Надя и Люба

21 ноября

Москва. Элитный жилой комплекс в микрорайне «Кунцево» – Московская область. КП «Сосны»

– Спроси меня о чем-нибудь.

– Вот мне давно интересно, как на тебя смотрит твой испанец)

– Умеешь же ты сразу в точку попасть. Ты представляешь, мне иногда кажется, что он в меня влюблен…

– И сейчас ты покраснела.

– Угадала.

– И всякий раз, когда ты думаешь про него, тебя начинает мучить совесть.

– Скорее появляется какой-то сладостный страх.

– Так это ты в него влюблена)))

– Еще бы вспомнить, что это такое… Майорша, всегда такая немыслимая ханжа, вдруг посоветовала мне с ним переспать.

– Любой другой и я бы посоветовала то же самое. Кстати, только что закончила очередную пошлятину «Жизнь после сорока, или Секс ради секса», через несколько минут опубликую на фейсбуке. Но это точно не для тебя.

– А для кого?

– Для стада. Оно с удовольствием схавает. Есть две беспроигрышные для аудитории темы – все, что вокруг секса, и все, что вокруг чужого несчастья. А тебе скажу так: секс ради секса – это бессмысленная растрата себя. Фактически – предательство. Медленная смерть души.

– Тогда зачем ты это пишешь?

– Я тоже в стаде. Соответственно, пишу для него. Поначалу я пыталась пропускать все через себя, примерять к своим ощущениям. Лайков было немного. Сейчас людям не то что читать, даже думать самостоятельно лень. После определенного количества подписчиков уже не столь важно, что ты напишешь, главное – быть понятной и краткой, немного приправить англоязычными терминами, одним словом, быть в тренде. Когда-то одна недолюбленная, обиженная овца возомнила себя революционеркой, решила, что может подкорректировать природу вещей, это быстренько подхватили такие же недолюбленные овцы, и вот мы уже привычно платим и за себя, и за того парня в ресторане, снимаем на ночь кавалеров, открываем настежь окна спален и выкладываем на всеобщее обозрение прокладки и секс-игрушки, а между делом тайком ходим к психологам, чтобы не выброситься из окна.

– Я и не буду твой пост читать… Расскажи мне лучше о танго.

– В следующий раз. Прости, мне пора бежать.

Люба и Вера

23 ноября

Москва. Медицинский центр «Гармония».

Отделение стоматологии

– Я не люблю в жизни лгать. Чувствую себя не выучившей роль актрисой, к тому же некрасивой и напрочь лишенной таланта. Ложь, будто коррозия, разъедает не только лгущего, она имеет свойство проникать во все, что его окружает, поражая даже неодушевленные предметы. И чем больше живого в причине лжи, тем быстрее идет процесс разрушения. Во мне теперь будто две женщины. Одна, почти уже не верившая в чудо, воскресла, а другая, глядя на это, мучительно подыхает. Вер, ты даже не представляешь, как я мечтала о том, чтобы вновь это испытать! Случается, люди без чувства жизнь проживают, но я-то помнила, что это такое, когда по-настоящему… Ночами, годами, непрожитыми взахлеб веснами, посреди тоскливых домашних ужинов, безрадостной обязаловки, картонных улыбок, склизких чужих поцелуев, гнетущего чувства долга, я верила в то, что где-то все еще лежит мой кусочек простого женского счастья. Ах, как я ждала мощного ветра, который ворвется и разметет по углам всю эту ненужную рухлядь!

А теперь… Припаркуюсь у дома, из машины по полчаса не выхожу – с Вовкой разговариваю. О чем? Да обо всем и ни о чем. Говорю в основном я, а он слушает, и я чувствую, как он млеет от моего голоса. Сердце, глупое, на весь поселок колотится, ключи из потных ладоней выскальзывают, идиотская улыбка с лица не сползает… За ручку двери берусь – и тут же слышу шаги Кирилла. И такая нелепая мысль меня пронзает: думаю, вот было бы здорово с ним поделиться! Кто может быть ближе, роднее? Мы двадцать семь лет будто в одной камере просидели… А он кольнет взглядом и глаза отводит, словно мысли читает, пакеты из рук побыстрее вырвет и на кухню бредет. Я смотрю ему в спину и понимаю: чтобы выйти из камеры, у меня есть только один путь – взять и добить его. Не смогу я… Да и не знаю точно, что там, за пределами камеры. Поэтому снова лгу.

Ведь что от него осталось? Статус, толком не закрепившись, рухнул, без боя сдавшись удачливым и дерзким, здоровье давно уже по частям разбазарил, а талант… Кому сейчас нужен голый талант? Сын вырос и ушел. Остались наши совместные завтраки, где он, почти три десятка лет, в любую погоду и в любом состоянии, готовит нам кофе и ворчливо ждет, пока я сварю кашу или поджарю омлет. Раз в месяц, будто на алтарь подыхающему божеству, мы все еще возлагаем нашу общую жертву – физическую близость. Дело не в том, что я больше зарабатываю, на свои обзоры в паре-тройке изданий он вполне бы мог худо-бедно существовать, плюс бабкина квартира, которую он сдает, дело в том, что эти повторяющиеся действия – то единственное, что до сих пор соединяет его с реальностью и заставляет возвращаться из неживого компьютерного пространства к все еще едва живому…

– Ты не хочешь развода, Люба… И новый брак с этим отлично устроившимся водилой тебе тоже, я понимаю, не нужен. Так чего же ты хочешь?

– Я пытаюсь найти в себе некий центр, крошечную точку, которая позволит освободиться от ненужного и даст мне возможность полноценно дышать. Я знаю: только эта точка способна примирить непримиримое.

Надя и Вера

27 ноября

Москва. Садовое кольцо. Кафе «Зазеркалье»

– Вчера в храме были. Алексей всем сорокоусты за здравие заказал.

– Почем?

– Господи, да я не помню… Рублей по двести вроде.

– Теперь он может позволить себе многое и даже не грешить.

– Зачем ты так… И что в твоем понимании грех? Мне всегда казалось, при определении греха должен учитываться не только поступок, но и мотив.

– Слушай, а хочешь историю? Как ты любишь, про незнакомых людей.

– Конечно хочу.

– Представь себе некое автономное пространство, допустим, военный гарнизон… Жила в нем вполне счастливая молодая семья. Муж получил хорошую хозяйственную должность и жену сумел пристроить по специальности. Особо не напрягаясь, она работала в свое удовольствие, скажем, в поликлинике… Ребенок рос славный, оглянуться не успели – уже в школу пошел. Каждый последующий день был будто брат-близнец предыдущего, но плавное течение жизни окрашивало даже скуку в теплые тона.

Хлопоча целыми днями на ответственной и нервной работе, муж находил в себе силы на то, чтобы дома становиться сдержанным, внимательным, а то и ласковым – временами – человеком.

Из развлечений у них – кино да вечерние междусобойчики у кого-нибудь из молодежи на квартире.

Много смеха, много дыма, мужчины потягивают дармовой, подаренный родителями солдатиков коньяк и перебрасываются в карты, женщины, прибрав со стола, покуривают на кухне в окошко и постоянно сплетничают, как без этого.

Все настолько понятно, что, кажется, даже если разразится всемирный потоп, весь этот слаженный механизм плавно переместится на свой персональный ковчег и поплывет себе дальше из зимы в лето, и будут молодые матери все так же вытирать детишкам липкие от мандаринов пальчики, прятать друг у друга по шкафам привезенные к Новому году из большого города подарки, искать по соседям забытые перчатки, спасать от капели прически под платочками, распахивать форточки в сопливый апрель, подравнивать пахучую сирень в трехлитровой банке, ходить по воскресеньям за ландышами и земляникой, отгонять от черешни и абрикосов мух и печь пирожки, с грибами или с вишней.

То ли от скуки, то ли в угоду столичной моде некоторые из офицерских жен приобщились к православию. В городке была небольшая церквушка и славный батюшка с загадочной судьбой. Уж как его туда занесло? Но прихожанки, давя любопытство, не позволяли себе лишних пересудов – человек все же духовный, иной.

Благополучная мать нашего семейства с ним сблизилась поболее остальных. Наивная была, беды еще в жизни не знала, в людей верила и старательно видела в них только хорошее, да и книжки в свободное время в избытке читала.

Батюшка был молод, сдержан, но искренен в речах и, при более пристальном взгляде, как-то обычен, что ли… Это ее больше всего и подкупало. «Ведущим к свету должен быть один из нас», – думала она, глядя в его не по годам уставшие и, как ей казалось, познавшие какое-то мирское разочарование глаза.

Она часто приходила на службу, а так как характер имела с детства взрывной, после вспышек гнева или обиды честно бежала на исповедь, во благо семьи читала акафисты и много раздумывала над словами батюшкиных проповедей.

Нет, она не ушла в религию с головой и продолжала вести нормальный для молодой женщины образ жизни, но в какой-то момент поняла, что безоговорочно верит этому человеку.

– А что ее муж?

– А муж в это не лез. Пропадал до глубокого вечера на службе, по большим праздникам ходил с ней в церковь и оставлял там щедрые пожертвования, а батюшку уважал, на расстоянии.

Беда пришла в дом, как это часто случается, нежданно.

Я уже сказала, что муж заведовал хозяйством городка и семья жила лучше остальных. Муж был достаточно умен для того, чтобы особо не высовываться, лишнего себе не позволял, но семью баловал – жену стремился разодеть, как на картинке в журнале, бывало, и Dior оригинальный дарил, а сына игрушками заваливал, репетиторов по английскому и французскому из ближайшего областного центра с первого класса в дом приглашал. А также славился он в городке своим хлебосольством – по праздникам стол ломился от угощений, он любил большие компании и с удовольствием разделял с товарищами нехитрые мещанские радости.

Может, какая из местных сучек позавидовала их достатку и накрутила супруга, а может, просто совпадение, но нагрянула в городок комиссия с проверкой.

Какой-то знакомец из вышестоящего начальства загодя мужа предупредил, начали в доме спешно да нервно к столу собирать, чтобы важного чина из комиссии, как это водится, подпоить и умаслить.

Набилось народа, офицерские жены пришли в своих лучших платьях, стол от водки и икры ломился, и напряжение, повисшее поначалу, быстро улетучилось.

А за окном был май. Самый блудливый месяц года.

Всем в мае хочется любви, скорой, невызревшей, чтобы оглушила, как салют, чтобы разлилась по венам, как аромат черемухи, и вот уже рвут душу гитарные струны, и вино пьянит совсем по-особому.

Приглянулась молодая жена подполковнику из комиссии.

Пока гости пили, гоготали и песни горланили, как-то оказалась она с подполковником наедине на лестничном пролете. За окном совсем стемнело, подполковник докурил, прижал ее к себе и поцеловал со всей страстью прямо в губы.

А потом сказал: «У мужа твоего, красавица, обнаружена большая недостача, срок ему реальный грозит, и, само собой, – потеря звания и отстранение от должности».

Она в слезы. Он ее утешает и все крепче к себе прижимает, в щеки, в лоб целует и гладит по голове, как маленькую девочку.

«Я могу помочь, – говорит. – В моих силах сделать так, что никто об этом больше не узнает. Приходи ко мне завтра в обед в гостиницу. Мы люди взрослые, к чему нам слова понапрасну ронять? У меня в Москве семья, но я тебя полюбил с первого взгляда и точно знаю, что буду теперь любить всю оставшуюся жизнь».

Не спала она в ту ночь…

И страх за мужа схватил за шею, не отпускает, и… понравился ей подполковник, даже более чем…

Сердечко бьется – то ли от ужаса, то ли от сласти, поди разбери, так все в ту ночь смешалось.

Наутро, себя не помня, поспешила она в храм.

Пока дошла – протрезвела, наваждение стало отступать, и перед глазами остался лишь муж, который, будто чувствуя надвигающуюся беду, лишь для вида вначале повеселился и как в воду опущенный весь вечер просидел.

Схватила она батюшку за руку и все как на духу рассказала.

И что, ты думаешь, он ей ответил?

– Даже не знаю…

– Он помолчал, подумал, глаза отвел и вдруг тихо так говорит: «Грех во благо другого не такой уж тяжкий. Сделай то, что считаешь нужным, и молиться усиленно не забывай».

– Она пришла в гостиницу?!

– Да. И все случилось даже не так, как она предполагала. В тот час, что они провели вместе, она будто в иное измерение попала. Не умом, а чем-то иным она понимала: не случайна эта встреча, и то, что с ними происходит, вовсе не блядский грех, а предначертанность… Сгорая в его объятиях, она чувствовала лишь одно: вот это и есть любовь, единственная в жизни, а может, и не только в этой жизни…

– Она не любила мужа.

– Я этого не сказала. Она думала, что любила… И потом еще долго убеждала себя, что ради спасения ближнего грех на душу взяла. Уехал подполковник, но обещание сдержал – мужа не тронули. И все вроде возвратилось на круги своя, да только с тех пор будто кто-то умирал каждый день в этом доме, а может, наоборот – не рождался.

Шло время, но она так и не смогла забыть.

И простить…

И мужа, и подполковника, и себя.

К батюшке ходить перестала, о молитвах забыла. Сын рос, у мужа появилась возможность в Москву вернуться. Вдруг что-то стало ее в его поведении настораживать, пошли сплетни, мол, с секретаршей у него адюльтер на новой работе. До подробностей она опускаться не стала, но бросила всю свою энергию на то, чтобы дело к разводу пошло. Знаешь, как бывает: выматывают друг друга люди недосказанностью, не прямо предъявляя претензии, но между жестов, между слов делая взаимное существование невыносимым… Не выдержал муж, ушел.

– К секретарше?

– Поначалу да, но они недолго прожили. Потом, по слухам, пить начал да так и канул со временем в неизвестность.

– И сына оставил?

– До положенного возраста хорошие алименты платил. Но сын от него быстро отвык. Тем более что мать старалась заменить ему и отца и всех остальных родственников. Кстати, если тебе интересно, муж и в самом деле подворовывал на той должности.

– И она знала?

– Конечно догадывалась.

– А что случилось с батюшкой?

– Кто ж его знает… Но вскоре он оттуда уехал. После поговаривали, что в юности он то ли рокером был, то ли по наркоте промышлял.

– Вер…

– Что?

– Хочешь, я для Алексея что-нибудь выдумаю, поедем к тебе, бутылочку хорошего красного возьмем, выпьем?

– Спасибо, Надь. Езжай домой. Я привыкла в своем коконе. Не теплый он, не холодный, но по мне лучше так, и чтобы особо не трогали. А тебе повторюсь: не хватает физики – прими вещи такими, какие они есть, и если уж невмоготу, переспи со своим испанцем, только не влюбляйся в него и вообще ни во что в этой жизни ни влюбляйся! И брата моего не растревожь…