ней смешался дым, пар и удушливые газы от миллионов пожаров и взрывов, что неминуемо охватили планету вслед за прочими катаклизмами. И без того заслоненная от солнца эскадрой летающих тарелок, она за считаные минуты утонула в кромешном мраке и хаосе, в котором напропалую хозяйничала смерть, выкашивающая людей целыми многомиллионными городами.

Как долго длилось Всемирное Затмение, никто сегодня толком не знает. Я слышал разное: от двух недель до восьми месяцев. Известно лишь, что однажды непроглядная тьма превратилась в приемлемые для жизни сумерки, а впоследствии рассеялись и они. И когда небо над миром худо-бедно прояснилось, его облетели две новости: хорошая и плохая. Первая обнадеживала тем, что панцирь вокруг Земли исчез бесследно и ничто опять не мешает солнцу согревать ее своими лучами. Вторая новость, однако, не позволяла в полной мере радоваться вернувшемуся теплу и свету, поскольку все сброшенные с орбиты стальные башни остались здесь. И, похоже, остались надолго.

Они изуродовали планету так, как уродуют лицо высыпавшие на нем прыщи. За время Затмения Столпы глубоко вгрызлись в землю и океаническое дно, да к тому же раздались ввысь и вширь. Внутри и наверху этих циклопических сооружений днем и ночью кипела непонятная жизнь, стальная поверхность башен постоянно видоизменялась, а между их вершинами сновали загадочные летательные аппараты, едва различимые с земли невооруженным глазом. Ниже пришельцы не спускались и на контакт по-прежнему не шли. Впрочем, истосковавшимся по солнцу, ввергнутым в разруху и изрядно поредевшим землянам было тогда не до поиска общения с инопланетным разумом. Свыкшись с его присутствием, они начали мало-помалу восстанавливать привычный мир, с опаской косясь на зловещие монументы и гадая, чего еще от них можно ожидать.

Странное это было вторжение.

Братья по разуму, о встрече с которыми мы грезили с незапамятных времен, наконец-то добрались до Земли. Судя по их технике, они заметно опережали нас в развитии. Но сам факт использования ими механических устройств говорил о том, что развиваемся мы примерно одинаковым курсом и, стало быть, установление между нами контакта теоретически возможно.

На практике же выходило то, что гости напрочь игнорировали нас, хозяев третьей планеты от Солнца, будто мы были для них пустым местом. Они не искали с нами дружбы и не истребляли целенаправленно (надо полагать, стремись они к этому, человечество вообще не дожило бы до окончания Затмения), а попросту не замечали людей, прилетев на Землю с одними им ведомыми целями и взявшись устанавливать на ней свои порядки. Ну а нам, дабы выжить, оставалось лишь приспосабливаться к ним ценою новых жертв и лишений.

Самую значительную утрату мы понесли на исходе года Великого Затмения, когда над Столпами загорелось видимое и поныне синее свечение. Спустя сутки, как оно было обнаружено, люди во всех концах мира почувствовали: воздух изменился – обрел ощутимую сухость и странный запах. Не то чтобы неприятный, скорее – чужеродный. И дышать им вроде бы тоже стало полегче.

А еще через сутки он начал уничтожать то, что не смогли уничтожить Столпы. Также повсеместно и в огромных масштабах. И, естественно, убивать. Вновь напропалую и тысячами. В лучших традициях начатого год назад Конца Света…

Человечеству потребовалось не одно тысячелетие, чтобы приручить огонь. Чтобы полностью отказаться от него, нам хватило считаных дней. Пронесшаяся по миру буря смертоносных черных всполохов быстро отвадила людей от огня и электричества. Последнее перерождалось в метафламм реже, но зато последствия каждого такого перерождения всегда были ужасающими. Искорка, проскочившая между контактами электрического устройства, разрушала его изнутри, порождая при этом множество новых искр и еще более катастрофических разрушений.

Люди лишились последних электростанций еще до того, как сумели понять, что их уничтожило. Люди не могли зажечь спичку, потому что она убивала вокруг себя все живое в радиусе трех метров. Люди боялись дотрагиваться до металла и были вынуждены отказаться от шерстяной и прочей одежды, которая при контакте с телом билась статическими разрядами, способными теперь пробить в нем дыру величиной с кулак. Люди, что пережили вторую инопланетную напасть, поголовно заболели тяжелой формой пирофобии, передавшейся затем по наследству нам – их потомкам. Однако тот факт, что мы все же появились на свет, убедительно доказывает: психическая болезнь наших предков являлась не злом, а исключительным благом. И тот, кто ею не заразился, был в новом мире не жилец.

Дальнейшие постигшие Землю метаморфозы происходили уже не так стремительно.

На протяжении полувека Вседержители планомерно уродовали планету, пока она не обрела нынешний, более-менее устойчивый облик. С каждым годом уровень Мирового океана опускался все ниже, запасы пресной воды иссякали, а дышать в горах и вдали от морских побережий становилось все труднее и труднее. Люди мигрировали вслед за уходящим океаном, постепенно обживая пригодные для обитания участки обнажающегося дна. Поначалу – вблизи устий крупных рек, что продолжали течь еще несколько лет после того, как Атлантику стало возможно пересечь пешком. Затем, когда из всех источников пресной воды в мире остались лишь антарктические и гренландские льды, люди потянулись на север и юг, но холод и невозможность развести огонь остановили их. Впрочем, выход из положения был вскоре найден, ведь к тому времени человечество уже вовсю пользовалось дарами Столпов, щедро разбрасывающих окрест себя всевозможную иносталь. И редко, но все-таки регулярно – двигатели безостановочного вращения, Неутомимых Трудяг. А уж заставить отходы внеземных технологий послужить на благо людям было проще простого – умельцев в народе всегда хватало. Особенно во времена, когда от их смекалки зависело, без преувеличения сказать, выживание целого мира.

Земля менялась, и мы менялись вместе с ней. Не хочется говорить «медленно вымирали», хотя даже самому недалекому обитателю Атлантики ясно: южные льды столь же не вечны, как и исчезнувшие полвека назад северные. Мы завидовали предкам, жившим в эпоху, когда гибель нашей цивилизации казалась чем-то туманным, далеким и совершенно нереальным. Их будущее виделось им воистину светлым и желанным. Наше было предопределено, как падение на скалы – для сорвавшегося в пропасть человека. Короткий свободный полет и неизбежная гибель – вот и все перспективы.

И все-таки мы продолжали существовать, забыв об огне, дыша переработанным Вседержителями воздухом, ходя по дну осушенных ими океанов и грызя антарктический лед, утешаясь, что на наш-то век его точно хватит. Мы были неистребимы, а также упрямы и донельзя наивны в своей надежде остаться на этой планете, которая давно нам не принадлежала. Наш мир исчезал вместе с нами, словно песок, сдуваемый ветром с камня. Но мы – песчинки – все еще цеплялись за его поверхность, поскольку такими уж «шершавыми» устроила нас природа, с чьими законами нам по-прежнему приходилось считаться…

Но вернемся к Аркис-Грандбоулу, пройти мимо которого у нас, как и у идущего на запад каравана, при всем желании не получится.

История зарождения крупнейшего города восточной Атлантики неразрывно связана с историей последних дней Брошенного мира. Рухнувшая в океан и уцелевшая при падении деталь тормозной системы Столпа была найдена спустя полвека одним из крупных кланов, мигрирующих по Атлантике в поисках нового пристанища. Найдена и сей же час захвачена, потому что лучшего места для основания города в современном мире было попросту не сыскать.

Дабы представить, что открылось взору первооткрывателей Великой Чаши, возьмите круглый, без ручек таз, заройте тот на три четверти в песок – причем не ровно, а чуть наискось, – а затем насыпьте и в посудину столько песка, чтобы его уровень снаружи и внутри сравнялся. Ну и в довершение вообразите себя букашкой, которая ползет и вдруг натыкается на торчащий из земли железный обод таза – высокую неприступную стену, замкнутую в идеальное кольцо. Само собой, что и те кочевники никак не прошли мимо возвышающегося посреди пустыни монументального артефакта.

Крен Чаши на юг позволил скитальцам заглянуть ей внутрь с окрестных возвышенностей. Выяснилось, что в ней нет ничего, кроме толстого слоя песка и камнеила. Однако перелезть через барьер вот так запросто не представлялось возможным. Его высота в самом низком месте составляла больше десяти метров, а на приподнятой северной стороне – все полста. Брешей в стене опять-таки не было. Вдобавок она имела заметный уклон наружу, который лишь усложнял штурм иностального периметра; за счет этого уклона и возникла подтвержденная позже гипотеза, что артефакт являет собой сегмент сферы, а не утопленное в земле широкое кольцо.

Но кочевники не отчаялись. Перед ними раскинулась идеальная площадка для постройки города: обнесенная уже готовой крепостной стеной территория диаметром порядка четырех километров. И не беда, что в ней нельзя было пробить ворота. Обрадованные находкой скитальцы спешно призвали на подмогу дюжину дружественных кланов – места для жизни в Чаше всем им хватило бы в избытке – и взялись возводить у южной части периметра насыпь. Такую, чтобы по ней можно было войти в будущий город поверх стены. А в случае нападения – быстро перекрыть врагам путь внутрь. За это отвечал длинный подъемный мост, сооруженный на вершине наклонной насыпи и соединяющий ее с барьером. Ради пущей неприступности она не подходила вплотную к периметру, отстоя от него аккурат на длину моста.

Впоследствии низкий участок обода Чаши был наращен иностальными плитами, в которых были проделаны полноценные ворота, а насыпь и мост – расширены и укреплены для проезда бронекатов и танкеров-водовозов. Также вокруг городской стены появился оборонительный ров, чье дно загромождали ощетинившиеся шпангоутами остовы древних кораблей. Стремительно отстраивающийся город быстро снискал широкую известность. И к нему со всей восточной Атлантики начали стягиваться кочевники, которые еще не отыскали на ее просторах подходящего места для жизни. Те из них, кому по той или иной причине запрещали селиться внутри крепости, не отчаивались и оседали за ее пределами, пополняя ряды крестьян, что уже размечали пригородные земли для будущих ферм, садов и полей. А когда были открыты караванные пути на запад, Аркис-Грандбоул начал и вовсе жить припеваючи за счет стягивающихся к нему купцов и перевозчиков. И это не считая религиозных паломников, которых здесь также собиралось немало.

Храм Семи Ангелов был построен в городе наряду с первыми зданиями и сразу стал крупнейшим в Атлантике культовым сооружением. Основавшие Аркис-Грандбоул дружественные кланы были весьма религиозны и не пожалели сил и средств на возведение святилища. Еще бы, ведь ему надлежало стоять не где бы то ни было, а внутри самого Ангельского Сосуда! Когда именно внеземной артефакт был признан Шестой Чашей – до строительства насыпи или во время него, – точно неизвестно. Но сравнение получилось настолько удачным, что новая вера распространилась по миру всего за пару лет. А ее неофиты взялись стекаться в город еще до того, как храм был завершен.

Объявив Вседержителей пособниками злейшего врага правоверных – Багряного Зверя, а Столпы – сваями, на которых зиждется его престол, отцы-основатели Церкви сделали, однако, оговорку: пользование иносталью есть дело ангелоугодное, ибо бороться с врагами их же оружием отнюдь не возбраняется. Поэтому и символ над святилищем – двукрылая чаша – был тоже изготовлен из столпового металла. Увенчанный ею храмовый шпиль гордо возвышался над Аркис-Грандбоулом, красноречиво подчеркивая святость сего места, коему было суждено стать Колыбелью Новой Веры…

И именно сюда три с лишним столетия спустя прислужник Владычицы Льдов, дон Риего-и-Ордас, пригнал мой бронекат, который преподнесли ему вингорцы в обмен на двадцать танкеров воды! Отсюда же «Гольфстриму» вскоре предстояло отправиться прямиком на Юг. Сразу после того, как здешние мастера-клепальщики вскроют контейнеры Макферсона и заодно – о ужас! – переделают мой трудягу-буксир в истребитель. Иными словами, превратят его в один из множества иностальных монстров, что патрулируют подступы к Антарктиде и отпугивают от нее всех, кто еще помимо Владычицы хочет наложить лапу на тамошние сокровища.

Бедный, бедный «Гольфстрим»! Даже тебе, машине, приходится расплачиваться за мои ошибки! Воистину, нет и не будет прощения Еремею Проныре Третьему на этой многострадальной земле!..

– …Сведения насчет «Гольфстрима» верные. Савва Мизгирь собственными глазами видел, во что эти сволочи его превратили, – молвил я дрожащим от бессильного негодования голосом, переступив порог гостиничной комнаты. После чего налил себе из жбана полную кружку кактусидра, залпом осушил ее и, утерев рукавом рот, добавил: – Похоже, это конец! Раз нашего буксира больше нет, значит, и контейнеры нам тоже не вернуть.

– Что-то я, шкипер, плохо тебя понимаю, – нахмурился развалившийся на койке Убби. – Твоя развалюха цела и стоит в мастерской этого… как его… Синклера. Контейнеры лежат там же. Мы торчим уже не в тысяче километров, а всего в пяти кварталах от них. И вдруг сегодня ты приходишь и заявляешь, что все пропало и ничего у нас не выйдет. Какого пса, спрашивается?! Если ты надумал меня разыграть, то знай: я подобные шутки с детства не перевариваю.

– Что тут может быть непонятного? – Я уселся на стул и, откинувшись на спинку, скрестил руки на груди. – Дон Балтазар надавил на бургомистра Аркис-Грандбоула, и тот передал ему в подчинение Вика Синклера и всю его артель. Если тебе неизвестно, кто такой Синклер, то знай: он – лучший механик по эту сторону Хребта, собравший для Владычицы половину ее боевых бронекатов. И раз ему приказали взяться за «Гольфстрим», значит, теперь это уже не наш буксир, а совершенно другая машина. Смекаешь, что к чему?

– Нет. По мне, что одна четырехколесная развалюха, что другая – невелика разница. – Сандаварг потянулся и зевнул. В маленькой трактирной гостинице, где мы сегодня жили, он откровенно скучал. Здесь было так тесно и многолюдно, что наемник даже не имел возможности поупражняться с кистенем. Не говоря уже о том, чтобы пустить его в дело. Околачивающийся в трактире сброд шарахался от свирепого северянина как от чумного, а ищущие приключений рубаки не робкого десятка в эту дыру не забредали. И кабы не владелица таверны – веселая толстушка-вдова Бригитта, – у которой Убби пропадал едва ли не каждую ночь, он бы, наверное, и вовсе загнулся тут от тоски.

– Хорошо, представь себе, что кто-то украл у тебя братьев Ярнклота и Ярнскида и переделал первого в булаву, а из второго склепал для себя доспехи. – Я решил донести до Сандаварга свою мысль наиболее понятным ему способом. – Ты, конечно, нашел вора и свернул ему шею, но станешь ли ты после этого снова пользоваться отобранными у него вещами? Тем более что они окажутся тебе совершенно не по размеру.

– А что, управлять другой развалюхой для тебя так же трудно, как мне – драться в тесных доспехах? – ответил вопросом на вопрос северянин.

– Трудно – не то слово, – покачал я головой. – Знаешь, что Синклер сделал с «Гольфстримом»? Пока бронекат Мизгиря стоял под разгрузкой, Савва успел поболтать со знакомым клепальщиком. И тот, бахвалясь, сам показал ему, во что их артель может всего за месяц превратить обычный буксир. Вик оставил нетронутыми лишь Неутомимого Трудягу и колеса. Все остальное – от рамы до марсовой мачты – было заменено. Ходовая часть расширена в полтора раза и примерно во столько же увеличена база. Корпус, соответственно, тоже. Добавилась еще одна палуба – орудийная. На ней установлены не какие-то «Сморкачи» и «Плаксы», а, ты не поверишь, пара автоматических систем залповой стрельбы «Сембрадор», на которых Синклер просто помешан! Каждый из этих палубных комплексов может делать по два залпа в минуту, выпуская зараз дюжину тяжелых двухметровых гарпунов. Ради этого Синклеру пришлось усовершенствовать шасси, сделав поворотными не только передние, но и задние колеса. Отныне «Гольфстрим» может крутиться на месте, как гоняющаяся за своим хвостом шавка, ведя непрерывный обстрел цели попеременно с двух бортов! А также отклоняется от прямого курса, не меняя положения корпуса! Я уже не говорю про усложненную на порядок раздаточную систему двигателя, обычные легкие баллестирады, носовой таран и кормовую роторную катапульту-сепиллу! Целый месяц артельщики Вика работают в три смены не покладая рук. И если бы мы заранее не сказали Мизгирю, что они переделывают наш «Гольфстрим», сам Савва его ни за что бы не опознал.

– Эй-эй, шкипер, полегче! Осади, а то у меня сейчас голова расколется от твоих роторов и сепилл! – взмолился Сандаварг, закрыв уши ладонями. – Короче, ты просто испугался, что не совладаешь с крутым норовом этой новой развалюхи… или как ее там?

– Истребитель, – подсказал я. – Теперь это чудовище называется истребителем. И чтобы управлять им, нужна команда как минимум из восьми человек. Это во-первых. Во-вторых, мне потребуется время, чтобы разобраться в новом управлении и приноровиться к возросшей маневренности. В противном случае я даже не проведу истребитель по городским улицам и не перееду по насыпи через стену. Времени на тренировку у меня явно не будет, а за пределами Аркис-Грандбоула, когда «Гольфстрим» возьмет курс на Юг, нам его не захватить. Как видишь, и здесь все хуже некуда. В-третьих, угон боевого бронеката – это преступление уже иного толка. Сбагрив контейнеры, я планировал сбежать на Север, подальше от этих многолюдных мест, и поработать пару лет на твоих земляков. Однако угнав теперешний «Гольфстрим», мне не скрыться на нем от Кавалькады даже за каньоном Чарли Гиббса. С потерей обычного буксира Владычица еще смирилась бы. С угоном крепости на колесах – никогда. И в-четвертых, у нас до сих пор нет механика. А без него я на таком серьезном бронекате – как без обеих рук.

– Вот незадача! – проворчал Убби, почесывая живот. – А какое хорошее было утро, загрызи тебя пес! Моя женщина накормила меня завтраком, я принял ванну, побрился и начал подумывать, а не вздремнуть ли мне до обеда. Но тут пришел Проныра и отбил весь сон… Знаешь, шкипер, какая из твоих дурных привычек самая опасная? Всегда, как только ты заводишь со мной речь о трудностях, у меня прям рука чешется размозжить тебе голову. Даже не знаю почему. То ли ты все время не под настроение пристаешь ко мне с подобными разговорами, то ли паниковать раньше времени начинаешь, а я от этого бешусь, то ли талант у тебя такой – превращать любую проблему в стихийное бедствие.

– Есть и хорошие новости, – поспешил добавить я. – Синклер так и не сумел вскрыть контейнеры. Мизгирь сказал, они разложены на полу в том же цеху, где стоит «Гольфстрим». Все вроде бы на месте, ни один не взломан. Спрашивать, что это такое, Савва не стал – побоялся вызвать к себе подозрение. Впрочем, сомневаюсь, чтобы и артельщикам Вика сообщили раньше времени, что они найдут в тех ящиках.

– Ну ладно, хоть это радует, – слегка подобрел северянин. – А как насчет дона Балтазара? Мизгирь выяснил, когда он вернется за грузом и развалюхой?

– Артельщик обмолвился, что главный цех, где они находятся, должен освободиться через неделю. Синклер нервничает, боится, что не поспеет ко сроку с регулировкой ходовой части истребителя. Возле него, само собой, постоянно дежурят десятка полтора-два кабальеро. И еще с полсотни гвардейцев околачивается в городе на случай, если кто-то покусится на их трофеи.

– Не забывают, песьи дети, что прибрали к рукам чужое! – злорадно осклабился Убби. – Боятся справедливого возмездия. Чуют, что хозяева вот-вот вернутся за своим добром!.. Значит, говоришь, неделя? Ладно, время еще есть. Не придумаем ничего получше, будем действовать так, как я сказал: устроим засаду прямо на подъемном мосту. Запрыгнем на «Гольфстрим» с воротной арки, дадим брату Ярнклоту прогуляться по палубам, а затем рванем от Кавалькады как тогда, в западных предгорьях Хребта…

– Команда. Незнакомое управление. Попытка угона боевого бронеката. И главное: механик! – загибая поочередно пальцы, напомнил я Сандаваргу о наших проблемах, нуждающихся в срочном решении.

– О команде забудь, – отрезал тот. – Если я найду тебе помощников в Холодном квартале, а кто-нибудь из них в драке с кабальеро погибнет или попадет под арест, нашу местную общину ждут крупные неприятности. А у нас и без того их здесь хватает – жандармерия давно ищет повод изгнать из города неугомонных северян. Искать помощь в другом месте слишком опасно. В Аркис-Грандбоуле слухи разносятся быстрее метафламма. Могу лишь пообещать, что я сам готов вступить в твою команду и выполнять на борту развалюхи все твои приказы. Даже могу стать механиком, если понадобится. В незнакомом управлении ты, полагаю, разберешься на ходу – поди не первый год за штурвалом стоишь. Про угон вообще молчу. Нас так и так приговорили к смерти, поэтому не о чем переживать: одним беззаконием больше, одним меньше. Ну а в остальном…

В дверь номера негромко постучали. Я вздрогнул, но Убби даже не пошевелился, лишь снова зевнул и, махнув рукой, сказал:

– Все в порядке, можешь открыть. Если бы она притащила за собой кабальеро или жандармов, те уже топали бы вокруг трактира своими сапогами. Эти псы тут хозяева и не привыкли ходить по городу на цыпочках.

Я отпер дверь и впустил вернувшуюся с рынка Малабониту. Она прошмыгнула в номер и сразу припала к жбану с кактусидром. По ее растрепанному виду было заметно, что она торопилась. Ей явно удалось разузнать в Сердце Мира кое-что любопытное и не терпелось с нами этим поделиться. Однако первым делом Долорес все же исполнила поручение, данное ей, похоже, минуту назад у трактирной стойки.

– Твоя толстуха велела передать, что ждет тебя через полтора часа после ужина, – отставив жбан, обратилась Долорес к северянину. – И еще попросила, чтобы ты оказал ей услугу и подстриг ногти на ногах. А иначе она высчитает с тебя за все простыни, какие ты у нее порвал.

– «Толстуха»! – передразнил Убби Малабониту, подтянув колени к груди и критически ощупав то, что могло ввергнуть его в нежелательные расходы. Затем проверил пальцем остроту своего ножа и вмиг приуныл. Грядущая стрижка наемничьих ногтей, похоже, грозила затянуться до самого вечера. – Сколько презрения я слышу в твоем голосе, женщина, победившая вакта! Пойми, что истинная красота должна быть практичной, а не только ласкать глаз. Да будет тебе известно, что чем пышнее женское тело, тем лучше оно согревает мужчину. Вот почему у нас, северян, испокон веков не любят худышек и боготворят толстушек. И тебе, южанке, которую муж собирается увезти на Север, надо бы завидовать роскошным фигурам наших женщин, а не смеяться над ними.

– И что бы вы делали со мной в каньоне Дельгадо, будь я такой северной раскрасавицей? – фыркнула Долорес. – Грелись бы на мне по очереди, пока от жажды не передохли?

Вместо ответа Сандаварг лишь хохотнул и капитулирующе поднял ладони. Возразить на столь сокрушительный контраргумент ему было нечем.

– Ладно, любитель толстушек, хватит трепаться о всякой ерунде. Я не затем сюда с рынка как пришпоренная неслась, чтобы твои дурацкие советы насчет моей фигуры выслушивать, – подытожила Малабонита их с Сандаваргом пустопорожний спор, после чего перешла к делу: – Есть новости насчет де Бодье. И, боюсь, не слишком веселые…

…Я, Убби, и Физз доплелись до восточных ворот Дельгадо спустя два дня после того, как выиграли битву с Ханбиром – Прыгающим Камнем. Ударившее нам в глаза солнце оказалось таким желанным, что, купаясь в его лучах, я даже ненадолго забыл обо всех наших горестях и бедах. И о том, что вскоре это же солнце грозило прикончить нас в предгорьях, которые нам предстояло пересекать, сверяясь со срисованной мной из Атласа картой.

Наивысшая солнечная благодать снизошла, разумеется, на ящера. Финальная стадия пути по «сквозняку» далась ему непросто, даже несмотря на то, что все последние сутки он шагал налегке. Вода, которую он волок, была вчера допита, а канистра из-под нее выброшена. Но едва на Физза упал первый солнечный луч, как тот моментально воспрянул духом, взъерошил поблекшую чешую и заурчал от удовольствия, будто мурлычущий кот. Да что там – я и сам был готов сейчас мурлыкать, вкушая истинное, ни с чем не сравнимое наслаждение. Кто знает, возможно, последнее наслаждение, которое я получаю от жизни.

Прежде чем углубляться в скальные лабиринты, мы решили дать себе сутки на отдых. Пускай Убби все еще держался молодцом, было заметно, что и он подрастерял былую прыть. Во время привалов северянин начал подолгу смотреть в задумчивости на брата Ярнскида, очевидно решая, а не оставить ли его здесь и тем самым увеличить свои шансы дойти до поселка Стервятников. Да и брат Ярнклот был явно не застрахован от подобной участи. Если Сандаварг вконец ослабнет, махать кистенем, как раньше, ему будет тяжко. Гораздо проще припрятать оружие в тайник, сэкономить силы и затем при первом удобном случае вернуться за ним, нежели пасть под тяжестью собственного арсенала на полпути к спасению.

Спасение пришло к нам на рассвете следующего дня, еще с вечера возвестив о своем приближении далеким ревом горна. Мы уже улеглись спать, но, заслышав его, вмиг оба очутились на ногах. После чего по одинаковой реакции друг друга отметили, что долетевший до нас сигнал – не галлюцинация. Ветер тут завывал гораздо тише, чем в «сквозняке». И стоило нам навострить уши, как мы различили не только трубные звуки, которые раз за разом повторялись, но и коротенькую мелодию, в какую они складывались. Убби она ни о чем не говорила. Зато я, разобрав ее, воодушевился настолько, что на радостях даже хлопнул северянина по плечу. На что он вовсе не обиделся и, прекрасно понимая мое состояние, простил мне это панибратство.

Играемая далеким горнистом мелодия являлась побудкой, которая каждое утро поднимала на работу артель Федора Оплеухи. Долететь досюда от Столпа Трех Галеонов эти бодрые звуки не могли, тем паче после захода солнца. Значит, трубящий в горн Стервятник находился не далее чем в дюжине километров от нас и пытался привлечь внимание тех, кто мог оказаться поблизости. Очень хотелось верить, что сигнал предназначался именно нам, а не кому-то еще. Ведь это означало, что Ханбир соврал: Долорес не погибла, а добралась до цели и сейчас спешила обратно вместе с артельщиками за мной и Сандаваргом.

Велико было искушение броситься на звук горна, но я не утратил рассудок, помня, что ничего, кроме неприятностей, мы больше в темноте не сыщем. Известившие о себе Стервятники тоже вряд ли отправятся куда-либо на ночь глядя, так что утром мы еще наверняка их услышим. И увидим, ибо что еще делать в этой глуши артельщикам, как не следовать к Дельгадо?

Так и оказалось. Нам даже не пришлось никуда идти. На рассвете рев горна донесся откуда-то совсем неподалеку, и Сандаварг, набрав в грудь воздуха, ответил на него своим боевым кличем. После чего трубач проиграл задорный пассаж, дав понять, что нас слышит, а через четверть часа к каньонным воротам выехала группа всадников во главе с Оплеухой. Рядом с которым – хвала всемилостивым Авось и Фиделю Гаванскому! – скакала целая и невредимая Малабонита.

Опустим подробности нашей горячей встречи и дальнейшего трехдневного путешествия к Столпу Трех Галеонов. Замечу лишь, что все это время нам пришлось трястись в седлах лошадей и для не привычных к верховой езде меня и Убби это вылилось в сущий кошмар (для Физза у Федора была припасена маленькая тележка, в которой ящер претерпел не меньше мучений, чем мы). Впрочем, натертые задницы и взболтанные внутренности были ерундой в сравнении с тем, что нас бы ожидало, не доберись Долорес до Оплеухи и не поведай ему нашу душераздирающую историю. И едва Федор прознал, в какое дерьмо мы вляпались, как тут же велел седлать коней и лично отправился со своими людьми на наши поиски…

Воздушные приключения победительницы вакта, о которых она нам поведала на обратном пути, оказались куда более насыщенными, нежели наши.

Увернувшись от Ханбира и Кирисота в каньоне, Долорес тут же попыталась поскорее вырваться из него, чтобы взмыть на недосягаемую для врагов высоту. Это ей почти удалось, и не замешкайся она с поисками нужного воздушного потока, отставшие вингорцы ее ни за что не настигли бы. Однако те лучше знали особенности дующих над «сквозняком» ветров. Не успела Малабонита и глазом моргнуть, как покаянцы снова летели прямо над ней, угрожая распороть крылья дельтаплана.

Делать было нечего. Пришлось ей снова срываться в пике, на сей раз более крутое и затяжное, чем первое. К чести вингорцев, повторно на эту уловку они не клюнули. Вместо того чтобы броситься за беглянкой, Ханбир и Кирисот, не снижая высоты, устремились туда, где Долорес должна была оказаться по завершении маневра.

Предугадать-то они предугадали, но не учли, что, обуздав воздушный поток, их жертва сама захочет поохотиться на них. Вместо того чтобы по выходе из пике возобновить взлет, она, сделав крен на левое крыло, позволила ветру резко отнести планер вбок. Кинувшиеся к ней охотники запоздали всего на миг. И были вынуждены последовать за Малабонитой, дабы не дать той уйти от них в отрыв.

Но теперь, когда вингорцы не маячили над дельтапланом, а летели с ним на одной высоте, Долорес ощущала себя более свободной и решилась на контратаку. Увлекаемая в сторону, она увеличила крен и завершила маневр уклонения лихо выписанной в воздухе горизонтальной окружностью. Из-за меньшей площади крыл покаянцам не удалось воспроизвести точно такую же петлю и удержаться на хвосте у жертвы. Наоборот, из-за более короткой траектории разворота Малабонита сама села им на хвост, в считаные секунды очутившись над все еще не вышедшими из виража врагами.

Второе ее преимущество состояло в том, что она могла недолго управлять летательным аппаратом одной рукой, а вингорцы – нет. Буквально рухнув на голову Кирисоту, Долорес выхватила нож и одним взмахом распорола ему напополам правое крыло. К сожалению, ей не удалось рассчитать ни силу, ни направление удара. Ее оружие угодило противнику под мышку и намертво застряло у того между ребер. И чтобы камнем рухнувший с небес Кирисот не утянул Малабониту за собой, ей пришлось выпустить рукоять ножа и вернуться к управлению планером.

Лишившийся напарника Ханбир занервничал. Но Долорес продолжала лететь прямо над ним, вне досягаемости его обитых иносталью ботинок, и не собиралась упускать с таким трудом отвоеванное преимущество. И не беда, что нож был утерян, а лягнуть врага она не могла – крепление для ног на дельтаплане этого не позволяло. У Долорес еще оставалось в запасе оружие, которое она, не задумываясь, пустила в ход.

Конечно, поясной ремень с прикрепленным к нему грузом был не чета кистеню Сандаварга. Но огретому по темечку фляжкой с водой Ханбиру и такого удара оказалось достаточно. Многострадальный вингорец, чей рот уже был разорван пулей, завилял вправо-влево, пытаясь не сорваться на скалы вслед за товарищем. Вошедшая в раж Малабонита попробовала стегануть противника ремнем еще разок, но Прыгающий Камень увернулся и не был повторно задет фляжкой. И вообще, дезориентированный и наполовину оглушенный вожак покаянцев предпочел отвязаться от своей несостоявшейся жертвы и пошел на снижение.

Впрочем, кое-какой урон он ей все же причинил. Во время второго, неудачного удара ремень выскользнул у Долорес из пальцев и полетел вслед за удирающим врагом вместе с фляжкой. Садиться на склоны Хребта и искать ее Моя Радость уже не стала – побоялась столкнуться на земле с разъяренным Ханбиром. И пусть лететь через предгорья без глотка воды было не менее опасной затеей, Малабонита решила все же дерзнуть. Как-никак, а повадки ее старого противника-ветра она знала намного лучше, чем коварство местных аборигенов.

И ветер ее не подвел. Несмотря на его крутой нрав, укрощение этой стихии отнимало у Долорес не так много нервов, как воздушные бои с вингорцами. Чего нельзя было сказать о силах. Длившаяся до самой ночи затяжная битва с ветром вымотала Малабониту до предела. Стараясь поспеть к Столпу Трех Галеонов до темноты, она совершила за день лишь одну посадку, выделив себе на отдых всего четверть часа. Но даже это жесткое самоограничение не помогло – вечерние сумерки все равно застали летунью в воздухе. Благо цель ее пути уже маячила на горизонте и не позволила Долорес заблудиться.

Лететь при свете звезд она еще могла, но приземляться наугад уже не рискнула. Пока сумерки позволяли рассмотреть землю, Малабонита посадила дельтаплан, не дотянув до поселка Оплеухи около двадцати километров. После чего рухнула от усталости на песок и моментально уснула, а утром отправилась спозаранку на восток. На сей раз пешком. За время, какое потратила бы Долорес, ища подходящую для взлета возвышенность и взбираясь на нее, можно было запросто достичь Столпа по земле. Причем ценой гораздо меньших усилий.

Как ни мечтала Малабонита эффектно свалиться с неба прямо на голову Оплеухе, пришлось хулиганке в итоге войти в поселок на своих двоих. Что, в общем-то, и так безмерно удивило Федора, когда он вдруг обнаружил у себя на пороге изнывающую от жажды дочь алькальда Сесара. И при одном взгляде на нее сразу становилось ясно: принесенные ею новости вряд ли будут радостными…

Сидя у Столпа Трех Галеонов, нельзя было разузнать, где именно вингорцы передали «Гольфстрим» дону Риего-и-Ордасу. Их встреча могла состояться где угодно в радиусе тысячи километров от восточных ворот Дельгадо. Впрочем, искать это место нам и не понадобилось. Гораздо проще было разнюхать, куда кабальеро отправились затем.

Кавалькада – это вам не горстка кочевников, чье перемещение по хамаде может остаться незамеченным. В какой бы район Атлантики ни направились гвардейцы, весть о них разносилась быстро, зачастую опережая их на пару дней. Демерарские рапидо скакали резво, но тягаться в скорости с почтовыми голубями они не могли.

Как и в любой другой столповой артели, у Оплеухи также имелась голубятня. Она помогала ему поддерживать связь с другими Стервятниками и быть в курсе мировых новостей. Мы разослали пернатых почтарей во все вероятные места, куда дон Балтазар мог отогнать «Гольфстрим», и спустя неделю выяснили, что Кавалькаду со дня на день ожидают в Аркис-Грандбоуле.

Это было вполне логично, учитывая высокую репутацию проживающих там мастеров по работе с иносталью. Прежде чем везти трофейный груз Владычице, команданте должен убедиться наверняка, что мы не вскрыли контейнеры раньше его и не заменили их содержимое песком. Подобная проверка требовала времени. И потому у нас не оставалось иного выхода, кроме как тоже отправиться в Колыбель Новой Веры.

Федору показываться в Аркис-Грандбоуле – городе, где его клеймили как растлителя малолетних, – было опасно, и он проводил нас лишь до его окрестностей. Пожелав нам на прощание удачи и предложив, ежели что, возвращаться к Столпу Трех Галеонов (разумеется, при условии, что мы хорошо заметем за собой следы), Федор оставил нам трех лошадей и отбыл домой. А мы двинули дальше, ломая головы над тем, как пройти незаметно в ворота Великой Чаши. Каждый из нас напялил балахон паломника, а притороченный к лошади арсенал Убби был упакован в дерюжные чехлы. И все-таки этих мер было явно недостаточно, чтобы мы могли слиться с толпой.

Безопаснее всего было бы прибиться к какому-нибудь каравану, поскольку на приезжающих из хамады одиночек жандармы всегда смотрели с подозрением. Вдобавок не стоило исключать, что кабальеро, не доверяя вингорцам, снабдили на всякий случай привратников нашим подробным описанием. Цена риска могла стать для нас слишком высокой. И потому мы решили не суетиться и пошататься денек по Сердцу Мира. На пригородном рынке всегда можно встретить знакомых купцов или шкиперов, которые согласятся помочь нашему горю и при этом будут держать язык за зубами.

Для ускорения поиска на обширной рыночной территории нам пришлось разделиться. Мы договорились встречаться каждый час в условленном месте и разъехались в разные стороны, благо проходы между торговыми рядами были предназначены не только для всадников, но и для бронекатов. К стоянке последних я прямиком и направился, хотя ошиваться в том углу Сердца Мира мне ныне следовало с оглядкой.

Дон Риего-и-Ордас не мог загнать «Гольфстрим» в город незаметно. И то, что на «Гольфстриме» теперь хозяйничает не шкипер Проныра, также могли выведать многие. Так оно и было. Голубиная почта донесла до Оплеухи новости о том, что находящиеся в Великой Чаше перевозчики уже в курсе, что я угодил в немилость к Владычице. Об этом знали и мои ближайшие собратья – независимые шкиперы, – и работающие на «ледяную королеву» служаки. А поскольку и первые, и вторые общались между собой невзирая на то, кто кому служит, я должен был держать ухо востро со всеми ними без исключения.

Возле бронекатов всегда вертелось множество зевак: и детей, и взрослых; право слово, где еще в Атлантике можно увидеть сразу столько гигантских машин? Это, безусловно, играло мне на руку. Изображая из себя паломника, везущего за собой тележку с покупками (в которой, как нетрудно догадаться, лежали вовсе не покупки, а спрятанный под брезентом Физз), я натянул капюшон балахона на глаза и, пустив лошадь шагом, двинул вдоль выстроенной в ряд техники. В сезон сбора урожая здесь, бывало, собирались зараз не меньше сорока сухогрузов и буксиров. Нынче я насчитал их всего полтора десятка. М-да, негусто… Но их могло бы быть еще меньше – все-таки сейчас не самые горячие торговые месяцы.

Миновав без остановки бронекаты, на чьих бортах красовался герб Владычицы – синий щит, пересекаемый справа налево белой волнистой линией, – я пригляделся к остальному транспорту и обнаружил среди него «Багаму-маму» – сухогруз знакомого мне сталевоза Саввы Мизгиря. Это можно было счесть удачей. Несколько лет назад я, Мизгирь и еще трое перевозчиков ходили в многорейсовом конвое, переправляя на юг разобранные северянами строения покинутого ими города Аркис-Будира. Ну и намерзлись же мы тогда за каньоном Чарли Гиббса! Хуже, чем в аду! Из пятерых участников нашего конвоя лишь я да Савва добросовестно отходили все оговоренные контрактом рейсы. Прочие же шкиперы не выдержали и, предпочтя забрать неполный расчет, рванули на Юг. Там за работу платили не так щедро, зато при этом не приходилось денно и нощно стучать зубами от холода.

Каждый из прибывающих на торговлю в Аркис-Грандбоул сталевозов сначала заезжает в Сердце Мира. Там он пытается продать отборные экземпляры своего товара поштучно, а нераспроданные остатки сбагривает потом городским клепальщикам, скупающим все подряд на вес. Сегодня дела у Мизгиря шли скверно, и он с тоской поглядывал на свой не пользующийся спросом груз – пластины высокопрочной иностали, доставленные сюда аж из-за экватора. Теперь их предстоит развозить по всем мастерским города в поисках покупателя, который предложит наибольшую цену. Муторное, но необходимое занятие, поскольку отдавать такой отменный товар совсем уж задарма было сродни преступлению. И перед собой, и перед своей командой, ожидающей вознаграждения независимо от успеха торговли.

Признав в вертевшемся возле «Багамы-мамы» паломнике меня, Мизгирь, конечно, удивился. Но не обрадовался, чему не удивился я, ибо с недавних пор изгой Проныра – не самый желанный гость даже для старых друзей, не говоря об остальных. Впрочем, приглашение подняться на борт и пропустить по стаканчику кактусидра я все-таки получил. И был убежден, что Савва никому не проболтается о том, что он со мной встречался. Все-таки за время нашей совместной работы на северян я неплохо изучил этого человека, чтобы делать в отношении него столь уверенные выводы.

Мизгирь сильно рисковал, якшаясь со мной, поэтому я счел своим долгом быть с ним предельно откровенным и ничего от него не утаил. Помочь моему горю, кроме как провезя меня с товарищами в Аркис-Грандбоул, шкипер «Багамы-мамы» не мог. И если бы он нам отказал, я бы, клянусь, на него не обиделся. Однако он не только согласился, но еще и поблагодарил меня за поданную ему весьма своевременную идею.

– Сколько, ты говоришь, там было этих проклятых контейнеров? – переспросил Савва, схватив карандаш и взявшись делать в блокноте какие-то подсчеты.

– Тридцать штук, – уточнил я. – Тридцать заделанных намертво, иностальных контейнеров весом под три тонны каждый. Надо быть чертовски упорным резчиком, чтобы вскрыть эти ящики, точно тебе говорю.

– Ты прав, Ерема. Ты абсолютно прав, – пробормотал Мизгирь, сосредоточенный на своих записях. – И дон Балтазар, могу поспорить, раздобыл себе лучшего из них! И я даже знаю кого. Кое-кто из наших трепался, что артель Синклера недавно получила очень важный внеочередной заказ. Настолько важный, что Вик даже выгнал из главного цеха недоделанный сухогруз кого-то вон из тех гербоносцев. – Он указал карандашом на стоящие неподалеку бронекаты Владычицы. После чего высунулся из окна рубки и прокричал стерегущему товар помощнику: – Эй, Ахмед, гони сюда грузчиков, и тащите все железо обратно на борт. Через полчаса отправляемся в город!

– Что стряслось? – спросил я, недоумевая по поводу внезапно охватившего Мизгиря волнения.

– Ты видел мой товар? – спросил в свою очередь он. Я с пониманием кивнул: мол, да, товар что надо. – Это оружейная иносталь от Столпа Святой Елены! Из нее выходят не только превосходные мечи и шпаги, но и пилы по металлу. А кому сегодня в городе больше всего нужны такие пилы, а? Много пил для очень срочного заказа! Смекаешь, что к чему, Ерема? Да не будь я Савва Мизгирь, если твоя наводка насчет ящиков не даст мне толкнуть Синклеру эти заготовки по двойной цене!.. Давай, свищи сюда свою банду. На ближайшие два часа зачисляю вас к себе в экипаж. Только попроси северянина поумерить гонор, если ему вдруг придется разговаривать с привратниками. В этом городе краснокожих не шибко жалуют…

Никаких вопросов к нам при въезде в Аркис-Грандбоул не возникло. Заглянувшие в полутемный трюм жандармы смерили нас и еще полдюжины грузчиков равнодушными взглядами и ничего не сказали; многие стремящиеся в Великую Чашу паломники нанимаются чернорабочими на попутные бронекаты или в караванную охрану. Наши лошади, которых мы предусмотрительно распрягли, также не вызвали подозрений. Едущий с рынка шкипер мог везти на борту любой купленный там товар. Все выглядело вполне пристойно. И потому даже если пропускной режим в городе был ужесточен, то на самых желанных здесь гостей – торговцев – эти ограничения не распространялись.

Соваться вместе с Мизгирем к Синклеру мы побоялись, пусть мне и не терпелось повидать загнанный к нему в мастерские «Гольфстрим». Обосновавшись в трактире у толстушки Бригитты, мы загнали лошадей в ее конюшню и принялись мало-помалу изучать обстановку. А также ждать, какие новости добудет для нас Савва.

Он напомнил о себе лишь через неделю, в течение которой ему пришлось вести трудные переговоры с Виком, упрямо не соглашавшимся выкупать иносталь по заломленной Саввой цене. Однако неуступчивость шкипера, владеющего коммерческой тайной Синклера, принесла-таки свои плоды. Сломав о контейнеры Макферсона последние пилы, поджимаемый сроками Вик был вынужден сдаться и выплатил продавцу требуемую им сумму. А пока «Багама-мама» разгружалась, Мизгирь разнюхал кое-что о контейнерах и о «Гольфстриме». Вдобавок Савва счел необходимым одарить меня за подброшенную ему выгодную наводку небольшой премией. От которой я в сложившихся обстоятельствах не стал отказываться, поскольку мешочек одолженных нам Оплеухой монет был, увы, не бездонным.

И вот сегодня благодаря чутким ушам Малабониты, ежедневно рыскающей по Сердцу Мира в поисках нужных нам сведений, нежданно-негаданно прояснилась судьба де Бодье.

Новости о нем вогнали нас в замешательство. До сей поры мы были твердо уверены, что Гуго нет в Аркис-Грандбоуле. Мизгирь сказал, что видел отирающегося у «Гольфстрима» шкипера-гербоносца Чеслава Бобровски и членов его команды, а знакомый клепальщик Саввы уточнил, что именно они и пригнали в город мой бронекат. Поэтому мы полагали, что перед встречей с доном Балтазаром вингорцы, как и обещали, отпустили Сенатора в хамаде. В действительности же он сидел сейчас в казематах храма Семи Ангелов, готовясь со дня на день принять мученическую смерть за вероотступничество.

Просто абсурд какой-то!

Воистину, более глупой кончины для де Бодье – человека, всю жизнь верившего не в богов и ангелов, а в непреложные законы техники, – представить было нельзя! И чтобы вызволить его на свободу, требовалось пожертвовать Церкви большие деньги. Настолько большие, что и в прежние времена мне пришлось бы собирать их не одну неделю, а теперь раздобыть подобную сумму нам не светило подавно.

И тем не менее бросать Гуго на растерзание церковникам мы не собирались. Во-первых, он являлся нашим другом. А во-вторых, у нас попросту не было иного способа отыскать за считаные дни в Аркис-Грандбоуле надежного и толкового механика, готового бросить вместе с нами вызов Владычице Льдов…