Социальные аусвайсы

Если приглядеться к российским учителям, а точнее, учительницам, нетрудно заметить, что их основная проблема – это даже не низкие зарплаты. Более всего педагогическое сословие угнетает комплекс неполноценности: у учителей нет уверенности, что они действительно востребованы обществом. В глубине души они понимают, что низкие зарплаты – лишь следствие общего подспудного родительского скепсиса в отношении школьных знаний.

Впрочем, к ауре родительского скепсиса учителя как-то привыкли – многие родились, когда это отношение было уже господствующим. Однако после падения социализма на школу обрушилась другая напасть – и вот с ней справляться школы до сих пор толком не научились.

Речь об особо чувствительных учениках, уловивших этот растворенный в воздухе «образовательный скепсис» – и более-менее демонстративно отказывающихся учиться. Постсоветский учитель внезапно с отчаянием обнаружил, что у него сегодня в распоряжении почти не осталось средств воздействия на нерадивых учеников.

В СССР существовала продуманная и всесторонняя система контроля над лояльностью учеников.

Для этого в Стране Советов функционировали октябрятские, пионерские и комсомольские организации. На первый взгляд эти организации казались избыточными и чересчур громоздкими – ведь в них заставляли вступать практически всех учеников соответствующего возраста поголовно. Какой смысл в организации, если в ней состоят все?

Смысл, однако, был. Членство во всех перечисленных организациях не давало никаких привилегий и не накладывало никаких особых обязанностей – но сам по себе пионерский галстук или комсомольский значок играли функцию «знака лояльности». Как бы удостоверяли, что носящий их ребенок – обычный, ничем не отличающийся от остальных советский школьник, имеющий те же права и обязанности, что и все прочие дети.

Все, однако, резко изменялось, если ученик этого знака лишался за какие-то провинности – это называлось «исключить из пионеров/комсомола». Отсутствие нагрудного знака сразу же и неумолимо означало, что этот ученик – изгой, пария, что его права урезаны максимально. Более того – об исключении сообщали на работу родителей, и это был повод для их морального, а то и даже материального осуждения и наказания.

Таким образом, в советской школе действовала как бы двойная система членства: формальная – «я ученик такой-то школы» и социальная – «я лояльный советский школьник». Членство в пионерии и комсомолии играло роль своего рода «социального аусвайса», которым был вынужден дорожить каждый школьник. И преподаватели, естественно, вовсю пользовались угрозой «исключить из пионеров/комсомола» для того, чтобы воздействовать на нерадивых.

Однако с уходом социализма «система социальных аусвайсов» отмерла и замены ей так и не было найдено.

В результате сегодня учитель, если она не обладает какими-то совсем уж выдающимися педагогическими талантами, практически беспомощна в обращении с буйными, плюющими на учительский авторитет классами, особенно старшего возраста (нашумевший сериал «Школа» – как раз об этом). Учителя изнемогают в этой неравной борьбе, где они связаны по рукам и ногам.

Конечно, они могли бы обратиться за помощью к родителям – с тем чтобы всем вместе воздействовать на горе-учеников. Но – тут мы возвращаемся к тому, с чего начали: родители чаще всего отговариваются занятостью, некомпетентностью в вопросах воспитания, а на самом деле – они сами себя не в состоянии убедить, что образование действительно зачем-то нужно.

Учителя бессильны, родители сомневаются, ученики плюют. Кризис в российском образовании далек от завершения, и, пожалуй, он не прекратится до тех пор, пока не будет преодолена кастовая, феодальная система «статусов» в нашем обществе.

Народ и криминал

Мы уже обсудили отношение провинциалов к самым разным явлениям повседневной жизни, но до сих пор эти темы объединяло одно – они были явлениями легального, законного порядка. Теперь настала пора рассмотреть противоположную, теневую сторону общественной жизни. Какие чувства испытывают российские обыватели к людям, «ходящим по краю (родному)», «разбойникам», к тем, кого на суконном советском языке называли «преступным элементом»?

На первый взгляд заданная тема нелепа и не стоит сколь-нибудь длительного обсуждения. В самом деле, ну как может относиться честный рядовой житель российской провинции к преступности и преступникам? Конечно же, он плохо к ним всем относится! Душегубы, воры, жулики, мошенники, прочая уголовная нечисть – это ведь все «отбросы общества». Простой обыватель наверняка испытывает к ним ненависть и отвращение… ну еще, наверно, и какую-то долю страха, ведь понятно, что от преступников можно ожидать любой пакости.

Может быть, на этом и прекратим разговор?

«Криминал рвется во власть!»

Однако нет. При ближайшем рассмотрении все оказывается далеко не так просто и однозначно. Начать с того, что сама российская власть вовсе не уверена в сколько-нибудь единодушном неприятии так называемыми простыми гражданами «уголовного элемента». Президент Путин внес в Думу специальные поправки в избирательное законодательство, согласно которым запрещается регистрировать кандидатами на выборные должности лиц, когда-либо осужденных за тяжкие или особо тяжкие преступления. Даже в том случае, если судимость погашена. Естественно, поправки были со свистом и без обсуждения приняты депутатами.

Смысл запрета прочитывается без труда: власти, стало быть, вовсе не уверены в благонадежности… основной массы избирателей! Путин и его законодатели всерьез опасались, принимая такой закон, что иначе мирные обыватели, если только дать им такую возможность, возьмут да и навыбирают мэрами, депутатами и губернаторами всяких рецидивистов – убийц, грабителей да мошенников в прошлом.

И, надо сказать, основания для таких опасений имелись. В 1990-е и «нулевые», когда законодательство было более лояльно к судимым, избиратели частенько отдавали голоса за весьма сомнительных с точки зрения закона личностей. Особенно в свое время нашумело дело коммерсанта Андрея Климентьева, которого с двумя судимостями выбрали было мэром Нижнего Новгорода в 1998 году, – но выборы были тут же с громким скандалом отменены под давлением федеральных властей.

И Климентьев был отнюдь не белой вороной. Более того – в первой половине «нулевых» в ряде регионов, а в Подмосковье так вообще чуть ли не в половине городов и районов главами и мэрами были «братки», не то что не скрывавшие, а едва ли не кичившиеся своим уголовным прошлым. В ту пору фальсификаций на выборах было не в пример меньше, чем сейчас, да и побеждали бандиты, как правило, как раз разного рода бюрократов из «Единой России», то есть механизм фальсификаций, по идее, должен был работать против них, а не за. Значит, бандит проходил во власть именно потому, что его поддерживал народ, большая часть избирателей.

Но как же так? Почему?

Вспоминаю случай из собственной практики работы на выборах. В одном из подмосковных городков (около ста тысяч избирателей) в середине 2000-х годов тоже баллотировался местный бандит по кличке Барон. Образования бандит был соответствующего – едва школу закончил. Повадки, манера общения – в том числе и с избирателями – тоже узнаваемо блатные, с готовностью чуть что срываться в истерику.

Благоприятным моральным фоном для кампании Барона служило то, что соседними с нами городами и районами уже «рулили» благополучно избранные жителями местные деятели с репутацией бандитов.

Я в той кампании помогал переизбраться действующему мэру – бюрократу из «старой колоды», работавшему в горисполкоме еще при советской власти. Довольно скоро нам всем стало понятно, что Барон у нас – самый серьезный соперник. Уже тогда меня очень заинтересовал этот феномен: почему обычные, законопослушные обыватели без всякого содрогания и внутреннего сопротивления готовы голосовать за типичного отморозка? Может быть, они все-таки не в курсе, не знают, кто это такой?

Мы выпустили и распространили гигантским тиражом брошюру с изложением реальной биографии Барона и числящегося за ним списка уголовных дел. Потом эту информацию перепечатали самые смелые местные газеты. Казалось, вопрос после этого должен был быть закрыт. Однако рейтинг бандита чуть пошатнулся, но устоял! Даже обладая полной информацией, многие все равно были готовы отдать за него свой голос!

Из бесед с жителями я с удивлением выяснил главную мотивацию предпочтения «криминального авторитета»: оказывается, люди готовы были его избрать, так как думали, что он обеспечит порядок!

В частности, многие почтенные матери семейств, беспокоящиеся за своих великовозрастных чад, верили обещаниям бандита «покончить с наркоторговлей в городе» и «побороть хулиганство».

Глупость? Как может взрослый человек ожидать порядка от «антисоциального элемента»?! Но тут все не так просто.