2
Сквозь прутья массивной решетки была видна залитая солнцем круглая площадь, сейчас пустая, кусочек насыщенно-сиреневого неба и уродливые постройки напротив. Живот у меня все еще побаливал, хотя тошнить уже перестало. Анша переживала, что у меня разорван желудок или кишечник, потому что поначалу меня рвало кровью, но вроде все обошлось.
— Ты уже отключился, а он все бил тебя и бил, — рассказала она мне. — Они его оттащили сами, когда поняли, что он убьет тебя.
«Они» — это странные люди в балахонах и противогазах. Они вытащили нас на поверхность и оставили здесь, в этой деревне. Но сами они здесь не жили. Жители этой деревни еще меньше походили на людей, чем те, кто поймал нас у лифта. Эти были очень приземистые и широкоплечие, с погасшими глазами клинических идиотов. Ходили они всегда медленно, вперевалку, и на наш загон почти не обращали внимания. Нас сидело в загоне тринадцать человек. Шесть девочек, семеро парней. Края Ордо, Карнаг, Идейра. Тогда, у подземного озера, я ошибся в своих расчетах. Взбесившимся лифтом нас занесло в Карнаги, хотя почему занесло — лифт направляла твердая рука Орузоси, этого предателя. Пути, которые привели нас всех в этот вонючий загон, были разными. Трое парней и девочка Дарнти были из Карнаги. Они были альпинистами, хотели взять Арангарлу, одну из вершин в цепи гор, окружавших кратер Небесного Огня, но заблудились в буре, потеряли свою группу и проскочили перевал, где их и встретили шиварео. (Об этих тварях я расскажу позже.) Четверо парней и две другие девочки были геологами из Идейры, которые, как выразился Янес, их старший, зашли в своих изысканиях слишком далеко. Трое девушек из Ордо были спелеотуристками, как я, и заблудились в подземных переходах.
— Да вы просто звери, ребята, — сказал Янес, самый старший из пленников, когда узнал, что мы с Аншой напали на Катимаро. — Молодцы, курвиметр вам в глаз!
Молодцы-то молодцы, но у меня и Анши на лбу теперь красовались знаки, грубо намалеванные несмываемой красной краской. Каждое утро я разглядывал в мутном зеркале в туалете, прежде чем догадался попросить Аншу срисовать их для меня. У меня на лбу было написано: «Агрессивен, стрелять на поражение», у Анши надпись была короче и загадочнее — «Новая дочь». Кормили три раза в день, утром и вечером выводили погулять по площади. В остальное время мы делали что хотели, то есть в основном сидели или ходили по загону. Я подозреваю, что нам добавляли что-то успокаивающее в еду.
В тот день я впервые смог съесть немного каши, безвкусной, но сытной, и чувствовал необходимость что-то предпринять. Анша сидела рядом, печальная и молчаливая. Я сочувствовал ей. Было еще не до конца ясно, в какую именно ситуацию мы попали, но очутиться в вонючем загоне, где от солнца прикрывает лишь дырявый навес, по вине человека, с которым ты спал, — не самое приятное, что может быть в жизни. Что сказать ей, я не знал. Я старался веселить и развлекать Аншу с того момента, как беседы перестали причинять мне боль, и иногда мне это удавалось.
— Надо валить отсюда, — сказал я Кервину, который лежал рядом со мной на соломе.
Обстановка в загоне была, прямо скажем, убогая. Спали все вповалку на куче неопрятного сена, сваленного у дальней от входа стены. Нас тщательно обыскали и отобрали все личные вещи. Взамен выдали только ложки, миски и кружки.
— Я только и ждал, пока ты оклемаешься, — шепотом ответил Кервин. — Весь вопрос в том, где мы находимся? Куда бежать?
— Это явно какие-то сектанты, психи какие-то, — сказал я. — Территория здесь не может быть большой, потому что тогда мы бы про них знали. Может, уже за забором деревни начинается нормальная жизнь. Главное, вырваться отсюда! Я вот заметил, что, когда нам приносят еду, часовой…
— Авене, — перебила меня Анша. — А почему здесь небо фиолетовое?
— Фиолетовое, зеленое — какая разница? — отмахнулся я. — Часовой подходит к решетке вплотную, и если…
— Анша, ты думаешь, что мы умерли? — спросил Кервин. — Фиолетовое небо бывает только в царстве Двуликой, так в сказках говорится.
— Я думаю, что мы в кратере Небесного Огня, — ответила Анша.
— Что? — переспросил Кервин, приподнимаясь на локте.
— Мы находимся в кратере Небесного Огня, — четко, по слогам повторила Анша. — Идейра и Ордо находятся западнее, Карнаги — восточнее кратера, но все три непосредственно граничат с ним. Здесь же нет людей из Стаами?
— Да ну, это бред, — сказал Кервин, опять валясь на солому. — Там все другое. Я видел снимки со спутника. В кратере выжженная пустыня, все такое желтозеленое и вниз уходит. А здесь вокруг, говорят, поля…
Анша вздохнула. Я думал, что она скажет сейчас: «Ну почему все мальчики такие идиоты?» — но она произнесла:
— Так почему здесь небо фиолетовое?
И тут я понял наконец.
— Силовое поле! — страшным шепотом воскликнул я. — А еще они транслируют на спутник левые картинки! Выжженной земли и всего такого.
Мы переглянулись с Кервином.
— Ты права, — сказал Кервин. — Но зачем… почему… Кто все эти люди?
— Не имею ни малейшего понятия, — сказала Анша. — По-моему, они не люди. Но если вы говорите о побеге, то я бы на вашем месте не рассчитывала, что вам придется добежать только до околицы деревни, а там уже все, свобода.
Мы с Кервином надолго притихли. Кратер Небесного Огня имел триста километров в диаметре и, что немаловажно, был окружен довольно-таки высокими горами, через которые нечего было и думать перебраться без альпинистского снаряжения. О том, что имеются подземные туннели, связывающие кратер с внешним миром, мы были уже в курсе — но их выходы на территорию кратера наверняка охранялись. Теми самыми странными людьми в противогазах, о которых мне не хотелось вспоминать.
Вечером, когда все улеглись, Янес, как всегда, рассказал нам страшную сказку на ночь. Он был родом из Идейры и постарше нас всех лет на семь. Он как-то обмолвился, что был старшим из пятерых ребятишек, а отец его погиб — взрыв газа в шахте. Я думаю, он воспринимал нас как своих младших братьев и сестер… ему это было привычно. Нам очень повезло, что Янес оказался среди нас. Ну, ему-то, конечно, нет.
— Бывает так, — раздавался в темноте глуховатый голос Янеса, — что женщина умирает во время родов. Если не успеть похоронить ее правильно, то, курвиметр вам в глаз, она может стать шиварео.
— Что за шиварео? — спросил Штуц, пугливый толстяк из Ордо.
Эту историю Янес еще не рассказывал.
— А я знаю, — довольным голосом сказала Дарнти, круглолицая девочка из Карнаги. — Только у нас их по-другому называют. Но ты рассказывай, Янес.
— Шиварео — воин Двуликой. Ведь она гибнет в борьбе с собственным ребенком. Шиварео обитают в горах, иногда в пещерах, иногда — в заброшенных строениях. Там они прячутся, поджидая путников. В шахтах их обычно нет — подземелья принадлежат Двуликой, а шиварео — они вроде охранников при входе в ее мир. Шиварео боятся солнечного света. Он превращает их в прах. Поэтому они выходят только ночью. Их кожа белая-белая, как молоко. Их тела страшные, сморщенные, ссохшиеся, ведь, курвиметр вам в глаз, шиварео — это живые мертвецы. Но они умеют очаровывать путников и кажутся им прекрасными. Обычно они подходят к ним на перекрестках.
Ночью в горах и так-то опасно заблудиться. Но встретить прекрасную попутчицу — еще опаснее.
— Чем получить курвиметром в глаз, — прошептал я.
Анша тихонько прыснула и толкнула меня кулаком в бок, чтобы я не мешал слушать.
Я смотрел на круглый неяркий фонарь, горевший в центре площади. Его свет падал в наш загон через решетку двери. Интересно, каких животных здесь держали до того, как загнали сюда нас? Янес продолжал. В отличие от многих рассказчиков страшных историй он не понижал голос, чтобы нагнать жути. Казалось, он немного сочувствует этим погибшим женщинам, которым даже после смерти нет покоя.
— Есть два способа, курвиметр вам в глаз, проверить, настоящую ты встретил женщину или идешь под ручку с шиварео, — продолжал Янес. — Первый такой. Когда Двуликая принимает их на службу, она ставит на них свою печать. У шиварео обязательно есть татуировка в виде черепа, а рядом с ним — несколько непонятных букв. Они похожи на «ш», «в» и «р», и поэтому этих чудовищ так и называют. Но татуировка, курвиметр вам в глаз, может быть скрыта под одеждой. Двуликая ставит свою печать где хочет. Более надежный способ узнать шиварео — это незаметно посмотреть на ее тень. Двуликая дает им духа-защитника, зверя-двойника, потому что их человеческое тело уже мертво и бессильно. И если твоя попутчица — шиварео, то ты увидишь не тень человека, но зверя.
— Уцелевшим от курвиметра глазом, — снова пробормотал я.
Анша снова пихнула меня, на этот раз более ощутимо — она уже по-настоящему сердилась, и обратилась к Янесу:
— А какого зверя?
— Разные бывают, — ответил он. — Летучие мыши, крылатые змеи, просто птицы и просто большие змеи… Еще Двуликая очень любит кошек и часто дает шиварео в двойники больших котов. Так вот, курвиметр вам в глаз, шиварео очаровывает путника, заманивает его к себе или вовсе сбивает с пути, а потом убивает. Некоторые выпивают кровь, другие разрывают на куски, третьи снимают с жертвы всю кожу — они пытаются заменить ею свою, сморщенную и уродливую.
— А как же справиться с шиварео? — спросил Штуц.
— Справиться с шиварео можно одним способом — не встречаться с ней, — ответил Янес. — Не ходить в горы, курвиметр вам в глаз. Шиварео никогда не нападают первыми, не спускаются в долину к людям. Они просто защищают проход в царство Двуликой. Они — часовые и исполняют свой долг. Правда, рассказывают, что однажды шиварео встретила своего мужа. Он узнал ее, заговорил с ней, рассказал о ее ребенке, из-за которого она и умерла, как растет этот ребенок и радует отца, как ребенок похож на свою мать и как он сам всегда любил ее, свою мертвую жену. Он сильно тосковал по ней и, в общем, не возражал принять смерть от ее руки, так сильно он, курвиметр вам в глаз, измучился от своей печали. Некоторые говорят, что и в горы он пошел специально, смерти искал. Но на самом деле этот мужчина был геолог. Они проводили разведку на склоне гор, потому что рудник при поселке начал истощаться. Шиварео сначала не узнавала его, но внимательно слушала. Она смотрела на него словно чужая. Но потом, когда он показал ей ее фотографию и фотографию их сына, она словно проснулась. «Тебе нельзя быть здесь, — сказала она. — Людям вообще нельзя сюда ходить, курвиметр вам в глаз». Она показала ему дорогу к походному лагерю. И попросила мужа объяснить всем людям, что шиварео не злые, а просто не могут иначе поступить. «Людям нет дороги в царство Двуликой», — сказала она.
Я слушал голос Янеса и смотрел на часового, что стоял у двери. Он опирался на свое длинное ружье, словно позаимствованное из запасников музея. Голова его склонялась все ниже на грудь. Когда его лоб касался холодного ствола, он вздрагивал и просыпался. Интересно, он понимает, о чем мы здесь говорим? Охранники обычно не мешали нам разговаривать, лишь прикрикивали на нас, когда мы начинали говорить слишком громко. Дело в том, что я его понимал. Когда они хотели утихомирить нас, они говорили: «Ужо Двуликая вас убаюкает», «Расшумелись, как капризный ветер», «Да замолчите уже, мерзлые сперматозоиды». Они говорили на вэльчеди — языке моей бабушки, используя такие старые обороты, которые можно было встретить разве что в хрониках Бесконечной зимы. Наш язык был очень поэтичен, это признавали даже искусствоведы из Альянса. Некоторые обороты в речах наших стражников казались мне даже более старыми, чем те, что я видел в хрониках. От «шумного капризного ветра» веяло холодом звезд и вечности. И надпись на наших лбах, Анши и моем, — она тоже была сделана на вельчеди.
И вдруг я — видимо, под влиянием ауры того вечера, — вспомнил историю про нож, которому пели колыбельную. Присловье Орузоси — «хватит нож баюкать» — сразу показалось мне смутно знакомым. Оно все время вертелось у меня в голове, не давая покоя. Это была одна из старых сказок, которые рассказывала мне бабушка. Суть ее сводилась к следующему. Однажды Двуликая оставила своего маленького сына на перекрестке двух дорог. Потом она вернулась за ним, но он уже превратился из маленького человечка в острый нож. Двуликая запеленала дитя и привязала к своей спине, чтобы больше не потерять его. И с тех пор она поет ему колыбельные и рассказывает сказки, чтобы он, слушая их, вспомнил, кто он на самом деле, и снова стал человеком. Дело в том, что стражники говорили «убаюквает». Это была старая форма глагола, и ничего удивительного в этом не было. И ведь Орузоси использовал именно ее, вдруг вспомнил я. У него вообще была не лучшая дикция, и эта небольшая ошибка казалась именно дефектом произношения, а не намеренным действием. «Орузоси родом из кратера Небесного Огня», — подумал я. Теперь, конечно, это было очевидно, но если бы я догадался обратить на эту мелочь внимание тогда, мы могли вообще не попасть в плен.
— Янес, — сказала Анша. — А что это за горы, про которые ты все время говоришь? Хребет Мира?
Так называется великая горная цепь, которая тянется практически вдоль всего экватора, разделяя единственный материк Пэллан на две части.
— Нет, — ответил Янес, помолчав. — Я говорю про горы вокруг кратера Небесного Огня. У нас их называют Зубами.
В каждой области, примыкающей к кратеру, свою часть гор называют по-своему.
— А у нас рассказывали наоборот, — сообщила Дарнти. — Что шиварео загрызли первую экспедицию, которую отправили в кратер Небесного Огня за метеоритом. Всех подчистую. И вторую тоже, но в тот раз одному человеку, ученой женщине, удалось спастись. Шиварео приняли ее за свою. Она пошла с ними в их деревню. Она дождалась рассвета, а когда они уснули, убежала к перевалу в горах, а потом пробралась обратно в Карнаги.
— Никогда не слышал таких сказок, — заметил Кервин.
— Так вы же из Вэльчера, — заметил Штуц. — У вас шиварео не водятся… Знаете, что я думаю? Что мы сейчас в деревне шиварео.
— Я уже думал об этом, — сказал Янес. — Но здесь нет женщин. Совсем. Я все время смотрел. Все эти люди — мужчины.
— И детей здесь тоже нет, — вдруг произнесла Анша.
Я думал, что она уже спит — так уютно она посапывала мне в ухо.
— Они в другой деревне, наверное, — сказала Дарнти. — Здесь что-то вроде походного лагеря геологов. Я видела, когда нас тащили. Тут вокруг поля, и мужчины работают на них. На таких огромных странных животных вроде сухопутного краба. Они их вместо комбайнов используют, у них клешни такого же размера, как ковши у экскаваторов!
— Ладно, давайте спать, — сказал Янес.
Это был последний наш спокойный вечер, скучный, но чем-то и уютный — я словно оказался в дешевом летнем пансионате для подростков. Очень дешевом.
А утром пришли они. Люди в балахонах. Жители деревни следовали за ними, переговариваясь высокими, словно птичьими голосами. Они были явно возбуждены. Троица в противогазах проследовала через площадь и двинулась по улочке к нашему загону. Анша стиснула руки и застонала. Я обнял ее за плечи. Ничего хорошего и я от этого визита не ожидал.
— Мы же будем вдвоем, — сказал я.
Мы оба были уверены почему-то, что пришли за нами. Ведь зачем-то на наших лбах поставили эти уродливые клейма? Анша слабо улыбнулась. Охранник грубыми возгласами отогнал прилипших к решетке зевак. «Наших» отгонять не надо было — все пленники столпились у задней стены. Охранник открыл дверь. Человек в латунном противогазе заглянул внутрь. Кажется, на нас с Аншой он задержал взгляд чуть дольше, чем на остальных. Мне стало больно дышать. Ноги у меня задрожали. Такой противной, мелкой нервной дрожью, от которой трясутся икры и до боли напрягаются мышцы под коленками.
— Вот эти двое, — невнятно произнес человек в балахоне.
Он размашисто указал на Штуца и Кервина.
— Нет! — завопил Штуц.
В загон вошли охранники, оттеснили нас, остальных, к стене. Я был так ошеломлен тем, что выбрали Кервина и Штуца, что даже не успел ничего сказать. Хотя, как вдруг понял я, именно им двоим и следовало бояться больше всего. Янес говорил мне, но я не поверил…
Мои товарищи по несчастью ворочались, устраиваясь на соломе. Мне не спалось. Я решил дойти до туалета — вонючей каморки в дальнем конце загона. Когда я был уже на полпути, я услышал, как поднялся кто-то еще. Человек явно шел туда же, куда и я. Это оказался Янес.
— Тебе сильно невтерпеж? — спросил он, догнав меня у двери.
— Иди, ладно, — сказал я.
Янес отрицательно покачал головой. Приблизив свое лицо к моему, он прошептал:
— Не пытайтесь бежать, курвиметр вам в глаз. Анша права. Далеко вы не уйдете. Тут уже были одни такие, из предыдущей группы. Их поймали, и…
— Что — и?
Япес помолчал, пошевелил губами и наконец ответил:
— И съели.
Охранники схватили Штуца и Кервина, выволокли наружу. Кервин сопротивлялся. Глаза его на белом от страха лице были абсолютно безумными. Кервина ударили прикладом по голове, и он обмяк. Как показало дальнейшее развитие событий, он выбрал наилучший путь. Дверь в наш загон закрыли, и Штуца повели на площадь, а Кервина потащили сзади.
— Что с ними будет? — спросила Анша.
Ответила Дарнти.
— Тебе лучше не смотреть на это, — сказала она ломким голосом. — Когда они сделали это в прошлый раз, я сидела у туалета и вспоминала сто дат Бесконечной зимы. Не сказать, чтобы сильно помогло, но…
Она обняла Аншу за плечи и попыталась увести от решетки. Анша сбросила ее руки. У Дарнти задрожали губы. Она хотела что-то сказать, но потом махнула рукой и отошла. Усевшись на свое место на соломе так, чтобы не видеть площадь, она обхватила колени руками. Губы Дарнти шевелились, глаза были плотно закрыты. В истории Пэллан достаточно дат, чтобы вспоминать их.
Я встал рядом с Аншой у решетки.
— Тех съели в наказание за побег, — сказал я негромко. — Может быть, Кервина…
Анша повернулась ко мне.
— Съели? — выдохнула она с ужасом.
В этот момент стало ясно, что на лучшую участь для Кервина я надеялся напрасно. Троица в балахонах ушла. Оставшиеся толстые мужчины вынесли откуда-то высокие столбы с крюками, тазы и еще какую-то утварь. Установили столбы — под них, очевидно, уже были сделаны отверстия в кладке площади. Штуц все это время срывающимся голосом повторял: «Не надо… пожалуйста… пожалуйста». Его обвязали веревкой, примотав руки к туловищу и крепко соединив ноги. Затем веревку перекинули через ушко крюка на столбе и натянули. Бесчувственный Кервин все это время лежал на земле рядом. Штуца подняли вверх ногами так, что его растрепанные грязные волосы почти касались земли. И хотя рядом с ним уже стоял облупленный таз, он все еще повторял свое «Не надо, пожалуйста». Один из мужчин взял топор, ногой подкатил деревянный кругляш. Другой грубо схватил Штуца за плечи и приподнял так, что голова его оказалась на этой подставке. Мужчина с топором взмахнул им. Я не видел, как топор прошелся по шее Штуца, отделяя ее от тела; убийца стоял между мной и несчастным толстяком. Я слышал глухой удар и увидел, как покатилась голова. Кругляш убрали, тело оставили висеть. Кровь стекала из перерубленной шеи в таз.
Палач обернулся и что-то беспокойно спросил. Второй тоже занервничал. Я увидел, что Кервина нет там, где он лежал минуту назад. Я буквально прилип к решетке.
— Он все-таки… — одними губами прошептал я.
— Убежал, — со слезами радости на глазах прошептала Анша. — О Двуликая, пусть ему повезет!
Люди на площади засуетились, забегали. Из-за большого чана выполз абсолютно голый человек. Он поднялся на ноги с изумленным видом. Остальные принялись орать на него. Он что-то бормотал в ответ. Кервин сумел раздобыть себе и одежду. Все-таки не зря он занимался телостроительством! Большая часть пленных, в том числе и я, были выше и намного худее наших хозяев, и при побеге благодаря этой разнице каждый из нас, пусть даже переодетый, был бы сразу опознан как чужой. А Кервин, плотный, невысокий, почти квадратный, был очень похож на местного жителя.
Часть людей собралась и ушла на поиски беглеца, я думаю, а остальные продолжили свои чудовищные приготовления. Когда кровь Ордо стекла, они разделали его, как мясник разделывает тушу. Порубив ребра и мясо с ног, замочили все в двух больших кастрюлях. Кости сложили в тот самый огромный чан и принялись, судя по всему, варить суп. Мозг съели сырым, разбив крышку черепа. Я и не хотел смотреть на это, и боялся отойти от решетки. Я изо всех сил надеялся, что Кервина не поймают… и хотел увидеть, что его НЕ приведут на площадь.
Его не привели.
Через два часа, когда чан с супом отбулькал свое, два мощных даже по местным меркам мужика сняли его и унесли куда-то. Мы вздохнули с облегчением, но рано. Нас забыли покормить, но вряд ли сейчас кто-нибудь смог бы есть. К вечеру, когда небо стало нежно-зеленым, а мясо замариновалось, повар-палач вернулся на площадь вместе с помощниками, и они принялись готовить шашлыки. Остальные пленники отворачивались, чтобы не смотреть на это, но от запаха жарящегося мяса мы никуда деться не могли. Я по-прежнему сидел у решетки и смотрел. Анша, которая ушла в глубь барака сразу после того, как мы поняли, что Кервин сбежал — она, наоборот, боялась сглазить, — снова подошла ко мне.
— Авене, не стоит на это смотреть, — сказала она. — Эта боль бесполезна.
— Почему же, — сказал я. — Они ведь не просто приготовили себе обед. Они показали нам, что не считают нас людьми. Но это значит, что и они тоже — не люди. Звери, тупые твари, кто угодно, но не люди. И значит, с ними можно обращаться точно так же. Я смотрю на них для того, чтобы лучше запомнить эту мысль. Чтобы потом, когда мы сбежим и нам придется убивать их, их внешнее сходство не мешало мне.
Анша покачала головой.
— А ты не боишься, что так тоже станешь зверем? — спросила она.
Я усмехнулся. Я знал, о чем она. Мне уже приходилось сталкиваться с некоторыми проблемами такого рода.
— Анша, — сказал я. — Человеческого во мне не так уж много.
Я хотел сказать еще, что, когда хожу по улицам, не понимаю, что не дает людям набрасываться друг на друга и убивать кого попало. И что теперь, когда ясно, в каком качестве наши хозяева воспринимают нас, все стало намного легче и проще. Но Анша посмотрела на меня с таким отвращением, ужасом и брезгливостью, что я промолчал. Она развернулась, не говоря ни слова, и вернулась на свое место на сене. Я знал, о чем она думает. Есть люди, которым доставляет удовольствие вид смерти, крови, мертвых тел. Некоторые признаются себе в этом, некоторым не хватает силы духа на такую честность. Анша подумала, что я из таких. Она ошиблась, но не дала мне никакой возможности разъяснить ситуацию.
Когда шашлыки были готовы, жители деревни собрались на площади. Притащили также и бочку с каким-то спиртным. Они принялись есть мясо и пить вино. Затем одна часть компании собралась в кружок и начала петь заунывные песни, а вторая занялась старинной забавой, называемой «стенка на стенку». Фиолетовое небо уже стало темно-зеленым. Солнце ушло за горы. Понаставив друг другу синяков и сбив первый пыл, деревенские присели передохнуть и подумать, чем бы еще заняться.
И тогда они вспомнили о нас — первый раз за эти сутки. Обычно еду приносили аккуратно, три раза в день, но сегодня им было не до нас. У меня уже подвело живот от голода, да и у остальных тоже. Взяв кастрюлю с остатками шашлыка, небольшая группа двинулась к нам. Часового не было; он, видимо, валялся где-то пьяный. Ключ был только у него, и открыть дверь они не смогли. Они стали совать нам мясо через решетку на длинных прутиках. Поняв, к чему идет дело, я отошел оттуда. Остальные тоже сидели на своих местах, стараясь сделать вид, что находятся не в вонючем загоне, через решетку которого им суют на прутиках пожаренный филей их бывшего товарища, а где-то очень далеко. Деревенские заволновались. Я достаточно хорошо понимал их речь; они уговаривали нас поесть, говорили, что это вкусно и гораздо лучше нашей обычной каши. Остальные пленные вряд ли знали старый вэльчеди, но и так было понятно, что нам предлагают. Наши хозяева искренне переживали за нас, и это было хуже, чем если бы они орали и размахивали топорами, пытаясь принудить нас есть.
— А в прошлый раз, — произнес я, глядя на Янеса, — вас тоже шашлычком побаловали?
Янес молча кивнул.
— Я так понял, у них не считается чем-то странным съесть своего товарища, курвиметр вам в глаз, — хрупким голосом произнес он. — Давайте и правда поедим, ребята. Весь день голодные сидим. Они не отстанут, курвиметр им в глаз.
Он первым подошел к решетке и взял с прутика кусочек мяса. Дарнти последовала его примеру, а затем потянулись и остальные.
Я отвернулся к стене.
Заснуть мне в ту ночь удалось не сразу. Сначала пьяные каннибалы орали на площади свои песни. Потом я слушал вопли собственного желудка. А потом Анша обняла меня. Только мы с ней отказались от мяса Штуца.
— Никак не могу заснуть, — сказала она и провела рукой мне по спине. — Так не хватает Кервина.
Обычно она спала между нами, а теперь вместо теплого Кервина у нее была холодная стена, из прорех которой тянуло сквозняком.
— Я могу лечь к стене, если хочешь, — сказал я.
— Я хочу другого, глупый, — ответила Анша.
Она поцеловала меня в шею. Остальные, сытые и довольные, уже спали. Я слышал разноголосый храп, сопение и стоны спящих.
— А ведь смерть возбуждает тебя, — сказал я, застегнув комбинезон. — Или тебя возбуждают звери?
Анша негромко засмеялась.
— Гордый злопамятный мальчишка, — сказала °на. — Нет. Наоборот. Я не могу описать тебе, какой Ужас я испытывала сегодня. Каждая клетка моего тела словно чувствовала приближение распада, конца, ничего… и меня трясло, как в лихорадке. Я боялась сойти с ума. Начать кричать и метаться по этой вонючей клетке. Мать наша Двуликая, они так поступили с Кервином, а что ждет нас с тобой, Авене? Ведь на нас эти клейма. Это будет какая-то особенная программа… Надо было чем-то перешибить это ощущение… чем-то столь же сильным. А что касается зверей… Ты задумайся хоть на минуточку — смог бы кто-нибудь из остальных сейчас сделать то, что сделал ты… после всего того, что нам пришлось пережить сегодня…
Я слишком устал, чтобы обсуждать это. Анша снова поцеловала меня в шею — на этот раз нежно, я почти не почувствовал этого. Ей хотелось кричать, но, видимо, не хотелось будить соседей, и она вместо этого кусала меня за что попадется. Попадались в основном шея и плечо, но плечо было хоть немного защищено комбинезоном, а шея у меня уже онемела от боли.
Они пришли за нами утром. На этот раз я даже не успел испугаться. Нас с Аншой сковали вместе за руки и повели по деревне. Она и вправду оказалась маленькой. За околицей расстилались поля, засеянные овсом. Над ними как раз в этот час крутились серебристые головки поливочных устройств, вода разлеталась из них прозрачными веерами. Дорога привела нас к небольшой бетонной будке. Когда мы подходили к ней, я сообразил, что зря потратил время. Можно было лягнуть одного из троих хоботоносцев и бежать в овес. Хотя бы попытаться. Словно услышав мои мысли, один из конвоиров снял с пояса длинную серебристую палку, навел ее на деревце, росшее у обочины, и нажал на спусковой крючок. Невыносимо белая вспышка резанула мне по глазам. Деревце, перерубленное пополам, рухнуло в канаву. Я перевел взгляд с обугленного, очень ровного пенька на стражника. Готов поклясться, он усмехался под своим шлемом.
— Я понял, не надо, — пробормотал я.
Мне вспомнилось жалкое «не надо», которое Штуц повторял как заклинание, и я стал сам себе противен. Мы вошли в будку. Там оказался лифт. Один из стражников нажал три кнопки на панели, двери закрылись, и мы поехали вниз. Путь занял минут десять, и хотя лифт двигался медленно, мы должны были оказаться довольно глубоко под землей. Как мы шли по коридору, я почти не запомнил, хотя вели они нас довольно долго. Меня начало охватывать то чувство, которое вчера так точно описала Анша. И даже мягкая музыка, которая ласкала мой слух — я подозреваю, это один из конвоиров гипнотизировал нас, — не могла заглушить этого бесконечного, животного ужаса. Я еще вяло подумал, что надо бы запомнить дорогу, может пригодиться, но не смог сосредоточиться. К тому же у меня начала болеть правая нога чуть выше колена, и чем дальше мы продвигались, тем сильнее была боль. Сначала я прихрамывал, стараясь поспеть за охранниками, но потом не смог уже идти. Меня побили, пытаясь заставить двигаться, я и сам, в общем, с радостью бы сделал это, но это было выше моих сил. Казалось, что в ногу вместо кости засунули железный прут и медленно разогревают его. Катимаро, раздраженный сопротивлением, поработал надо мной от души, и видимо, стражники поторопились забрать нас — я еще не вполне оправился. В загоне я не замечал этого потому, что мне не приходилось ходить на такие большие расстояния.
Мы оказались в большом подземном зале, битком набитом людьми. При нашем появлении они дружно завопили, радостно и пронзительно. Меня начало трясти, и тут я ничего не мог с собой поделать. Музыка, которую я слышал, стала громче, но перестала оказывать на меня какое-либо действие — и вскоре прекратилась. Меня вытащили и поставили, Анша сама вышла на большой помост. В его центре суетились люди в уже знакомых мне балахонах и противогазах. Толпа бесновалась так, что казалось, потолок сейчас Рухнет нам всем на головы — и это было бы неплохо, надо признать. Люди в балахонах расступились. Я ожидал увидеть столбы, крюки и тазы, но я ошибся. На небольшом, по пояс высотой, постаменте находилась чаша, словно бы позаимствованная из музея, где и началась вся эта история. Такая же, ну или почти такая же чаша всегда стояла на почетном месте в доме моей бабушки. И также скорее походила на кастрюлю, чем на вазу. Но эта чаша была гораздо старше, по ней это было заметно. По грязно-бордовому фону шел голубой причудливый орнамент. Это было так же неожиданно, как увидеть на заснеженном поле работающий компьютер или кресло-качалку с пледом и чашкой дымящегося кофе на неприступном обрыве. Хотя, с другой стороны, это было вполне логично. Как только я заметил, что понимаю речь наших хозяев, я понял, что вельче, мои предки, ушли или были изгнаны из кратера, в котором жили их родичи. Степень падения нравов оставшихся в кратере не удивляла меня. Некоторые историки считают, что вельче приносили своим идолам, всем этим вырезанным из моржовых бивней слонам и змеям, человеческие жертвы. Но как же тем, кто остался в кратере, удалось выжить? Они ведь попали прямо под удар астероида. Немыслимо. «Здесь наверняка была эта система туннелей, — подумал я. — Шахты? Но на Пэллан не велись разработки полезных ископаемых. Или велись…» В этот момент я понял, почему я думаю обо всякой отвлеченной ерунде, и больше не смог, к своей ярости, думать об этом.
Люди в балахонах вещали что-то толпе, и на нас никто не обращал пока внимания. Кроме охранников, разумеется.
— Анша, — пробормотал я. — Что это…
И тут я увидел ее лицо. Есть некоторые вещи, которые я хотел бы забыть, и лицо Анши над неиствующей толпой, нечеткое в дымном воздухе зала, всегда будет стоять первым в этом списке.
— Ритуальная чаша, — сказала Анша медленно.
Она наконец тоже поняла, к кому мы попали в лапы.
— А что-нибудь еще ты можешь сказать?
Тут профессионализм взял верх, и Анша добавила тем голосом, которым разговаривала с ребятишками в экскурсионном зале:
— Очевидно, именно ее копии мы находим в могильниках Вельчера. Самая древняя копия датируется…
Я легонько дернул ее за руку.
— Что им нужно? — спросил я. — Наполнить ее?
В таком случае я уже знал, что с нами будет. Смерть от кровотечения — слишком долгая, чтобы быть приятной.
— Нет, — сказала Анша. — Она уже полна.
Ногу прострелило такой болью, что я чуть не упал и оперся на охранника, который грубо оттолкнул меня. С нас сняли наручники. Аншу повели к чаше первой. В зале стало очень тихо. Человек в балахоне — я раньше думал, что такую форму здесь носят офицеры, но ее, видимо, носили и жрецы, — взял Аншу за плечи и подтолкнул к чаше.
— Смотри, — сказал он на древнем вельчеди. — Но ты не увидишь, никто уже не может увидеть. А ведь были и те, кто мог пить из Чаши. Но кости их рассыпались в прах, и поэтому мы здесь. И мы живы. И ты нужна нам, чтобы защитить нас.
Это, видимо, была ритуальная формула. Никогда мне еще так сильно не хотелось жить, как в тот момент. Это не были мысли или слова; это было слепое желание, от которого бешено и бесполезно стучало сердце и подергивались от напряжения руки. В ноге снова провернулся раскаленный прут, и я чуть не закричал.
Анша не хотела смотреть, но пока первый жрец крепко держал ее за плечи, второй обхватил ее голову и наклонил над Чашей. Анша жалобно вскрикнула. Я увидел, что тело ее обмякло. Но жрецы не дали ей Упасть. Они подержали ее над Чашей какое-то время. Люди в зале начали петь. Это было что-то очень старое, про клыки, на которых не просыхает кровь, про бесконечность выбора и развилок на пути и про то, что путь всегда один. Я думаю, не все из них понимали смысл слов, которые произносили. Аншу бережно взял на руки один из жрецов, выделявшийся своим крепким телосложением, и торжественно вынес из зала.
«Пары, — подумал я. — Какой-то яд налит туда, и его пары… Если задержать дыхание, может быть… Я хочу жить, жить…»
Почему-то — наверное, из-за песни, в которой окровавленные клыки шли рефреном, — я вспомнил о статуе слоноголового воина, которую так любил. Меня как раз повели к чаше, точнее, потащили под руки — боль просто хлынула из ноги, как горячая вода из прорвавшегося крана, и, клокоча, заполняла мое тело. Живот скрутило, а потом горячим варом обдало сердце.
И в тот момент, когда я увидел ее… да, я увидел Чашу, и то, что в ней было — жидкость, серую, как пыль, паутина или бессмысленность, — боль вдруг прошла, как будто ее никогда и не было. И я понял, что надо делать. На самом деле это было так просто, и я чуть не рассмеялся от облегчения.
Я оттолкнул охранников, взял чашу обеими руками, поднес ко рту и сделал несколько глотков. Вкус оказался железистым и пряным.
Первым сообразил жрец — он кинулся прочь, забросив за спину хобот противогаза. Вздох ужаса разнесся по толпе.
Я не знаю, что чувствовали другие на моем месте, мне некого спросить. Я ощутил покой и свободу. Я оказался словно бы на чердаке большого дома, и весь шум обычной жизни, наполнявшей его — страх, смех, любовь, — остался там, внизу, и лишь негромкие отголоски его доносились через неплотно прикрытую дверь. Я сидел в пулеметном гнезде, и я видел, что в зале совсем немного людей, на самом-то деле. По залу метались блеклые серые тени, сбивая друг друга, и лишь человек десять было таких же, как я. Почти таких же. Их бивни были короче и светлее — а я чувствовал теплоту крови, поднимающуюся по моим, и знал, что они красные — красные навсегда. Несмотря на размер, бивни не мешали обзору. Между ними находился ствол пулемета, ребристый и толстый, и он был мной, и я был им.
Из зала я выбрался быстро, расшвыряв бивнями и растоптав самых медлительных и неуклюжих. Я помню, что взял одежду и документы с какого-то тела в коридоре, и я знал, что мне нужны именно эти документы и именно эта одежда. Я набросил поношенную хламиду поверх своего комбинезона. А потом мне наконец пришлось стрелять. Ствол закрутился. Кровь Вечности поднималась по полым бивням, воткнутым в ее мягкое брюхо, перекачивалась в ствол пулемета, и я щедро орошал ею всех, кто подворачивался мне под руку. Но вечность нужна немногим, а еще меньшее количество живущих ныне в силах выдержать ее вкус.
Я точно знал, куда иду, и вскоре я оказался в коридорах, где тусклых теней было меньше, и двигались они медленнее и упорядоченнее. Пришло время покинуть чердак, оставить пулемет, все еще нервно подрагивающий, и вернуться в теплый дом привычной реальности. Что я и сделал с некоторым сожалением. Я уже понимал, что, если я задержусь здесь, мне будет некуда возвращаться.
Чашу я так и не выпустил из рук, и когда я очнулся, с трудом смог разжать пальцы — так сильно они затекли. Я лежал, чувствуя приятное покалывание в кистях рук, и знал, что скоро оно сменится болью. Дом, или, скорее, аккуратно вырубленная в толще подземного скального массива пещера, был небольшим. Дверь открывалась прямо в комнату, и поэтому я всегда ждал, пока уйдет разносчик еды, прежде чем взять ее. Он приходил три раза в день, ставил горшочки на порог таких же, как моя, дверей. Соседи мои были людьми более нетерпеливыми, точнее, более голодными — получаемый нами рацион не предполагал ленивой сытости. Насколько я мог видеть, коридор тянулся еще метров на двести налево и там соединялся с более крупным проходом. Справа, через четыре двери от меня, проход заканчивался тупиком. По утрам — вскоре я стал различать день и ночь, и не только по тому, был коридор освещен или нет, — многие покидали свои жилища. Незадолго до того, как гасили свет, люди возвращались — бледные серые тени в бесформенных балахонах, мужчины, женщины и дети с совершенно одинаковым выражением той безысходности на лицах, которую всегда ставит холодная печать предательства. Их действительно предали, но подробности этой неприятной истории мне еще предстояло узнать.
Человек, которого я убил, работал на дому, и сейчас у него был отпуск — я помнил все эти детали из вкуса его крови. Я был рад, что успел спуститься с чердака. Я был совершенно опустошен, но когда я поймал себя на мысли, что вот так лежал бы целыми днями и ел из доставляемых разносчиком горшочков, я понял, что, видимо, все-таки выживу. Меня наверняка искали, но самые умные из моих преследователей осознавали бессмысленность этой затеи. По крайней мере в нашем отсеке — я выходил прогуляться и нашел четверо больших ворот, преграждавших четыре самых населенных туннеля, — все было спокойно. Я мог бы, наверное, пройти и за ворота — я видел, как люди прикладывают к датчику точно такое же удостоверение, что я снял с трупа, — но я пока не хотел. Если бы я всегда не чувствовал себя под землей комфортнее, чем наверху, я бы, наверное, раньше почувствовал желание действовать, но мне было здесь очень уютно. Я полюбил ходить на центральную площадь, находившуюся в перекрестье двух главных туннелей, и целыми днями просиживал на лавочке у фонтана. Сюда приводили играть детей, я смотрел на них и ни о чем не думал.
В тот день, когда я подумал о том, что все же надо попробовать прорваться наверх — и понял, что я скорее всего смогу это сделать, — наш отсек посетил живой бог. Все разговоры людей вокруг меня с самого утра велись именно об этом, детишки на игровой площадке то и дело бросали свои игрушки и подходили к ее краю, глядя в сторону ворот. Я был сильно занят своими мыслями, однако понимал, что нам всем предстоит увидеть нечто необычное. Но прежде надо сказать о том, что я нашел ту лесенку, что вела на чердак, сам. Я всегда носил Чашу с собой, потому что был не в силах ни снова испить из нее, ни расстаться с ней. Я думал, что могу попасть наверх, туда, где по мне тоскует мой пулемет, только снова глотнув из Чаши, и страшился этого. В ней еще оставалась жидкость, и с каждым днем, насколько я мог заметить, ее становилось чуть больше. Видимо, на самом деле чаша была неким механизмом, в котором и вырабатывался этот раствор и, выделяясь из стенок, скапливался на дне. Однако, когда я смотрел на струю фонтана и думал о живом боге, мир дернулся, и я вдруг снова оказался там — на просторном и пустом чердаке. Я снова сидел в гнезде пулеметчика и видел свои алые бивни и серых призраков между ними. Я обрадовался, но и испугался тоже, и поспешно вернулся назад.
Теперь я знал, что могу покинуть это место, когда захочу… но я был еще не в силах хотеть.
Свита живого бога появилась ближе к обеду. Сначала распахнулись ворота — обычно их не открывали Целиком, люди проходили через небольшую дверку в них. Затем до нас донеслась музыка, веселая и даже несколько лихорадочная. Площадь наполнилась народом. Жители побросали свои дела, чтобы прикоснуться хоть к краю одежды живого бога. Из ворот появились девушки в ярких костюмах и с охапками цветов в руках. Они принялись разбрасывать цветы, чтобы нога высокого гостя не коснулась грязного камня. Для верности двое мускулистых полуобнаженных юношей раскатали толстый ковер нежно-зеленого оттенка. Кожа их блестела — юношей, очевидно, намазали каким-то маслом, чтобы лучше подчеркнуть фигуру. Если бы это происходило дома, я бы сказал, что это масло «Тинги», я сам пользовался им пару раз, когда участвовал в соревнованиях по телостроительству. Они включали обязательную эстетическую часть. Это крошечное воспоминание — пластиковая банка с черными буквами «Тинги» на ней — впилось в меня, как под ноготь впивается иголка.
И я понял, что уйду отсюда, возможно, даже сегодня, воспользовавшись общей суматохой. Я снова захотел прогуляться по Кладбищу Морских Тварей, создавать согготов — милых, страшных или полезных и невзрачных в своей функциональности, в зависимости от заказа, купаться в море и кого-нибудь любить.
Люди тем временем ловили цветы, которые девушки щедро кидали и в толпу тоже. Я думаю, что подземные жители видели цветы только раз в году, во время посещения живого бога, и они, наверное, казались людям хрупким и непостижимым чудом. Я не сдвинулся с места — я все еще был слаб, — но фонтан и окружавшие его скамейки находились на возвышении, и мне все было отлично видно. За юношами прошел оркестр. Начищенные трубы сияли, словно струи живого пламени. С носа барабанщика, который прошел так близко от меня, что я мог выхватить палочки из его рук, упала капля пота, но он не заметил этого. Его вытаращенные от напряжения глаза были абсолютно пусты. Оркестр выстроился на опустевшей площадке у фонтана. Жители бросились вперед, в коридор и на саму площадь, чтобы оказаться поближе к богу.
Из ворот появился герольд. Лицо его, как и почти обнаженное тело, пересекали черно-белые полосы.
— Он пришел! — закричал вестник. — Капризный владыка! Тот, чьими рабами мы являемся и будем всегда! Он — жертвенный нож и кровь жертвы!
Тут я невольно вздрогнул, вспомнив топор и покатившуюся голову Штуца. Мне пришлось обнять себя, чтобы унять озноб.
— Сердце пустоты! Сеятель разногласий! Враг и повелитель! — продолжал герольд.
Толпа восторженно выла. Многие люди опускались на колени и раскачивались в экстазе.
— Тот, кто выведет нас к свету! — кричал герольд. — Тот, кто создал звезды, холод и возмездие! Тот, кто создал нас и позабыл об этом!
Из дверей выехала небольшая повозка. На ней стоял деревянный шкаф в виде человеческого торса, раскрашенного в синие, желтые и черные цвета. Дверцы, приводимые в действие хитроумным механизмом, ритмично распахивались и закрывались вновь с жутким скрежетом и грохотом. А внутри, за дверцами… Я понял, что, если я увижу, что находится внутри шкафа, меня стошнит. А обед, судя по всему, сегодня разносить не собирались. Я отвел глаза и увидел группу мальчишек, которые что-то рисовали на стене. Они тоже были из свиты бога. Двое тащили огромный, заляпанный краской картонный трафарет, другие несли квадратные ведра с разными красками, а еще один с меланхоличным достоинством держал в руках несколько валиков — они казались сюрреалистическим букетом в его руках. Мальчишки прижали трафарет к стене, произошло быстрое совещание, валик обмакнули в красную краску и несколько раз прошлись им по трафарету. Группа двинулась дальше.
— Тот, кто смотрит и видит! — слегка уже сорванным голосом крикнул герольд. — Наш создатель, Зеркалодым!
Раздался многоголосый мощный даже не крик, а стон экстаза. Но я не повернулся, чтобы взглянуть на бога. Я не мог отвести глаза от рисунка, что сделали мальчишки на стене. Точнее, это была надпись, в которой бесконечно и вычурно повторялись имена Зерка-лодыма и его титулы на древнем вельчеди. Но среди них, простые и крупные, стояли буквы варивикков.
ПОПРОСИ У МЕНЯ ВЗГЛЯДА СКВОЗЬ ЗЕРКАЛО И ТАК СПАСЕМСЯ
Я поднялся со скамейки и ввинтился в толпу.
3
Фолрэш придвинул ко мне тарелку с мясом, от которого валил ароматный пар.
— Да ты ешь, ешь, — сказал он чудным певучим голосом, в котором всегда слышался плач и насмешка одновременно.
Я благодарно кивнул. Фолрэш расслабленно опустился на большое кресло, вырезанное целиком из одной большой кости — и я даже догадывался чьей. Позолоченная резьба на кресле складывалась в причудливые узоры, такие же, как и на алом атласе мягкого чехла. Я отвел глаза.
На каждой планете физическую красоту прикрывают уникальным веером смыслов. На Пэллан к красоте относятся спокойно. Мы сохранили прагматизм и свободу варивикков в вопросах отношений полов. В юности, когда человек еще не знает себя и старается узнать, многие пробуют себя в самых разных отношениях. Некоторые находят себя в любви к людям своего пола. Мне никогда не хотелось даже пробовать некоторые вещи, но сейчас, глядя на Фолрэша, я понимал тех юношей и девушек, стайка которых жила в его покоях, мечтая о миге, когда богу, может быть, вздумается прикоснуться к ним. Я не собирался провести всю жизнь, моделируя согготов. Я надеялся когда-нибудь достигнуть той степени мастерства, которая позволит работать мне в медицинских мастерских, выращивая органы людей. Наши технологии позволяют вырастить любой нужный орган или их комбинацию. Однако людей целиком в медицинских мастерских Пэллан не растят, хотя на других планетах Альянса и даже Союза, любящего хвалиться своим гуманизмом, так иногда поступают. Мою родину миновали бесконечные споры о том, этично ли создание клонов — мы никогда не смотрели на этот вопрос с такой точки зрения. А от кровавых бунтов клонов, выращенных на таких фабриках, нас спасло очень трезвое и спокойное понимание того, что в тот день, когда мы не сможем договориться друг с другом, чтобы люди появлялись на свет естественным путем, нам, пожалуй, стоит положить конец нашей цивилизации.
Однако, если бы не это, я бы поклялся, что Фолрэш пришел в этот мир именно из утератора, где смешали самые качественные с точки зрения экстерьера гены. На эту мысль наводил не только фиолетовый цвет его глаз — я знал, что среди истинных вельче, хотя и очень редко, встречается такая окраска радужки. Глаза моей бабушки были точно такого же цвета, но этот ген был, увы, рецессивным. Фолрэш был совершенен так, как человек не может быть. Его тело, и лицо, и голос… «И мозги», — добавил я сам себе, чтобы не поскользнуться на этом извилистом пути. Соображал Фолрэш отлично, что явствовало из его дерзкой задумки с трафаретом.
Фолрэш улыбнулся и сказал успокаивающе:
— Пройдет неделя, Авене, и ты привыкнешь. Все привыкают.
— Неделя! — прорычал я, отрывая зубами кусок мяса. — Нам придется торчать здесь еще целую неделю? Твой друг с поверхности не торопится!
— Праздник возвращения Зеркалодыма состоится через десять дней, — меланхолично ответил Фолрэш.
Мне стало стыдно. Я мог отсиживаться в своей пещере столько, сколько мне вздумается. А срок жизни Фолрэша исчислялся днями, оставшимися до праздника, где ему предстояло сыграть главную, но и последнюю свою роль. И все равно он ждал и продолжал искать меня — а ведь возможность вывести его отсюда представлялась его таинственному другу далеко не каждый день.
Фолрэш принялся рассеянно поигрывать круглым зеркалом, которое носил на поясе на длинной золотой цепочке. Я уже имел возможность хорошенько рассмотреть Дымящееся Зеркало, символ статуса Фолрэша. Он относился к нему довольно легкомысленно — и к статусу, и к символу, хотя эта вещь явно была ровесником Чаши, что я носил за пазухой. Это было не зеркало, а два круглых стекла. Тонкие в центре, они становились заметно толще по мере приближения к кожаной раме. На ней были вытиснены золотом черепа слонов с гротескно длинными бивнями и слишком большими провалами глазниц. В пустоте между стеклами медленно переливалось нечто, похожее на серебристый дым.
Я пробился к живому богу легче, чем ожидал. Самым сложным оказалось протиснуться сквозь плотную толпу в задних рядах, а ближе к зеленой дорожке все уже стояли на коленях. Я перешагнул через изнемогающих от счастья людей и оказался на ковре, шагах в пятидесяти перед живым богом. Он тоже заметил меня и вопросительно улыбнулся. Я вскинул руки и прочувствованно, как если бы работал на камеру, воскликнул:
— Молю тебя о взгляде через зеркало на меня, недостойного, о сердце пустоты!
Фиолетовые глаза Фолрэша озарились темным пламенем счастья, а затем он милостиво кивнул и поднял зеркало. Лицо его, искаженное линзами и растекающейся серебристой дымкой, в тот миг показалось мне действительно лицом бога — когда-то безумно красивого, а теперь безумного и жестокого. Но это впечатление было обманчивым. Ясность рассудка Фолрэша была абсолютной.
— Твоя душа прекрасна, — нараспев произнес живой бог ритуальную фразу. — Она мне подходит. Я беру тебя с собой.
Толпа взвыла — от зависти и восторга. Как я узнал потом, если ему не нравилось то, что он видел сквозь зеркало, по его знаку несчастного тут же разрывала разъяренная оскорблением бога толпа. И смельчаков, желавших взгляда через зеркало, по этой причине находилось немного.
— А как тебя сюда занесло? — спросил я, когда тарелка опустела.
Для геолога он был слишком красив, и про себя я бы поставил скорее на какие-нибудь модельные или рекламные съемки на фоне гор.
Фолрэш улыбнулся, отложил Дымящееся Зеркало и спросил:
— Авене, что ты знаешь о планете Нру?
— Ты инопланетянин, что ли? — сообразил я.
Инопланетный туризм давал неплохой доход. Это зависело от округа, но гости из других миров, желавшие прогуляться по Кладбищу Морских Тварей (и приобрести сувенир из моржовой кости), приносили не меньше тридцати процентов всей годовой прибыли Вельчера.
— Ты, наверное, отправился на экскурсию в Подземный Приют! — сообразил я.
Он поднялся с кресла и прошелся по комнате взад-вперед. Зеркало ритмично покачивалось на цепи и легонько постукивало его по ноге.
— Нет, — сказал он. — Я родился здесь, на Пэллан. А с Нру никто не торгует уже около тысячи лет. Но и не воюет тоже. Я даже не знаю, с чего начать…
— Попробуй сначала, — предложил я.
Фолрэш остановился, взял в руки Дымящееся Зеркало и задумчиво посмотрел в него, словно ответ ему должны были подсказать серебристые брызги.
— На Нру была гражданская война, — сказал Фолрэш. — И те, кто проиграл ее, были вынуждены покинуть родную планету. Они оказались здесь, их звездолет был поврежден. Они врезались в Пэллан на полном ходу, этот кратер…
— А, так вот что это было, — рассеянно заметил я. — Да, я сразу заметил, что ведут они себя не по-людски. Инопланетяне, значит. Нрунитане. Это многое объясняет. Но мне кажется, сейчас у нас с тобой есть проблемы поважнее, чем кто в кого врезался тысячу лет назад. Мы вот выберемся с тобой наверх, и первое, о чем думается, — как нам прорваться к горам? Но вот поверь мне, когда мы к ним подойдем, мы поймем, что самое сложное у нас впереди.
На лице Фолрэша отразилось мучительное колебание. Затем он, видимо, на что-то решился.
— Мы не пойдем к горам, — сказал Фолрэш. — То есть ты, конечно, можешь делать так, как велит тебе твое сердце. Я уверен, ты дойдешь и один.
Он сделал такой жест, словно наматывал что-то себе на нос. Я неловко усмехнулся. Впервые в голову мне пришла мысль, что я ни разу не видел, что на самом деле происходит с теми людьми, которых я расстреливал из своего ментального пулемета.
— А я и мой друг — мы пойдем в центр кратера, — продолжал Фолрэш.
— Зачем?
— Мы должны, — ответил он.
Я задумчиво посмотрел на него.
— А теперь ты, наверное, хочешь отдохнуть, — сказал Фолрэш и покинул меня.
Он не дал мне шанса задать ему ни единого вопроса. Но я, честно говоря, и сам толком не знал, что спросить.
Фолрэш милостиво кивнул. Но выспаться мне не удалось. Часа через три он растолкал меня и сунул в руки плащ.
— Мы уходим сейчас, — торопливым шепотом сказал Фолрэш. — Другой возможности у него не будет.
Он уже спрятал свое роскошное алое одеяние живого бога под таким же плащом, который всучил мне. Я сбросил отрепья давно убитого мной человека и защелкнул на горле застежку плаща. Тут я сообразил, что в карман комбинезона Чашу не спрячешь.
— Мне бы сумку какую, — сказал я.
Фолрэш, видимо, ожидал этого, потому что тут же протянул мне большую и прочную сумку. Я переложил Чашу туда и неприязненно покосился на него.
— Я могу только видеть, ты забыл? — сказал он спокойно. — И мне нужен тот, кто может из нее пить.
Я немного успокоился. Фолрэш достал два загодя приготовленных фонарика, отдал один из них мне.
— Нас теперь будет видеть каждый дурак, а мы не увидим его до тех пор, пока он не набросится на нас, — заметил я, когда мы шли через длинную анфиладу покоев.
Ночью освещение на подземных улицах выключали совсем, и пройти без фонариков мы не смогли бы, но были бы прекрасно заметны любому, кто вздумал бы поджидать нас в темноте.
— Это было бы крайне неприятно, — согласился Фолрэш. — Но в темноте мне не найти дорогу. Может быть, твои способности могут помочь нам?
Я глубоко вдохнул и медленно поднялся на свой чердак. Мы как раз выбрались на площадь перед дворцом живого бога — это здание было целиком вырублено в скале. Я увидел огромную статую Зеркалодыма ничуть не хуже, чем днем, только она стала серой. Я взял Фолрэша за руку, чтобы он не потерялся.
— Говори, куда идти, — сказал я.
— Надо выйти с площади, мимо водоразборной колонки, — ответил он. — И на третьем перекрестке направо.
Так мы и двинулись — Фолрэш говорил, где и куда свернуть, а я вел его сквозь серую мглу, мимо дверей в жилые помещения и административных зданий. Никто не встретился нам в гулких пустых коридорах, и я так расслабился, что с перепугу чуть не убил человека, поднявшегося нам навстречу со ступенек у одной из дверей. Для меня, в том измененном состоянии сознания, в котором я находился, он выглядел как покрытый густой рыжей шерстью слон. Он приветливо качнул головой, при этом его бивни легонько коснулись моих и ловко отодвинули их в сторону — а я грозно наставил бивни ему прямо на лицо, увенчанное круглыми ушами и длинным гибким хоботом. Пулемета у него тоже не было.
— Наконец-то, — сказал он, и голос его показался мне очень знакомым.
Мне захотелось увидеть нашего спасителя, и я ловким и уже почти привычным движением спустился со своего чердака. Наш проводник тем временем нажал что-то на стене, и в ней открылась дверь. Я увидел за ней кабинку лифта. Пора было зайти в нее и выбраться отсюда, и я не стал рассматривать нашего спутника. Да и пока мы поднимались, мне не представилось такой возможности. На друге Фолрэша оказался темный плащ с капюшоном, тень от которого скрывала почти все лицо. Меня мучила мысль, что сейчас что-нибудь произойдет, что лифт остановится и нас поймают. Слишком уж гладко все шло. Но нет, мы добрались до поверхности без всяких приключений. Створки лифта разъехались, и мы оказались в большом ангаре, освещенном целым созвездием ламп под потолком. Лифт загудел, возвращаясь в подземелье.
— Ну, хвала Белому, этот нож вроде убаюкали, — проворчал наш спутник, откидывая капюшон.
Я вздрогнул. Еще не веря, уставился на его рыжие кудри, что взметнулись, как лукавое пламя. На его очень светлую кожу. А затем бросился на него. Мы покатились по бетонному полу. Я вцепился ему в горло. Орузоси отбивался и хрипел. Фолрэш огрел меня по голове Дымящимся Зеркалом. Мне захотелось прилечь, что я и сделал.
— Мне тоже иногда хочется так поступить, но я себя сдерживаю и тебе, Авене, очень рекомендую, — очень холодно сказал Фолрэш.
Орузоси кашлял, потирая горло.
— Ты… — произнес я. — Ты не понимаешь… Это предатель, Фолрэш! Это он завел нас прямо в лапы к стражникам!
Я вспомнил, что Фолрэш собирался идти с Орузоси куда-то в центр кратера.
— И тебя к ним заведет! — добавил я яростно.
Орузоси покосился на меня, но промолчал.
— Он не захотел меня слушать, — со вздохом пояснил Фолрэш. — Ну, я и решил ничего не говорить.
— И я все время был с вами. Ни на секунду не отошел, даже чтобы отлить, — мрачно заметил Орузоси.
— Да! — воскликнул я и осекся.
Перед моими глазами встал обрезанный конец белой веревки. А ведь мне еще тогда показалось это странным, вспомнил я. Уж кто-кто, а Орузоси должен был знать правила поведения в подземных походах. «Мне не хотелось привлекать внимание общественности», — кажется, так он тогда ответил на наши упреки. Или это ответил уже не он?
Я перевел взгляд с Фолрэша на Орузоси.
— Даже удивительно, — вежливо сказал Фолрэш. — Что именно тебе, биоинженеру, никак не приходит в голову эта простая мысль.
— Я еще даже не младший лаборант, — пробормотал я.
— И навсегда им останешься, — заметил Орузоси — Если не научишься мозгами шевелить…
И тут я понял. Кровь капала с моего разбитого носа, оставляя темные потеки на бетоне, — Орузоси успел ударить меня головой в лицо. Я машинально вытер нос.
— Но клонирование запрещено, — сказал я.
Орузоси пожал плечами:
— Это у кого как.
— Тараканы, — упавшим голосом произнес я. — Та деревня, где не было женщин…
— Да. Зачем? Форма может быть любой, она не имеет значения, — кивнул Фолрэш. — Генетический банк — практически единственное, что нрунитанам удалось спасти.
— Когда они проиграли в гражданской войне и их вышвырнули с родной планеты, — машинально закончил я.
— Здорово тебе Дымящееся Зеркало мозги прочистило, — сказал Орузоси одобрительно. — Пора валить. Одного мерге пошлем к горам, чтобы отвлечь внимание, а вот на втором…
— Мне кажется, уже поздно, — самым любезным голосом заметил Фолрэш.
Тут и я услышал топот множества ног, приближавшийся к ангару. Теперь я заметил, что он не был пустым. В просторных стойлах вдоль стен спали большие животные — мерге, догадался я. Это были огромные сухопутные крабы с клешнями размером с ковш экскаватора. Я вспомнил, что Дарнти говорила о подобных животных. Орузоси выругался и вскочил. Он снял с ближайшей стены большую сумку и извлек оттуда уже знакомую мне длинную серебристую палку, нрунитанский вариант нашей пиэрсы. В сумке таких пиэрс было несколько — были видны блестящие набалдашники.
— Дай и мне, — меланхолично произнес Фолрэш, протягивая руку. — Я ведь и нож, и кровь на нем…
Только в этот момент я вспомнил, что у дворца живого бога всегда стояли стражники. Их функции были двоякими, как у клеточной мембраны. Они не пропускали внутрь обезумевших от любви к живому богу людей — и не выпускали никуда Фолрэша. Спросонок я даже не обратил внимания на то, что мы их не встретили.
Орузоси расхохотался, отдал Фолрэшу свою палку и вытащил себе другую.
— А ты посиди здесь, — сказал мне Орузоси.
Топот и голоса приблизились. Двери ангара заходили ходуном — их пытались открыть снаружи.
— Не понял, — рассердился я. — Да я могу их всех один…
Я повторил жест Фолрэша — сделал вид, что наматываю себе что-то на нос.
— Да, разумеется, можешь, — согласился Фолрэш. — Но видишь ли, ты такой один. Во всем кратере Небесного Огня больше Красных Бивней нет. И как только ты применишь свою силу, они будут знать, где ты — и где Чаша, которую ты украл. И тогда за нами бросится вся свора. Сейчас они не столь взволнованны — побеги пленников случались и раньше. Одним живым богом меньше, одним больше…
В этот момент двери с грохотом упали, и не столь взволнованные нрунитане бросились на нас. Фолрэш поднял Дымящееся Зеркало на вытянутой руке, а второй нацелил свое оружие прямо в центр линзы.
— Взгляд через зеркало, — пробормотал он и нажал спусковой крючок.
Расщепленный луч накрыл пространство с той стороны Дымящегося Зеркала широким конусом невыносимо белых, как дута при сварке, лучей. Стены ангара вспыхнули. Люди мгновенно превратились в живые факелы. Самому шустрому, который почти успел добежать до Фолрэша, повезло меньше всех — он взорвался, как спелый помидор под ногой, забрызгав Фолрэша своими внутренностями. Крики, запах паленого мяса и треск горящего дерева заполнили ангар. Орузоси сообразил, что и ему подраться не удастся.
Но не сильно расстроился по этому поводу, а бросился открывать стойло.
— Пробей ту стену! — крикнул он мне.
Действительно, воспользоваться горящими воротами ангара мы уже не могли. Пока Орузоси выводил мерге — животное было готово к путешествию, на гладкой хитиновой спине в такт его шагам мерно покачивалась небольшая кабинка, нечто вроде паланкина для седоков, — я прошел к дальней стене ангара, еще не тронутой огнем, включил свое оружие и прорезал в ней большой квадрат. Кусок стены выпал наружу. Я оглянулся, кашляя. Глаза мои слезились, и я почти ничего не мог разобрать среди оранжевых языков пламени и клубов дыма. Оглушительно заревели мерге. Эти неповоротливые великаны соображали так же медленно, как и двигались, а теперь огонь добрался и до них. Я услышал тяжелые шаги. Из дыма вынырнул тот самый краб с паланкином на спине. Орузоси сидел на шее краба, зажмурившись и крепко держась за крючковатые хитиновые антенны. Я догадался, что он ментально управляет зверем. Из паланкина свесился Фолрэш и протянул мне руку. Я ухватился за нее. Мерге притормозил и услужливо согнул толстую ногу. Я оттолкнулся от нее, как от ступеньки, и взобрался наверх. Фолрэш втащил меня в паланкин.
— Погнали! — крикнул он.
Мерге рванулся с места так, что меня отбросило к дальней стене кабинки. Там имелась смотровая щель, и я увидел причину такой спешки. За нами мчалось стадо разъяренных болью животных, которые вырвались из своих стойл.
— Заставь их разбежаться! — прокричал Фолрэш, тоже заметивший их.
Это было очень правильное решение. Никто не будет знать точно, на каком именно мерге мы покинули ангар. Чем больше будет площадь рассеивания, тем дольше наши преследователи будут искать нас. Да и собирать стадо им придется долго. Орузоси услышал совет Фолрэша — мерге, круша хлипкие хижины и ломая заборы, бросились врассыпную. Снаружи тоже была ночь, жизненные циклы подземных и верхних жителей совпадали. Но небо над нашими головами уже начинало зеленеть. Я подумал, что нам надо найти укрытие до того, как окончательно рассветет. Фолрэш выбил пару досочек в задней стене паланкина, чтобы расширить обзор. В отблесках начинающего всходить солнца, падавших на его лицо в покачивающемся паланкине, лицо Фолрэша казалось мертвым — притом мертвым очень давно. Но даже смерть не могла стереть печать безумия с этого лица, когда-то бывшего прекрасным. Выбирая кандидата на роль живого бога, поклонники Зеркалодыма выбрали самого лучшего.
Фолрэш перехватил мой взгляд.
— Теперь я не кажусь тебе таким красивым? — осведомился он.
Я послюнявил палец и молча вытер засохшую кровь и какие-то ошметки с его щеки.
— Спасибо, — с достоинством сказал Фолрэш.
Наш мерге мчался через поля, с хрустом сшибая серебристые венчики оросительной системы. Я увидел, как над центром деревни медленно вскипает фонтан желтого огня.
— Мы сожгли их подчистую, — сказал я Фолрэ-шу, кивая на пламя.
Тот обернулся и глянул туда.
— Дерьмо Белого! — яростно выругался он. — Еще быстрее, Маро! Они включают защитный контур!
Орузоси что-то промычал в ответ. Наш мерге прибавил ходу. Я бы никогда не подумал, что живое существо может двигаться с такой скоростью. Путь наш шел под уклон, и это было нам на руку. Лапы мерге мелькали, как косы, что ставили на ободах своих боевых колесниц воины — захватчики из «Далекой звезды». Картошка (или это была свекла?) так и разлеталась в разные стороны. Сияющий желтый столб поднялся метров на десять. Из его верхушки рассыпалась сеть ярких толстых линий. Они перечеркнули небо над нашими головами и устремились вниз где-то в полукилометре впереди. Если бы мы не успели вырваться наружу до того, как силовое поле установится, то оказались бы в ловушке. Орузоси гнал мерге на той скорости, на которую, по-моему, это животное никогда не было рассчитано. Огромные колючие бока под хитиновым панцирем судорожно вздымались. Воздух выходил из легких зверя с хриплым свистом. Я смотрел, как линии текут по светлеющему небу, и не мог оторвать глаз. И вот силовые линии оказались прямо перед нами. Мерге тоже что-то почувствовал. Он яростно взмахнул клешней, отбиваясь от непонятного врага. Клешня обуглилась и с хрустом вырвалась из сочленения. Зверь споткнулся и покатился по земле — вперед, под уклон. Вокруг меня завертелись стены паланкина, гаснущие звезды, ноги Фолрэша… я обрушился на землю.
Я встал, посмотрел вниз. Выбитая в земле ямка оказалась меньше, чем мне представлялось по ощущениям. Голова слегка кружилась. Слева подрагивала огромная туша. Мерге издыхал. За ним сияла прозрачная стена силового поля. Мы все-таки успели. Справа из обломков паланкина поднялся Орузоси. В руке он крепко сжимал обломок хитиновой антенны.
— Жестковатая посадка, — хрипло пробормотал он.
— Да ну, брось, — сказал я. — Вот это, — я обвел рукой уходящий все ниже и ниже склон и пики гор на горизонте, — жестковатая посадка. Пилоты перепились, видать, или переругались насчет того, что два парсека назад надо было брать левее…
Сначала Орузоси не понял, а затем разразился хохотом.
— Ты порочишь память своих предков, Авене, — с упреком сказал Фолрэш, воздвигаясь над поломанной ботвой.
Все-таки это было, видимо, картофельное поле. Разобраться толком я так и не успел. Орузоси забрался в разбитую кабинку и принялся чем-то шуршать там.
— Моих? — переспросил я.
— Просто корабль был уже подбит, я ведь тебе уже говорил, — продолжал Фолрэш. — Пилоты беглецов сделали все, что могли, но…
И тут до меня дошло. О Двуликая, ведь жители кратера тоже говорили на вельчеди. Если бы я не был занят всей этой беготней, я бы, конечно, сообразил сразу.
— Этот твой пулемет, он… он был создан совсем не для того, для чего ты им пользуешься. Это навигационный прибор. Пилоты знали, что они больше не нужны, — кивнул Фолрэш. — А законы у нрунитан всегда были просты. Точнее, закон всегда был только один…
— Ненужная биомасса перерабатывается, — мрачно закончил Орузоси.
Он выбрался из обломков паланкина. В каждой руке он сжимал по увесистому рюкзаку, а за плечами у него висел еще один.
— Хватит нож баюкать, — сказал он, кидая нам рюкзаки. — Бегом!
Он первым выполнил свою команду. Мы последовали за ним.
В качестве временного укрытия Орузоси заранее присмотрел для нас сарай неподалеку от деревни. Мы Добежали до него минут за десять, но не спешили входить в него. Мы лежали в картофельной ботве чуть поодаль до тех пор, пока к сараю не прибыл отряд из неповоротливых мужчин, очень похожих на Жителей деревни, которые съели Штуца. Ими командовали несколько созданий, при изготовлении которых явно использовались гены больших ящериц. Под их руководством люди тщательно и быстро обыскали сарай, а потом покинули его. Они оставили одного из ящеров дежурить здесь. Орузоси успел подойти к нему со спины прежде, чем часовой его увидел. Орузоси оглушил его серебристой трубкой, а потом сломал кость на виске и вставил туда какую-то проволочку, которую извлек из рюкзака. Ящер теперь спокойно спал на соломе у входа, просыпаясь только раз в день, чтобы поесть и облегчиться. Так что мы почти не опасались, что нас найдут. Рюкзаки оказались забиты всякой снедью и водой. Предусмотрительный Орузоси умудрился раздобыть даже аптечку, которая очень пригодилась нам в первый день после нашего побега — надо было смазать ожоги, обработать мелкие ссадины и синяки. Чем мы и занялись, когда проснулись. А потом Фолрэш сказал:
— Надо дать Авенсу немного консервов.
Орузоси вопросительно посмотрел на него.
— Он не пойдет с нами, — пояснил Фолрэш. — Он хочет вернуться домой.
— Это еще что за самодеятельность? — рявкнул Орузоси. — Тебя зачем наняли, Марримит?
— Очистить Подземные Приюты от крыс, — ответил я. — Но…
— Они еще не очищены, — с убийственной логикой возразил Орузоси. — Ты останешься здесь и пойдешь с нами к генератору.
— К генератору?
— Да. Он находится в центре, в самой низкой точке кратера. Он создает силовое поле, которое защищает долину Небесного Огня, — ответил Орузоси. — Мы отключим его. Если нам это удастся, штурмовой отряд высадится в течение часа. Изначально операция планировалась именно так. Я не стал вам все рассказывать — надо было еще выручить Фолрэша, а вы могли попасть в плен, и тогда им все стало бы известно. Но мы не сильно отклонились от плана в итоге-то.
Я подумал об Анше и Кевине, чью судьбу я теперь страшился узнать, о Ясеке и Дарнти, которыми, наверное, уже угостили новую партию пленников.
— Так точно, — ответил я.
И мы стали ждать, когда освободятся дороги. Фолрэш все-таки недооценил глубину чувств, испытываемых к нему подземными жителями. Сарай, в котором мы прятались, стоял на холме, откуда было прекрасно видно проходившую неподалеку дорогу. Целыми днями по ней тянулись колонны мерге. На спинах животных помимо паланкинов погонщиков покачивались в такт маршу орудия грозного вида. Да и клешни у этих мерге были другой формы, и предназначались они явно не для уборки овса и картофеля. За мерге маршировала пехота, составленная из тварей самых разных видов. Нрунитане пользовались своим генетическим банком вовсю. Я успел насмотреться и на тараканов, подобных тем, с которыми мы столкнулись в Приютах, и на человекообразных существ. На третий день нас миновал отряд изящных слонов, каждый размером не больше человека. Это явно была элита; перед ними расчистили дорогу, и они двигались не торопясь, сверкая драгоценностями на парчовых попонах и налобниках. Орузоси не нравилось, что войск так много.
— Для того чтобы поймать одного беглеца, они не стали бы стягивать армию со всего кратера, — заметил он. — Я думаю, под землей сейчас большие беспорядки. Твой побег, Фолрэш, мог послужить началом бунта.
— Возможно, — кивнул Фолрэш. — Понимание, что смерть в драке достойнее смерти от укола, довольно опасная вещь. Ты не можешь прощупать, что там творится?
Я навострил уши. Почему от укола?
— Далеко, — поморщился Орузоси.
— Ты мог бы подслушать мысли военачальников, что сейчас идут по дороге, — предложил Фолрэш.
Орузоси его предложение показалось разумным, и он ночью ушел к дороге. Он пролежал в ботве на обочине весь день, а когда вернулся, сообщил, что его предположение было верно. Люди подняли восстание. Они хотели пробиться к туннелям, ведущим прочь из кратера.
— Но вряд ли им это удастся, — мрачно закончил он.
Я все еще не мог свыкнуться с той мыслью, что Орузоси — не предатель, и не доверял ему. В конце концов, если таких, как он, много, откуда мне знать, что передо мной — именно тот человек, что сидел с планшетником в кафе при музее и бок о бок с которым я дрался в Подземных Приютах, а не некто третий из огромного количества совершенно идентичных генетических копий? Улучив момент, я сказал ему:
— Мне это напоминает тот эпизод из «Далекой звезды», ну помнишь, ты еще сам говорил, что он тебе нравится?
Катимаро усмехнулся и ответил:
— Я не смотрел фильмов с тобой, Авене Марримит.
У меня отлегло от сердца, и с тех пор мы с ним разговаривали вполне мирно.
— А вот ты все время говоришь — «хватит нож баюкать», — сказал я ему как-то. — А что это за ругательство такое?
— Да это сказка такая у нас есть, — ответил Орузоси, расслабленный и беспечный после обеда.
Он лежал на своем месте рядом с ящером, недалеко от входа, а я сидел на пороге сарая.
— Расскажи.
Я примерно знал, что сейчас услышу, но мне все равно было интересно.
— Да что рассказывать… У Белого и Двуликой был сын. Ну, первый человек в этом мире. Однажды Двуликая случайно уронила своего сына в котел, где мешались гены. Из этого варева они с Белым и слепили все на свете — и камни, и траву, и животных. А когда выловила его оттуда, он уже превратился в нож. С тех пор Двуликая носит на спине спеленутый нож и баюкает его по ночам. Она надеется, что он все же слышит ее и когда-нибудь станет человеком.
— У нас рассказывают по-другому.
— Сказки везде рассказывают немного по-разному, на то они и сказки, — согласился Орузоси.
— Я вот думаю, что они сделали с Аншой и где она сейчас, — сказал я задумчиво.
— А что они с ней сделали?
Я рассказал ему о побеге Кервина и о знаках на наших с Аншой лбах, о том, что ей дали подышать чем-то.
— Она еще жива, но было бы лучше, если бы она умерла, — ответил Орузоси, внимательно выслушав мой рассказ. — Если встретишь ее, убей ее прежде, чем она заговорит.
А вот Фолрэш не хотел общаться со мной. Я хотел понять, во что меня втянули. Обо многом я и сам уже догадался, обдумав все последние события спокойно, на досуге. Но хотелось ясности. Теперь я хотел слушать, но Фолрэш не торопился рассказывать, ловко уклоняясь от бесед, которые я заводил. Мой отказ выслушать его тогда, когда он хотел говорить, видимо, глубоко задел его.
— Торговец, попавший в силовое поле, спас всех людей Пэллан, — сказал Фолрэш вечером третьего дня, когда мы прикончили очередную банку консервов.
Я во все глаза посмотрел на Фолрэша, опасаясь сказать что-нибудь или сбить намечавшийся рассказ. Сегодня днем по дороге прошли шиварео в развевающихся белых одеждах, испещренных изображениями черепов и змей. Орузоси сказал, что это заградотряд и теперь интенсивность движения войск по дороге резко снизится. Ночью мы собирались покинуть наше пристанище и двинуться к генератору.
Фолрэш покосился на меня своими фиолетовыми глазами и улыбнулся краешком губ. Видимо, он наконец простил меня.
— Армия для захвата Пэллан была уже выращена и готова к бою, — сказал он, растягиваясь на соломе. — Это те самые существа, которых ты называешь тараканами. Они должны были хлынуть из Подземных Приютов на поверхность, сметая все на своем пути.
Он зевнул. Я вздохнул с досадой, и он засмеялся. Но все же для человека, прожившего год в качестве живого бога, он был не особенно капризным. Фолрэш продолжил:
— Но нрунитане помнили, все это время помнили, что их могут искать. Они не знали, выжили ли другие, — они бежали на нескольких кораблях, но потом огонь преследователей разметал их конвой. Нрунитане сделали перед уходом со своей планетой нечто такое, в чем не разобрались даже эллориты. Никто из тех, кто рискнул высадиться там, до сих пор не вернулся. Говорят, что на Нру существует несколько Нитей Времени одновременно, хотя это и невозможно. Нрунитане боялись эллоритов — их кодекс предусматривал суровое наказание за такие штучки. Они не знали, что эллоритов уничтожили гетейне, их бывшие игрушки и рабы. Им было нечего бояться, но, к счастью для всех нас, они не знали этого.
— Подожди, — перебил я Фолрэша. — Если они сделали свою планету непригодной для жизни, кто же расстрелял их конвой? Я думал, что наши предки проиграли войну, а преследовали их родичи, одержавшие победу.
— Да, и мне хотелось бы это узнать, — заметил Орузоси.
Он внимательно прислушивался к нашему разговору.
— А вам не рассказывают? — с интересом осведомился Фолрэш. — Можно было бы сравнить версии…
Орузоси усмехнулся.
— Нам говорят, что мы были здесь всегда, — ответил он. — Что мы живем в лучшем месте под солнцем. Мне и моим… братьям говорили еще, что местность за горами захватили предатели. Они сбежали из-под власти Великих Слонов. Теперь пришла пора восстановить справедливость. Но это была военная тайна.
— Ну, ясно. Конвой на самом-то деле расстреляли эллориты, — ответил Фолрэш. — В хрониках вельче прямо говорится об этом. Только их тоже дают читать не всем. У эллоритов было своеобразное понимание порядка. Они считали, что уничтожать планеты могут только они сами, как хозяева и повелители, а если это делают аборигены, это является бунтом. То есть преступлением.
— Но теперь нрунитане знают, что империи эллоритов больше нет, — сказал я задумчиво. — Почему же они отменили нападение, к которому так долго готовились?
Фолрэш пожал плечами:
— Видимо, страх был слишком силен. Да и эллориты все еще имеют вес, хотя их осталось очень мало, и они предпочитают не афишировать себя. В той армии, которая так и не вышла на поверхность Пэллан, — вернулся к рассказу Фолрэш, — командиры подразделений имели вид людей, но они все были рыжими и одинаковыми с лица. Клонами.
Я перевел взгляд на Орузоси. Тот насмешливо отдал честь.
— А рядовые? Все были брюнетами?
— Рядовых ты видел в Подземных Приютах, — ответил Орузоси. — Человек как биоформа не является совершенным оружием. А вот они — да.
— Те тараканы, что ли? Но как ты ими командовал? Они ведь не понимают человеческую речь.
Орузоси пожал плечами:
— Так же, как я управлял мерге.
Я вспомнил Орузоси, крепко сжимавшего хитиновые антенны зверя.
— Я немного медиум, — закончил Орузоси.
— Так ты хочешь сказать, что тогда, в Приюте… Мы не подвергались никакой настоящей опасности?
— Не совсем. Нас было трое — сержантов, сбежавших вместе. Но наши отряды, тараканы эти, они не могут перестать следовать за нами. Они привязаны к нам навсегда. А теперь я остался один. Командовать отрядами тех двоих я не могу, мне не хватает мозговой мощности, так скажем.
— А почему ты… ну, почему тебе придали форму человека?
— Командовать низшим разумом может только более высокоорганизованный, — ответил Орузоси. — Емкости человеческого мозга как раз хватает, чтобы подчинить себе тридцать тараканов, как ты их называешь.
— У тебя очень яркая внешность. Это связано с твоей способностью управлять?
— Нет. Наши великие слоны просто не хотели, чтобы мы перешли на сторону противника, — ответил Орузоси.
— Но ты же перешел, — заметил я.
— Да, — терпеливо ответил Орузоси. — И теперь нож тут баюкаю. А если бы я не был так заметен… и располагал большим количеством информации о жизни людей на Пэллан… я бы не пошел в вашу РСБ. Я бы просто жил среди вас, понимаешь? И остальные тоже.
— Чтобы удержать оставшихся сержантов от предательства, им сохранили жизнь, — продолжал Фолрэш. — Один такой и подменил собой Маро и привел вас в западню.
— А другой ловкий ублюдок завел в ловушку отряд, в котором был Фолрэш, — сказал Орузоси.
— Я уже вижу, что ты очень важен для нашей миссии, — сказал я, глядя на Фолрэша. — Но не из-за твоих красивых глаз ведь?
Фолрэш усмехнулся.
— Отключить генератор может только он, — сказал Орузоси сухо.
— Только с вашей помощью, — вежливо поправил его Фолрэш, как-то странно посмотрев на меня.
Я понял, что ему для этого нужна Чаша, которую я так удачно украл.
— Генератор не только создает ложную картинку выжженной поверхности. Он еще и защищает местных жителей от радиации нашего солнца, — продолжал Орузоси. — Его спектр излучения не совсем подходит для нрунитан. Когда щит падет, они смогут прожить дня три, не больше.
— Но если нрунитане так ловко умеют играть с генами, — заметил я, — почему они…
— Потому что тогда рабы разбредутся из-под щита, — ответил Орузоси. — А сейчас им некуда идти. Пребывание вне стен кратера для них верная смерть.
Фолрэш зевнул и повернулся на бок.
— Подремли и ты, Авене, — сказал Орузоси. — Нам еще всю ночь носиться.
— Но как нрунитанам так долго удавалось оставаться незамеченными? — задумчиво пробормотал я.
И тут же вспомнил рассказы своих товарищей по несчастью в деревне людоедов. Пропавшие экспедиции, шиварео, охранявшие подступы к кратеру как зеницу ока…
— Воины и пилоты ушли, — ответил Орузоси. — Да, такие, как ты. Твои предки забрали с собой часть… оборудования и многое из генетического банка. Вельче убежали так далеко, как только смогли.
Он был прав. Если мысленно взглянуть на карту, то становилось ясно — вельче бежали не оглядываясь, пока их не остановил океан. Почему-то мне вспомнилась Анша. Я старался не думать о том, где она и что с ней, — я все равно ничем не мог ей помочь. Но эти мысли всегда присутствовали во мне, болезненные, хотя и почти не слышные. Но в тот миг я словно Увидел ее — она стояла посреди ночного поля и испуганно оглядывалась. Может быть, ей удалось бежать, и она скрывается, как мы…
— И не из чего было сделать новых пилотов, — говорил тем временем Орузоси. — А медиумы остались — для них работа всегда найдется. Они сканировали ноосферу планеты и гасили всякие нежелательные для нрунитан идеи.
— И внушая нужные, — сонно добавил Фолрэш.
— В смысле? — удивился я.
— Подземные Приюты, — сказал Орузоси. — Ведь их ценность для жителей Пэллан равна нулю, ну признай это, Авене. А вот для того, чтобы незаметно перебросить войска из кратера и ударить везде одновременно, они очень подходят. Нрунитане воспользовались вашими же страхами и заставили собственными руками соорудить крепости для ваших врагов.
— Но ведь Приютам триста лет, — сказал я. — Чего же вы так долго собирались?
Орузоси пожал плечами:
— Сначала надо было решить, модификанты какого вида будут жить в захваченных городах. Это был очень спорный вопрос, знаешь ли. Сошлись на людях, потому что это решение одинаково не устраивало всех. Потом надо было получить образцы генетического материала. Потом растили будущих колонистов. Почему-то люди, именно этот вид биоформов, оказывается, наиболее сложен в управлении, агрессивен и непокорен.
Он засмеялся, и я понял, что он сказал комплимент не только себе.
— Да и потом… У вас на Пэллан республика. А элита нрунитан, наши Великие Слоны, понимают, что, едва мы выйдем за пределы кратера, контролировать нас будет гораздо сложнее. Ты жил среди последних людей и видел, что у них есть дети. Ни у кого из нас, кроме Великих Слонов, детей не бывает. Но как только Слоны утратят контроль над рождаемостью, они утратят контроль надо всем. Заметь, именно люди, у которых есть дети, подняли бунт… Раньше у нас ничего подобного не было. Никогда. Наверное, когда есть человек, которого ты создал сам, ты хочешь устроить его судьбу — и хочешь, чтобы она была лучше твоей.
— Да, родители обычно так и говорят, — пробормотал я.
На самом деле я в тот момент подумал об отношениях Орузоси и Анши. Знала ли она правду — что встречается с клоном, беглецом из кратера Небесного Огня? Скорее всего нет. Я начал понимать, что секс для нрунитан вряд ли существовал как понятие. Возможность заниматься любовью, заводить детей имели только эти их Великие Слоны. И для Орузоси отношения с Аншой наверняка были чем-то особенным, знаком того, что он освободился и теперь сам вершит свою судьбу. А чем они, интересно, были для нее? Теперь я этого уже никогда не узнаю.
— Но среди Великих Слонов есть те, кто любит свою власть больше своего народа, и они не хотят ее терять, — продолжал Орузоси.
«О Белый, — подумал я. — И после всего, что Великие Слоны сделали с ними… лишили всего, что может быть у человека… среди этих слонов еще есть те, кто любит свой народ!»
— Они всячески тормозили этот проект, благодаря им вторжение и было отложено…
Орузоси потянулся.
— Так, хватит нож баюкать, — сказал он.
Орузоси ушел в угол у дверей, где находилось его спальное место. Оттуда он мог без помех наблюдать за нашим ящером, которого он называл «сломанным радио». Я тоже прилег было, завернулся в плащ. Но мне не спалось. Возможно, потому, что было еще светло, но скорее всего причиной моего возбуждения было то, что мои друзья наконец открыли мне. Я осторожно поднялся, чтобы не разбудить спящих товарищей, и выбрался наружу. Мне надо было отлить. Я дошел До ближайшей трубки оросительной системы, гордо торчавшей над картофельной ботвой, и остановился там. Сумерки в кратере Небесного Огня были самым волшебным и зловещим временем. Небо было насыщенного зеленого света. Солнце висело над самой седловиной хребта на западе. Ану и Баазе уже взошли. На небе поблескивали их желтые, как монетки, сияющие кружки. Ану сегодня был полным. А от Баазе оставалась ровная половинка круга — она казалась прищуренным глазом. Скоро должно было совсем стемнеть. Металл трубки медленно менял свой цвет с неоново-желтого на черный. Я сделал все, что хотел, любуясь окружающим пейзажем. В моей голове крутились нрунитане, космические корабли, Подземные Приюты, медиумы нрунитан и тот торговец, что врезался в нашу противометеоритную сеть. Я не мог не задуматься, а кто такой Фолрэш и откуда он все это знает. Фамилия его была Дезайе. Почти все вельче были в той или иной мере родственниками друг другу, но такую фамилию я слышал впервые. Это значило только одно — его семья была из «чистого» рода.
Когда выжившие вариввики наткнулись на вельче, мои предки с вполне теперь узнаваемым хладнокровием разделились на две части. В одной из них дети вступали в брак с кем хотели, в том числе и с чужаками, и это даже приветствовалось. В основном, конечно, это были правящие семьи, которым надо было породниться с людьми Пэллан. Ничто так не укрепляет дружеские отношения, как общая кровь, текущая по жилам. Другая половина систематически уклонялась от браков как с чужаками, так и с полукровками. Моя бабушка — ее звали Дарайна — была как раз из такой семьи, но нарушила этот обычай ради моего деда.
Дед мой, Стивен Марримит, был весьма примечательной личностью. Он вывалился из пустоты на палубу рыболовецкого судна, когда рыбаки уже возвращались с уловом на берег. Вельче весьма любознательны и ругающегося на непонятном языке чужака приняли весьма радушно. Когда Стивен выучил вельчеди настолько, что смог объясниться, он рассказал о своем появлении так. Он ехал из Бангора в Касл-Рок, и его автомобиль сломался. Стивен бросил машину и решил добраться домой пешком, по короткой дороге. Он хорошо знал места, поскольку часто охотился здесь. Однако тропинка завела его в какие-то совершенно незнакомые дебри. Затем мимо него на жуткой скорости промчался спортивный «Мерседес». Стив отпрыгнул в сторону сквозь кусты. Кусты закончились быстро, а вот падение все не кончалось и не кончалось. И когда он уже решил, что все-таки не успел отпрыгнуть, оказался в груде скользкой рыбы.
Стивену сообщили — а теперь я осознал, что вельче, по крайней мере многие из них, не сочли его рассказ ложью или бредом, потому что кое-что знали о нырках в никуда и приземлениях совсем не там, где ты ожидал себя обнаружить, — что в мире, где он оказался, нет городов и автомобилей с такими названиями. Он может жить среди вельче, как один из нас, но никто и никогда не сможет вернуть его домой. Стивен мужественно перенес это известие. В том мире, откуда он был родом, люди уже начинали потихоньку осваивать космос, так что потрясение оказалось не так велико, как можно было бы ожидать. По профессии он был инженером, конструктором оружия. Он думал, что с легкостью найдет себе работу. Но на Пэллан оружие для убийства людей никогда не производилось в промышленных масштабах. В мелких стычках Бесконечной зимы и в период объединения всех краев Пэллан в одну планетарную республику использовались подручные инструменты. Карнаги, край шахтеров, выходил с дрелями и молотами, жители Идейры, которым принадлежала самая плодородная почва на планете, встречали их мотокосами и, в более поздние времена, чуть переделанными комбайнами. Осознать этот факт оказалось сложнее, чем принять знание о том, что ты обречен провести свою жизнь вдали от дома. Однако Стивен быстро сориентировался и устроился проектировщиком в фирму рыболовецких снастей. Его гарпунные пушки, ружья для подводной охоты и прочее, и прочее принесло ему не только мрачноватую славу, но и неплохие деньги. Пиэрса, которой я отбивался от тараканов в Приютах, была энергетической подводной винтовкой, изобретенной моим дедом и лишь слегка модифицированной для наземных действий. Когда мы вступили в контакт с Альянсом, наши соседи были удивлены отсутствием у нас вооружения. И, как я уже говорил, если бы не наш силовой кокон, нас бы сожрали тут же. Для деда наступил звездный час; ему было тогда около семидесяти, но сознание у него все еще было ясное. Стивена пригласили в спешно созданную Оружейную Академию. Теперь мы нуждались не в ружьях для подводной охоты, а в чем-то большем. Молодые специалисты, отданные под начало деду, в техническом плане были подкованы даже лучше; им не хватало, как объяснял Стивен, способности посмотреть на ситуацию под необходимым углом. Осознания того, что человек — это всего лишь очень опасный кусок мяса. Я так понял, у людей Земли со взглядом на реальность с этой точки проблем не было — им, наоборот, было очень сложно увидеть в человеке не только кусок мяса.
Бабушка Дарайна работала хирургом, и дед часто с любовью и гордостью говорил, что они уравновешивают друг друга — он несет разрушения, она их исправляет.
Я очень любил его рассказы, изумительные и странные рассказы о планете, где он родился и вырос. Дед тосковал по Земле, а рассказывать о своей родине ему было особо и некому — мало кого интересуют истории, случившиеся не с нами. Я мог слушать его бесконечно, он завораживал меня раскатами своего голоса — а он любил меня, как своего самого преданного слушателя. Бабушку можно было понять. Они познакомились в то время, когда его голова, которую я запомнил лысой, как колено, была увенчана гривой роскошных кудрей. Однако с родственниками Дарайна крупно поссорилась, и они не общались с ней до сих пор.
Я ощутил легкую обиду. Истинные вельче наверняка хранили — в тайне — настоящую историю нашею народа. Большая часть дворцов и храмов, построенных вельче, были слишком велики для людей, и теперь стало ясно, что мы сохраняли не только свою сущность, но и свой внешний облик так долго, как только могли. А вот здания на юге страны, построенные уже века за два до того, как выжившие варивикки наткнулись на нас, были вполне пригодны для людей и были гораздо меньше величественных древних дворцов. И теперь мне стало понятно, почему. «И все-таки, — подумал я, — каждый из нас, вельче, немножечко слон». А ведь судя по легкости, с какой оставшиеся в кратере нрунитане модифицировали свой облик, подобная привязанность к форме должна была порицаться.
И я мог знать эту тайну, и сейчас мне было бы гораздо легче. Оказавшись в кратере Небесного Огня, я бы не тыкался во тьме невежества и догадок, не чувствовал бы себя так, словно провалился сквозь карту известного мне мира, как мой дед. Но я оказался не в другом мире, а лишь с изнанки той карты, которая была мне так хорошо знакома, которую кто-то смял гармошкой. Но я мог бы не метаться в жестких складках реальности! Я бы сразу знал, куда и зачем иду. Однако бабушка Дарайна не поделилась тайной со мной, сохранив верность заветам своего клана. А ведь я заходил к ней как раз перед тем, как спуститься вместе с Орузоси и остальными в Подземный Приют! Бабушка была приветлива, как всегда, налила мне домашнего пива, поставила на стол пирог с рыбой, но не сказала ни слова о нрунитанах — хотя я рассказал ей, куда направляюсь. Когда я подумал об этом, воспоминания как-то странно промелькнули в моем мозгу, словно кадры из позабытого фильма, и исчезли. Не знать правды бабушка Дарайна не могла, и стоявшая в красном углу ее дома ритуальная чаша, копия той, что сейчас мирно лежала в сене, зарытая под моей лежанкой, была лучшим тому свидетельством. Да, я был полукровкой, даже четвертькровкой, если уж совсем точно. Но мои предки покинули кратер потому, что пулеметы и бивни, которыми мы протыкали брюхо Времени и Пространства, больше не вписывались в реальность, были не нужны. А они хотели сохранить их — и их дар и проклятье достались и мне в полной мере.
Все эти мысли отвлекли меня и взбодрили. На небо уже выполз последний спутник Пэллан — Тускаре. Он поднимался по небосводу медленно, как дряхлый старик. Солнце зашло. Тень от гор накрыла кратер Небесного Огня. Спутники давали достаточно света. Все вокруг тонуло в насыщенном зеленом сиянии. А вот тени были очень глубокими и черными. Я закончил со своими делами и повернулся, застегиваясь на ходу, чтобы идти обратно.
Навстречу мне из картофельной ботвы поднялась Анша. Музыка, завораживающая и печальная, захлестнула меня.
— Здравствуй, Авене, — сказала она. — Я так рада тебя видеть. Я долго искала тебя.
Глаза ее были что две серебряные монеты. Черные волосы струились по плечам. Я понял все быстрее, чем разглядел кружки черепов и зигзаги вышитых на ее белом платье змей. Теперь Анша убирала челку назад с помощью заколки с прозрачным камнем. Две кровавые трещины, разрывающие белую кожу лба, были хорошо видны. Я медленно поднял руки и стащил комбинезон с плеча. Следы от зубов Анши уже давно сошли. Но я надеялся, что сам вид моего плеча поможет ей вспомнить. К тому же я еще не застегнул комбинезон, и она видела кое-что еще, что, как я надеюсь, она помнила если не на уровне сознания, то ощущений.
— Я тосковал по тебе, — сказал я. — Я боялся, что ты умерла. Мне не хотелось жить без тебя.
Анша улыбнулась — так мог бы улыбнуться наш сломанный ящер.
— Иди ко мне, — сказала она, протягивая ко мне руки.
Длинные стальные когти на ее пальцах тускло блеснули зеленым в сгущавшемся полумраке.
— Мы сможем это исправить, моя любовь, — нежно закончила она.
Мне очень хотелось согласиться на ее призыв, сдаться музыке, что остановила мои мысли. «А ведь Анша искала меня», — подумал я, вспомнив свое недавнее мимолетное видение — Анша стоит в ночном поле. И тут же, наслаиваясь, пришло другое — ладная фигурка в униформе музейного гида, черные волосы, собранные в хвост, челка, из-под которой виднеется только гордо вздернутый нос…
И как только я подумал об этом, музыка стихла. Анша задумчиво сморщила нос — видимо, она слышала часть моих мыслей.
— Вспомни, — сказал я, не двигаясь с места, — как мы любили друг друга. Ты сказала, что я словно зверь. А теперь тебя превратили в зверя, и мне больно за тебя. Ты ведь этого не хотела. Ты ненавидела тех, кто…
Анша наклонила голову, прислушиваясь. На ее лице появилось такое выражение, словно она просыпалась от мучительного сна.
Из сарая, посмотреть, кто тут разговаривает, вышел Орузоси. Лицо Анши исказилось гневом. Она закричала пронзительно, словно птица, и бросилась на него. Я стал застегивать комбинезон. Молнию заело на груди. Комбинезон сполз у меня с плеч. Рукава мешали мне толком ухватиться за замок. Когда я наконец разобрался со своей одеждой, из сарая выбежал Уже и Фолрэш. Два тела катались по земле. Фолрэш замахнулся Дымящимся Зеркалом, чтобы применить свой коронный прием…
— Стой! — закричал я.
Я упал на Аншу и Орузоси сверху — кто-то из них здорово лягнул меня — схватил Аншу за руки, выдернул ее из-под Орузоси и прижал к земле. Она впилась зубами мне в щеку. Я в ответ еще сильнее прижал ее голову к траве и так держал, пока Анша не разжала челюсти. Ей пришлось сделать это, чтобы не захлебнуться моей кровью.
— Это же он! — завопила она, отплевываясь. — Это все из-за него!
— Нет, не он, — сказал я. — Успокойся, ради Двуликой… Послушай меня…
— Кто это? — спросил Фолрэш.
— Она тоже из моего отряда, — пояснил Орузоси. — Они сделали из нее шиварео.
— Ты вызываешь в людях удивительно однообразные чувства, — отстраненным голосом произнес Фолрэш. — А мне из-за этого сейчас придется убить человека. Хотя она уже не вполне человек, но ты знаешь, я этого еще никогда не делал, и…
Я подумал о стражниках у покоев живого бога, которых он наверняка убил — иначе мы бы не смогли выбраться оттуда. Фолрэш не считал жителей кратера людьми и, возможно, в каком-то плане был прав.
Анша перестала лупить меня.
— Отпусти меня, — сказала она почти нормальным тоном.
Фолрэш замолчал, услышав ее голос. Я повернул голову и посмотрел ей в глаза. Серебристое сияние ушло из них. Я рискнул выполнить ее просьбу. Мы поднялись с истоптанной травы. У Орузоси оказалось расцарапано лицо, да и одежда была изорвана так, словно он сражался с дикой кошкой. Анша уставилась на Фолрэша с любопытством. Оно быстро сменилось восхищением, а я почувствовал пронизывающую боль в прокушенной щеке.
— Как тебя зовут? — спросил Фолрэш.
— Анша, — ответила она, вытирая с губ мою кровь.
— Ты не шиварео, — удивленно, почти радостно произнес Фолрэш. — Они не помнят своих имен.
— А я и фамилию свою знаю! — сказала Анша бодро. — Таринди! Это все он.
И дружески пихнула меня в бок. Я поморщился — она попала по свежему синяку. Фолрэш посмотрел на меня долгим взглядом.
— Как ты сделал это, Авене? — спросил он.
Я пожал плечами и неохотно ответил:
— Мы с Аншой были в плену, так один парень рассказывал нам о шиварео и научил держать себя с ними…
Мысленно я возблагодарил судьбу за то, что Янес повстречался на моем жизненном пути.
— Что вы тут нож баюкаете? — поморщился Орузоси. — Просто еще мало времени прошло, встретил бы ты ее через неделю — она бы тебя уже не узнала.
Анша так посмотрела на него, что Орузоси попятился.
— Не, — с вызовом ответила Анша. — Просто мне было что вспомнить.
У Орузоси стало такое лицо, словно ему в грудь воткнули нож. Он вопросительно-мрачно посмотрел на меня. Я решил, что будет лучше, если мы выясним все сейчас, и кивнул.
— Нам нужно собираться, если мы хотим выдвинуться куда-нибудь этой ночью, — сказал Орузоси и ушел в сарай.
— Почему он с нами? — яростно спросила Анша.
— Они делают не только шиварео, — сказал я.
— Это я уже знаю, — фыркнула Анша.
— Они умеют делать одинаковых людей, клонов. И таких рыжих, как Маро, очень много. Орузоси перешел к нам давно. А тот, кто сдал нас, остался верен своим.
Анша недоверчиво посмотрела на меня. Я испугался, что это объяснение окажется слишком сложным для ее взбаламученного сознания.
— Вспомни, как мы шли по туннелю — перед тем, как нас взяли, — терпеливо сказал я. — Помнишь, Орузоси вдруг исчез? Мы еще так испугались? А ведь он знал, что так делать нельзя. Нельзя отделяться от связки, не предупредив никого. И после этого мы оказались на развилке и выбрали тот путь, который нам указал Орузоси. Но это был уже не он, вот в чем дело. Это был другой. Такой же, но не он.
— Ладно, пусть живет, — неохотно сказала Анша.
— Эти раны на лбу у тебя, — сказал Фолрэш. — Откуда они?
— Это поцелуй Двуликой, — сообщила Анша. — Каждый вечер перед охотой мы прикладываемся к ее идолу.
Фолрэш кивнул, как будто именно этого ответа и ждал.
— Они так вводят вам психотропное, — сказал он. — Чтобы вы оставались послушными и забыли себя окончательно. У меня есть лекарство, которое нейтрализует яд. Если ты хочешь, я могу дать его тебе, да и раны надо бы обработать.
— Будь так добр, — согласилась Анша.
«Видимо, сегодня мы никуда не пойдем», — подумал я.
Они вошли в сарай, а я остался снаружи. Мне казалось, что Орузоси сейчас выйдет, и так оно и произошло. Он вывел прогуляться нашего ящера. Я прислонился к стене и ждал. Но Орузоси смотрел, как ящер бегает, топчет картофельную ботву, и ничего не говорил. Уже совсем стемнело, и я не мог видеть выражения его лица. Вскоре к нам присоединился и Фолрэш.
— Как Анша? — спросил я.
— Я сделал ей инъекцию, обработал раны, теперь она спит, — ответил он.
Я хотел спросить, откуда у него в аптечке такой разнообразный запас лекарств, но не успел.
— Мы должны решить один вопрос, — произнес Орузоси.
— Да, — задумчиво сказал Фолрэш. — С появлением этой девушки ситуация сильно усложнилась.
— Я не знаю, чего она ищет, — проговорил я. — Да и знает ли это она сама? Но она никогда не любила меня. Это произошло… по необходимости.
— Я — клон, и теперь она это знает, — сказал Орузоси спокойно и мрачно.
Он больше ничего не добавил.
Фолрэш негромко засмеялся.
— Ребята, — сказал он. — Я почти целый год был живым богом. Что касается удовольствий, я познал их все. И я вовсе не намерен…
— Она может быть намерена, — перебил его Орузоси.
— Я это и хотел предложить, — кивнул Фолрэш. — Мы не можем решить этот вопрос. Но если мы не достигнем какого-то… равновесия, мы поубиваем друг друга. А мы не должны этого делать. У нас есть другая цель, которой мы можем достичь только все вместе. Так давайте скажем ей, что решение должна принять она. И что бы она ни решила, пусть так и будет.
Меня несколько удивила торжественность и почти что мука, с которой он это произнес. Я сразу так и хотел сказать, что теперь все зависит от нее, и надо только намекнуть Анше, чтобы она не затягивала ситуацию.
— А почему бы нет, — согласился Орузоси.
— А ты, Авене? — осведомился Фолрэш.
Я пожал плечами:
— Пусть так.
— Теперь, я думаю, я могу сказать, — сказал Фол-Рэш, обращаясь ко мне. — Что перед тем, как заснуть, Анша спросила, где спишь ты, и устроилась рядом.
Орузоси кивнул головой, как будто именно этого и ждал. Мы все вернулись в наше убежище. Фолрэш обработал глубокие порезы на спине и боках Орузоси — Анша здорово отделала его своими стальными когтями, а потом мы легли спать.
Меня разбудили крики, яростный птичий клекот, звон металла и звуки борьбы. Я оказался на своем чердаке раньше, чем окончательно проснулся. Я впервые увидел Фолрэша через прицел своего пулемета и не мог отвести от него глаз. Фолрэш был словно стеклянный ключ, полный жидкого пламени. Словно огненное дерево. Словно молния, заточенная в бутылке, подобно сувенирному кораблику. Анша превратилась в нечто среднее между змеей и птицей, но я сразу узнал ее. «Тень шиварео — нечеловеческая тень… коты, крылатые змеи, просто змеи и просто птицы, — вспомнил я рассказ Янеса. — Кто-то из жертв смог увидеть истинный облик шиварео, а потом истина сплелась со сказкой». Анша обмотала шею рыжего слона (так я видел Орузоси) своим длинным хвостом и методично душила его. Я спустился с чердака, чтобы увидеть, что у нас тут происходит на самом деле. Анша прижимала Орузоси коленом к полу — он тихо выл. Фолрэш стоял рядом в напряженной позе, что было совсем неудивительно. Анша наставила на него нрунитанскую пиэрсу, отобранную у Орузоси. На полу валялись, тускло поблескивая в свете фонарика, который Фолрэш держал в руке, какие-то хирургические инструменты. Пятно от фонаря плясало по полу — у Фолрэша дрожали руки.
— Маро, ты что, рехнулся? — спросил я. — Чего ты ко мне со скальпелем полез?
— Им нужно что-то, что ты носишь в теле! — выкрикнула Анша. — Они думали об этом, еще когда я пришла! Они собирались…
Она по-прежнему могла проникать в мысли окружающих. То ли лекарство Фолрэша не подействовало (и я вдруг взглянул на его желание вывести психотропное из организма Анши совсем другими глазами), то ли ее способности медиума, как и мои, нужно было лишь раз пробудить, и в дальнейшем они не нуждались в химической подпитке — из Чаши ли, или из уст Двуликой.
— В теле? — переспросил я, еще ничего не понимая.
— Мне казалось, что мы что-то делаем неправильно, — пробормотал Фолрэш.
— Да, но что вы делаете? — спросил я.
Орузоси захрипел.
— А медиумы умеют разговаривать с духами? — спросил я.
— Нет, — сопя от напряжения, ответила Анша. — А почему ты спросил?
— Потому что сейчас ты его задушишь. И мы уже ничего тогда от него не узнаем.
— Да. Но тогда он не сможет сказать какое-то кодовое слово, которое обездвижит тебя.
— А он не будет его говорить. Потому что, если он только начнет говорить что-нибудь непонятное, я сразу залезу на свой чердак и намотаю его на пулемет. Ты ведь не так глуп? Правда, Маро?
— Пра… ххх… вда…
Анша неохотно отпустила Орузоси. Он закашлялся, потирая шею.
— У тебя в ноге, — произнес он с трудом, — зашита Чаша Бытия. Без нее генератор не отключить… Никому и в голову не могло прийти, что ты еще и Чашу Небытия притыришь. С ней еще лучше. Но без Чаши Бытия ничего не выйдет…
И тут, без всякого кодового слова, я вспомнил свой последний визит к бабушке целиком.
Я зря сердился на нее — она все-таки открыла мне все, что я должен был знать, отправляясь в эту безумную экспедицию.
— Но, Авене, — сказала Дарайна. — Если ты попадешь в плен, а ты скорее всего попадешь, нрунитане с легкостью прочитают твою память. У них есть медиумы, как я тебе уже говорила. Нрунитане заберут у тебя Чашу, и все это будет бессмысленно. А ты и ваша компания — наша последняя надежда.
Она перебирала инструменты — готовилась к операции.
— И как же нам быть? — спросил я.
— Если ты позволишь, я сделаю так, что ты забудешь этот наш разговор, — сказала бабушка. — Ты забудешь, куда и зачем ты несешь Чашу. Ты не будешь знать, что ты вообще ее несешь. Когда твой командир решит, что тебе пора это знать, он произнесет особое слово. Воспоминания будут яркими, сильными. Ты впадешь в транс, словно бы вернешься сюда снова. И поэтому, — она улыбнулась, — я снова передаю тебе привет и надеюсь, что ты уже прошел этот сложный путь или хотя бы близок к его завершению.
Я улыбнулся тогда и сказал:
— Хорошо. Я согласен.
Бабушка ввела мне обезболивающее — я даже не почувствовал прикосновения иглы. Все-таки она была мастером…
Мое бедро тихонько заныло. Это не было неприятно. Словно бы Чаша Бытия, спрятанная там, откликнулась на мои мысли так же, как откликалась на близость своей сестры, Чаши Небытия, и теперь просила позволить им встретиться. Орузоси хотел подняться на ноги. Анша снова пронзительно и гневно закричала. Он остался сидеть на полу, среди разбросанных инструментов.
— Пилоты сбежали уже после того, как генератор был построен, — сказал Фолрэш. — И они забрали с собой Чашу Бытия. С оставшейся Чашей Небытия нрунитане могли менять настройки поля, но не могли выключить его. Поэтому захват Пэллан с помощью десанта на летательных аппаратах был невозможен. Для того чтобы нрунитане не могли выбраться из кратера, вельче и украли Чашу Бытия. Чтобы выйти за пределы кратера, нрунитанам пришлось внушать вам идею Подземных Приютов, рыть эти туннели…
— Я хочу видеть ваши лица, — сказал я медленно. — Повесь фонарик на балку, Фолрэш.
Фолрэш выполнил мою просьбу.
— Значит, сегодня ночью мы бы все равно никуда не пошли, — сказал я.
— Да, — сказал Фолрэш. — Мы думали сделать это вечером, когда ты заснешь. Но ты не заснул.
— И вы знали, как взять меня, — произнес я. — Когда Орузоси назвал бы кодовое слово, я погрузился бы в транс. В воспоминания.
— И ты стал бы совершенно беспомощен! — гневно воскликнула Анша.
— Да, — тихо сказал Фолрэш.
— А потом вы бы бросили меня здесь, выпотрошенного и больше не нужного, — продолжал я задумчиво. — Ведь я с раной в ноге не смог бы двигаться быстро и сильно задерживал бы отряд…
Фолрэш и Орузоси обменялись одним коротким взглядом. Это было как вспышка, как ледяная игла, воткнутая в спину.
— Вы убили бы меня, — почти прошептал я. — И, рассказывая мне все то, что ты сказал мне вечером, — обратился я к Фолрэшу, — ты знал, что убиваешь меня.
— Я откладывал этот разговор, как мог, — ответил он спокойно. — Ты мне нравишься.
— Если бы нрунитане нашли тебя живым, они бы Узнали, что мы с обеими Чашами уже на полпути к генератору, — произнес Орузоси таким тоном, словно это все объясняло.
И для них с Фолрэшем это объяснение действительно было достаточным.
— А ведь вас Двуликая не целовала по утрам в лобик, — пробормотал я.
— Есть такая вещь — органические поражения головного мозга, — усмехнулась Анша. — Тут уж целуй, не целуй, все равно ничего не получишь. Кстати, вот мне интересно, а как вы собирались поступить со мной?
— Ты должна была спать, — ответил Орузоси. — Фолрэш дал тебе лекарство. Но оно, видать, смешалось с той дрянью, которой тебя уже накачали, и не подействовало. А утром ты, возможно, взглянула бы на вещи иначе…
Анша только покачала головой — как и я, она не могла подобрать слов. Некоторое время мы все молчали. Я не мог поверить, что люди, с которыми я вместе дрался, мчался на изнемогающем мерге. сквозь ночь, люди, с которыми я делил кров и еду, могли вот так относиться ко мне — хладнокровно и расчетливо. Как фермер относится к своим баранам — он, может, потреплет какого-то из них по загривку, любя и гордясь, но это никак не изменит его планов пожарить шашлык сегодня вечером. Я не мог поступить с Фолрэшем и Орузоси так же, как они хотели поступить со мной. В смысле, технически им было нечего противопоставить моему пулемету. Но я не мог заставить себя подняться к своему оружию.
— Ну, Катимаро — ладно… Он же родился здесь, — произнес я.
Орузоси пожал плечами:
— Если ты хотел меня оскорбить, тебе это не удалось. Весь план операции был разработан людьми, которые родились в Вельчера. Есть способы решения ситуаций. И они не зависят от того, кто и где родился.
— Но ты, Фолрэш… ты… Так не поступают с людьми, — закончил я.
— Так люди не поступают с людьми, — перебила меня Анша.
Наши мысли оказались удивительно созвучны. Она, так же как и я, вспоминала наш последний вечер в деревне нрунитан, когда мы с ней отказались от шашлыков из мяса Штуца, и то, что я сказал тогда, когда она пыталась увести меня от решетки. Я впервые подумал о том, что, если бы передо мной сейчас стояли гигантские тараканы, мне было бы легче.
— Да, но что делает нас людьми? — сказал я.
— Наши решения, — твердо сказала Анша.
И я принял решение.
— Подними инструменты, Орузоси, — сказал я. — Забирайте свою Чашу и уходите. Мы с Аншой пойдем к горам и вернемся домой.
— Отличный план, — кивнула Анша. — Я тебя выдам за пленного. Тут километров семьдесят, если по прямой. Правда, горы…
— А ты, Авене, теперь видишь направление туннелей, — заметил Орузоси. — Зачем вам в горы лезть? Пройдете понизу.
— Спасибо за совет, Маро, — ответил я. — Делай то, что собирался.
Я сел на своей лежанке и расстегнул комбинезон. К бедру можно было подобраться, только сняв одежду полностью. Я завернулся в плащ. Анша устроилась рядом и держала фонарик. Орузоси простерилизовал инструменты и разложил их рядом на чистой тряпочке. Он коснулся моего бедра. Пальцы у него были холодные, но гибкие. Он ввел обезболивающее не так ловко, как моя бабушка, но подействовало оно так же. Пока Орузоси ковырялся в моей ноге, я сидел и смотрел на спящего ящера. Фолрэш тем временем нервно ходил из угла в угол.
— Маро уже скоро закончит, — сказал я, видя его метания. — Вы выполните свою… миссию.
— Никто не думал, что ты хлебанешь из Чаши, — заметил Орузоси, не поднимая глаз от моего бедра, над которым корпел. — Теперь ты единственный Красный Бивень. Ты незаменим. Я, например, не стану таким же, как ты, даже если отопью из Чаши. Я просто умру. Это существенно меняет расстановку сил. Хватит нож баюкать. Пойдем с нами.
Я даже не нашелся, что ответить на это. Фолрэш остановился.
— Подожди, Маро, здесь надо не так, — задумчиво проговорил он.
— Ну, попробуй по-своему, — согласился Орузоси. — Ты дольше прожил среди них.
Фолрэш остановился.
— Авене, ты решил… уйти… потому что не хочешь рисковать, идя к генератору, или потому, что не хочешь идти вместе с нами? — спросил он.
Анша сердито фыркнула.
— Хоть на голову мочись — все Белого слезы, — пробормотала она.
— Конечно, я не хочу рисковать, — ответил я. — После того, как меня били, чуть не съели, опоили психотропным, после того, как я столько пробежал по этим подземельям, я, конечно, совершенно не хочу закончить это дело. Моя миссия, оказывается, заключалась в переноске Чаши Бытия — всего лишь! Я чуть не сдох, пока нес ее, но теперь я отдал ее вам. Я выполнил свою задачу и с радостью ухожу. Здесь абсолютно безопасная местность, и я охотно прогуляюсь по ней в компании с красивой и смелой девушкой. Заодно и ногу разработаю — после операций ведь советуют ходить, чтобы мышцы не атрофировались.
Лицо Фолрэша исказило мучительное раздумье.
— Ты можешь… простить нас… если мы пообещаем, что больше никогда… — произнес он, запинаясь и с трудом подбирая слова. — Не предпримем таких действий в отношении тебя… что будем выручать тебя, если ты попадешь в беду, не потому, что ты нам нужен, а… просто так, потому что ты… потому что ты…
Казалось, что он произносит подобные слова первый раз в жизни и сталкивался с ними до этого разве что в словаре.
— Не стоит богам пытаться выражать человеческие эмоции, — ответил я. — Очень плохо получается, ненатурально.
— Но я стараюсь, Авене, — упавшим голосом ответил Фолрэш. — Я пытаюсь…
Он умоляюще посмотрел на меня.
— Да ладно, Фолрэш, хватит нож баюкать, — сказал Орузоси. — Мы хоть и все здесь говорим на вельчеди, да по-разному.
Я покосился на Аншу. И тут услышал в голове легкие, нежные такты музыки, а поверх них — голос Анши: «То есть ты на сссамом деле хочешшшь?…»
«Да», — ответил я.
— Каждое начатое дело должно быть закончено, — произнесла она вслух. — Мы пойдем с вами.
Лицо Фолрэша просветлело, но он больше не проронил ни слова до тех пор, пока Орузоси не закончил. Он извлек из моего бедра небольшую прямоугольную коробочку из пластика. Мне она показалась гораздо меньше той Чаши, что я так часто видел у бабушки, и она точно была меньше Чаши Небытия. Я, впрочем, сразу догадался, что для транспортировки артефакт уменьшили. Чашу в натуральную величину я смог бы носить разве что в брюшной полости, и артефакт бы занял ее целиком. Пока Орузоси накладывал швы, Фолрэш взял коробочку, нажал на шов. Раздался легкий хлопок. Я увидел миниатюрную копию Чаши Бытия — она была размером с ладонь. Фолрэш кинул ее в ведро с землей, сеном и опилками, которое приготовил заранее. Через несколько секунд раздался легкий звон. Ручка Чаши высунулась из опустевшего ведра. Артефакт принял свой обычный размер.
Когда Чаши поставили рядом, стало заметно, что они совершенно не похожи друг на друга. Чаша Небытия была бордового цвета, с веселым голубеньким орнаментом, и имела овальную форму. Чаша Бытия имела в основании квадрат, а стенки ее сходились к ободку таким образом, что верхушка была почти в два раза меньше основания. Цвета она была черного. В отличие от незатейливого орнамента Чаши Небытия здесь желтые знаки складывались в фразу на вельчеди — «Может быть иначе».
Вот так, без запятых.
