Мы стоим в гавани, когда запыхавшийся Бьёрн показывается на проселочной дороге.

Он бежит так, словно за ним гонятся волки. Длинные крепкие ноги поднимают клубы дорожной пыли. Лицо все пунцовое, рыжие волосы стоят дыбом.

– Мы тут! – кричит Стина и машет руками в звенящих браслетах.

Мы бежим ему навстречу. Бьёрн бросается Стине на шею и тяжело пыхтит.

Стина начинает его ругать:

– Я же тебе сказала с ней не ехать, почему ты никогда меня не слушаешь? Сколько раз мне повторять…

– Но… – выдыхает Бьёрн. – Так бы я не узнал, где она живет. Она сказала, что поедет за покупками, если я не хочу сходить поздороваться с Юнасом.

– А что с твоим лицом? Ты весь в крови.

– Давай дадим ему перевести дыхание, – предлагаю я и протягиваю юноше бутылку с водой.

Он хватает ее и опустошает в один прием. Потом наклоняется вперед, опирается на бедра и сплевывает на гравий.

– Все верно, – говорит он, выпрямляясь. – У нее сын-инвалид. Я его видел. Даже сфотографировал. Это он меня поцарапал. Не знаю почему, он вроде без сознания. Но эта Ракель странная. Она пыталась помешать мне сбежать.

– Боже мой! – восклицает Стина и прижимает руки ко рту.

– Ничего страшного, – отмахивается Бьёрн. – Я убежал. Бежал километра три. Но я боялся, что она поедет за мной на машине, и бежал по лесу вдоль дороги. Устал как собака. Попробуйте бежать по лесу – узнаете, что это такое.

Стина закатывает глаза и качает головой.

– Почему ты никогда не слушаешь, что тебе говорят? Как возможно, что ты с твоими хорошими оценками не способен выполнить простейшие наказы? Так можно решить, что ты совсем недоумок.

– Можно посмотреть фото? – спрашиваю я.

– Конечно, – отвечает Бьёрн, достает мобильный, набирает код и протягивает мне телефон.

Я смотрю на снимок.

Юноша в больничной койке. Лицо в тени, черты не разобрать. Худой, даже истощенный. Лицо опухшее, все в царапинах. Рука поверх покрывала и на запястье…

Господи!

На запястье браслет.

Я увеличиваю кончиками пальцев изображение. Вижу бусинки, угадываю буквы.

Никаких сомнений.

На нем браслет, который мне сделал Самуэль.

– Покажи мне, где она живет, – шепчу я.

– Нет, – заявляет Стина. – Мы идем в полицию.

– Может, позвоним в полицию? – предлагает Бьёрн.

– Да, – говорю я, – но потом мы едем к этой Ракель. Она знает, где Самуэль.

Спустя полчаса я стою перед домом Ракель и разглядываю белые стены и зеленые ставни.

Стина и Бьёрн поехали на встречу с полицейским, с которым мы только что говорили.

Забор странный, точнее, его высота. Он достает мне до груди.

Зачем строить такой высокий забор вокруг дачного дома в спокойной округе, куда полицию вызывают только снять кошек с дерева.

Кого он не впускает?

Точнее, не выпускает? Кого держат в этом доме, как скотину в хлеву?

От этой мысли у меня мурашки бегут по коже. Перед глазами появляется лицо Самуэля.

– Я тебя предала, – шепчу я. – Это я во всем виновата. Когда ты просил меня о помощи, я только и делала, что молилась и потчевала тебя рыбьим жиром. Я больше так не буду. Я заберу тебя домой и буду о тебе заботиться.

Мобильный вибрирует. Я читаю сообщение от полицейского по имени Манфред.

То, что он рассказал мне по телефону, самое странное и ужасное, что я слышала в своей жизни. Не верится, что все это может быть правдой.

Но зачем ему это выдумывать?

Я вспоминаю грустные строчки из стихотворения, которое читала так много раз, что знаю теперь наизусть.

Ракель написала эти строки. И она или ее приспешник причастны к преступлениям.

Лев.

Я думаю.

Что-то не так.

Во-первых, сын Ракель не мертв, я видела его на снимках.

Во-вторых, Ракель и Иона – еврейские имена. А Лео – латинское. И к тому же, чтобы превратить Улле в Лео, нужно поменять и отбросить буквы.

Как-то это странно.

Я хорошо знаю Библию, и потому мне эта связь кажется странной. Но полицейским экспертам виднее.

Почему меня смущает их толкование?

Лев и ягненок.

Ягненок и лев.

Перед глазами встает самодовольное лицо пастора. Он стоит в доме для собраний перед картинами, изображающими сцены из Священного Писания.

Я поеживаюсь, несмотря на жару, и топаю ногой, расстроенная, что ничего не понимаю.

Читаю сообщение еще раз.

Там написано, что нам нельзя ни входить, ни приближаться к дому, где живет Ракель. Мы должны ожидать прибытия полиции в Стувшере.

Я выпускаю мобильный. Он шлепается в траву. Носовые платки, которые были у меня в руке, подхватывает ветер и несет прочь, пока они не цепляются за сухой кустарник у обочины.

Поворачиваюсь и начинаю идти к дому.

К черту церковь и Библию, думаю я.

К черту пастора и собрание.

К черту отца и его ложь.

К черту полицию, которая не дает мне искать моего сына.

– Я иду, Самуэль, – шепчу я. – Плевать, что они говорят. Ты ждал достаточно. Я иду к тебе.