Заключение

Мыслимо всё

Ранним утром в разгар весны южное побережье Норвегии омыто божественным запахом морской соли и сосен. Шоссе змеится по зазубринам фьордов, окаймленным рыже-зелеными деревьями, между которыми нет-нет да мелькнет бледно-голубое море.

В четырех часах езды от центра разросшегося Осло, на самом юге страны, лежит маленький, но очень красивый прибрежный городок Арендал, глядящий на россыпь горошин-островков. Считается, что это самый красивый в мире выход к морю. Типичный вид – непрочные деревянные дома, булыжные мостовые и красочные бары.

Но я проделала больше тысячи километров не для того, чтобы любоваться видами. Моя цель – «Остеренг и Бенестад», небольшая фирма, торгующая товарами для офиса.

* * *

Месяцем ранее я разбирала и укладывала в коробки свои записи, чтобы убрать их на чердак. Внезапно из вороха бумаг выпала старая мятая статья о «прыгающих французах», давшая мне стимул писать книгу. Я села на полу кабинета, скрестив ноги, и начала вспоминать подробности этой истории.

Был 1878 год. Джордж Миллер Бирд отправился в северную часть штата Мэн, на озеро Мусхед. Он услышал о странном психическом расстройстве, поразившем тамошних рабочих. Местные жители дали им веселое прозвище «прыгающие французы» (эти люди были франко-канадского происхождения). Зимой они рубили лес и жили в полной изоляции от остального мира. Бирд впервые приехал к ним, очевидно, летом, потому что первые два прыгуна работали в гостинице, где он остановился. Один из них согласился участвовать в экспериментах Бирда.

Сев на стул, он принялся резать ножом табак. Бирд резко ударил его по плечу и скомандовал: «Брось!» Молодой человек подскочил как ошпаренный и с такой силой бросил нож, что он вонзился в балку напротив. Потом Бирд позвал еще одного гостиничного слугу и крикнул: «Ударь!» Не медля ни секунды, человек ударил своего коллегу по щеке. Стоило легонько дать ему по голени или неожиданно шлепнуть по плечу, как человек с воплем подскакивал. Он знал, что его изучают, и все равно не мог ничего с собой поделать – взвивался при малейшем толчке или шлепке.

Второму прыгуну, которого Бирд наблюдал, было всего 16 лет. В каком-то смысле ученому повезло: народ в гостинице так часто дразнил юношу, что он постоянно был на взводе. Его опасения подтверждались регулярно. Когда он стоял рядом с другим прыгуном, какой-то посетитель крикнул: «Ударь!» Оба синхронно подскочили и врезали друг другу по лицу. По воспоминаниям Бирда, это были не «слабые или нарочито бережные тычки», а «жестокие и болезненные удары».

За время, проведенное на озере, Бирд повстречал и других прыгунов. Среди них был официант, ронявший всё, что держал в руках, как только ему кричали: «Брось!» Один раз кончилось тем, что он опрокинул тарелку печеных бобов на голову постояльца.

К какому выводу пришел Бирд? Все эти люди, писал он, находились в расцвете сил. Физический труд дал им выносливость и необычайно крепкое здоровье. Они не произвели впечатление больных. С его точки зрения, расстройство было приобретенным дефектом, причину которого он видел в непрерывном подкреплении изначально высокого старт-рефлекса.

Старт-рефлекс – защитная реакция на внезапные звуки и движения, он есть у всех и иной раз спасает жизнь. Это часть механизма «бей или беги», который срабатывает автоматически, неосознанно. В такие моменты учащается сердцебиение, внимание сосредоточивается на источнике угрозы и вырабатываются гормоны, дающие толчок дальнейшим действиям. Но у всех это происходит по-разному. Например, какой-нибудь сюжет по телевизору моего мужа заставит подпрыгнуть, а я даже не вздрогну. Чрезмерный старт-рефлекс возникает при посттравматическом стрессе, когда внезапные звуки ассоциируются с сильными эмоциональными воспоминаниями. Мозг приходит в боевую готовность, снижая порог перед следующей реакцией. Обстоятельства тоже имеют значение: если на вас выпрыгивают во время игры в прятки, вы испугаетесь меньше, чем если это будет незнакомец в темном переулке. Бирдовы «прыгающие французы», видимо, оказались отобраны за врожденно сильный старт-рефлекс, который усугубился из-за бесконечных провокаций на работе и среди друзей. Свою роль сыграл и тот факт, что в глухом лесу их необычная прыгучесть являлась одним из главных развлечений. Отношение к прыгучести почти всегда было положительное: люди смеялись, а смех в принципе укрепляет схему поведения.

* * *

Сидя у себя в кабинете, я гадала, что стало с теми людьми и встречается ли еще такое расстройство. Чтобы разобраться, договорилась об интервью с Мари-Элен Сент-Илер, доцентом неврологии в Медицинской школе Бостонского университета. Я рассказала ей, как «прыгающие французы» сподвигли меня писать книгу. Дело в том, что Сент-Илер, возможно, была одной из последних, кто их наблюдал.

«Забавно, – сказала она, – как людям нравится это расстройство. Я думаю, дело в названии».

В 1980-х годах Сент-Илер изучала медицину в Монреале. Однажды преподаватель неврологии спросил, видела ли она «прыгающего француза», ведь девушка выросла в Квебеке, недалеко от штата Мэн.

«Я впервые о них слышала, но поскольку мне предстояла вахтовая работа и пройти ее нужно было в другом месте, я решила вернуться в родной город и выведать у деда, не знает ли он случаем такого прыгуна».

«А как же, – сказал дед. – Дальше по улице живет один прыгун. Когда мы были маленькие, обожали заставлять его прыгать и отлично веселились».

Сент-Илер и ее отец, тоже невролог, отправились к прыгуну, чтобы пообщаться и записать разговор на видео. «Мы спросили, знает ли он других „прыгающих французов”». Оказалось, прыгают еще двое мужчин, а кроме того, его собственные сестры».

Все прыгуны сами рубили лес либо состояли в родстве с лесорубом. Сосед сказал, что летом они работали на фермах и в гостиницах, а зимой уходили в лес, где безвылазно сидели полгода. В начале сезона народ обычно гадал, кто из пришельцев прыгун, и начинал пугать их что есть мочи.

Сент-Илер сняла на видео, как отец выспрашивал у прыгунов историю болезни и проводил неврологическое обследование. Я связалась с редакцией журнала, в котором Сент-Илер с отцом позднее опубликовали статью, – видеозапись 40-летней давности сохранилась в архивах, и получила копию. Сначала в кадре появляется бывший лесоруб, старик 77 лет. Он сидит в большом мягком кресле, покрытом толстым пледом леопардовой расцветки, в окружении своих свадебных фотографий. Отец Сент-Илер сидит сбоку на табуретке и расспрашивает его о жизни в зимнем лагере. Внезапно, издав какой-то звук, он делает стремительный выпад и тычет лесоруба в торс и в ногу. «Уа-ах!» – вскрикивает старик, резко вскинув ноги и болтая руками над головой. Оба смеются, им вторит хихиканье позади камеры.

«Я снимала, а отец заставлял их прыгать, – вспоминала Сент-Илер. – Было очень интересно. Они рассказывали, как чудно́ проявлялся этот синдром в молодости, – с возрастом рефлекс притупился. Мы предположили, что их перестали часто пугать, они постарели, окружение изменилось, поэтому чрезмерная реакция стала менее выраженной».

Они перестали выполнять команды и автоматически двигаться по указке, но защитная реакция у большинства сохранилась.

«Однажды отец крикнул пожилой женщине: „Танцуйте!“ Танцевать она не стала, но попыталась его пихнуть».

«Жив ли кто-нибудь из тех прыгунов?» – спросила я.

«Нет, все умерли. Подозреваю, расстройство умерло вместе с ними. Жизнь в зимних лагерях вскоре изменилась, стало больше машин, техники. Люди уже не так одиноки и меньше нуждаются в развлечениях».

На том история и закончилась. Я завершила сортировку своих бумаг и завязала крепкий узел на крышке последней коробки, думая, что мое путешествие подошло к концу.

ГОД СПУСТЯ

Я уставилась в экран, третий раз за утро пересматривая ролик на YouTube, присланный моей знакомой. «Правда, похоже на „прыгающих французов”, про которых ты мне рассказывала?» – написала она.

Ролик назывался «Самый пугливый человек на свете» и представлял собой короткий фрагмент норвежской телепередачи – рассказ о розыгрышах с участием Бассе Андерсена и его коллег в фирме «Остеренг и Бенестад», продающей офисную бумагу.

Бассе – седоволосый мужчина средних лет, в очках, у него сильный скандинавский подбородок и широкая улыбка. На видео, которое к тому времени просмотрели более трех миллионов человек, коллеги просят Бассе забрать маленькую коробку со склада. Ему и невдомек, что она скрывает голову человека, сидящего в большой коробке под ней. Подняв верхнюю коробку, Бассе обнаруживает голову, с криком отбегает и падает. Журналист берет интервью у коллег Бассе: они говорят, что ему нравится быть в центре внимания и розыгрыши смешат его самого. Журналист задает тот же вопрос Бассе, и в этот момент на стол плюхается мягкая игрушка. Бассе подпрыгивает так высоко, что на мгновение зависает в воздухе, после чего падает на пол. Есть и другие видео, как сослуживцы дразнят Бассе: кидают ему на стол бумажные шарики, подкрадываются и шлепают его по плечу, даже привязывают к стулу бумажные дуделки, так что они громко пищат, когда он садится. И каждый раз без исключения Бассе вскрикивает, вскакивает, а иногда еще и брыкается.

Несомненно, в поведении Бассе были моменты, характерные для «прыгающих французов». Он тоже служил источником всеобщего веселья, друзья прозвали его Прыгуном и начали пугать кто во что горазд, их смех явно подкреплял рефлекс.

Я немедленно связалась с Бассе, объяснила, что, возможно, он единственный современный «прыгающий француз», и предложила встретиться за кофе. Вот так я попала в Арендал.

В офисе Бассе я оказываюсь ближе к концу рабочего дня, когда почти все разошлись по домам. Мы садимся друг напротив друга в маленькой комнатке со стеклянными стенами, и Бассе рассказывает, как все началось.

«Первым розыгрышем была шутка с коробкой, которую записали на видео. Увидев, как легко я пугаюсь, все стали придумывать розыгрыши один за другим. Сейчас меня пугают целый день напролет».

Он показывает на письменный стол с высокими бортами, стоящий у двери. «Я предельно сосредоточен, когда работаю, поэтому очень легко подкрасться незаметно и вспугнуть меня. Это происходит все время».

Он рассказывает об этом, широко улыбаясь и хохоча, вспоминая свои самые эффектные прыжки.

«Хуже всего было в Амстердаме. Я пошел в подземелье, где вас водят-водят, а потом пугают. И так распрыгался, что меня вырвало. Пришлось выводить наружу».

Он снова хохочет и качает головой. «Это непросто выдержать, меня трясет, но и смешит тоже. Обычно я думаю: „Какой же ты дурак!“ – и всё».

Я спрашиваю, есть ли еще у кого-нибудь в семье чрезмерный старт-рефлекс.

«Нет. У меня две сестры и брат, с ними ничего подобного не происходит».

«Как вы думаете, реакции стали сильнее после того, как ваши коллеги затеяли эту игру?»

«Безусловно. Стало гораздо хуже. Сейчас я все время начеку, жду очередного розыгрыша. Я их понимаю – это очень смешно. Обычно я не возражаю, хотя иногда, если очень занят, прошу их смилостивиться. – Он делает паузу. – Вообще-то, сейчас я прыгаю, даже когда вокруг никого нет».

«Что вы имеете в виду?»

«Часто я сам себя вспугиваю, – он показывает на свой воротничок. – Иногда я кричу и подпрыгиваю просто потому, что краем глаза увидел собственный воротничок».

Молва о Бассе разнеслась по всему городку. Теперь, где бы он ни появился, его заставляют прыгать. «Это делают повсюду. Все меня знают. Например, в магазине. Бывает, я говорю жене: „За продуктами идешь ты – я не выдерживаю!”»

В ресторане Бассе вынужден выбирать столик в углу: «Тогда никому из официантов не придется хлопать меня по плечу».

«А если вы знаете, что вас напугают, тоже так отреагируете? Например, если я резко вскину руки вверх?» – спрашиваю я и, выждав пару секунд, совершаю этот жест.

«А-а-а-а!»

В тот же миг Бассе слетает со стула, который от толчка летит прямо в стекло. Его руки месят воздух, а глубоко изнутри рвется протяжный вопль. Я полагала, что дала Бассе достаточно времени, чтобы предугадать мое движение, но вижу, как трепещет его грудь, пока он ловит ртом воздух. Мгновение он выглядит в точности как старый лесоруб из фильма Сент-Илер. Но тут же его лицо от смеха собирается в складки: «Бог мой, а я-то думал, что с вами мне бояться нечего!»

Собираясь уезжать, я вспоминаю, что надо спросить Бассе, можно ли напечатать в книге его полное имя, или он предпочитает остаться анонимом.

«Конечно, печатайте, – говорит он. – Только Бассе – мое прозвище».

«Правда?»

«По-настоящему я Ханс Кристиан».

Тут уже подпрыгивает мое сердце.

«Стало быть, ваше полное имя Ханс Кристиан Андерсен?»

«Ну да, – снова смеется Бассе. – Я ходячая сказка».

Это звучит на удивление уместно.

Ханс Кристиан Андерсен прославился чудесными сказками о необыкновенных существах, чьи поступки могут рассказать нам что-то важное о нас самих. Идеальная метафора для того, на что я потратила целый год.

* * *

Некоторые ученые скажут, что взять несколько человек и сфокусировать внимание на их биографиях – слишком субъективный способ поведать новое о мозге. Не соглашусь. Да, наука ставит себе в заслугу объяснение элементов нашей жизни, которые можно измерить и проверить. Объективность справедливо считают костяком научного исследования. Но его плотью и кровью я бы назвала субъективность. Необходимы обе стороны, и ни одна из них не самодостаточна. Александр Лурия дал этому портретному жанру определение «романтическая наука» – термин, который я хотела бы у него позаимствовать. Привьем немного романтики исследованию мозга: не исключено, что это единственный доступный нам способ получить целостную картину его возможностей.

Надеюсь, прочитав истории в этой книге, вы узнали кое-что новое о собственном мозге. А говоря «ваш мозг», я имею в виду «вы». Мы слишком часто думаем о мозге как о чем-то отдельном от нас. Это неверно. Просыпаться по утрам, испытывать любовь к своим детям, искать решение отчаянно сложной задачи – все это делает нас теми, кто мы есть, и все это – проявление активности, струящейся по мягкой материи внутри черепа. Все наши ценности, эмоции, идеи не плавают в нематериальной субстанции, как сказал бы Декарт, а глубоко укоренены в биологии. Я всю жизнь проработала с нейробиологами, но полностью осознала это только сейчас. Требовалось увидеть своими глазами, как поразительно может меняться человеческая жизнь, стоит этой активности дать сбой, чтобы понять, что я и мой мозг – не разные вещи. Мы – это наш мозг.

У нас пока нет внятного объяснения, почему наш мозг сознает себя. Мы так часто съедаем целый обед, толком не распробовав еду, возвращаемся домой, не замечая дороги, и проводим целые дни, всерьез не задумываясь, чем заняты. Почему бы и мозгу не заняться едой, борьбой и размножением, не извлекая из закромов «я»? Даже в эпоху высокоточного оборудования, манипуляций с генами и передовых медицинских технологий мы не так уж близки к ответу. Неспособность понять собственный разум – цена за способность в принципе задать этот вопрос. На первом занятии с Клайвом преподаватель сказал мне: «Если бы мозг был настолько прост, что его можно было бы понять, мы были бы так просты, что не смогли бы».

Само собой, мы должны наслаждаться жизнью, созданной нашим мозгом, – особенно если она «ненормальна». Герои этой книги – люди необыкновенные, но я искренне надеюсь, что их человечность впечатляет больше, чем уникальность, а то общее, что у нас с ними есть, – больше, чем различия. Благодаря им я поняла, что мозг необыкновенный у всех. Пусть у нас нет такой прекрасной памяти, как у Боба, но мы можем вернуться в прошлое и насытить свой разум миллионами особенных мгновений. Пусть мы не слышим призрачной музыки и не видим многокрасочных аур, но мы можем галлюцинировать – наша реальность построена на этом. Пусть нам никогда не ощутить чужую боль так остро, как Джоэлу, но благодаря зеркальным нейронам мы ее чувствуем.

В каждом есть чудо нейроинженерии, которое дарит нам мощное чувство любви, смешит других, создает непредсказуемую, единственную в своем роде жизнь. Оно дает нам способность запоминать безграничный объем знаний, генерировать новаторские идеи, находить ответ в биении сердец. Наш мозг – тайна, и мы по-прежнему не знаем масштаба непостижимых стран, которые он способен создать. А когда она откроется нам, я думаю, это будет самая романтическая история на свете.