Глава 9

Алексей смотрел в бинокль и мысленно отсчитывал расстояние до первого ориентира. Он знал, что Логунов и Началов тоже смотрят в прицелы и тоже отсчитывают метры. Снаряды – в казенниках, пулеметчики – на своих позициях. Прицеливаются. Корректировщики замерли, чтобы вовремя дать уточнение на батареи. Еще с десяток метров… Только бы все получилось!

Два хлопка прозвучали как-то обыденно и привычно. Соколов даже поймал себя на мысли, что немного разочарован: слишком долгое напряжение, выстрелов он ждал громких… Кому, как не танкисту, знать звук выстрела танковой пушки. И кому, как не лейтенанту Соколову, ждать выстрелов тихих, не привлекающих внимания немецких командиров.

Два хлопка – и почти сразу же в воздухе над головами атакующих вспыхнули два седых облачка с огненной начинкой. Огонь исчез, облака развеялись по ветру, а среди атакующих возникло замешательство. Цепи солдат сильно поредели, замер на месте один из бронетранспортеров, видимо, осколки поразили водителя. Офицера с пистолетом в руке уже не было видно.

А за спиной, со стороны реки, уже громыхали залпы батарей. Шелест над головой, еще, еще! И тут же возле высот и в немецких цепях стали рваться снаряды. Немного, с большим разбросом. Из-за разрывов не слышно было пулеметной стрельбы, но Омаев и Васютин с расстояния в 60–80 метров косили тех, кто пытался подняться.

Немцы попятились, потом побежали, хотя в цепи снаряды почти не рвались. Теперь ураганный огонь открыли немецкие батареи. Они стали бить не по позициям красноармейцев, а по крайним развалинам, до которых их пехота даже не дошла. Кто-то понял, что ведется корректировка огня советских батарей, когда первыми же выстрелами был нанесен сильнейший урон атакующим.

Через час, пробравшись через развалины, в окоп боевого охранения приползли корректировщики. Молодого паренька притащили на плащ-палатке с окровавленной грудью. Лукьянов сморщился, как будто больно было ему.

– Петька… – прошептал младший лейтенант и покачал головой. – Как же так…

Обстрел передовых позиций немцы перенесли на нейтральную полосу, где стояли танки. Снаряды разносили в пыль остатки строений, груды битого кирпича и бревен – все, что было разрушено во время предыдущих боев.

Лукьянов отправил своих бойцов ползком и снова улегся грудью на бруствер рядом с пулеметчиком.

– Уходите, – предложил Соколов.

– Твоих подождем, – отрезал артиллерист.

Через два часа танкисты попадали на лежаки в отведенной им землянке.

В полосе обороны советских частей и на всем протяжении нейтральной полосы строений почти не осталось. Немцы методично уничтожали все здания, которые мешали стрельбе прямой наводкой, которые могли использоваться как наблюдательные посты или посты корректировщиков. Любое строение, каким бы удобным для размещения личного состава оно ни было, теперь становилось источником опасности, целью для немецких артиллеристов.

– Вот это мы им сегодня всыпали! – возбужденно говорил Началов, стягивая через голову гимнастерку, нательная рубаха на его спине была мокрой, хоть выжимай.

Омаев и Васютин принялись разбирать для чистки пулеметы, но тут откинулся в сторону брезент, и двое бойцов внесли в землянку армейские термосы. Соколов приказал всем умываться, есть, потом чистить оружие и спать. А сам отправился к командиру батальона, где уже находился Лукьянов.

Шаронов о чем-то горячо спорил с артиллеристским разведчиком. Когда вошел Алексей, оба как будто облегченно вздохнули.

– О чем спор? – спросил Соколов, вешая на гвоздь пилотку.

– О втором акте этого спектакля, – устало объявил Лукьянов. Сейчас младший лейтенант не выглядел на восемнадцать лет: резкие складки возле губ делали его похожим на молодого старичка.

– Вы место выбрали? Мы же вчера еще с вами определили, что второй точкой будет район старой водонапорной башни.

– Я считаю, что с этой затеей надо прекращать, – резко бросил артиллерист, ни на кого не глядя. – И людей погубишь, и дела не сделаешь.

– А войны без жертв еще не придумали, – тихо сказал Алексей, усаживаясь на лавку напротив Лукьянова. – Риск есть, но не больше, чем сегодня. Или ты думаешь, что немцы догадались, откуда раздались первые выстрелы?

– Командир полка получил из штаба запрет на самовольное ведение огня. В том числе и для поддержки пехоты. Командир должен четко оценить опасность и согласовать свои действия с командиром стрелкового полка. Потом доложить в штаб дивизии и получить разрешение.

– Что за… – Соколов поперхнулся. – Ты это серьезно? Кто такой приказ отдал?

– Не важно, но он существует.

– Командир дивизии в отъезде, вот и перестраховывается кто-то исполняющий обязанности, – проворчал Шаронов.

– Проблема с доставкой снарядов, со всем проблема. Их можно понять.

– А нас понять можно? – взорвался вдруг комбат и грохнул кулаком по столу так, что подпрыгнул масляный светильник.

Соколов успел подхватить его на лету и осторожно поставил на стол. Так вот о чем тут шел спор. Лукьянову приходится говорить нам в глаза, что артиллерийского прикрытия не будет. Скорее всего. Но ведь речь не о том, чтобы он со своими танкистами возвращался на левый берег. Его задачу никто не отменял. Просто условия изменились.

– Ладно, Саша. Обойдемся, – спокойно заявил Соколов. – У штаба дивизии свои заботы, а нам надо приказ выполнять. Пойдем сегодня ночью без артиллерии, своими силами.

– Фрицы не дураки, – проворчал Шаронов. – Они наверняка догадались, что стреляли их танки. Слушай, а давай по первоначальному плану, который предлагал Лукьянов? Соберешь, сложишь там, в башнях, снаряды, как считаешь нужным, я тебе взрывчатки подброшу. У меня прилично мин запасено. Сколько раз снимали, на разминирование ходили. Взводы боевую активность стараются держать на высоте, мины снимают. Бабахнем фугасом, когда немчура подойдет!

– Эффектно взорвать танки? – Соколов отрицательно покачал головой. – Красиво, шумно, но бестолково. Если повезет, перевернем один бронетранспортер, который поблизости окажется. Ну, десятка два солдат из строя выведем. Вот и все.

– Что, все равно пойдешь? – уставился на танкиста комбат.

– Пойду, – кивнул Соколов. – Пойду потому, что могилы моих сгоревших заживо ребят от самой границы тянутся. И я хочу остановить этот кровавый пунктир. Пойду, потому что в одном белорусском городке, где хозяйничают фашисты, осталась красивая девушка, почти девочка с больным отцом на руках. Она не отсиживается в подвале, а борется, и ее школьные товарищи, и другие взрослые там не ждут, пока к ним придет Красная армия. И я, как командир этой армии, не могу сидеть сложа руки, меня не просто совесть мучает, она меня жжет огнем внутри. Мне легче под вражеский танк с гранатой, чем вот так сидеть и ждать, пока изменится ситуация. Нет у меня сейчас танка? Танки есть у врага, И они будут стрелять. Я все буду использовать, что убивает врага!

От улицы остался сплошной, заваленный остатками зданий пустырь. Собственно, в этой части города весь ландшафт перестал быть городским.

Когда-то в детстве Алексей лазил с друзьями на городскую свалку. Они шли из леса, немного заблудились и вышли к деревне не там, где планировали. Недалеко от их дома была свалка, куда свозили битый камень разрушенных зданий и старые сгнившие срубы. Никогда не думал лейтенант Соколов, что детские воспоминания посетят его вновь и именно здесь. Ни одного целого дома, даже фрагмента дома в виде остатков стен.

Пять подбитых немецких танков стояли среди этого дикого ландшафта. Один угодил гусеницей в погреб и застыл, накренившись набок. Тут его и расстреляли артиллеристы. Еще два танка «Т-III» стояли в разных положениях, чернея закопченными боками. В них наверняка выгорело все внутри.

Соколова заинтересовали два «Т-IV» последней модификации с удлиненными стволами. Пехота рассказала, что немцам удалось-таки утащить одни танк на буксире, к другим они фашистов просто не подпустили. Обстреливали буксир несколько раз, в том числе и ночами. Пока ремонтники больше не совались. Зато атаки на советские позиции шли здесь чуть ли не каждый день. Чаще всего это была разведка боем или попытка не давать обороняющимся покоя. Иногда атаку начинали здесь, чтобы отвлечь внимание оборонявшихся от наступления на другом участке.

Стреляли тут круглые сутки. То с одного, то с другого холма на окраине города начинал бить пулемет. Сначала длинными, потом короткими очередями, видимо, давая остыть стволу. Пулеметчик обычно расстреливал две ленты и замолкал. Но не проходило и получаса, как с другой позиции начинал стрелять другой пулемет. Потом били минометы. Сначала не прицельно, не стараясь накрыть определенные площади. Просто две мины в одну сторону, две в другую. Где по окопам, где по дорогам и блиндажам, которые успевали разведать наблюдатели. А бывало били прицельно, по полчаса или по часу. И тогда мины перепахивали десятки или сотни метров позиций.

Соколов с командирами танков лежал в узкой длинной щели, вырытой два дня назад пехотинцами. Сюда прятался пулеметный расчет «максима» во время минометных обстрелов. Чем уже щель, тем меньше вероятность, что мина попадет точно в нее. В обычные окопы мины попадали часто, убивая и калеча красноармейцев.

– Хреново, что башни у них в нашу сторону развернуты, – проворчал Началов, разглядывая в бинокль танки и окружающую местность.

– А они должны были предусмотрительно навести пушки на свои позиции, а потом послушно подохнуть? – ответил Логунов. – Что-то надо думать.

– Что? – недовольно спросил Соколов. – Развернуть башню, спилить половину ствола, а в нашу сторону водопроводную трубу направить? Если аккумуляторы сдохли, вручную эту дуру крутить замучаешься.

– Дым? – снова предложил Началов. – Вроде обстрел с нашей стороны или что загорелось.

– Наша артиллерия стрелять не будет, – напомнил лейтенант. – Если только немцы не вздумают тут пробивать оборону на полном серьезе. Нам нечем будет закамуфлировать дым, никакого обстрела, а дым появился. Это сразу насторожит фашистов. Не это главное, вы посмотрите, как стоят танки. Три «Т-III» подбиты на таком месте, которое трудно преодолеть. Надо или вытянуть эти машины, или обходить их. Вытянуть немцам не удалось – наши не дали.

– Значит, они пойдут мимо этих подбитых «четверок»? – понял мысль командира Началов.

– Танки и бронетранспортеры точно пойдут там, – вставил Логунов. – А пехоте везде путь открыт. Им по пересеченной местности даже лучше атаковать: есть где залечь, перебежками пройти зону сильного огня, есть где накопиться перед штурмом.

– Артиллерийские разведчики имеют сведения о накоплении вражеских сил в этом районе города. – Лейтенант опустил бинокль и задумчиво стал смотреть на холмы. – Командование знает, но пока несогласно с тем, что это сильная угроза. Хотя нам с вами всех своих планов командование армией не расскажет. Наша с вами задача – использовать брошенные немецкие танки для нанесения максимального урона врагу, сорвать его попытки атаковать наши позиции и сбросить нас с плацдарма.

– Приказ ясен, – весело отозвался Логунов. – Будем устраивать фрицам ловушку здесь.

Лейтенант на ночь оставил в окопах не только одну роту, но и все имеющиеся в его распоряжении пулеметные расчеты. Один взвод он выдвинул перед боевым охранением для наблюдения за действиями немцев и прикрытия отхода танкистов, если те нарвутся на врага.

Соколов со своими экипажами и отделением автоматчиков пополз вперед по нейтральной полосе. Камней разного размера было много. От валунов до мелкого щебня. Металлические части оружия обмотали порезанными старыми портянками. Никто не надевал каски, чтобы не издавать металлических звуков.

Соколов с Омаевым ползли следом за автоматчиками. Ночь была ветреной. Низкие тучи то и дело закрывали звездное небо и узенький серп луны. Где-то впереди справа на ветру трепалась и мелькала какая-то тряпка. Двое автоматчиков, сделав остальным знак замереть, поползли обследовать подозрительное место. Сильно несло трупным запахом.

Автоматчики махнули рукой и поползли дальше. Значит, все нормально.

Омаев несколько раз приподнимал голову и на пару минут замирал. Его чутью Алексей доверял больше всего.

Когда отделение заняло оборону, Соколов и Омаев принялись обследовать технику. Никаких признаков, что в танках после их гибели кто-нибудь появлялся, не обнаружилось. Экипажи заняли места в подбитых машинах и начали проверку боеприпасов. Время неумолимо летело вперед, а не ползло, как того хотелось Алексею.

Танки разделяли метров сто. Все люки были открыты, похоже, немцы спешно покидали машины под шквальным огнем с нашей стороны.

Лейтенант лежал среди камней, ожидая доклада. Недалеко от него готовил свою позицию Омаев, справа расположился Васютин из экипажа «восьмерки». Автоматчики молча наблюдали за окружающей местностью.

Ветер, холодная ночь, ни черта не видно.

Через час к Соколову, наконец, вернулись командиры танков.

– У меня там три подкалиберных! – первым возбужденно прошептал Логунов.

– И все? – осведомился Соколов, у которого уже зуб на зуб не попадал от холода.

– Никак нет, – спохватился Логунов и доложил по форме: – В правом танке, кроме трех подкалиберных снарядов, имеются два бронебойных, пять осколочно-фугасных и девять осколочных.

– Ясно. Началов?

– Три бронебойных, четыре осколочно-фугасных и три осколочных. Аккумуляторы посажены, башню придется крутить вручную, маховиком.

– Не готовились немцы к серьезной атаке в тот день, – заключил Алексей. – И к встрече с нашими танками не готовились. Для наших целей это плохо. Ладно. Приказ такой: занять башни, развернуть их в сторону противника. Сначала Логунов. Я иду с тобой. Потом я иду к тебе, Началов. Смотрим, как действует механизм. Если все нормально, башни – в исходное положение. Ждем атаку немцев. Нет атаки – сидим, едим НЗ, дремлем по очереди вполглаза.

– А если ни завтра, ни послезавтра они на этом участке атаковать не будут? – спросил Логунов.

– Значит, будем ждать. Третий участок, где можно делать засаду, совсем некудышный. Так что это место надо использовать на всю катушку. Главное, выбираем цели в своем секторе по степени опасности – танки, потом бронетранспортеры и так далее, как учили. Если в атакующей группе есть танки, огонь открывать на расстоянии пятьсот метров. Если только пехота, то на расстоянии пятьдесят, осколочными. Если кончатся снаряды, покинуть машину и отходить к своим. Все ясно?

– Так точно, – бойко ответили командиры.

Соколов посмотрел в темные лица танкистов, и ему вдруг стало до невозможности стыдно за свой начальственный тон! «Только этого еще не хватало, – подумал он, не торопясь отпускать танкистов. – Плохой из меня командир-воспитатель. Не могу нужных слов подобрать перед боем. А ведь им это очень надо».

– Ребята, поспокойнее там, – сказал лейтенант. – Мы вас прикроем. Бьете, пока позволяют условия, потом через нижний люк или через люк механика-водителя быстро назад. Помните, ни на что не отвлекаться. Каждый делает свое дело. Удачи!

– Спасибо, командир, – раздалось в темноте. Танкисты поползли к машинам.

Утро было безветренным и теплым. Солнце быстро нагрело ватник, ночная дрожь почти прошла. Немного ощущалась стылость в сапогах, как будто портянки были сырыми.

Автоматчики отошли назад под утро. Сейчас на нейтральной полосе остался только Соколов с двумя пулеметчиками и его танкисты в подбитых немецких машинах.

Глаза от тепла стали слипаться. Бессонная ночь, физическое напряжение сказывались вовсю. Возможно, с дремотой было бы сложнее справиться, если бы не предчувствие скорой немецкой атаки. На этом участке враг бездействовал уже два дня, так спокойно, как в эти часы в «долине смерти», не было нигде.

Глаза закрывались, но тут же внутри ощущался какой-то толчок, и Соколов поднимал голову. Не случилось ли чего? Как там мои ребята? Не проспали бы, тоже ведь устали. Сейчас бы холодной воды на лицо, но с собой у Алексея, как и у каждого из его танкистов, была только фляжка с теплой питьевой водой. Сколько им тут находиться, никто не мог предположить. Поэтому воду надо экономить.

Небольшой камушек на краю большой кучи мусора вдруг скатился вниз, стукнувшись о диск автомата. За ним потянулась вниз, зашуршала струйка рыхлой земли. Алексей убрал свой «ППШ» в сторону, чтобы на затвор не сыпалась земля, и тут же почувствовал вибрацию. Земля под ним вздрагивала. Черт, танки!

Схватив бинокль, Алексей стал рассматривать склоны высоток. Где они? Вот показался столб пыли. Ага! Небольшая низинка выходила как раз к Чижовке. Там даже накатанная грунтовка имеется.

Теперь лейтенант различал гул моторов. Что-то многовато. Неужели серьезная атака? Неужели немцы готовят прорыв? Значит, мы здесь оказались не зря, значит, угадали?

Когда из-за холма стали появляться танки, бронетранспортеры и грузовики с пехотой, Соколов начал привычно считать цели.

– «Т-III», танки поддержки пехоты. Два, четыре… шесть. Серьезно! «Т-IV», длинноствольные, три штуки. «Ханомаги»… восемь, десять. И грузовики трехосные. Ну, это не больше батальона пехоты. И они батальоном нас собираются выбить с плацдарма?

В воздухе засвистело, звук нарастал, заставляя вибрировать барабанные перепонки. Алексей втянул голову в плечи, чувствуя, что снаряды летят не назад, не на позиции полка, а прямо на него. И тут же послышался отдаленный грохот артиллерийской канонады. Звук орудийных выстрелов догнал снаряды.

Взглянув по сторонам, Соколов бросился вправо, где между двумя большими обломками кирпичной стены, развороченной взрывами, можно было кое-как примоститься. Хотя бы такая защита.

И тут земля ударила его снизу! На голову полетели камни, нос и рот забила пыль и вонь сгоревшей взрывчатки. Земля подбрасывала и снова принимала, она била Соколова снизу, била с боков. Что-то сильно ударило в икру, потом в голову, по щеке потекло горячее.

Алексей что есть силы прижимал к груди автомат, стараясь защитить его от пыли и земли. А мысли были о том, что там с ребятами. Он несколько раз пытался посмотреть, но, кроме черных разрывов, дыма и пыли, не видел ничего. Алексей понимал, что немцы бьют сейчас по танкам. Лупят с закрытых позиций. А еще те девять танков, что идут в атакующей цепи, тоже стреляют по своим подбитым танкам. Они поняли, в прошлый раз еще поняли…

Руслан, Саша Васютин. Они ведь со своими пулеметами ближе всех к танкам. Их задача в бою – прикрывать экипажи от немецкой пехоты, если она приблизится.

Снова и снова вздрагивала с ревом земля, снова билась под лейтенантом Соколовым, как будто хотела вырваться, а он ее держал своим телом, заставлял мучиться. И где-то на грани туманящегося сознания он начинал шептать, что просит его самого защитить. Ведь не чужая же – родная, своя землица!

Ураганный огонь вдруг прекратился. Оглохший танкист теперь еле различал звуки вокруг. Моторы немецких танков, выстрелы пушек. Стреляют? Черт, горят танки!

Соколов сгоряча хотел было вскочить и бежать к своим товарищам, вытаскивать их из подбитых машин, но тут до него дошло, что горят только два «Т-III» справа. А возле тех танков, в которых укрылись танкисты, тлеет и дымит трава, а еще, страшно коптя, горит старая покрышка.

Но почему не стреляют Логунов и Началов? Они даже стволы орудий не развернули в сторону наступающих немцев. Неужели в них попали бронебойными? Неужели ребята погибли?

Но когда шевельнулись башни двух «Т-IV», стоявших на нейтральной полосе, Алексей все понял. Он даже с веселой злостью ударил кулаком по колену. Вот выдержка, вот ведь герои! Они жизнь себе спасли, не поворачивая заранее башни в сторону немцев. Немецкие командиры видели, в каком положении стоят подбитые танки. И открыли огонь по тем машинам, башни которых было опасно повернуты в их сторону.

Внутри одного из танков загудел мотор, башня стала разворачиваться. За густым облаком поднятой взрывами пыли и дыма немцы этого еще не видели. И во втором сейчас Началов маховиком поворачивает башню вручную. Быстрее, ребята, быстрее!

Первыми все же выстрелили немецкие танкисты. Соколов хорошо видел, как брызнули искры от попавшего по касательной бронебойного снаряда. Точнее прицелиться помешал дым. Но сейчас он рассеется, и второй наводчик уже не промахнется.

И тут ударила пушка Логунова. Старшина все же выдержал и прицелился наверняка. Снаряд ударил во вражеский танк, точно в лоб его башни. Подбитая машина некоторое время еще шла вперед, а потом прямо на ходу в ней взорвался боезапас.

«Подкалиберный, – догадался Соколов. – Не мажет Василий Иванович, выбивает сначала более опасные «Т-IV».

И снова в танк Логунова попал снаряд, но, как видно, опять не причинил особого вреда.

Теперь выстрелил и Началов. Вырвавшийся вперед немецкий танк резко развернулся на месте, разматывая перебитую гусеницу. Следующий танк свернул, обходя поврежденную машину, и тут же получил от Началова бронебойный снаряд прямо в борт. Мотор задымил, начал чадить, а потом вспыхнул ярким облаком.

«Молодец, – оценил Соколов действия сержанта, – выбрал нужные танки».

Теперь они перекрыли проход к советским позициям. Остальным придется обходить и подставлять свои борта под пушки.

Логунов выстрелил снова, тут же остановился еще один немецкий танк. Бронетранспортеры рванули вперед, набирая скорость, пехота поднялась в полный рост и тоже прибавила шагу. Хотят окружить стреляющие танки! «Не получится», – злорадная мысль мелькнула в голове лейтенанта.

Справа ударил пулемет Омаева. Он бил расчетливыми короткими очередями. Упали первые убитые. Позицию танкиста стали поливать из своих пулеметов «ханомаги», но тут в бой вступил пулемет Васютина. Пыл немецкой пехоты заметно поубавился. Многие стали ложиться, чтобы переждать, пока танки не уничтожат огневые точки русских.

Удивительно, что после такой артподготовки пулеметчики остались целы. Но они были живы, и они стреляли!

А дуэль танков продолжалась. Соколов сжал ремень автомата и пополз ближе к своим танкистам. Там становилось все жарче, его помощь могла понадобиться в любой момент. Выстрел, еще выстрел! Огонь наступающих танков и очереди пулеметов.

«Хорошо», – повторял про себя Соколов и полз дальше. Вдруг он поднял глаза и увидел, что танк Началова горит. Так и есть. Кто-то из немецких танкистов сообразил, что у стреляющих по ним танков повернуты башни. И стоят они беззащитным мотором назад.

– Уходите, – захрипел Соколов.

Танк Началова опять выстрелил. На этот раз осколочным. Над наступающим врагом вспыхнуло серое облачко. Осколки ударили в наступающие ряды, немцы заметались и повернули назад. Еще миг – и наступление будет сорвано.

Но тут в танк Началова попали еще раз. Машина взорвалась с яркой вспышкой. Лейтенант застонал от бессилия, вскочил на ноги и побежал к горевшему танку, уже не укрываясь. Несколько пуль свистнули совсем близко, но Алексей только прибавил шагу. Другие ударились в землю прямо под его ногами, лейтенант машинально попытался отскочить в сторону и со всего размаха упал. Когда же он поднялся на колени, вздох радости вырвался из его груди – от горевшего танка в его сторону ползли двое.

– Живы, черти! – Соколов упал рядом с танкистами. – Как ты, Петя?

– Рука, – простонал Началов, держа на весу обожженную окровавленную руку. – Вроде не страшно.

– Ползи к нашим! – приказал Соколов, и тут совсем рядом раздался сухой треск выстрелов.

Пули ударились в землю, отрикошетили от камней рядом с головой командира. Соколов мгновенно перекатился в сторону и выстрелил в ответ. Он успел заметить немецкого офицера и трех солдат с карабинами. Теперь только до лейтенанта дошло, что пулемет Васютина не стреляет.

– Грязнов, прикрой! – заорал Соколов заряжающему, который озирался с автоматом на изготовку и не видел цели. – Тридцать метров левее танка! Держи их, не давай подойти!

С этими словами Алексей бросился за камни и пополз, стараясь обойти врага слева. «Метров двадцать, – прикидывал он, – потом я их срежу».

Но тут короткими и частыми очередями начал стрелять из «ППШ» Грязнов. В ответ хлестко ударили винтовочные выстрелы, потом застрекотал «шмайсер».

Алексей зарычал и вскочил на ноги. Прямо перед ним немецкий офицер и солдат бежали к раненому танкисту, стреляя на ходу. Оба не успели среагировать на Соколова – он длинной очередью свалил обоих. Другой немец выстрелил из винтовки, но не попал с сорока метров. Треск автомата – немец упал.

Что-то ярко вспыхнуло. Алексей повернул голову и увидел, что горит танк Логунова. Эта страшная картина отвлекла его, и тут же лейтенант чуть не поплатился за это жизнью. На него наскочили двое немцев. Ударом приклада Соколов выбил у одного из рук винтовку, второго ударил стволом «ППШ» прямо в лицо. Первый немец с размаху пнул лейтенанта в бок так сильно, что у Алексея выпало из рук оружие и перехватило дыхание. Немец бросился на танкиста, выхватил нож. Лейтенант каким-то чудом успел перехватить руку здоровенного немца. Но перехватил неудобно и тут же понял, что так ему не удержать врага – лезвие все ближе и ближе к шее.

Соколов скрипел зубами от напряжения, они топтались на месте, пытаясь пересилить друг друга. И тут немец оступился – нога соскользнула в небольшую яму, и он на миг потерял равновесие. Этого мига хватило Алексею, чтобы вывернуться и оттолкнуть от себя противника. Немец ругнулся и зло глянул на лейтенанта. Но тут его грудь пробила пуля. Соколов не слышал и не видел ничего, кроме схватки, смерть была так близко, что закрыла собой весь мир. И теперь Алексей услышал и выстрелы, и крики «ура».

Немец повалился на землю, сжимая простреленную грудь. Соколов оглянулся и увидел, что прямо на него бегут красноармейцы с винтовками и автоматами, а один – с ручным пулеметом наперевес. А впереди, выкрикивая команды и подбадривая бойцов, широким шагом шагал лейтенант Шаронов!

Соколов тоже закричал. Он подхватил с земли свой автомат и бросился вперед. Туда, где молчал пулемет Саши Васютина, где горели в танке Логунов и Коля Бочкин. Где-то там один на один с врагами оставался Руслан Омаев. В грохоте боя было непонятно, стреляет чеченец или уже нет.

Пять танков и три бронетранспортера дымили на нейтральной полосе. Другие три и бронетранспортеры удирали за холмы, вокруг них рвались снаряды. Значит, батареи все же открыли огонь!

Около сотни немцев уже прорвались на позиции и теперь оказались между огненным валом разрывов и контратакующим советским батальоном. Наверное, им казалось, что победа близка, что успех сегодня на их стороне. Вся эта распаленная, разгоряченная толпа ринулась навстречу русским.

Схватка была ужасной. Алексей плохо помнил, как он сталкивался с немцами, как уворачивался от ударов, как сам бил автоматом по каскам, по ненавистным чужим лицам. Он стрелял, а когда в диске кончились патроны, бил только прикладом. Потом катался по земле, сцепившись с жилистым и изворотливым гитлеровцем. Кажется, лейтенант задушил его, стискивая горло и превозмогая боль в ноге. Под его пальцами хрустнули позвонки, глаза немца выпучились.

С трудом поднявшись, Соколов подобрал автомат и пошел вперед. Глаза заливал пот, а может, и кровь – он чувствовал ее на губах. Одна нога плохо слушалась, и Алексей шел, опираясь на автомат как на клюку. Вокруг дрались, свирепо, как звери, вцепившись друг в друга, люди. Нет, это были уже не люди, и от этого становилось жутко. Это была не драка, это была смертельная схватка каждого с каждым. Убить любым способом, искалечить, чтобы враг не смог подняться. Кололи штыками, били камнями по головам, дробя кости, выдавливали глаза, рвали рты, зубами рвали плоть. Хрипели, стонали, орали истошно и угрожающе, выли, как звери.

Алексей шел тяжело, кривясь от боли при каждом шаге. Он то и дело поднимал над головой автомат и бил по голове или по спине попавшегося на пути очередного немца. Тот падал. Его добивали другие и шли следом за танкистом. И снова Алексей кого-то бил, подбирал винтовку и вонзал штык в живую плоть. Он шел вперед, оскалившись, как волк, шел через ряды врагов, пробиваясь к своим танкистам.

Потом все кончилось. Редкие выстрелы еще какое-то время раздавались то справа, то слева. Солдаты стояли, пошатываясь и озираясь по сторонам, широко и хищно раздувая ноздри. Вповалку лежали мертвецы, порой сцепившись друг с другом. Живые смотрели на них и переглядывались с живыми. Не прошли! Перебили всех, кто прорвался.

Логунов стоял на коленях перед Колей Бочкиным и старательно перевязывал ему руку выше локтя. В десяти метрах от них догорал танк. Соколов подошел к танкистам и упал возле них на колени.

– Молодцы! Знаете, какие вы молодцы! – проговорил он, обнимая за плечи старшину и глядя на обожженные волосы Бочкина.

– Три танка за нами, два «ханомага» и с полсотни пехоты, – с довольным видом отозвался Логунов.

– Молодцы, что живы остались! – засмеялся лейтенант.

Подошел и опустился на землю Омаев. Гимнастерка на нем была вся порвана и местами пропитана кровью. Он был без ремня и без пилотки. Пулемета при нем тоже не было. Руслан держал в руках кинжал своего деда. Он так и сел на землю, не выпуская оружия. Наверное, уже и забыл, что держит его.

– Живые, значит, – тихо сказал Омаев. – Хорошо. Значит, я вам помог. Хорошо стреляли. А пулемет у меня… того… вдребезги!

– Не боись, сынок, – усмехнулся Логунов, закончив бинтовать руку Бочкина. – Купит папа тебе новую игрушку!

– Уходим, уходим, – зычно прокричал, пробегая мимо, комбат Шаронов. – Сейчас накроют! Разберутся, что своих не осталось, и долбанут из минометов. Бегом в траншеи, мать вашу!

Соколов поднялся на ноги, но, охнув от острой боли, снова упал на одно колено. Мимо бежали красноармейцы, хватая с земли винтовки и автоматы убитых. Мертвых придется забирать ночью.

– Мать честная! – Логунов взял Соколова за плечо и заглянул ему за спину. – И давно ты так бегаешь? Коля, бинт, быстро!

Алексей сел на землю и посмотрел на свою ногу. Прямо в голенище размером с половину ладони торчал осколок. Только теперь лейтенант почувствовал, что сапог полон крови. Икроножная мышца онемела, поэтому он так долго и не чувствовал боли. Похоже, осколок настиг его, когда начался первый обстрел, когда он прятался между двумя блоками обрушившейся стены. Но он же бегал потом, дрался с тем здоровым немцем…

Логунов умело перетянул ему ногу жгутом, чтобы остановить кровь, потом подтолкнул Бочкина, чтобы тот вставал.

Омаев вскочил на ноги, посмотрел в сторону танка Началова:

– Уходите, я за Васютиным.

Соколов не успел остановить его. Логунов поднял лейтенанта, забросил его руку себе на шею и поволок в сторону окопов. Алексей пытался отталкиваться здоровой ногой, но кажется, только мешал старшине. Снова начался минометный обстрел. Но это он уже помнил плохо.

Кажется, ему распороли сапог и оставили сидеть возле палатки санчасти. Сестричка с конопатым исхудалым лицом сделал укол и убежала.

После укола стало немного легче, голова начала яснее соображать. Лейтенант увидел Омаева, бредущего между палатками на берегу. Опершись на плечо пожилого санитара, Соколов направился к танкисту. Но пока они шли, среди уложенных в ряд тел у самой воды он вдруг увидел спокойное, бледное лицо Сашки Васютина. Волосы на темени у пулеметчика слиплись от крови. Было видно, что пуля угодила ему точно в голову.

– Командир! Товарищ лейтенант! Алексей Иванович!

Бабенко в мятом, не по размеру большом и мешковатом обмундировании торопился к нему, спотыкаясь о растяжки палаток. Подбежав, обхватил Соколова руками и ткнулся в его грудь головой, прижал к себе, как родного сына, и заговорил добрым оттческим голосом, каким разговаривал со всеми членами экипажа:

– Хорошо-то как. Живы ведь все. Как же хорошо. А мы тут черт знает что думали. Говорят, там такая страшная рукопашная была. Жуть, что рассказывают, Я уж переживал за вас, переживал…

– Все нормально. – Соколов высвободился из объятий инженера. – Все обошлось. Мы им всыпали, Семен Михайлович. Вы-то тут как? Говорят, подводный мост построили?

– Да я что. – Бабенко отвернулся, старясь незаметно смахнуть слезу. – Это несложно. Дело, так сказать, техническое. Да и Паша Грязнов хорошо помогал. Хороший механик-водитель… – И тут Бабенко замолчал, увидев мертвого Васютина. – А у Началова, значит, не все вернулись. Эх, Сашка, Сашка. Золотой был парень…

У Соколова закружилась голова, он повалился, проваливаясь в обморок от потери крови, на пожилого санитара, который едва удержал раненого лейтенанта.

Выведенная с позиций, потерявшая почти все танки часть пополнялась людьми и машинами. Вымотанные, обескровленные в страшных боях подразделения, оборонявшие Воронеж, снова возвращались на прежние рубежи. Дважды 100-я дивизия после пополнения вновь оказывалась на Чижовском плацдарме, где держала героическую оборону.

Но сегодня был необычный день – 7 ноября, очередная годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. И здесь, во втором эшелоне обороны неожиданно был дан приказ к построению. От каждой части, находящейся на этой линии, было выделено по одной роте, они прибыли на узловую станцию Шуберское.

Соколов, ходивший, опираясь на палочку, тоже получил приказ прибыть со своим экипажем в составе сводной танковой роты.

На пустыре между станцией и лесом построили сводные подразделения представителей частей, обороняющих Воронеж. В кузов грузовика взобрался дивизионный комиссар Власенков. Шапка на его голове была сдвинута на одно ухо, потому что надеть ее как положено мешали бинты.

– Товарищи бойцы, командиры и политработники! Труженики тыла, прибывшие сегодня сюда…

Власенков говорил четко, по-военному, без «воды». Дивизионный комиссар умел находить простые, нужные слова, не утомляя слушателей, умел достучаться до людских сердец. Поздравив всех с праздником, коротко остановился на его истории, не такой уж и далекой, но уже истории, заговорил о том, что этот праздник советский народ второй год отмечает в условиях тяжелой войны, напомнил о параде на Красной площади в ноябре прошлого, 41-го года.

– Мы ведем с вами священную Отечественную войну, товарищи! Это война сплотила весь наш народ, фронт и тыл вместе куют победу над ненавистным врагом. Но придет день, когда мы погоним фашистов восвояси. И сделает это наш солдат оружием, которое ковалось в тылу. Ковалось нашими отцами, матерями, братьями и сестрами. Я не зря заговорил об этом, потому что не раз уже было, когда близкие люди собирали пожертвования, отказывались от всего, покупали самолеты, танки для своих родных и отправляли на фронт. И вот сегодня, в этот праздничный день я хочу передать нашим танкистам грозную боевую машину, недавно собранную на одном из танковых заводов. Женщины собрали деньги, чтобы купить танк и передать его славному экипажу, умело бьющему врага с первых дней войны. Это подарок от матери ефрейтора Бочкина. Командир танка – старшина Логунов, земляк Бочкиных.

Власенков сделал знак рукой, и где-то за деревьями взревел танковый мотор. Минута – и возле машины, ставшей трибуной, остановилась новенькая «тридцатьчетверка», к башне которой было прикреплено белое полотнище с надписью: «Солдатам от их матерей. Сыны, бейте врага без пощады!» Двигатель замолчал, через передний люк выбрался Паша Грязнов, механик-водитель экипажа Началова.

Потом поступил приказ экипажу принять танк. Логунову пришлось после формальной процедуры лезть на «трибуну» и говорить речь. О том, какой чудесный человек гражданка Бочкина, которую ему довелось знать лично. Сказал он и о сыне, с которым плечом к плечу в одном танке воюет с самого начала войны. А когда торжество закончилось и подразделения убыли к местам дислокации, танкисты стали получать формуляры и выводить с железнодорожных платформ новые танки.

Власенков подошел к экипажу Логунова:

– Ну что, танкисты, как настроение?

– Хорошее, товарищ дивизионный комиссар, – отрапортовал за всех старшина.

– Как воевать думаете, Бочкин? – Власенков с хитрой улыбкой посмотрел в глаза заряжающему. – Лучше, чем раньше? Танк-то теперь свой, не казенный.

– Знаете, товарищ дивизионный комиссар. – Коля смущенно опустил голову, но потом взял себя в руки и смело посмотрел в глаза политработнику. – Когда солдат получает весточку из дома, тогда и воюется легче, душа наполняется светом, а руки силой. А тут… такая «посылочка»!

– Посылочка что надо, – со смехом ответил Власенков и похлопал по крылу танка. – А от себя добавлю, что я верю в ваш экипаж. Не посрамите материнского подарка. Это ведь символ – Родина-мать вам вручила оружие! Помните об этом. А вот и ротный командир ваш пришел. Ну, не буду мешать, знаю, танкисты – они как одна семья!

Козырнув в ответ на приветствие Соколова, Власенков пожал лейтенанту руку и ушел. Бочкин повернулся к танку и обеими ладонями провел по холодной броне боевой машины. Алексею показалось, что Коля сейчас скажет нежное «мама». Полотнище отвязалось внизу, и теперь один угол трепетал на ветру, размахивая обрывком веревки. Соколов прислонил к гусенице свою палочку, взялся за веревку, собравшись закрепить оборванный конец, а потом обернулся к экипажу:

– Слушайте, а может, нам краской написать на башне эти слова? «Солдатам от матерей». По-моему, красиво! И для других будет как лозунг и фрицам на устрашение. А?

– Летчики вон пострашнее вещи малюют на самолетах, – усмехнулся Омаев. – Зубы акулы, звериные морды. Может, нам тоже голову медведя или тигра нарисовать? Вроде хищный зверь, пощады от него не жди! «Снежный барс», например. Как?

– Снежный барс? – Логунов покачал головой. – Снежные барсы живут отсюда далеко на востоке. Как-то двусмысленно. Правда, с учетом того, что ему на запад бежать придется, то – ничего. Хотя «снежный барс» в донских степях…

– Можно и не барс, – пожал Алексей плечами. – Можно другого хищника придумать. Хотя… что-то в голову ничего устрашающего не приходит. Так, мелочь степная.

– Знаете, – вдруг заговорил Бочкин, поглаживая броню танка. – Я в детстве зачитывался книжками про индейцев в Америке. Писатель такой есть – Фенимор Купер. Я когда читал, меня прямо подмывало сесть на товарняк и уехать к морю, а там пробраться тайком на пароход, который в Америку плывет. И бороться за освобождение коренного населения Америки.

– Эй, эй, – делая строгое лицо, заявил Логунов. – Танк не дам. Так, порожняком плыви.

– Да нет! – засмеялся Коля и повернулся к товарищам: – Я больше не хочу туда плыть. У нас теперь у самих есть за что бороться. Просто там, в книге, герой был один, на которого мне хотелось походить. Его по-разному называли индейцы. У него ружье грозное было, которого боялись все враги. Там этого героя звали и Соколиный глаз, и Длинный карабин. А еще по его ружью, из которого он никогда не промахивался, – Зверобой!

– А что, – улыбнулся Алексей. – Давайте нашу «семерку» назовем «Зверобой». И будет она бить всякого зверя без промаха. Пока не загоним фашистского зверя в его собственное логово. И там прикончим!

– А что, мне нравится, – кивнул Логунов и похлопал Колю по плечу. – Пусть будет «Зверобой». Возражений ни у кого нет? «Зверобой»?

– «Зверобой»! – дружным хором ответили танкисты.