«Ma si, точность здесь относительная, vero».

На площади Святого Марка Симон и Байяр только что нос к носу столкнулись с Умберто Эко. Решительно, все как будто сговорились встретиться в Венеции. Во всем, что похоже на совпадение, Симон теперь видит знак: может статься, вся его жизнь – придуманный кем-то роман, и эта паранойя ослабляет его способность к анализу, мешает задаться вопросом о возможных и истинных причинах появления Эко здесь и сейчас.

В лагуне пестрая россыпь лодок, лавирующих в жизнерадостной суете, создаваемой ударами бортов друг о друга, пальбой и восклицаниями участников действа.

«Это реконструкция битвы при Лепанто». Эко вынужден перекрикивать грохот канонады и виваты толпы.

Год назад, когда возобновленный карнавал проводился во второй раз, среди прочих цветистых зрелищ, здесь решили устраивать историческую реконструкцию: Священная лига, выступающая вслед за венецианским флотом вместе с Непобедимой армадой и папскими войсками против турок Селима II Пьяницы, сына Сулеймана Великолепного.

«Видите тот большой корабль? Это копия „Буцентавра“, судна, на борту которого каждый год в праздник Вознесения дож совершал sposalizio del mare, обручение с морем, бросая золотое кольцо в Адриатику. Парадное судно было предназначено никак не для войны. Его выводили для официальных церемоний, но оно не покидало лагуну, и здесь ему делать нечего, поскольку предполагается, что это Лепантский залив 7 октября 1571 года».

Симон толком не слушает. Он направляется к набережной, зачарованный танцем новодельных галер и раскрашенных лодок. Но когда он хочет пройти между двух колонн, словно обрамляющих незримые двери, Эко его останавливает: «Aspetta!»

Венецианцы не проходят между colonne di San Marco – говорят, это приносит несчастье: там республика казнила приговоренных к смерти, а затем подвешивала трупы за ноги.

На вершине колонн Симон замечает крылатого льва и святого Теодора, поражающего крокодила. Буркнув: «Я не венецианец», он переступает невидимый порог, чтобы подойти к воде.

И тогда видит… Нет, не театрализованное шоу с китчевым душком, не лодки, переделанные под боевые корабли, с людьми в праздничных костюмах. А столкновение армий: шесть галеасов, выдвинутых в море, плавучие крепости, уничтожающие все вокруг; двести галер под желтым стягом, распределенных на левом фланге и подчиненных генеральному проведитору Венеции Агостино Барбариго, который погибнет в начале битвы, когда стрела угодит ему в глаз; правым флангом под зеленым стягом управляет боязливый генуэзец Джанандреа Дориа, скованный ловкими маневрами неуловимого Улуч Али (он же Али Обращенный, Али Кривой, Али Вероотступник, калабриец по рождению и алжирский бей); по центру, под синим стягом, высшее командование: дон Хуан Австрийский от Испании, а с ним – Колонна, поставленный над папскими галерами, и Себастьяно Веньер, ему семьдесят пять, у него седая грозная борода, он будущий венецианский дож, которого Хуан после случая с испанским капитаном не удостаивает ни словом, ни взглядом. В арьергарде, если вдруг все повернется к худшему, маркиз Санта-Крус, под белым стягом. Против них – турецкий флот, которым командует Али Моэдзин, капудан-паша, со своими янычарами и пиратами.

На борту галеры «Ла Маркеза» больной, в лихорадке, лейтенант Мигель де Сервантес, которому предписано лежать в трюме, но он хочет драться и умоляет капитана: что о нем скажут, если он не примет участие в крупнейшем морском сражении всех времен?

На том и сошлись, и, пока галеры сталкиваются и таранят друг друга, а солдаты в упор перестреливаются из аркебуз и лезут на абордаж, он дерется как лев и среди разбушевавшихся вод, в буре войны, рубит турок, как стаю тунцов, получает из аркебузы в грудь и в левую руку, но все равно дерется, и вскоре победа христиан уже не вызывает сомнений, голова капудан-паши насажена на мачту флагманского корабля, а у него, Мигеля де Сервантеса, доблестного лейтенанта под началом капитана Диего де Урбино, левая рука отнялась в битве, а может, это хирурги напортачили.

Как бы то ни было, отныне у него будет прозвище Однорукий из Лепанто; некоторые станут насмехаться над его увечьем, это будет обидно, будет ранить душу, и потому он специально скажет в прологе ко второму тому «Дон Кихота»: «Как будто я получил увечье где-нибудь в таверне, а не во время величайшего из событий, какие когда-либо происходили в век минувший и в век нынешний и вряд ли произойдут в век грядущий».

В толпе туристов и масок Симона тоже словно лихорадит, и когда кто-то похлопывает его по плечу, он ожидает, что перед ним сейчас явятся дож Альвизе Мочениго и Совет десяти в полном составе вместе с тремя государственными инквизиторами, чтобы восславить блестящую победу венецианского льва и христианства, но это всего лишь Умберто Эко, который с доброй улыбкой замечает: «Некоторые пускались на поиски единорогов, но им только носороги попадались».