Реальность в России меняется быстрее, чем представление о ней. Для многих людей как в самой России, так и за ее пределами этой огромной страной по-прежнему управляет небольшая группа людей, которых принято называть «друзьями Путина» и ядром которых являются члены небольшого дачного кооператива «Озеро», а также примкнувшие к ним одноклассники, однокурсники, сослуживцы и просто хорошие знакомые президента. Возможно, так оно когда-то и было, но сегодня все выглядит несколько иначе. В течение последних лет политическая роль так называемого «ближнего круга» непрерывно падала. Поэтому игра под названием «вычислим новое тайное Политбюро», в которую так любят играть доморощенные российские политологи, постепенно теряет смысл. В то же время ответ на вопрос «кто влияет сегодня больше всего на мнение президента?» может обескуражить своей простотой: те, кому положено это делать по долгу службы, то есть военная и гражданская бюрократия. К сожалению, русская власть не стала от этого более прогрессивной, скорее наоборот. Рост ее влияния привел к тому, что драйвером политического развития России вместо эгоистических интересов меньшинства стали заблуждения большинства. Россия сделала два шага назад в своей истории, не сделав ни одного шага вперед, став заложником архаичных воззрений на государство и общество, в том числе на национальную безопасность, уходящих своими корнями в глубины веков.

Восемнадцать лет непрерывного нахождения Владимира Путина у власти — это целая эпоха, которая не прошла для России бесследно. Россия в начале путинского правления и Россия в завершающей фазе этого правления (в конституционном смысле слова) — это две разные страны. Главным итогом почти двух десятилетий нахождения Путина во главе государства является то, что он сумел выстроить и отладить механизм реализации своей персональной власти, вернув российскую политическую историю в традиционное для нее русло.

Когда Путин в значительной степени неожиданно для себя и наблюдателей сменил Ельцина на президентском посту, он обнаружил, что находится в преимущественно враждебном бюрократическом окружении. Ему в наследство достался эклектичный и практически неуправляемый государственный аппарат, состоящий либо из плохо адаптированных к новой реальности чиновников советского образца, либо из ставленников вновь образованных олигархических групп, «прикомандированных» к правительству, но реально работающих на тех, кто их туда поставил «смотрящими». Если бы Путин не принял экстраординарных мер по укреплению своей личной власти, то в лучшем случае он оставался бы до сих пор марионеткой в руках нескольких финансовых кланов, которые продолжали бы управлять страной. Но, скорее всего, он давно бы уже стал частью русской политической истории.

Но Путин не согласился принять доставшиеся ему в наследство условия как данность и решил побороться за свое право быть «суверенным президентом». Действовал он традиционным для России образом — создал параллельную систему власти из лично преданных ему людей, на которых и опирался при решении любых вопросов. Вот уже почти пятьсот лет такая система власти в России называется опричниной. Устроена она незамысловато, но работает эффективно. Государственная бюрократия при опричнине не исчезает, но ей отводится второстепенная, техническая роль. Политические и контрольные функции сосредотачиваются в руках узкого круга приближенных к главе государства деятелей, организованных по принципу средневекового ордена. Похожим образом организованы мафиозные структуры современности.

Но и у опричной системы есть свои недостатки. Все русские государи и государственные деятели, порождавшие ее, рано или поздно стремились от нее избавиться, как только она решала поставленные перед ней задачи. Путин не является исключением. Долгие годы в кругу своих «друзей» он оставался «первым среди равных». Он вынужден был терпеть их выходки, их алчность, их тщеславие, их неискренность только ради того, чтобы с их помощью можно было контролировать огромный и плохо управляемый бюрократический аппарат. Отчасти он зависел от них, и эта зависимость с каждым годом тяготила его все больше и больше, не говоря уже о том, что она в значительной степени дискредитировала его как лидера.

Сегодня, когда многим кажется, что власть «ближнего круга» достигла апогея, когда мизерный русский политический класс живет «пережевыванием» легенд и мифов о подвигах «путинских гераклов», их политическая судьба предрешена. Два обстоятельства лежат в основании коренного поворота новейшей русской политической истории. Во-первых, Путин создал «унию» с российским народом, став его единоличным популистским лидером (я нисколько не сомневаюсь, что в сегодняшней ситуации на любых честно организованных выборах Путин все равно победит, и поэтому принимаемые его администрацией «защитные меры» кажутся мне избыточными и нелепыми). Во-вторых, Путин произвел поколенческую революцию в бюрократическом аппарате, тихо и незаметно приведя на госслужбу, особенно в верхний и средний ее эшелоны, молодых и лично обязанных ему людей.

Это стало приговором «ближнему кругу». В новых условиях все эти новоявленные Басмановы, Бельские и Скуратовы оказываются обременением для «царя». У него теперь свои собственные «смотрящие» в государственном аппарате. Бюрократия образца 2018 года — это тот слой, на который Путин может уверенно полагаться как на основу своей неограниченной власти над страной. Это не значит, что Ротенбергов, Ковальчуков, Тимченко и связанные с ними политические кланы ждет расправа (хотя и это не исключено), но с большой долей вероятности их ждет судьба ельцинских олигархов, приведших Путина к власти. Они сохранят свое богатство, но их политическая роль будет сведена к минимуму.

На пороге четвертого (по другим подсчетам — пятого) президентского срока Владимира Путина российская власть становится снова более регулярной. Принятие политических решений (decision making) сосредотачивается там, где ему и положено быть, — в формальных институтах государственной власти. Таким образом, происходит довольно странный процесс вторичной институциализации персональной власти Владимира Путина. Стихийное самодержавие сменяется организованным. Это существенная перемена не просто в механизме функционирования власти, а в самой ее природе. Она неизбежно будет иметь долгосрочные политические последствия, отнюдь не всегда позитивные и прогрессивные. Ментальность русской бюрократии может быть не доенее одиозной и опасной, чем ментальность «силовых нуворишей» из ближнего круга.

Вектор эволюции созданного Владимиром Путиным политического режима в эпоху заката определяется его внутренней противоречивостью и борьбой присущих ему противоположностей — объективного и субъективного начал. С одной стороны, в своем нынешнем виде этот режим является крайним проявлением политического субъективизма, поскольку все хоть сколько-нибудь мало-мальски значимые политические решения замкнуты в нем на личность президента, который в одиночку, в ручном режиме «разруливает» конфликтные ситуации, будь то дело министра Улюкаева или спор по поводу строительства какой-нибудь «домны» в провинции. С другой стороны, механизм подготовки и принятия решений внутри этой полностью волюнтаристской системы оказался более, чем когда бы то ни было за всю почти двадцатилетнюю историю ее существования, забюрократизирован и поставлен в зависимость от позиции и действий формальных институтов государственной власти.

Путин по-прежнему — и даже больше, чем раньше, — решает все. Но определяющее влияние на его решения постепенно начинают оказывать не столько неформальные советы и рекомендации членов «ближнего круга», одолевших его своими многочисленными и часто взаимоисключающими просьбами, сколько формальная позиция бесчисленных министерств, комитетов, департаментов и прочих бюрократических институций, где давно сидят расставленные и подконтрольные только ему чиновники. А это значит, что решения президента в значительной степени зависят сегодня уже не столько, или, по крайней мере, не только от персональной борьбы различных групп его соратников, сколько от институционального соперничества внутри бюрократического аппарата.

В условиях ограниченной или вовсе отсутствующей демократии на первый план выходит борьба бюрократических структур за политическое доминирование. Эта борьба ведется с переменным успехом и имеет циклический характер. Прежде всего это, конечно, соревнование между «силовой» и «гражданской» бюрократией. Однако политическая роль гражданской бюрократии проявляется на поверхности только в периоды кризисов, когда система нуждается в перестройке. В остальное время большее значение имеет состязание двух основных отрядов «силовой бюрократии» — армии и полиции (в широком смысле этого слова). Выбор в пользу той или иной политической стратегии зачастую зависит от того, какой из этих двух силовых блоков оказывается политически доминирующим в данный момент времени.

Мне уже приходилось писать о странной эмпирической закономерности, не имеющей внятного рационального объяснения, но отчетливо прослеживаемой на протяжении как минимум последних ста лет российской истории, суть которой состоит в цикличном характере политического доминирования армии и полиции. Разумеется, речь идет не о прямой политической роли военной или полицейской бюрократии, а об их косвенном, опосредствованном влиянии на принимаемые политические решения. Не являясь историком, я не могу судить о том, как эта закономерность действует применительно к имперскому периоду, но после 1917 года можно с достаточной степенью достоверности вычленить приблизительно двенадцатилетний «шаг», после которого каждый раз происходила смена исторических парадигм.

Так, в период с 1917 по 1929 год политическое значение армии очевидно более существенно, чем влияние полицейских структур, которым, несмотря на все ужасы террора, отводится преимущественно техническая роль. Ситуация меняется, когда начиная с 1929 года политическое значение «охранки» возрастает, достигнув своего пика в эпоху «большого террора». В 1941 году, с началом войны, начинается новый цикл, в течение которого вновь растет политическое влияние армейских кругов. На пике этого влияния происходит антибериевский переворот 1953 года, однако в последующие двенадцать лет осуществляющий десталинизацию Хрущев опирался на молодые кадры КГБ, а не на армию, которая потерпела ряд существенных политических поражений (отставка Жукова, сокращение обычных вооружений и и так далее). Возрождение армейского влияния началось только после прихода к власти в середине 60-х годов Брежнева, поставившего своей целью достижение стратегического паритета между СССР и США в военном противостоянии. Ситуация снова меняется в 1977 году в связи с болезнью Брежнева и после того, как секретарем ЦК КПСС становится председатель КГБ СССР Юрий Андропов. Этот цикл продолжался до конца 80-х, и его центральным моментом стала перестройка и демонтаж советской системы, фактически завершившийся к 1989 году. Набиравший политический вес Борис Ельцин в целом с недоверием относился к выходцам из КГБ и бóльшую часть своей активной политической жизни предпочитал опираться на военных. Этому способствовали и бурные события 90-х годов, одним из центральных моментов которых стала кавказская война. Политическое влияние спецслужб начало ощутимо расти только с 2001 года, когда завершился «инкубационный период» для преемника Бориса Ельцина — Владимира Путина — и он стал активно проводить в жизнь новый политический курс, важным элементом которого стало свертывание демократических реформ. Этот цикл достиг своего апогея к 2013 году, война в Украине и в Сирии, общая милитаризация всех сторон жизни российского общества естественным образом возродила политическое значение армии. Внутри этого цикла, который предположительно должен завершиться к середине 2020-х годов, Россия и пребывает в настоящий момент.

У этих циклов не больше научной обоснованности, чем у наблюдения о влиянии «лысых» и «волосатых» на политический режим в России в знаменитом стихотворении Игоря Губермана («…при лысых к нам приходит послабление, и снова тяжело при волосатых»), но эмпирически это работает, и быстро растущую роль военных при принятии политических решений уже трудно не заметить. При этом осмелюсь предположить, что она стала не следствием решения о присоединении Крыма, а его причиной (это не касается «гибридной» войны на Донбассе, у которой своя, более сложная политическая генеалогия).

Задним числом у решения о присоединении Крыма к России образовалось много отцов и даже матерей, хотя в действительности многие из тех, кто сегодня заявляет чуть ли не о своем авторстве, в момент принятия данного решения в лучшем случае занимали нейтральную позицию. Несмотря на то что радикальное решение вопроса о Крыме было политически и даже психологически продиктовано всей складывавшейся в России на протяжении предшествующих трех лет ситуацией, есть основания полагать, что его главными лоббистами были военные, и в первую очередь военная разведка. В их глазах потеря контроля над Крымом, а через него — и над Украиной в целом, приводила к возникновению некомпенсируемой уязвимости в системе обороны России, и они сумели убедить в этом президента.

Как это ни парадоксально, несмотря на пролившийся на них постфактум в качестве морального утешения дождь госзаказов, «друзья президента», причем не только из «Озера», но и из ближайших к нему окрестностей, оказались главной пострадавшей стороной в результате конфликта с Украиной и, как следствие, — с Западом. Напротив, военные только выиграли — их влияние стало расти небывалыми до этого темпами, так же, впрочем, как и государственные инвестиции в ВПК. Так, незаметно и без лишнего шума «Озеро» уступило место в первом ряду «Аквариуму» (неформальное обозначение штаб-квартиры российской военной разведки).

Оппозиционно настроенная часть русского политического класса зациклена на «путинских друзьях», их «нетрудовых доходах» и «коррупционных связях». Не исключено, что число этих друзей в недалеком будущем поубавится, а их политическая роль будет сведена к минимуму, но вовсе не обязательно, что кому-то от этого станет легче. Их место займут «путинские наркомы», возможно, гораздо более аскетичные и менее коррумпированные, но ментальность которых может оказаться еще более реакционной, чем у бывших «друзей президента».

Возрастание роли бюрократии вообще и военной бюрократии в частности с большой долей вероятности приведет не к либерализации, а к дальнейшему росту изоляционизма, монополизации в экономике, «закручиванию гаек» в политике, дисбалансам социальной политики, которая станет первой жертвой новой гонки вооружений, и, безусловно, дальнейшей милитаризации общественного сознания. Причиной этого является то, что военная бюрократия в России является носителем одного из самых устойчивых архетипов русского реакционного мышления. Из поколения в поколение она воспроизводит архаичный взгляд на безопасность страны, в основе которого лежит концепция «периметра».

Суть этой концепции, своими корнями уходящей в глубины русской, истории, состоит в понимании безопасности как защиты внешнего контура. В этой парадигме универсальным способом борьбы с любой угрозой является попытка отодвинуть эту угрозу как можно дальше от границы (контура). Такое понимание безопасности является одной из причин вынужденной бесконечной русской экспансии во всех направлениях, которая и сделала Россию крупнейшим государством на планете (по размерам территории). Она же лежит в основании сложных и запутанных отношений России с Европой.

Логику этих отношений раскрыл в серии ставших каноническими статей российский философ Вадим Цымбурский. Он полагал, что Россия стремится защитить себя, создав вдоль всего периметра своих необъятных границ буферные зоны (лимитрофы), отделяющие ее от основных соперников (угроз) на западе, востоке и юге. Разрушение или даже истончение этого лимитрофа Россия рассматривает как угрозу, которую она пытается ликвидировать, устанавливая свой контроль над ним.

С точки зрения Цымбурского, отношения России с Европой носят циклический характер, причем каждый цикл имеет несколько стадий. На первой стадии Россия теряет лимитроф, на второй — агрессивно поглощает его, раздвигая свои границы до максимально возможного уровня, на третьей начинает непосредственно вмешиваться в дела Европы, пытаясь стать арбитром не в своих делах; на последней, не выдержав консолидированного ответа Европы и истощив до предела жизненные ресурсы, схлопывается, теряя не только лимитроф, но и значительные части имперской территории. После неизбежного вслед за этим схлопыванием переформатирования, нередко сопровождаемого революциями, цикл снова повторяется. Сегодня мы с большой долей вероятности находимся на третьей стадии этого цикла, когда Россия вновь поглощает лимитроф и пытается играть на «чужом поле», активно вмешиваясь в дела Европы и Америки. По всей видимости, закат путинской эпохи совпадет по времени с переходом к заключительной стадии — схлопыванию.

Таким образом, организованная сила русской бюрократии, восстановившейся политически после революционных потрясений, но идеологически так и не переменившейся, передовым отрядом которой является военная бюрократия, представляет для России даже бóльшую угрозу, чем неорганизованная сила коррумпированного «ближнего круга». Армия в России является более консервативной силой, чем полиция (КГБ, ФСБ), несмотря на бóльшую коррумпированность последних. Сегодня многие в России живут ожиданием прихода после Путина предсказанных Стругацкими «черных». В некотором смысле «черные» уже пришли и вовсю вытесняют «серых», но люди, увлеченные «вчерашней» повесткой дня, этого не заметили. Коррупция — это о прошлом. О будущем — война. Политика, в основании которой лежит паранойя, обусловленная архаичными фобиями и предрассудками, приведет к катастрофе быстрее, чем корысть коррумпированных путинских элит старого образца.

Вынырнув из бурных вод революции и контрреволюции, Россия предстала перед миром ровно тем, чем привыкла быть, — военно-бюрократическим государством, предназначение которого — «быть грозою света». Власть действительно становится более регулярной, но в этом мало позитива. Ракета русской революции упала приблизительно там же, откуда стартовала. Тридцать лет кажутся потраченными впустую, если не принимать в расчет приобретенный за эти годы уникальный исторический опыт. Возрождение политической роли русской бюрократии и прежде всего военной бюрократии возвращает страну под власть прежних заблуждений и предубеждений. Путин потерпел поражение от старой России. Эта Россия одолела Путина, подмяла его под себя и втиснула в привычный для нее формат войны «против всех».

Сегодня вытеснение Путина из власти, пусть даже со всеми друзьями и знакомыми, уже мало что решает в судьбе России, потому что они и сами уже мало что решают. Это может быть для кого-то необходимым, но в любом случае совершенно недостаточным условием. Рыбам не станет легче от того, что воду из «Озера» слили в «Аквариум». Нужно менять саму воду — то есть избавляться от тех устойчивых стереотипов, в том числе определяющих русское отношение к безопасности, которые продолжают владеть умами.

Новая Россия начнется не там, где закончатся Путин и его друзья, а там, где начнется новое мышление. Нам придется вернуться туда, откуда не совсем удачно стартовал Горбачев. Идея была правильной — реализация подкачала. Но после фальстарта забег не отменяют, а лишь предлагают пробежать дистанцию заново. Чтобы выжить, России надо переосмыслить свое место в мире, отказаться от претензий на исключительность, найти новый неимперский формат существования, определиться с какими-нибудь другими союзниками, кроме армии и флота, и вписаться в мировое разделение труда. Все это требует гораздо большего напряжения сил и выдержки, чем борьба с «путинизмом». Путин рано или поздно уйдет, об этом позаботится природа. Но в России ровным счетом ничего не изменится, если его преемник начнет снова защищать «периметр», будь он даже трижды демократ и либерал.