Глава XXI. Перфлитский вампир

Мэри, немного подавленная и смущенная, спускалась по роскошной лестнице. Накануне вечером она так устала, что после того, как Мина пригласила их в дом и угостила легким ужином, сразу же пошла спать. Им, конечно, еще многое нужно было обсудить, но Мина сказала:

– Это мы успеем и завтра. Как раз и граф вернется – его ждут поздно вечером, так поздно, что вам не стоит его дожидаться. Уж лучше обсудим всё, когда все будут в сборе.

Теперь, наутро, она уже чувствовала себя более или менее человеком – причем голодным человеком! Вчера она не особенно приглядывалась к окружающей обстановке. Она легла спать в большой спальне, радуясь, что впервые за все время их путешествия спальня у нее отдельная. Никакой Дианы рядом, и никто не разбудит ее храпом! Только утром она с удивлением огляделась вокруг. Спальня была и правда очень большая, с высоким расписным потолком, где греческие боги и всевозможные нимфы, кажется, самозабвенно предавались языческим игрищам. Точно сказать было трудно: краска уже выцвела, а кое-где и штукатурка пошла трещинами. Кровать была великолепная, хотя полог тоже выцвел: некогда малиновая парча сделалась розовой, обтрепалась по краям и потерлась в нескольких местах, сквозь которые проникал солнечный свет. Но белье было старинное, тонкое, от него пахло лавандой. Раковина у окна вручную расписана розами в стиле прошлого века. Из окон видны были липы в парке вокруг Национального музея – белого здания в неоклассическом стиле, которое можно было разглядеть сквозь густую листву. Из-за окон доносилась какофония птичьих голосов.

Мэри умылась, быстро оделась и вышла на лестницу. Лестница была из серого мрамора, с какими-то причудливыми балясинами. На стенах висели картины, такие огромные, что Мэри стало любопытно, как же их вешали. Тут были батальные сцены, где мужчины вонзали друг в друга мечи или копья, а лошади с диким ржанием таращили глаза, и лесной пейзаж с крошечными охотниками на переднем плане – они шагали вперед с ружьями за плечами, а за ними по пятам, высунув языки, бежали собаки. Очевидно, охота удалась – люди с ружьями несли убитых уток и оленей. С других картин на Мэри глядели мрачного вида мужчины и женщины в гофрированных воротниках. У нее возникло чувство, что она бы им сильно не понравилась.

Из всех домов, в каких ей случалось останавливаться во время путешествия, этот оказался, безусловно, самым роскошным. Квартира Ирен была современной и обставлена с большим художественным вкусом. Замок Кармиллы – просто средневековые руины. Можно ли это вообще считать домом? Замок Лауры был комфортным – словно английский загородный дом, перенесенный в Штирию. А это настоящий дворец. Городской дворец – да это и понятно, если здесь живет граф. Должно быть, все графы устраивают у себя такую обстановку: вместо цветочных горшков тут и там – рыцарские доспехи. Но все же тут было как-то пустовато, и, проходя по коридору второго этажа в надежде найти здесь Жюстину, или Диану, или завтрак, или все вместе, Мэри заметила, какое тут все старое. Расставленные у стен маленькие столики – в стиле прошлого века, зеркала над ними потускнели. Мэри увидела открытую дверь – даже двери тут высотой в два ее роста! В комнате сидели Мина, Жюстина и Диана и завтракали.

– С добрым утром! – сказала Мина. – Надеюсь, вы хорошо выспались. У вас окна выходят в парк, меня там вечно птицы будят на рассвете. Я сама рано встаю, но, надеюсь, вас они не побеспокоили.

Мина была почти такой, какой Мэри запомнила ее: строгое серое платье с белым воротничком и манжетами, темные волосы зачесаны назад и уложены в простой узел. Выглядела она немногим старше, чем тогда, – только несколько морщинок под глазами и манера еще более сдержанная, а больше ничего не изменилось. Было что-то необычайно успокаивающее в том, как она сидела во главе большого прямоугольного стола из темного дерева, украшенного резьбой в стиле барокко, – в точности так же, как когда-то в столовой на Парк-Террейс, 11.

– Очень хорошо, спасибо. Но я бы, наверное, не проснулась и на поле боя – среди пушечной пальбы! – Мэри зевнула и поспешно прикрыла рот рукой. Как ни долго она спала, но, очевидно, все еще не выспалась. – Можно мне к вам присоединиться? Я вижу сервировочные тарелки.

Тарелки стояли на буфете, таком же резном, в стиле барокко, что и стол. В этой комнате тоже чувствовалась атмосфера поблекшего великолепия.

– Тут все есть, – проговорила Диана с набитым ртом. – Яйца, сосиски, блинчики – такие тоненькие-тоненькие, Мина говорит, они называются «паласинта», и джем для них, и сахаром еще можно посыпать, и кофе есть, и шоколад, и чай, и какая-то жареная рыба, очень вкусная, и еще какие-то овощи, только я их не пробовала.

– Граф совсем ничего не ест – может быть, именно поэтому у него в доме всегда столько еды! – сказала Мина. – Проходите, садитесь. Позвольте я налью вам кофе. Или вы предпочитаете чай? А потом я хочу, чтобы вы мне рассказали все о вашем путешествии. Жюстина говорит, что вам пришлось встретиться… с вашим отцом. Должно быть, для вас это было нелегко.

Мэри молча кивнула. Ей не хотелось сейчас говорить о Хайде. В какой досаде он, должно быть, смотрел им вслед! Нет, она не станет думать об этом сегодня. Сегодня чудесный день, она среди друзей, и на длинном буфетном столе стоят блюда с едой. Она взяла тонкую фарфоровую тарелку и положила себе яичницы, тостов и жареных помидоров. Ножи и вилки были тяжелые, серебряные, красиво отполированные.

Мэри села рядом с Жюстиной. Диана развлекала Мину рассказами об их жизни в Лондоне, в том числе о проделках Альфы и Омеги. Судя по виду ее тарелки, она уже успела весьма плотно позавтракать.

– Как ты себя чувствуешь? – тихо спросила Мэри Жюстину. Жюстина ответила неуверенной улыбкой.

– Кажется, лучше. «Сон, распускающий клубок заботы…» Так ведь у Шекспира?

Видимо, из этого можно было заключить, что Жюстина спала хорошо.

– А ты? – спросила Жюстина.

– Я еще не выпуталась из клубка забот, – ответила Мэри. – Может быть, завтрак поможет его распустить.

Она стала намазывать тост маслом.

– Мэри, – сказала Мина, – когда вы с Жюстиной позавтракаете, я бы хотела поговорить с вами обеими, если позволите.

– И со мной! – вставила Диана.

– Разумеется, – сказала Мина. – Если только ты не убежишь в конюшню. Одна из графских собаковолков недавно ощенилась, и в корзинке с соломой сидят пять щенят. Правда, тебе, может быть, и не захочется с ними играть: щенки ведь такие надоедливые. А разговор у нас будет очень интересный: о дальнейших планах и распределении обязанностей.

Мэри улыбнулась. Да, это была та самая мисс Мюррей, которую она помнила. Она была очень хорошей учительницей, превосходной гувернанткой. Интересно, она и с самой Мэри так же хитрила?

– Ну, пожалуй, с этим вы и без меня разберетесь, – сказала Диана. – А я хочу посмотреть щенков. Они похожи на Аида и Персефону?

– Да, только маленькие и пушистенькие, – сказала Мина. – Я попрошу Аттилу, чтобы он тебя проводил.

Она взяла со стола серебряный колокольчик, позвонила, и в двери возник лакей. Эта дверь была совсем не похожа на дверь: она была так ловко замаскирована, что казалась частью стены. Должно быть, лакей ждал в соседней комнате на случай, если его позовут. Он был, кажется, совсем юный, немногим старше Дианы, и одет на удивление нелепо – в бриджи до колен. Это в наше-то время? Мэри хотелось засмеяться, но он держался с таким достоинством, что она поспешно зажала рот ладонью.

Мина заговорила с ним на венгерском – и, как показалось Мэри, на очень беглом венгерском. Он поклонился Диане и сказал:

– Diesen Weg, Fräulein.

Диана усмехнулась, запихала в рот последнюю паласинту и вышла из комнаты следом за ним. «Ну, теперь с ней совсем сладу не будет», – подумала Мэри. Только этого Диане не хватало – чтобы лакей обращался с ней как с аристократкой!

– Вы говорите по-венгерски, – сказала она. – Когда же вы выучились?

Мина грустно засмеялась.

– Совсем немножко и не очень хорошо. Я просто объяснила ему, как могла, чтобы он отвел юную леди в конюшню к маленьким собачкам. Не уверена даже, что поставила глагол в повелительное наклонение. Аттила – хороший мальчик, он у нас пока что проходит выучку. Его отец – мажордом графа, у нас бы сказали – дворецкий. Аттила примерно ровесник Дианы, и она, должно быть, немало повеселится, пытаясь объясниться с ним на английском. Думаю, она его быстро втянет в какие-нибудь неприятности, но, по крайней мере, у нас будет время поговорить. Нам есть что обсудить. Не волнуйтесь, Мэри, спешить некуда – не стоит глотать кофе залпом. Допивайте спокойно, и пойдем ко мне в кабинет. Собрание Общества алхимиков состоится через три дня, и нам нужно решить, что мы будем делать.

– Доброе утро! Мина, я вижу, вы с нашими гостьями уже строите планы.

Вздрогнув от неожиданности, Мэри подняла голову. В дверях стоял человек, одетый во все черное. Он был похож на иностранца, но это и понятно – они ведь в чужой стране. Черты лица у него были весьма примечательные: темные глаза, острые скулы и орлиный нос. Черные волосы падали на плечи. Мэри не назвала бы его красивым, но вид у него был, безусловно, внушительный: он был из тех людей, кто, едва войдя в комнату, сразу притягивает к себе внимание. Его акцент напомнил ей акцент Кармиллы, только в его низком голосе он слышался резче, отчетливее. Человек был не слишком высок ростом, но держался очень прямо, по-военному.

– Влад, – сказала Мина, оборачиваясь к нему и протягивая руку. – Мы как раз собирались ко мне в кабинет – побеседовать и обсудить планы. У вас найдется время, чтобы к нам присоединиться?

Он подошел к Мине и взял ее за руку.

– Ну конечно, kedvesem. Я и сам хотел познакомиться с Мэри Джекилл, о которой столько слышал – только хорошее, уверяю вас.

Он поклонился Мэри.

– И знакомство с мисс Франкенштейн – тоже большая честь. Я не знал Виктора близко, когда он был членом Общества алхимиков, но встречался с ним однажды на конференции в Женеве.

– Вы знали моего отца? – спросила Жюстина. Голос у нее был изумленный до крайности. Ее вилка со звоном упала на тарелку.

– Он был блестяще одаренным студентом, – сказал человек в черном – должно быть, это и был граф, потому что вид у него был в точности такой, какой и должен быть у графа, прожившего на свете не одну сотню лет, да к тому же еще вампира. Точнее, зараженного вампиризмом, как предпочитает говорить Кармилла. Почему он держит Мину за руку? И что такое kedvesem? Там, в замке Кармилла так обращалась к Лауре. Может быть, между графом и мисс Мюррей тоже что-то есть?

Граф поклонился и Жюстине.

– Есть те, кто считает, что его эксперименты были слишком безрассудными, что ему не следовало вторгаться в материю жизни. Но тогда время было другое – мы чувствовали, что несем свет миру, лежащему во тьме Средневековья. Мина скажет, что мы заблуждались, но разве можно судить прошлое по меркам современности? Виктор был блестяще одаренным молодым человеком, и я с горечью узнал о его смерти. Он гордился бы такой очаровательной, умной дочерью.

– Благодарю вас, – сказала Жюстина – судя по виду, польщенная и смущенная одновременно.

– Прошу прощения, – сказала Мина. – Я ведь не представила вас как полагается. Мэри, Жюстина, это мой друг, Владимир Арпад Иштван, граф Дракула. Если все уже поели, может быть, продолжим беседу в моем кабинете? Она будет долгой, и, я думаю, там нам будет удобнее.

– Превосходно, – сказал граф. – В таком случае я велю подать… что вы будете пить? Кофе, мисс Франкенштейн? А вы, мисс Джекилл? Ну что ж, велю подать еще кофе в ваш салон.

– Только это не салон, а кабинет, – сказала Мина, когда он вышел – вероятно, распорядиться насчет кофе. – В некоторых отношениях граф очень старомоден. Иногда приходится напоминать ему, чтобы он не обращался со мной как с какой-нибудь аристократкой году этак в тысяча шестисотом! Честное слово, он из меня социалистку сделает. Идемте – кабинет по другую сторону внутреннего двора.

Мэри вышла следом за ней из гостиной в коридор. Окна с одной стороны глядели на внутренний двор, где Кармилла вчера оставила свой автомобиль. С другой стороны были двери, а за ними, должно быть, комнаты вроде той, из которой они только что вышли. Дом, судя по всему, огибал внутренний двор кругом. Мэри шагала по коридору и не знала что и думать. С виду Мина осталась все той же мисс Мюррей, которую она знала в Лондоне, под руководством которой когда-то заучивала таблицу умножения и главные столицы Европы. И вот она здесь, в Будапеште, в этом старом обветшалом дворце, с этим аристократом, с которым у нее явно какие-то отношения. Мэри охватила внезапная тоска по Англии и по миссис Пул.

Солнце светило сквозь высокие окна. Мэри шла за Миной, а Жюстина немного задержалась, разглядывая картины.

– Почти все дома в Будапеште построены таким же образом, – рассказывала Мина. – В центре внутренний двор, куда въезжают экипажи, а позади конюшни. Этот коридор идет вокруг всего внутреннего двора, так что, если вдруг заблудитесь, просто идите по коридору – и в конце концов попадете туда, куда вам нужно. Конечно, вас почти всегда будет сопровождать кто-то из слуг. Правду сказать, я никак не могу привыкнуть к тому, сколько их тут. Три лакея, и еще один проходит выучку! Я спрашивала Влада, зачем ему столько лакеев, и он сказал, что им полагается красиво стоять за стульями во время ужина и напиваться его вином! Думаю, он нарочно меня дразнил, но он всегда говорит с таким невозмутимым видом, что никогда нельзя быть уверенной до конца.

– Да, многое изменилось с тех пор, как мы сидели в гостиной и штопали вместе чулки! – сказала Мэри. Она улыбнулась, отчасти из опасения, что иначе ее слова могут показаться осуждающими. Личная жизнь Мины – не ее дело. И пусть ее, Мэри, это несколько обескураживает – нужно постараться этого не показывать, вот и все.

– О, боже мой, вы что же, думаете, я теперь не штопаю чулки? – У Мины был такой вид, словно она удивлена до крайности. – Это все прекрасно, – она провела рукой, словно указывая на весь дворец сразу, со всеми его мраморными лестницами, кислыми лицами предков на портретах, лакеями, – но у меня самой нет почти ни гроша. Ван Хельсинг так и не заплатил мне за службу компаньонкой у Люсинды, и мне последние кроны пришлось потратить, чтобы поскорее убраться из Вены, когда он дознался, на кого я работаю. Нынешняя служба приносит мне небольшой доход, но его едва хватает на чулки и papier poudré. На мое счастье, граф позволил мне жить в этом доме, но мне здесь ничего не принадлежит. Глядите. – Она остановилась, наклонилась и отогнула подол платья, чтобы показать Мэри изнанку. Было очевидно, что платье перелицовано: распорото и сшито заново изнанкой наружу. С внутренней стороны ткань была совсем выцветшей, а снаружи гораздо новее. Не удивительно, что платье имело такой нарядный и приличный вид!

– А я думала, что вы и граф… – Мэри и сама не знала толком, что она хотела сказать. Может быть, она неверно истолковала их непринужденное обращение друг с другом? Может быть, в Европе это имеет совсем другое значение.

– А, это верно. – Мэри улыбнулась, словно такая сдержанность в выражениях ее забавляла. – Вы совершенно правильно поняли – мы состоим в определенных отношениях. Поэтому я и не беру у него денег. Это, скажем так, дело чести.

О, вот это уже прежняя мисс Мюррей! Это как-то успокаивало.

– Жюстина? – окликнула Мина. – Как вам нравятся картины?

– Очень интересно, благодарю вас, – ответила Жюстина.

Мэри рассмеялась.

– Дорогая моя, уверена, у вас множество достоинств, но умение лгать к ним не относится. Они ужасны, верно? Тут полное собрание Дракул, а они были людьми довольно неприятными по большей части. Впрочем, в те времена почти все аристократы были такими – убивали друг друга, захватывали чужие территории, выдавали дочерей замуж за кого угодно, лишь бы получить деньги и земли.

– Но пейзажи мне нравятся, – сказала Жюстина, словно оправдываясь, и догнала их. – Некоторые напомнили мне Швейцарию. Хотя я, разумеется, предпочла бы пейзажи без сцен охоты. Я не понимаю убийства животных ради забавы.

– Ты и правда лучше нас всех, – тихо сказала Мэри и быстро пожала Жюстине руку. Сейчас, когда вокруг все было чужое, ее радовало знакомое лицо, знакомые рассуждения. На Жюстину всегда можно положиться.

– А, вот мы и пришли, – сказала Мина. – Мой кабинет.

Граф стоял у двери, прислонившись к стене, и читал какое-то письмо. Рядом служанка в форменном платье и накрахмаленном белом чепце держала в руках поднос с кофейником и чашками.

– Вы могли бы войти и без меня, – сказала Мина, открывая дверь.

– Я сказал вам, дражайшая, что это ваша комната, – и не войду туда без вашего позволения, – ответил он, как показалось Мэри, немного суховато.

Мина взяла у служанки поднос, сказала: «Köszönöm, Kati», – и вошла. Граф остался стоять у двери, подождал, пока все войдут, а затем закрыл за собой дверь.

Кабинет Мины был невелик, однако там помещался письменный стол, на котором лежали аккуратные стопки бумаги, и два кресла у камина. Вдоль всех стен тянулись полки с книгами всех сортов – и серьезные научные тома, и путеводители по разным странам, и романы, – а также стопки журналов. В большое окно светило солнце – ярче, чем английское, но не такое ослепительное, как в Вене.

Кэтрин: – Из всех комнат, какие мы видели во время путешествия, я позавидовала только кабинету Мины.

– Рассаживайтесь, пожалуйста.

Мина поставила поднос с кофе на невысокий столик между креслами.

Мэри села в одно из кресел и налила себе еще чашечку кофе. В другое время она не стала бы пить две чашки подряд, но сегодня чувствовала, что ей это необходимо. Жюстина стояла в нерешительности, но Мина выдвинула стул из-за письменного стола, села, и тогда Жюстина опустилась во второе кресло и стала разглядывать корешки книг. Граф остался стоять, опираясь на письменный стол.

– А где же Кармилла и Лаура? – спросила Мэри. – Они ведь тоже должны быть где-то здесь?

– Они проверяют одну мою гипотезу, – сказал граф. – Я поясню позже. Прежде, думаю, нам следует выслушать Мину. Kedvesem, вы начнете? Если только не хотите, чтобы я…

– Нет, лучше я, – сказала Мина. Она вдруг стала очень серьезной. – Я расскажу вам одну историю, и, боюсь, она вам не понравится – вам обеим.

Что бы это значило? Мэри оглянулась на Жюстину, сидящую в кресле рядом. Она внимательно слушала, сложив руки на коленях. Ну что ж, Мэри последует ее примеру. Она откинулась на мягкую спинку кресла, сделала еще один глоток кофе (все-таки кофе – самый подходящий напиток для европейских приключений, чай для этого недостаточно крепок) и приготовилась слушать.

– Для начала вы должны знать, что мой отец был университетским профессором, – сказала Мина. – Он был одним из первых сторонников дарвиновской теории эволюции и естественного отбора, хотя, вслед за Уоллесом, считал, что разум дан человеку Богом – один только естественный отбор, утверждал он, не мог бы создать такого сложного явления. Кроме того, он верил в спиритизм, что иногда приводило к конфликтам с коллегами-учеными. Моя мама умерла, когда я была еще маленькой, родами второго ребенка, который тоже не выжил. Думаю, отец потому и верил в потусторонний мир, что надеялся еще когда-нибудь увидеться с ней, надеялся, что хотя бы ее разум остался жить в том или ином виде. После ее смерти он оставил Лондонский университет, где преподавал, и поступил на службу в один из женских колледжей, недавно открытых за городом, – женский колледж Блэквуд. Его назвали в честь Евгении Блэквуд, вдовы торговца шерстью и ревностной суфражистки, основавшей его в 1870-х годах. Моя мать была убежденной сторонницей женского образования, женщиной будущего, опередившей свое время, и ему хотелось почтить ее память. Я росла в радостно-приподнятой атмосфере, среди женщин, которым наконец-то было позволено получить высшее образование. Он нанимал мне нянь и гувернанток из числа студенток, а естественным наукам взялся учить меня сам. Когда пришло время, я поступила в колледж. Годы, проведенные в Блэквуде, были, могу сказать без колебаний, счастливейшими в моей жизни. Жить и учиться вместе с другими девушками в этих старых кирпичных зданиях, прогуливаться по лужайке и беседовать о литературе, философии, искусстве… Мы были молоды и полны надежд на то, что совсем скоро наступит новая эра для наших сестер, кем бы они ни были – утонченными леди, выезжающими в лондонский свет, или фабричными работницами из Манчестера. Время показало, что в чем-то мы были правы.

На мгновение Мина смолкла. На губах у нее играла улыбка, а глаза была такие, словно она сейчас очень далеко, на тех зеленых лужайках у своего колледжа. Мэри невольно позавидовала Мине. Ей-то самой никто никогда и не думал дать такое образование.

– Когда я училась в колледже последний год, – продолжала Мина, – мой отец заболел: у него стало плохо с легкими. Я предлагала оставить учебу на год, чтобы ухаживать за ним, но он не позволил. Сказал, что я не должна пренебрегать данными мне возможностями и опускать руки на пути к цели. Незадолго до моего окончания колледжа он умер. Даже не увидел мой диплом. – Торопливо, почти украдкой Мина вытерла глаза. Граф положил ей руку на плечо, словно пытаясь утешить.

– Итак, когда я вышла из колледжа Блэквуд, я была одна на свете и не знала, что делать дальше. Единственным источником нашего дохода было жалованье отца, и все наши скудные сбережения ушли на оплату медицинских счетов. Я должна была работать, что для женщины моего класса и образования означало либо место гувернантки, либо учительницы в школе для девочек. Куда пойти? Я подала заявку в агентство по найму, а в ожидании ответа стала разбирать вещи в доме, где жила с отцом столько лет, и откладывать их для продажи. Если продать большую часть наших вещей, думала я, можно выручить какую-то сумму денег, чтобы положить в банк на черный день. В конце месяца нужно было заплатить за аренду. Мысленно я готовилась к новой самостоятельной жизни.

В один прекрасный день я услышала звонок в дверь. Через несколько минут в мезонин, где я разбирала старые сундуки, поднялась служанка, миссис Хиггинс, и сказала: «Мисс Мюррей, один джентльмен хочет видеть вас. Говорит, что он знал вашего отца в Лондоне».

Я вышла в гостиную. У камина стоял пожилой мужчина с белыми усами, в старомодном сюртуке.

«Мисс Мюррей, – сказал он. – Пожалуйста, примите мои соболезнования. Я с прискорбием узнал о кончине профессора Мюррея».

«Вы знали моего отца? – спросила я. – Мистер…»

«Доктор Фарадей. Симеон Фарадей, к вашим услугам. Да, мы оба были членами Королевского общества. Одно время он весьма активно работал в подкомитете, который я возглавлял, – подкомитете по вопросам формата библиографического цитирования. Полагаю, он вам об этом не рассказывал?»

Я знала, конечно, что мой отец был членом Королевского общества, хотя он уже много лет не посещал собрания и не участвовал в активной работе. И «подкомитет по вопросам формата библиографического цитирования» – это было вполне в его духе. Он всегда был сторонником точности и скрупулезности.

Я пригласила доктора Фарадея сесть и велела миссис Хиггинс принести нам чай. После нескольких любезностей и воспоминаний о моем отце он подался вперед, упираясь локтями в колени, и сказал: «Мисс Мюррей, я приехал сюда не только для того, чтобы выразить соболезнования. Я пришел также предложить вам работу. Прошу простить меня за разговоры о делах в такое тяжкое для вас время, но не хотите ли вы послушать, что я намерен вам предложить?»

«Доктор Фарадей, – сказала я. – Я осталась одна на свете и всей душой стремлюсь приносить пользу и зарабатывать на жизнь самостоятельно. Если вы знаете подходящее место для человека с моим образованием, я была бы признательна за любую информацию и, если возможно, рекомендации».

«Да, именно ваше образование и натолкнуло меня на мысль прийти сюда, – сказал он. – Когда мои коллеги из подкомитета по вопросам формата библиографического цитирования стали искать подходящего кандидата на ту должность, о которой идет речь, я сразу же сказал: а почему бы не пригласить дочь Мюррея? Подкомитет единогласно проголосовал за то, чтобы предложить это место вам».

Миссис Хиггинс принесла чай, и я стала разливать его в чашки, недоумевая про себя, какую же должность может мне предложить подкомитет Королевского общества.

Несколько мгновений он серьезно глядел на меня из-под необыкновенно кустистых седых бровей. Затем сказал: «Мисс Мюррей, вы когда-нибудь слышали о Société des Alchimistes?»

Мэри подалась вперед. Что-что? Она не ослышалась?

– Выходит, вы знали об Обществе алхимиков еще до того, как стали гувернанткой Мэри, – сказала Жюстина.

– Да, – просто ответила Мина. – Знала.

– Я не понимаю, – сказала Мэри. – Вы хотите сказать, что все это время знали об Обществе алхимиков? Все те годы, что были моей гувернанткой? И о том, что мой отец…

– Да, – вновь подтвердила Мина. – Знала. Чтобы вы поняли, я должна рассказать вам о том, что сказал мне профессор Фарадей в то весеннее утро, и о том, что я узнала позже, когда стала работать в подкомитете. Видите ли, почти с момента основания Королевского общества в семнадцатом веке группа ученых решила бороться с тем, что они считали ложным или неэтичным в науке, – разоблачать мошенничества, расследовать и пресекать злоупотребления. Только так можно было отстоять существование подлинной, плодотворной науки. Они понимали, что такие крамольные поступки подрывают репутацию науки и ученых. С этой целью – разоблачать «чудовищ», созданных таксидермистами, и фальшивые панацеи – был создан специальный комитет. Однако разоблачение мошенников было не главной задачей комитета – важнее этого была борьба с использованием науки в разных гнусных целях. И чаще всего деятельность комитета была направлена против Société des Alchimistes.

– И этот комитет… – начала Жюстина.

– Вначале назывался Комитетом против научных фальсификаций и злоупотреблений. Однако в начале девятнадцатого века, после скандала с Франкенштейном (Société des Alchimistes так и не удалось полностью подавить слухи о том, что один из его членов создал чудовище), было решено, что расследования комитета лучше держать в секрете. Наука приобретала все большее уважение, но и большее могущество, и Королевское общество не хотело, чтобы всем стало известно, какие злодеяния могут совершаться во имя научных открытий и знаний. Лучше бороться с ними втайне, не привлекая внимания публики. И тогда его переименовали в подкомитет по вопросам формата библиографического цитирования, хотя задачи остались прежними.

– Но почему же… – начала Мэри.

– Ему дали такое название? Представьте, что вы услышали о заседании подкомитета по вопросам формата библиографического цитирования, – захотелось бы вам на нем присутствовать? Впрочем, вам, Мэри, с вашей любовью к точности, – возможно, и захотелось бы! Но уверяю вас, у большинства людей это не вызвало бы никакого интереса. В тот день профессор Фарадей сказал мне, что подкомитету требуется молодая женщина, притом образованная молодая женщина, для которой у них есть специальное задание. Он объяснил мне, в чем оно состоит, и спросил, согласна ли я.

– И что же это было за задание? – спросила Жюстина. Мэри удивленно взглянула на нее. Кажется, она еще никогда не слышала у Жюстины такого голоса? В нем звучал… гнев. Разве Жюстина умеет гневаться?

– Вы должны понять, – сказала Мина. – Цель подкомитета – защита репутации подлинной науки. Он очень редко вмешивается в чью-то работу. Он лишь наблюдает и при необходимости исправляет ситуацию – настолько деликатно, насколько это возможно. Когда прошел слух о великанше, бродящей по побережью Корнуолла, подкомитет направил туда для расследования одного из своих агентов. Уильям Пенджли обнаружил, что эта великанша мирно живет в заброшенной усадьбе и питается фруктами и овощами.

– Мой друг Гийом! – воскликнула Жюстина. – Вы хотите сказать, что он…

– Да, – сказала Мина. – Он состоял в подкомитете. Я видела его отчет – это двадцать отпечатанных страниц с рекомендациями в конце.

– И что же он рекомендовал? – спросила Мэри. От этого разговора у нее мурашки бегали по спине и кожу на руках пощипывало. «Могильным холодом повеяло», – сказала бы ее кухарка, припомнив старые йоркширские суеверия.

– Пенджли рекомендовал подкомитету оставить Жюстину в покое и оберегать ее всеми возможными способами. Что и было сделано. – Мина повернулась к Жюстине. – Как вы думаете, почему вас никто не беспокоил все это время? Вас оберегали так, что вы об этом даже не догадывались. От любопытных браконьеров, от наследников, возжелавших предъявить свои права на дом…

Жюстина покачала головой.

– Не знаю, что и сказать. Все это время… и это Гийом, которого я считала другом…

– Он и был вам другом, – сказала Мина. – Именно благодаря его докладу вас почти целый век никто не беспокоил.

– А что сделал бы подкомитет, если бы мистер Пенджли дал другую рекомендацию? – спросила Мэри.

– Исправил бы ситуацию, – мягко сказала Мина. – Мэри, я вижу, что вы хотите возразить. Уверяю вас, подкомитет принимает меры лишь в случае крайней необходимости. Он не причинил Жюстине никакого вреда.

– Но мог бы? – спросила Мэри.

Мина твердо, серьезно взглянула на нее.

– Да.

– Так что же насчет того задания, о которым вы говорили? – спросила Жюстина. – Что это было за…

– Доктор Фарадей, – продолжала Мина, – предложил мне занять место гувернантки в доме покойного Генри Джекилла. Я должна была следить, не объявится ли там печально известный мистер Хайд. Мне рассказали об экспериментах Джекилла, о том, что всеми уважаемый химик и мистер Хайд – одно и то же лицо. Я должна была немедленно известить подкомитет, если увижу хотя бы тень этого человека.

– Вы шпионили за мной! – воскликнула Мэри. Она смотрела на Мину так, словно не верила своим глазам.

– Да, – ответила Мина. – И не могу просить у вас прощения за это, потому что это прозвучало бы неискренне. Я исполняла свой долг перед подкомитетом и делала то, что мне поручили, – работу, которую одобрил бы и мой отец. Простите меня, Мэри, за то, что нанесла вам такой удар, раскрыв эту тайну. Я понимаю, вам тяжело слышать, что я обманывала вас, но, к сожалению, это правда.

– Выходит, все это время… – проговорила Мэри, уже не зная, чему верить и где же правда, а где ложь.

– Могу сказать, что все, чему я вас учила – история, география, литература, – все это было настоящее. И моя привязанность к вам была настоящей. Но по четвергам, когда у меня были свободные часы после обеда, я отправлялась в Берлингтон-Хаус на Пикадилли, где располагается Королевское общество, с докладом для доктора Фарадея. Докладывать было особенно не о чем. Вы были очаровательной девочкой, умницей. Разве что, может быть, излишне добросовестной – слишком спокойной, сдержанной и рассудительной для своих лет. Но, как и Жюстина, вы не представляли угрозы, и Хайд ни разу не пытался увидеться с вами. Мы тогда еще не знали о Диане, иначе отправили бы агента и в Общество святой Марии Магдалины. Когда вам пришлось дать мне расчет, чтобы сэкономить средства на круглосуточную сиделку для вашей матери, я была искренне опечалена. Заниматься с вами было одной из величайших радостей в моей жизни.

– О… – Мэри совершенно не представляла, что тут говорить и даже думать. Сильнее всех других чувств было глубокое разочарование, а кроме того, ощущение уходящей из-под ног опоры. Осталось ли в ее жизни хоть что-то, не затронутое отцовскими экспериментами? Так, пожалуй, скоро выяснится, что и миссис Пул – агент Общества алхимиков, или что Элис создана в результате научного эксперимента! Неужели в мире нет ничего постоянного и нормального?

Миссис Пул: – Я вас понимаю, мисс. Это же был такой удар для вас. Но только помыслить, что я работаю на этих негодяев! Потому они негодяи и есть, только так я и могу их назвать, какие бы пышные звания они ни носили – доктора там или профессора! По делам и прозвание, вот что я вам скажу. Я рада, что вы все… ну, в общем, рада, что вы есть – какие уж есть. Но с алхимиками этими я бы и разговаривать не стала.

Элис: – И как можно было подумать, что меня создали алхимики! Я самая обычная девочка, такая же, как все.

Мэри: – Не совсем обычная. Обычные девочки не исчезают, помимо всего прочего.

Элис: – Но в месмерических способностях нет ничего сверхъестественного. У Мартина они тоже есть, но он же никакое не чудовище – обыкновенный человек, только немножко не такой, как все. Как Атлас просто такой большой и сильный, а близнецы Джеллико просто умеют завязываться узлами.

Мэри: – Тебе виднее, Элис.

– А сейчас вы тоже работаете на эту организацию? – спросила Жюстина.

Мина допила кофе и поставила чашку на письменный стол. «Она тянет время, – подумала Мэри. – Почему она не хочет отвечать?» С очевидной неохотой Мина проговорила:

– Я и сейчас состою на службе в подкомитете по вопросам формата библиографического цитирования. Эта должность приносит мне небольшое жалованье, и, разумеется, именно поэтому я живу здесь, в Будапеште, с Владом. После того как я ушла от Мэри, подкомитет попросил меня устроиться учительницей в Женскую академию Уитби на Йоркширском побережье, чтобы вести наблюдение за студенткой по имени Люси Вестенра. Ее отец, лорд Вестенра, был одним из финансовых покровителей английского филиала Общества алхимиков. Он недавно умер, но его жена, леди Вестенра, продолжала делать взносы. Тяжело переживая смерть мужа, она заинтересовалась способами продления жизни. Это она убедила Перфлитскую лечебницу нанять Сьюарда, чтобы он мог разузнать побольше о бедняге Ренфилде и его экспериментах с пауками и мухами. Доктор Хеннесси, помощник директора и тоже член общества, рассказал ей о его странностях. И именно она представила Сьюарда Ван Хельсингу. Видите ли, английский филиал был распущен после убийства сэра Дэнверса Кэрью, угрожавшего публично разоблачить Общество алхимиков и его деятельность. Но осталась группа молодых членов общества, которые не намерены были сдаваться. Предводителями этой группы стали Сьюард и Артур Холмвуд. Холмвуд был молодым аристократом с большими деньгами – теперь он лорд Годалминг и по-прежнему косвенно связан с обществом как один из попечителей Перфлитской лечебницы. К Сьюарду и Холмвуду присоединились Джонатан Харкер, молодой адвокат, чья фирма представляла Холмвудов, и американец по имени Куинси Моррис, искатель приключений, не особенно интересовавшийся наукой. Он охотился на медведей гризли и бизонов на американском Диком Западе, странствовал по ледяным пустыням Арктики и джунглям Южной Америки, так почему бы не заняться и поисками секрета вечной жизни? Это было для него просто очередное приключение.

Я подружилась с Люси. Это тоже была настоящая дружба, Мэри, хотя вы вполне можете усомниться в моей искренности после всего, что я вам рассказала.

Люси была не похожа на вас. Науки ее не слишком увлекали. Ее интересовали платья, балы и флирт с потенциальными женихами. Да и почему бы ей не интересоваться этим? Она была молода, красива и богата, ей самой судьбой было предначертано стать светской дамой, возможно, даже женой какого-нибудь политика. Интеллектуалкой ее никак нельзя было назвать – истории и философии она предпочитала журналы и французские романы. При этом она была романтична, идеалистична и необычайно великодушна – чужие страдания глубоко трогали ее. Однажды я видела, как она отдала свои перчатки какой-то девушке на улице – та продавала жареные каштаны и обожгла кончики пальцев. Она могла расплакаться, глядя, как лошади с натугой тянут упряжку, а кэбмены не решались при ней браться за кнут, чтобы не выслушивать ее нотаций. Она мало знала о мире, но инстинкты в ней были здоровые. В той сфере жизни, к которой она принадлежала по рождению, она могла бы добиться многого.

Мы подружились, и, когда она ушла из Академии Уитби, она попросила меня остаться при ней в качестве платной компаньонки. Так я вошла в светский круг семьи Вестенра, в их дом на Керзон-стрит. Вот там я и встретилась со Сьюардом, Холмвудом, Моррисом и Джонатаном Харкером, который позже стал моим мужем.

– Мужем! – воскликнула Мэри.

– Да. Я замужем. – Мина опустила глаза, глядя на кофейную чашку в руках. Мэри заметила, что на руке у нее нет никаких колец. – Официально я миссис Джонатан Харкер. Я просила у него развод, но он отказался, несмотря на очевидные доказательства моего обмана и… неверности. Он верит, что когда-нибудь я очнусь от этого безумия, как он это называет, и вернусь к нему. Снова стану женой адвоката из Эксетера. И это после всего, что я видела, после всего, что они натворили – эти люди, которые стремились к вечной жизни и готовы были пожертвовать чем угодно и кем угодно, чтобы подтвердить свои теории.

В кабинете стало тихо-тихо. Солнце струилось в окна, и в его лучах сверкали пылинки. В этой тишине Мэри казалось, что все ее представления о мире, и о Мине в частности, зашатались и рассыпались в прах. Только беспорядочные обрывки кружились перед глазами, будто карусель на деревенской ярмарке.

Диана: – Мэри никогда не бывала на деревенской ярмарке.

Кэтрин: – Ну и что же, зато я бывала. Когда мы с цирком ездили по всей Англии, мы часто останавливались рядом с ярмарками.

Диана: – Я это к тому, что ты ведь собиралась описывать все с ее точки зрения.

Кэтрин: – Тоже мне, писательница нашлась!

Диана: – Ты же сама говорила про эту точку зрения. Зачем тогда вообще придумывать правила, если ты сама их все время нарушаешь?

– Но как же вы вышли замуж за мистера Харкера, если знали о его связи с Société des Alchimistes? – спросила Жюстина.

– Тогда я не думала, что он так тесно с ним связан, – ответила Мина. – Я знала, что леди Вестенра пригласила профессора Ван Хельсинга переехать в Англию из его родного Амстердама. В первые дни он остановился в доме на Керзон-стрит, а затем перебрался к доктору Сьюарду в Перфлит. И я ведь знала, что они что-то затевают в этой лечебнице. Мистер Холмвуд без конца туда ездил, и Куинси Моррис тоже. Я думала, что Джонатан – всего лишь адвокат Холмвуда. Он всегда был таким серьезным, так стремился преуспеть в своей карьере! Когда Люси гуляла с Артуром Холмвудом в Гайд-парке, я гуляла с Джонатаном, якобы сопровождая ее. Джонатан очень интересовался современными политическими и технологическими новшествами. И он тоже потерял родителей – это нас сблизило. Со временем я полюбила его, а он меня. В нем чувствовалась какая-то чистота, одиночество, тоска… Я нужна ему, думала я, и он нужен мне. До этого я еще никогда не любила. Это было новое, восхитительное ощущение – любить и быть любимой, верить, что мы будем вместе на всю жизнь. Я решила, что, когда мы поженимся, я не стану больше работать в подкомитете по вопросам формата библиографического цитирования, а постараюсь вместо этого стать хорошей женой, ценной помощницей для молодого юриста. Я была тогда… моложе, и, видимо, наивнее. Я проглядела все тревожные признаки.

– Признаки чего? – спросила Жюстина.

Мина оглянулась на графа.

– Об этом пусть лучше он вам расскажет – во всяком случае, о том, чего я тогда не знала. Дело в том, что Сьюард узнал об экспериментах Влада с переливанием крови – от Ренфилда. Он собрал по крупицам и сопоставил между собой все, что можно было уловить из бреда этого сумасшедшего, и тогда Ван Хельсинг стал осторожно расспрашивать членов общества. Некоторые из старейших членов Société des Alchimistes еще помнили доклад, который Влад сделал сорок лет назад – о переливании крови вампиров. Он разыскал записи в архивах общества, а затем… обратился к самому Владу. – Она протянула руку графу, и он взял ее в свою ладонь. – Дальше придется рассказывать вам, дорогой. Вы об этом знаете больше моего.

Он улыбнулся, но это была горькая улыбка.

– Эта история меня не красит, верно, дражайшая? Ну что ж, не станем щадить мое самолюбие. Итак, Ван Хельсинг обратился ко мне через общего знакомого, лингвиста и этолога Арминия Вамбери. Попросил меня приехать в Англию. Он полагал, что с помощью его методов (а он уже много лет изучал переливание крови и считался знатоком в этой области) мы сможем передавать положительные свойства вампиризма, избежав при этом передачи безумия – его почти неизбежного спутника. Я договорился о покупке старинной усадьбы рядом с Перфлитской лечебницей – Карфэкс, так ее называли. Мистер Харкер приехал в мой замок в Трансильвании, чтобы передать мне документы и помочь перевезти кое-какие хрупкие приборы, а также несколько тетрадей с записями.

– Я должна была еще тогда догадаться, – сказала Мина. – Какая же я была глупая! Казалось, все шло как обычно. Джонатан был в отъезде, Люси готовилась к своей свадьбе, а я к своей. Свадьба Люси должна была стать грандиозным событием – кажется, половина лондонского света была приглашена. Я до сих пор помню ее платье – кружева Каррикмакрос по белому шелку (семья Вестенра вела свое происхождение из этой части Ирландии). Ужасно непрактично – куда бы она его потом надела? Но все светские барышни выходили замуж в белом, как сама королева. Мое платье из коричневого шелка было куда скромнее и отлично годилось для медового месяца, который мы собирались провести в Корнуолле. У меня было много дел в преддверии свадьбы Люси – нужно было разослать приглашения, помочь ей выбрать цветы и музыку, примирить между собой всех шестерых подружек невесты – каждой хотелось платье такого фасона, какой больше всего идет именно ей. И еще, конечно, ее мать – леди Вестенра была женщиной импульсивной, непрактичной. Она любила дочь, но находилась всецело под влиянием Ван Хельсинга. Ее муж верил ему, и она тоже верила – к сожалению. Доктор Фарадей предупреждал меня о Ван Хельсинге, но в то время мы почти ничего не знали о его деятельности, помимо опубликованных работ – а они, насколько нам было известно, были относительно ортодоксальны и посвящены непредсказуемости результатов переливания крови в медицинских целях. Почему иногда это помогает, а иногда нет? Ван Хельсинг считал, что у крови могут быть какие-то не обнаруженные доселе свойства… Если бы я только знала, чего он пытается добиться на самом деле! Тогда, может быть, я сумела бы предотвратить несчастье.

Джонатан вернулся, и мы сыграли скромную свадьбу. Люси была единственной подружкой невесты. Я передала свой последний отчет доктору Фарадею, который пытался убедить меня продолжать следить за развитием событий. Но я отказалась. Я хотела быть женой, а когда-нибудь и матерью. Пусть теперь кто-нибудь другой шпионит для него. В ту ночь леди Вестенра устроила для нас небольшой званый вечер – только Холмвуд, Сьюард, Моррис, Ван Хельсинг и его друг, недавно приехавший в Англию, – граф Дракула.

– Тогда я впервые увидел вас, – сказал граф.

– Вы весь вечер смотрели на меня и хмурились, – сказала Мина. – Я помню, как несколько раз поднимала глаза – я сидела рядом с мистером Моррисом, а тот все рассказывал о своей охоте в Бразилии. Мне было скучно слушать о его подвигах, о том, сколько животных он застрелил на берегах Амазонки – обезьян, пум, змей. И всякий раз, как я поднимала глаза, вы смотрели на меня из-под этих темных бровей с самым очевидным неодобрением!

– А я и не одобрял! – заявил граф. – Такая красивая, умная женщина – и вдруг вышла замуж за Харкера, которого я для себя уже отнес к категории безобидных идиотов! О, разумеется, он был джентльменом – мог довольно гладко рассуждать о юридических вопросах или о том, что вычитал в Punch. Он недурно проинформировал меня о британской политике и обычаях по пути из Трансильвании в Лондон. Но уже через год-другой он бы вам наскучил. Вы разглядели бы его узколобость, провинциальность. К тому же я уже решил, что мы с вами предназначены друг другу самой судьбой. Ваш брак с ним был досадной, но, как я надеялся, временной помехой.

– Самой судьбой! – Мина рассмеялась так, словно пыталась, но не смогла удержаться. – Вот он, романтический венгр! И самонадеянный граф, привыкший без колебаний брать себе все, что пожелает. А вам не казалось, что и моего мнения стоило бы спросить?

Он мягко ответил:

– Я считал, что, поскольку мы предназначены друг другу судьбой, вы тоже признаете это рано или поздно. Вы придете ко мне, когда будете готовы, не раньше. Мне оставалось только ждать. К тому же в то время у меня были и другие заботы. Ван Хельсинг проводил анализы моей крови. Вскоре он намеревался начать переливать ее Люси. Она уверяла, что идет на это по доброй воле, но она была так молода, и мне было совершенно очевидно, что это решение принято под влиянием жениха. Ее мать, которая могла бы отговорить ее от этой затеи, не знала, чем мы занимаемся. Леди Вестенра не вникала в детали исследований Ван Хельсинга – она просто хотела продолжить дело мужа, и Ван Хельсинг к тому же намеренно многое от нее скрывал. У нее было больное сердце – он сказал, что наши методы могут стать слишком большим потрясением для нее, даже если наши цели не вызывают у нее возражений.

– И что же это были за методы? – спросила Жюстина. В ее голосе опять слышался гнев, и вместе с ним глубочайшее отвращение. Это было так непривычно, что от изумления Мэри невольно забыла о своем собственном чувстве утраты, о том, что она, оказывается, все детство прожила в полном неведении. Только недавно ей пришлось выслушать признание отца, а теперь вот – Мины. Неужели всё было совсем не тем, чем казалось? Она вся как-то странно онемела – так бывает при слишком глубоких ранах. Человек не чувствует их, потому что нервные окончания расположены ближе к поверхности кожи. Поверхностная рана болит сильнее, чем глубокая.

Граф ответил Жюстине так, как ответил бы хирург, если бы его спросили, как он делает операции, – спокойным, бесстрастным тоном.

– Он брал у меня кровь и пропускал через фильтр – он считал, что вампирическое безумие вызывается какими-то неизвестными примесями. Затем, тщательно очистив кровь, он вводил ее мисс Вестенра. Уже к этому времени она начала меняться…

– Я помню ее на этом званом вечере, – сказала Мина и вновь взяла кофейную чашку в обе ладони. – Она была почти в лихорадке. Я приписывала это предсвадебному волнению. Я должна была знать – должна была остаться с ней! Всю жизнь я буду винить себя за то, что проглядела эти признаки, не догадалась, что на ней проводят какие-то эксперименты. Ведь доктор Фарадей предупреждал меня о Ван Хельсинге. Но я думала, леди Вестенра не допустит, чтобы Люси причинили вред, и к тому же я тогда еще не слышала о вампиризме. Наутро мы с Джонатаном отправились в свадебное путешествие, а через неделю вернулись в Эксетер, в новый двухквартирный дом, половину которого Джонатан взял в аренду: покупку мы себе пока позволить не могли. Я уже предвкушала, как буду обставлять и отделывать его, чтобы он стал для нас настоящим домом… – С минуту она молчала, глядя на свою чашку. – Но там меня уже ждали письма. Три от Люси – первое самое обыкновенное, разве что немножко бессвязное, но какой девушке не вскружит голову предчувствие скорой свадьбы? Второе уже совсем странное – она писала о ночных кошмарах, в которых она плавала по рекам крови. В третьем она все повторяла, что попала в ад и горит в геенне огненной. Писала, что ее окружают демоны, которые хотят пить ее кровь и пожирать ее душу. Я показала письма Джонатану. Он сказал, что беспокоиться не о чем: Ван Хельсинг ведь рядом, если Люси больна, он наверняка займется ее лечением. Меня насторожили не его слова, а то, как он это сказал. Я помню, мы стояли на кухне, потому что я пока еще не наняла прислугу, и он отвернулся от меня, уставился в окно, выходящее в переулок. Вот тогда я и начала подозревать, что он знал… и не сказал мне о том, какие цели преследуют Ван Хельсинг со Сьюардом. Я отправила телеграмму доктору Фарадею и купила билет на ближайший поезд в Лондон.

Когда я добралась до дома на Керзон-стрит, было уже поздно. – Она перевела взгляд на графа. – Думаю, дальше лучше рассказать вам. Вы были там, а я приехала поздно, слишком поздно, чтобы спасти мою дорогую Люси.

– Моя роль в этой истории не слишком благовидна, – удрученно проговорил граф. – Я говорил им, что мы слишком сильно рискуем, слишком торопимся. Мне было очевидно, что мисс Вестенра теряет рассудок. Хеннесси, ассистировавший им, тоже возмутился – он начал сомневаться в их методах и целях. Но Сьюард с Ван Хельсингом отказались прекратить свои эксперименты, и Холмвуд, который верил в Ван Хельсинга, тоже настаивал. Моррису было все равно – для него это было просто очередное приключение. Меня они слушать не хотели, и тогда я обратился к леди Вестенра. Они с Люси приехали в Карфэкс, чтобы Ван Хельсингу легче было проводить эксперимент. Если бы она осознала всю серьезность положения, то, возможно, заставила бы его прекратить. По меньшей мере, она могла лишить его финансирования. Я как сейчас помню тот день, когда привел ее в комнату, где они в очередной раз вводили Люси мою отфильтрованную кровь. Она взглянула на стул, к которому была привязана ремнями ее дочь, – во время переливания Люси впадала в неистовство, а ведь она становилась все сильнее. Ван Хельсинг боялся, как бы в таком состоянии она не бросилась на нас. Леди Вестенра увидела людей, стоявших вокруг ее дочери, – уважаемых ученых. Увидела, как ее дочь открыла глаза, посмотрела на Ван Хельсинга и закричала. Я уже упоминал, что у леди Вестенра было слабое сердце. Она схватилась за грудь и рухнула на каменный пол. Она изо всех сил пыталась что-то сказать, но не могла. Только беспомощно махала руками. Сьюард бросился к ней, но уже ничего нельзя было сделать – через несколько секунд она была мертва. Ван Хельсинг впал в ярость, в истерику. Обвинил меня в том, что я сорвал ему эксперимент. Моррис выхватил большой кривой нож, который всегда носил с собой в кожаных ножнах, и ударил меня в грудь. Такая рана не могла меня убить, но она лишила меня сил. Они утащили меня в подвал и заперли там, в бывшей кладовой, без помощи, без еды и воды. После чего, видимо, вернулись наверх, в лабораторию… Наверное я этого не знаю, но догадываюсь. И увидели, что Люси нет. Она разорвала ремни, напилась крови своей мертвой матери и исчезла.

Я просидел в этом подвале три дня. Под конец начал бредить от голода и потери крови. Если бы Мина не приехала…

– Вы бы не дожили до своего четырехсотшестидесятитрехлетия, – мрачно закончила Мина.

– Она дала мне свою кровь, – сказал граф. – Если бы не она, мне бы не выжить. – Он потянулся к ней, словно хотел снова взять ее за руку. – Вот видите – с той минуты, как я увидел вас, я знал, что мы предназначены друг другу судьбой.

– Я не позволю вам сделать из этого любовный роман, – сказала Мина и отняла руку. – Это трагедия. То, что они сделали… то, что вы сделали, не имеет оправдания. Да, я знаю, вы пытались их остановить, но я потеряла подругу и ученицу. Моя бедная дорогая Люси…

– А что случилось с Люси? После того, как она сбежала, – спросила Мэри. Она почти боялась услышать ответ. Ведь то же самое, что произошло с Люси, происходит сейчас и с Люсиндой. Неужели эта история повторится?

Мина поставила чашку на стол. Мэри видела, что кофе в ней допит только до половины – и, наверное, уже остыл.

– Ей отрубили голову. Простите, я не могу подобрать более мягких выражений. Она как-то добралась до Хэмпстеда. Полагаю, какой-то инстинкт привел ее обратно в Лондон… Полиция начала находить на пустошах детей с прокушенными шеями. Они рассказывали, что какая-то красивая женщина в белом позвала их погулять. Одна девочка сказала – она была такая красивая, должно быть, она принцесса из какой-нибудь сказки. Я знаю, потому что об этом писали в Westminster Gazette, но я увидела эту статью позже, а тогда знала только, что Люси сбежала и ее ищут. Я сказала Владу, что ему нужно уезжать из Англии как можно скорее – пока не вернулись Ван Хельсинг и остальные. Я была уверена, что они вернутся – рано или поздно им понадобится его кровь для их дьявольских экспериментов. Затем отправилась в лечебницу и спросила, когда вернется Сьюард. «Завтра», – сказал доктор Хеннесси, и тогда я сняла на ночь комнату в Royal Hotel. Наутро вернулась в лечебницу и стала ждать. Прошло уже время обеда – санитары принесли мне хлеба и супа, и я пообедала вместе с пациентками – с леди Холлингстон, которая убила своего мужа, и еще с несколькими экземплярами femina delinquente. Вскоре после обеда вернулся Сьюард вместе с Холмвудом, Моррисом и Ван Хельсингом. Я помню, как сидела у него в кабинете, и он подозрительно расспрашивал меня, где я была и что видела. Я сказала ему, что встревожилась из-за писем Люси, приехала первым же поездом и, не найдя их в лечебнице, отправилась в Карфэкс. Там я увидела их лабораторию. Я нашла графа, но он напал на меня – я могла предъявить отметину на запястье, из которого он пил мою кровь, в качестве доказательства. А потом он сбежал. Где Люси? – спросила я Сьюарда. Почему она писала мне такие странные, бессвязные письма? Я смотрела на этих людей, таких уверенных в себе, – Холмвуд глядел в окно, Моррис прислонился к шкафчику для документов, – обеспокоенно и встревоженно. Я не хотела показывать, что знаю, кто они такие и что за эксперименты проводили.

Сьюард, кажется, вздохнул с облегчением, убедившись, что я главного не знаю, и объяснил мне все самым убедительным образом. Они проводили важный эксперимент по переливанию крови, пытались вылечить графа от страшной болезни – вампиризма, которая сводила с ума его жертв. Люси и леди Вестенра заинтересовались и пришли взглянуть на процедуру. Но граф, чья болезнь стала к тому времени опаснее, чем они думали, набросился на Люси и заразил ее, а ее мать умерла от нервного потрясения. Теперь Люси бродит где-то с кровью вампира в жилах. Они должны остановить ее, пока она не превратилась в такое же чудовище – вампира!

Я сделала вид, что поверила. Но в душе у меня кипел гнев. Если бы я могла вызвать молнию и убить их на месте, я бы это сделала. Я бы с радостью смотрела, как они превращаются в пепел. Вместо этого я сказала им, что возвращаюсь в Лондон и буду ждать в доме на Керзон-стрит, на случай, если Люси вернется туда. Услышав это, Сьюард, кажется, вздохнул с облегчением. Если бы я только знала, что они готовят охоту на нее в эту ночь! Я села на поезд в Лондон – был уже почти вечер, когда я сошла на станции Фенчерч-стрит, но я отправилась прямиком к доктору Фарадею, в Блумсбери. Он-то и показал мне статью в Westminster Gazette. После того, как я вышла из подкомитета по вопросам формата библиографического цитирования, за Люси больше некому было следить, но один из членов подкомитета, что жил неподалеку от Хэмпстед-Хит, обратил внимание Фарадея на эту статью. Он уже назначил собрание подкомитета – оно должно было состояться на следующий день. Я сказала, что приеду в Берлингтон-хаус в назначенное время, взяла кэб и отправилась на Керзон-стрит. Оставалась еще надежда, что Люси вернется домой, и к тому же я не представляла, что еще можно сделать, – не бродить же одной ночью по Хэмпстед-Хит! Но в эту самую ночь они убили ее.

– Отрубили голову! – послышался голос Дианы. Она стояла за дверью, держа за ошейник красивую белую собаку – очевидно, одного из графских собаковолков. – А чем отрубили? И что, она прямо так по земле покатилась?

– Давно ты там стоишь? – спросила Мэри.

– А вы и не заметили! – презрительно сказала Диана. – Никто не заметил, кроме графа – он-то с самого начала знал. Вы же мне подмигивали, да? – Она вошла в комнату и встала перед графом Дракулой. – Вы сразу догадались, как только я открыла дверь. А мне казалось, я так тихо подошла!

Граф улыбнулся.

– От тебя пахнет собакой и твоим завтраком. Запах приятный, но весьма характерный. Кажется, Ховираг ты понравилась. Hóvirág – это такой цветок. Белый, как снег.

– Ну ладно, характерный – это еще ничего. Так все-таки – как они ей голову отрубили? Я хочу послушать.

Она уселась на ковер перед камином. Ховираг легла рядом и положила голову ей на колени. Она, кажется, уже признала в Диане хозяйку.

– Что ты успела услышать, Диана? – спросила Мина. – Не хочу повторяться.

– С того места, где ей голову отрубили. Она же была вампиром, да?

– Вернее будет сказать, что ее заразили вампиризмом, – сказала Мина.

– Вы слишком уж цепляетесь за мелочи, kedvesem, – заметил граф. – Не все ли равно, как это называть.

– К мелочам, – сказала Мина. – Цепляются к мелочам. Впрочем, сейчас я не хочу спорить с вами о грамматике. – Голос у нее был нетерпеливый и немного сердитый. – Важно то…

– А зачем ей голову отрубили? – снова спросила Диана. Она сидела у самой ноги Мэри. Дать ей пинка, что ли? Эта мысль казалась очень соблазнительной.

Диана: – Попробовала бы только! Хохо тебе ногу отгрызла бы.

– Они отрубили ей голову, потому что вампира очень трудно убить, – сказал граф. – Вампиризм разрушает разум, но тело делает сильнее. Если хочешь убить вампира, недостаточно просто вонзить кинжал ему в сердце, или прострелить голову, или даже шею сломать, вздернув на виселицу. Рана должна быть такой, чтобы заживление стало невозможным. Обезглавить – один из самых действенных способов. Можно еще сжечь. У меня на родине, в Трансильвании, вампиров и ведьм традиционно сжигали.

– А ведьмы разве бывают? – спросила Диана.

– Нет, конечно, – ответила Мина. – Просто бедные старушки, которых обвинили в сношениях с дьяволом, потому что другие жители деревни их боялись или недолюбливали. Диана, я понимаю твое любопытство, но если ты хочешь знать, что случилось с Люси…

– Ладно-ладно, буду сидеть тихо, – нахмурившись, сказала Диана. – Так ее тоже сожгли?

– Она покоится в фамильном склепе, – сказала Мина. – Ван Хельсинг собственноручно выписал свидетельство о ее смерти, так же, как и о смерти ее матери. Я осталась в Лондоне до похорон, а затем вернулась в Эксетер, к Джонатану. Доктор Фарадей велел мне просмотреть его бумаги, хоть я и уверяла, что Джонатан ничего не знает, что у него недостаточно познаний для такого эксперимента. Но я ошибалась – в тех письмах, в которых велел Джонатану отправляться в Трансильванию и помочь графу Дракуле с покупкой Карфэкса, Холмвуд писал ему и о том, что именно они намерены делать. Джонатан знал не все, но довольно многое. Я не стала разговаривать с ним об этих письмах, обвинять его – тогда он мог бы догадаться о моей работе в подкомитете. Сказала лишь, что наш брак был ошибкой и что я ухожу. А затем… затем ушла. Вернулась в Лондон, к доктору Фарадею, в подкомитет по вопросам формата библиографического цитирования, полная решимости остановить Ван Хельсинга. Я поклялась, что буду ждать, наблюдать и как-нибудь, когда-нибудь расквитаюсь с ним за гибель Люси.

– Но ведь миссис Ван Хельсинг не отрезали голову, ничего такого, – сказала Мэри. – Ей прокусили горло, и она умерла. Если она была вампиром…

– Превращение человека в вампира посредством переливания крови – процесс весьма непредсказуемый, – сказал граф. – Ренфилд сошел с ума, но вампиром не стал. Люси трансформировалась, но процедура ускорила эффект вампирического безумия. Мы не знаем точно, что Ван Хельсинг делал со своей женой и дочерью и как это повлияло на процесс трансформации. Чью кровь он переливал? Как обрабатывал перед переливанием? Теоретически вся кровь, содержащая вирус вампиризма, должна действовать одинаково. Однако очевидно, что трансформация миссис Ван Хельсинг была не завершена. В последние дни Люсинда пила мою кровь и кровь Кармиллы. Мы можем только молиться – те, кто верит в силу молитв, – чтобы, когда Люсинда проснется, она обрела силу вампира и сохранила здравый рассудок.

– Я бы постучала, но дверь открыта. Судя по вашим последним словам, я как раз вовремя.

Кто это? Мэри оглянулась. Это была Лаура, стоявшая в дверях. Она вошла в комнату, оглядела всех по очереди и сказала:

– Люсинда проснулась.