Часть вторая
Гиггл
Глава седьмая
2010
Довольно странно проснуться утром и обнаружить, что в твою спальню прокрались сорок лет, не удосужившись даже постучать. Особенно когда ты смотрела жизненную пьесу сестры, словно романтическую комедию Ричарда Кёртиса, фильм, который набирает в прокате 250 миллионов и окутывает людей теплой аурой, не дающей замерзнуть даже в зимние морозы, напоминающей о летнем солнышке и теплых объятиях.
Моя же жизнь более всего походила на эпизод из «Секса в большом городе», который согласился поставить Майк Ли. (Но потом его уволили за чрезмерную британскость и едкость. И депрессивность.) Моя история более подходила для полуночного просмотра на артхаусном канале, доступном только подписчикам. И увидели бы ее не более пяти тысяч человек – и то, если бы ветер выдался попутным. По ее поводу разошлись бы мнения завсегдатаев кафе Восточного Лондона, и люди спрашивали бы: «А чему именно научилась главная героиня?»
РЭЙЧЕЛ: КИНОФИЛЬМ
БЫСТРО ЕДУЩИЙ ПОЕЗД – УТРО
Осень 1989 года. За окном поезда проносятся живописные сельские пейзажи. Пассажирка, РЭЙЧЕЛ, одета в футболку с надписью «Свободу Нельсону Манделе» и синее худи. Она слушает в плеере песню Моррисси «Every Day Is Like Sunday».
Поезд тормозит, и мы видим на перроне табличку «ВИНЧЕСТЕР». Рэйчел пытается вытащить тяжелый чемодан из поезда. Чемодан раскрывается, и из него вываливаются вещи.
РЭЙЧЕЛ (со смехом, несмотря ни на что):
Неплохое начало, Рэйч.
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ КОЛЛЕДЖ – ДЕНЬ
РЭЙЧЕЛ в белых джинсах и футболке с длинным рукавом и китчевым изображением Девы Марии рисует эскизы костюмов возле окна. Входит группа студентов в цветных джинсах в стиле 90-х и тяжелых ботинках. Они со смехом увлекают ее в паб.
ЛОНДОН – ДЕНЬ.
ТРИ ГОДА СПУСТЯ
РЭЙЧЕЛ чувствует себя слегка неловко в темно-синем брючном костюме в духе 90-х годов и со стрижкой Моники из «Друзей». Она стоит перед красивым лондонским зданием с табличкой «Фрейд Коммюникейшенз». Она приглаживает пиджак – и тут же наступает в собачьи какашки.
РЭЙЧЕЛ:
Еще одно неплохое начало, Рэйч.
ЛОНДОН – ВЕЧЕР
РЭЙЧЕЛ и ее младшая сестра ЭМИЛИ сидят в шумном баре в Сохо. На них топы на тонких бретельках, защитные брюки, а в ушах крупные серьги. На заднем плане играет песня «Сигареты и алкоголь». К ним подходят двое, АДАМ и АВСТРАЛИЕЦ.
АДАМ: Что пьете?
РЭЙЧЕЛ улыбается, глядя, как ЭМИЛИ оживленно беседует с АВСТРАЛИЙЦЕМ.
АДАМ и РЭЙЧЕЛ обмениваются понимающими усмешками.
ЦЕРКОВЬ – ДЕНЬ.
ЧЕТЫРЕ ГОДА СПУСТЯ
РЭЙЧЕЛ, сияющая невеста, выходит на солнечный свет, держа за руку радостного АДАМА. Звучит песня Кайли Миноуг «Все крутится». ЭМИЛИ, подружка невесты в бледно-розовом платье, с той же стрижкой из «Друзей», непрерывно курит и яростно посматривает на свидетеля жениха, АВСТРАЛИЙЦА.
БОЛЬНИЦА – ДЕНЬ
РЭЙЧЕЛ рожает. Она ухватилась за поручни кровати. КРИСТИНА и АДАМ рядом с ней. В комнату входит ЭМИЛИ на шпильках, в розовой футболке с надписью: «Я БОЛЬШЕ ЕГО НЕ ЛЮБЛЮ».
РЭЙЧЕЛ (тянется за больничным тазиком):
Отличные туфли, Эм.
(Ее рвет в тазик.)
ДОМ В СЕВЕРНОМ ЛОНДОНЕ – ДЕНЬ
РЭЙЧЕЛ, МИМИ и АДАМ в гостиной своего дома. Все выкрашено в пастельные цвета. Мебель середины века. Они открывают ящик, и оттуда выскакивает новый член семьи, золотисто-палевый щенок.
МИМИ (в восторге):
Я знаю, как его назову! Это Гиггл!
БОЛЬНИЦА – ДЕНЬ
РЭЙЧЕЛ в больничной кровати. Рядом АДАМ, МИМИ, КРИСТИНА и ЭМИЛИ. На ее груди спит младенец, завернутый в розовое одеяльце.
МИМИ (в восторге):
Я знаю, как ее назову! Это Бейонсе!
САД В СЕВЕРНОМ ЛОНДОНЕ – ДЕНЬ
Солнечное июньское утро. Выходной день. РЭЙЧЕЛ сидит в саду, рядом с ней АЛЬБЕРТА, АДАМ, МИМИ и ГИГГЛ, а ЭМИЛИ фотографирует семейную сцену. Неожиданно ГИГГЛ прыгает и выхватывает соску изо рта АЛЬБЕРТЫ.
ВСЕ (одновременно): ГИГГЛ!
Стоп-кадр: момент семейной игривости, точно передающий дух радостной семейной жизни. На заднем плане звучит песня Journey «Don’t Stop Believin’».
Тем временем на другом экране…
ЭМИЛИ: КИНОФИЛЬМ
БРАЙТОН – ДЕНЬ
Осень 1989 года, Брайтон. Мы слышим скорбные звуки виолончели, видим водоросли и обломки, выброшенные на морской берег. Потрепанный желтый «Форд Фиеста» с оторванным глушителем сворачивает к университетскому кампусу. Из машины выходит молодая женщина в джинсовой куртке. Это ЭМИЛИ. За ней следуют КРИСТИНА и РЭЙЧЕЛ. Они несут цветы в горшках и настольную лампу. ЭМИЛИ смотрит вверх на перетяжку: «САССЕКС ПРИВЕТСТВУЕТ ПЕРВОКУРСНИКОВ 1989 ГОДА». Кто-то зачеркнул часть слова «САССЕКС». И на перетяжке остался только «СЕКС».
ЭМИЛИ:
Мне остается лишь гадать,
Как много времени пройдет, пока
Освоюсь в этом месте я, сказав:
«Лишь трое нас на этом свете. Ты, я
И твой кальян».
УЛИЦА БРАЙТОНА – ВЕЧЕР
ЭМИЛИ:
Все говорят, что жизнь студента
Так хороша, что не оставишь ее,
Забыть не сможешь. Что, если вдруг
Сегодняшняя пробка на дороге
Назавтра станет радостью великой?
ЭМИЛИ с отвращением смотрит, как ее однокашники, напившись, хватают дорожный конус и, используя его в качестве мегафона, распевают песню EMF «Невероятно».
ВОСТОЧНЫЙ
ЛОНДОН – ДЕНЬ
ЭМИЛИ выходит из лондонского метро. Вокруг сигналят машины. Звучит депрессивная акустическая скрипичная версия песни I’m Every Woman. Мы двигаемся мимо городских достопримечательностей. Ей трудно идти на высоких каблуках и в черном костюме с узкой юбкой.
ОФИС SUNDAY TIMES – ДЕНЬ
ЭМИЛИ сидит над гигантскими мешками с письмами. Мешки валяются на грязном полу почтовой комнаты. Туфли на каблуках она скинула, юбку подтянула наверх.
Это не та блестящая роль, к которой она готовилась. Входит ПОМОЩНИК РЕДАКТОРА.
ПОМОЩНИК РЕДАКТОРА: Вы Эмили?
ЭМИЛИ испытывает глубокое облегчение. Ужасная ошибка будет исправлена. Она поправляет юбку.
ЭМИЛИ:
Да! Я выпускница университета,
И думаю, что здесь какая-то…
ПОМОЩНИК РЕДАКТОРА:
Да, не должны вы заниматься этим,
Редактор хочет, чтобы вы его подарки
К Рождеству упаковали. И выбрали.
И написали все открытки.
ЛОНДОН – ДЕНЬ
Маленькая лондонская квартира. Звучит сокращенная струнная версия песни «Независимая женщина». Смысл ее полностью меняется сценой, происходящей в гостиной ЭМИЛИ. На столе валяется вскрытый пакет коктейльных креветочных чипсов. В пепельнице полно окурков. Целая кипа штрафов за неоплаченную парковку.
ЭМИЛИ:
Ты не выбираешь Лондон, этот город
Сам выбирает тебя… И вот он выбрал мне
Квартиру, где живет семья мышей, и холодильник
С двумя бутылками шампанского и тушью для ресниц.
А утром я всегда встречаю старика, что надо мной живет,
И каждый раз он просит ему шнурки ботинок завязать.
ЭМИЛИ открывает дверь. Входят РЭЙЧЕЛ и КРИСТИНА. Они принесли цветы и подарки на новоселье. Они вместе выходят на кухню.
КРИСТИНА (заговорщическим тоном, обращаясь к Рэйчел):
Проблема в том, как СПРАВИТСЯ она
Здесь в одиночку? Я всегда нужна ей,
Чтобы присматривать за всем.
РЭЙЧЕЛ:
Ты помнишь, как касатку Вилли тот мальчик
Отпустил в открытый океан? Она сумеет справиться,
Как он. И не волнуйся, мама.
ТАКСИ ВОЗЛЕ ДОМА ЭМИЛИ —
ВЕЧЕР
ЭМИЛИ (водителю):
Я потеряла сумочку. И… черт! Мои ключи!
(она смотрит на дорогу)
Вот черт! Мою МАШИНУ уроды заблокировали напрочь?
Послушайте, а нет ли телефона у вас,
Чтоб я могла кому-то позвонить?
КВАРТИРА ЭМИЛИ,
СОЧЕЛЬНИК – ДЕНЬ
ЭМИЛИ открывает подарок от своего бойфренда, КОМИКА. Это игрушка, розовый механический пудель.
ЭМИЛИ:
Как он хорош!
КОМИК:
Пока не можем завести собаку мы с тобой,
Пусть этот розовый барбос побудет с нами.
КВАРТИРА ЭМИЛИ,
ТРИ МЕСЯЦА СПУСТЯ – ВЕЧЕР
ЭМИЛИ выбрасывает розового пуделя в мусорное ведро и наливает себе вина. За ней наблюдает РЭЙЧЕЛ. В дверь стучат. ЭМИЛИ вздыхает с облегчением. Он не может жить без нее. Он вернулся.
СТАРИК СВЕРХУ (указывая на свои ботинки):
Ты не поможешь мне, соседка дорогая?
ЭМИЛИ перевозит коробки в свою новую квартиру с садиком. Ей помогают АДАМ, РЭЙЧЕЛ и КРИСТИНА.
ЭМИЛИ:
Возможно, кто-нибудь из нас не приспособлен просто,
Чтоб жить с уютным лабрадором и минивэном,
И, возможно, нет в этом ничего такого.
Пока находишь место ты, где жить и где не будут
Старики спускаться, чтоб женщины завязывали им шнурки.
РЭЙЧЕЛ:
Теперь есть милый садик у тебя!
ЭМИЛИ:
И я могу теперь иметь собаку!
МИМИ:
Ты вечно говоришь нам про собаку,
Но никогда собаки нет.
ЭКРАН ТЕМНЕЕТ ПОД МЕЛАНХОЛИЧЕСКУЮ
ВИОЛОНЧЕЛЬ
«Познакомься с мистером Гигглом. У него ошейник со стразами и атласная подушка. Это самая дружелюбная собака в мире. Целую».
Я смотрела на присланную Рэйч фотографию. Щенок был не просто милым, он мог бы стать настоящей звездой Инстаграма. У него были огромные глаза, словно из диснеевского мультфильма, голова, склоненная набок, и мягкая золотистая шерсть. На другой фотографии девятилетняя Мими обнимала свой подарок. Глаза ее торжествующе блестели, словно говоря: «Настойчивость – вот что отделяет согласие от отказа. Разве ты не читала „Искусство заключать сделки“?»
Появление Гиггла, этого крохотного щенка, полумопса, получихуахуа, имело огромное значение. Рэйч наконец-то присоединилась к кругу семей, имеющих собак, с их упорядоченной жизнью, полными холодильниками и собачьим кормом в кухонном шкафу. Ее дом был тщательно отделанной и украшенной гаванью, куда часто приходили друзья выпить розового вина, пока их дети весело резвились в саду с Мими.
Но вспышки прежней жизни все равно случались, чтобы напомнить ей, какой большой путь она прошла. Периодически появлялся папа – словно дружелюбный старый дядюшка. С годами он не утратил привычной эксцентричности.
– Я разрежу праздничный торт Мими! – однажды предложил он, но в процессе отвлекся на книгу Мартина Эмиса.
– Папа, – мягко напомнила Рэйч, – ты оставил нож на батуте Мими. А еще ты прислонился к обогревателю, и твой джемпер уже дымится.
Мистер Гиггл помогал справляться с такими моментами – он умел устраивать полный хаос, но с непередаваемым, теплым обаянием. Он обладал добродушным стоицизмом мопса и общительной игривостью чихуахуа. Он напоминал мне мою сестру – за бесспорной привлекательностью скрывался боевой дух.
– Гиггл! – отчитывала пса Рэйчел. – Тебе здесь не место!
Гиггл обожал запрыгивать на диван и устраиваться на ее любимом месте. Он игриво кусал Рэйч и смотрел на нее с обожанием, как бойфренд, который знает, что выбрал себе девушку из другой категории.
Я так и видела, как Рэйч надевает на него шлейку с поводком, наклоняется, чтобы почесать ему животик, а он радостно высовывает розовый язычок. Я испытывала острую зависть, когда она брала с собой пакетики для уборки и закутывалась в шарф, чтобы выйти с песиком на вечернюю прогулку. Теперь она говорила на языке собаковладельцев, и у нее был определенный распорядок дня.
Гиггл был больше, чем просто собака. Он был воплощением пути в лесу, выбранного Рэйч, того самого пути, где стояла табличка: «Зона для пикника национального фонда». На моем же пути красовалась совсем другая надпись: «Опасно! Вы на территории медведей».
В двадцать лет Рэйч заигрывала с нестабильностью, но нестабильность ее была безвредной, свойственной юности, а не такой, которая удерживает тебя на поезде, когда ты уже давно проехал свою остановку. У нее было несколько романов с непостоянными художниками, но в спутники жизни она выбрала Адама, специалиста по рекламе из Манчестера, с которым было весело и который не боялся обязательств. Она и сама стала работать в рекламе, что позволило ей использовать навыки рисования, полученные еще в детстве, – а также десять тысяч часов родительской академии, посвященных изучению обаяния и шарма.
– Рэйч – такая талантливая художница, – порой сокрушалась мама. – Мне хочется, чтобы она продолжала рисовать.
Но если хочешь иметь минивэн, собачьи миски и поленья, потрескивающие в камине, то все это вряд ли найдется в жилище Ван Гога.
В день ее свадьбы я была счастлива. Мы сидели в маминой гостиной, пили шампанское и предавались предсвадебной истерике. Казалось, что Рэйч переходит Рубикон и вступает в новый мир. Чувство колоссальной утраты настигло меня гораздо позже. Мне казалось, что я лишилась руки, и мне было трудно научиться жить без нее. Я скрывала свои чувства, чтобы окружающие не обвинили меня в ревности. Но меня охватила паника ребенка, потерявшего родителей в большом супермаркете. Мир казался мне огромным и пугающим.
Обычно я сравнивала нашу близость с узами, соединявшими братьев и сестер из семей, имевших собаку. Их отношения явно были более спокойными и расслабленными. Им достаточно было поинтересоваться друг у друга, как дела. Они ограничивались общением на днях рождения и в Рождество. Возможно, жизнь гораздо проще, когда не нужно разговаривать с кем-то дважды в день, а потом хихикать в кулачок после грандиозных ссор. Даже став взрослыми, мы порой ссорились не по-детски. Мы запоминали эти ссоры, как эпизоды «Друзей»: «Когда я украла ее сиреневый джемпер», «Когда я не заварила ей чаю, и она назвала меня эгоистичной стервой, а я ее – свихнувшейся дурой», «Когда я купила ей билеты на Бой Джорджа, а она была слишком пьяной, чтобы поблагодарить, и я не отвечала на ее звонки несколько дней».
Наши отношения не изменились с детства: Рэйч оставалась голосом взрослого здравого смысла, сдерживающим мою импульсивную непредсказуемость. «Что случилось, Эм?» – спокойно спрашивала она, когда я звонила ей в слезах после скандала с бойфрендом или драмы в офисе. Она была единственным человеком, который знал, насколько хрупка и уязвима я под своей сияющей броней. В определенном смысле я играла для нее ту же роль, мгновенно бросаясь на ее защиту, стремясь исправить то, что в ее жизни пошло не так. Я была хранителем ее детской уязвимости.
Через год после свадьбы появилась Мими. Это была настоящая Рэйч в миниатюре, и она обладала тем же непокорным духом. Своих кукол она называла «Скребок» и «Долли-тупица». Иногда она переходила на театральный лексикон – этих словечек она набралась у нашей матери. «Ты украсила эту комнату ПРОСТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНО», – могла сказать она о рождественских украшениях. А про духи от нее можно было услышать нечто такое: «Твой парфюм абсолютно НЕ ИЗ МОЕГО МИРА!»
Когда люди достигают выбранной точки назначения и начинают вести жизнь, соответствующую всем традиционным запросам, то те, кто такой жизни не ведет, начинают казаться им экзотически-странными. Когда меня спрашивали: «То есть ты не хочешь иметь детей?» или «Ни с кем не встречаешься?», я понимала, что люди сомневаются в том уверенном, независимом человеке, каким мне хотелось казаться. Они не знали, что я отметаю подобные вопросы как неприятные и высокомерные.
Рэйч советовала мне не обращать внимания на все это.
– Терпеть не могу, когда люди говорят: «Я так рад, что я не такой!» – вздыхала она. – Каждый из нас всегда «такой» – никто не знает, что поджидает за углом.
Но я считала, что подобные замечания делают меня хрупкой и недостойной любви. Я смеялась над ними и переводила разговор на собеседника – это всегда было самым безопасным вариантом. Я всегда была «другой» – это была моя отличительная черта, как искривленный мизинец или неумение приходить вовремя. Печальный факт, который я предпочитаю не обсуждать. Я воспринимала собственную жизнь исключительно сквозь призму чужих ожиданий и знаков препинания. А в глазах окружающих я была безнадежно сбившейся с курса, обреченной закончить свои дни с лунными кулонами и кружкой с надписью: «Я – та самая безумная тетушка, о которой тебя всегда предупреждали!»
Я так хорошо научилась скрывать свои истинные чувства за идеальным макияжем и умными замечаниями, что окружающие стали считать меня жесткой, едкой и вполне счастливой. Они не знали, что я безумно боюсь обнажить свои чувства, – а без такой обнаженности истинная совместная жизнь невозможна. Они не знали, что родительство для меня возможно лишь тогда, когда я разберусь с собственными травмами. А разобраться с ними мне так никогда и не удалось.
Мои отношения с мужчинами складывались весьма неудачно. Я находила одного неподходящего партнера за другим. Меня тянуло к остроумным, статусным мужчинам, которые всегда оказывались совершенно неспособными на серьезные обязательства. (Привет тебе, папочка.) Но предлоги для разрыва – возобновление отношений с бывшей партнершей, неготовность остепениться, разнообразные «дело не в тебе, дело во мне» – позволяли мне забывать о главном факторе. О себе. Когда ты являешь собой всего лишь набор качеств, которые, как тебе кажется, хотят видеть люди, когда не можешь показать партнеру, что тебя на самом деле пугает, когда не можешь раскрыть истинной боли своего сердца, построить по-настоящему глубокие отношения с кем-либо не получится.
Моя первая квартира была не домом, а, как заметил мой бойфренд Джоэл, «местом, где можно преклонить голову». Поэтому я стала постоянной гостьей в доме своей лучшей подруги.
Я с радостью погрузилась в кокон тепла и смеха, созданный Джейн в собственной жизни. Она говорила, что поняла, что выйдет замуж за своего мужа, Джонатана Росса, в тот самый момент, когда впервые его увидела. Он оценил в ней те самые качества, которые делали ее иной, хотя мне всегда казалось, что их нужно безжалостно выкорчевывать, чтобы нравиться людям. Я стала крестной матерью их детей, Бетти, Харви и Хани. Я буквально поселилась в их веселом доме, став почетным членом семьи. В их доме жил дух того самого нетривиального обаяния, в котором прошло мое детство, но здесь он обитал постоянно.
И собаки. Я не знала, что семьи с собаками бывают такими – имеющими и странности, и крепкую почву под ногами. Когда лай за дверью стихал и собаки Росса узнавали во мне члена стаи, я ощущала острое чувство принадлежности. А когда они бросались приветствовать меня, мое сердце таяло. У Харви был большеглазый бостон-терьер Йода, который каждые десять секунд осторожно трогал мою руку лапой, чтобы показать, что нуждается в безраздельном моем внимании. Хани была хозяйкой альфа-самки чихуахуа Принцессы. Она стремилась целиком и полностью завладеть любым гостем, а потом презрительно посматривала на тех, кому не удалось забраться на колени раньше нее. Пушистый, ласковый ши-тцу Бетти, Капитан Джек, был очарователен. Ну кто бы не умилился, глядя на его идеальный пробор! У Джейн был брюссельский грифон Суини, напоминавший гремлина. Он следовал за ней повсюду, как преданный, но полный подозрений любовник. А сам Джонатан был хозяином забавного жирненького черного мопса, Пикла.
Я с головой ушла в головокружительный водоворот социальной жизни Россов, избрав для себя роль обаятельной подруги хозяйки дома. Наконец-то я стала членом банды, а не шумным фриком, вечно занимающим чужое место.
Те, кто воспринимал эту семью сквозь призму известности, никак не могли понять мое место в их жизни. Когда я получила от них дорогой подарок на день рождения, одна женщина посоветовала мне не закрываться в себе. Но Джейн была моей историей, человеком, который знал меня до того, как я заковала себя в свою ложную броню. Я бежала от друзей при возникновении мельчайших конфликтов, но с Джейн все было по-другому. Мы знали друг друга давно и по-настоящему.
Рэйч погрузилась в собственную семейную жизнь с Адамом и Мими. Она с удовольствием слушала истории моих приключений. Импровизированный уик-энд с Расселлом Кроу, когда за обедом писатель шепнул мне на ухо: «Простите, но слева от меня сидит Николь Кидман – надеюсь, вы не обидитесь, если с ВАМИ я буду общаться не очень активно!» Неожиданный вечер с Моррисси, когда я в панике забыла, как к нему обращаться. «Называйте его просто Моз», – посоветовал мне его агент. Посиделки в гримерке Джонатана, когда я открыла дверь Джиму Кэрри, предложила ему шампанское и набила рот конфетами, прежде чем он вежливо указал мне, что вообще-то я нахожусь в его гримерке.
Однажды в журнале Heat меня назвали «светской девушкой», словно я была привилегированной светской львицей, а не работающей женщиной, считающей каждый пенни. Я была уверена, что светские девушки не переодеваются в роскошные наряды в неработающем туалете в «Старбаксе» и не закрашивают царапины на каблуках фломастерами.
Я работала за зарплату в газетах и журналах, потому что такая работа позволяла мне вращаться в творческом мире, где я выросла, но не испытывать былой непредсказуемости. Кроме того, это была самая подходящая работа для девушки из семьи среднего класса в Северном Лондоне. О такой работе можно было рассказывать на банкетах и вечеринках. Я хотела находиться в гуще жизни, но не подвергать себя риску пребывания в центре внимания. Я предпочитала быть мудрым судией, а не оцениваемой звездой. «Эм работает в Sunday Times! – с гордостью сообщала мама своим подругам. – Эм стала старшим редактором в Evening Standard Magazine. Она будет заместителем главного редактора в модном журнале!»
Вообще-то я слишком быстро отвлекалась и была слишком неорганизованной, чтобы достичь высот в офисе, главная задача которого заключалась в предоставлении информации на регулярной основе. Я изо всех сил старалась сосредоточиться, пыталась использовать чувство юмора и остроумие, но более всего в работе меня привлекала бурная светская жизнь.
На некоторых работах приходится притворяться, что пьешь шампанское, хотя зарплаты хватает лишь на просекко по скидке. Как и мои родители, в молодости я весьма вольно обращалась с деньгами. В моей машине вечно валялись неоплаченные штрафы за парковку, а коричневые конверты я считала слишком сложной для понимания информацией. Но когда работаешь в журнале, порой приходится погружаться в притворный мир – и если не проявить осторожности, начинаешь забывать, что это не твой мир.
Рекламщики и модные бренды хотят, чтобы ты вечно хвалил их продукты, поэтому они тебя балуют. Они отправляют тебя первым классом на модные показы и приемы в честь запуска новых духов. Тебя селят в отеле «Беверли Хиллз», предоставляют машину с водителем и оставляют в номере подарки с увлажняющими средствами по триста фунтов за тюбик.
А в обмен на все это ты соглашаешься играть роль безупречной, фантастической гостьи. Героини романа «Дьявол носит Прада». Ты носишь взятые напрокат костюмы от Шанель и учишься уклоняться от официантов, разносящих бокалы с красным вином. Ты принимаешь комплименты своей сумочке от Луи Виттон, которую тоже взяла напрокат, потому что лейбл хочет, чтобы ты демонстрировала его марку повсюду. А когда приносят счет за ужин, ты медленно тянешься за своей карточкой, зная, что сразу же услышишь протесты. И это удобно, потому что именно такую сумму муниципального налога тебе нужно заплатить лондонскому округу Харингей.
Иногда ты летишь в Черногорию на частном самолете с самым высокооплачиваемым манекенщиком мира Дэвидом Ганди. И ты проникаешься к нему симпатией за то, что он не хмыкает, когда в проход выпадает карточка твоего проездного в метро. И ты благодарна вышколенному гостиничному персоналу, который не выселяет тебя, обнаружив в номере нечто не совсем дозволенное.
Такая работа связана с регулярными и безвредными моментами притворства. Которые не имеют ничего общего с твоей настоящей жизнью. Но чтобы ценить это, нужно иметь нечто прочное, к чему можно возвращаться. Нужна реальная жизнь, которая ждет тебя дома. Мои коллеги, по большей части, умели справляться с этими необычными моментами, складывая их в коробку с надписью «Безумная жизнь». Но я часто не умела от них отвлечься. Жизнь, к которой я возвращалась, казалась пустой. Я не понимала, где кончается та фальшивая, модная личность и начинаюсь настоящая я. Я испытывала ревность к притворной себе, которая всегда говорила правильные вещи и носила правильную одежду. Я знала, что не могу считать себя ни счастливой, ни реализовавшейся, но мне не хватало смелости думать о той жизни, которой я всегда хотела.
А потом я познакомилась с комиком Фрэнком Скиннером.
Фрэнк был постоянным членом нашей банды у Россов. Он всегда мне нравился – когда Фрэнк появлялся, казалось, что кто-то подбросил в воздух горсть блестящих конфетти. Он недавно съехался со своей подружкой Кэти, и мы трое стали близкими друзьями. Я частенько заглядывала к ним домой, мы заказывали суши, пили чай и болтали до поздней ночи. А еще мы смотрели самые дурацкие передачи по телевизору.
– КЭТ! – кричал Фрэнк. – Выходи из туалета! Ты пропустишь «Пса – охотника за головами»!
Фрэнк дал мне жесткий, но полезный романтический совет: «Невозможно остаться другом тому, чьи гениталии ты видел». И жизненный совет. Иногда я чувствовала, что он намекает на потенциал, который мне нужно было, набравшись смелости, открыть в себе. «Ты не представляешь, сколько прекрасного таится за пределами нашей зоны комфорта», – таинственно сказал он мне однажды.
Я никак не ожидала получить от него электронное письмо – но однажды утром получила его. Он предложил мне вместе с ним вести шоу на радио. Прилив гордости мгновенно сменился абсолютной паникой. Он совершенно неправильно меня понял. В фокусе я оказалась совершенно случайно – мне это вовсе не было нужно. Я была странствующим игроком, который вплетался в ту или другую историю, демонстрируя свое обаяние.
Я боялась стать человеком, каких мама однажды назвала «страшными показушниками». Эту фразу я увидела в письме, отправленном ею бабушке. (Меня трудно было назвать «страшной» – я скорее была заслуженной и достойной показушницей.)
Но устоять перед цунами энтузиазма Фрэнка было просто невозможно.
Поначалу я вела себя отвратительно, избрав для себя роль статусного лондонского сноба. Но Фрэнк постепенно помог мне избавиться от наносного и стать более похожей на себя. «Не считай, что ты должна скрывать свой интеллект, – говорил он. – Не нужно рассказывать мне все заранее, иначе я не смогу реагировать естественно». Эта программа стала настоящими курсами экстремального вождения в актерском мастерстве. Но не только – в жизни тоже.
Бесстрашная честность Фрэнка проявлялась не только на радио, но и в повседневной жизни. Он никогда не пытался сгладить суровую правду, не пытался скрыть не самые приглядные аспекты человечности. «Можно всю жизнь пытаться стать популярным, – часто говорил он. – Но тогда количество пришедших на твои похороны будет определять, главным образом, погода». Во многих отношениях Фрэнк был полной моей противоположностью. Он всегда отстаивал свои убеждения, не думая о том, что подумают или почувствуют другие. И он говорил о том, что нужно «формировать мир, не позволяя ему формировать тебя».
Субботнее утреннее шоу на радио «Абсолют» стало символом важного события в моей жизни. Здесь я могла хотя бы на время скинуть с себя маску и перестать быть «страшной показушницей». У меня сложились прекрасные отношения с еще одним участником нашей программы – талантливым стендап-комиком Гаретом Ричардсом, а затем с пришедшим ему на смену Аланом Кокрейном. Близкой подругой мне стала наш продюсер, Дейзи. После программы мы долго болтали, а по вечерам кидались в приключения, которые обеспечивал нам этот новый мир. В этом мире неспособность сливаться с окружением считалась достоинством. Даже мама нарушила привычный распорядок дня и стала заводить по субботам будильник на восемь часов утра, чтобы послушать мою программу.
Мама изменилась. Она стала вставать до полудня, отказалась от кредиток, сменила «Хэрродс» на обычный супермаркет «Сейнсбери». На получаемых ею счетах перестала красоваться угрожающая надпись: «ОБРАТИТЕ ВНИМАНИЕ!» Теперь на них появились уважительные слова: «Благодарим за раннюю оплату». Она сжилась с ролью бабушки, завела дневник «Высказывания Мими» и стала варить своей семье с собакой яйца к чаю. Дальние странствия, горы неоплаченных счетов, бесцельное существование – все это осталось в прошлом. Теперь я понимала, что это никогда ее не привлекало. Она просто прыгнула на корабль к человеку, который не собирался брать с собой пассажиров.
Но удивительным образом она свыклась с ролью организатора, которую играла для нашего отца. Она по-прежнему писала за него письма в налоговую службу и помогала успокаивать разъяренных кредиторов. Несмотря на то, что каждую неделю ее навещал Джон.
– Как ты думаешь, не связана ли твоя зависимость от папы с детством, проведенным в семье алкоголика? – однажды довольно нечутко спросила я.
– Полагаю, доброту можно описать и так тоже! – ответила она, и я почувствовала, что она обиделась.
Я чувствовала, что она борется за себя, когда мы с Рэйч стали жить самостоятельно. Однажды, когда Рэйч решила отметить день рождения с друзьями в баре вместо традиционного обеда у мамы, мама позвонила мне в слезах и заявила, что сидит в машине возле этого бара. «Я должна знать, где моя дочь проводит день рождения». Ей было грустно, когда мы что-то делали без нее.
Она прикладывала огромные усилия, чтобы заманить отца в ресторан на семейный обед. О «семье» она всегда говорила с легким надрывом. Мы все вместе устраивали представления для его родственников и друзей, приезжавших в Англию. Он рассказывал забавные истории и посмеивался над смешными оговорками Мими. Папа никогда не относился к числу тех отцов, у которых можно спросить дорогу или совет по ипотеке. Он по-прежнему надолго пропадал, когда в его жизни появлялась новая женщина, и вечно не мог сказать правду. Но зато он очень точно понимал психологию неверного бойфренда. И мог точно сказать, в каком санатории провел последние дни Кафка, – не самая полезная информация.
Он придерживал двери для своих образованных, изысканно одетых подружек-брюнеток и иногда знакомил их с нами. Сначала он встречался с довольно властной француженкой, потом с актрисой, слишком напористой, чтобы эти отношения продлились долго. Потом у него был роман с вдовой Ричарда Бёртона, Салли, которая ввела его в свой экзотический мир, где дамам приносили меню без цен. «Он пытается ей соответствовать», – вздохнула мама, когда он как-то раз появился у нас в новой машине, с золотой кредиткой и в итальянском шелковом галстуке.
Потом папа встречался с вдовой, с которой познакомился через брачное агентство.
– Он требовал, чтобы она назвала свою собаку Платоном, – сказала Рэйч.
– Ну а как еще? – засмеялась я.
Странно было думать, что даже мой папа, семейная жизнь которому была противна, хочет получить что-то, напоминающее жизнь семей с собаками.
С возрастом моя любовь к собакам не прошла. Я без конца мучила друзей своими «планами». Все знали, что я мечтаю о доме с камином и шоколадном лабрадоре. Мне дарили огромные глянцевые альбомы «Мир собак» – мое собачье порно. На улицах я останавливалась, чтобы приласкать чужих терьеров.
– Ну, пожалуй, мы пойдем, – обычно говорили хозяева, словно сбегая из кафе, где приходится пить кофе с назойливой подругой.
Но каждый раз, когда можно было бы завести собаку, я трусила. Слишком много причин было для того, чтобы ничего не получилось. Кто будет присматривать за собакой, когда я на работе? А вдруг мне попадется собака с плохим характером? А что скажут соседи, если она будет лаять? А вдруг она умрет?
Конечно, истинной причины, по которой я не заводила собаку, я никому не раскрывала. На самом деле я считала себя недостаточно хорошей, чтобы брать на себя ответственность за кого-либо.
Иногда мы с мамой и Рэйч отправлялись на прогулку в лес вместе с Гигглом. Мы останавливались, чтобы поболтать с другими хозяевами собак, видели радость на лицах детей, когда они гладили его по голове. Меня радовал восторг Гиггла, открывающего для себя окружающий мир.
Через двенадцать месяцев у Рэйч родилась вторая дочь, Берти. Фильм Ричарда Кертиса наконец-то подошел к радостному, теплому завершению.
А потом случилось нечто ужасное.
