Записные книжки 1989–1991 гг.

Начато 14.10.89

Москва – Берлин

Какой-то официальный прием какой-то делегации у какого-то Премьера.

Долго и подробно видим подготовку: охрана, автобус, рации, переходы, лестницы, коридоры, стая журналистов, протокол, рассаживание по именным местам, торжественная тишина ожидания… «Идет!» Суета охраны. Опять проходы, все готовятся к встрече, все чопорно и торжественно… Кончается ужасным и стремительным скандалом, с пощечиной кому-то наотмашь.

* * *

Подробно снимать аэропорт. Спящие…

Красивая надменная малазийка в белом пальто, из-под которого видны красные рейтузы и черные туфли на босу ногу.

Пожилой человек, тянущий со страшным грохотом по шашечному полу свой чемодан за ремешок. Человек нервничает, видимо, опаздывает, потому то бежит, то приостанавливается (звуковая доминанта катящегося чемодана).

Очень крупная американка или, скорее всего, немка, одетая, что называется, «в цвет» (все этакое коричневато-бежевое) и с великим носом.

Сильно нервничающая девушка маленького роста и с тяжелой сумкой. (Не помог.)

* * *

Замечательный эпизод для истории: «Россияне – там…»

Отец коммерсанта Романа Полевского гостил у него в Западном Берлине. Утром Роман сидит внизу с клиентом – ведет переговоры. Роман строг и внушителен, клиент суетится, хочет понравиться.

В это время сверху спускается папаша – босой и в семейных трусах. Клиент очумело глядит на него. Папаша ласково улыбается, делает успокаивающий знак рукой:

– Ничего-ничего. Я вам не помешаю… – и прошлепал на кухню.

Роман теряет всю осанку, весь напор, что-то начинает суетливо говорить клиенту о его делах. Тут же решает в его пользу все вопросы, даже денег не берет с него.

Потом может быть хороший разговор с отцом на кухне.

* * *

Я побежал перед Таней по коридору гостиницы и захлопнул дверь. Она же, оказывается, даже не помнила номера комнаты. Стала хохотать и метаться, о чем-то упрашивая несколько закрытых дверей. (Видел все это через «глазок».)

* * *

Светлана Аллилуева говорила, что вернулась в Россию, посмотрев нашего «Обломова», но вскоре уехала опять. Почему? Да потому что Обломова я тоже снимал не про ту страну, в которую она вернулась.

Режиму не нужен Обломов, ему нужны Павлики Морозовы и Корчагины…

Хорошего мне сказать об этом режиме нечего, а о плохом говорить не хочется. Совсем.

* * *

Панорама по окнам небоскреба, может быть, снимать с вертолета до 35-го этажа, где выезжаем на сидящего за столом человека. Человек сидит на среднем или крупном плане, и дальше пошло действие.

* * *

Снимая про «Фиат» («Fiat»), нужно забыть о «Фиате»! Нужно снимать для них, но свое! И только свое!

* * *

История в шикарном автобусе, набитом всякими «примочками»: Air/con., бар, стереофоника, бархатные кресла и так далее.

С этим автобусом в дороге начинаются всякие приключения. В результате он постепенно теряет свой шикарный вид и становится для пассажиров просто повседневной необходимостью, домом с битыми стеклами, пыльным, замызганным, но живым и настоящим.

* * *

Все пропало, все просрано, раскрыта ужасная ложь! Последние под звуки утренней гимнастики уходят «туда» – за шлагбаум. Остались старорежимники, идеалисты, «хозяева» (все это придумавшие) и дураки.

Пауза. Поднимается ветер. Он тоже в «ту» сторону. Ветер тащит бумажки, обрывки, тряпки и вообще всякий сор. И вот эти оставшиеся начинают от ужаса и безысходности собирать этот сор под видом «демократического кинематографа»! Собирают мусор и шелуху! Хоть и грязно, плохо, да свое. И не дай бог, кто тронет!

* * *

Они (японцы) уважают не только иностранцев, как мы, искренне считающие, что сервис иностранцу действительно нужен, а наш и так скушает. Нет, в японцах есть и это, правда, с несколько иным посылом – «мы после покушаем, кушайте вы!», но обращаться так с ними извне никто не смеет.

Мы же перед иностранцами приниженно заискиваем, а потом сами у них и крадем! Ибо если не украдешь, то иначе уже никак и не получишь, хотя бы тебе и полагалось!..

* * *

Вообще-то отношение к закону у нас и раньше было достаточно вольное в Отечестве. Закон трактовался совершенно самодеятельно, и никакими увещеваниями заставить следовать его «букве» было невозможно. И тогда все решали личные отношения.

Это важно вообще для понимания России.

* * *

Господин в самолете, салоне первого класса, – в разных носках. То есть по цвету они примерно одинаковые, но от разных пар. Видимо, одевался, торопился, а уже осень, в гостинице темновато, потому и ошибся.

* * *

В туалете, чтобы было удобно, снял штаны полностью. Был несколько «бухой», некоторое время поспал на стульчаке, а потом, все позабыв, вышел «в люди», так и забыв штаны с трусами в сортире шикарного «Boing’а».

* * *

Воришку вокзального попросила замечательная английская бабушка посторожить ее вещички. Вот было изумления и радости ему… (Чем кончилось, пока не знаю.)

* * *

Унылый, томный пидор, которому в аэропорту Лондона делают маникюр.

* * *

Сумасшедшая, размахивающая руками еврейка, в очках и с волосатыми ногами, в школе «Berlitz». И смиренная, ничего не понимающая польская монахиня перед ней.

Или унылый измученный русский или хохол.

* * *

Тут, в L.A. (в Лос-Анджелесе), нет никакой даже надежды на созерцательность. Их больше интересует, как они отражаются в глазах друг друга, нежели как мир отражается в их глазах.

* * *

Мужчина, который долго говорит о чем-то за столом и все время указывает мизинцем то туда, то сюда.

Ох, как же это потом раздражало его жену, как ей было это отвратительно! В какой-то момент это могло стать поводом для совершенно не объяснимого логически скандала. Постепенное накопление негатива и раздражения, и… этот мизинчик в итоге. «Последняя капля».

Все пропало, все просрано, раскрыта ужасная ложь! Последние под звуки утренней гимнастики уходят «туда» – за шлагбаум.

Она теперь все время смотрит на его мизинчик.

* * *

Попробовать следить подробно только за руками.

К чему приводит эта «прелюдия рук»?

* * *

Вдвоем сидят в пивнушке. Он знаменит. Она уходит позвонить…

Возвращается, а он уже получил от кого-то по морде. Но ей ничего не объясняет.

(Эта пощечина должна в конце все разъяснить.)

* * *

Русские туристы за границей.

Один здоровенный балбес ковыряется с несколькими, видимо, только что купленными, часами. Они, не останавливаясь, тикают на разные лады.

«Наши за рубежом». Возбужденно-подавленные, все в искусственных, химических тканях и такие узнаваемые – ни с кем не спутать.

* * *

Русский человек не может быть счастлив так, как понимают счастье представители других национальностей. Рядом со счастьем у русского всегда существует стыд за это счастье, неуверенность в его, этого счастья, долговечности, страх, что оно незаслуженно и Господь за это спросит.

Мне кажется, для русского человека настоящее счастье может быть только в Храме. Там он под Покровом, там он спокоен. Ведь не случайно же у русских счастье совсем рядом со слезами.

* * *

Как же так могло случиться, что человек без Веры оказался на столько десятилетий лучшим человеком в России? Как могло случиться, что русский человек надолго перестал осознавать, что кто бы то ни было без Веры – вообще не интересен.

Как же можно жить без Веры? Что толку, что тебе объяснят физическое происхождение молнии, а как жить без Чуда? Как жить русскому?

* * *

Русское делание. Русское созерцание…

Все-таки даже в этой нищете и пустоте всегда существовала атмосфера для жизни русской души. Погружение. Подробности. В этом погружении и заключается постижение. Не многословие, не суета, а проникновение и разработка. Каллиграфичность существования! Чехов! Он весь на деталях своей каллиграфичности, а уж Бунин и подавно.

Толстой существовал в мире, где каллиграфичность была поддержкой на пути к постижению масштаба. Впрочем, она же была и этим путем.

Достоевский, напротив, шел от масштаба к каллиграфичности. Чехов же – наоборот, как и Бунин.

И всюду в итоге возникал осязаемый, видимый мир. То же Набоков! Только для него «деталь» была наслаждением, лакомством, он ею упивался. Чехов же ею повседневно и обытовленно жил, она для него была средством, не целью.

* * *

Господи! Как бы не потерять это ощущение жизни – таинственное и волшебное!

* * *

Танцующий в «капучино» сахар.

* * *

«Ну вот, это наш первый скандал на твоем языке». (Из некой пьесы)

* * *

Нашел записку, признание. Каракули с жуткими ошибками. Долго читал, улыбался, потом взял красный карандаш и аккуратно исправил ошибки…

Что потом?

* * *

Она:

– Я, наверное, самая ревнивая женщина на свете.

Он (твердо):

– Нет. (И вышел в ванную.)

Пауза. Ее изумление и обида. Долгое молчание. До изнеможения самомучения. «Кто же та… самая ревнивая?»

* * *

Постоянное ощущение утраты. Утраты чего-то важного, естественного… и единственного.

* * *

Неизбежность, несбыточность, невозвратность – три субстанции человеческого бытия.

* * *

А. не может терпеть, даже если на нее лают собаки.

* * *

Все-таки «кино» – это не просто пересказ сюжета. Это пластико-ритмическое мышление. Соединение ритма пластики и цвета, температур и режимов.

Тонкость начинается там, где кончается необходимость пересказывания сюжета. Но тут важно и не опуститься до шифрования пустоты. «Классика», как мне она видится, и есть то самое, волнующее всех, наполнение. Эмоция, масштаб мышления и способ выражения!

Но «пилотаж» еще возможен и в том, когда «как» становится тем «что». Великое дело, когда это «как» не погибает в чистой форме.

* * *

Итальянские политики за ужином в ресторане. Долгие умные рассуждения, мелькают имена, фамилии, политические ситуации, их причины и следствия… – все это чинно, спокойно, самоуверенно, чередуя блюда и вина.

Потом принесли счет. Долго смотрят, подняв на лоб очки, считают, сверяют с тем, что ели, передают друг другу счет, кивают головами, потом долго высчитывают, по сколько им нужно скидываться. Тащат из карманов бумажники, мусолят купюры, пересчитывают.

Последним уходя, один прихватил из оставленных чаевых какую-то мелкую бумажку.

* * *

Невротик на бензозаправке. Весь дергается, что-то говорит, попрыгивая, бензозаправщику. Все время повторяет: «Ты меня понимаешь?!.. Ну ты же меня понимаешь!» Тот, кивая в испуге, напряженно смотрит на сосок, держа его обеими руками.

Отняв Бога, его попытались заменить идолом Коммунизма, и все рухнуло. Только изуродовали национальное самосознание.

Неврастеник берет деньги у старухи, сидящей впереди, тепло прощается с заправщиком и, подпрыгивая, усаживается в машину. Она тут же срывается с места.

* * *

В китайском ресторане. Сидим, ужинаем. Толя говорит: «Нет, я только рыбу, больше ничего».

Стали приносить китайские штучки, водоросли и так далее. Потом принесли курицу под сладким соусом и еще что-то под таким же соусом, но поменьше. Решили, что это и есть рыба для Толи. Он начал есть. «Вкусно». Все попробовали. Я тоже. Говорю: «Что-то не похоже на рыбу». «Нет! – говорит Толя. – Даже вкус рыбный». Все съел, отвалился…

Через мгновение подходит «мэтр»: «Ваша рыба уже почти готова, ее заканчивают». – «А это что было?» – «А это свинина».

Принесли рыбу дикой величины и еще тарелку рису.

Ужасно мы хохотали. Толя чуть не окочурился.

* * *

В детстве я пытался записать на только что купленный отцом магнитофон радиоспектакль. С шагами по болоту и выстрелом. Шаги делал губкой в тазу с водой…

* * *

Да все довольно просто. Просто совершенно потеряли всякую самостоятельность мышления. «Руководящая роль партии» истребила человеческую инициативу и доверие, самостоятельность и надежду.

Тонкость начинается там, где кончается необходимость пересказывания сюжета.

Отняв Бога, его попытались заменить идолом Коммунизма, и все рухнуло. Только изуродовали национальное самосознание.

* * *

Аэропорт. Токио. Странный звук, навязчивый и странный. Постепенно приближаемся к нему. Человек играется – водит краешком пластикового стаканчика по небритой щеке…

* * *

Старая телефонная книжка. Иных уж нет… Что-то стало с этими?..

Путешествие по записной книжке (польский рассказ «Яичко»). Пронзительные воспоминания.

То ли это после войны, или отсидел, или вернулся из эмиграции…

Важно, чтобы все время существовала тайна взаимоотношений. «Тайная жизнь»… (Бунин, Чехов, Набоков, Берберова…)

Нужно, как в «Великом Гэтсби», – чтобы эта тайна тянула интригу всего фильма.

* * *

Мальчик, смотрящий на лес зимой. Потом полез по сугробам, обнял дерево и его поцеловал…

То же – старик…

* * *

Приснилась какая-то девушка, которая почему-то, чтобы сосредоточиться и принять решение, становится посреди потока мчащихся машин и так стоит…

* * *

Танец в доме престарелых. Панорама камеры на тумбочку с лекарствами… Пронзительное, до слез, воспоминание.

* * *

Все большее внимание начинаю обращать на звук. Видимо, американцы отчасти правы, когда ставят звук по значению выше изображения. Я не полностью разделяю такое отношение к звуку, но, без сомнения, слышимое имеет чрезвычайно важное значение для воздействия на эмоцию. Это, на мой взгляд, одна из самых чувственных струн зрителя.

Что звучит, как, в каком соотношении с другими звуками… – все это имеет невероятное значение на управление эмоцией.

* * *

Если после «Hatale» хозяин магазина не сменит праздничную витрину и оставит Деда Мороза, значит, дела его плохи, он не отдается всей душой своему бизнесу и, соответственно, предприятие его умирает.

А сколько раз я видел у нас в мае забытые предупреждения о гололеде. Или призывы выполнить решения какого-нибудь пленума, который давным-давно прошел!..

* * *

Маленькая итальянская «Trattoria Enzo». Семейное дело: дед с бабкой готовят, сыновья с невестками подают.

Пусто. Маленький внук – 2–3 года. Бродит между столиками с грузовичком на веревке. Посетитель просит счет. Дед пишет счет и отдает этому мальчику. Тот несет счет. Клиент смеется, вручает мальчику деньги, тот несет их деду, дед отсчитывает сдачу, мальчик несет посетителю сдачу, посетитель весело дает «на чай». Объясняет, что одну бумажку деду, другую – внуку. Тот кивает, но приносит все бумажки деду, дед берет свою купюру, на глазах у клиента протягивает внуку его вознаграждение. Внук принимает, хотя не особенно знает, что с деньгой делать…

Замечательно все, добродушно, по-семейному… И все – от мала и до велика – работают. И работают много и очень хорошо.

* * *

Как все закономерно!.. Все эти годы талантливым считалось только то, что построено на отрицании, на разрушении… Весь Высоцкий построен на отрицании, Галич, Бродский и очень многие.

Вижу в этом то же, что в большевиках.

* * *

Чеховский персонаж. Как немного выпьет – то аплодирует, то крестится…

* * *

Он часто в шутку пугал ее в доме. Допустим, она на втором этаже, он должен вот-вот появиться. Она слышит его, окликает, а он не отвечает – стоит под лестницей, спрятавшись. Она начинает смеяться, звать его, он терпеливо ждет, молчит. Она не выдерживает, спускается, и он ее успешно пугает. Общий хохот, крики…

Так было и в этот раз. Он пришел, спрятался, она его окликает, зовет, он молчит. Все уже слишком долго – с ее поведением, смешным и наивным. Наконец она спускается, а он, убитый, лежит…

Хорошо это по форме, но совершенно отсутствует чеховская тонкость. Все это, пусть и не сразу, ожидаемо… А вот то, что не ожидается, и не потому что запрятано в плоскости, а потому что спрятано и существует в глубине. Это – настоящее.

* * *

Певец и его жена. Он популярен в родной своей провинции. Жена – актриса городского драматического театра.

…Жрать в городе нечего. Певец поет в тюрьме – по двум причинам: во‑первых, в этой тюрьме сидит друг, во‑вторых, там можно раздобыть продуктов.

На день рождения сына жена вместе с начальником тюрьмы (их отношения тоже могут быть весьма любопытны) едет в эту самую тюрьму за продуктами для дня рождения.

Замечательный финал всех перипетий Совдепии: продукты можно получить только в тюрьме.

* * *

Как важно, чтобы дети могли видеть тот же пейзаж, что и их прадеды!

Как показателен в этом отношении Рим! И пусть не усмехаются бездуховности и варварству современной цивилизации: в Риме всюду лифты, всюду туалеты и кондиционеры, но ничто не разрушено в угоду этому цивилизованному миру!

«Русский человек может быть свободным только в окопе».

(Министр культуры СССР Н. Н. Губенко)

* * *

Замечательная деталь: в приемной министра культуры под столиком с телевизором – на полу заряженная мышеловка.

* * *

Деталь: собираясь домой с дежурства в больнице, дежурный забрал с собой несколько упаковок с лекарствами.

* * *

Для нового замысла – картины «Новый московский философ»:

– Да надоели мне все ваши идеалы, я просто жить хочу! Вы хорошо устроились! Придумали нам идеалы, за которые мы беззаветно должны умирать, а сами живете себе припеваючи!..

* * *

Она через какое-то время видит его в машине, его везут в государственном лимузине с телефоном. (Она выезжает из переулка, а он в трафике проезжает мимо.) Она его видит, не верит глазам… Но трафик не дает его как следует разглядеть. Очередная остановка, она пытается вылезти из машины, подбежать к его лимузину, но поток опять трогается. Ей сигналят. Она возвращается в машину… Опять едут…

Это можно развивать в динамике (короче, ситуация – трафик и поиск в нем человека).

* * *

Приключения в шикарнейшем отеле, типа того в Марокко.

Невероятная смесь французской холодной чванливости с сумасшедшей восточной пышностью. В таком отеле ты – совершеннейший раб, хотя, по идее, все должно быть наоборот.

С одной стороны, тебя усыпляет то, что любое твое движение предугадывается, но это же и означает, что ты под неусыпным наблюдением, контролем.

Возможно, такой отель мог бы стать контрапунктом к истории о кочевых племенах.

Страшная реклама McDonald’s: в два раза длиннее очередь и в два раза быстрее двигается, чем к Мавзолею.

* * *

В лифте изнутри – зеркальные двери. Хорошая фактура для внутрикадрового монтажа и смены изображений: когда половинки дверей сходятся, видим отражение того, что внутри лифта, когда расходятся, изображение внутрикадрово меняется на то, что происходит на этаже за дверями.

* * *

Вообще, сделать историю, произошедшую в таком «Парадизе». Столы в саду, тут же бассейн с голыми сиськами, тут же официанты в ливреях, тут же какие-то райские птицы… Чуть дальше – звуки мячика на теннисном корте, кто-то отжимает плавки в кустиках, не ведая, что он чуть ли не в центре какого-то пати…

Что-то ужасно притягательное в такой вот подробной истории, с погружением в нее, с абсурдом и недрами тайной гостиничной жизни.

Может быть, это «история таинственного незнакомца», который приехал с Ней откуда-то. И кончается все для него тем, что он, уже в этом отеле, берет опять в руки поднос.

История сломленной души… Он нанимается в дом к некому Орлову, чтобы убить его отца. Но безумно и бессмысленно в Нее влюбляется. Любовь эта постепенно все более отодвигает его от решения убить. То есть все более уводит его от той цели, ради которой он сюда нанялся.

Когда же отец неожиданно говорит ему о сыне в сущности то же, что думает о нем и герой, тот уже просто не в силах убить.

А потом вся история в поездке, в отеле. С приходом к подносу.

* * *

Молодой марокканец – в феске с надписью чьей-то фамилии на дощечке в одной руке и с колокольчиком, который тихо позвякивает, в другой – медленно идет мимо распластанных тел вдоль бассейна, ища господина, имя которого написано на доске (его позвали к телефону).

Замечательно по звуку и атмосфере.

* * *

Замечательная секретарша:

– Ой, а мне бы вы не захватили бы чего, только холодного…

Ее любимое занятие: решать кроссворды.

* * *

«…И детей научила сахар в стакане не мешать против часовой стрелки!»

* * *

Февраль, 1990 год

* * *

Длиннющая очередь, война, духота, мордобой! – в результате бутерброд в руках! McDonald в Москве!

Монтировать с Мавзолеем.

* * *

В «Новый московский философ»: разговор о том, что более важно, когда о страданиях говорит счастливый. Это, может быть, ценнее…

* * *

В «Новмоскфил»: красят Ленина. В продолжение всего фильма его красят. Покрасили наконец. Отъезд: стоит бронзовый «красавец», а перед ним раскинулась российская разруха.

* * *

Молебен в разрушенном храме. Стены исписаны, облуплены, в куполе дыра – а молебен идет. И лица… лица… Удивленные, неготовые.

(«Новмоскфил»)

* * *

Похоронная процессия случайно вклинивается в демонстрацию студентов. Сюда же попадает и проститутка, бредущая с ночной работы, и много кто еще…

* * *

Человек на мопеде, стоит на красный свет и массирует голову…

* * *

Сегодня изучали «семейную оборону». Дача, охотничьи ружья. Всерьез разговоры о самообороне.

* * *

История с советским офицером, возвращавшимся домой.

Навстречу – шпана… Потом демонстрация. Лозунги, ругань, крик, раскачивание… и снова шпана… А у офицера пистолет в кармане.

Потом пьянство с этой шпаной. (Ничего не понимающие, без веры, без задач.)

* * *

«Демократия выбирает не лучших, а согласных». (В. Максимов)

* * *

«Сплочение вокруг Российского ствола».

* * *

«Готова до конца дней жить впроголодь, но только не видеть рядом с собою богатых». («Новмоскфил»)

Странная надежда современных лидеров на то, что о чем-то рассказать или поставить вопрос – равнозначно тому, чтобы его решить! Сумасшедшая говорильня, сумасшедший плюрализм, маниловщина, прожектерство и никакого дела!

* * *

Плюрализм – это когда каждый может говорить, но не каждого нужно слушать.

* * *

Вообще-то «Новый московский философ» должен быть картиной именно о том, о чем мы (я, например) думаем касаемо того, что происходит в стране нашей и почему.

* * *

Соборность вокруг Российского ствола. Это, думается мне, очень важно.

* * *

Старушка, взлетевшая в видении в объятиях отца, как в детстве. И переход в ее детство… («Новмоскфил»)

* * *

Телефонные разговоры девочки с играющим с ней папой. Телефон игрушечный.

* * *

Панорама по разрухе под музыку Мокроусова.

Когда каждый может говорить – это плюрализм, а когда каждого нужно слушать – это идиотизм.

* * *

Воспоминания о матери, неожиданные и пронзительные. Наотмашь должны ударить.

Петренко тихо плакал по старушке, совсем чужой и нелюбимой, как по чему-то своему, родному, уходящему, как мог плакать по матери.

(«Новмоскфил»)

* * *

Внутрикадровая импровизация! Актер, выходящий из кадра, возвращается с новой импровизационной, поворотной задачей…

* * *

Притча о циркаче в церкви. Один в пустом храме, на коврике, делает акробатические трюки и тем самым творит молитву, разговаривает с Богом, ибо это его талант, и Бог именно этим талантом его наградил.

(«Новмоскфил»)

* * *

Не спешить рассказывать историю, не торопиться схватить зрителя. Постепенность погружения, но без пауз в напряжении истории!..

* * *

Концерт в поле у колхозников. Какая-то народная капелла. Сидят по разные стороны деревенской пыльной дороги. По одну сторону дороги зрители, колхозники, по другую – оркестр. Идет концерт… И с ужасом все видят, как издалека в клубах пыли несется грузовик.

Повороты возможны любые. Кто-то побежал навстречу… Водитель хоть не сразу, но остановился. Или пронесся и засыпал всех пылью…

(«Новмоскфил»)

* * *

Отметочки роста девочки на стенке. Переход от этих отметочек к старушке и обратно.

* * *

Рождение! Вообще рождение может быть любое: новые Весна, Осень, Лето, Зима – это прикосновение к тихому рождению чего-то в тишине и глубине природы…

* * *

Постепенное заполнение кадра и постепенное раскрытие его масштаба. То есть мы не сразу понимаем где и что, но постепенно нас заполняет информация не только хронологически-сюжетная, но и чувственно-пластическая. («Гражданин Кейн».)

Постепенность заполнения и несуетность повествования. Легкость в этом замечательная, но легкость напряженная.

(«Новмоскфил»)

* * *

Из детства: показывание жоп в окошко. Чем больше жоп, тем лучше. Собираются мальчишки, выстраиваются перед каким-нибудь домиком одноэтажным, снимают штаны, поворачиваются жопами и встают «раком». Кто-нибудь из них стучит в окошко. Человек выглядывает и видит шеренгу блистающих жоп. Потом все разбегаются. (Однажды меня тоже взяли с собой – по причине величины жопы и из желания втянуть в бесчинство.)

* * *

Нужен новый «соборный» метод подхода к делу, к возможности погружения.

Я не нищету и «равенство» имею в виду, а именно – погружение в среду. Всем вместе, но при железном контроле «над». То есть то самое Михаило-Чеховское: и «внутри» и «над» – одновременно.

(«Новмоскфил»)

* * *

Мать-одиночка, мальчику 6 лет. Чудесный парень. Ужасная тоска по мужчине в доме.

Появляется гость… Замечательное дуракаваляние… Хохот и счастье…

Уходя, гость сказал мальчику, показывая на висящий на стене колокольчик: «Как соскучишься, позвони, и я приеду…»

Можно трогательно развивать эту историю. Примерно так: мальчик, звонящий в форточку.

Вновь появление этого человека, но уже прошедшего через что-то…

* * *

Бокал вина или пива, который один человек перевез через границу, не расплескав, на другой континент, чтобы выпить с друзьями.

* * *

В японской актерской школе ничего не пропускается: если ты поставил стакан, то на этом действие не заканчивается, что-то еще и дальше, то есть то, как ты отрываешь от стакана руку, – тоже очень важно.

То есть не законченность движения, а продолжение его…

Сосредоточение энергии и ее переливание – в беспрерывности перехода из одного ее выражения в другое.

Это уже иная каллиграфия, иной этаж актерского существования. Это все стоит «за» словом, выше слова. Это особенное самоощущение в пространстве.

* * *

Это вечное, странное перемещение вещей в доме. Никогда и ничего невозможно найти вовремя! Причем впоследствии обнаруживается в самом неожиданном месте!

* * *

«Телеграмма, если она настоящая и послана, потому что нужно послать, всегда ужасно близка к тому, что мы называем искусством. Ее эмоциональное напряжение до изгиба втиснуто в короткую отчетливую форму, и каждое слово читаешь, высасывая его до конца. Уж в ней не ошибешься, так же как и во взгляде, – она именно такая же немая, как взгляд, и поэтому такая же, безошибочно значительная.

Вот стихи. Это телеграммы в литературе: они не рассказывают, а воздействуют…»

(Вс. Пудовкин)

* * *

Вс. Пудовкин о Монголии: «…Мы проехали незамеченными. Здесь очень легко остаться незамеченным. Слишком заняты все своим, мало нам понятным делом…»

«Здесь можно улыбаться в одиночестве, уверяю вас. Улыбаться с радостным уважением к себе и окружающему вас великолепию…»

* * *

«Я думаю, что близость к природе и праздность составляют необходимые элементы счастья; без них оно невозможно…»

(А. П. Чехов – Суворину А. С.)

* * *

«…Вы спрашиваете в последнем письме: «Что должен желать теперь русский человек?» Вот мой ответ: Желать. Ему нужны прежде всего желания, темперамент. Надоело кисляйство…»

(А. П. Чехов – Суворину А. С.)

* * *

«Вон видишь дома: окна темные почти все, а где свет горит, там или пьют, или ругаются».

(А. П. Чехов)

* * *

Семья. Разные отношения, ссоры, сложности, ревность, проблемы, но всегда непрекращающаяся любовь! Не всегда видимая, не всегда ощутимая внешне, но всегда существующая и выплескивающаяся в любое удобное для того мгновение.

* * *

«Надо работать, имея в виду только будущее».

(А. П. Чехов)

* * *

«Герой – это поэт действия; поэт – это герой созерцания».

(Д. С. Мережковский)

* * *

«У Пушкина жизнь стремится к поэзии, действие к созерцанию; у Лермонтова поэзия стремится к жизни, созерцание к действию».

(Д. Мережковский)

* * *

«…Кто не может подняться и не хочет смириться, тот сам себя обрекает на неизбежную гибель…»

(Вл. Соловьев)

* * *

Петербург «Цирюльника» – зима, много верховых, много военных.

* * *

Но там, на Западе, все и всегда держалось совершенно на другом. Там были совершенно иные рычаги. У нас же покаяние, стыд, удаль, православие, Государь, палка, зависть, пьяный порыв, созерцательность, жертвенность, парадоксальность, обнажение, откровение, ханжество, праведность, иррациональность, страдание.

* * *

У Бунина: мальчик, в постели рассматривающий свою силу мужскую.

* * *

Гений Пушкина в том еще, что он умел гениально рифмовать атмосферу. И недаром Толстой называл Чехова: «Пушкин в прозе». Это изумительно точно, ибо Чехов тоже создавал атмосферу, но только в прозе. Как же это точно! Вот Достоевский атмосферу не чувствовал, да она его и не интересовала, его волновала энергия и эмоция идеи, мысли! Чехов же не существует вне атмосферы – видимой, ощутимой, осязаемой. Как и Пушкин: «Зима. Что делать нам в деревне?..»

* * *

Коридор. Тема из-за двери лупит кулаком в Сережину ладонь. Отличное занятие для паузы.

* * *

Откуда же чему взяться, если в руководство страны могли пробиться только люди с наиболее плебейской родословной. Если отец неграмотный, если мать рабыня, а я только к 20 годам стал разбирать грамоту – значит, гожусь в Президенты!

* * *

Трафик. Рим. Машины ползут еле-еле. Между ними лавирует хорошенькая барышня на моторине. Поравнялась. Остановилась на мгновение. Переглянулись.

Она отвернулась и двинулась дальше. Он мгновение подумал, выскочил из машины, догнал ее и вскочил на сиденье сзади. «Поехали!» Она и опомниться не успела, они уже неслись между машин.

* * *

Закат. Грузовик. Меланхоличный водитель. Рядом пассажир. Едут полем, заблудились. В стороне на большом стоге сена мужик работает вилами. Грузовик остановился – пассажир сказал: «Пойду спрошу, правильно едем?»

«Пойди».

Пассажир вылез, пошел по полю к стогу. Разговора не слышим. Солнце вечернее. Мужик показывает в другую сторону, пассажир с ним, видимо, спорит. Мужик машет руками, что-то доказывает. Спор разгорается… Шофер меланхолично щурится на солнце, лениво включает приемник. По нему передают дебаты съезда, видимо, из Моссовета.

Мужик скатывается со стога и начинает мутузить пассажира, тот отбивается. Жуткая потасовка все на том же общем плане. Потом пассажир возвращается, садится в машину, тяжело дыша.

– Ну что, узнал, куда ехать?

– Прямо и налево.

(Сцена воплощена в «Утомленном солнце» в 1994 году. – Современный комментарий автора.)

* * *

Старая еврейка-переводчица в Риме. Совершенно задвинута на своей персоне. За две минуты успела рассказать всю свою биографию, присовокупив кое-что и про мужа, который был алкоголиком, но прелестным поэтом. Прочла его стихи – ужасающие. Муж еще сказал в них про Офелию: «Ох, Фелия, ох, душка!»

– Я писательница. Массу рассказов написала и роман. Я и музыку пишу. Бондарчука не люблю, а Чухрай, он украинец?

– Нет, еврей.

– Да что вы говорите! Прелестный человек!

Понимаю, что во время передачи будет полный кошмар. Так и было. Вся передача была посвящена ее тонкому устройству. То она ничего не слышит, то меня ей не видно, то оттуда дует… «А можно капельку водочки?..»

* * *

Май. Пляж. Италия. На пляже одновременно – и голые дети, и люди в пальто. (Чудесное соединение весны.)

* * *

Повар из ресторана – на пляже, выбежал на минутку. И у него весна.

Шезлонги еще не покрашены… Ощущение замечательной жадности к теплу, к солнцу.

* * *

Когда юнкер Толстой (главный герой в «Цирюльнике») в первый раз испытывает с Джейн оргазм, помутневшим глазом смотрит в сторону… медленная крупная панорама по ночному столику с выходом на фотографию матери. Взгляд Джейн в другую сторону… ПНР с выходом на фото отца на стене.

* * *

Начал снимать рубашку, сел и заплакал. Так и не выпростал рук из рукавов, а голову из ворота.

* * *

Мы были язычниками, потом на 1000 лет стали христианами, а с 1917 года нас вновь превращали в язычников: вот тебе красная тряпка и лист бумаги, на котором что-то единственно верное начертано и стоит чья-то подпись – кого-то того, кого потом посадили за взятки; или портрет чей-то таскай на палке и кричи при этом то-то! – правда, потом того, кого ты таскал, расстреляют. И так далее.

Только вот те, кто из народа язычников делал, они-то сами не за тряпки и грамоты работали.

Они твердили о бескорыстии, энтузиазме, клеймили хапуг и мещан. Сами же коллекционировали зажигалки, к примеру, золотые, драгоценности, картины, многое другое.

Поразительный цинизм все это и обман.

* * *

Монотонное журчание водички за окном, текущей с крыши в переполненное блюдечко, забытое в саду. Серенькое и прохладное майское утречко на даче. Щебет птиц, запах сирени.

* * *

Запотевшее зеркало в ванной. Он и она отпотевают его горячим воздухом фена. Появляются лица…

* * *

«Кочевники»:

Приемник в юрте. Из него веет «ветер цивилизации»: то Горбачев, то рок, то «Bitls», то сведения о событиях… Герой приостанавливается в своем движении – и слушает, и волнуется, и улыбается…

То есть он стремится к цивилизации, но, подойдя к ней, останавливается.

* * *

Может быть, ввести нашего человека? (Гостюхин? мотоцикл сломался? или Леша Петренко).

* * *

В степи попытались отнять телевизор – отбились.

* * *

Конфликт с продюсером. Мой внезапный аргумент:

– Господин Рицоли! Вы себе когда-нибудь сами носки стирали?

– …

– Так какого хера вы меня учите жизни?..

* * *

Короткометражка или эпизод в большой картине.

Шофер везет к своему боссу кого-то и, будучи обозленным на босса, несет его «по пням и кочкам», выдает всю его подноготную – и что он уже четыре месяца не трахается, и что жрет из холодильника по ночам, и т. д. и т. п.

Потом сама встреча героя с боссом: все ужасно важно, солидно и чванливо (может быть, в середине всего этого гость представляет себе то, что рассказывал шофер).

Затем путь обратно и… продолжение рассказа шофера.

А может, иначе: шофер везет гостя и нахваливает хозяина, как только может. Потом встреча с хозяином, в течение которой тот за что-то «влепил» шоферу. А затем уже, на обратном пути, шофер поносит хозяина на чем свет стоит, раскладывая всю его жизнь «по нотам».

* * *

Нашла в пиджаке мужа «condom». Он приходит – и они летают с криками по комнате. Дивный скандал среди «мыльных пузырей».

– Господин Рицоли! Вы себе когда-нибудь сами носки стирали?

– …

– Так какого хера вы меня учите жизни?..

* * *

День. Лето. Дождь. Они почти голые. Она зашивает ему брюки. Шутя рассказывает, как ездила в Ялту с подружкой. Как брала с собой презервативы, но попала под дождь, и они в сумочке промокли. «Годятся ли теперь?»

Такой мерный, тихий разговор под шум дождя.

Он, мучаясь, расспрашивает о подробностях с болезненной улыбкой на лице. Она совершенно бесхитростно все рассказывает. Этакая «исповедь путанки».

* * *

Рахманинов, 3-й концерт или вариации на темы Паганини в контрапункте к совершенно бытовым событиям на улице. Примерно так: кто-то едет в машине, а перед ним идет троллейбус, у заднего окошка которого стоят девушки. Подробно и последовательно снимать эти отношения между «машиной» и троллейбусом.

Начал было обгонять – одна принялась в шутку плакать. Опять притормозил и едет следом…

* * *

«Судьба загадочна. Слава недостоверна».

(Марк Аврелий)

* * *

«Жизнь невыносима без труда».

(Г. Флобер)

* * *

«Литературные среды» у гинеколога Сергея Г., где писатели сидят, читают и спорят вокруг гинекологического кресла («эшафота»).

* * *

За обедом: сначала высмаркивается, потом быстро ест. Никто ничего не понимает, но ни о чем не спрашивают. Потом он сам объясняет:

– Я, знаете, поесть люблю… А у меня насморк, простудился. Сначала высморкаюсь, а потом быстро ем, чтобы вкус чувствовать!..

* * *

Русская баня в N.-Y.

Человек в парилке, все время чистящий зубы без пасты.

Старый раввин, видимо, откуда-то из России.

Старики в молчании, застывшие над шайками, в которых они парят ноги.

Почему-то много глухонемых.

Сумасшедший венгр (это выяснилось потом) агрессивно кричит что-то в «джакузи», потом в бассейне поет «Интернационал», потом – почему-то голый – сделал на кафельном полу три кульбита. У него изуродован локоть – как выяснилось, сидел в немецком концлагере.

Грязно все и ужасно похоже на Россию, то есть на Совок. Что-то невытравливаемое есть во всей нашей жизни. И именно совковое, не русское, а совково-отвратительное.

* * *

После смерти мамы я ощутил ужасную пустоту, словно вместе с ее уходом безвозвратно ушел целый замечательный, естественный русский мир – с бытом, деланием, хозяйством, чаепитием на террасе, листьями салата, белыми чашками, запахом кофе, разговорами…

* * *

Удивительно: в прошлом веке то, что принимала Россия, потом принимал и весь мир – Достоевский, Толстой, Чехов, Чайковский, Рахманинов… Теперь же сама Россия с жалкой жадностью глядит на Америку, культура которой рядом и на версту не может находиться.

* * *

Яркое солнце, бассейн. Папа купает больного мальчика. На кромке бассейна – коляска мальчика. Он болен, но не безобразен. Потом папа со слугой переносят мальчика в кресло.

Сидит на солнце, смотрит по сторонам, иногда что-то пытается сказать.

Я прыгаю в бассейн и плаваю туда и обратно. Мальчик провожает меня глазами. Потом рядом с ним садится отец, начинает стричь ему ногти.

Медленно садится за дом солнце – медленно уходит из двора. Вот уже половина безвольного больного мальчика в тени… Я плаваю, он смотрит. Отец стрижет ему ногти…

* * *

Странно, но я никогда не слышал сочетания слов «американская культура» в положительном смысле слова культура.

* * *

И тем не менее именно это отсутствие культуры правит миром. Как это странно.

* * *

15.07.90

Мне снился чудный сон. Я что-то рассказываю Саше по делу, по профессии. И постепенно, как бы продолжая разговор, начинаю говорить о нас с ним, но совершенно не переходя в прямое по этому поводу общение. И вдруг вижу слезы у него на глазах. И словно прорвало… Он сказал, что ему ужасно одиноко, и я ему сказал, что до сих пор, кроме него, нет никого, с кем я мог бы обо всем поговорить. И что именно в этой возможности общения обо всем и есть радость необходимая.

Почему-то рядом с нами молодая женщина, которая говорит иногда по-армянски. Я спрашиваю Сашу:

– Кто это?

– Это мама.

– Сколько же ей лет?

– Она родила меня очень молодой.

И опять мы разговариваем и никак не можем наговориться.

Сколько трогательных и смешных вещей, сколько событий, шуток обтекало каждого из нас, так и не коснувшись друг друга!

Как жаль, как много потеряно! И как хорошо, что опять есть эта радость. Это счастье обретения и покаяния.

* * *

Микрофоны, с которыми работают театральные актеры в Америке, по искусственности то же самое, что AIR Condition.

Можно и наоборот: «Эр Кондишен» – то же самое, что и микрофоны у актеров в театре, – странная неестественность.

Необходима натурная простота.

* * *

Тема трехлетний, «балдеющий» в наушниках с классикой.

* * *

Постоянное ощущение старости испытываю я в Америке.

* * *

«И на весах мира слеза и вздох всегда перевесят расчет и алчность…»

«У Бунина слово всегда точно, сдержанно и безошибочно».

«…Религия священной жизни всегда близка И. Бунину».

«Поэзия есть ощущение мира с волшебным оттенком. Потому и мир, создаваемый поэтом, несет оттенок мифизма».

(Борис Зайцев)

* * *

Мережковский о Толстом: «Тайновидец плоти»…

* * *

Чехов сказал о Максиме Горьком: «Голос сильный, но противный».

* * *

В ресторане не было денег расплатиться: пригласил подошедшую со счетом официантку танцевать. Она, изумленная, отбивалась.

* * *

«…Искусство все построено на благодати и на живой таинственности человеческой личности. Марксизм человека вообще стирает. Он мертв и неблагодатен. Он – враг художника. От него должен всякий, желающий идти «дорогою свободной», открещиваться как от нечисти. Горький не сделал этого».

(Борис Зайцев)

* * *

Хайлар (Внутренняя Монголия). Старика несут на закорках, чтобы было быстрее. Пыль. Сплошной поток велосипедистов. «Газики» и японские машины. Все сигналят и лавируют (!) между велосипедистами.

Грязно, и пастушеская простота нравов. Разглядывают тебя совершенно беззастенчиво.

* * *

Божество Степи! Воистину – это совершенно божественно, величественно, покойно, мощно и невероятно красиво всегда. Ни одной секунды повторяемой. Небо оглушительное. Стихия океанская. Все живое в Степи существует настолько органично и бесхитростно, что любое насилие мгновенно ощутимо и в результате наказуемо.

Божество простора и его Божественная сила. Каждый миг ты ощущаешь живое дыхание этого края. Ничего подобного я не испытывал. Может быть, от Океана только. Только преклониться можно перед этим. Анализировать, стараться понять нельзя и не нужно. Вот откуда столько суеверий у кочевых народов.

«Аскетизм Степи» – это заблуждение и близорукость. Никакие субтропики не обладают при всей своей цветастости таким богатством, как Степь. Я видел Ветер. Я стоял, о чем-то думал. Помню только, что был очень наполнен ощущением, каким-то радостным и духовным. И услышал за спиной словно бы шелест или плеск, оглянулся и увидел, как от горизонта неслась ко мне полоска ветра. Шириной сантиметров в 20!.. Ветер прошелестел у моих ног и скрылся в степи. Только долго еще был слышен его шелест и виден тонкий ручеек ложащейся травы. Волшебное, потрясающее ощущение.

* * *

«…Любовь к окружающему миру, к существованию, пусть подсознательная, есть последняя опора человека, и, когда природа отказывает ему в праве любить себя, любить воздух, воду, землю, он гибнет. И чем чище и нравственнее человек, тем строже с него спрашивает природа. Это трагично, но необходимо, ибо лишь благодаря подобной неумолимой жестокости природы к человеческой чистоте чистота эта существует даже в самые варварские времена».

(Фридрих Горенштейн)

* * *

Калюта в машине. Едем на выбор натуры во Внутренней Монголии. Шофер – китаец. Виля достает кассету.

– Поставь.

Китаец ставит.

– Что это? – спрашиваю.

– Да французы дали.

Звучит какой-то реквием. Прекрасная музыка. Едем. Останавливаемся в степи. Дождь. Я вышел чуть раньше. Слышу, Виля говорит ничего не понимающему китайцу:

– Классный реквием!

И показывает ему на пальцах, насколько классный этот реквием и что китайцу обязательно нужно его слушать, пока мы будем ходить по сопкам.

* * *

На гостиницу в Хух-Хото вешали лозунг – длинную полосу материи с пришпиленными клеенчатыми иероглифами. Рассерженный клиент разрезал ткань в том месте, где она проходила через его балкон.

* * *

«Когда не ведают далеких дум, то не избегнут близких огорчений».

«Благородный муж – универсален, низкий человек – партиен».

«Когда пути не одинаковы, не составляют вместе планов».

(Конфуций)

* * *

Босс в душе. Шофер ждет в раздевалке. Босс никак не может дотянуться до спины. Просит шофера зайти. Тот входит и начинает как есть, прямо в пальто, аккуратно тереть хозяину спину…