Я бегу под дождем прочь от дома Ракель. Мокрая трава на лужайке засасывает подошвы кед, словно стараясь меня удержать.

Все, что я хочу, это быть далеко отсюда.

Далеко от дома на скале, далеко от Ракель, от Юнаса, воняющего мочой и пускающего слюни. Далеко от прихожей, в которой пахнет мылом и хлоркой, где на полу еще остались темные пятна от крови Игоря. Далеко от тонких летних блузок Ракель, подчеркивающих грудь, и запаха блинчиков.

Ракель прилегла отдохнуть, и я воспользовался этим, чтобы ускользнуть. Не думаю, что мама все еще ждет меня в гавани, но лучше проверить. А если она там, то обратно я уже не вернусь.

Закрываю калитку и иду к дороге.

Мотоцикл переставлен.

Я припарковал его рядом с машиной, но теперь он стоит на обочине.

Видимо, Игорь его переставил.

Наверно, это он выдал мое укрытие. Он и мама, за которой Игорь следил до самого Стувшера.

Нужно было спрятать его получше.

Я игнорирую голос в голове, завожу мотоцикл и прибавляю газу. Мокрые джинсы, которые я застирал, прилипли к бедрам. Доехав до моста, останавливаюсь перевести дух. Голова по-прежнему болит, к горлу подступает тошнота.

Поставив мотоцикл у обочины, спускаюсь к воде. Стягиваю рюкзак и ложусь животом на круглый влажный камень. Зачерпываю руками морскую воду и споласкиваю лицо. Соль обжигает разбитый нос.

Переворачиваюсь на спину и лежу без движения, подставив лицо под дождь.

Что, черт возьми, мне теперь делать? Что делают, когда случайно убивают кого-то? Что мне делать, если мама не в Стувшере?

Ехать домой в Фруэнген?

Перекантоваться у приятеля?

Нельзя знать наверняка, но похоже, что Игорь приехал в Стувшер один. Иначе Мальте и другие уже бы меня нашли. Может, решил, что я настолько никчемен, что он и один справится. Или ненавидел меня так сильно, что хотел прикончить собственными руками. В любом случае лучше не высовываться.

Достаю мобильный и включаю.

Мама прислала пять сообщений. В первом она пишет, что она на пристани, во втором спрашивает, где я, а в трех последних – злится.

Выключаю мобильный и возвращаюсь к мотоциклу.

Может, она все еще в гавани. Может, ждет меня.

Но когда я прибываю в Стувшер, на пристани пусто. На парковке тоже пусто. Я бегу под дождем к магазину и заглядываю в окно.

Закрыто.

Бегу к бару. Заглядываю в окно. Мамы нигде не видно.

Меня опять тошнит.

На подкашивающихся ногах выхожу на пристань и сажусь на скамейку. Дует сильный ветер. Волны бьются о скалы, образуя белую пену.

Ерунда. Конечно, мне есть куда бежать.

Слезы льются из глаз. Текут по щекам, смешиваясь с морской водой и дождем. Проникают в рот, спускаются по горлу.

Мерзкий голос в голове прав.

Даже смотайся я в Таиланд, Марбелью или Майами, я все равно останусь ничтожеством. Мне лучше просто исчезнуть. Прыгнуть в море.

Но…

Мама этого не переживет. Она не мыслит своей жизни без меня. Я не могу так с ней поступить.

Дождь усиливается. Серая пелена заслоняет видимость. Море, маяк, скалы – все кажется смазанным. Издалека доносятся раскаты грома.

Я думаю о всех, кого я предал.

Вижу.

Впервые в жизни я вижу, сколько неприятностей я доставил людям. Я не хотел. Я никогда не хотел никому причинить зла. Никогда не хотел быть придурком, доставляющим своим близким одни огорчения.

Я хотел быть хорошим, правда хотел. Хотел, чтобы мама мной гордилась. Хотел быть сыном, на которого можно положиться.

Что меня останавливает?

Смотрю на воду. Поднимаюсь, открываю рюкзак и достаю бутылочки с фентанилом.

Они глухо позвякивают в руках.

Смертельный наркотик — так его называет бульварная пресса.

Я решительно замахиваюсь и швыряю бутылочки одну за одной далеко в море. Потом поворачиваюсь и иду к мотоциклу.

Проходя мимо урны, останавливаюсь и кидаю паспорт и кредитку Улле в урну, полную пустых банок, памперсов и мешочков с собачьим говном.

Нужно навести порядок в моей жизни. И сначала нужно вернуться к Ракель, которая спасла мне жизнь.

Нельзя оставлять ее там одну с Юнасом. Это неправильно.

Нет, я поеду назад, уволюсь и буду помогать ей, пока она не найдет мне замену. Может, мы все-таки пойдем вместе в полицию и расскажем, что произошло с Игорем.

И я куплю ей тот велосипедный замок с заправки, который она просила. Так будет правильно.

И в эту секунду происходит что-то странное. Тяжесть в груди исчезает, голос в голове затихает. Становится легче дышать, напряжение пропадает.

Я иду заводить мотоцикл, но что-то красное за магазином привлекает мое внимание.

Подхожу ближе и вижу, что это автомобиль мамы, припаркованный во дворе.

В машине пусто. Стекло со стороны водителя опущено на сантиметр. В машине нет кондиционера: мама часто ездит с открытыми окнами.

Я задумываюсь.

Если мама попала под дождь в Стувшере, то логично было бы спрятаться в магазине или в баре, или пересидеть в машине.

Или она оставила машину и вернулась домой на общественном транспорте?

За последние полгода эта тачка ломалась три раза. Однажды маме пришлось ехать на автобусе аж из Норртэлье.

Так что такой вариант возможен, но маловероятен.

Может, она прячется где-то под деревом, но я не хочу искать ее по всему Стувшеру на случай, если парни Игоря где-то рядом.

Может, лучше назначить новое время встречи где-то поблизости.

Я смотрю на открытое окно и думаю. Потом открываю рюкзак, достаю бумагу из кармана джинсов и разворачиваю.

Это больное стихотворение Улле.

Читаю последнюю строфу.

Под стихом достаточно места. Я опускаюсь на корточки, достаю ручку, кладу лист на коленку и начинаю писать.

К тому времени, как я паркую мотоцикл рядом с машиной Ракель, дождь почти кончился.

На дороге образовались глубокие лужи. Высокую траву прибило дождем к земле. Она лежит мягкими волнами, как свежевымытые волосы.

Дом имеет тот же идиллический вид, что и раньше. Трудно представить, что тут кого-то забили до смерти чугунным ягненком.

Я поеживаюсь при воспоминании о том, как Игорь заламывал мне руки, как бил меня головой об пол. Я инстинктивно подношу руку к лицу и ощупываю распухший нос.

По крайней мере, я могу нормально дышать.

Снова раздается удар грома, и я оборачиваюсь. Темно-фиолетовые тучи медленно плывут по небу, направляясь к Стокгольму.

Я подхожу к дому, достаю ключ и открываю.

Ягненок стоит на прежнем месте у стены. Слабый свет лампы освещает прихожую. Пахнет чистящими средствами и хлоркой.

Снимаю кеды и тонкую куртку, которую одолжил из гардероба Улле. И достаю велосипедный замок.

Он представляет собой длинную черную цепь, покрытую красной пластмассой. Кассир заверил меня, что это лучшая из всех представленных у них моделей. Видимо, его не так легко перепилить или перерезать, как другие замки.

В комнате Юнаса раздаются шаги, и в дверях появляется Ракель.

Она бледная, глаза красные и опухшие.

– Самуэль! – шепчет она.

Подходит ко мне и сжимает в объятиях.

– Я ездил за покупками, – говорю я.

У нее теплая кожа. Длинные волосы щекочут мне руку. Я слышу ее сердцебиение – быстрое и легкое, как у птички. Чувствую, как грудь вздымается от каждого вздоха.

Это и возбуждает, и трогает до слез.

– Юнас… – шепчет она и гладит меня по волосам.

– Что? – удивляюсь я и пытаюсь высвободиться.

Она разжимает объятия и берет мои руки в свои. Заглядывает мне в глаза. Я еще не видел ее такой серьезной.

– Пойдем! – шепчет она едва слышно.

– Я купил велосипедный замок, – бормочу я, показывая красный замок.

Ракель останавливается и недоуменно смотрит на меня.

Я тотчас жалею о своих словах.

Какой же я дурак. Испортил этот волшебный момент болтовней о чертовом замке, до которого никому нет дела.

Она берет замок, взвешивает в руке, словно думая о чем-то, кладет на кухонную стойку и идет в комнату Юнаса.

– Спасибо, – бросает она через плечо.

Я следую за ней.

В комнате темно. Одинокая свеча горит на столике рядом с розой. Язычок пламени подрагивает на сквозняке. Мы садимся. Ракель – на стул, я – на кресло.

Одинокие капли дождя постукивают по окну.

Ракель сидит, сцепив руки на коленях в замок. Взгляд ее прикован к Юнасу.

Я смотрю на нее, на свечу, на зомби-Юнаса, неподвижно лежащего в кровати. Кожа у него прозрачная, рот приоткрыт в безмолвном крике.

– Какая ирония, что мы окрестили его Юнасом, – шепчет Ракель.

– Да?

– Ты знаешь историю о пророке Ионе и ките?

– Да, – отвечаю я коротко, у меня нет никакого желания рассказывать о том, как в детстве мама заставляла меня ходить в библейскую школу.

Ракель бросает на меня короткий взгляд.

– Мой отец был священником, – говорит она. – Я знаю все библейские истории. Как бы то ни было. Иона бежал от Господа и попал в жестокий шторм в море. Он сказал морякам выбросить его за борт, ибо это он разгневал Господа. Они так и сделали. Иону проглотил кит. Или, если верить старым переводам, просто рыба. Трое суток он провел в утробе кита. Он молился Богу, и под конец кит выплюнул его на сушу.

– Ага, – произношу я, гадая, к чему она все это рассказывает.

– Когда Юнас заболел, я подумала, что он будто заперт в утробе кита. Он не мог общаться, был изолирован от мира, как зародыш в утробе матери.

Я молчу.

– Как я молилась, – продолжает Ракель. – Но Бог не выполнял Свою часть сделки. Юнас никак не просыпался. Оставался внутри кита. Но я заботилась о нем. Была рядом. Он был единственным, что у меня осталось. Господь должен был это знать. Понимаешь?

Ракель встает и идет ко мне. Встает за креслом и кладет руки мне на плечи.

Я все еще ничего не понимаю.

Совсем ничего.

– Мне так жаль, – шепчет она. Ее пальцы больно впиваются мне в плечи.

Я оборачиваюсь и смотрю на нее. Но ее взгляд устремлен на Юнаса.

И вдруг понимаю.

Юнас.

Внутренности скручивает узлом. В ушах шумит. Стены надвигаются на меня, грозя расплющить. Стук капель по подоконнику оглушает.

Он не дышит.

Зомби-Юнас не дышит.