Вакуум, образовавшийся на том месте, где ранее господствовала государственная «коммунистическая» идеология, оказался быстро заполнен инертным газом русского православия. Русская церковь, как бы подтверждая народную мудрость о том, что свято место пусто не бывает, быстро расположилась там, где советский человек привык видеть «райком партии». Являясь неотъемлемой частью общества, русская церковь сначала пережила «грабительскую приватизацию», в результате которой «менялы» стали в ней пастырями, а потом подверглась жестокой национализации, превратившей патриархию в придаток силовых структур. Итогом этой болезненной эволюции стало такое странное и уродливое явление, как «православный чекизм» — новая религия посткоммунистического правящего класса.

Сегодня, как и сотни лет назад, патриархи русской православной церкви «связывают бремена тяжкие и неудобоносимые и возлагают их на плечи людям, а сами не хотят и перстом двинуть их» (Евангелие от Матфея). Век страданий и гонений ничему не научил русскую церковь и не заставил ни на йоту измениться. Она как была, так и осталась «государственной церковью», церковью-прилипалой, привыкшей удерживать паству в своих объятиях при помощи власти. Поэтому, если государство, к которому была привязана русская церковь, оказывается в кризисе, то кризис этот неизбежно распространяется и на «привязанную» к нему церковь. Несмотря на видимость церковного возрождения, в эпоху посткоммунизма русская православная церковь переживает глубокий упадок и, как никогда, за последние четыреста лет близка к новому расколу.

Позицию русской православной церкви не стоит примитивизировать. Ее подобострастное отношение к власти нельзя объяснить лишь страстью к стяжательству ее иерархов. В действительности связь русской церкви с русским государством имеет сущностный характер и не сводится ни к жадности, ни к трусости священников. Русская церковь нуждается в государстве как в необходимом условии своего выживания, без опоры на государство она нежизнеспособна и неконкурентоспособна. В этом суть: русская церковь всегда нуждается в русской власти больше, чем русская власть — в русской церкви.

Если посмотреть внимательнее на историю взаимоотношений русской церкви и государства, то можно заметить, что русская церковь тем больше поддерживает власть, чем более «антизападной» последняя является. Если русское государство начинало проводить ориентированную на Запад политику, открывая двери для культурной экспансии со стороны Запада, отношения между ним и русской церковью становились как минимум прохладными. В то же время государству, которое противостояло западному влиянию, русская церковь в конечном счете готова была простить все грехи, включая даже официальное безбожие и гонения на саму себя.

Существует мнение о «национальном» характере русской церкви. Недаром в течение столетий слова «православный» и «русский» были чуть ли не синонимами. Мне кажется, что это не совсем корректный взгляд на предмет. Русская церковь является русской ровно настолько, насколько это ей выгодно и насколько эта «русскость» способствует ее самосохранению. В свое время ей ничего не мешало искать защиты и покровительства у монгольских ханов и прославлять с кафедры вполне себе «нерусское» государство.

В некотором отношении было бы правильно сказать, что русская церковь вполне «наднациональна». «Русскость» для нее — это частность. Это всего лишь та оболочка, которая позволяла выжить, успешно сопротивляясь реформации (в широком смысле этого слова). Русская история вот уже более тысячи лет программируется византийским «православным геном» — весьма эгоистичным и жестоким. Он подчинил жизнь и судьбу народа, волею исторических судеб ставшего его носителем, задаче своего выживания, сделал русское общество и государство орудиями, при помощи которых этот ген защищает себя от конкуренции с другими конфессиями и в первую очередь с западным христианством.

Именно в западном христианстве, а вовсе не в исламе, русское православие видит главную для себя угрозу. Вызов с Запада для иерархов русской церкви был всегда страшнее вызова с Востока. Любая модернизация в России поэтому была возможна до сих пор только через конфликт с церковью, а не в союзе с ней. По крайней мере, опыт двух предыдущих модернизаций — большевистской и петровской — свидетельствует именно об этом.

Православная церковь на протяжении многих веков последовательно выступала против любого сближения с Западом и, как следствие, против любого действительного общественного развития. Полный политический, экономический и культурный изоляционизм и отказ от всего мирского и от развития как такового является для православной церкви идеальным состоянием русского общества и государства. И если русское общество и государство до сих пор не оказались в такой изоляции, то лишь потому, что русская власть время от времени эмансипировалась от православной церкви и находила силы для политического подавления изоляционистской политики церкви. Из этих двух сил, действовавших в русской истории, — власти и церкви — церковь, безусловно, всегда была более реакционным элементом.

Русская церковь самодостаточна и лишь условно является русской. Она скорее пожертвует своей вынужденной исторической «оболочкой», своим объективным носителем — русским народом, чем поступится принципами. В определенной степени сбывается одно из пророчеств Николая Бердяева, отмечавшего схожесть судеб русского и еврейского народов. Ведомый ортодоксами православной церкви русский народ вполне может лишиться и своей земли, и своего государства, превратившись в народ-скиталец, рассредоточенный по всему миру.

К сожалению, интересы церкви входят сегодня в объективное противоречие с условиями, при которых возможно выживание русского народа, сохранение русской культуры и связанного с ней государства. Проблема в том, что Россия к настоящему моменту практически полностью исчерпала ресурс для развития в качестве самодостаточной империи, в первую очередь — демографический. При существующих тенденциях в этой области русская государственность не сможет сохраниться в существующих границах хотя бы до конца текущего столетия. Уже к середине века Россия рискует лишиться практически всех своих колоний, включая Кавказ и Сибирь.

В этих условиях перед русским народом стоит сложный выбор. Либо опереться на западные технологии и знания с целью развития своих собственных производительных сил, либо быть в перспективе поглощенным бурно развивающейся китайской и тюркской цивилизационными платформами. В первом случае велик риск оказаться в духовной зависимости от Запада при сохранении «физической» независимости в пределах существующих границ. Во втором случае, наоборот, при полной потере физической независимости вследствие поглощения значительной части территории Китаем есть шанс сохранить определенную религиозную автономию. Известно, что китайцы, как и монголы, отличаются значительной религиозной толерантностью.

Фактически сегодня, как и семьсот лет тому назад, во времена Александра Невского, русская церковь предпочитает союзу с Западом поглощение Востоком и потерю Россией политической независимости. Готовность пожертвовать «телом» ради спасения «души» приобретает в данном случае весьма гротескную форму. В действительности русская церковь совершенно непатриотична. Она руководствуется исключительно своими интересами, защищая в первую очередь свой церковный суверенитет. И если защита этого церковного суверенитета потребует пожертвовать суверенитетом политическим, русская церковь, не задумываясь, пойдет на эту жертву. Для нее лучше смириться с угрозой оккупации, чем столкнуться с необходимостью реформации.

Сохранение Россией политического суверенитета сегодня напрямую зависит от возможности проведения третьей (и, видимо, последней) в русской истории модернизации. Модернизация — это не техническая, а прежде всего культурная (в самом широком смысле слова) революция. Эта революция сегодня невозможна в России без усвоения очередной «порции» западных культурных ценностей.

Среди прочего эта модернизация предполагает и религиозное обновление (возрождение). Это очень длительный и болезненный путь, не проделав который будет трудно найти духовные силы для грандиозной реконструкции всех сторон жизни русского общества. Полагаю, что религиозная реформация является необходимым условием успешной модернизации в России.

Но именно угроза реформации более всего и пугает существующую русскую церковь. Она видит альтернативу по-своему. Опора на Запад позволит сохранить Россию как геополитическую реальность, но самой русской церкви в том виде, в котором она существует сегодня, придет конец. Если Россия пойдет на сближение с Западом, это неизбежно приведет к культурной коррекции. Паства изменится, и ей потребуется новая церковь.

Для современных, обладающих широким кругозором, более свободных, более толерантных, говорящих на другом языке людей в нынешней русской церкви места нет. Церковь под них «подстраиваться» не готова и не считает нужным. Внутри самой церкви нет сил, способных ответить на вызов времени. Церковь ясно и недвусмысленно дает понять, что будет сопротивляться модернизации и предпочтет рискнуть будущим России, чем своим собственным будущим.

Русская церковь три века получала привилегии от монгольского хана, восхваляя его власть. Русская церковь семьдесят лет сотрудничала с атеистической властью большевиков и их наследников. Можно сказать, что она исторически подготовлена к тому, чтобы начать молиться о процветании Коммунистической партии Китая. Потеря русским народом политической независимости, как ни странно, менее трагично отразится на судьбе русской церкви, чем на судьбе русского народа. Русская церковь скорее согласится стать церковью народа в изгнании, чем поступится принципами и начнет меняться.

В этой позиции русской церкви нет ничего нового. Ее точку зрения в данном вопросе можно считать традиционной. На разных этапах истории эта позиция либо совпадала, либо не совпадала с позицией власти. Были времена, когда русская власть предпочитала трехсотлетнее восточное иго западному влиянию, как при Александре Невском, и русская церковь объявляла сделавших этот выбор князей святыми. Были времена, когда русская власть пользовалась русской церковью для того, чтобы обосновать свое самовластие, как при Иване Грозном, и русская церковь, хоть и роптала, но подчинялась. Были времена, когда русская власть отодвигала церковь и начинала проводить ориентированные на Запад реформы, как при Петре Первом, и тогда русская церковь ощетинивалась, называя царя про себя антихристом.

Сегодня позиция русской церкви и позиция русской власти совпадают. И та и другая ставят интересы собственного выживания выше интересов выживания русского народа, из тела которого они произрастают. Поэтому альянс между Кремлем и Патриархией на этот раз носит не конъюнктурный, а стратегический характер. Это не вопрос сиюминутной выгоды, а долгосрочный союз единомышленников.

Для современной русской полукриминальной бюрократии модернизация, либерализм, демократия, то есть все то, что связано с укреплением государственных институтов и законности, представляют угрозу не в меньшей степени, чем для русской православной церкви. Поэтому на практике бюрократия вместе с церковью будут сопротивляться модернизации до последнего и будут готовы заплатить за стабильность своего положения будущим России.

Встав на сторону власти, церковь сделала выбор в пользу себя, но не в пользу паствы. Она выталкивает активную, думающую и по-настоящему верующую часть общества за пределы церковного круга. В качестве компенсации она проводит мобилизацию фанатиков, которые должны защитить церковь от людей, ищущих подлинную веру и истину. Исступленные фанатики должны создавать видимость религиозного подъема там, где давно поселился религиозный упадок.

Остается нерешенным главный вопрос — что все-таки делать с той массой «новых верующих», которым тесно и душно в современном русском храме? Как справедливо заметил один из исследователей современной русской церкви, русские люди сегодня религиозны, но не воцерковлены. Церковь, поднявшаяся на ту высоту, на которой полвека назад находился разве что отдел идеологии ЦК КПСС, одержала «пиррову победу». Мобилизовав миллионы статистов, она отодвинула от себя тысячи ищущих путь к вере людей (об убежденных атеистах разговор отдельный, хотя они тоже по-своему верующие — они верят в то, что ни во что не верят). Этим людям ведь тоже надо куда-то идти. Они будут продолжать искать свою дорогу к Богу и строить свой Храм.

Лавры Никона не дают патриарху посткоммунизма спать спокойно. Во главе русской церкви в непростое время оказался сильный и харизматичный лидер. На него возлагалось поначалу немало надежд. Он мог бы стать реформатором русской церкви, а вместо этого стал ее ревностным охранителем. В конечном счете он утопил церковную реформу в фарисействе, сведя ее к ритуальным заклинаниям и пламенным речам. Судьба Никона была трагичной, роль в истории — неоднозначной, усилия — тщетными. Окажется ли нынешний патриарх в лучшем положении к концу своего служения? Открытый вопрос.

Сегодня внимание православной общественности приковано к внешнему: к часам, к виллам и к прочей пыли патриарха. Но есть куда более существенные вопросы — об истинной вере, о новой церкви, о взаимоотношениях паствы и пастырей, князей церкви и князей света. Эти вопросы поставлены самим ходом русской истории и ждут своего ответа. Причем время не терпит.