С Надей в Париже

История мужчины с маленькой девочкой в чужом городе, в чужой стране… (Нужно придумать обстоятельства, по которым они оказались здесь, – иные, чем у меня и у Нади.)

Постепенное постижение мира дочерью. Постепенное постижение мира им через девочку.

* * *

Оба заболели. Он ее растирает, а она его. Ползает по нему, как чистильщик по паркету, и усердно трет.

* * *

Надя:

– Жалко: когда я вырасту, ты будешь уже старенький… а то ты бы на меня посмотрел бы…

* * *

Надя и детский набор женских украшений.

* * *

Занимаюсь гимнастикой внизу. Звонит портье: «Ваша маленькая дочь из мини-бара достала бутылочки с алкоголем, открыла и все перепробовала…»

Прибегаю – Наденька уже плыве-ет, веселая и сонная…

Она-то думала, в этих маленьких бутылочках – и вино игрушечное, детское!

* * *

Надя в ресторане, уныло над тарелкой: «И зачем я только сюда приехала, чтобы ты из меня человека делал».

* * *

Вечеринка в Париже. Бедные молодые артисты. Танцы под мексиканскую музыку…

Маленькая девочка в дверях смотрит, как ее папа с кем-то танцует. Смотрит глубоко и внимательно. Потом аплодирует со значением.

Потом совершенно пьяного папашу в шарфе на голове ведет за руку по улицам домой, ибо только она уже помнит дорогу.

* * *

Она просыпается, смотрит. Папаша приоткрывает глаза. С ужасом переводит свой взгляд в направлении гневного взгляда дочки – на кого-то, лежащего рядом.

Объяснение с дочкой, пока дама спит.

* * *

Надя в «битой» дубленке у Риццоли. Не хочет снимать перед глазами риццолевских «дам» свою шубу.

– Надя, почему?

– Ну, ты же знаешь, там еще хуже.

* * *

Пьяный папаша забыл ее в машине. Швейцар сжалился и устроил ее ночевать в гараж. Там она и проснулась.

* * *

Чистка зубов вдвоем перед зеркалом в ванной. Маленькая вся, с головы до ножек, – в зеркале, со щеткой во рту. Он – рядом, и тоже со щеткой, учит ее чистить зубы. Она обезьянкой повторяет.

* * *

В магазине, когда я покупал ей одежду, неожиданно сказала:

– Хватит.

– Почему?

– Ну, я же вырасту…

Потом, когда уже переоделась и я собирался наконец эту дубленку выбросить, вцепилась в нее изо всех сил.

– Ну она ведь уже не нужна. У тебя же есть все новое.

– Нет!

– Почему?

– У меня же тоже будут дети.

* * *

Просит милостыню в метро, пока отец болеет. Что-то насобирала, что-то ему принесла. А он все не может понять, откуда деньги.

Потом проследил и устроил истерику прямо в метро.

* * *

История под названием «Квас». Американский полицейский, которого отправили на пенсию, послан в Москву в качестве консультанта. В Москве – такой же, отправленный на пенсию. Они встречаются, когда наш получает расчет и роняет 20 коп. В поисках монетки ползает по полу, его оттуда гонят, ведь «иностранец приехал!».

– Какой там иностранец, когда у меня 20 копеек закатились?!

Короче, американец замечает нашего. То ли сами познакомились, то ли еще как-то… В результате они вдвоем должны провести какую-то сумасшедшую операцию, которую, как выясняется, очень сложно осуществить.

А параллельно идет знакомство американца с Россией, со всеми ее чудесами.

Хотят водку купить – негде. Останавливают машину возле «Кваса». Наш выходит. Через две минуты выходит с водкой. Так для американца слово «квас» стало синонимом водки.

* * *

Совершенно сказочная может быть история о том, как два человека, не говорящие на одном языке, могут быть едины и понимаемы друг другом в борьбе с общим злом. Это история о том, что зло всегда зло, вне зависимости от социальной структуры, а добро – всегда добро.

* * *

Трогательная история двух «старых псов», выкинутых за борт, но живучих и вообще «мужиков» до конца.

Самое ужасное в работе и рабочих отношениях, да и не только в рабочих, это превышение, нарушение уровня компетенции.

* * *

Замечательно, если американец постоянно наталкивается на неисполнение русскими своих же законов. «Здесь все не так, как должно быть!» Он может даже напиться от отчаяния.

* * *

И как же только могло прийти в голову применять материалистическую теорию Карла Маркса в такой религиозной стране, как Россия! Как можно было европейскую культуру рационализма внедрять в совершенно чуждую ей русскую почву? И самое главное: как Россия могла с таким отчаянным вдохновением ее принять?

* * *

У Кати Генко на занятиях балетом был аккомпаниатор, который играл на фортепьяно довольно сложные произведения Чайковского, Шопена, но на пюпитре у него все время лежала газета, которую он с увлечением читал.

Отвлекался же от острых репортажей этот старичок, только когда Катя делала прыжки. У нее были большие груди, которые роскошно подпрыгивали, и именно в эти моменты аккомпаниатор на нее смотрел. А она жутко смущалась и проклинала свои груди.

Но и жопа у Кати была тоже российская, поэтому пианист смотрел и на жопу, а Катя проклинала и свою жопу, и этого старичка, и все на свете!.. Потела, краснела, и слезы стояли в глазах.

* * *

Париж. Метро. В тоннеле черный инвалид играет на гитаре. Герой в ужасном настроении сидит в фотоавтомате. Монотонная гитарная «ламбада», монотонно вспыхивает вспышка фотоавтомата, монотонно лезут фотографии. (Это несколько из старого кино, но меня почему-то волнуют фотоавтоматы.)

* * *

Удивительно: монашество вовсе исключает жизнь, целью которой является достижение чего-то, что можно «потрогать руками» (за исключением, скажем, строительства Храма или Монастыря). Но монашество замечательно именно тем, что оно строит жизнь Духовную. Молитвы и послушание – это и есть строительство.

* * *

Смешно. Нам всегда говорили о скромности и аскетизме вождей. Ленин в единственном галстуке, Сталин в кителе, с единственной парой сапог. Говорят, что после смерти Сталина у него не нашли никаких сбережений.

Но что же нужно тому, для кого ничего, кроме неограниченной власти над другими жизнями, не важно? Зачем ему деньги или хороший костюм? Он владеет судьбой любого. И заодно всеми деньгами, домами и костюмами страны. Обыватель же меряет все по своим меркам: «Вот это настоящий вождь! Может иметь 100 костюмов, а у него только один френч». Какой самообман!

* * *

Выход из Галла никому не известного человека, что-то орущего толпе, которая молча на него смотрит, абсолютно не понимая – кто это?..

* * *

Самое ужасное в работе и рабочих отношениях, да и не только в рабочих, это превышение, нарушение уровня компетенции. Ты можешь быть замечательным вторым режиссером или классным аранжировщиком, но ты не должен забывать, что полировать хорошо – это трудная работа, но все же это не самое делание. Хорошо аранжированная музыка лучше звучит, но это не самая музыка, это ее подача. Потрясающе отреставрированный стул – это искусство, но это исполнение, а не создание. Это воссоздание, это хоть и творчество, но все же вторичное. И беда, когда замечательный реставратор начинает без особых на то прав претендовать на роль мебельщика. Нужно, и очень важно, всем оставаться на местах.

* * *

Подъезд сквозь толпу к театру, в котором начинается TV – галла (Италия). Люди липнут к стеклам, колотят руками по крыше, – пытаются понять, кто сидит в глубине машины. Прижатые к стеклам губы и лица.

Замечательно, если в одной из машин едет труп или еще что-то…

Машина медленно катит сквозь ревущую толпу.

«Гнаться» за другими – это естественно; опасно «гнаться» за самим собой.

* * *

Громко поют в ресторане немцы (или шведы). Рядом сидит компания русских. Немцы опасливо поглядывают на них. Один из русских успокоительно кивает певунам: «Пойте, ребята, пойте».

Немцы заканчивают ужин, собираются уходить. Русские их дружно останавливают: «Куда?! Не-ет, пойте, ребята! Сидеть! Пойте дальше!»

* * *

Опять заметил, как охотно люди сплачиваются, понося что-либо и кого-либо. Как губительно объединение в отрицании и как маняще привлекательно.

* * *

В Вашингтонской картинной галерее. Вечером звучит сигнал о том, что галерея закрывается. Полицейские, все в черном и все негры, ужасно похожие друг на друга, ходят по залам, подгоняя посетителей к выходу. Те потихоньку тянутся.

Уже почти при выходе напротив друг друга стоят двое охранников: он и она. Не замечая, что я наблюдаю за ними, он начинает танцевать брейк-данс на мраморном полу, она ему отвечает, максимально растянув в улыбке очень алые, накрашенные губы. За его спиной висит Дюрэр, за ней Рубенс.

* * *

Премьер-министр России (Иван Силаев) в личном самолете играет с министрами в подкидного дурака.

* * *

Министр иностранных дел России, «Нессельроде» (Андрей Козырев), ходит по самолету в носках и первый снимает пиджак, чтобы примерить халявную куртку. Обожает сырники и анекдоты. Всегда иронично спокоен и совершенно равнодушен ко всему, что его не касается.

* * *

Вообще, уровень кабинета невероятный! И, что самое чудовищное, что сами они уже ничего не чувствуют вокруг. Не понимают, насколько весь их вид и поведение ужасны, насколько оторваны все их движения от жизни страны, насколько все они мешают!..

* * *

Трогательная комедия. Венеция. Обедневший граф из старинного рода венецианских дожей в своем дворце. Тоска и никаких перспектив. Слуга сообщает, что, кроме двух яиц, на кухне ничего нет. Граф в тоске бродит по комнатам, разглядывая старинные портреты. На одном из них – члены Венецианского Совета времен Венецианского государства. Под ними фамилии, кто есть кто. Что-то забродило в голове графа…

Он открывает телефонную книгу, а до того листает сборник документов тех времен, из которого вдруг понимает, что Венецианская республика распущена незаконно, и Наполеон, вывезший ценности из Венеции, за них не заплатил. Кроме того, граф поднимает документы о том, что испанский король еще не расплатился с Тицианом, который 20 лет писал ему письма с просьбой о компенсации. И так далее. Короче, в телефонной книге наш герой находит фамилии потомков тех дожей – тоже теперь достаточно обнищавших духом и «телом». И, собравшись, они начинают кампанию по возвращению Венеции независимости и компенсации наследникам ее правителей утраченного.

В ролях наследников Марчелло Мастроянни, Витторио Гассман, Филипп Нуаре и т. д. пишут письмо Миттерану, испанскому королю и многим другим.

* * *

Нужно стараться вникнуть в общую архитектонику фильма: соединение ритмов, масштабов, растущий градиент этого соединения.

Понять изнутри красоту этих соединений. Глубину и объемность. Начиная от крупного плана лица и заканчивая последней мухой или звоном комарика.

(«Урга»)

* * *

Смерть барана: это безобразно и аморально на экране, если это средство, но возможно, если это цель!

* * *

Русская лень – тоже часть нашего менталитета. «Зачем торопиться? Еще успеется». А может быть, это просто жизнь при постоянном ощущении покрова Веры, Надежды и Любви?

Это истреблено почти, но в генах еще сохранилось.

* * *

В «Тайгу»: стрела, попавшая в медведя и пустившая ростки. Медвежья туша с растущим кустом на спине.

* * *

Потом Герой этот куст с наконечником на конце дарит Ей.

* * *

Если сцену можно смотреть и без музыки, то музыку можно ставить.

* * *

Учиться самоограничению. Часто, дойдя до конца, до итога идеи, принимаю совершенно противоположное решение.

Не торопить результат! Пытаться ощутить это целое, к которому идешь, через все его частицы! Через доскональную конкретику! Это принцип.

* * *

Затор. Трафик. Машины. Человеку нужно позвонить. Выйти из машины он не может…

Вдруг оказывается рядом с машиной, в которой есть телефон. Открывает окошко, просит позвонить. Дальше что угодно: они могут так рядом и ехать или что-нибудь совершенно другое, смотря какой разговор по телефону.

Может оказаться, что владелец телефона хорошо знает того, кому звонит герой.

Или владельцу телефона в авто наконец все надоело, он просто оторвал шнур и уехал.

Это может быть любовный разговор, полицейский, с мамой и т. д. Хорошая ситуация с перспективой.

* * *

Илья Ефимович Репин просил похоронить себя – сидящим на стуле перед мольбертом! Во как! Слава Богу, финские власти не разрешили.

Сын его, страстный охотник и, мягко говоря, странноватый человек, в день похорон отца ушел на охоту, принес двух зайцев и хотел положить их на гроб, рядом с цветами. Священник не разрешил. Потом и сын, и дочь Репина очень возмущались тупостью священника, не оценившего этого «романтически-поэтического» желания.

Удивительно по́шло все. Да и живопись самого Репина, искавшего, как он говорил, «потаенного граждански-социального смысла во всем».

Дочь его недурно пела, и он сам делал ей эскизы костюмов, в которых она исполняла арии из опер на художественных вечерах в «Пенатах». Затем, по ритуалу, нужно было долго упрашивать самого Илью Ефимовича почитать его воспоминания, от чего он очень долго отказывался, сетуя на скучность этого занятия, а потом соглашался – благо рукопись «случайно» оказывалась рядом.

После чтения воспоминаний Репин долго сидел молча и смотрел вдаль – как бы устремив взор в прошлое. А все гости молча, с благоговением, его созерцали.

Сын Репина, Юрий Ильич, в вечерах участия не принимал, сидел в стороне и набивал патроны. Страсть его к охоте проявилась даже в том, что он и сыновей своих назвал охотничьими именами – Тай и Дий.

В «Пенатах» никто не здоровался за руку, только кивали головами. Общались с гостями еще и табличками, повсюду висевшими: «Садитесь, где и как хотите», «Если вам не хватило стула, принесите из столовой»… На двери в столовую было написано: «Здесь – столовая».

В столовой стоял круглый стол с приподнятой вращающейся серединой с рукоятками, и тоже надпись: «Каждый берет, что хочет».

Вера Ильинична, затянутая в картонные латы, обклеенные серебряной бумагой, пела «Орлеанскую деву», опираясь на копье. Ей было далеко за сорок. Маленькая и полная. Костюм ей готовил Илья Ефимович лично.

Когда Илья Ефимович читал воспоминания о Париже, Вера Ильинична «для фона» пела «Песенку о сидре». Была соответственно случаю одета вакханкой с гроздьями винограда в распущенных волосах.

Илья Ефимович об импрессионистах: «Живопись талантлива, но тупа по содержанию; ни мысли, ни идеи… Он сидит, она сидит, а какие страсти ее волнуют, о чем она думает – неизвестно».

* * *

Ужасно трогательно: Андрончик в полном изумлении и растерянности раскланивается перед ликующей публикой со сцены «Opera Bastelle» после поставленной им «Пиковой дамы», целует ручки исполнительницам партий Графини и Лизы, а затем совершенно неожиданно целует руку и исполнителю партии Германа. Тот тоже очумел и не знал, что делать.

* * *

«Сострадание и ирония» – это сказал кто-то из французов о французах. Это так, жаль только, что ирония их направлена на других, а сострадание – на себя. (В отличие от россиян.)

* * *

В современном искусстве совершенно утеряно уважение к жизни.

В кинематографе, например, важно теперь только «что» и «как» и совершенно отсутствует необходимость осознания «почему?» и «зачем?». Словно никакой аргументации зрителю уже не требуется! Оттого-то и утеряно сострадание и сочувствие.

В кино убито много тысяч человек, но само явление смерти уже никого не волнует. Важна не сама смерть, а как она пришла – как убили, как зарезали, разорвали, удушили и т. д. И чем изощреннее метод, тем считается лучше художник. Совершенно не важно, за что гибнут люди, за что убивают их и почему!

Необходимо вернуть уважение к человеческой жизни и к жизни вообще. Без этого деградация и нищета духовная совершенно неизбежны.

* * *

NB! «Человек и общество страдают, потому что они потеряли понятие священного. Человек не может жить без самых глубоких ценностей».

(Андре Мальро)

* * *

Замечательно, что в «просвещенном мире» воспитание и вежливость заменили все то, что прежде во всей полноте, совокупности существовало, по крайней мере в России: сострадание, терпение, умение выслушать, чтобы понять, а не потому, что так принято, спрашивать, чтобы услышать ответ, а не чтобы соблюсти формальность.

Занятно, что, отработав некоторое время – положенное, чтобы считаться воспитанным человеком, – от вежливости этой и следа не остается… Далее – стена, за которой властвует только закон.

* * *

Париж. Аэропорт. Ужасающей активности человек. Худой, лысый, с бородкой. Что-то жует, во все вмешивается. Ужасающей активности и всезнайства.

* * *

Из Парижа летела группа детей, видимо, какой-то ансамбль. И, видимо, не москвичи. Руководительница спрашивает у девочки:

– Тебя кто-нибудь встречает?

– Не знаю, может быть, мама или… – и начала перебирать все варианты – всех, кто ее может встретить: там и сестра, и бабушка, и тетя и т. д.

Подумалось: «Какое это счастье, когда вокруг так много тех, кто близок и любит!.. И как печально, что все они постепенно уходят, не обязательно из жизни – от тебя, из твоей жизни».

* * *

Закрытие Московского международного кинофестиваля. Ощущение, что это просто гениально срежиссированный китч.

Янковский в смокинге. Объявляет победителя – и должна пойти музыка. Но музыка не идет. Он повторяет заветную фразу три раза, но ни музыки, ни изображения так и не появляется.

Потом было объявлено, что один из призов поделили такие-то претенденты, но, к сожалению, пока не доставлен дубликат приза. И вот имеющийся в наличии приз принял почему-то работник Канадского посольства, а бедный китайский режиссер стоял на сцене и ждал свой, который наконец-то потащили через зал.

Вместо Изабель Юппер ее приз получала Аньес Варда. Она очень маленького роста, да еще и опустила микрофон. Так что переводчица ее высоченная переводила, стоя практически «раком».

Уходя со сцены с призом, канадский дипломат уронил приз в зал со страшным грохотом. А в это самое время Янковский сообщал о том, что организаторы фестиваля предлагают сделать Москву центром европейских фестивалей.

Забавно, что наши пространные речи стоящим на сцене никто вообще не переводил. Разве что изредка что-то переводила, все время вставая со своего места, Марта Месарош, член жюри.

Уже под занавес появилась Софи Лорен, но едва она начала подниматься на сцену по ступенькам, какой-то му…к подскочил, схватил ее за руку и начал безумно целовать, чуть не стащив со сцены.

Между тем вручение цветов производил юноша в рубашке с засученными рукавами, в серых брюках и кроссовках.

Совершенный паноптикум, а дело все в том, что все пытаемся быть на кого-то похожими, но далее того, что цепляем на шею бабочку, дело не идет. Мы торопимся схватить результат, торопимся скорее судорожно выскочить из собственной шкуры, никак не желая заниматься внутренним своим переустройством и строительством.

* * *

Вспомнил почему-то фразу: «Ночью была гроза…», и колени слабнут. Почему? Сразу возникает сумасшедшее, томящее ощущение чего-то забытого и пронзительного… Мокрого сада утром… Свежести. Запаха кофе из белых чашек на террасе. Монотонного многоголосья летнего русского утра. Нежности к еще спящим близким. Надежды и радости к наступающему дню…

«Ночью была гроза». Это значит – ночью сверкала молния, и дождь шумел по крыше и по саду, и гром грохотал над темным домом и блистающей под молниями рекой… И все не спали и чутко прислушивались, цепенея и крестясь… А теперь утро и длинный летний день впереди.

* * *

Семья Кравченко. Сидят взрослые в большой гостиной.

– Ну хорошо, – говорит бабушка. – Кем же все-таки будет наш Алеша? Давайте так: сейчас он выйдет и войдет, а мы по его виду, осанке и по всем приметам будем думать, кем мог бы быть этот человек?

Мальчик выходит. Некоторое время взрослые сидят. Потом входит Алеша – маленький, худой, в очках. Стоит посреди комнаты, тоскливо глядя в окно.

– Ну, вот кто может быть этот человек? – говорит бабушка. – Писатель?

– Нет, – возражает кто-то. – Писатели не такие.

– Инженер?

– Да какой он инженер?!

И т. д. Потом кто-то произносит слово «архитектор».

– Да! – восклицает бабушка. – Конечно же, он похож на архитектора!

И Алеша Кравченко стал архитектором.

* * *

Интересно, что любое искусство, в котором слишком большое значение имеет форма, недолговечно, быстро стареет.

Стихи Крученых и Кирсанова. Живопись Малевича. Кино Годара…

* * *

Наверное, только мера и качество искренности определяет истину значимости художественного произведения.

* * *

Можно подражать всему, кроме темперамента.

* * *

– Кому ты звонишь?

– Портвейну.

– ???

– Набрал три семерки.

* * *

Есть такая категория женщин: «Запасной игрок».

И у мужчин есть такая категория.

* * *

Так бывает: подарят тебе пряник, ты его бережешь-бережешь, а он взял, да и высох.

* * *

Но нельзя же принадлежать всем одновременно! Нельзя!

* * *

– Я вот иногда думаю о чем-нибудь и… сама чувствую, что глаза у меня глупые абсолютно.

(Оля Полянская)

* * *

– Теперь вы будете спокойно спать?

– Конечно. А вы?

– А я нет.

– Почему?

– А вы почему спокойно?

* * *

– Да что мне надо, Господи! Чередование необходимости слушать с возможностью говорить.

* * *

Нельзя все мерить взаимностью. Нельзя любить только тех, кто тебя любит.

* * *

– Уста говорят от избытка сердца, а я от избытка сердца молчу.

(Оля Полянская)

* * *

Как же красиво! Женские руки, развязывающие длинные шнурки сапог. Длинно, долго, заученно и нетерпеливо.

* * *

– Мне все время приходится душить в себе то, что во мне происходит. На это уходят все мои силы. Очень это трудно. Моя душа – кладбище задушенных желаний.

(Оля Полянская)

* * *

Маленькая девочка около дедушки, который зашел в гости и обедает, махнув стопочку. Девочка смотрит на дедушку и говорит:

– Ты будешь протертый суп?

– Что?

– Протертый суп?

– Как?

– Суп протертый!!!

– Громче, я не понимаю.

– Суп протертый.

– Все впереди? – не понял дедушка.

Так они и продолжали, пока не пришла мама.

* * *

Очень красиво: вечером при белом закате – женщина на сером каменистом пляже. Вокруг ржавые сваи обрушившихся после шторма ферм. Она рыжая, а одета в белое.

* * *

Может быть замечательный кадр. Балкон. Кресло-качалка. Человек качается. И мы видим то, что видит он в момент качания.

* * *

Обидев человека, она может сожалеть лишь о том, что он мог бы быть еще ей полезен.

* * *

Сидят двое, молча. Он и она. У них какой-то конфликт, но не явный.

– Ты почему молчишь?

– Думаю.

– О чем?

В ответ он начинает рассказывать ей весь ход своих мыслей – последовательный и полный «поток сознания», который становится для нее все более оскорбительным. В результате – ужасная ссора.

* * *

(Для «Голубой чашки».) Август. Вечерок пронзительный. Солнце белое. Пляж.

Женщина, только что пришедшая на пляж. Расчесывает длинные волосы. На другом конце пляжа появляется молодой парень, который раздевается и начинает выпендриваться. Бросается в воду: плавает, ныряет, делает стойку, короче – все для этой женщины. А она расчесывает волосы.

Скоро же приходит к ней огромного роста лысый мужик с волосатой грудью.

* * *

Девочка лет двенадцати. Очень хорошенькая. С отцом. Отец довольно молодой человек, но у него нет обеих рук и ноги.

Мир этой девочки, которая с раннего детства росла в уродстве, для которой интересы и заботы были совсем иными, нежели у других детей.

* * *

Идут два человека по дороге. Осень, дождик моросит. Идут, каждый думает о чем-то своем. Потом один начинает невольно маршировать, то есть шагать более четко. Второй подхватывает, и вот они уже маршируют «строем», поют марш, валяют дурака.

(Для «Голубой чашки»)

Старшина Карамнов. Каспий. Маленькая застава. Двадцать человек. Молодые ребята. Кругом совершенно пусто на сто верст. Пляж – 40 км. Застава – 200 м на 150 м, окружена невысоким дувалом. Свиньи старшины бродят по двору. Здесь же – внуки его. Земля засыпана ракушками. Белое солнце. Тишина, мир. Что бы могло произойти на этой заставе?

* * *

Оба пьяные, счастливые. Обнимаются.

– Ты меня любишь?

– Да.

– Очень?

– Да.

– Очень, очень?

– Да.

– Ну как?

Она начинает его обнимать, тиская изо всех сил.

– Ну! Ну! Еще!

Она жмет что есть мочи. Оба падают. Хохочут.

* * *

Для русских Свобода – это когда все можно, а несвобода – когда чего-то нельзя; для Запада же Свобода – это когда можно только то, что можно, а нельзя то, что нельзя; несвобода же для них – это когда сегодня нельзя то, что можно было вчера.

* * *

Отпуск в Италии. Долго его ждали. Наконец приехали. Ждет яхта. Купили продукты, поехали в порт… На секундочку он попросил остановиться у «Оптики» – показалось, что неудобно сидят темные очки, немного криво. Зашли в «Оптику», мастер начал работать, а он пробовать: теперь немного в другую сторону, нет, криво, теперь вот в дужке жмут и т. д.

Кончилось тем, что весь отпуск провел в мастерской…

* * *

Приехал на дачу один, усталый. Поужинал, лег спать. Сразу тяжело провалился… Пригрезилось, что еду на велосипеде по пустой дороге. И вдруг кто-то оказался сзади, словно на багажник кто-то опустился и меня обнял – и дыханием коснулся моего уха и что-то сказал или даже не сказал, а лишь издал какой-то звук, и я узнал брата и почувствовал, как он обхватил меня сзади и прижался к моей спине. И так вдруг хорошо стало, так замечательно, и будто бы даже проснулся, засыпая заново – уже легко и сладко расслабляясь.

И с этим же замечательным ощущением проснулся. Осень, прохладно. Один. Солнышко редкое и белое, и листья совсем уже ржавые падают.

Такие мысли хорошие и, как казалось, умные приходили мне в то утро. Как было хорошо!

* * *

Может ли существовать единство в России, основываясь только на экономической основе? Да никогда! Для России этого мало. России нужна идея, нужно что-то духовное, соборное!..

Италия и Франция, и Англия совершенно спокойно могут без этого обходиться: «Ты мне нитки, я тебе копыта…» – и поехали. Для России это совершенно неприемлемо. Созерцательность… «А потрендеть?» А поразмыслить, а пообсуждать, а полениться?.. Без этого нет России, и вогнать ее в общеевропейские представления совершенно немыслимо. России нужна духовная идея, вокруг которой она сможет собраться. До Петра этой идеей был православный «Третий Рим», затем до 1917-го – монарший престол, могучее и просвещенное русское государство, потом – коммунистическая утопия, большевицкая ложь, теперь и этого нет. Но есть Евразия. Это и станет идеей, которая единственная может сплотить. Возродить центростремительность движения российских народов.

* * *

Ничего не будет, особенно в России, если объединяться вокруг «Нет».

Жестокая правда без любви – ложь!

В России, в настоящей России, животворно объединение только вокруг «ДА».

* * *

Как можно не понимать, что русский человек может променять явную материальную выгоду на сидение на крыльце или за чаем и обсуждение ситуации на Гаити.

Это нужно чувствовать! Без этого невозможно ничего сделать и с этим народом, и этому народу.

Может ли существовать единство в России, основываясь только на экономической основе? Да никогда! Для России этого мало. России нужна идея, нужно что-то духовное, соборное!..

* * *

Сегодня у власти те, кто объединены вокруг «Нет».

* * *

Мне интереснее верить, чем знать!

* * *

Таня: «Как это они так странно перевели часы, что в 3 часа уже темно?..»

* * *

Город Luxor в Египте. Ночь. Автобус от аэропорта. У лачуги горит костер. Мальчики босые. Один сидит у костра. Двое, в нац. одеждах до полу длиной, играют в пинг-понг.

* * *

Интервью в Германии. Немецкие журналисты. Фотограф – ужасно стеснительная женщина. Начала расстегивать сумку с аппаратурой, в паузе почему-то очень громко заскрипела открываемая молния. Журналистка ужасно смутилась. Потом каждый щелчок ее камеры звучал, как выстрел. Потом завизжала «перемотка». То есть в результате все интервью проходило под ее аккомпанемент. Причем по нарастанию. Финальная точка: закрываемая молния сумки.

* * *

Египет. Аэропорт. Пожилой автобус, развозящий пассажиров, прилетевших и улетающих. В автобусе на заднем сиденье всегда сидит бритый парень. Сидит съежившись, глядит в окно автобуса или слушает маленький радиоприемник. Подумалось, что это сын водителя, попавший в какую-то историю, и теперь отец решил его ни на шаг от себя не отпускать.

Встречи и приключения этого парня на аэродроме. По-моему, может быть печальная и чувственная история любви.

* * *

Медленно сползающие капли по запотевшему стеклу баньки. За окошком пейзаж, там холодно. Капелька начинает медленно зарождаться, потом медленно двигаться вниз, потом все быстрее и под конец юрко скатывается.

М. б. «Rapid», м. б. титры, м. б. музыкальный кусок.

* * *

Триест. Грохот. Много грохочущих машин, что-то долбящих. Рабочие, инженеры. Ищут мрамор. Подходит маленький поддатый старичок. Постоял, похихикал, потом говорит:

– Вы чего делаете?

– Мрамор ищем.

– А его тут нет. Он вон там.

– Ладно, дедушка, иди, дорогой. Вот тебе 1000 лир. Пойди винца выпей и не мешай.

Тот ушел. Потом опять пришел. И то же самое. Наконец надоело бригадиру. Говорит помощнику:

– Ну пойди посмотри, а то он не отстанет.

Тот пошел за дедушкой. Отошли на сто метров. Старик наклонился, смахнул землю ладошкой, и оказалось, что мрамор практически лежит снаружи.

* * *

Ольга Страда ужасно хотела пойти в дискотеку. Родители не пускали. Уговаривали остаться и посмотреть вместе с ними какую-то очень хорошую новую программу по TV. Ольга, отчаявшись, налила им в чай снотворного. И села ждать. У телевизора родителей бедных стало «мотать». Наконец завалились. Ольга соскочила.

Утром мама жаловалась, что у нее ощущение, словно снотворного напилась на ночь. Очень жалела, что не удалось запомнить, что показывали по телевизору.

* * *

Приехала раз в Мексику делегация советских кинематографистов. Глава делегации – председатель «Совэкспортфильма» Олег Александрович Руднев. Замечательный руководитель – небольшого роста, но с густейшими бровями и совершенно невероятным, бархатным и раскатистым басом. Собственно, при помощи этого баса он и начинал свою карьеру – работая вторым секретарем ЦК ЛКСМ Латвии, прекрасно пел и вообще всячески развлекал приезжее начальство. Затем возглавил горком партии Юрмалы и по заданию Москвы превратил его в крупнейший советский курорт. Потом возглавил Госкино Латвии, а в 82-м был назначен главой «Совэкспортфильма» (организация по продажам советской кинопродукции) и переехал в Москву. Но еще в Латвии он начал писать сценарии. Недавно еще так популярный сериал «Долгая дорога в дюнах» – его детище.

Так вот, приехала делегация наших кинематографистов в Акапулько (мне тоже посчастливилось оказаться в их числе). И так уж случилось, что представляли «Совэкспортфильм» в Мексике одни мужики. Решив этим обстоятельством законно воспользоваться, мы поинтересовались у принимающей стороны – какие в Акапулько существуют вечерние удовольствия? Нет ли случайно таких учреждений, как ночной клуб или стриптиз?..

А для советского человека этот вопрос был чрезвычайно актуален тогда. Тем более что от посольства мы были далеко. (Рядом, конечно же, было начальство, но вполне адекватное – не только понимающее нас, но и само «интересующееся жизнью во всем ее многообразии»).

Надо сказать, принимающая сторона оказалась вполне к нашим вопросам готова: «Конечно! Не проблема. Вот тут есть одно место…» и так далее. Мы стали с нетерпением ждать вечера… Но думаю, многие нас поймут: именно в такие моменты вечер не наступает очень долго. Точнее, вообще не наступает.

Поэтому, обсудив ситуацию, мы пришли к выводу, что, в общем-то, для каждого из нас совершенно не принципиально, какое сейчас в Мексике время суток, и решили отправиться как можно скорее! Все равно делать нам было нечего.

Портье, у которого мы поинтересовались адресом интересующего нас заведения, удивленно поднял бровь, посмотрел на часы, затем, еще раз окинув нас взором, понимающе кивнул, и через 15 минут у подъезда гостиницы стояло пять белых карет ландо, в каждую из которых запряжена была пара прекрасных лошадей. На козлах восседали кучера в экзотическом наряде, видимо, уже точно знавшие, куда везти клиентов. Мы расселись по каретам и двинулись в путь.

Ехали, ехали, ехали, ехали… Вот уже какая-то нехорошая вонища по борту, ну ничего – миновали ее, едем дальше. А вечер все не наступает, день будто бесконечно тянется…

Наконец лошади остановились. Неужто приехали?

Мы вылезли из наших карет, огляделись… Какие-то покрытые соломой бунгало, в глубине двора – бар, одноногие грубые столики, сколоченные из дерева… И ни души.

Руднев, как руководитель делегации, решил поинтересоваться – туда ли мы приехали? Сверил адрес – правильно, туда!

Мы двинулись вглубь этого оазиса. Сначала навстречу нам попался темнокожий мальчишка в трусах. Но, увидев компанию взрослых людей в костюмах и галстуках (а все это происходило лишь в 5 часов вечера), мгновенно исчез… Но уже через минуту появилась дама – дородная мексиканка, с блестящими, намазанными кокосовым маслом голыми плечами и руками, голой блестящей спиной и роскошным бюстом, который был только слегка погружен в лифчик из соломы.

Дама поинтересовалась, не ошиблись ли мы адресом? – к ним ли, действительно, хотели приехать? Мы со всем энтузиазмом закивали головами, после чего она нам необыкновенно мило улыбнулась и пригласила к столу. Походя заметив, что вообще-то «представление» начинается в 11 часов вечера.

Но деваться нам уже было некуда. Не ехать же обратно в город, чтобы непонятно где и как убить еще 5 часов в ожидании «встречи с прекрасным». Решили скоротать время там.

Вскоре появились «официантки». Это уже было больше похоже на то, что мы искали. Все они были в бикини, топлес, и тоже густо намазаны кокосовым маслом. Особенно впечатляющи были их груди, соски которых торчали наружу, как носовые орудия на сторожевых катерах.

Спросили, что мы хотим выпить? Мы сказали, что хотим «их национального»… И понеслось! Масса разных вариантов, в основе которых была, конечно же, мексиканская текила.

И так, с половины 6-го до 11 вечера, мы с Рудневым были приговорены друг к другу. И все это время, обуреваемый творческим подъемом, в восторге от возможности иметь вынужденных слушателей, глава «Совэкспортфильма» подробно, серию за серией, рассказывал, показывая сцены в лицах, играя за мужчин и женщин, детей, стариков и собак, все перипетии своего бессмертного произведения «Долгая дорога в дюнах».

Он подходил уже к 10-й серии, когда зал начал наполняться редкими посетителями, а официанток постепенно сменили другие девушки – скажем, одетые «несколько легче». Если не сказать, что они вовсе были голыми. Уже они начали нам подносить напитки.

Естественно, наше внимание стало отвлекаться от латвийской проблематики, только Руднева это нисколько не смутило. Он увлеченно продолжал свое повествование, уверенно подводя его к кульминации.

Но в какой-то момент, когда глава «Совэкспортфильма» сообщал о том, что порочно влюбленный секретарь латышского райкома был застигнут «на месте преступления» женой, между мной и лицом Руднева – словно в сказочном, невероятном, фантагорическом видении – появился бесшумно и плавно… роскошный сосок. Это было похоже на мистический триллер…

Но самое гениальное, что меня больше всего поразило и умилило, так это невероятный творческий азарт моего друга Руднева даже в этих обстоятельствах! Когда сосок, а затем и вся сиська перекрыли ему мое лицо, Руднев, несмотря на то, что мы находились в столь специфическом заведении, хорошо помня о том, что партбилет второй раз не выдается, просто аккуратно из-за сиськи выглянул. И договорил мне фразу, из которой стало ясно, что семья у секретаря райкома безвозвратно рассыпалась.

Девушка же сделала для себя естественный вывод, что следует привлечь к себе больше внимания, и намазанной кокосовым маслом попой села Рудневу на колено. А точнее, на темно-голубые, очень в то время модные, хорошо отглаженные брюки.

Далее произошло следующее.

Руднев, конечно, понимал, что возмутиться, вскочить, отогнать девушку в том заведении, где она работает и куда он приехал по своей воле, было бы по меньшей мере странно, а по большому счету и опасно, потому что в дверях уже маячили серьезные ребята с накаченными шеями. К тому же глава «Совэкспортфильма» не мог подсознательно не опасаться и того, что все это может стать и достоянием гласности (не дай бог, сделают еще фотографии!). Поэтому он, не дрогнув и мускулом, спокойно положил локти на стол – таким образом, что девушка, продолжавшая сидеть на его колене, оказывалась у него за левым локтем! Почти за спиной. И с огромным темпераментом и актерским мастерством продолжил рассказывать о том, чем закончилась та роковая ночь для секретаря райкома, когда жена его застала врасплох.

То есть если из этого «кадра» извлечь сидящую на коленях Руднева голую девушку, то, исходя из положения наших фигур за столом, все по-прежнему читалось бы как увлеченное обсуждение нами каких-то творческих проблем. И любой зритель такого фотоснимка естественно предположил бы, что девушка на этом кадре появилась в результате шалости фотохудожника, освоившего искусство коллажа.

Девушка между тем с огромным любопытством наблюдала эту «экзотическую» для нее сцену и вслушивалась в незнакомый ей язык, пытаясь понять, кто мы?.. Что-то наконец поняв, она нежно тронула Олега Александровича за его густую бровь и спросила:

– Russian?

А Руднев, не раздумывая, абсолютно интуитивно, на всякий случай сказал:

– No.

С этого момента все шлюзы были открыты. Мы спокойно пьянствовали… Когда девушка ушла за очередной порцией текилы, я сказал Рудневу:

– Ну, Олег, либо надо уезжать, либо уж расслабиться и веселиться. А то глупо как-то… Чего мы сидим, потные, в ужасе, с пяти часов?

Начались танцы. Руднев замечательно пел на русском языке полуголым посетителям этого заведения. Сам себе аккомпанировал, взяв гитару у музыканта. Причем пел он действительно великолепно, хотя и про комсомольцев-добровольцев. И далее – весь тот репертуар, который и сделал его в свое время секретарем латвийского горкома.

Не буду детализировать эту историю.

Закончилось все замечательно – общим весельем, братанием, обниманием… Весь костюм Руднева был в масле, впрочем, как и у всех нас.

Проведя в общей сложности в этом прекрасном заведении часов семь, мы, очень довольные, хотя и взнервленные, сели в свои экипажи, чтобы ехать обратно…

Из того же, что произошло дальше, я понял, что на таких экипажах сюда приезжают только очень богатые и глупые туристы. Девушки всей толпой обступили наши экипажи в ожидании щедрых чаевых. И Руднев, уже за неимением ничего большего, достал из кармана огромную пачку открыток с фотографиями артистов советского кино и стал раздавать их вместе с фотографиями Красной площади и Мавзолея. Девочки брали открытки, цокали языками, спрашивали:

– Who is it?

– А! Это наши звезды! Стар!

– О! Star!

Кому-то достался Николай Губенко, кому-то – Жанна Болотова, кому-то – Нона Мордюкова, кому-то – Евгений Матвеев… Моих фотографий тогда еще на открытках не было, о чем я очень пожалел. (А потом, со временем, решил, что и хорошо, что не было, – мало ли в какой «келье» эта фотография окажется при посещении очередным советским человеком.)

Когда все девушки уже были наделены открытками и начали их рассматривать, пытаясь понять – кто это, и сравнивать, показывая их друг другу, мы, не сговариваясь, ткнули наших кучеров в спины. «Гони!.. Let s go! Drive!» Наши кареты сорвались с места.

Некоторое время девушки еще бежали за нами, размахивая открытками и, видимо, еще надеясь, что за открытками последуют и чаевые. Но уже клубы пыли, из-под колес экипажей поднимаясь к вечернему небу, их скрыли от нас!..

* * *

По телефону жена, которой муж врет, что он на работе, слышит специфический звонок в своей квартире.

* * *

Напивающаяся в Париже русская, из дворян. То и дело смотрится в столовый ножик, ища своего отражения.

Она же: «Какое жесткое мясо!» – это она говорит, пытаясь разрезать бифштекс обратной стороной ножа.

* * *

Олег Янковский в Булонском лесу. Останавливается возле каждого куста. Шел «на переговоры», но они все ни к чему не приводят… Вернулся в машину, изумленно вращая глазами: «Представляешь, потрогал сиськи – настоящие, полез ниже, а там х… вот такой…»

Во время очередной остановки я в зеркальце увидел, как неожиданно быстро между кустов замелькали ягодицы. Это «барышни» кинулись врассыпную. Показалась полиция. Олежек остался в одиночестве среди деревьев в кашемировом пальто.

* * *

Спрашиваю у югославки Иваны Жиган, говорящей по-русски:

– Как вы учили язык?

– Мой папа режиссер. Обожает Россию. Он там долго, еще до моего рождения работал. Когда я была маленькая, он любил меня баюкать, особенно когда выпьет. Придет ко мне в комнату, сядет на кровать, гладит по голове и тихо говорит:

– Ты только послушай, как это красиво: Елена Николаевна Расщупкина, Татьяна Викторовна Мухина, Наталья Степановна Самсонова… (и так далее).

Я слушала и за ним шепотом повторяла, ничего не понимая.

(По-моему, замечательно!)

* * *

Под Белой Церковью в степях многие русские офицеры кончали жизнь самоубийством. Их находили, потому что лошадь продолжала стоять над телом своего хозяина.

* * *

Какой там Бретон! Большего сюрреализма, чем славянский, невозможно придумать.

* * *

Отец радовался, что сын в гвардии и сидит тихо в Белграде (сам же он – хорват). Сына вместе с полком отправляют на фронт, отца же мобилизуют в Хорватии.

* * *

Феномен массовой культуры. Он последовательно вытравляет чувство Родины!

«Каждый человек достаточно жил, если умер как свободный».

* * *

Чтение монолога Робеспьера перед массой студентов. Забрали в полицию за экстремизм.

– Да какой у меня экстремизм?! Я артист и читал свою роль.

– Ну-ка прочти.

Начинает читать уже в полиции. У всех шок.

* * *

Мишель Морган в пиджаке из рюлекса. Все время у нее то серьги цепляются за воротник, то рукава за полы и за скатерть. Сумасшедшая ситуация, которая заканчивается гомерическим хохотом всех.

* * *

Нужно уважать то, о чем рассказываешь!

* * *

По отдельности все люди. В толпе – животные.

Это очень удобно и безопасно – прятать личную, индивидуальную ответственность в коллективной безличности и безответственности толпы.

* * *

По-моему, Хьюстон сказал, что он не знает никакого искусства, он просто рассказывает истории.

* * *

Одна из разновидностей ущербности – это когда для тебя ласковый взгляд начальника важнее, чем радуга над полем и лесом.

* * *

Уход через границу или побег – одновременно играя с ребенком.

* * *

История с коммерсантом-банкиром, которого за полмиллиона покатал летчик-испытатель, а посадил на землю свою машину еще за полмиллиона.

* * *

Набережная Grand Canal Venezia. Стоят две венецианки и долго о чем-то говорят (наплыв) …

Они же –100 лет назад, в тех же позах и о том же абсолютно (наплыв) …

400 лет назад – и опять они же и опять о том же…

* * *

ПНР на «свободную руку» человека, который жадно ест. Рука его отражает все эмоции, и намного более чувственно, потому что отраженно. Жизнь руки жадно насыщающегося человека.

* * *

Руцкой рассказал о том, как умирал его боевой друг. Он был обожжен. И его поместили в барокамеру, под колпак. Он попросил спирту, ему дали. Потом попросил гитару. Ему принесли. И он запел под этим колпаком.

Так и умер с гитарой в руках под колпаком.

* * *

Венецию влюбленных все видели, а вот Венеция в детективе может быть как минимум забавна. С водными лыжами по каналам.

* * *

Замечательно. Карта Италии, по которой ползает муравей. По нему загадывают что-то… Или куда поехать, или еще что-то. Как идея – очень чувственно.

* * *

Девочка, папа и папина любовница где-то на море. «Женская проблема».

* * *

Ехали четверо в машине. Женщина сидела впереди и, так как они долго добиралась до места, приехали поздно, она по дороге уснула. Пока доставали вещи, про нее забыли. Так и спала в машине. Пока о ней не вспомнили.

В интервале между тем моментом, как ее забыли, и тем, когда о ней вспомнили, и произошло все самое главное в фильме.

Или это забытая жена, или уже не нужная любовница… Или произошло что-то такое, что про нее заставило забыть.

* * *

Антонио кому-то перевозил огромную сумму денег: чемодан или два. Ехали с другом. Ужасно захотели есть, но нужной валюты в карманах не хватало, хотя в чемодане лежала уйма денег.

В результате удовлетворились водой и рогаликами на мелочовку, которую с трудом удалось наскрести.

* * *

А в общем-то, цивилизация и культура европейская вся почти пошла из Средиземноморья!..

* * *

В доме Антонио, в спальне, – телевизор маленький, но с «пультом». К вилке привязана веревка. Антонио лежа телик смотрит и, когда программа заканчивается, дергает за веревку, и вилка выскакивает.

* * *

Занимались какими-то звонками и бумажками в этот жаркий белый день. Они же томно слонялись по саду и дому, пахнущему цветами и зимней пылью, с надутыми сквозняками занавесками.

Они стремительно сближались. И, когда муж вышел в сад, ее там уже не застал. Застал их где-то во флигеле.

* * *

У Антонио есть друг – карабинер-вертолетчик. Время от времени они выпивают. Иногда друг прилетает к Антонио в гости, сажая свой вертолет возле его дома. От этих визитов чуть весь сад не вырывает с корнем.

Еще они часто встречаются в море. Антонио – на лодке или катере, тот – в воздухе. Начинаются всякие игры, порою довольно опасные. Иногда, когда у Антонио на борту люди, которых он не очень любит, при появлении вертолета он им говорит: «Вы знаете, у меня тут вообще-то небольшие неприятности, но вы, конечно, не бойтесь… Хотя кто знает этих карабинеров, так что, если что-нибудь, вы сразу просто поднимайте руки». Гости перепуганы, вертолетчик заходит на вираж, а дальше Антонио так и везет их с поднятыми руками на виду у всего побережья.

* * *

Антонио с другом ходят на яхте в Венецию. Самое любимое – стоять в лагуне и встречать рассветы и закаты, когда видно и Собор Святого Марка, и Большой Канал, и еще многое… Никогда от этого не устаешь.

И вот однажды пришли они в Венецию, а там – гигантский американский крейсер. И американские матросы по утрам бегают по набережной.

И ничего не видно, кроме этой серой брони, да к тому же утром досаждает колокол, который обычно звонит только в то время, когда висит сильный туман. Антонио спрашивает у друга: «Что это вообще?»

Тот отвечает: «Ну, сам видишь, слышишь, крейсер, колокол».

«Нет! – говорит Антонио. – Это нужно прекращать».

«Это как же?»

«Увидишь», – заявляет Антонио уверенно.

Дальше они отправились на своей яхте за продуктами. Друг остался на судне, а Антонио ушел в магазин.

Все купил, возвращается и тут неожиданно замолкает колокол. Друг смотрит на Антонио. Тот кивает ему – мол, видал?

Но самое изумительное было потом, когда стал с якоря сниматься крейсер.

«Это ты сделал?» – вылупил глаза на Антонио друг.

«Конечно!» – отвечает Антонио, и сам изумленный не меньше тем, что происходит.

Оказалось, крейсер уже две недели готовили к отходу. Но друг до сих пор с подозрением на Антонио смотрит.

* * *

В Неаполе в порту ужасная напряженка с «концами»: невозможно пришвартоваться. Но лежит, покуривает ханыга. Видит твои мучения, спрашивает: «Есть проблемы?» «Да», – отвечаешь. «20 000 лир». – «Хорошо». Надевает маску, ныряет и вынимает тебе из-под воды свободный «конец». Потом опять ложится, курит, наблюдает…

* * *

Антонио уехал готовиться к экзаменам на Капри, после этой «подготовки» вылетел из университета вообще.

* * *

Пара, уехавшая в глубинку заниматься любовью. Приехали куда-то – в село или на море. Остановились у рыбака или крестьянина. А тот влюбляется без памяти в нее и делает все, чтобы занять их чем угодно, только не дать им остаться одним. Возит, кормит, спаивает, знакомит с друзьями, устраивает вечеринки, концерты и так далее…

* * *

18-летие Анны в Риме. Театр оперы. Директор меня жутко фалует. Стелет невероятно мягко. Таскает по театру, всем кричит о наших планах. Потом отводит нас в ложу правительства.

Сидим в ложе. В зале толпа… Открывается дверь, входят несколько человек в черных ливреях – вносят торт, посыпанный пудрой, с 18-ю свечками. Сзади стоят другие, с ведерком со льдом и шампанским.

Анна задувает свечки, и мгновенно все ливреи и лица над ними становятся напудренными. И вообще все вокруг становится белым бело!

Начинается опера. Пьем шампанское. В темноте разливаем, хохочем…

Потом родственник Сильвии, почему-то оказавшийся сильно поддатым, опрокидывает ведерко со льдом, а затем, совершенно очумев, отодвигает занавеску в прихожую, разбегается и запускает над партером пробку от шампанского, пытаясь добросить ее до оркестра. Не добросил. Попала кому-то по голове.

Сумасшедшее совершеннолетие!

* * *

Подглядывание мальчика 5–6 лет под халат старой тетке, застилающей кровать. Он лезет под эту кровать, как бы что-то ища, а сам заглядывает под халат.

* * *

Прямой эфир. Человек появляется на экране, вынимает из кармана пистолет, кладет его рядом с собой. Далее он чего-то требует, угрожая прямо здесь, перед телезрителями, застрелиться. (Хорошая для кино ситуация.)

* * *

Мелководье. Субботнее утро. Посередине реки лежит на животе человек. Другой его массирует. Мнет и топчет. Тот кряхтит и повизгивает.

Странное и замечательно русское событие – возможное в совершенно любые годы в России.

* * *

В самолете «Аэрофлота»:

– Скажите, это у вас натуральный сок или из банки?

Стюардесса изумленно моргает.

* * *

Таня (в самолете «Москва – Токио»):

– У меня сердце болит, но почему-то справа.

* * *

Токио. Таня:

– У них такие высокие цены! Наверное, правительство специально такие цены высокие сделало, потому что они на островах живут, все равно никуда не убежать.

* * *

Степа целует в лысенькую еще головку свою дочку Сашеньку, а Алла потом ходит весь день с дочкой на руках и нюхает Степин запах…

* * *

Бабушка Элика Караваева.

– Бабушка, а когда яички всмятку сварятся?

– Прочти три раза «Отче наш» – вот и всмятку будут.

– А если вкрутую?

– Тогда десять раз читай.

* * *

Еле двигающийся, на костылях или еще как-то, человек приходит в амбулаторию, его все пропускают без очереди, а он просит у медсестры палец себе заклеить пластырем.

* * *

Два брата-близнеца. Красят мосты по всей России. Сейчас, вот уже три месяца, сидят с палаткой на берегу Оки. Рыбачат… И ничего их не волнует.

– Бабушка, а когда яички всмятку сварятся?

– Прочти три раза «Отче наш» – вот и всмятку будут.

* * *

С Надей для «Голубой чашки». Не дают друг другу зевнуть и ужасно хохочут.

* * *

Взрослая сестра написала в тетрадке у маленькой: «Надя дурочка».

Через некоторое время, когда та научилась читать, она это прочла. Обида нестерпимая. «Предательство!» Скандал.

* * *

Валентина – переводчик у наших хоккеистов. Двадцать здоровенных мужиков, с кучей денег, без языка, без каких-либо интересов, да еще и воспитанных советской системой.

Барышня и ватага мужиков. Чего только ей не приходилось делать! Даже проституток вызывать. Звонит по массажному телефону, начинает приглашать. Ее спрашивают: «А вы-то лично, барышня, чего желаете?» Она что-то пытается объяснить. Ее посылают…

Вообще, может быть смешная история нашего хоккеиста в Канаде или США.

* * *

Диалог Нади и музыканта в «Русском самоваре». (Наде 5 лет.)

– Сыграйте «Калинку».

– Да я ее давно не играл.

– Да я тоже давно ее не слушала.

– Лет пять?

– Да больше!..

* * *

Для «Голубой чашки»: Надю нужно учить танцевать и петь «Утомленное солнце».

* * *

Длинный счастливый день девочки, в конце которого увозят отца.

Сумасшедшая атака в дыму и со стрельбой…

Войска, вальс и девочка.

М. б. до самого конца не понятно, кто этот замечательный человек, приехавший к ним. Только в самом конце понимаем, что он приехал за отцом.

Как сделать, чтобы это было еще и смешно? Чтобы не было тяжело, но в результате пронзительно?!..

Засыпающая девочка в конце тихонько поет: «Утомленное солнце».

* * *

Для «Шаровой молнии»:

Разговор на пляже или за столом, когда Митя крутит в руках винную пробку. И постепенно все скручивается и концентрируется на эротических воспоминаниях. Она почти кончает. И от этого просит Сергея, чтобы он проводил Митю.

Может быть, Надя наблюдает за этим. Ничего не понимает, но ощущает что-то сильное и запретное.

* * *

Никогда созерцательность не будет рядом ни с властью, ни с политикой.

* * *

Надя одевает отца перед его отъездом. Она торопится, потому что ждет машина, и она боится, что машина не дождется и уедет.

– Скорее, папочка. Они же без нас уедут.

Он молчит. Она застегивает на нем рубашку, что-то говорит, смеется…

– Папочка, ну пожалуйста, ну я тебя очень прошу, ну быстрее же. Не дождутся же нас!

– …Дождутся.

* * *

Мой разговор по телефону с отцом:

– А Леонов, писатель, жив?

– Жив.

– Сколько же ему лет?

– 94.

– И что же он, соображает?

– Соображает, хорошо соображает, но боится.

– Чего боится?

– Соображать…

* * *

Присманова перед отъездом Марины Цветаевой из Парижа в Россию попросила у нее прядь волос. Ножницы у Присмановой оказались в сумочке. Шел проливной дождь… Прямо на парижской улице Присманова отрезала у Цветаевой прядь волос.

* * *

Жена и муж разговаривают по радиотелефону, врут друг другу что-то и так, разговаривая, проходят мимо друг друга по улице.

* * *

Сан-Франциско. Аэропорт. Пассажиры ждут посадки. Все время зовут какую-то госпожу Плахову и господина Таранова.

Из-за поворота появляется квадратное существо в шляпе на глаза, в плаще (а-ля 30-е годы), в руках две сумки, рядом – этакая субтильная «душечка». Проходят мимо, слышу разговор:

Она: – Хочешь сесть?

Он: – Хочу стоять и курить, и еще водки хочу выпить.

* * *

Она кормила его вечером у себя дома. Впервые он пришел в их дом. Где-то в глубине большой квартиры существовал сын. Она ужасно нервничала. Все делала «по приборам», спина ее была напряжена, а движения неправдоподобно четки и механистичны.

Он разглядывал ее и ее «жизнь в его отсутствие». Фотографии на стенах, полотенца на кухне и в ванной комнате, мебель, торшеры, диваны…

Потом он ушел. Через какое-то время она легла спать, и перед сном они еще долго разговаривали по телефону. Много смеялись и шутили…

Спала она крепко и спокойно. Но, проснувшись, ощутила ужасающую безысходность…

Раздался звонок, кто-то спросил ее бывшего мужа, потом ее. Она решила, что это он шутит, и стала разговаривать с ним, но вдруг поняла, что это совсем другой человек, их старый знакомый. Холодный пот прошиб, и голос треснул. Знакомый ничего не понял. Они распрощались.

Когда же она положила трубку, началась истерика. В слезах пошла на кухню и, утирая кухонным полотенцем лицо, съела целый кекс с маслом. Вошел сын, спросил: «Почему ты плачешь?»

Не зная, что ответить, выговорила: «Деньги потеряла». Сын спросил: «Сколько?» Попыталась сообразить, сколько же сегодня нужно потерять, чтобы заплакать. Сказала: «Зарплату». Сын ушел, пожав плечами.

Потом долго лежала в постели и утирала уже пододеяльником слезы. И думала, почему она сказала про деньги, почему именно это пришло в голову, чтобы объяснить сыну причину слез?

Надо было объяснить так, чтобы он в это поверил? Сын – коммерсант, и для него, конечно, деньги терять – печально, возмутительно, нехорошо, но сколько ж нужно денег потерять, чтобы так плакать?..

Потом, опухшая, гуляла по заснеженному городу.

* * *

Как печально и пронзительно зимой выглядят летние вещи, забытые на улице. Качели, гамак, волейбольная сетка, велосипед…

19. I.81