Записные книжки 1980–1993 гг.

О содержании дальнейших записных книжек (1980–1993) я уже говорил на последней станице предисловия. Здесь добавлю только то, что специально не классифицирую здесь их мозаичный, переливчатый состав, не раскладываю по тематическим полочкам… А, казалось бы, чего проще – здесь раздел «Синопсисы», там «Наблюдения», тут «Раздумья». И пошло-поехало – «Актерское мастерство», «Работа с оператором», «Пластические решения»… Через несколько страниц – «Советский сюр», дальше – «Наши за границей», потом – «Цитаты классиков»…

Нет! В записной книжке, как в жизни, одно перетекает в другое, и только в том случае, если не прокладывать резких границ и барьеров между частями единого живого целого, оно и останется целым и живым. Другими словами, останется дыхание жизни, пульсация времени и авторская, то есть моя, непредвзятость и искренность. Останется и это чудесное вечное перетекание боли в счастье, гнева в сострадание, радости в печаль, а созерцания в размышление. Ученичества – в мастерство, растерянности – в творчество… Разумеется, возможны и обратные перетекания, так до бесконечности.

Я специально не классифицирую. Многое в этих неявных связях между записями разных дней и лет, может быть, даже нельзя понять, а возможно лишь почувствовать, но это и есть самое главное, для чего снимаются фильмы и пишутся книги.

Эта ассоциативная архитектоника кажется мне абсолютно естественной, а как говаривал наш старшина Мишланов: «Что естественно, то не безобразно!»

Записные книжки 1980–1983 гг.

6. VIII.1980

Съемка Аннушки!

«Чего ты боишься?»

«Чего ты не любишь?»

«Что любишь?»

«Любишь ли брата?»

«За что?»

«Чего больше всего хочется?»

«Чего больше всего не хочется?»

(Современный комментарий автора: Это первый год, когда начал воплощаться замысел фильма «Анна от 6 до 18». Моей дочери Анне – 6 лет. И с этих пор раз в год, под объективом кинокамеры, я задавал дочери одни и те же пять вопросов: что ты любишь? что не любишь? чего боишься? чего ты больше всего хочешь? что, по-твоему, происходит вокруг тебя и в стране?..

В промежутки между ее ответами я вмонтировал хроникальные кадры о том, что происходило в это время в стране… И сам не ожидал, что получится такой документ.

«Анна от 6 до 18» – очень беззащитная картина. Про нее можно сказать все что угодно, но одного у нее не отнимешь: тринадцать лет съемок. Тринадцать лет жизни растущей девочки в меняющейся стране.

Три вещи нельзя симулировать – любовь, темперамент и время…

Считаю, что это одна из самых серьезных моих картин. Никто не знал, чем это закончится, но я упорно каждый год задавал по пять вопросов своей дочери… и так с шести лет.

Надо сказать, были и драматические моменты, и даже опасные, потому как снимать кино на профессиональной аппаратуре без утвержденного сценария в то время было просто «чревато». А нужно было раздобыть коробку пленки, бесшумную аппаратуру, затем аппаратуру, чтобы записать звук, – все это надо было доставать через товарищей, которым тоже приходилось рисковать.

Никто не знает, сколько проживет. Но мне казалось, что если есть какая-то реальная ценность в жизни, то ценность эта – потраченное время.

И вот росла девочка. И какие же невероятные события послал нам Господь за это время! Когда я начинал снимать кино, не мог представить, что через десять лет будут отворачивать головы памятникам, а перед этим случатся подряд три смерти генсеков. («Пятилетку – в три гроба», – как заметил мой отец.) И каждый год Анна, воспитанная в пионерских традициях, говорила: «Я хочу, чтобы новый руководитель коммунистической партии…» – и далее шло клише.

С дочерью Аней (кадр из фильма «Анна от 6 до 18»)

«Анна от 6 до 18» – очень беззащитная картина. Про нее можно сказать все что угодно, но одного у нее не отнимешь: тринадцать лет съемок.

И вот эта девочка, которая воспитана в границах этого бессменного лекала, зажата и боится неправильно ответить, и страшно мучается оттого, что если она неправильно ответит, то ее будут ругать (этот школьный комплекс действительно был в Ане), вдруг вырастает совершенно другим человеком…

А ведь все это было снято совершенно спонтанно. И между Аниными фрагментами поставлена хроника – так мой фильм стал вполне объективным, что редко в искусстве случается, свидетелем жизни страны.

Тем не менее картина в целом несколько тенденциозна, но это моя картина, моя точка зрения. А если у кого-то есть другая точка зрения, могу дать простой совет: растите дочь и двенадцать лет снимайте ее.

Впоследствии я снял и с Надей то же самое. Но это другая история.

* * *

Госпиталь. Нагая женщина в объятиях человека (раненого) с перебинтованными руками.

(Может быть, для «Террориста»)

* * *

Командировочный на карусели уличной.

Рядом – пьяный на той же карусели.

* * *

Парикмахерская в провинциальном городишке, на первом этаже. Окошко выходит во двор. Человек, у которого друг работает в этой парикмахерской, сунул лицо в окошко. Он торопится, и друг-парикмахер над подоконником бреет его или одеколонит.

* * *

Двое разговаривают в кабине «Урала». Долго все это длится. Потом отъезд камеры. Оказывается, их везут на железнодорожной платформе.

* * *

Автобус «Ж» и «М» – уборные на ходу. Замечательно увезли человека на горшке.

* * *

В рассказ: о том, что счастье – это лежать на темных досках у тихой воды под нежарким солнцем. В этом есть какое-то предчувствие – манящее, покойное. Ощущаешь свое место в пространстве. Полноту его, закономерность.

* * *

За суетой жизни тянется, как неминуемое следствие, суета в творчестве. Уходит тщательность, подробность. Как же об этом важно думать!

* * *

Для сценария «Дачи»

Не перескочить из своей жизни в какую-то другую, не перескочить. Она одна-единственная.

Можно осенью одеться легко и красиво, но будет холодно.

Можно весною одеться тепло, будет жарко.

Можно обманывать и притворяться, ловить момент и самоутверждаться, но все это будет вне истины.

За суетой жизни тянется, как неминуемое следствие, суета в творчестве.

* * *

Плоскостопие танцующей манекенщицы.

* * *

Литератор женщине: «Мне легче написать две страницы, чем удовлетворить твои животные инстинкты».

* * *

«Я прочла всего Золя, всего Мопассана, но такого не подозревала!» (после пистона)

* * *

Как же трудно вырваться из рабства собственных окаменевших представлений о мире! И как из-за этого трудно людям договариваться».

* * *

– А сколько тебе было лет, когда ты перестала быть девушкой?

– Пятнадцать.

– А тебе доставило это радость?

Пауза.

– Нет.

– Ты его любила?

– Нет. Просто я знала, еще до этого, что это… радость. А потом…

И заплакала.

* * *

Боже праведный! Что же это за несчастные люди – средние инженеры, представления не имеющие об истинном своем положении. Лишены всякой информации, кругозора, свободы мысли и чувства. Мучающиеся поиском ответов на глобальные вопросы, а ответов этих им взять негде, не у кого. Питаются слухами, сами их выдумывают и долго ими живут. (Все это так и просвечивало сквозь наивный и плоский капустник «Южмаша».)

* * *

Совершенно опустошенные интеллигенты-технари. Пьют, вслух читают Пушкина. При этом забывают и путают слова. Чуть что – сразу же втягивают Александра Сергеевича в разговор.

При этом опустошение, тоска, а в общем-то, и бездуховность ужасные.

* * *

– Там он у себя мужчина, грузин! А тут никто.

* * *

Вязаная фата! Вообще вязаное подвенечное платье.

* * *

Сельский махон, который в большом городе находился по музеям и выставкам, а потом своим односельчанам рассказывает (и показывает!) подробно, что изображено на картине или в скульптуре.

* * *

В ресторане человек заказал оркестру куплет из гимна Советского Союза. Встал в середине зала и спокойно, громко пропел весь куплет «старого гимна».

«Нас вырастил Сталин…» и так далее. Потом с достоинством ушел из ресторана.

* * *

Красивая пепельница в женских руках с длинными ухоженными ногтями.

* * *

«Главное, чтобы глаза не были больше, чем рот».

* * *

Толстая унылая женщина в пальто на свадьбе. Уселась, смотрит на танцующих.

* * *

Как ни странно, у нас в кино выработался штамп одежды, неведомо откуда взявшийся, так как в магазине такого купить невозможно.

* * *

«…Ему даже было выгодно находиться в состоянии напряжения, так как это напряжение, сохраняя дистанцию между ними, помогало ему поддерживать в себе то чувство неприязни, при котором ему было легче постоянно чувствовать себя правым».

* * *

Это постепенно разъедающее чувство незаслуженной неоцененности. Оно всегда находит объяснение и оправдание всем поступкам, которые рождены этим чувством, хотя признаться себе в этом человек не может. Он ищет и находит все причины вне себя, вне своих комплексов.

Чувство это разъедает, тихо и страшно. Ужас в том, что человек не имеет сил видеть в себе свои комплексы. Это, в конечном счете, касается всего – и женщин, и работы, и каких-то ничтожных умений или неумений. Если такой человек выпивает, все это начинает лезть наружу, хочется быть выше ростом, уметь петь и танцевать, занимать собою все пространство. Есть в этом что-то болезненное, отчаянное и одинокое… Но человек начинает любить в себе это прямое состояние, потому что комплекс требует удовлетворения, а удовлетворение приходит с алкоголем.

Приходит снисходительность, смелость, ощущение, что все возможно и все безнаказанно.

Совершенно опустошенные интеллигенты-технари. Пьют, вслух читают Пушкина. При этом опустошение, тоска, а в общем-то, и бездуховность ужасные.

* * *

Лежат в постели. Он говорит:

– Кажется, чайник на плите остался.

– Как?

– По-моему.

Она долго молчит, ждет, пока он сообразит встать, посмотреть. А он лежит, не шевелится. Долгая пауза. Наконец она не выдерживает, встает, направляется к двери.

Он тут же:

– Кстати, на обратном пути захвати, пожалуйста, с кухни бутылочку воды, она на столе стоит.

* * *

То, что есть в к/картине «Природа», – болезненная тяга пожилого человека к молодому телу. (Это необходимо в «Дачу» как симптом.)

* * *

В крытом кузове грузовика ночью едут двое. Рядом с ними какие-то вещи. Все довольно мирно и подробно. Осень, пар изо рта.

Машину начинает догонять другой грузовик. Где-то, может быть, на перекрестке, первая машина останавливается. За ней притормаживает и вторая. Ее фары освещают сидящих в кузове.

Долгая пауза. Потом, неизвестно откуда, тех в кузове ужасно расстреливают в свете фар.

* * *

Подробно снимать охоту. Скачем за зайцем (или еще за кем-то). Потом после долгого нагнетания – сама охота, то есть тот самый момент, ради которого день ходили.

Замечательнейшее по фактурам время – осень с первой порошей, черной водой и морозцем, тронувшим кромкой льда воду у берега.

* * *

Для беззащитного человека жизнь страшна и жестока. Зависть, бессмысленная злоба, ханжество, комплексы неполноценности… – все это правит миром, и швырнет порою человека так, что ему и предугадать невозможно. Человек, попавший в эти волны, обычно и представить не может, как действуют пружины, которые им крутят.

Впрочем, как правило, объяснение всех этих коллизий просто и даже весьма примитивно в их импульсах. Результат же бывает чудовищен.

Как важно не усыпляться, не успокаивать свое существо в момент относительного благополучия. Налетевший шквал может взломать, уничтожить ту основу, на которой человек держится.

Не усыпляться аплодисментами и быть самим собой!

* * *

История советской проститутки, но в обратном порядке – из дня сегодняшнего в ее детство. (Нужна документальная основа!)

* * *

Застолье. Рядом – дети. Девочка приносит и показывает всем гостям игрушку, просит ее починить. Кто-то берется за это… Подробно снимать, как эту игрушку чинят, а параллельно происходят события, меняющие суть происходящего и проявляющие истинные связи в отношениях между людьми.

* * *

Пьеса в три акта. В первом садятся за стол. Пьют. Второй акт – новая стадия пьянства. Третий – последняя. И на каждой стадии происходят повороты в характерах, в отношениях между людьми, а как следствие – в сюжете. (Всплывает что-то старое, запретное, то, что должно быть давно забыто и движет всю историю вперед.)

* * *

Пронзительная история про «золотой диск» с пением птиц, шумом ветра, голосами людей, рокотом прибоя, заброшенный на самую границу Солнечной системы.

Астронавт с этим диском. Человек, добровольно улетевший с запасом продуктов на 30 лет.

Выясняется, что улетел навсегда. И как он, выходя на связь с Землей, общается с землянами в первые дни и месяцы, и как – потом.

* * *

По снежной полевой тропинке идет человек, к нему пристает молоденькая охотничья собака. Человек в шляпе и в пальто, вообще – вида не раз…айского. Руки в карманах пальто.

* * *

Семья академика. Два сына: одному сорок, второму тридцать два. Старший женат на женщине, которой тоже 32. Младший женат на «девушке», которая на 17 лет его старше. Она – диктор телевидения, и у нее две дочери от первого брака: старшей – 30 лет, младшей – 22 года.

Сам же академик тоже принимает решение жениться. Его невесте всего 45. У нее – сын лет двадцати.

Как ушло бесследно это чувство счастья настоящего в счастье предвкушения будущего? Чем постепенно заглушились внутри эти замечательные струны детства?

И вот все вместе эти люди живут на академической даче.

Удивительно-запутанная может быть история!

* * *

Пронзительнейшее ощущение из детства. Когда только что проснулся летом. За окошком солнце раннее, птицы поют и впереди длинный-длинный день, полный необыкновенных радостей: и купание, и велосипед, и ребята, и футбол вечером, и невыразимая свобода…

Как ушло бесследно это чувство счастья настоящего в счастье предвкушения будущего? Чем постепенно заглушились внутри эти замечательные струны детства? Куда это все ушло? Кому досталось? Что внутри сохранилось еще? И сохранилось ли?

* * *

История про человека, который «всегда говорит правду», – про его гнусность, и про позерство, и про итоговую ложь!

Замечательно, если окажется, что ему вообще изначально не верили. Просто слушали и думали, что он оригинал.

* * *

Покадрово снимать, как начинают оттаивать окна у заснеженной машины.

Как важно не усыпляться, не успокаивать свое существо в момент относительного благополучия.

* * *

Для «Дачи».

Две старушки только что закончили стегать одеяло. Потом одна ложится на кровать, начинает его «примерять». Потом ложится и вторая… Сами не заметили, как в разговоре переехали на воспоминания, чувственные, трогательные.

(Воплощено в «Утомленных солнцем» (1995). – Современный комментарий автора.)

* * *

Чем длиннее статичный общий план, тем большим ударом должна быть врезка.

* * *

Если в одном кадре совмещены более общий план и менее, но тоже общий, фокус должен быть на том, что ближе. Иначе сильно раздражает.

Вообще, более плоскостно такой кадр нужно строить. Лучше же – большая перемена крупностей с переводом фокуса.

* * *

Люся Гурченко нашла у дочки Маши стопку листков с начатыми письмами: «Дорогой Вася!», «Дорогой Сережа!», «Дорогой Кирилл!» и все, дальше ни строчки.

Замечательный характер!

* * *

Люся и Леля, мама Люсина, отправили Костю (муж Людмилы Гурченко. – Современный комментарий автора) в баню вместе с женихом Маши, чтобы Костя посмотрел, что у него там в промежности.

Но так сложились обстоятельства, что Костя с юношей в баню не попал. Тогда послали его в магазин, когда жених собирался купить костюм.

– Ну, что же я там увижу? – сетовал Костя. – Он же будет в трусах.

– Иди, а вдруг!

* * *

Люся будит среди ночи маму и отправляет ее жарить картошку. Та, сонная, стоит у плиты. Нажарила…

И Люся уже спит, но во сне ест.

* * *

Финал «Дачи», когда двое этих людей лежат, обнявшись, после пронзительного объяснения, а по радио… идет передача «Голоса Америки». Тупая пропаганда на фоне простых и пронзительных человеческих чувств, в том числе и чувства родины – к которому то, что льется из радиоприемника, не имеет никакого отношения!

* * *

Очень подробно проследить жизнь нашего героя в «Даче», его отношения с вещами. Прошлогодние, забытые вещи. Пыль, мухи, бабочки, забытая чашечка на подоконнике…

(«Дача»)

* * *

Фотографии старые в «Даче». Через них – жизнь жены, ее детство, родители молодые. И еще что-то, напоминающее о тех временах, довоенных и после… Что-то из воспоминаний. Далекое, печальное, светлое.

* * *

Молодая мама жены – то, из чего получилась эта вздорная старушка.

* * *

Никто из получивших Госпремию (кроме казахов) не испытал простого, обыкновенного чувства радости («Я это сделал и за это получил награду»). Ибо тех, кто эту награду присуждает и вручает, не уважают. И все понимают, по какой причине наградили этого, а не того. И уж совсем не потому, что он талантливее.

Поэтому одни из награжденных испытывают только чувство самоутверждения и злорадства, что обскакали собратьев, иные же как бы стыдятся наград и перед всеми заискивают, но нет того естественного человеческого чувства радости от признания коллегами и обществом своей творческой победы.

* * *

Ночь, дача, зима… Выслеживающий неспящих юнцов здоровенный мужик, в течение сорока минут простоявший в темноте, слушая, как его сыновья себя ведут.

* * *

В «Даче» должен быть очень важный и пронзительный рассказ о чьей-то конкретной исторической судьбе. Чтобы главный герой о чем-то рассказал молодым, ничего еще про это не знающим. И чтобы до слез было трогательно – и для рассказчика, и для слушателей.

С сыновьями – Темой и Степой

Никто из получивших Госпремию (кроме казахов) не испытал простого, обыкновенного чувства радости.

* * *

Доктор-отоларинголог, этакая вечно бодрая неудачница. Ее когда-то несправедливо (или справедливо?) обидели, и вот она с того момента ищет правду. Ищет бодро, настойчиво, ни на секунду не теряя надежды. Только этим уже и живет. Только об этом и говорит, обсуждая со всеми своими друзьями и пациентами.

Проходит много лет. Все уже в возрасте, и она в том числе, но жизнь ее так и зациклилась на этом случае.

– Вот теперь быстренько напишу на секретариат XXVI съезда… Если через две недели не ответят, уже напишу поострее! – И все это ковыряясь в чьей-то носоглотке.

* * *

Для выражения определенного характера.

Здоровенный наглый бармен, строящий из себя знатока психологии и душу общества, говорит про Жванецкого: «Нет, он все-таки умничка!»

* * *

Для «Одинокого охотника» – пробег героя мимо железнодорожного полотна у насыпи, за которой показываются купола Новодевичьего монастыря. Режим, пусто, рассвет…

(Хоть тогда, в 1980 году, я и собирался снимать «Одинокого охотника» сам, только через восемь лет сценарий, написанный мной в соавторстве с Александром Адабашьяном и Виктором Мережко, был реализован на студии «Грузия-фильм» режиссером Кетеван Долидзе. – Современный комментарий автора.)

* * *

Провинциальный автобус. В нем, на сиденье рядом, – он и она, оба «не первой свежести». Сидят очень гордые и напряженные, въезжая в большой город.

* * *

Для «Дачи».

– У тебя здесь прошло все детство. Это все твое, родное. Все знакомо, все вызывает воспоминания. А для меня это все… чужое. У меня свое детство было, свои воспоминания, свое родное. Ты пойми, я уважаю все твое, но… не старайся сделать это родным для меня. Это невозможно. Наверное, то, что я говорю, раздражает, но пойми – я же не могу отказаться от своих воспоминаний, от того, что меня волнует. Наверное, нам просто нужно искать то, что одинаково волнует нас обоих?

* * *

Вечер памяти Михаила Ильича Ромма.

…Совершенно чуждое биополе зала. Зал просто раздавил меня своей враждебностью, еностью. Я чувствовал, что становлюсь зависим от него, от его респектабельности, уверенной организованности, роскоши.

(Определение «еные», «еность» ввел в обиход нашего круга писатель, литературовед, автор исторических романов Олег Николаевич Михайлов. «Еные» обозначало для своих определенную, настроенную либерально (в плохом значении этого слова), антигосударственно и русофобски часть «советской интеллигенции», преимущественно с еврейскими корнями. – Современный комментарий автора.)

Володин умудрился в выступлении о Ромме пересказать сюжеты одного своего сценария, двух пьес и еще раз напомнить, что его не печатают и не ставят (что, конечно же, не соответствовало – в то время по его сценариям выходило по два фильма в год).

Нужно было мне сказать: «Тут все так респектабельно, чинно, интеллигентно, говорят умные люди, и еще многие будут говорить и о Михаиле Ромме, и о себе. Вот Володин в коротком своем выступлении умудрился рассказать о себе много такого, чего я, например, и не знал. Но все-таки чем же для нас для всех был Михаил Ильич Ромм? И для всех, и для каждого в отдельности?

Думаю, что о том, кем он был для всех, уже многое написано в книгах, статьях, воспоминаниях, а вот кем он был для каждого из нас, знает только каждый из нас. Я думаю, что лучшей памятью для Михаила Ильича будет, если мы просто на мгновение задумаемся и вспомним, кем же был он для каждого из нас. Прошу всех встать!.. Прошу садиться. (И дальше – уже обращаясь к портрету М. И. Ромма.) Дорогой Михаил Ильич, вы учили нас, своих учеников, не бояться зрителя, обращаться с ним так, как обращается акушерка с новорожденным. А она опускает его то в холодную воду, то в горячую, а в промежутках бьет по попке.

Спасибо вам за то, что вы научили нас этому. Не всегда у нас это получается, но иногда все же выходит!

Спасибо за внимание!»

Вот что нужно было сделать, а я, му…к, нес какие-то общие места!

* * *

Человек в чистом поле стоит по стойке «смирно». Смотрит в небо – облака бегут, луна светит.

«Я смотрю на луну, я вижу облака, я слышу ветер, я его ощущаю лицом. Бегут мгновения, минуты. Вот сейчас, сию секунду, уже убежала секунда. Как же оказывается все это во мне, в том, что я есть?!.. Какое оно, это я? И как связано с этими облаками, с ветром, с луною? Что я был? Что я сейчас, в это мгновение? Чем буду?..»

Это может быть перед финалом «Дачи».

* * *

Очень долгий крупный план человека, ведущего машину. Постепенно глаза его наполняются слезами… – пошло действие.

Под каждой маленькой правдой о самих себе, в которой мы себе признаемся, кроется море лжи новой – той лжи, которой мы оправдываем для себя эту всплывшую вдруг правду.

Дорогой Михаил Ильич, вы учили нас, своих учеников, не бояться зрителя, обращаться с ним так, как обращается акушерка с новорожденным. А она опускает его то в холодную воду, то в горячую, а в промежутках бьет по попке.

* * *

В панораме, в длинном куске с внутрикадровым монтажом, чем дальше идет сцена, тем более важно «открытие», которое сделает зритель, поняв, почему же так долго шло одним куском.

* * *

Драку в «Одиноком охотнике» снимать через ветровое стекло в свете фар. Хулиганы то исчезают во тьме, то вытаскивают его (главного героя) на свет фар. Потом он (герой) пропал. Пауза поиска…

Машина вертится, выхватывая фарами кусты, дорогу, лес и так далее. Пошел дождь. Включили «дворники». Поехали…

Он стоит впереди, посредине дороги. Едва успевают затормозить. Он говорит им, что ждет их завтра тогда-то и там-то.

* * *

Длинный кадр так и остается просто длинным кадром, если в нем нет упругости. Для движения на общем плане нужна чувственная необходимость. Необходим точный отбор в этом движении. Необходимо напряжение. Это касается и камеры, и внутрикадрового монтажа. Только ЭТО и обязательно!

* * *

Болото болезни с кочками надежды. Чем чаще попадаются кочки, тем быстрее кончается болезнь.

* * *

История для кино: поединок больного с врачом.

Или просто подробная история одного выздоровления. Когда общеизвестные «ценности жизни» постепенно сужаются до невосстановимой деформации. Когда отлетает все: самоутверждение, гордыня, желание кем-то казаться, хорошо выглядеть… – все это исчезает, и приходят ценности, о которых не догадываешься, пока здоров.

Замечательное движение к простоте и обнажению.

* * *

Под каждой маленькой правдой о самих себе, в которой мы себе признаемся, кроется море лжи новой – той лжи, которой мы оправдываем для себя эту всплывшую вдруг правду. «Да, это правда про меня, но раз я это сам понимаю, значит я не такой уж плохой. Вот смотрите, я и то сделал такому-то, и там был на высоте…» И так бесконечно, пока не залечится это сосущее ощущение неприятной обнаженности правды собственного несовершенства.

* * *

Как жутко! В жизни поразительно все рядом, и в самом человеке тоже. Все в одной горсти.

* * *

Либо пристальный взгляд и анализ через статическое внедрение и постижение, либо беглость щедрейшая. Возможность пропускать мимоходом то, что уж обязательно бы (при ином методе) обсасывалось досконально. Но и тут, и там заинтересованность и конкретность. Самое же главное – отсутствие «общих мест», принятого халтурщиками «вообще».

* * *

«Концерт по заявкам» – забавная вещь. Кто-то кому-то заказывает пьесу Бетховена «К Элизе». Между этим заказом и его исполнением бог знает сколько времени проходит. И вот играют эту самую «К Элизе», а тот, кому заказывали, уже может быть где угодно: в очереди давиться или му…к му…ком сидеть в пивной – глядеть, как по лужам капли лупят…

Либо пристальный взгляд и анализ через статическое внедрение и постижение, либо беглость щедрейшая.

* * *

Идет пьеса. Актеры играют что-то «политически грамотное», и вдруг один из них останавливается и говорит, что не может больше врать!.. То, что произошло в реальности со Збышеком Цибульским. Перенасыщение ложью.

Он захлебнулся от невозможности адаптироваться к этому миру, «переварить» себя в нем.

* * *

Если хочешь подчеркнуть длину куска и нагнетать напряжение через это, не прибегай к внутрикадровому монтажу с большим перепадом крупностей! Смена крупности может читаться как «чистая» склейка!

* * *

Происходит какая-то бешеная деятельность – что-то пишут, исследуют в области искусства, кино, какая-то возня самоутверждений бессмысленная, вязкая, безответственная, ни к чему не обязывающая! Ибо никто и никак за слова свои не отвечает.

* * *

К «шифрованию пустоты» в театре и кино принуждает совершенное отсутствие возможности воплотить что-то действительно истинное. То есть сделать его действительно истинным для всех!

* * *

Не ждать и не требовать результатов сиюсекундно!

* * *

Никогда не начинать делать, пока не прочувствуешь до конца (!) состояние, атмосферу! Пока не польется само, естественным языком. Иначе это е…ная «кинорежиссура», «мастерство», этому можно зайца научить!

За пересказом сюжета теряется мир! А именно он, и только он – главное!

* * *

Это ж какая чудовищная силища сидит в недрах наших талантов, что почти полный идиотизм администрирования искусства не может до конца все из нашего творчества вытравить, что-то да проклюнется!

К «шифрованию пустоты» в театре и кино принуждает совершенное отсутствие возможности воплотить что-то действительно истинное.

Все-таки основа всего – корни. То самое ощущение причастности. Без этого так может замотать по ветру, утомить, раздрызгать, что постепенно превратит жизнь в скороговорку пресных общих мест. То, что называется «как у людей».

* * *

Вот, скажем, певцы – Ротару, Готт, Лещенко… Приходя, они покоряют своей свежестью и новизной – уникальными голосами, оригинальной манерой. Постепенно же и голоса их, и манеры становятся для всех привычными, потом начинают уже надоедать потихоньку, и все, что казалось таким свежим с их приходом, становится вязким, обыденным и скучным. А они все поют, как старые птички. Повторяют отработанные жесты, улыбаются «чарующе»…

Но главное – проникновения того нет. Может быть, просто оттого, что истинное, искреннее со временем переродилось в профессионализм и заменило живое лицо? Неужели невозможно это лицо сохранить живым? Ведь Шаляпин всегда был уникален.

Видимо, тут дело не столько в сменах жанра и разноцветии, сколько в личной упругости, напряжении внутреннем духовном, в вере и искренности, в постоянном открывании чего-то для себя самого!

* * *

Сказать так, между прочим, что будешь там-то, человеку, который обязательно станет там ждать, а самому практически через 3–4 минуты забыть об этом.

«Не очень помнить» роман такого-то писателя – априори, даже не прочтя и не подумав всерьез о работе над ним…

Во всем этом есть какая-то общая «легковесность», какая-то «утиность», что ли. Словно кости у нас внутри полые, как у водоплавающей птицы.

* * *

Почти по всей «Была – не была» возникало ощущение, что чего-то не хватает – самого малого, едва, казалось бы, заметного, но того, что рождает атмосферу той подлинности и единственности, делающими все пространство картины родным, всею кровью ощутимым.

Почти везде.

(«Была – не была» – первое, рабочее название фильма «Родня». – Современный комментарий автора)

На съемках картины «Родня» (рабочее название «Была – не была»), 1981

Это ж какая чудовищная силища сидит в недрах наших талантов, что почти полный идиотизм администрирования искусства не может до конца все из нашего творчества вытравить, что-то да проклюнется!

* * *

Танька собирается в Америку. Большой пустой чемодан…

Не знала, что я смотрю, ходит по квартире с чемоданом, вертит жопой, представляет себя за границей.

* * *

Старики. Всю жизнь собирали картины. Боялись, что их ограбят, и поэтому держали их в банке. Потом решили все-таки на старости лет их посмотреть. Попросили вернуть их к ним домой.

Банк предложил в целях безопасности просто сделать из квартиры стариков «филиал банка». Вставили замки, шифродвери… И старики стали рабами этих замков, узниками своей квартиры-сейфа. Войти – нужно нажимать на кнопки, вспоминать и набирать цифры, говорить какие-то пароли в микрофон. Выйти – то же самое. Причем для того, чтобы войти, нужно, чтобы кто-то обязательно был дома… Какое уж там наслаждение искусством. Старики только и знают, что путаются в цифрах и последовательности всяческих манипуляций.

Финал может быть трагическим. Померли от того, что забыли коды, и никто не может к ним попасть.

* * *

Киномеханик в Советской миссии в ООН поет о родине. Шепелявит, пианино расстроено совершенно. Трогательно и убого.

* * *

Тов. Маяцкий (представитель Совэкспортфильма в Штатах) произнес: «Это сделано из пресс-маше». Думаю, что это сделано из шеф-папье.

* * *

Сами-то они живут совсем не той жизнью, которой живем мы. А хотят заставить нас усвоить именно те представления о жизни, которые и подарили им возможность жить так, как они живут.

* * *

Основная причина столь разветвленного нашего бюрократического аппарата – в желании разжижения ответственности. Чем больше инстанций, тем больше возможности перевалить с одних плеч на другие.

* * *

Ночной звонок. Ошибка. Опять и опять.

Она:

– Простите, это ошибается станция.

Он:

– Может быть, я могу вам помочь? Давайте я позвоню по тому телефону, который вам нужен, и передам, что вы хотите.

– Спасибо! Скажите, пожалуйста, Элге, что билет у меня на завтра на 8 часов в Ригу.

– А вы едете в Ригу?

– Да.

И так далее…

– Почему вы любите Ригу?

– Не знаю. Когда я была там в первый раз, очень давно, как только открыла дверь номера в гостинице, услышала голос: «Кто вы?» Не успела я ответить, как за меня ответил женский голос, и я поняла, что это радио: – «Я вдова полковника». – «А раньше?» – «Раньше я была женой полковника». – «А еще раньше?» – «Еще раньше я была невестой полковника». – «Ну, а еще раньше?» – «Я всегда любила полковника». Не знаю почему, мне так все это понравилось, что для меня Рига всегда – воспоминание об этой глупой передаче.

И далее – развитие отношений в этой романтической истории. Ревность по телефону, ссора и прочее…

* * *

Хурал Союза кинематографистов. Чухрай с трибуны, почти засыпая, несет какие-то прописные истины. В зале постепенно «вырубаются». Никто ничего не слушает, всем на все совершенно наплевать. Совершеннейшее презрение друг к другу.

И только какая-то, видимо, случайно попавшая сюда девушка с напряжением, серьезно слушает докладчика, пытаясь вникнуть в смысл мероприятия. Чистота, искренность молодости, не подточенной необходимостью выживать во что бы то ни стало за счет других.

* * *

Еврейская фармацевтическая свадьба с приглашением артистов.

Сестре жениха 14 лет. Акселератка. Без очков ничего не видит, но очков не носит – боится, что они ей не идут. Говорит какому-то бородатому еврею из гостей невесты томно:

– Увези меня отсюда, мне здесь скучно.

* * *

Для достижения той или иной атмосферы в компании нужно либо постоянно режиссировать, либо иметь изначальный заряд такой мощности, чтобы все входящие вне зависимости от того, кто или в каком настроении, попадали под общий гипноз этого импульса.

* * *

Среди весенних голых деревьев возле университета, глядя на пролетающие мимо машины, спустив на коленки гигантские байковые штаны, сидела по малой нужде баба. Никого живых вокруг ведь не было, а машины для нее были совершенно абстрактные, железные существа.

И то, что в округе на 20 км ² нет туалета, и то, что проблема эта так вот решается – явления одного порядка.

* * *

Для «Дачи»: сцена где-то у речки, а вокруг гадость прошлогодних пикников. Разговор о том, что мы сами не жалеем ни земли нашей, ни себя, ни близких.

Не отсюда ли у немцев взялось: «Русские свиньи»?

* * *

Для «Дачи». Совсем простая история, где мы должны сказать об очень простых и обычных вещах, которые для нас, казалось бы, естественны и по вопросу, и по ответу сиюсекундному, но в то же время истинного ответа до сих пор нет.

Почему мы гадим на той земле, на которой живем?

Почему не понимаем, не чувствуем слабость, старость другого?

Сделать чувственной историю отца с сыном, которые в итоге убирают берег реки, сжигают бумажки, закапывают в землю банки и осколки. Все это должно стать частью драматургии.

* * *

Ощущение «иностранца» на своей земле:

«Вы нам дайте вашу широту, свободу, нежность, простор, обаяние, наивность, доброту, а водку и закусь мы из «Березки» привезем».

* * *

Мальчик пытается, как потом выяснится, забросить мяч на крышу пятиэтажного дома. (Снимаем сверху.) Он колотит им в стену. Когда мяч попадает на крышу, мальчик думает уже, что от него избавился, но мячик все-таки медленно подкатывается к краю крыши и падает вниз, и мальчик, который уже уходил, возвращается. Снова начинает долбить мяч об стенку, наконец снова мяч попадает на крышу, и, радуясь, что от него избавился, мальчик уходит… но мяч опять возвращается, и мальчик начинает все сначала, пока вдруг не перебрасывает мяч через крышу вообще.

Подождал, подождал и, счастливый, побежал домой.

* * *

Полупустой бар. Пара, выясняющая отношения, при свечах…

На столе стоит свечка, которая вдруг начинает гореть всем фитилем, постепенно раздваиваясь. Разговор продолжается. Свеча распадается, потом ломается, потом гаснет. Темнота. И в темноте они целуются.

Открытый символ, возведенный в чувство и приведенный к чувству.

* * *

Необходимость сиюсекундного самоутверждения без всякой надежды на будущее.

* * *

Для «Дачи». О теще: «Неужели и эта женщина была любима и красива?..»

После истерики тещи ночью ему показалось, что она умерла. Но только показалось.

* * *

История про чтеца. Его день, перипетии, сложности – словом, все то, что наполняет нашу жизнь. А ответы на все он находит именно в стихах – в Пушкине, Лермонтове, Тютчеве, Блоке… Вот за рулем он мчится по Москве и начинает вдруг читать стихи, а в них – ответы на все. И в зависимости от стихотворения, то он мчится по улицам, то стоит и стоит на светофоре, не замечая, что уже – зеленый, а за ним собирается пробка, то разворачивается через две осевых.

Совершенно открытая форма общения со зрителем.

* * *

В современной картине, в «Даче», скажем, необходимо использовать классику. Допустим, Достоевского, в чистом виде. Кто-то кому-то читает вслух. А вот и реакция на это. Живая, пронзительная… Сила образов, ответы на вопросы.

Искать ответы в истории, в искусстве, в корнях! Они там есть, их только нужно хотеть видеть.

* * *

Для «Дачи». А что, если нашего героя («Палтуса») за что-то отпи…или? Скажем, решил он порядок навести на берегу, пристал к туристам. Короче, решил что-то делать, сам как-то начал действовать. И получил, но не успокоился.

* * *

«Дача» – это «Пианино» наоборот. То есть если Миша Платонов из ироничного, сильного, мощного превращается к финалу в тряпку, дрянь, то здесь «Палтус» из эдакой дряни постепенно возрождается в человека, сознающего свою ответственность, свое место, свою необходимость и свою надежду.

* * *

Разговор о важности: «Когда бьют, если нету этой «важности», – тебе просто больно, а тому, кто бьет, – приятно».

* * *

Радиотерапевтическое отделение. Сидят нянечки и сестра, а врач читает им вслух материалы съезда. А за занавеской – больной, ему делают массаж предстательной железы ультразвуком.

«На земле жизнь и ложь – синонимы». (Ф. М. Достоевский, «Бобок»)

«Вера – не столько знание истины, сколько преданность ей». (Иван Киреевский)

* * *

Некий начальник – пьющий, наглый, сластолюбивый – от грядущих административных неприятностей прячется в больницу. Причем он совершенно здоров… И вот постепенно прокручивают в больнице его через всю новейшую аппаратуру. Выходит он тихим, совершенно больным и напуганным.

* * *

Многоэтажный дом напротив. Подробно рассмотреть его жизнь. Такой социальный «многооконный портрет». В течении нескольких дней – жизнь тех, кто остался дома. По вечерам, ночам и утрам – героев становится больше. И финал – утро с жизнью почти во всех окнах, с восходящим солнцем…

* * *

Удивительно – у Куросавы возникло стремление сделать картину просто о красоте земли. Просто об этом! («Дерсу Узала».) Только сейчас начинаю понимать и чувствовать это.

* * *

Подробнейшая документальная картина о больнице. Ассимиляция человека в тяжких условиях болезни и лечения. Сначала его замкнутость в собственной болезни. Потом как бы движение по ней – все это с помощью всевозможных аппаратов, машин, лабораторий, барокамер и т. д.

Капли, стекающие с пальцев вынутых из воды рук во время азотных ванн. Жидкий азот, дымящийся в волосах…

И как постепенно человек вновь начинает обретать связи с окружающим миром.

Картина о нашей хрупкости, незащищенности и о том, что же это за сложнейшее устройство – наш организм… Как могут быть вычленены в нем для изучения целые неизведанные области, практически микрогалактики, и как в то же время все наши миры взаимосвязаны.

* * *

Дети, закат, поздний режим. Темно-синий «Мерседес». Пыльная дорога, убегающая далеко в поля. И бесконечность неба, и этих полей, и этой дороги…

Девочка – Ромми Шнайдер, лет 6, во взрослом пиджаке. Невозможность относиться к ней как к ребенку.

Фары, струящиеся по молодой зелени. Длинно и обще. Стоп-сигналы, мигалка в позднем «режиме»…

И какое-то надрывное чувство боли, счастья, единения со всем, силы, эротики, тревоги… – какое-то поразительно органичное соотнесение себя одновременно и с малой своей и большой своей Родиной, и со Вселенной, и с Христом! Именно так!

Проявление Веры и благодарности за все это.

* * *

Ложь всегда многословна и суетлива. В молчании есть правда. Паузой, молчанием можно разрушить ложь. Она не выдерживает молчания.

Зверь живет в человеке, но окончательно победить человека он не может

* * *

В печали нельзя давать себе возможности тонуть в пьянстве. Это искушение! Ведь это слишком просто! Так поступали многие и гибли! Нельзя поддаваться ласке и «пониманию» по отношению к пьяному со стороны окружающих. Ты начинаешь слабнуть и винить в своих бедах других. Покой и Воля.

* * *

Дети, весна, солнце. Шумная и бесконечная игра с неутомимыми детьми, переходящая в истерику взрослых.

(«Дача»)

* * *

Деревенские дети на дипломатическом пляже роются в мусорных ящиках, доставая пустые бутылки и банки – собирая их в брошенные полиэтиленовые мешки.

Потом начинают вдруг бить эти бутылки, переворачивать ящики, и ветер тащит по земле всю эту пеструю гадость!.. По родной, своей, единственной земле!.. О чем они думают? Чем живут?

(«Дача»)

* * *

Из ужаса и опустошения вернулся к себе, как заново. Нутро все болезненно искало защиты. Спрятаться захотелось за худые спинки маленьких своих детей.

(«Дача», финал)

* * *

Изящный, в легком танце уход пары из квартиры под мощный бит. Музыку не выключили. Некоторое время – пустая квартира с работающей «вертушкой». Потом кто-то возвращается или вновь приходит. И может быть любой поворот.

* * *

Мать гордо шагает по дорожкам. Через плечо приемник, по нему дают концерт для фортепиано с оркестром ре-минор Моцарта.

Вообще, для «Дачи» очень важен образ старушки с приемником через плечо. Подруга может подпевать. Вообще, они обе замечательны, и постоянно должны перемещаться на общем плане под музыку.

* * *

Старухи, считающие, сколько раз прокукует кукушка, сколько лет жить осталось. Она прокуковала 35 раз.

* * *

Мама гуляет с Аннушкой. Ходят вдвоем по дорожке – большая и маленькая. Я подхожу. Мама стоит, смотрит на меня. В темно-синем пальто с лиловыми в темноте волосами.

– Я плохо себя чувствую.

– Что такое?

– Потрогай пульс.

Трогаю.

– Мне нельзя готовить, а Анна Ивановна так не может. Я же хочу как лучше.

– Мама, хочешь таблетку?

– Какую?

– Вот. Обзидан. Он уменьшает пульс.

Берет таблетку, кладет в рот.

– Давление понижает.

– У меня и так низкое.

– Тогда выплюни.

Выплюнула.

Начали смеяться. Смеялись долго – все втроем.

* * *

Может быть, финал всей этой истории – замечательное гуляние при восходе солнца, с хохотом, дуракавалянием, суетой, объятиями под щемящую музыку и подпевание певице.

(«Дача»)

Нужно выговариваться. Хочу говорения в кино! До конца!

* * *

«Палтус» внезапно понимает, что и это молодое, незнакомое ему поколение живет жизнью напряженной и достойной уважения.

Его понимание, что «всюду жизнь».

(«Дача»)

* * *

Замечательное соединение фактур: обнаженная женщина и совершенно одетый мужчина, в пальто и т. д. Защищенность, сила и полная нежная беззащитность.

* * *

Обед. Сумасшедше влюбленная женщина в мехах. Все время что-то говорит. И ничего не может есть. Только пьет.

Он сидит и ест.

Она начинает играть на рояле. Потом поет. Потом опять что-то быстро-быстро говорит. Потом начинается истерика. (Люда Максакова)

* * *

– Да, я шут. Но только я из тех шутов, которые пляшут под собственную дудку, а не под чужую.

* * *

Человек на машине ездит по территории больницы, кого-то ищет и не может найти. Каждый раз, вновь садясь в машину, включает музыку, она снова продолжается – с того места, на котором прервалась, как только он вновь включает мотор.

Человек крутится по больнице – то на машине по узким дорожкам, то пешком ходит по корпусам и, ища кого-то, видит разные картинки человеческого несчастья…

Постепенность движения по состоянию с музыкальным контрапунктом.

* * *

Столик в поезде у окошка. Подошел мальчик лет шести с очень грустными, взрослыми, серыми вполлица глазами. Постоял, потом сказал:

– Давайте познакомимся, а то я ночью уйду.

– Давайте.

– Вас как зовут?

– Никита. А тебя?

– Алеша.

– Ты откуда едешь?

– Из Кандалакши.

– А куда?

– В Лазаревку.

Пауза.

– Я в садике песню одну пел. Вернее, не песню, а один куплет… Вы Сашу Николаева, такого мальчика, случайно не знаете?

– Нет.

– А Вову Сушина?

– Тоже нет.

– Жалко.

Помолчали.

– А ты отдыхать едешь?

– Да. В отпуск после садика.

– А когда в школу?

– После отпуска. В пятую пойду. Хочется в девятую, а меня отдали в пятую.

Потом ушел к матери, вернулся:

– Мы не сегодня ночью уходим, а завтра, так что наговоримся еще!

С тем и ушел спать.

Утром входит Алеша, с глазами, ставшими еще огромнее:

– Никита, вы не выходите, а то там плохо пахнет.

«Самое страшное – это когда злодейство становится повседневностью». (Евгения Гинзбург)

* * *

Приморский город, притихший в ожидании выхода на берег в увольнение двух тысяч моряков с пришедшего и стоящего на рейде флагманского гвардейского крейсера «Дмитрий Пожарский», экипаж которого был «без берега» полгода.

Город затих в ожидании нашествия. Все комендатуры, милиция, дружинники – все наготове. Лафа только обслуге ресторанов, таксистам, блядям, да оркестру «битков» из МАИ на танцплощадке. Они настраивают инструменты. И под эту настройку – общий план и панорама с города на крейсер в лучах закатного солнца. Потом разворот истории.

* * *

Брошенный рыболовецкий поселок на Камчатке. Стоят каменные жилые дома, рыбзавод, клуб – все пустое, заброшенное. Кругом только медвежьи да заячьи следы. Холодильник, замерзший снаружи.

* * *

В исторических фильмах необходимо избегать телевизионности. Если уж делать, то серьезно и до конца.

Но как лишить все это отвратительной театральности, папье-машества, паклевидной бородатости?!.. Тут нужно думать.

* * *

Советский служащий, обожающий дома дирижировать классику. Чай заваривает или гимнастику делает, самозабвенно дирижирует Брамса, симфонию № 4, или Бетховена, или Чайковского.

Это замечательно для современной картины. Заботы, за… б, суета… и самозабвенный катарсис, мечта о прекрасном, свобода и счастье в погружении в музыку, в ощущении соучастия в великом.

* * *

Восточная женщина армянского типа – со всеми вытекающими отсюда последствиями. И с бакенбардами – довольно ухоженными.

* * *

Мудак в кепке, проверяющий свой билет 2 часа. Все никак во что-то не мог поверить. (Усики – под носом полоска.)

* * *

Сержант сопровождает куда-то пять блядей и сутенера. Сержант – унылый, грузный человек. Сутенер жилист, но в данный момент жалок. И с ними происходят разные приключения.

В определенное время, в том или ином месте, каждая рассказывает свою историю. Свои истории могут рассказать и сержант, и сутенер. Откровенность – дело постепенное. Напились. Куда-то попали. Утром ни копейки.

Сутенер предлагает отправить девочек на заработки. А сержант уже их всех ревнует – оттого, что уже знает о каждой такое, что не узнает никто из тех, кто будет с ними спать. Он ревнует к их истории, к их истинности. Видимо, в конце – разочарование сержанта. Или феллиниевский катарсис.

Режиссура – это соединение ритмов. Ритмов людей с ритмом космоса, ритмом бесконечности и ритмами друг друга.

* * *

Удивительно красив на пустом морском пляже туман, просквоженный рассветными лучами, и сосны вдалеке, тонущие в тумане и просвеченные солнцем.

* * *

Еная компания на веранде бара в Пицунде. Разгул. Гусарствуют. Битки-самоучки лабают тупую попсу (несмотря на то, что песня на стихи Мандельштама) и «7.40». Несколько человек в подзорную трубу смотрят с балкона на луну. Кто-то пьет – цапая без рук стакан зубами с пола. Отвратительная вседозволенность.

В исторических фильмах необходимо избегать телевизионности. Если уж делать, то серьезно и до конца.

* * *

Когда человек бреется в душе перед зеркалом и зеркало постепенно запотевает, то, когда он уже почти не виден, должно начать происходить что-то непонятное, но страшное (может быть, убийство).

Понятно все станет, когда отпотеет зеркало, то есть пройдет время. Возможно, это хорошо для титров.

* * *

Большая, толстая, с огромными жопой и животом дама в купальнике – рано утром на пляже с прыгалками. Зрелище фантастическое.

* * *

Полуспящая женщина. Никак не может проснуться. Вяло поддерживает разговор с ним…

Он вонзает Stivie Wonder. И она начинает оживать. Поднимается. Крутит жопой, дурачится. Рассвет или закат – режим. Все это должно развиваться и дальше (может быть, это финал после длинной и мучительной борьбы или разлуки).

* * *

Искусство – это не «жизнь, пронизанная мыслью», как сказал Томас Манн, а это пронизанное мыслью чувство.

* * *

Лезгинка, которую танцуют под современный диско и еще черт знает под что.

* * *

Многозначительно-философски настроенный мудила говорит тост. Он уже под балдой и говорит медленно и важно, но играет музыка, и его вообще не слышно. Все, поглядывая на него, крутя в руках бокалы, вежливо скучают.

А этот мудила все говорит и говорит что-то, как тетерев.

* * *

Армянская семья в Абхазии. Согнутой старушке – 90 лет. На все смотрит с изумлением и любопытством. У нее свое кресло, в котором ее передвигают.

* * *

На берегу моря каждое утро, около 7 часов, трубач разучивает гимны, сидя на кофре от трубы.

* * *

Характер человека через то, как он паркует машину.

* * *

Провокация с «женой».

Приходит любовница, а дверь ей открывает другая, которую любовник выдает за жену, чтобы проверить реакцию первой.

Мужество любовницы, находчивость, самообладание.

* * *

Мне важна возможность проследить, отчего же мы такие? Попытаться заглянуть в наши начала.

* * *

Почему отсутствует в нас даже культура питания? Мы начинаем возмущаться, только если подают холодное, и то не всегда. Отчего же мы молчим, когда подают невкусное? Почему не оскорбляемся, когда нам не дают ножа в столовой и мы вынуждены рвать руками или вилкой мясо?

Для нас самое главное – набиться, а где и что есть – совершенно безразлично! Откуда это?

* * *

Баржа на мели. Окошки с наличниками. Много зелени рассажено в ящиках и горшочках. Огромные белые трусы сушатся. Старик и старуха. Жизнь – естественная, мирная, созерцательная.

* * *

Девочка лет семнадцати очень формально бранит младшего брата за то, что он куда-то «без спроса уехал». Жарко. Лето. У нее явно другие заботы сейчас. Поругивает брата, а сама слюнявит палец и, выгнувшись пластично, зализывает укус на щиколотке.

Брат, сидя на велосипеде, ткнувшемся в скамейку, что-то бормочет в свое оправдание. Девочка для порядка дает ему подзатыльник и уходит, выворачивая ступню, прихрамывая шутейно… и кому-то улыбаясь – тому, кого я не вижу, сидящему за кустом у подъезда.

* * *

Среднюю полосу России можно узнать даже по теням. Глубокие сине-зеленые тени и блеск, сверкающий блеск воды при закатном солнце.

Отчего у русских чувство Родины, ощущение ее всегда связано со слезами? Откуда это тянется?

* * *

Конаково, закат. Лето, жара. Люди, расплавленные, мягкие, объединенные счастьем купания после раскаленного дня. Круг солнца красный. Много воды, много простора. И эта радость общая – в ощущении мгновенного братства, общего блаженства и покоя, упоения…

* * *

Скрытый темперамент! Мощь, сила, но существование с минимумом показа темперамента, при этом с абсолютным ощущением его. (Цыгане, Вишневская.)

* * *

Мы не знаем, что такое хорошо, мы только точно знаем, что такое – плохо!

* * *

У нас, если взять любую проблему, любую сторону нашей жизни и внедриться в нее глубоко, дотошно, заинтересованно, то мгновенно выяснится что-то совершенно нецензурное!

* * *

На контровом свете фар две девушки в просвечивающих платьях «Liberti» и с хорошей походкой.

* * *

Нужно прислушиваться к себе, чтобы потом поделиться этими наблюдениями. Только это имеет смысл.

* * *

Им чувство стыда полностью заменило чувство страха. Великого Страха. Но это путь внутренней безнаказанности.

Среднюю полосу России можно узнать даже по теням.

* * *

Женщина в гостинице после какой-то неприятности вместо лампы включила кипятильник. И долго смотрела, как он в темноте раскаляется.

* * *

Роскошная фактура для сцены: ночь, река, островок песчаный с кустами. С берега светят фарами машины. Костер. Пикник.

Замечательно, что с любой точки это совершенно сказочно и волнующе. Вода мерцает на течении.

Фотограф мечется – заходит то с одной, то с другой стороны. Когда он удаляется от костра, в темноте только бликует камера и пряжка на его брюках.

Откровение чье-то. Говорящий садится на капот машины… Чья-то реакция на услышанное. Мигают бреккеры в машине… Кончается все тем, что один из собеседников заплакал.

Вообще прелестное соотношение фактур: фар, задних огней, костра, дыма, воды с течением и бархатной ночной темноты.

* * *

Против течения плывет брассом худой человек. Жутко разевает рот, когда выныривает. Ему кажется, что он плывет, – на самом деле же находится на месте, течение быстро.

Рядом стоит по бедра в воде Коля, осветитель, смотрит на этого му…ка. Потом говорит:

– Ты смотри, меня не слопай.

* * *

Постоянное чувство утраты. Отчего у русских чувство Родины, ощущение ее всегда связано со слезами? Откуда это тянется?

* * *

Папа и сын пьют молча бутылочку «Фанты» на двоих из чашечек.

Мальчик (лет пяти) пьет сосредоточенно, то и дело поглядывает на бутылочку – сколько осталось?

* * *

Бежит человек, рядом едет машина. Разговаривают. Это может быть любовник и муж. Кто в машине – слабей, он просит, уговаривает, курит, дергает бегущего за штаны. Так и движутся они по шоссе и за поворотом исчезают.

Может быть, это для «Одинокого охотника». Слава бегает по утрам, однажды его догоняет друг на милицейской машине. Разговор в пустынной утренней Москве.

Вообще, сцена, в которой один бежит, а другой рядом едет, может быть о чем угодно. Все будет чувственно.

* * *

Совершенно мокрый человек в сухом костюме и рубашке с галстуком.

* * *

Город. Будни. Пасмурно. Ветрено. Лето. Среди машин едет грузовик с траурной полосой.

В кузове двое: мужчина и мальчик в темной штормовке с капюшоном, надетым на голову. Сидят спиной к движению, лицом к гробу.

* * *

Белое солнце августа с летающими паутинками, остывающей водой – щемящее чувство всегда.

* * *

Для «Дачи».

Отчего молодые смеются над старыми? Отчего старые бывают так чванливы и обидчивы?

* * *

Вообще, в «Даче» нужно поставить 5–6 очень обыкновенных, примитивных даже вопроса. То есть задача состоит в том, чтобы вдохнуть в эти вопросы утраченный ими смысл. Когда ребенку говорят, что нельзя сорить, он подбирает бумажку от страха, что его накажут, а не от того, что нельзя гадить на своей земле, единственной, неповторимой, другой не будет.

* * *

Человек в пальто и с плоскостопием на велосипеде. Крутит педали – носки в стороны.

* * *

После дождя. Кривоногая воспитательница ведет из детской группы трех девочек. Девочки повторяют текст какой-то сценки из английской жизни. Воспитательница, картавя, восхищается, причем делает это очень толково, со знанием дела. Разговаривает с девочками как со взрослыми, советуется и вообще, видимо, существует в творческом экстазе.

Подробно должно быть и несуетно. Здесь настроение важно. Капли, лужи, дачные заботы и радости…

* * *

Пустой берег. Зенит лета. Солнце. Двое детишек голеньких, мальчик и девочка. Папа их только что искупал. И теперь они бегают наперегонки.

На пустом высоком берегу носятся два маленьких человечка, сверкая мокрыми незагорелыми попками.

* * *

«Церковь Спаса-на-Бору. Как хорошо: Спас-на-Бору! Вот это и подобное русское меня волнует, восхищает древностью, моим кровным родством с ним».

(Иван Бунин)

* * *

История со знаком Зодиака, который повесили на одну цепочку с крестом.

* * *

Два человека верхом темной ночью. Шагом едут по поселку. Гулко звучат копыта, попадая то на земляную обочину, то на асфальт. Завораживающее и даже страшноватое зрелище.

Потом раздался мальчишеский голос из темноты (значит, первый всадник – мальчик):

– Так мы до конезавода долго пахать будем.

Вся история мгновенно приобрела иную окраску.

* * *

С туристами должна быть просто драка итоговая, после всех унижений, которые герой испытал и его сын – за отца. Неистовство отца и сына должны обескуражить и сломить туристов. Победа!.. Что потом?

(«Дача»)

* * *

Парень на велосипеде. Стоит, держась рукой за решетку автобусной остановки. Рука просунута в решетку, рядом висит расписание. Парень разговаривает с кем-то внутри остановки.

Подходит старик – спрашивает, видимо, когда автобус.

Парень указывает пальцем на расписание, не прерывая разговора.

* * *

День рождения «батюшки». Приглашены совершенно разные люди. Идет «вздрюч» искусственный. Любомудров, Коля Двигубский…, но в основном незнакомые мины.

И вот, кажется, все, как было, да не так. Форма общения осталась та же, только содержание ушло. Слова, в общем-то, те же, только они не наполнены чувством, то есть нет того избытка сердца, от которого уста говорят.

Когда-то с кем-то выпивал на кладбище, на могилке некой Зайцевой. И хорошо нам всем там было, разговор сложился задушевный… Но теперь попробуй-ка компанией в двадцать человек, да меж собою незнакомых, приехать на могилку к той благочестивой Зайцевой, которую и сам не знал, и она никого из них при жизни не видела, эта попытка реанимировать то чувство и состояние, причем публично, выглядела бы печально и насильственно.

* * *

Охота. К егерю приехала дочка из города. Что получилось. (Почти «Драма на охоте».)

* * *

«Пассаж» в Одессе – замечательное место для боевика. Пустой «Пассаж» с погоней. И выпадением из окна.

* * *

Пять вопросов, которые хочется поставить в «Даче»:

1. Почему мы считаем, что старики хотят жить меньше молодых? Они тоже хотят счастья, жизни, радости. (Должна быть показана сиюсекундная радость стариков.)

2. Почему мы гадим вокруг? Почему не относимся к нашей земле как к живому космическому существу, частью которого мы являемся так же, как и она является частью нас? (Мы же не делаем ни с собой, ни со своими близкими ничего такого, что делаем с нашей землей.)

3. Почему мы думаем, что наши дети знают о нас меньше, чем они знают на самом деле? Мы относимся к ним как к своей собственности, а они такие же дети космоса, как и мы сами. Мы уважаем не детей, а свое участие в их существовании на свете.

4. Почему мы ничего не знаем о нашей истории, а самое главное, и не хотим знать? Не зная своей истории, невозможно уважать свой народ, свою землю, своих предков, а значит, и самих себя.

5. Почему мы считаем, что счастье нужно искать, вырываясь из своего поколения, срываясь со своего места, думая, что хорошо только там, где нас нет, и только с теми, кого мы не знаем? Счастье жизни – в самой жизни. Его нужно искать в своем поколении и на своем месте. Только для этого необходимо отбросить все, что мешает это видеть, нужно попытаться вырваться из рабства представлений о себе и о других. Разглядеть в своей жизни и своем поколении то, что скрыто под шелухой быта, плоского желания скорейшего самоутверждения или желания выдать себя не за того, кем ты есть на самом деле.

* * *

Для супербоевика:

Дворик. Стена дома. Дерево, лестница, крыльцо. Гараж, в глубине гаража виден бликующий лимузин. Стоит человек в воротах гаража. И вдруг все это вместе с деревом, машиной, стеной, гаражом, человеком начинает медленно подниматься вверх, а там – море и транспорт с танками.

* * *

Невозможно одновременно быть и тем, и другим. И Христом, и Робертом Рождественским. Нужно выбирать. Но как найти эту гармонию между собой и миром, который становится все более и более бездуховным и циничным, выжженным? Неужели становиться таким? Не оглядываться на себя и принимать все чудовищные правила этого мира?

Почему мы считаем, что старики хотят жить меньше молодых? Они тоже хотят счастья, жизни, радости. Почему мы считаем, что счастье нужно искать, вырываясь из своего поколения, срываясь со своего места, думая, что хорошо только там, где нас нет, и только с теми, кого мы не знаем? Счастье жизни – в самой жизни.

* * *

Монтажный стык – это рифма в поэзии.

* * *

Теперь, когда все направлено на разобщение, как никогда важно сохранять человеческую нежность, наступать на себя и прощать, понимать. Иначе придется принять все, что сейчас происходит, за единственно возможную форму существования. Стать жертвой Мамоны.

* * *

«Дачу» должно быть интересно смотреть! Должно быть внутреннее напряжение, узнаваемость до боли, до желания вскрикнуть: «Это про меня! Про нас!»

* * *

Не рвать биологических связей со своими. Не поддаваться соблазну расстаться, когда устаешь от общения. Думать в такие моменты об общем и более важном, чем сиюсекундное раздражение.

* * *

Для «Дачи».

«Все мои мысли кажутся мне ничтожными, чувства мелкими, поступки отвратительными! Разъедает ирония и злость, самоутверждение и постоянное желание быть правым, притом что сам где-то глубоко в себе знаю, что не прав, и презираю себя за это!..»

* * *

Мудила-киноман, не останавливаясь, говорит о кино. Все время сентенции, имена, долгие многозначительные речи о кинематографе и вообще обо всем. Практически? Критик из «8½». Потом нарезался, начал танцевать. Полный махон – вые…вался, как мог, по пути продолжал неожиданно взрываться тирадами. (Юра Богатырев в танце из «Родни»). Потом, когда совсем разошелся, вышел и вернулся голый, завернутый в полотенце.

* * *

Азербайджанец подходит к морю, снимает темные фирменные очки, зажимает их в руке и картинно ныряет. А выныривает уже в очках.

* * *

Беременная, на последних месяцах, женщина, изменяющая мужу. Отчего? Почему? Что она испытывает? (Может быть хорошая сцена.)

* * *

Для «Дачи». Образ Серебрякова в одной из старушек. Подагра, больные ноги. Это всех раздражает, все думают, что это блажь. А потом пронзительная сцена, где она плачет от боли. Где должно всем стать ясно, что ей больно, и жалко должно ее стать и стыдно за свою черствость.

Рядом с красивой девушкой часто бывает подружка – гадкий утенок. Она-то и остается зачастую единственным живым человеком в суете самоутверждения и самодемонстрации. (Может быть, для «Дачи».)

* * *

Что же это за лица на Досках почета? Отчего они такие уродливые, напряженные, пустые, и почему этого никто не замечает? Что это? Почему от всех этих людей веет тупостью, ограниченностью, страхом? Почему их снимают кое-как? И почему им самим все равно, как их сняли и какими они висят на всеобщем обозрении?

* * *

Демагогическое прикрытие фразами о благе народа. Просто кучка власть имущих любыми средствами отстаивает свое право на пользование теми благами жизни, на которые никакого морального права она не имеют. И ради защиты этих своих незаконных прав они положат миллионы чужих жизней, не задумываясь. А самое страшное, что прикрывается все это лозунгами о марксизме-ленинизме, что под всю эту безнравственность и шабаш подведена идеологическая база.

Кучка власть имущих любыми средствами отстаивает свое право на пользование теми благами жизни, на которые никакого морального права она не имеют.

* * *

Для «Дачи». Это неуловимое мгновение между летом и осенью, когда только-только высохшие плавки, висящие на веревке, становятся предметом далекого прошлого, или переход между зимой и весной, когда шуба, которую только что снял, бессмысленно болтается на вешалке.

* * *

В процессе разговора человек внимательно, опасливо наблюдает за влетевшей в окошко осой. «Укусит или нет?.. Вылетит в форточку или будет биться о стекло и лампу?» Крупно, подробно. Это в результате может послужить поводом для поворота в сцене.

* * *

Панихида. Гроб на столе. Тишина, всхлипывания. Кто-то подходит, кладет цветы, наклоняется к покойному, уходит…

Женщина маленькая, полная, что-то говорит кому-то шепотом, ей отвечают…

В это время в тишине падает на пол и долго там катается монета. Женщина машинально начинает искать ее глазами. На какое-то время для нее совершенно исчезает все, что связано с похоронами. Она продолжает что-то тихо людям отвечать, но глазами, помимо желания даже, шарит по полу.

Монетка лежит под столом, на котором находится гроб. Лезть за ней неудобно. Но она раздражает своим наличием тут, совсем рядом…

Выход может быть совершенно любой.

* * *

Пластическая фраза для боевика: долгая панорама по спокойным полям и лугам, потом видим шоссе, потом кусты вдоль шоссе, ПНР дальше – на то, что кустах. Что-то изуродованное – закинутая голова в мотоциклетном шлеме, скрюченное тело, поблескивающие обломки мотоцикла. Панорама дальше – видим стоящего у обочины человека с велосипедом, на общем плане появляются машины, мчащиеся с мигалками и сиренами. Подъезжают, и дальше все темпераментно и крупно.

Может быть, на полях и лугах идут титры.

* * *

Какое-то общение, очень чинное, формализованное, деликатное, в магазине теле-радиоаппаратуры или на выставке ее. А камера, случайно включенная, передает на экран происходящее в соседней комнате. Нечто, абсолютно противоположное тому, что происходит на официальном уровне. Хороший контрапункт.

* * *

Для «Дачи». Дуракаваляние с детьми, кривляние, нежность и неистовство.

* * *

Для «Дачи». Она все время жалуется на то, что ничего не видит. Потом, забывшись, долго примеряет перед зеркалом чужой берет.

* * *

Какое-то воспоминание старушек в пластике – может быть, бокс или балет, или гимнастика (общий план/статика).

* * *

Забавный показатель нашего культурного уровня: для того чтобы люди смотрели программу «Время», по остальным телеканалам показывают симфонический концерт или сольный концерт какого-нибудь пианиста – мол, такую муру все равно никто смотреть не будет, лучше послушают новости спорта и погоду. Замечательно!

* * *

Парочка на заднем дворе гастронома. Он – пьющий младший научный сотрудник (с вида). Она?.. – да кто угодно. В зеленом пальто и фетровой шляпе с жестким верхом и полями. Оба из горлышка пьют пиво, с большого бодуна. 10 часов утра.

* * *

История туристки из Казани в кругосветном путешествии. На базаре в Сирии испугалась ишака, вскрикнула, и тот, сам перепугавшись, хватанул ее за грудь. Она бежать! – а на Востоке кто бежит, тот вор. Базар – за ней!

Еле успела на свой пароход. Весь вечер пила, честила последними словами ишака, плакала и клялась, что с корабля больше ни на шаг.

* * *

Еврейского мальчика устраивают в ясли в Казани.

– Кто он у вас по национальности?

Мать (вызывающе):

– Еврей!

Воспитательница:

– Нет, это как раз не важно. Он – как наш, татарин? Или как русский?

* * *

Запущенная баскетбольная площадка с кривыми деревянными щитами, с лебедой по пояс в пионерском лагере. Осень, все желто. Здесь может быть сцена лиричная, трогательная, с состоянием…

В финале сцены один из героев бросает мяч, который все время держал, в корзину с гнилыми сетками. Мяч ударяется о щит. И вся конструкция валится.

Или они просто пошли с площадки, и только потом щит повалился – как бы сам собой, от ветхости.

* * *

Человек в пальто, в голом осеннем или весеннем саду, и хулахуп. Он учится его вертеть от нечего делать, потом увлекается.

Хорошо бы кто-то это подсмотрел.

* * *

Шел, шел по пустой квартире и вдруг начал что-то изображать – раненого или хромого, или еще что-то. (Феллини «8½» – Марчелло Мастроянни в коридоре.)

* * *

Певица с гитарой, поет для иностранцев в ночном баре. Очки, со страшно сложной диоптрией, лежат на столе, когда она поет. Следовательно, без них она ничего не видит. Хотя постоянно делает вид, что в пении общается со слушателями.

* * *

Съемки фильма. Шум, гам, бардак… Две девушки-глухонемые подошли сфотографироваться с артистами. И тут замечательная возникла вокруг тишина…

Все это долго и подробно – по жестам и импульсам.

* * *

Русский, но похож очень фактурой на Гимпеля. Сам с Байкала. Маленький, сухой, с орденской планкой и массой значков, сидит в ресторане – потихоньку надирается.

Рядом танцуют кубинцы. И вскоре «Гимпель» бодро вытирает рот салфеткой и решительно вступает в танец. Ему 66 лет, и никаких комплексов!

* * *

Похмелье… Пополз с кровати, открыл дверцу тумбочки и весь туда залез.

* * *

История «фавна», потерявшего свое купе. Голый пошел ночью в туалет, а потом забыл номер своего места.

* * *

«Дача». Финал сумасшедшей постели двух давно женатых людей, когда неожиданно за окошком запел жаворонок.

* * *

Убийство в бане. Человек с намыленной головой и закрытыми глазами что-то кому-то рассказывает. Тихо появляются одетые в пальто люди. Шум душа заглушает их шаги. (Один из них с похмелья пьет прямо из бассейна, встав на колени.) Тихо засовывают человеку с намыленной головой нож между ребер. Тот загибается в мыле… На полу – море мыльной воды с кровавой струйкой на контровом.

* * *

Время прежних сумасшедших чувственностей постепенно оставляет нас.

* * *

Очень мощным может быть влияние на настоящее методом искажения прошлого. (Что всегда и происходит.)

* * *

Мальчик открывал снаружи дверь – замок открылся, но сломался. Ключ, тоже сломавшись, остался в замке.

Мальчик в полном отчаянии. Боится отца, который будет ругать его за сломанный замок.

По одному стекаются соседи. Советуют, пробуют. Вот уже множество людей занимается этим ключом. Некто идет с девушкой в гости, в руках шампанское.

– Молодой человек, у вас есть силы? – спрашивает кто-то.

Человек вступает в борьбу с замком. Постепенно остаются только двое, связанные одной ниточкой отношений, – мальчик со своими страхами и этот человек с чувством необходимости помочь мальчику. Надежды мальчика и человек, стремящийся не обмануть их. А вокруг – разговоры, шутки…

Приходит бабушка мальчика, с возмущением отнесшаяся к страхам мальчика. (Видимо, мать его отца.)

Постепенно история укрупняется, и все остальное уходит на второй план. Победа над замком.

* * *

(Для «Дачи».) Девочка с биноклем издали разглядывает родителей и гостей за обедом, замечательные видит детали в отношениях. (NB!)

* * *

А ведь Федор-то Михайлович, когда писал, для своих читателей был современником!

* * *

Почему-то мокрый, он сидел на полу, обхватив ее колени руками и уткнувшись ей в живот, а она сушила его волосы феном и плакала.

Долгая, чувственная пауза.

* * *

Марк Гурченко играл с Лелей (жена Марка). Закидывал ноги за голову и однажды не смог самостоятельно их снять. Просил Лелю, та отказывалась. Замечательный скандал в этой мизансцене.

* * *

Таня, как обычно, разбудила детей утром и вдруг увидела, что на часах только 5.30 утра. Раздевать их снова показалось пыткой. Она выпроводила их гулять, а сама легла досыпать.

Двое детей на улице в 5.30 утра среди дворников «чуть трезвых» гуляют.

* * *

История о человеке, у которого умерла жена, и он остался с двумя маленькими детьми на руках. Сначала – полное отчаяние и ужас перед совершенной безысходностью. Детская, заваленная игрушками и одежками, и он, сидящий на табуреточке, измученный, в отчаянии. Щетина и слезы катятся.

Постепенно начинается новая жизнь. «Возрождение из пепла».

Детские болезни, когда он полоскает горло вместе с дочкой, чтобы и она полоскала за компанию, и компрессы себе за компанию ставит – и в таком глупейшем виде, забыв о компрессе, ходит целый день. И как постепенно и его любовь, и детей возрождает его, обретает осознанность и силу большую.

* * *

Замечательная фраза Прокофьева: когда его спрашивали о чем-либо в его музыке, о том, что кому-то было непонятно, он отвечал: «Я же не виноват, что билеты продают всем на мои концерты».

* * *

В Александро-Невской Лавре: стоят семинаристы на службе, и среди них – негр. А точнее, метис, но черного в нем все же больше. Трудно представить его уже в сане священника, получившим приход где-нибудь в Суздале.

Видимо, плод какой-то несчастной любви ленинградской девицы и черного студента. Какими же путями Господь привел его в Лавру?

* * *

Пронзительная история пожилого человека, влюбившегося в молоденькую девушку. Как в нем постепенно из униженного, закомплексованного любовника вновь прорастает мужественность, воля, забытая сила и молодость.

«Если у меня отнять талант, то, что останется, будет ужасно».

* * *

«Ну зачем мне очки? Чтобы я увидела, что мне нечего надеть?»

* * *

Рука на женском затылке в длинных волосах смотрится, как матовая лысина под редкими прядями. Шок, изумление!

* * *

Веселящийся в компании человек, у которого в кармане сброшенного им пиджака находят нечто совершенно противоречащее его состоянию. Некая телеграмма, записка, диагноз, билет?.. Поворот в отношениях после его возвращения.

* * *

Внутренний монолог во время «акта».

Слова в темноте, потом включается свет, а там уже «результат отношений». После «акта» должен начаться разговор в кадре (уже на контрапункте к внутреннему монологу).

* * *

Солнечное затмение. Полдня с фарами машин, с фонарями (под фильтром «Американская ночь»), и только потом выясняется, что это был день солнечного затмения.

* * *

Замечательный костюм пьяной женщины.

Вязаная шапка шлемом, распускающаяся, со свисающими нитями, мохнатая шуба, светлая с вязаными рукавами, черный жабо-галстук, забытый от блузы, и голое тело в лифчике. Ее постоянное, беспрерывное «самовыражение» (после уныло-позорного стриптиза).

* * *

Тов. Севрук, главный редактор кинопанорамы TV, перед выходом передачи о Владимире Высоцком в эфир, общалась с кем-то из партийных начальников по телефону, и тот все допытывался, какой текст будет петь Высоцкий. Так Севрук, которая не могла ему вдолбить содержание песен, сорок минут пела в трубку сама песни Высоцкого.

* * *

Чем больше я себя узнаю, тем более ужасаюсь себе. Не хочу ничего о себе знать, не хочу ничего анализировать, ибо человек так устроен: чтобы жить, он должен все время себя оправдывать.

* * *

Глубинное осознание того, что абсолютно все в человеке связано незримыми нитями с космосом, с природой. Все – единство. Все может существовать и развиваться только в единстве противоположностей, но без примесей искусственных «химических» элементов. Нельзя пытаться технологиями, «химией» заменить природу. Нужно к ней, и только к ней прислушиваться, и только ей следовать.

* * *

Не давать возможности вмешиваться в свое истинное чужому, холодному соболезнованию.

* * *

Искупление в одиночестве!

Существует то естественное общение, когда не нужно чье-либо лидерство. Можно уйти – и никто не заметит, почти ничего не изменится.

Чаще же наоборот – все общение ложно и вздрючено, дьявольщина какая-то, ложь, самоутверждение. Все направлено на то, чтобы доказать друг другу, что ты не такой, каким кажешься. И все ложно и страшно утомительно от этого.

* * *

Ревность замужней женщины к чужому мужчине.

Потом ночь с мужем или долгий разговор с ним.

Или долгий разговор с тем, кого ревновала.

* * *

Замечательная итальянская ария и два пятнадцатилетних му…ка, которых заставили мыть пол на даче, ничего не понимающие в этой музыке. Или понимают?!.. (Хорошо для «Дачи».)

* * *

В человеческих отношениях, в тех, где все равны перед Богом, дифференциация губительна. С этого начинается безостановочное падение. «Я сделаю это с его женой, потому что он дурак…» – и никаких не надо больше объяснений, оправданий. Это та сила, в которой нет правды.

* * *

Пустота слова, которая не имеет отзвука в себе тем делом, которое есть исполнение заповеди.

* * *

Симпатичная официантка в ресторане. Идет банкет…

И начинается замечательное валяние дурака. При этом непроизвольно начинают выстраиваться отношения…

Он якобы всем недоволен, она (официантка) ужасно этим удивлена, смущена, все роняет, от этого ситуация все больше умножается.

Это можно доводить до замечательной чувственности!

«Слово не начинается как слово – это конечный результат импульса». (Питер Брук)

* * *

Фокусник в президиуме. От тоски и скуки он мало-помалу начинает показывать фокусы. Постепенно это перетягивает от выступающего все внимание зрителей. Оратор же принимает оживление в зале на свой счет.

* * *

Толстая бабища в танце доказывает свою независимость таким образом, что, подпевая песне, безучастно смотрит в сторону.

* * *

Утро. Весна. Туман после ночного дождя. В мокрой холодной машине – папа за рулем, дочка сзади. Ее везут с дачи в школу. Папа дурным голосом поет песню: «Мама, милая мама, как тебя я люблю!..»

Он валяет дурака, она сидит, серьезно смотрит на него, пытается сдержать улыбку.

* * *

Истинное чувство позволяет артисту поступать со зрителем так, как ему угодно.

* * *

Охота. Фантастический идиотизм. Николай Трофимович Сизов (генеральный директор киностудии «Мосфильм» в 1971–1986 гг. – Современный комментарий автора) с газовым пистолетом. Сизов все время пытается проверить его силу. От него все бегают, но боятся открыто протестовать.

* * *

Утро. Весна. Укладка асфальта. На проезжей части работает с другими дорожниками молодой человек в пальто, в туфлях на каблуках, в модной кепке. Черенок лопаты держит через носовой платок – видимо, чтобы руку не натер.

* * *

Похороны. Выносят тело… Человек в толпе, спиной к происходящему, что-то суетливо и настырно втолковывает кому-то.

* * *

Переполненный микрик-такси снаружи. Ладонь, прижатая к стеклу, – кто-то притиснутый изнутри оперся на стекло. Затекшая ладонь с белыми пятнами.

* * *

Человек, вывалившийся из маршрутки на повороте.

* * *

Удивительно, что люди находят близость и быстрее сходятся, когда вместе кого-то ругают. По-моему, раньше, в давние времена, близость возникала от того, что кого-то хвалили.

* * *

Мальчик рано утром читает по слогам книжку родителям, совершенно сонным, еще лежащим в постели, но якобы проверяющим, как он научился читать.

* * *

Любовь двух людей ранним утром. Нежный шепот, ласки… Мальчик, которого наказали за то, что он не выучил урока (стихотворение или кусок прозы), за дверью им его читает наизусть, чтобы пойти гулять.

* * *

Артист должен уважать свою профессию и себя. Он не имеет права начинать говорить текст, пока ему не захочется этого делать. Слова пусты без внутренней веры в них. «Уста говорят от избытка сердца». Актер внутри себя должен стать полнее, наполненнее той формы, в которой он собрался показать зрителю свое состояние, донести мысль. Актер не должен демонстрировать себя зрителю.

Существует то естественное общение, когда не нужно чье-либо лидерство.

Нужно заставить зрителя не просто смотреть на то, что ему показывают за его деньги, а добиваться того, чтобы зритель за счастье почитал возможность присутствовать при священнодействии. А потому актер не имеет права что-либо начинать делать на сцене до того момента, пока не будет убежден, что готов это сделать. Пока состояние всего его существа не подведет его к этому.

«Много званых, но мало избранных». Билет может купить любой, а обнажаться на сцене могут единицы. Это надо понимать и постоянно пестовать в себе упругость выражения, наполненность души, непрерывное напряжение всех нитей внимания. Нужно добиваться рождения каждого слова внутри себя – еще до того, как оно вылетело, оторвалось, полетело.

Но зритель стал обычным потребителем, и артист пошел у него на поводу, как если бы актерский труд можно было сравнить с ремеслом официанта. Действительно, ведь кто-нибудь да займет ресторанные столики – пока у нас нетребовательных и всеядных посетителей намного больше. Это нужно понимать и об этом помнить.

* * *

У нас невозможно что-то сделать существенное на благо общества, так как само общество не желает, чтобы что-то делалось для его блага. Как только кто-то начинает высовываться, тут же получает по шапке.

Что же? Значит, нужно думать о себе, добиваться, чтобы тебе давали то, что тебе необходимо. Но при этом помнить – главное, чтобы то необходимое, которое тебе дадут, служило в итоге важнейшему благу твоей Земли.

Поэтому я не собираюсь добиваться каких-то пустых, хоть и завидных для многих, привилегий, которые призваны тешить гордыню или услаждать плоть, но я хочу привилегий, которые помогут мне и моим товарищам добиваться прорастания и становления Русской идеи!

* * *

Замечательное ощущение целого – оттого, что твой дом является чем-то своим, естественным для птиц, бабочек, жуков… Кто-то под крышей его вьет гнездо, для кого-то он является ориентиром в пространстве – этот кто-то знает, что, если уже над ним пролетаешь, значит, скоро и его гнездо. Замечательное чувство гармонии и единства. Нежное, щемящее и обнадеживающее.

Артист должен уважать свою профессию и себя. Он не имеет права начинать говорить текст, пока ему не захочется этого делать. Слова пусты без внутренней веры в них.

* * *

Огромный бриллиант на ужасной, пухлой, красной, грубой женской руке с мужскими, толстыми и желтыми ногтями.

* * *

Бегун, над которым два вертолета несут тень. Вокруг все залито палящим солнцем, а он – в роскошной тени, так в ней и бежит.

* * *

Вонючая, громыхающая машина рисует линии на шоссе в душном летнем городе. Сзади, свесив ноги, сидит в дорожной робе толстая баба. Принакрылась веточкой сирени и только глазами следит за обгоняющими их машинами.

* * *

Тихо катящиеся по лицу слезы – в тени, в темноте, – никем не видимые и не слышимые.

* * *

Настолько все стало цинично и лживо, что любая чья-то бескорыстность, а паче духовность, сразу принимается с недоверием и враждебностью. Вот предложишь ты, скажем, картину про ПТУ, и если снимать ее захочешь в Канаде и на Майами, то тебе это могут позволить, ибо причины, по которым ты хочешь снимать этот фильм, очень ясны. Ты просто желаешь красиво одеться, заработать и так далее, то есть хочешь ублажить свою плоть. Это понятно практически всем, ибо таких большинство, как бы много ни говорили они об идее и т. д.

Но если ты готов работать бесплатно, снимать на 16 мм, жить в глухой деревне и так далее, ты являешь собой персону весьма подозрительную и даже враждебную, ибо ты чужой! С тобой нужно держать «ухо востро». Ты не такой, как я, а значит – враг. И я тебя зажму.

* * *

Когда мы говорим: «Вот раньше все было по-другому», – это грандиозная ошибка, заблуждение. Мы так говорим не потому, что тогда всех окружала какая-то действительность другая, а потому, что другими были мы! Мы как бы осуждаем нынешних людей, само время и вообще все что угодно, но дело-то в том, что другими стали мы.

И говоря о том, что раньше «было по-другому», мы как бы жалуемся всем на то, что сами изменились. Это очень важно! Потому что мы этого не понимаем, не хотим понять.

* * *

Лиепайский пляж. Ветер. Солнце…

Ветер низко гонит пыль песчаную по берегу. Слегка штормит.

Он снимает ее на фото во всех позах. Крупно. Обще. Вот она идет от моря на камеру. Она на скамейке. Она полулежа.

Но вот оба одеты. Прохладно.

* * *

Хочу понять, как же так: сотни лет люди шли на битву и на жатву с именем Господним на устах, с именами святых угодников. Ведь одно это придает Вере силу, весомость. Не могли же миллионы, если не миллиарды, людей жить столетиями в заблуждении?

А вот пришли еные и все это враз отменили? Как такое возможно? Даже если не верить в Бога, то как не верить в жизнь и в правоту своих предков? На чем же тогда держаться? Чем жить? Чему верить?

* * *

Компания. Шесть выпивших парней бредут по пляжу с бутылками. Лежит башмак. Один из них бьет по башмаку. Тот улетает в море.

Кто-то кричит: «Го-о-ол!» Дальше опять идут молча.

* * *

Худой старик, из офицеров, видимо. Пьет, заложив одну руку за спину и отведя в сторону локоть другой. («Га-а-аспада офицеры!») Приглашает танцевать молодую барышню. Она ритмично дергается в танце, он же марширует вокруг нее, то и дело поглядывая по сторонам, видят ли другие, как он весело танцует.

* * *

Пивная с грязными, опустившимися людьми под американскую музыку или под «АВВА».

Вообще, занятно, что от Запада воспринимается все только внешнее и совершенно отсутствует то, что скрывается под этим внешним: практичность, аккуратность, чистота, культура всего, что там создается.

* * *

Двое парней идут по улице за девушкой. Девушка шагает слишком быстро. Двое не хотят за ней бежать. Останавливают мальчика. Просят его передать девушке записку. На ходу пишут шариковой ручкой: «Подождите, пожалуйста».

* * *

Машины – на пароме. Но изначально хорошо бы это скрыть.

Люди разговаривают в машине, за ними движется фон. Холмы, дома, улицы. Камера чуть отъезжает – и появляется некая странность: рядом другие машины движутся с той же скоростью. Дальнейший отъезд – и мы понимаем, что все эти машины стоят на пароме.

У нас невозможно что-то сделать существенное на благо общества, так как само общество не желает, чтобы что-то делалось для его блага.

* * *

Замечательное напряжение истинности. Когда человек искренне спрашивает что-то очень простое: «Хотите ли кофе?» или еще что-либо. И сразу возникает напряжение. И гиперзаинтересованность. Упругость!

* * *

«Не в силе Бог, а в правде».

* * *

Давид-пророк: «Лучше надеяться на Бога, чем на князя, так как вообще лучше надеяться на Бога, чем на людей».

* * *

Ресторан «Русь». Ночной кошмар! Катастрофа.

Из ночи выезжающая белая тележка, которую везет черная лошадь с цыганом-возчиком. В тележке другой «цыган».

– Еще разок, – говорит он, – и будет шесть рублей.

Оркестр буйствует. Все только на иностранном языке. Потная толпа. Пьянство.

Потом ночью – посиделки на пеньках. Певицы – сестры. Одна со шпицем на коленях. Манерность, утомление. Разговоры шутейные типа: «Давай поженимся». Все с легким матерком. Наконец заговорили о луне. Сами позвали смотреть на природу.

Красивый пруд, леса… Но все это загажено, уничтожено, опошлено, продано и предано. Уходят на эту природу, чтоб совокупляться, как животные. Потом возвращаются, несут чей-то забытый пиджак. (Эта деталь, может быть, хороша для боевика или детектива. Чей-то пиджак, в кармане что-то.)

* * *

Квартира Ноля (поэт-песенник Наум Олев. – Современный комментарий автора) – с черепами, модерном и всем остальным жидовско-внешним.

* * *

Что же будет с Русской идеей? Господи!

* * *

И что ужасно – все это называется: «Русь», «Изба», «Архангельское».

Какое же яростно-бессильное чувство все это вызывает во мне! Дай, Господи, справиться с ним и направить в дело, в бой!

* * *

Человек, которого обыскивают. И камера тоже обходит его со всех сторон. Наконец точка сверху.

Он в шляпе и то, что ищут, он положил в загиб тульи. Медленный наезд сверху.

* * *

Русская идея без Бога, без Православия вообще невыносима! Тут или – или!

Говоря о том, что раньше «было по-другому», мы как бы жалуемся всем на то, что сами изменились.

* * *

Преподобный Сергий давал людям ощущение истины. Истина же всегда мужественна, всегда настраивает положительно на дело, жизнь, служение и борьбу.

Б. Зайцев

* * *

Замечательная история про папу, его пятнадцатилетнего сына и девушку, которой лет 18.

Скрытое соперничество. Глупость, нелепость! – и чувственно все ужасно.

Потом появляются какие-то люди с деньгами, наглые цеховики, и девушку уводят. Мальчик начинает за нее борьбу всеми доступными ему средствами. (Может быть, потом подключает отца.)

Лето. Дачный поселок. Ночь. Мальчика сначала не принимают всерьез, потом прогоняют, потом бьют, но он все лезет и лезет. И побеждает.

* * *

Серия очень тихих картин, части по 3–4. Ответ Козакову, Эфросу, Митте и так далее. Фильмы про «делание» русское. То самое тихое «делание», без показухи. То есть все то, что так похоже на русский скромный раздольный пейзаж.

Скажем, отец и сын. Или дед и внук, которому лет 7. Что-то делают, может быть, пилят бревна, а потом колют дрова или что-то строят. Потом садятся на велосипеды и куда-то едут по проселочной дороге. Красиво, замечательно. Проехали мимо стада коров. Домик. Это баня. Отперли дверь. И подробное мытье этих двух русских людей. Взрослый парит мальчика, а потом наоборот. Мальчишеские лопатки загорелые, и белеющая попка. Вода, счастье, деловитость и раздолье. Мальчик моет взрослого, маленькими своими ладошками трет большую сильную спину, потом отец его трет, а мальчик кряхтит и крякает, как настоящий мужичок.

И ничего больше не происходит.

Пауза с чаепитием из термоса. И дорога домой при закатном солнце.

Я хочу просто напомнить, что баня, скажем, – это не то место, где жиды решают свои дела и пьют, и жрут. Баня – это замечательная награда за тихий и регулярный труд, это праздник, это соединение духа с плотью, это гармония, а не что-то другое.

И так далее – несколько фильмов.

* * *

Застолье. Человек самозабвенно балагурит и хохочет, потом видит вдруг пятно на белых джинсах, перестает ржать и начинает сосредоточенно его разглядывать.

Быть русским – это значит, если у тебя чего-то нету, не надо мучиться и лезть из кожи, чтобы оно обязательно появилось, а значит – «нету и не надо». «Нет, и х… с ним!»

* * *

Старик обедает в вокзальном ресторане. Рядом на столе – приемничек: из него во всю мощь поет Шаляпин. Потом выясняется, что старик практически глухой.

* * *

Любовная длинная сцена с разговорами, хождениями по квартире, страстной прелюдией… Она уходит в ванну после долгих общений, он, завернутый в простыню, по-хозяйски рассматривает квартиру. Входит в соседнюю комнату, там – совершенно чужие одетые люди. То ли его ждут, то ли занимаются своим делом, то ли с ними – ее муж и т. д…

Хорошо здесь то, что в результате этого перепада сразу возникает совершенно иной масштаб действия.

* * *

Для «Дебюта»:

Пробивающаяся в какое-то злачное место компания. Унижаются, просят, через дверь разговаривают. Суют какие-то ксивы, называют имена. Наконец, после кошмарных унижений и сложностей, попали.

Длинная, на много минут, пауза за столом. Говорить не о чем! Думаешь, что там, где-то за дверью, за стенкой, вдруг что-то случится – и ты изменишься, тебе помогут. Но никуда от одиночества не убежать, не укрыться. Все, что в тебе есть или, наоборот, нету, то есть пустоты твои, – все это носишь с собой.

* * *

Два интеллигентных человека – пьяненький и трезвый. Пьяненький все пьет и раскрывается. Преимущество трезвого все более растет. Он вежливо поддакивает, кивает. А пьяненький говорит о сокровенном, о доме, о родине, называет какие-то имена, рассказывает о трогательных и пронзительных событиях… Трезвый все слушает. Пьяненький пишет ему на бумажке телефон, адрес. Трезвый берет, кладет в карман. Расстаются…

Через несколько дней трезвый нашел эту записку. Повертел и выбросил.

* * *

Лживый флирт-симуляция. Взгляды с поволокой, дежурные, пустые слова с видимостью искренности. Потом она вышла, а он необыкновенно сладко зевнул.

А может быть, она вышла, но тут же зачем-то вернулась – и застала это зевание!

* * *

Человек деловито бегает по гостинице с «дипломатом», а в нем – женское белье, взятое в залог у дамы, которая у него в номере. (Чтобы не «соскочила».)

Сразу ясен весь характер!

* * *

Пьяный в майке, брюках и мятой серой летней шляпе лежит на пляже. Пиджак и рубашка рядом свалены «комом». Пьяный лежит, подложив под голову руку, – обозревает окрестности независимым взглядом.

* * *

Шофер автобуса, в котором полно пассажиров, заехал домой «на минутку», а там дело дошло до глобального выяснения отношений или любви сумасшедшей… И полный автобус людей, ожидающих водителя.

* * *

Белое полотенце, «горящее» на солнце, в руках человека, идущего к речке.

* * *

Красная рябина над умывальником в ночи под лампочкой.

* * *

На утреннем белом контровом – на общем плане с сияющими под росой травами – мальчишка-пастушок играется с маленькой сухонькой старушкой. Поднимает ее на руки… Рядом жуют траву коровы.

* * *

Замечательная история для кино. Два работника милиции должны доставить в Одессу задержанного в Москве преступника. Сами они из Архангельска, а преступник еще откуда-то. В Москве все в первый раз. Преступник прикован к одному милиционеру наручником, чтобы не сбежал.

Так как все они в Москве в первый раз, то весь день до самолета бегают по магазинам и историческим местам. К вечеру обвешаны все свертками, побывали даже в Третьяковке…

* * *

Наше кино похоже на часы без минутной стрелки: «Двадцать минут чего-то, без пятнадцати что-то». Настолько все приблизительно!

* * *

Картина о том, как меняются, гибнут человеческие отношения. Подробно о том, как какая-то невыясненная мелочь, разлагаясь в душах, губит отношения и превращает друзей во врагов. Делать подробно, дотошно и страшно – не только по сути происходящего, но и по ужасу от того, как разрастается мелочь. Как страшна гордыня.

* * *

Лежание и играние в игру – кто дольше протянет звук без вздоха. (Воплощено в «Утомленных солнцем» 1994 года. – Современный комментарий автора.)

* * *

История, построенная на том, как взрослые люди рассказывают о своем детстве и самое главное – о школе.

…Девочка, отвечающая у доски и от волнения поднимающая постепенно юбку и фартук, собирающая их в складочку!

* * *

Фотоавтомат и фотографирование в нем. (Может быть, финал картины.) Человек забрасывает и забрасывает монеты, корчит рожи, а автомат все снимает и снимает его, и из щели все лезут и лезут его фотографии.

* * *

Одинокое пьянство в номере иностранной гостиницы. Номерок плюгавенький, по радио передают ностальгические для этой страны песни – вальсы и танго, которые распевает сладкий голос под аккомпанемент аккордеона, кларнета, ударника, баса и маракасов.

Постепенное «наливание», потом безумный танец в одиночестве. Бесконечно подробно и бесконечно долго. Главное – точно подвести к тому состоянию, в котором это станет невероятно интересно – так, что не оторваться, даже захватывающе. (Вступают кастаньеты и…)

При этом поведение героя должно быть понятно (то есть почему он такой). Тогда, при всей филигранной точности, будет возможно и любое хулиганство в импровизации.

* * *

Мама гладит дочке ленты. Дочь склонила голову, и мама гладит ей банты прямо с кос.

* * *

Мастер телеаппаратуры пришел к кому-то чинить телик. Починил. Хозяин предложил выпить. Выпили. Сбегали и еще выпили. Опять сбегали…

И тут что-то из того, что лилось с экрана, раздражило сильно. Заговорили вообще о том, что народу годами показывают…

Хозяин и говорит:

– А давай это ТВ проклятущее выкинем к чертовой матери?!

– Давай!

И выкинули телевизор с балкона.

* * *

История о деревьях, которые сажали влюбленные, уединившись от остальных. Все зимой померзло, и только то, что посадили любящие друг друга, выжило.

Когда начал плакать сам, закрыл ей глаза ладонью, чтоб не видела.

* * *

Жена рассказывает сильно уставшему мужу новости своего дня. Очень обстоятельно и подробно!

* * *

– Ты знаешь, что такое любить?

– Ну, догадываюсь.

– (просто) Ну, так вот: я тебя люблю.

* * *

Осень. На пустой футбольной площадке в центре города Он и Она гоняют пса. Он бьет по мячу, Она ему отпасовывает. Овчарка носится между ними за мячом. Через несколько часов собака еле жива. Но все еще реагирует на мяч, хотя ходит, еле передвигая ногами.

* * *

1-я часть 1-й симфонии А. Н. Скрябина. Под эту музыку замечателен спящий на рассвете, летний, город.

* * *

Маленький и худенький, закомплексованный, видимо, ужасно человечек с сильно лысеющей головой примеряет в магазине пиджачок. Рядом с ним – молодая женщина. Он то и дело меняет пиджаки, возвращая их продавцу. Надевая новый, опять крутится перед зеркалом, поправляет прическу и повторяет:

– Нетс, вери стренч.

* * *

Страшные, пророческие слова: «Кто был никем, тот станет всем!» Постепенно становится понятно, про кого это написано. Уж не про крестьян и рабочих – это точно. Еные были никем и стали всем, а остальные так никем и остались.

* * *

Он разговаривает с журналисткой из иной страны. Приехала специально для того, чтобы с ним повидаться. У нее сломана нога – она на костылях. Он с ней говорит, а у самого одна мысль – как же это возможно с ней все остальное в таком занятном виде?

Расстались… Ночью, совсем под утро, он явился. Постучал. Открыла. И ничего уже больше не говорили… Только гипсовая нога стучала в стену.

В этом огромном мире, в этой маленькой стране эти два разных – с разных концов света – человека.

Потом их путешествие вместе. Его нежность и забота. Совместное мытье и так далее…

Подошел к ее постели, увидав разложенные на полу листки (она работала). Один лист перевернут, текстом вниз. Он сначала прижал его ногой, чтобы она не выхватила, потом перевернул, прочел и отвернул обратно.

Потом, уже в шутливой борьбе, он обратил внимание на блокнотик на полу, начал перелистывать ногой страницы. Она закричала – бросилась спасать свой блокнот. Он же придавил ее слегка и продолжал читать, листая странички тем же манером. (Это может быть объяснение ему в любви или еще что-то.)

* * *

За столом жарко и пьяно спорят взрослые, а в кресле сидит мальчик и замечательно, вдохновенно что-то читает и улыбается. Ему девять лет.

* * *

Это ужасно, что с нами делают! Ужасно, что мы сами с собой делаем. И даже не представляем, где и как живем.

Такое чудище выросло уродливое из всего этого нагромождения лжи, что даже не верится, что такое могло быть выращено не нарочно.

* * *

Финны ехали на закладку Кондаковской фабрики по изготовлению акушерских комплектов разового пользования (в Калужской области).

Въехали в Россию, и стало им страшно (совершенно точные сведения!).

До какого ужаса доведена страна! До какого кошмара! Я представил себя на месте любого (!) иноземца, смотрящего в окно поезда, и испытал за него ужас – что бы он испытал, спроси у него, хочет ли он жить в такой стране?

* * *

Директор мебельной комиссионки – ворюга с укладкой, холеный и глупый, как все красавцы, в обеденный перерыв пытается понравиться клиентке, оставшейся в магазине. Садится за продающееся пианино и начинает наигрывать что-то сентиментальное, на удивление фальшиво.

Страшные, пророческие слова: «Кто был никем, тот станет всем!» Постепенно становится понятно, про кого это написано.

* * *

Тема в свой день рождения сговорился с Анной, что они дождутся меня после работы и мы все вместе попьем чаю. Так и было. Зажгли на столе воткнутые в торт семь свечей, погасили свет – и дети потребовали, чтобы им рассказали, как они родились.

…Я рассказывал им, а они слушали. Анна хохотала, закидывала голову, и в темном отсвете свечей замечательно углились сквозь смеженные ресницы веселые глаза, обращенные куда-то внутрь себя, в свое женское, еще не осознанное, но уже таинственно ощутимое.

* * *

Детишки наматывают ниточку на палец, играют в «женюсь – не женюсь».

* * *

У пожарника студийного в сортире вдруг заработала рация.

* * *

Девочка, больная «свинкой». У других детей праздник – день рождения ее брата. Все веселятся, а она только наблюдает за ними сквозь щелку двери.

* * *

В доме «свинка». Родители и дети ходят в марлевых повязках на лицах. Все, как всегда, только в повязках.

* * *

Стареющая богачка с молодой служанкой, все знающей и все понимающей, в активе которой только одно богатство – молодость.

* * *

Всю сцену пытаться засунуть руки в карманы брюк, левой попадать сразу, а правой никак. Продолжать разговор, а рукой постоянно шарить карман.

* * *

Грузинское путешествие в автобусе. Невероятные приключения, и вообще все очень странно. Автобус мечется по каким-то задворкам, тупикам, шофер то и дело куда-то уходит, возвращается то с мешком чего-то, то с канистрой…

В одном месте вокруг автобуса собраются какие-то люди, говорящие на совершенно незнакомом языке.

В другом месте мужик пилит фанеру, положив ее на козлы и забравшись на нее. Сам того не заметил, как за разговором начал пилить собственную ногу! Не заметил оттого, что нога-то протезная!

Масса споров и веселья. В автобусе же развиваются свои отношения…

* * *

Навстречу автобусу движется похоронная процессия. Впереди идет человек с фотографией усопшей…

За гробом идут родственники, потом процессия все молодеет и все развеселяется.

Затем следует оркестр, состоящий почти из одних стариков, все с медью. Ударник-старик в темных очках, в перчатках, в зимней шапке и совсем не брит…

На обратной точке видим, что в автобусе кто-то сидит у окна, откинувшись в кресле совершенно под тем же углом, что и покойник. «Так они и встретились, никогда об этом не узнав».

Автобус молчит, прильнув к стеклу.

«Человек без веры мне не интересен».

(В. В. Розанов)

* * *

Набрать мир можно совершенно из ничего. Достаточно внимательно последить за поведением людей, скажем, в самолете. Вот человек со стаканом газированной воды идет и улыбается…

* * *

Человек везет вешалку в аэропорте. Он отвлекся, говорит с кем-то или справляется о чем-то в служебном окошке, и в это время на вешалку кто-то повесил свое пальто. Не заметив этого, человек укатил свою вешалку дальше…

И вот в итоге носится он по аэропорту, ища владельца этого пальто, и так далее, в каком угодно жанре…

* * *

Девочка-школьница, грузинка, которой мальчишки в портфеле заменили книжки на два кирпича. Они думали ее разыграть, она же почему-то никак не разыгрывается!.. Потом выяснилось, что девочка просто несколько дней не заглядывала в портфель, так как ее совершенно не интересовало его содержимое.

* * *

Менгрел, который обучил чукчу менгрельскому языку, выдав его за французский. И тот отправился поступать в иняз на французское отделение.

* * *

По словам одного из русских мыслителей: «Россия жила многоярусным бытом. Из этого многосоставного быта и могло только родиться то богатство русской культуры, которое сделало ее феноменальным явлением в мировой культуре. Потому-то стали возможны, скажем, метафизические глубины исканий героев Достоевского, что за всем этим был «тыл» положительных сил в виде векового нравственного и бытового уклада крестьянской жизни. Быт – это устойчивость, при всех возможных изменениях и противоречиях в нем. Не может быть Бытом общежительская свалка, миграция, вокзальные коловращения людской массы. Это может быть признаком времени, но не почвой для культуры, так же, как и всякая модификация образа жизни. Главным в крестьянском быте была нравственная его основа, обнимавшая все стороны существования и деятельности человека. Недаром крестьянский труд издревле считался праведным, безгрешным. По сути своей, земледелец, добывая пропитание собственным трудом, не имеет нужды обманывать других, прибегая ко лжи и насилию. Демагогией здесь никаких плодов не добудешь и не приумножишь. Эта праведность самого земледельческого труда определяла в быту, в психологии крестьянина и то, что мы теперь так снисходительно именуем «патриархальным началом», видя в этом нечто недоразвитое в сравнении с нами – ультрасовременными умниками».

Михаил Лобанов

Журнал «Волга». № 10. 1982 г.

«Переживание народа уже является историческим фактом, наряду с событием».

(В. О. Ключевский)

* * *

Шофер-грузин где-то достал шестиметровую статую Сталина с вытянутой рукой. Выкопал у себя в деревне на участке шахту, опустил туда на платформе изваяние и присоединил подъемный механизм.

Каждое утро в 6 часов из огромного репродуктора с его участка раздавались звуки Гимна Советского Союза, и шофер этот поднимал над поселком статую, а вечером, когда солнце садилось, он тоже под гимн опускал статую обратно. Тысячи людей приезжали утром и вечером наблюдать за этим зрелищем, и все, кто сидел в машинах, приветствовали это событие сигналами автомашин.

Это было несколько лет назад и продолжалось три года, пока у шофера не отобрали скульптуру.

* * *

В вагоне поезда. Лысый француз с усиками и в очках, с воблой-женой, прощается в окно с кем-то, кто их провожает из Ленинграда.

– Мерси, Мишель! – говорят провожающему.

Поезд трогается. Жена уходит в купе, он же задерживается, чтобы закрыть окно. Но у него ничего не получается. Пытаясь сохранять достоинство, он напрягается изо всех сил. Удивление, расстройство, смущение. Все это продолжается довольно долго.

Потом он стыдливо, украдкой прикрывает «свое поражение» шторкой и уходит от греха.

* * *

Когда долго, ежедневно и настойчиво делаешь что-то одно, теряешь контроль над временем и над собой во времени. Не замечаешь, как меняешься. Только оглядываясь на сделанное раньше, видишь, как далеко ушел, хотя не понимаешь, как это случилось. Хорошо ли то, куда пришел, тоже не знаешь. Скорее всего, хуже прошлого. Но сделать уже ничего не можешь.

* * *

Самоигральная история для пьесы. Он и Она женаты, любят друг друга. Но Он хочет продать квартиру торгашке, которая на 20 лет Его старше. Для этого Он должен развестись временно со своей женой и фиктивно жениться на этой торгашке, которая пропишется и отдаст ему деньги.

Свою жену Он очень любит. Поэтому развод, хоть и фиктивный, для него пытка.

Вот начинается вся эта унизительная процедура. На суде он ничего не может говорить. Говорит жена, а Он с ужасом слушает, что Она несет про их отношения. Потом в машине они оба плачут, потому что их развели!

Дальше больше. Назначена свадьба с торгашкой. Та хочет, чтобы все было «как у людей». Сшила платье, позвала корешей-торгашей. Он в ужасе от новых пыток, которые приходилось переносить. «Горько!», поцелуи и так далее, так как никто из гостей не подозревает, что все это липа.

Время от времени обстоятельства заставляют Его жить в этой ненавистной квартире, в которой уже расположилась торгашка.

Однажды Он застал у нее мужика и почему-то ужасно расстроился. Сам потом ничего объяснить себе не может. Даже может быть, что торгашка на самом деле в него влюбилась и т. д.

* * *

Но ведь если люди русские не бежали, не переселялись куда-то всем народом, а терпели и жили в этих местах, значит, их что-то очень важное держало?

Меня интересует изначальная природа того, что называется «русский патриотизм»! Откуда он, что он такое есть?

* * *

Человек едет в машине, включил приемник, там поют «Летят утки» или еще что-то пронзительное, русское. Он ехал, ехал, слушал, а потом сам запел с поющими по радио и заплакал.

Набрать мир можно совершенно из ничего. Достаточно внимательно последить за поведением людей.

Остановил машину на обочине. Сидит, облокотясь на руль, с дрожащими плечами. Вокруг русский пейзаж, состояние точное.

* * *

В конце «Дяди Вани» герои должны быть очень счастливы, что все эти монстры разъехались! Наконец-то!

* * *

Он и Она поссорились. Он с ней не разговаривает. Она уже не может, но никак не «подъедет». Он сух и суров. Едят молча. Если он и отвечает что-то – коротко, в служебном тоне. Она все заглядывает ему в глаза…

Он собирается уходить куда-то. Она спрашивает, в какую сторону он едет, Он отвечает. Она спрашивает, подвезет ли он ее? Он говорит – да.

Садятся, едут молча. Она пару раз пытается заговорить, он не поддается. Отвечает односложно и сухо. Доехали до места. Она благодарит, выходит… Садится в такси и едет обратно в квартиру. Там сидит на кухне и плачет.

* * *

«Господи! Научи меня всегда разговаривать тихо. Это важно, только тогда может быть понят смысл. Кроме того: важное, значительное творится и говорится тихо!»

* * *

Больной лейкемией мальчик, который по длиннющим страшным подземным переходам ездит на велосипеде на облучение.

* * *

Свобода маленького мальчика, который оказался на концерте. На сцене поет арию певица. Мальчик сначала смотрит на нее со ступенек лестницы, ведущей на сцену. Ковыряется в носу. С любопытством смотрит и на зал. Потом вылезает на сцену, трогает певицу за платье.

* * *

Две исповеди: сначала он исповедуется другу, потом его жена исповедуется этому же другу. Никто из них не знает о том, что откровения эти с обеих сторон. Замечательная история жизни двух людей изнутри и с разных концов.

* * *

Когда мама пришла знакомиться со своей будущей свекровью (моей бабушкой) Ольгой Михайловной, та варила суп на кухне, в берете, с папироской. Отец, его братья, Саша и Миша, все – на кухне. Ольга Михайловна заговорила с мамой по-французски, мама стала ей отвечать… Так они и разговаривали, а три Михалкова сидели и молчали, ничего не понимая и переглядываясь.

* * *

Финны и вообще все эти западные люди при всех их очевидных возможностях удивительно становятся серьезными и внимательными, когда дело касается необходимости платить. Они так серьезно заказывают себе то, что потом будут есть в ресторане, так внимательно смотрят в счет, что становится неловко.

Важное, значительное творится и говорится тихо!

* * *

Так хочется в какой-нибудь нашей картине поразить их масштабом, широтой, огромностью нашей. Мы их боимся, робеем и даже не мечтаем о том, что можем действительно их потрясать. Не той глупостью и фанаберией, которой пытаемся это делать, а истинностью своей широты.

* * *

Нельзя начинать новую работу с позиции своего прошлого опыта, с высоты прошлого успеха. Все заново, все сначала, конкретно, вглубь, собранно, сиюсекундно!

* * *

Если снимать «Дачу», то делать ее нужно в «ретро», то есть обставлять ее миром из 40–50–60-х годов. Все разностильно, разнокалиберно, масса будто бы ненужных и лишних вещей, копившихся многие годы. У каждой вещи – свой запах, своя аура, своя история отношений с героями… Это особый трогательный и печальный мир. (А на первый взгляд – жалкая эклектика дома, в который свозят все ненужное.)

* * *

Только истинное страдание помогает постичь истины жизни и тайны искусства.

Иначе – все головно, рационально, формально, холодно. Эстетски бесчувственно. (Наверное, это не безусловно, но в русском искусстве, по крайней мере, это во многом именно так.)

* * *

Дети играют в прятки. Мальчик спрятался в подъезде между этажей, через окошко наблюдает за тем, кто водит. Вниз спускается мужчина. Понял ситуацию, вышел на улицу и спокойно, походя, выдал водящему того, кто прятался. (Эту историю можно развивать, но она может быть и эпизодом в большой картине.)

Все эти западные люди при всех их очевидных возможностях удивительно становятся серьезными и внимательными, когда дело касается необходимости платить.

Этот вышедший – допустим, замминистра. Дальше в черной «Волге» едет… Входит в свой кабинет в министерстве с соответственной табличкой на двери… Масштаб!

* * *

Начало или конец (или просто эпизод) картины. Человек приходит домой. Очень подробно видим его существование в квартире. Что-то делает перед тем, как лечь спать. Но напряжение, может быть, уже сейчас нужно создать (не в пример приходу Ульянова в «Без свидетелей»). Этот человек может пить чай, чистить зубы, поговорить по телефону, приготовить что-то для завтрашнего дня, а потом ложится в постель, заводит будильник и выключает свет. Общий план с улицы, в окне гаснет свет. Страшный взрыв. Вылетает пол-этажа вместе с окном.

* * *

Девушка стоит в вагоне метро или в каком-то учреждении в очереди. Рука опущена, в ней очки с открытыми дужками. Рядом сидит человек, играет коробком спичек. Очки девушки на уровне его рук. Он осторожно ставит коробок на дужку очков девушки. Та замирает. Пауза. Знакомство (!)

* * *

Человек, сидящий в ванной и чистящий одновременно зубы. (Что-то неустроенное, одинокое.)

Потом этот человек (больной, простуженный или даже раненый) в пустой квартире ест из кастрюли суп. Прямо с плиты…

* * *

Какой-то классический балет, который передают по TV, а телевизор висит в зале ожидания аэровокзала, где сидят, лежат, маются тысячи людей.

* * *

Приходит этакое чудо – с нечистой кожей лица, в кроличьей шапке и зеленом, на ватине пальто с заячьим воротником.

– Хочу быть режиссером.

– Садитесь.

Долго возится с портпледом, пытаясь снять его со стула, но тот зацепился крючком. Наконец отцепила, но тут портплед раскрылся. Она в ужасе. Уселась наконец.

– Почему хотите стать режиссером?

– Я хочу рассказать обо всем, что люблю и что ненавижу. Ведь хорошего больше. Человек стремится к свету.

Все это сопровождается застенчивой улыбкой и совершенно нелогичными движениями рук.

– Мне кажется, это не женское дело.

– Женское. Женщина лучше разбирается в психологии. Вот Лана Гогоберидзе очень хорошо показала женскую психологию в гуще событий современной жизни.

И опять улыбка, и опять руками двигает.

– Ну что ж, попробуйте.

Записала адрес курсов. Долго, еще дольше, чем раньше, завозилась с портпледом, пока не уложила на стул.

* * *

«Ревниво оберегая свою еврейскую самобытность и чистоту расы, неразрывно связанную с религией, не допуская в свою среду иноплеменников, евреи диаспоры сами стремятся проникнуть во все отрасли жизни иноплеменного народа, среди которого живут, и, если к этому предоставляется возможность, занять руководящие посты. В странах и государствах с высокоразвитым чувством патриотизма и национализма и населением однородного племенного состава это гораздо труднее и вызывает отпор коренного населения, рассматривающего себя как расширенную семью – потомков одних предков. Гораздо легче это осуществляется в государствах многоплеменных, с населением, связанным только единством территории и верховной власти, или же в государствах, в которых по тем или иным причинам патриотические чувства заглушены и приведены в латентное состояние. В таких государствах для евреев открываются неограниченные возможности к проникновению в правящий класс, без какого-либо противодействия коренного населения. Пробуждение патриотизма в коренном населении, естественно, рассматривается евреями как нежелательная вероятность того, что будет поставлен вопрос об их роли в жизни страны и о возможности, оставаясь по своему миропониманию и правосостоянию чуждыми коренному населению, занимать руководящие посты в политической и культурной жизни государства, в котором они в данное время живут. Все евреи, во всех странах их пребывания, это обстоятельство отлично понимают, а потому и рассматривают всякое проявление народной гордости и патриотизма как угрозу для себя и своего положения в стране».

* * *

Огромное высокое белое здание больницы. Пустой парк. Ни души, тишина, только монотонно звенит где-то в одном из бесчисленных больничных окон телефон. Печальное, тревожное одиночество.

* * *

Весенняя нежность природы. Девственность, дымчатость, тишина ее, неясный шепот. Это очень чувственно – в «Донского». Куда-либо в атмосферу точную.

* * *

Заблудившийся в стеклянном лабиринте перегородок и дверей аэропорта респектабельный человек. Никого вокруг, за огромными окнами огромные ездят самолеты, и он – бегающий в ужасном лабиринте из стекла.

* * *

На собрании: «Товарищи, вопрос происхождения человека – вопрос идеологический! Требующий марксистского подхода! Кто из присутствующих считает себя произошедшим от обезьяны, прошу поднять руку!» И сам поднял первым.

* * *

Сумасшедшее дачное веселье, постепенно переходящее в совершеннейший китч. Охотничий горн, на котором композитор под большой «балдой» пытается взять ноту как можно ниже. Время от времени общий разговор прерывается звуками этого горна.

* * *

Люди русского Средневековья, совершавшие множество страшных поступков, были хотя и греховны, но не порочны. Они творили грех, но сознавали, что грех совершили, шли в церковь и пытались его отмолить. Теперь же, когда понятие греха стерто, люди стали порочны. Они совершают зло, но оправдывают его обстоятельствами. Ощущение безнаказанности пришло вместе с атеизмом, развратило и опустошило души.

* * *

В прихожей зеркало. Влюбленная женщина, то и дело бегая на кухню, все время ловит на лету свое отражение в зеркале. «Хороша ли?» Это постоянный рефрен – рапиды, стоп-кадры, мгновения, разные состояния.

* * *

Человек в сговоре с бандой. Его любит богатая женщина. Ее-то и должны ограбить.

Он у нее в гостях. Обедают, и он рассказывает ей свой «недавний сон». Рисует все очень подробно, дотошно. В этом сне ее якобы грабили.

И неожиданно все то, что он рассказывает, начинает осуществляться прямо на глазах. Этим своим «сном», который немедленно в деталях сбывается, он доводит ее до полного ужаса.

* * *

Загоревшееся на влюбленной женщине платье. Хотела быть красивой. Носилась, жарила, варила, потом переоделась, пошла на кухню за каким-то блюдом – и от духовки полыхнуло платье. Дальше все происходит уже в обожженных лохмотьях.

* * *

Белые ночи. Сауна «Астории». Из окна виден Исакий и пустой Ленинград. Замечательное соединение фактур, температур, состояний, масштабов, пластик.

* * *

Грузины, собравшиеся ехать на чемпионат мира по футболу в Испанию. Вместо этого они покупают цветной телевизор и оказываются в подмосковной деревне, где смотрят трансляцию с чемпионата.

* * *

Армянин-фотограф. Худой, сгорбленный, сильно пьющий, больной человек. Большой нос, впалые щеки, усики, буро-седой, с плешью и залысинами. На ногах «adidas» местного пошива, нейлоновые носки, узкие дакроновые брюки грязно-коричневато-серого цвета. Дакроновая куртка-пиджак с ушками для пояса, которого давно нет. Все несколько ему маловато.

Очень активен, вошел как человек, которого здесь все знают. Всю свою аппаратуру носит в полиэтиленовом мешке. Вошел, сразу же включил в розетку свою блиц-вспышку…

Подолгу усаживает людей, чтобы их сфотографировать. При этом шумно скандалит с ними и прежде, чем снять, берет со всех деньги. Собранный и безапелляционный. Выискивает пары, которые, на его взгляд, обязательно будут фотографироваться. У любого стола, ни секунды не сомневаясь, выпивает все, что ему предложат. Пьет быстро – держит бокал тремя пальцами, между безымянным и мизинцем зажав полученные деньги. Никуда не подсаживается. Очень деловой!

Люди русского Средневековья, совершавшие множество страшных поступков, были хотя и греховны, но не порочны.

* * *

Албена. Трамвайчик. В вагоне садятся напротив меня трое: молодящаяся женщина лет 55, ее дочке где-то 35, и внучка лет пяти. Они еще бледны – видно, только приехали. Мамаша то и дело поглядывает на свою взрослую дочь, улыбается ей, дочка ей отвечает… По всему видно, что мама недавно разрушила жизнь своей дочери, ее муж все-таки ушел, и мамино самолюбие наконец удовлетворено. Всей семьей поехали к морю (теперь без зятя!).

И вот три эти женщины на курорте. Что из этого получится?

Как развить эту историю?.. Допустим, ухажер появится у дочери, а мама на него глаз положит, и так далее.

Короче, как все это превратится в ад, хотя по условиям и климату – рай.

* * *

Тема накакал в писсуар. Сначала пошел только пописать, я дал ему 10 статинок. Затем вернулся уже с «новой потребностью», я дал ему 50 статинок и попросил принести сдачу. Он же вернулся без сдачи.

Сказал, что все стульчаки были заняты, пришлось накакать в писсуар. После этого ему сдачи не дали.

* * *

Охота. Поздний вечер. Луна пробирается сквозь облака, кучнистые, переплетающиеся. Луна то появляется, то исчезает – круглая, большая, белая. Долго смотрю в небо, откинувшись на бок, потом «спанорамировал» на егеря. Сидит за мотором. Мотор ревет. Егерь курит. Ветер вгоняет мне дым от его сигареты прямо в легкие. Долго едем, потом егерь неожиданно наклоняется ко мне, кричит:

– Что говоришь?!

– Ничего!

Он возвращается на прежнее место.

* * *

Палочкой шевелил шпильку на песке и рассказывал о том, что, если ее поднять, а вместо нее положить монетку, может быть новый роман с кем-нибудь.

Она заплакала сразу.

* * *

Для экранизации Астафьева.

Одним кадром: Аким набирает из ключа в кружку воду, ставит кружку на снег, а может быть, держит в руке, что-то говорит, потом панорама на кружку – вода уже под пленкой льда.

* * *

Симфонизировать речь. То есть если музыкальная симфония состоит из голосов разных инструментов, играющих одновременно и тем самым создающих образ и характер музыки и композитора, почему нельзя так же отнестись и к речи? Для этого надо сначала абстрагироваться от конкретного смысла слов каждого голоса – пусть актеры говорят что-то, разбившись по определенным тембрам, каждый в своей интонации, в своем ритме и темпе, рождая общий образ сцены.

* * *

Кострома. Осенний день с солнцем белым. Стадион. Бегу по кругу. Девушка лет двадцати подкрашивает линии. Мальчик лет 17–18 метет метлой листья. Она сидит на покрытии, ему говорит:

– Миш, а Миш, ну скажи хоть словечко-то! – И звонко смеется. Красит. Он не отвечает, метет.

Бегу дальше. Слов не слышу, только ее звонкий смех вдалеке. Снова пробегаю мимо.

– Миш, ну хоть словечко скажи! – Опять смеется.

Бегу. Добегаю до них опять – тема слегка развивается:

– Миш, ты не комфортабельный человек. Знаешь, что это такое?

Молчит.

– Это когда одновременно все может человек делать – и разговаривать, и работать. Ты так не можешь. – Опять ее смех.

Начинаю новый круг и вознагражден совершенно уже новой темой:

– Если бы все так работали, как я, то давно бы уже коммунизм был! – Смех ее.

Бегу, издали вижу – Миша все-таки к ней подошел, разговор какой-то завязался. Он уже не метет, смотрит вовсю на нее. Видимо, зашел спор. Подбегаю. Точно! Спорят, кто больше весит.

Она: – Сначала ты скажи, сколько ты весишь? – Он опять молчит. – Ну скажи, чего ты, сколько весишь?

Молчит.

– Ну ты скажешь или нет? Каков твой вес?! – И опять ее смех, и опять убегаю.

Стадион, солнце, два замечательных человека. Кострома.

* * *

Мама на дорожке долго жаловалась на здоровье. Ноги, одиночество. Через плечо транзистор. Передают одну из оперетт. Мама пошла и запела – вовремя вступив, вместе с певицей из транзистора.

* * *

На охоте в Костроме, в охотничьем домике. Тетка, которая занимается хозяйством, – маленькая, сухонькая, не пьет, не ест жирного, печень болит. Зовут Антонида. Даю ей за постой деньги, уезжая. Она перепугалась:

– Ой нет.

Я настаиваю.

– Ой нет, нет, не надо!

Я опять настаиваю.

Она: – Ой! Я сейчас плакать буду! – И полны слез глаза.

* * *

«Дарование есть поручение, которое должно исполнить, несмотря ни на какие препятствия».

Евгений Баратынский