ГЛАВА 1

ВСЯ ЖИЗНЬ В ТРЕНИРОВКАХ

Есть люди, которые тренируются, чтобы участвовать в соревнованиях. А есть те, кто соревнуется ради тренировки. Я из вторых. Для меня тренировка — это жизнь; это процесс работы над телом и мозгом для того, чтобы преуспеть в реализации конкретного проекта. В профессиональном спорте это совершенно неотъемлемая часть, которая помогает улучшать собственные способности и быть на надлежащем уровне во время самых сложных забегов. Конечно, соревнования сами по себе источник мотивации, но для того чтобы тренироваться, в соревнованиях нет никакой необходимости.

Признаюсь, у меня короткая память. И тем не менее я, будто это было вчера, помню первый раз, когда я на крутом подъеме вдруг понял, что отчаянно, на грани патологии, наслаждаюсь болью в ногах и нехваткой воздуха в легких. Надо мной было синее небо; стояла пугающая, удушливая жара. Я тогда только становился подростком; в конце весны мы вместе с Жоаном (папой моего одноклассника) крутили педали вело­сипедов во французском департаменте Арьеж в Окситании. Мы поднимались на один из перевалов, которых в этом регионе множество; сейчас я не помню точно на какой. По узкой дороге мы ехали через заброшенные деревни и пустые поля, и Жоан давал мне советы, как если бы я проходил какую-то инициацию.

— Тебе пора перестать просто накручивать километры и без цели лазить по горам, — повторял он. — Начинай думать о том, что ты делаешь, как будто это работа; относись к этому как к накоплениям — однажды, когда тебе понадобится по-настоящему высокая скорость, ты ими воспользуешься.

Я делал вид, что слушаю, но на самом деле меня интересовало только одно — каждый день проезжать больше километров, чем накануне, и каждый раз делать это быстрее. Когда беседа слишком затягивалась и мне больше не хотелось его слушать, я ускорялся и уходил в спринт — это помогало избежать разговора и максимально устать. У меня болели ноги, каждый раз мы двигались все быстрее, мне не хватало воздуха, и я чувствовал странное удовольствие. А потом появился указатель: до вершины всего километр. В этот момент я ощутил грусть где-то внутри, и меня это удивило.

— Давай, еще чуть-чуть — и наступит самое приятное, — подбодрил меня Жоан, имея в виду спуск.

— Да, — ответил я, полный сомнений, — но, кажется, мне бы хотелось, чтобы этот подъем никогда не заканчивался.

Мне было двенадцать, и в то лето я хотел поучаствовать в вело­сипедной Гонке трех наций. Маршрут начинался в городке Пучсерда, пролегал через Андорру, потом через Францию и вновь возвращался в столицу Сердани. Дистанция составляла больше пятидесяти кило­метров. Тогда я подумал, что надо именно подготовиться к соперничеству, а не просто часами бегать, — и начал записывать в тетрадку все свои пробежки и тренировки. Хоть я уже много лет ходил на длинные дистанции и ездил на велосипеде, один или с родителями, теперь я впервые осознал, что тренируюсь для конкретной цели.

Тем летом я принял участие в Гонке трех наций, осенью впервые опробовал восьмидесятикилометровый маршрут Кабальос-дель-Вьенто, а еще записался в тренировочный центр по ски-альпинизму, потому что маме хотелось, чтобы я нашел какой-то упорядоченный и сбалансированный выход для собственной энергии. Это было везением: именно там я познакомился с людьми, которые сильнее всего повлияли на меня в дальнейшем. В их числе Жорди Канальс, директор центра, и Майте Эрнандес, которая была моим первым тренером, оба опытные соревнующиеся лыжники и закаленные альпинисты.

Летом 2004 года, через несколько месяцев после первой победы на чемпионате мира, Майте сделала подарки всем своим молодым ученикам: маленькие камешки. Той весной она поднялась по северному склону Эвереста в составе женской экспедиции и привезла нам эти сувениры. Я бережно хранил камень, как сокровище. Он и был сокровищем.

Жорди на тот момент побывал на Эвересте уже дважды, в первых каталонских экспедициях, в 1983 и 1985 годах, когда вершину покорили Оскар Кадьяк, Тони Сорс и Карлес Валлес. Помимо рассказов о собственном опыте Майте и Жорди учили нас добиваться максимальной результативности на соревнованиях, а также безопасно и уверенно двигаться в горах. Еще, честно говоря, у меня осталось впечатление, что они сомневались, можем ли мы стать профессионалами, готовыми бороться за титулы мирового уровня, — и поэтому тренеры старались просто научить нас получать удовольствие от гор и от физической нагрузки.

Однажды на тренировке мы уже второй или третий раз за день поднимались на гору Тосса-д’Альп. Я и еще несколько человек шли первыми, с максимальными усилиями, но не сбавляли ритма. Наконец в конце лыжной трассы мы догнали Жорди, который спокойно поднимался, и остановились, чтобы снять с лыж противоскользящие ленты, спуститься, а потом подняться снова. Жорди остановился впереди нас, оперся подбородком на руку, изображая задумчивость, и саркасти­ческим тоном, чтобы не показаться уж очень важным, обронил:

— Э… вершина вообще-то выше!

Мы замерли, пытаясь понять, всерьез ли он это говорит. Мы при­ехали, чтобы тренироваться, отрабатывать свои вертикальные метры, причем максимально эффективно и без потери времени. Хотя подъем до самой высокой точки занял бы еще буквально двадцать секунд, мы уже сняли лыжи и должны были пройти эти последние метры пешком, а потом вернуться. Из-за этого мы потеряли бы пару минут на каждом подъеме, и это ломало привычный темп.

Но Жорди заключил:

— Ребята, мы занимаемся лыжами и альпинизмом, так? А альпинизм — это подъем на вершину!

В соревновательном спорте нет равных возможностей — лучше сразу выкинуть эту идею из головы. Представьте, что я захотел стать баскетболистом. Даже если бы я тренировался с полной отдачей, изо всех сил нагружал тело и ум, лез из кожи вон ради этого, то все равно, будем честны, не достиг бы особых успехов. Когда в тренировочном центре проводили пробы, сразу выяснилось, что мои параметры позволяют говорить о будущем именно в горных видах спорта, требующих выносливости. Если в том, что касается силы и «взрывных» движений, я был в нижней части диапазона, то во время бега вверх по склону очень хорошо себя чувствовал и мог идти на равных со взрослыми. Видимо, это связано с хорошей способностью к восстановлению и с тем, что у меня небольшое, легкое тело, — на начальном этапе это очень помогало. Мы не выбираем ни собственные гены, ни строение тела и не можем изменить их в течение жизни. Но, разумеется, этих параметров совершенно недостаточно, чтобы добиться успеха в спорте, даже в самой подходящей конкретному человеку дисциплине. Естественную предрасположенность обязательно нужно дополнять огромной работой, а для этого необходима настоящая увлеченность. Мне повезло — все эти элементы у меня есть; к сожалению, собрать их воедино удается не каж­дому спортсмену. Конечно, есть те, кто живет своим делом и страстно его любит, но у них не хватает способностей или просто врожденных характеристик тела. За счет многих лет упорных тренировок они достигают больших успехов, но физически не могут прийти к абсолютному превосходству. Есть и другие люди, с огромными способностями, но при этом они не до такой степени любят спорт, чтобы выстроить в нем успешную карьеру. В итоге они могут потерять мотивацию или столкнуться с психологическими проблемами.

Хотя в это трудно поверить, горные виды спорта для себя выбрал не я. В этот мир меня вместе с сестрой привели родители, когда я был еще очень маленьким. Мы жили в перевалочном пункте для путе­шественников, и там на полках можно было найти книги Курта Димбер­гера, Роже Фризон-Роша и Вальтера Бонатти. Во время школьных каникул мы всегда ехали куда-нибудь в Пиренеи или Альпы заниматься горами.

Вообще-то говоря, такое раннее погружение в спорт потом, в пубертате, часто, наоборот, приводит к протесту — дети хотят заниматься не тем, что предлагают родители, а совершенно обратным. Но мне кажется, мы с сестрой продолжаем любить горы, потому что у нас сформировалась очень глубокая связь с ними, нечто большее, чем просто удовольствие от занятий спортом.

Я хорошо помню, как, когда мы еще были малышами, обнима­ющими мамины ноги в поисках защиты от кого-то незнакомого, мама иногда брала нас за руки и вела за ворота, в лес. Это было уже после ужина и чистки зубов, когда мы были в пижамах. Мы погружались в лес в темноте, без световых ориентиров, удалялись от троп и шагали по мху и опавшим ветвям деревьев, пока дом не терялся во мраке. Тогда она отпускала руки и предлагала вернуться самостоятельно, слушая лес. Сначала звуки и темнота пугали: а если выйдет волк? А если мы потеряемся и не найдем дорогу? Тогда мы, испуганные, бежали к маме и прижимались к ней. Но постепенно мы привыкли к тьме и ночному шепоту леса — треску веток из-за смены температур, гулу воздуха, потревоженного суетливо взлетающей куропаткой, свисту ветра между деревьев. Слушая все это, мы вновь находили покой, здоровались с вет­ром и зверями, а потом, следуя сигналам природы, возвращались домой. Так, естественным образом и даже не осознавая этого, мы под маминым руководством стали частью гор.

Шли годы, и подростком я обнаружил в себе мазохистские склон­ности. Это стало последним фрагментом, нужным для завершения пазла, который открыл мне возможности карьеры профессионального спортсмена. Первый фрагмент этого пазла встал в нужное место, когда я начал работать над связками и мышцами, чтобы с легкостью двигаться по неоднородному ландшафту во время бега по горам с родителями. Многочасовые маршруты подготовили к тренировкам на выносливость и мое сердце. Теперь тело было полностью что надо.

Хотя учился я хорошо, в старших классах мне было скучно. Мое участие в общественной жизни было нулевым, а к дружбе я не прилагал ни малейших усилий. Меня интересовала только академическая часть — я приходил в школу учиться. Пока одноклассники с нетерпением ждали звонка, чтобы наконец посидеть в кафе, поиграть на площадке, примчаться домой и подключить игровую приставку, с кем-то пофлиртовать, я думал об одном: скорее надеть кроссовки и выйти на пробежку. Мне хотелось снова почувствовать, как изо всех сил бьется сердце и как болят от усталости ноги.

Я пользовался каждой свободной минутой, чтобы тренироваться. Рано утром, еще до рассвета, я мог пойти кататься на лыжах с мамой, или просто пробежаться, или ехал в школу, до которой было двадцать пять километров, на роликовых лыжах. Днем вместо того, чтобы идти в столовую, я выходил побегать по окрестностям. Майте Эрнандес обязала меня три раза в неделю делать силовые тренировки, так что я ходил еще и в городской тренажерный зал. Вечером, вернувшись домой, я едва успевал закинуть рюкзак в свою комнату — и снова бегал или катался на велосипеде. Если Майте заставляла меня отдыхать, то я прилипал к телевизору, раз за разом пересматривая DVD «Техника чемпионов», где анализировали движения лучших в мире ски-альпинистов — Стефана Бросса, Рико Элмера, Флорана Перье или Гвидо Джакомелли. Меня не волновало отсутствие друзей или то, что меня могли счесть эксцентричным. Единственное, что я хотел знать, — на что способен мой организм.

Это продолжилось и в университете. Помимо однокурсников, которые тоже занимались спортом, мой круг общения ограничивался людьми, с которыми я пересекался на пробежках. Я не поехал в путешествие в честь выпуска из университета, никогда не ходил на вечеринки или дискотеки, не выпил ни капли алкоголя, кроме тех случаев, когда меня, прямо скажем, заставили. Я избегал таких ситуаций, понимая, что это просто потеря времени и энергии, а мне гораздо полезнее будет потренироваться или отдохнуть.

Если сейчас вы подумали, что я был своеобразным молодым человеком — с очень узким взглядом на реальную жизнь и стремлением отгородиться от окружающего мира, — то вы точно недалеки от правды. Но отмечу, что все это было частью составленного мной после долгих размышлений плана. С того момента, когда я решил, что хочу посвятить жизнь спорту, у меня не было сомнений: чтобы открыть одни двери, нужно было навсегда закрыть некоторые другие.

Если смотреть с правильной точки зрения, спорт — не бесконечные ограничения, а скорее постоянная необходимость выбирать. Мы делаем выбор, зная, где в итоге хотим оказаться; нам ясно, что секрет успеха — в определении приоритетов, в понимании того, чем мы по-настоящему хотим заниматься, и в следовании плану без колебаний. В конце концов, что важнее — найти друзей и девушку или бороться, чтобы стать чемпионом мира в своем виде спорта?

На первых курсах университета я стал тренироваться самостоятельно. За пять лет под руководством Майте я обучился базовым правилам тренинга — например, кроме прочего, дозировать интенсивность тренировок, понимать взаимосвязь между рабочей нагрузкой, отдыхом и супер­компенсацией, составлять планы тренировок на средний и долгий срок в зависимости от целей. За эту пятилетку из подростка-мазохиста, который заставлял себя проделывать бесконечные подъемы в гору, я превратился в юношу, который хотел тренироваться оптимальным образом, чтобы побеждать в важных соревнованиях. Кроме терпения Майте, которая разъясняла идеи и помогала воплощать их на практике, мне помогло и другое — травма, заставившая меня в восемнадцать лет отказаться от нагрузок на полгода. Хирург, который меня оперировал, пугал, что я, возможно, уже не достигну прежних результатов. Меня это сильно беспокоило, я страдал от мысли, что эта случайность может разрушить мою карьеру. Травма заставила меня учиться: я одержимо изучал факторы, которые влияют на спортивную результативность: биомеханику, тренировки, психологию, технику, оборудование, питание… Это было хорошим решением — пока я подволакивал стопу, функцио­нальность которой снизилась, моему мозгу открывались важнейшие аспекты, многое решающие для спортивных побед.

В университетские годы, когда я изучал теорию физкультуры, вопросов о функционировании тела и мозга стало еще больше. Я всегда был нетерпелив и не умею ждать — и поэтому никогда не мог остановиться и подумать. В это время кто-то другой, как мне представлялось, тщательно изучал тему, приходил к полезным выводам. Поскольку Майте дала мне базовые знания и я уже побеждал в соревнованиях, а благодаря ежедневным тренировкам был уверен в себе, я решил поэкспериментировать. И не с чем-нибудь, а с собственным телом.

Идея, которая никак не выходила из моей головы, заключалась в том, чтобы довести тело до предела в каком-то конкретном аспекте — например, заставить метаболизм работать в аэробном режиме без какого-либо поступления энергии; другой вариант — предельно развить способность к анаэробным нагрузкам на высоте, без времени на восстановление. Это лишь пара примеров того, что меня интересовало. Получив правильные ответы на эти вопросы, я не только смог бы воспользоваться результатами и применить в жизни теоретические выкладки, но и абсолютно точно и пронзительно осознал бы возможности и пределы своего организма.

Понятно, что ставить эксперименты я мог только в периоды, когда не участвовал в соревнованиях: надо было оставить себе достаточно времени на восстановление, если что-то пойдет не так. Кроме того, был риск, что возникнут сложности и мне придется пойти на попятный, поэтому проводить эксперименты следовало там, где я был уверен в ландшафте, контролировал процесс и находился недалеко от дома.

За все годы университета я побывал только на одной вечеринке, куда меня после одного из таких экспериментов затащил приятель. Я, наверное, дал себя убедить только потому, что усталость свела к нулю всю мою силу воли.

Кажется, это было весной 2008 года. Я жил в Фонт-Роме и хотел понять, на какой уровень активности способен мой организм без поступающей энергии — другими словами, сколько дней я смогу тренироваться и бегать без крошки еды. Чтобы ответить на этот вопрос, я вел свой обычный образ жизни: утром выходил на пробежку, которая длилась от двух до четырех часов, и еще час бегал вечером, но убрал все приемы пищи. Логистику пришлось продумать заранее — не было сомнений, что если в комнате будет еда, то я не выдержу голода. Я опустошил все шкафчики и холодильник и отдал продукты приятелю со строгими указаниями ничего мне не давать, даже если я приду посреди ночи, еще до рассвета, и буду умолять. Я разрешил себе только пить воду — в любых количествах, сколько хотел.

Должен пояснить, что единственной целью эксперимента было узнать, сколько я смогу бегать без поступления энергии, лишь на небольшом количестве жира и мышечного белка, которыми мог питаться мой организм, и изучить этапы этого процесса. Честно, я ни секунды не думал о том, чтобы попытаться снизить вес или понять, смогу ли я достигать прежних результатов, если буду меньше есть.

К сожалению, в элитном спорте, особенно в таких дисциплинах, где очень важен вес — а к ним относятся легкая атлетика и горнолыжные виды, — многие спортсмены помешаны на похудении, и для них это важная проблема, которая возникает вновь и вновь. Желание снизить вес заставляет некоторых из них делать настоящие глупости — ради эстетики или чтобы стать похожими на своих кумиров.

Я знаю спортсменов, которые полжизни голодают, чтобы поддерживать целевой вес, придуманный ими самими; людей, которые встают ни свет ни заря, чтобы опустошить холодильник, потому что уже не выдерживают тренировок без еды; наконец (и это самый плохой случай), тех, кто после еды вызывает рвоту, чтобы обмануть голод и оставаться худым.

Конечно, нужно принять тот факт, что профессиональный спорт не полезен для здоровья, потому что тело работает на пределе и есть риск травмы. Но нужно и четко понимать, что именно мы должны руко­водить своим телом, то есть оно должно быть под нашим контролем. Когда первородные импульсы начинают побеждать — мы проиграли. Если мы не контролируем собственные действия, спорт теряет всю свою красоту, а мы падаем в штопор и можем погрузиться в сумерки депрессии или таких болезней, как булимия или нервная анорексия. В экстремальных случаях человек лишает себя жизни, потому что не видит в ней смысла. К сожалению, эта тема в спортивном мире остается табуированной, и ее обязательно нужно освещать.

Вернемся к моему эксперименту в Фонт-Роме.

Убрав все продукты из комнаты, готовый идти до конца, я начал бегать. Мое тело с детства привыкло к долгим походам с родителями, по многу часов, без перерывов на еду. Поэтому в первый день я не заметил никакого снижения выносливости. Но, чтобы быть честным до конца, признаюсь: вечером, когда я остался один в комнате, я ужасно хотел есть. После ночи мучений я отправился по привычному маршруту, на который обычно уходило от трех до четырех часов. Из комнаты я попадал на территорию монастыря Фонт-Роме, поднимался до уровня горнолыжных трасс, спускался по другой стороне горы и мог еще пробежаться вдоль озера или подняться на какую-нибудь из вершин вокруг Лас-Буйосас или на пик Карлит. На обратном пути я оказывался на уровне верхней части лыжных трасс и спускался к дому. Именно на этом плавном подъеме четко были видны эффекты эксперимента.

Ритм практически не изменился, и я мог часами бежать в умеренном темпе без особых затруднений. На этом подъеме я обычно разгонялся, чтобы подняться с максимальной скоростью, на какую был способен, но начиная со второго дня без еды это оказалось невозможно. Как я ни старался, спринт не удался. Мое тело превратилось в трактор на дизельном топливе, способный медленно преодолевать большие дистанции, но не очень-то мощный.

На третий и четвертый дни все было более или менее так же. На пятый день во время пробежки по утреннему маршруту я потерял сознание и упал.

К счастью, я скоро очнулся без посторонней помощи. Опасности не было — это довольно оживленная дорога и, если бы понадобилось, меня бы кто-нибудь спас. Я вернулся в монастырь, пошел в комнату своего приятеля и наконец поел.

Именно в ту неделю меня уговорили пойти на вечеринку в честь окончания курса. Я даже стал в некотором роде ее звездой, потому что, сделав глоток апельсинового сока, упал в обморок.

С тех пор и до сегодняшнего дня я продолжаю применять свой метод, чтобы лучше узнать собственное тело и то, как можно улучшить его результативность. Я экспериментировал со сном, гидратацией, разными типами тренировок, адаптацией к большой высоте, пробовал разное оборудование и тренировался по сто часов в неделю. Большинство экспериментов оканчивались фиаско. Я не получал тех результатов, которых ждал, а усталость не давала как следует делать вообще что бы то ни было. Но все равно благодаря каждому из этих опытов над собой я находил способы и идеи, чтобы улучшать себя и приближаться к предельным возможностям.

Последний эксперимент позволил мне изучить адаптацию к большой высоте. Когда в 2012 году я начал проект «Вершины моей жизни», одним из вопросов, сильнее всего волновавших меня, был такой: смогу ли я акклиматизироваться так высоко в горах? С первого путе­шествия в Гималаи и до 2017 года я ежегодно ездил хотя бы в одну экспедицию или проводил время на высоте, чтобы пробовать разные методы акклиматизации. Правда, я каждый раз планировал, что это ненадолго — ведь в жизни есть гораздо более интересные вещи, чем жить три месяца у подножия горы.

В первом путешествии в Гималаи акклиматизация прошла хорошо, и я жалел, что не поднялся быстрее. Потом, в 2014 году, я поднимался на гору Денали на Аляске; каждодневная нагрузка оказалась слишком высокой, и силы иссякли. Несмотря на приятные ощущения после нескольких первых дней (а мы провели там две недели), когда я быстро поднялся и спустился вниз, то оказался обессиленным. В том же году, прежде чем поехать на Аконкагуа, я решил позаниматься акклиматизацией в Альпах, и это отлично сработало. После четырех дней в горах я поднялся на вершину, но дальше желание слишком много и слишком быстро тренироваться на высоте вышло мне боком: в день, когда я, поднимаясь, побил рекорд, у меня развился отек головного мозга. Из-за этого всю первую половину спуска я совершенно не контролировал ноги. Они были словно желе, я не мог держать равновесие и постоянно падал.

В следующие три года я ездил в Гималаи и пробовал разные стратегии: низкая активность, высокая, постепенные тренировки или спешка, предварительная акклиматизация… В итоге в экспедиции на Чо-Ойю и Эверест и акклиматизация, и результативность на большой высоте оказались превосходными.

Я осознаю, что мой тренировочный стиль может быть опасен. Этому есть причина: он ориентирован на поиск пределов моих возможностей. Я знаю, что при наихудшем сценарии и в зависимости от того, что я делаю, я могу пересечь эти пределы, подвергнув свою жизнь риску. Это отличается от ситуации, когда спортсмен доводит тело до оптимального состояния, создает идеальные условия для конкретного дня, чтобы достичь цели или побить рекорд. Это совсем другое.

Если бы я продолжил бегать и ничего не есть после того, как потерял сознание в рамках эксперимента в Фонт-Роме (который никому не рекомендую повторять на практике), я бы еще сильнее нагрузил свое тело, но понятия не имею, какими могли бы оказаться последствия. В другой раз, если бы я не занялся гидратацией, когда почувствовал, что сводит все мышцы, а моча стала чернее угля, — у меня бы развилась острая почечная недостаточность. Конечно, это экстремальные случаи.

Эти эксперименты помогли мне не только больше узнать о собственном организме, но и набраться уверенности. Я точно знал, на что способен, учился страдать и выжимать из своего тела максимум; я научился использовать свои ресурсы по полной, когда заканчивались силы или снижалась мотивация. Быстро бегать важно, чтобы побеждать в гонках, но одной скорости недостаточно. Мы должны осознавать, что не в со­стоянии превзойти физиологические пределы собственного тела; но мы можем кое-что другое — построить мощную базу из таких элементов, как ментальная подготовка, спортивная техника, используемое снаряжение и стратегия. Наш организм умен и, когда есть необходимость, посылает сигналы, чтобы уточнить, хотим ли мы продолжать. Эти сигналы тревоги — обморок, боль в ногах, галлюцинации, рвота. И то, хотим ли мы перешагнуть последний барьер, зависит от нас и только от нас самих.

Наконец, есть еще одно препятствие — психологическое. Это страх. На самом деле страх — хороший попутчик. Это палка о двух концах. Игнорируя страх, мы выключаем психологические тормоза и так понимаем, на что действительно способны. Однако, не прислушиваясь к подсказкам страха, мы подвергаем себя смертельной опасности. Нужно всегда оценивать, подходящий ли это партнер для планируемого танца.

Я обожаю физические нагрузки. Много лет я работаю, живя практически как отшельник, гоняясь за совершенными, но эфемерными моментами, которые заканчиваются за один вздох. Это сильно отличается от интеллектуального труда, при котором знания приобретаются и накапливаются постоянно. Когда ты работаешь над телом, то никогда не получаешь преимуществ, которые действуют долго. Чтобы удерживать планку на желаемом уровне, нужно всегда тренироваться с прежней интенсивностью.

Множество спортсменов с детства готовились соревноваться и становиться чемпионами — но тех, кто действительно стал лучшим, очень мало. «Номером один» становятся только избранные. К сожалению, из-за этого многие вырастают людьми с гипертрофированным эго и всю жизнь тащат за собой рюкзак, наполненный разочарованиями. Поэтому я склонен считать, что детей нужно готовить не к победам, а к тренировкам. Будь это общим лейтмотивом, каждому доставался бы свой вкусный и душистый кусок пирога, а соревнования были бы лишь чем-то вроде вишенки на торте. К счастью, это было первым, чему Майте Эрнандес и Жорди Канальс научили меня в спортивном центре. Тренироваться — обязательно, соревноваться — нет; а если так хочется, то соревнования появятся, когда придет их время. Эта идея мне очень помогла, когда через много лет я поднимался на Эверест.

Майте и Жорди также приучили меня к методичному аналитическому подходу; я стал записывать все, что могло иметь отношение к результативности, чтобы потом проанализировать данные и понять, какой аспект сработал неудачно. Надо было учитывать все детали: от времени и километража тренировок до количества часов сна, поездок на машине или периодов болезни.

Я скрупулезно вел записи в тетрадках в клеточку; два раза в месяц мы вместе с Майте их разбирали и решали, что я буду делать в следующие две недели. Благодаря ей я понял, как важно быть точным и не упускать никаких подробностей: ведь через какое-то время именно они могут оказаться значимыми.

Хорошо помню один из дней в тренировочном центре. Было очень жарко, а я, как обычно, не взял с собой ничего попить. После нескольких часов в движении я умирал от жажды, и Майте предложила попить из ее бутылки. Когда я подскочил, чтобы взять бутылку, она резко ее отодвинула:

— Неужели я тебя ничему не научила? Представь себе, что у меня простуда, а ты попьешь воды после меня, со всеми бактериями и вирусами! И что будет с запланированной неделей тренировок?

Когда я начал тренироваться самостоятельно, то продолжил методично вести записи. В 2006 году я создал таблицу в Excel, где регистрировал практически все: виды нагрузки, дни, когда я болел, каждую поездку на машине или перелет, повлиявшие на отдых, каждое выступление, в котором я участвовал и из-за которого меньше концентрировался на тренировках, каждое необычное или приятное ощущение.

Все эти данные сложно интерпретировать, и это заставляет меня стоять обеими ногами на земле. В записях я должен быть максимально честным, ничего не скрывать и называть ощущения своими именами. Иначе через несколько лет, если я захочу понять, почему в конкретную неделю хорошо себя чувствовал, я сделаю совершенно ошибочные выводы. И хотя я единственный читатель этого произведения, иногда мне трудно избежать ложной скромности или, наоборот, преувеличений.

Например, однажды я написал:

«16 февраля 2005 года. Пульс при пробуждении 42 удара; 2 часа 30 минут на лыжах по горному ландшафту, 2300 метров. Разогрев 30 минут, 6 сетов по 15 секунд с максимальной интенсивностью и 5 сетов по 6 минут с пульсом 180, отдых 1 минута. В первые интервалы отдыха пульс хорошо снижался до 130, но начиная с третьего не становился ниже 150. Вечером растяжка. Простужен».

В другой день:

«14 июня 2011 года. Утро: Лез-Уш — Монблан (4 часа 7 минут) — Лез-Уш (6 часов 47 минут), немного устал, но все еще способен на ускорение. Смена высоты 4200 метров. Вечер: велосипед с низкой интенсивностью 1 час 30 минут, 300 метров, тяжесть в ногах, но ощущение свежести из-за кардио. Интервью и поездка».

В отношении гонок и значимых целей вести записи еще важнее — я сразу вижу, принесло ли пользу то, что именно я делал:

«14 августа 2013 года. Сьерре — Зеналь, 32 километра, 2 часа 34 минуты 15 секунд. Сильная тяжесть в ногах с самого начала. В отношении кардио ощущения хорошие, но ноги ужас, болит задняя поверхность бедра слева и правая голень. Не справляюсь с ритмом, не хватает скорости на равнине».

«30 августа 2008 года. Ультратрейл UTMB, 160 километров — 10 000 метров, 20 часов 56 минут 59 секунд (реальных 19 часов 50 минут), ощущения хорошие. Выхожу на своем ритме, в Ла-Фули начал хотеть спать и плохо поел, в Шампексе снова бодрый и хорошо побежал. Потом администрация остановила меня на 1 час. Закончил ужасно демотивированным, злым и разочарованным, только из-за настойчивости Мерму».

«9 февраля 2015 года. Чемпионат мира по горным лыжам в Вербье, 1925 метров, 1 час 28 минут 12 секунд. Очень хорошие ощущения на подъеме и спуске, владею контролем. Свежий и бодрый. На спуске спокойствие. Топовая форма».

В отличие от тех лет, когда я делал первые шаги в спорте, сейчас, чтобы кто-то в тебя поверил, важно как можно раньше стать профессио­налом или трубить во все трубы об интенсивности своей подготовки. Раньше спортсмены работали в тени — и было легко соблюдать все правила, быть честным с самим собой, ставить реальные и адекватные цели, отвечающие собственному уровню в конкретный момент. Ты просто тренировался и тренировался, подготавливая тело к тому, чтобы, например, через несколько лет победить в гонке. Когда человек не сомневается в себе, он может задать слишком высокую планку, и если при этом ему не хватит времени на терпеливый, муравьиный труд, последствия могут быть катастрофическими.

Но те, кто начинает сейчас, должны выбирать: стать профессиональным, элитного уровня бегуном и войти в тщеславный круг пяти процентов лучших в мире — или стать бегуном-инфлюэнсером. В этом случае, если человек не соревнуется, тренировки станут лишь дополнительным аспектом профессии; нужно будет постоянно ломать голову над тем, чем заниматься, чтобы это давало красивую картинку, было привлекательно с точки зрения коммуникации или вдохновляло других. Нужно будет стремиться к броским достижениям, даже если с точки зрения спорта они представляют нулевой интерес. Если мы выбираем не эту дорогу, важно осознавать, что путь будет долгим, а результата никто не гарантирует. Если успех и придет, то лишь после многих лет работы, без мгновенной отдачи.

Не подумайте плохо: оба варианта одинаково интересны и имеют право на существование. Главное — знать, чего ты хочешь и что ищешь, потому что, хотя внешне эти две формы жизни похожи, на самом деле они разные, как день и ночь.

Путь элитного бегуна с большой вероятностью будет пролегать через множество разочарований и требовать невероятных усилий, которые мало кто заметит и которые далеко не всегда будут компенсированы. Но в конце концов самая ценная награда — это удовлетворенность, когда нам удается выложиться по максимуму. Если этой награды недостаточно, лучше оставить попытки, иначе будет непонятно, зачем посвящать жизнь постоянным тяжелым тренировкам в гонке за совершенством, проходить через травмы, строго контролировать диету и лишать себя множества вещей; и все это без возможности взять отпуск, потому что жизнь, которую ты выбрал, занимает каждый час каждого дня. В течение десятков лет.

Так поступают молодые спортсмены из Европы, которые еще подростками отказываются от возможностей западной жизни и едут в Итен на кенийском плоскогорье, чтобы вести скромную жизнь в минималистичной комнате тренировочного центра. Они живут аскетично, как монахи, — и только для того, чтобы уцепиться за возможность. Возможность, что однажды все сложится идеально для победы и получится блестяще выступить на соревнованиях. Цена этой мечты высока — нужно уехать далеко от дома и посвятить ей годы жизни. А если что-то пойдет не так, потери будут безвозвратными.

Когда я об этом думаю, то снова вспоминаю о Фонт-Роме, который для меня — метафора кенийского Итена. Это старинный монастырь, превращенный в студенческое общежитие, с простыми комнатами, без интернета, с плохой сотовой связью, у подножия горнолыжных трасс. До сих пор, когда я начинаю думать о скорости сегодняшней жизни, избытке информации, стимулов и глупых отвлекающих факторов и о том, как все это влияет на мое тело, я сажусь в машину, чтобы уехать, спрятаться в далеком уголке, где никто меня не найдет (если я сам не захочу). Я уезжаю и посвящаю несколько недель тому, чтобы восстановить контроль над главным циклом в жизни спортсмена: есть, тренироваться, есть, тренироваться, спать. Ничего больше.

В доинтернетную эпоху считалось нормальным жить, работая на отдаленный результат. Но сейчас практически невозможно найти кого-то, кто ставит далекие цели, не будучи уверенным, что их достигнет. Чтобы выжить, нужно удовлетворять свои базовые потребности, а в сего­дняшнем мире такой базовой потребностью стало казаться слишком многое. В обществе до сих пор витают идеи о возврате в прошлое с его самодостаточностью, когда люди выращивали для себя продукты питания или охотились, строили собственные дома, что-то придумывали, чтобы сохранить здоровье. В таком контексте деньги особо не нужны. Но в современный ярый капитализм эта концепция не вписывается. Мы уже привыкли ощущать разницу между деньгами, нужными для повседневного выживания, и теми, что хотим потратить на удовольствия. В таком случае работа в офисе или на фабрике не сильно отличается от того, что делает спортсмен, целыми днями перемещаясь по горному рельефу, — финансовая цель одна и та же. А раз так, важно решить, как именно мы хотим зарабатывать на жизнь: работой, которую хоть немного любим, или, скажем так, продавшись работе, которая не нравится, но наполняет карманы и кошельки. К сожалению, обычно в шестнадцать или семнадцать лет, когда пора выбирать, как нам хочется жить и сколько денег для этого понадобится, никто об этом не думает.

Как только я впервые победил на чемпионате мира, откуда ни возьмись появились представители спортивных брендов, которые стали предлагать мне свою продукцию. По мере дальнейших побед они начали предлагать деньги за то, что я буду и дальше тренироваться и участвовать в соревнованиях. Логично, что это меня радовало и упрощало жизнь, — моя финансовая ситуация быстро улучшилась.

С появлением социальных сетей все сильно изменилось: результаты перестали так много значить. Раньше было так: спортсмен по­беждал на соревнованиях, о нем писали традиционные медиа, а зрители и другие участники забега поздравляли аплодисментами. Сейчас в дополнение ко всему этому пришло нечто под названием «создание контента и социальная коммуникация».

Как спортсмен я всегда ставил себе единственную цель: добиваться максимальной результативности, планировать проекты со сложными задачами, с преодолением препятствий. При этом я совершенно не способен на многое другое: не справлюсь с огородом, не умею охотиться — и даже не говорите мне ничего о строительстве дома. Мои интересы далеки от этих утопичных представлений о жизни, я приспособлен к современности. Я путешествую, загрязняю окружающую среду, пользуюсь интернетом; я не фанат вещей, но одежда нужна мне, чтобы защититься от холода. Мне не хватило смелости на то, чтобы стать отшельником; я согласен, что продаю себя за деньги, потому что мне хочется жить и делать то, что я люблю. Да, это отличается от мини­малистичного «есть-спать-тренироваться»; я занимался и занимаюсь другой работой — снимаюсь в рекламе, появляюсь в медиа и общаюсь с людьми. Безусловно, мне повезло: у меня есть возможность выбирать, где участвовать, и я могу не связываться с компаниями, не разделя­ющими мои ценности. Признаюсь, сейчас я зарабатываю больше, чем мне нужно для жизни. Вместе с тем, когда я вижу, что обязательства, которые нужно выполнить для заработка, могут ограничить мои тренировки и улучшение формы, я отказываюсь. Никакие деньги не вернут время, которое я могу потерять.

Хотя с самого начала карьеры я преследовал цели постоянного прогресса и изучения себя, я не прекращал размышлять о том, спортсменом какого типа хочу стать, — ведь это было важно, чтобы понять, как мне тренироваться в будущем.

Чего я хотел больше: стать бегуном на длинные дистанции или горнолыжником? Может быть, спортсменом, который выступает на соревнованиях каждую неделю? Или лучше таким, кто соревнуется всего пару раз в год, но с безупречной подготовкой? Прежде всего нужно было понять, перед кем я больше преклонялся: перед тем, кто способен пробежать марафон за два с небольшим часа, как кениец Элиуд Кипчоге, или перед тем, кто может побороться за победу более чем на двадцати забегах высокого уровня в год, как японец Юки Каваути? Сложнейшая дилемма! Если думать об абсолютной результативности — то это кенийский спортсмен; если о возможностях восстановления — японский.

Я обожаю и того и другого, оба одинаково меня вдохновляют. Но кем хочу быть я сам? Мне нравится предельная результативность, но я не хочу, чтобы она мешала развивать другие аспекты того, чем я занимаюсь. Насколько я готов жертвовать качеством, наращивая количество? На этом вопросе мой мозг, кажется, начинает нагреваться. С одной стороны, я хочу продолжать бороться за победу на таких важных гонках, как соревнования по ски-альпинизму Пьерра-Мента, вертикальный километр Фулли, ультратрейл протяженностью сто шестьдесят километров или марафон Сегама, и не хочу жертвовать одними, чтобы поучаствовать в других. С другой стороны, я не могу игно­рировать тот факт, что сейчас специализация атлетов становится все более узкой и поддерживать одинаковый соревновательный уровень во всех видах спорта не получится. Несмотря на все это, я продолжаю размышлять и понимаю, что сегодня соревнования не вызывают у меня таких эмоций, как раньше. Я рассматриваю их просто как очередную тренировку… Но подождите, зачем же я тогда тренируюсь? Будет безуми­ем уступить трон, чтобы его занял кто-то другой; побеждать очень приятно, особенно когда ты к этому привык.

После все этих рассуждений я возвращаюсь к рутинному графику. Как и каждое утро, сегодня я встаю, машинально надеваю шорты и шлепанцы, выпиваю стакан воды. Не могу сказать, что волнуюсь насчет победы в ближайшее воскресенье. Уж точно не настолько, чтобы мучить свое тело, как я предполагаю, три или четыре часа подряд. Я надеваю наушники и выбираю плей-лист, который сам назвал «Тренировка». Я злюсь сам на себя, потому что у меня есть возможность бегать в окружении изумительного пейзажа, а я не чувствую особого возбуждения по этому поводу. Музыка помогает не думать о времени; я слушаю группу Sopa de Cabra и начинаю бег трусцой.

Потоки тяжелораненых

Бегут сами по себе,

Как извержение вулкана неудачи.

С каждым днем все большей неудачей мне кажется отсутствие амбиций, достаточных, чтобы выйти из зоны комфорта; я привык, что умею соревноваться и относительно легко побеждаю в гонках. Я бегу дальше по инерции, без цели. Я узнаю себя в этой песне, и из-за этого у меня все сильнее портится настроение.

В то время как они плачут

От гнева и от любви к тому,

Кого не существует,

Я смогу вернуться назад,

Когда буду слишком далеко.

Я смогу вернуться назад,

Когда будет слишком поздно.

Я добегаю до вершины и останавливаюсь. Вообще-то я планировал три подъема на полной отдаче, потому что в это время года всегда так тренируюсь, но теперь вдруг не вижу в этом смысла. Я люблю тренироваться, я очень доволен жизнью и влюблен в спорт. Но что-то не срабатывает: пропало видение, которое было таким четким. Я считаю трагедией то, что, хотя можно прожить много жизней, мы продолжаем проживать одну и ту же, даже когда она, по сути, заканчивается.

Я спокойно спускаюсь, медленно переставляя ноги, но голова работает слишком быстро, и поток мыслей не останавливается. Я не знаю, чем хочу заняться. Что еще может мотивировать меня на такие интенсивные тренировки? Благодаря инерции я ускоряюсь. Тогда мне приходит в голову, что нужно вернуться к корням; нужно возобновить то, что заставляло меня дрожать от счастья еще до того, как я узнал, что такое тренировки и соревнования.

Подготовка к штурму Эвереста

Мне очень трудно согласиться с идеей, что подъем на вершину — это нечто героическое. Я знаю, что к такому выводу легко прийти: когда ты стоишь у подножия великой горы, с вертикально нависающими над тобой ледниками, где из-за жары обрушиваются камни, а рас­стояния кажутся непреодолимыми, очень легко убедить окружающих, что восхождение — это титаническое усилие, которое требует сверх­человеческих физических возможностей и смелости, присущей разве что божествам. Но — и прошу прощения, если я вас разочарую, — это не так. Восхождение — это просто процесс, в ходе которого ты рискуешь жизнью, чтобы подняться на верхнюю точку горы, а потом спуститься. Очевидно, что это делает тебя гораздо ближе к глупости, чем к героизму.

Да, многие спортсмены притворяются героями; они совмещают экспедиции с кампаниями по сбору денег для благотворительных проектов или по привлечению внимания к каким-нибудь редким болезням. Но в самом по себе подъеме на горные высоты в Гималаях нет ничего героического. Напротив, это эгоистичное дело. Опасное и дорогое развлечение.

Меня всегда привлекали высокие горы, но динамика класси­ческой экспедиции кажется мне ужасно скучной. Два или три месяца нужно провести в палатке в базовом лагере, ожидая, что появится «окно» хорошей погоды, которое позволит предпринять восхождение. Мне кажется, это того не стоит — это просто потеря времени. Жизнь в базовом лагере можно описать двумя словами: скука и пассивность. В дополнение к этому ты постепенно теряешь физическую форму, а мотивация оказывается буквально погребена под слоем снега. Базовый лагерь — это райское место в горах, но в стенах палатки я чувствую себя заключенным. Вокруг океан серого камня и море пыли, в сухом воздухе и под синим небом. Со всех сторон возвышаются скалистые горы; пыльную пустыню пересекает холодная речка, которая змеится вниз, чтобы напоить травы и кусты.

Если пойти по ходу реки, то можно дойти до склона со множеством пирамидок из камня; они покрывают все пространство, придавая земле вид скомканного покрывала. Вверху виднеется белое — это огромный ледник. Дует ветер, постоянный ветер, который спускается с гор, убегая от заснеженных вершин по тому же маршруту, что и река. Я вижу четыре маленькие палатки и одну побольше на краю склона; они желто­ватые, выцветшие от солнца. В самой большой можно почувствовать себя как в кемпинге, с несколькими стульями и термосом чая. Я слушаю завывания ветра, заставляющего стены палатки хлопать, и этот звук порождает в моем сознании кинематографическую картинку: вертолет с вращающимися пропеллерами, который то приближается, то удаляется, но так и не улетает, будто в кошмарном сне.

Передо мной книга, которую я уже пару раз перечитал, и я жалею, что оставил все остальные дома. Часы показывают только два времени: шесть утра, когда мы собираемся, чтобы позавтракать, и шесть вечера, когда встречаемся на ужин. Между этими точками нет ни часов, ни минут, ни секунд, только неопределенное время. «Блин, что за скука!» Мой взгляд блуждает, ожидая наткнуться хоть на что-то интересное. Это уже не тот взволнованный и обостренный взгляд, что в первые дни: глаза стали сухими от ветра и реагируют, только когда в тумане проглядывает невиданная ранее гора, на которую я мечтаю подняться, когда пробегает черный пес с таким же взглядом, как у меня, или когда облака вдруг принимают форму, напоминающую рисунок других облаков, какие бывают осенним вечером дома.

Сразу после приезда я посмеивался над Вивианом Брушезом, который при помощи швейцарского ножа превращал банки из-под колы в разнообразные фигурки; через пару дней я уже часами рассматриваю целую гору блестящих поделок. Среди них есть простые, такие как лицо или гора с лыжней, а есть сложные, например альпинист, который спуска­ется дюльфером — по веревке, со страховочной системой и даже ледорубами. Пока он в тишине создает свои скульптуры, мы рассеянно смотрим и забываем о ходе времени.

Я наблюдаю, как Вивиан превращается в художника и творит, и одно­временно отмечаю, что мне некомфортно в одежде. Проблема в трусах из шерсти мериноса. Когда я приехал, они были почти новыми, но уже несколько дней, как волокна истираются. Когда я взял в экспедицию всего две пары, чтобы сэкономить место (ведь авиакомпанией разрешен багаж не больше двадцати килограммов), я не подумал, что из-за стирки в жесткой ледниковой воде и из-за сухого воздуха шерстяные волокна ослабнут. В нижней части трусов появилась неизбежная дырка, в которую стала попадать одна из тестикул.

Будто за оружие, я хватаюсь за ручку и держу ее над белым листом бумаги. У меня нет идей. Вернее, есть, но только одна: все уже написано до меня. Остальное — плагиат. Мы просто повторяем, повторяем и повторяем одно и то же до отчаяния и не можем сказать ничего нового. Я просматриваю страницы тетрадки, которая годами сопровождает меня в путешествиях и экспедициях. Рассматриваю рисунки, которые делал, — прототипы обуви для высотных походов, палаток, более эффективных в плане ветра, или легких ледорубов. Читаю заметки в календаре: время и даты, то, чем именно я занимался, какие-то свои соображения, телефоны и контактные данные тех, с кем я познакомился в каком-то лагере и с кем никогда после этого не общался. Я останавливаюсь над текстом, который написал на Аляске, когда участвовал там в Mount Marathon. Это забег всего на пять километров, который начинается в Сьюарде, на уровне моря, и включает подъем на вершину за городком и спуск с нее, с перепадом высоты около тысячи метров. Я помню, что, когда я туда летел, задавался вопросом: стоит ли так далеко ехать, чтобы пробежать такую короткую дистанцию, минут на сорок. Тем не менее это оказался один из самых интересных забегов за всю мою жизнь:

«Я вспотел; пот течет по лицу, попадает в глаза, и их щиплет. Я вижу только собственные руки, которые упираются в колени и поочередно давят на ноги, заставляя их быстрее подниматься; если поднять глаза — вижу задницу Рики Гейтса. Я знаю, что выше нас ждет резкий уклон из черной земли, по которой мы поднимаемся, а еще выше — вершина, где можно будет развернуться назад. Дышать тяжело, и это заставляет меня смотреть вниз, на свои руки, которые давят на ноги. “Слушай, Рики, зачем нам это надо? Может, чуток расслабимся?” — думаю я. Но мы не сбавляем темпа, и когда я бросаюсь вперед изо всех сил, то пробую еще более высокую скорость. Я как следует вдыхаю и бегу. Мои голени никогда мне этого не простят, я уже много лет плохо с ними обращаюсь, и сейчас они напряжены сильнее, чем гитарные струны. Между двумя вдохами я успеваю провести рукой по лицу, чтобы вытереть пот со лба и глаз — они должны быть открыты, когда я со всей мощи побегу вниз по этим камням. Я добегаю до вершины и позволяю себе лишь один раз расправить легкие и набрать воздуха. А дальше начинается рок-н-ролл, который продолжится до финишной черты. Да, катиться вниз кубарем я тоже не хочу. Эта затея на всю ночь. Как говорят здесь, законы, конечно, существуют, но писали их где-то далеко. Я приехал из Европы, где трейлраннинг давно сводится к трейлу и всех это устраивает. Сейчас все вокруг опьянено свежим воздухом Аляски, и кровь из носу нужно бежать, бежать вверх, а потом вниз, и праздновать изо всех сил. Это — жизнь.

Когда кто-то становится авторитетом в своей области и поучает других, логично, что он будет защищать сформулированные им принципы как единственно правильные. Он попытается убедить следующие поколения, что для достижения успеха всем нужно следовать этим установленным правилам. Но сейчас 4:30 утра, всегда 4:30 утра, как говорил Чарльз Буковски. Мы так поглощены своим планом и желанием все сделать правильно, мы продолжаем с таким религиозным упорством, испытывая страх перед неизвестностью, что не поднимаем глаз от дороги и собственных рук, помогающих коленям. Мы не отдаем себе отчета в том, что соблюдаем правила, установленные первым человеком, который прошел пешком по дороге, где прежде ездили только на лошади, или тем, кто в одиночку поднялся более чем на восемь тысяч метров без кислорода, или тем, кто решил оставить дома крючья, веревки и систему безопасности, чтобы почувствовать слияние с отвесной стеной. Законы, которым мы следуем, устанавливали те, кто нарушал другие законы. Возможно, пора забыть о правилах и стереть то, что мы начали писать, — хотя иной раз чернила уже так впитались, что до белого листа не добраться. Рюкзак, наполненный опытом, должен быть источником ресурсов, но слишком часто это не более чем балласт, который не пускает нас в свободный полет».

Я встаю и выхожу, чтобы подняться на какую-нибудь из ближайших гор. Я не получал на это разрешения, и вполне возможно, что усталость в дальнейшем снизит мои возможности в покорении той вершины, ради которой я приехал. Но, честно говоря, я больше не могу терпеть и ненавижу терять время.

Отправить