Глава четырнадцатая

Тайными ходами, то есть тем же лифтом, каким Сашка доставил меня после встречи с монстром из оружейного музея в этот «схрон», мы без проблем доехали до нашей жилой секции. И так же вернулись, после того, как Олег нагрузил нас десятком плоских, как обычный ноутбук, процессоров, плазменным монитором и еще какими-то коробками. По моим представлениям, в этом «железе» пряталась интеллектуальная мощь, достаточная, чтобы организовать «междупланетный шахматный турнир», о котором пророчествовал Остап, со всеми гроссмейстерами сразу. По пятьдесят копеек за игру, вход со своими досками.

– Ребята, – сказал Левашов, когда мы сложили принесенное имущество на тумбочки рядом с плитой, присели к столу, повторили и закурили. – А что там, дальше, по ту сторону? – и указал на дверь, противоположную той, через которую мы вошли.

– Что и положено, предполагаю, – ответил Сашка. – Сначала – обычная квартира приличного доходного дома постройки начала двадцатого века. Где-нибудь на Петровке или поблизости. В пределах Бульварного кольца, думаю. Затем, естественно, коммуналка, которой эта кухня и принадлежит. В каком качестве существует сейчас – не проверял, некогда было.

– Еще один вариант Столешникова?

– Не задумывался, – повторил он. – Цель была совсем другая. А это так – форма. Содержания ведь без формы не бывает, скажи, философ? – Он изобразил вилкой в воздухе несколько причудливых пассов, отчего килька соскользнула с зубцов и упала на стол.

– Зато формы без содержания – сколько угодно, – вместо меня ответил Берестин, показывая на опустевшую бутылку. – Диалектический материализм с такой точки зрения к вопросу не подходил?

– Постой, постой, – снова оживился Левашов. – Сам ведь сказал – не проверял. А вдруг? Ты это место нашел в готовом виде, вместе с… – Он обвел рукой кухню, подразумевая скудную меблировку в стиле ранних пятидесятых, копоть и паутину на стенах и потолке, четыре газовых плиты и единственный водопроводный кран над облупленной раковиной.

– Сначала вообразил, вернее, извлек из памяти с максимальной достоверностью, а уже потом Замок или автопилот меня сюда привел. А я – Андрея…

– И все же – почему так мрачно? – удивился Алексей. – Мог бы…

– Настроение такое было. Черт его знает. Извращенная ностальгия. Вспомнил, как однажды сидел вот так же, за скудно накрытым столом, снаружи – гнилой февраль, ноги промочил, перемерз… И по работе крупные неприятности, настроение хуже губернаторского. А здесь меня приняли хорошо, подогрели. Удивительное такое ощущение отключенности от внешнего мира… Да какая разница?

– Какая-то, возможно, есть… – У Олега опять начался мыслительный процесс, сопряженный с исследовательским азартом. – Давай возьмем и проверим. Если так и обстоит, как ты воспроизвел, мне это начинает нравиться. Сначала хоть в окно выглянем, мы ведь и до этого еще не додумались. – Жестом он предложил всем встать и переместиться в нужном направлении.

За окном были поздние сумерки, обшарпанные задние фасады, выходящие во двор, похожий на тюремный, темные окна всех семи этажей. Протоптанные между сугробами тропки от «черных» дверей нескольких подъездов, веером сходящиеся к ведущим на улицу железным воротам. Что интересно, тропинок, соединяющих подъезды, не наблюдалось. Четкая, кстати, очень реалистическая деталь, вряд ли могущая прийти в «голову» Арчибальду или Замку в целом.

– Осталось посмотреть, что же нас ждет за стеночкой… – Олег направился к двери, по идее ведущей в парадные комнаты квартиры.

Я вспомнил о том, что было в прошлый раз, когда опрометчиво открыл входную дверь настойчивому зову, мельком пожалел, что нет сейчас в руках Сашкиного карабина, и вытащил из-под ремня «Манлихер», который так и таскал с собой. Бог его знает, поможет, не поможет, но в неизвестность лучше входить с оружием, чем без.

Не знаю, под влиянием какого импульса, но мне захотелось, чтобы дверь была просто макетом. Толкнешь – и глухо. Зато опыт подсказывал, что здесь скорее холст с нарисованным очагом в каморке папы Карло. Ну, если и так? Чем рискуем? Скорее всего ничем. Сильно не повезет – так и не узнаем, что с нами случилось. Жалеть будет некому и не о чем.

– Открывай, – сказал я, держа пистолет стволом вверх у правого плеча. Прислушался к себе. Вроде – ничего. Никаких ощущений и предчувствий. Оглянулся на Сашку. Тот кивнул. Чисто, мол.

Как в кино, на самом-то деле.

Левашов дернул на себя высокую дверь, покрытую чешуйками облупившейся краски «слоновая кость». Я опустил ствол горизонтально, рассчитывая в случае чего ногой отбросить Олега вбок, под прикрытие капитальной, в три кирпича, стены и стрелять, хотя бы для шума, как в прошлый раз. Ни у Алексея, ни у Сашки оружия при себе не было. Расслабились ребята.

Дверь открылась, и ничего не произошло. Тишина, пустота впереди, застоявшийся воздух нежилых помещений.

– Свет? – спросил я, поводя перед собой стволом и надеясь, что инженер выполнит свою часть работы.

– Найдем, – ответил Олег, нащупывая на стене старинный выключатель под медным полусферическим колпаком с двумя рычажками, увенчанными блестящими шариками. Какая же точность реквизита, неужели Арчибальд знает и учитывает такие мелочи? Или действительно все по правде? Мы успели застать такую арматуру в детстве – и дверные ручки, идентичные тем, что имелись здесь, и внутренние почтовые ящики с выпуклыми буквами «Для писемъ и газетъ» на подпружиненных крышках. И механические звонки с указующей надписью: «Крутить».

Левашов включил освещение.

Большая квартира. Размахнулся Сашка. А почему бы и нет? Память – штука мало управляемая. И ведь наверняка он в тот момент думал совсем не о «полезной площади».

– Ребята, пошли, если интересно, – крикнул я, начиная движение.

Интересная планировка. От кухни к обширной прихожей, даже скорее вестибюлю, тянулись два параллельных коридора. В левом располагалась «приватная половина», четыре сравнительно небольших комнаты, подходящие для спален и хозяйского кабинета, окнами во двор. В правом – «публичная», залы метров по тридцать-сорок, пригодные для большой столовой, музыкального салона, библиотеки или картинной галереи. Сквозь стрельчатые окна – вид на площадь Никитских ворот, Тверской и Никитский бульвары. И везде – абсолютная, гулкая пустота.

Чисто, красиво, на потолках люстры не из дешевых, на стенах где гобеленовые обои, где деревянные панели, паркет будто вчера натирали. Но ни малейшего намека на то, что когда-нибудь здесь жили люди. Какие угодно, царского времени респектабельные профессора вроде булгаковского Преображенского, пролетарии «в порядке уплотнения» или коммунистические вельможи рангом повыше наркома Шестакова, который ютился всего лишь в трех комнатах.

– Странно как-то, – сказал Левашов, – кухня, замызганная до предела, а здесь – будто вчера строители ушли…

– Так Сашка ее по конкретному образцу воспроизвел, а до комнат руки, вернее, мысли не дошли, вот и получилось бесплатное приложение согласно архитектурному проекту. Кстати, насчет строителей. Как я помню, дома в этом районе примерно конца девяностых… Прошлого века, естественно. Могли и не заселить еще.

– А люстры и бра откуда?

– Допустим, понятие «под ключ» здесь включало осветительную технику…

– Чертовщина продолжается, – хмыкнул Олег. – Он же, когда придумывал, соотносил себя с нашими годами, шестидесятыми, а здесь…

Ребята и как бы прикрывавший их с тыла Шульгин присоединились к «исследовательскому отряду», когда я дошел до парадной двери.

– Шикарное место, – сказал Берестин, остановившись в глубоком трапециевидном эркере. – Сколько раз мимо этого дома ходил и не догадывался, как оно там, внутри.

– Мне на Столешниковом все равно больше нравится, – возразил Олег. – Уютнее.

Потом он выбрал комнату, чем-то ему приглянувшуюся больше остальных, попросил Сашку сделать ее пригодной для работы, в смысле установить там кое-какую мебель и переключить электросеть с тогдашних вольт на нормальные 220. Мы помогли Левашову развернуть и подключить всю его аппаратуру, принесли кофейник и прочее. Вдобавок я положил на стол рядом с клавиатурой и мышью свой пистолет.

– Так спокойнее будет. Если что – стреляй, услышим, прибежим. А сами пока пулечку распишем. В классику, чтоб в любой момент остановиться…

Пока Алексей расчерчивал лист веленевой бумаги, а я распечатывал и тасовал колоду, неугомонный Шульгин сбегал в оружейку, вернулся, нагруженный, как мул. Странная, на мой взгляд и вкус, метафора. Вьючного коня или верблюда, думаю, можно нагрузить куда большим весом, чем мула. Впрочем, точно не знаю их сравнительной грузоподъемности.

Он (Сашка, а не мул), принес четыре своих пресловутых карабина с гроздьями подсумков и четыре «девяносто вторых» «Береты» в мягких светло-желтых кобурах с запасными магазинами в пеналах.

– Мне, братцы так спокойнее будет над мизерами думать…

Кто бы спорил, мне – тоже. Иметь за спиной неизвестно куда открывающиеся двери, ощущая себя безоружным, как линяющий рак, – удовольствие ниже среднего.

– Думаете – поможет? – спросил Алексей, передергивая тем не менее с явным удовольствием винтовочный затвор и опоясываясь пистолетным ремнем.

– Бывает – помогает, – ответил Шульгин, – когда выжить, а когда – умереть с достоинством.

– Нормальные, в меру удачливые люди с простой пятизарядкой проходили Африку вдоль и Южную Америку поперек к собственному удовольствию и вящей славе науки географии, – добавил я.

к случаю процитировал Сашка «Репортерскую застольную», хотя это полагалось бы раньше сделать мне.

– Тогда я – семь первых втемную. – Берестин пощелкал пальцами по лежащими перед ним рубашками вверх картами. – Играть так играть…

«Гьры» не успели достичь заоблачных высот, игра как-то не шла, и мы больше крутились на распасах, когда Олег вернулся.

– Наливаем? – плотоядно спросил Шульгин, потянувшись к бутылке. За преферансом у нас действует железное правило, по рюмочке за сыгранный мизер, и никак иначе. А мизеров не вышло до сих пор ни одного. Что называется – «тайный ход карты».

– Почему бы и нет? – Создатель теории и практики пространственно-временных перемещений выглядел несколько ошарашенным. Бог знает сколько времен и реальностей со всеми производными он пропустил сквозь свои мозги, через логарифм Лагранжа, анализ бесконечно малых, алгебру Буля и прямо в центр мирового равновесия… И вернулся в момент, когда друзья еще и по сигаре не успели выкурить, поллитру не тронули – для психики человека патриархальной эпохи тяжелое испытание. Не приспособлена она к такому, как и к полетам на аппаратах тяжелее воздуха. Многие хоть и летают всю жизнь, а привыкнуть не могут.

– Рассматривать первую половину века я вообще не стал, – сказал Левашов, взбодрив себя добрым глотком. – Возни очень много, любой значащий поступок порождает совершенно не алгоритмизируемый каскад последствий. Бабочка не бабочка, но около того. Что выйдет в случае спасения Павла Первого, изменения хода войны двенадцатого года, ликвидации малолетнего Шамиля, недопущения дуэлей Пушкина и Лермонтова – далее чем на десять-двадцать лет не просчитывается. Как минимум нынешнюю русскую литературу в ее нынешнем виде мы потеряем. Историю – тем более.

Напугаешь или насторожишь в частном разговоре какого-нибудь Пестеля, восстание декабристов будет отменено или отложено – и понеслась… Некому будет «разбудить» Герцена, тот не начнет «революционную агитацию», вместо Ленина создателем партии «нового типа» станет Бакунин, технический прогресс тоже двинет куда-то не туда, а в итоге мы получим не привычный ХХ век со всеми его плюсами и минусами, а вообще неизвестно что. Сомневаюсь, что Антон с этого что-нибудь выгадает…

– Это понятно, возражений нет, – согласился Шульгин. – Мы тут и сами кой-чего обсуждали, не вдаваясь в глубины… Не касаясь возвышенных материй, убедили друг друга, что там просто жить неинтересно. Чересчур узкий круг «светского общества». Ни в России, ни в Европе нормально легализоваться в нем просто невозможно. Даже в одиночку, а уж нашим кагалом…

Тут Сашка немного сам себе противоречил. Граф Монте-Кристо, например, легко сумел легализоваться, с достаточным успехом, в самом что ни на есть околодекабристском времени. Впрочем, на то и роман, а мы вынуждены существовать в суровой действительности, не прощающей вольностей…

Левашов кивнул, продолжая думать о своем, наверняка приспосабливая высокий полет своих теорий к нашему приземленному мышлению.

– Перешагнув середину века, мы, последовательно, имеем 1853-й. В смысле жизненного и психологического комфорта ничего нового. Ни у нас, ни в Европе. Зато есть зацепка для роскошной альтернативы. Здесь можно сравнительно легко не допустить Крымской войны в случившемся варианте, а заодно и на несколько лет приблизить отмену крепостного права, да еще одновременно наложить на освобождение крестьян реформу Столыпина. Всего и делов – на три года раньше устранить Николая Павловича и нескольких одиозных особ в его близком окружении. С воцарившимся Александром Николаевичем провести соответствующую работу…

– И что? – спросил я.

– Абсолютно ничего. Докладываю результаты. Нам в этом году ловить нечего, Антону скорее всего тоже…

– Если только не вообразить, что он имеет в виду подготовить более комфортные условия для своего последующего внедрения, – заметил Шульгин.

– Вряд ли. Слишком далеко. Следующий –1866-й. Почти точная интеллектуальная копия нашей «оттепели». Либерализм и свободы. Кому Тургенев, кому Чернышевский, Салтыков-Щедрин опять же. В Америке недавно закончилась война Севера против Юга. Серия мелких европейских войн. Единственное значащее, «роковое» событие – неудачное покушение Каракозова на Александра Второго. При желании можно разыграть эту карту. Последствия трудно предсказуемы, но картину грядущего ХХ века тоже меняют кардинально. Особой пользы ни для кого не просматривается…

Так же мы проскочили еще несколько дат. Из них только одна меня заинтересовала. В 1877 году, по его словам, Антон приступил к своим обязанностям на Земле, внедрившись в окружение царя Александра. Очень может быть, что он хотел бы получить в свое распоряжение такую опытную и сплоченную команду, как наша. На его месте я бы сделал все возможное, чтобы убедить нас отправиться именно туда, если он придает хоть какое-нибудь значение тому давно забытому, наверное, отрезку собственной жизни. Что-то переделывать в ней – все равно, что пожелать, чтобы в пятилетнем возрасте родители отдали меня не в тот детский сад, а другой. С непредсказуемыми последствиями.

Но, с другой стороны, он ведь может не о себе лично заботиться, а продолжать выполнять ранее заложенную программу, пусть и отключил Шульгин наш жгут реальностей от «внешнего» источника питания. Указанные в списке 1881-й и 1894-й, с точки зрения «теории Фолсома», выглядели уж слишком нарочито. Как неумелая «наводка в козыря». Я же не первокурсник исторического факультета. Что годы переломные – никто не спорит, но нас-то зачем туда вводить? Тоже мне, Энгельс нашелся!

– Вот и все, – сказал Левашов, завершая доклад. – Трактуйте, как хотите. С имеющейся теорией схема Антона совпадает, никаких «паразитных» реальностей на отрезке 1837–1901 годы я не обнаружил. То есть можно сказать, что ни мы, ни кто-нибудь другой за наблюдаемый период в естественное течение вещей не вмешивались…

– Глупость говоришь, тебе не кажется? – с прежней блуждающей улыбкой спросил Сашка. – Как же не вмешивался, если и Антон, и Сильвия с Дайяной и прочими там только этим и занимались…

Левашов заметным образом оживился.

– В этом-то и суть, братец ты мой, именно в этом… Сколько мы ни занимались «практической» хронофизикой, а в ее теорию погружался только я, да и то время от времени и неглубоко. Запомните, братья мои, что Главная историческая последовательность, она же несущая частота аналогичной мировой линии, такая штука… – Он снова потянулся к бутылке, и мы его дружно поддержали. Слишком уж крутая пурга разыгралась за окном. Совсем такая, как была в Москве в день встречи с Ириной, когда мы с Олегом отправляли ее на поиски Берестина.

До чего все-таки совершенная фантоматика в Замке. Если уж воспроизводится какой-то элемент любой реальности, так с мельчайшими подробностями.

– …Такая штука, что существует именно и безусловно, как результирующая всех имевших место вмешательств, начиная с Древнего Египта, а то и раньше. То есть на ней все возможные варианты развилок уже состоялись, отторгнуты или вплетены в общую структуру. Короче – она именно такова, какова…

Слов ему явно не хватило. Не то образование. Трепаться на любую тему умеем мы, а у Олега весь пар уходит на изобретательство и создание заумных теорий, плохо вербализируемых.

– Согласны, – ответил я. – Ты со всей понятной нам убедительностью доказал, что бояться нам нечего, коварные планы Антона не просматриваются и мы можем отправляться, куда нам в голову взбредет. А куда конкретно? Предложения есть? Что касается меня, я при прочих равных выбрал бы время, самое близкое к рубежу веков, и предпочел бы обосноваться не в России: там, во-первых, скучно будет и непременно захочется во что-нибудь вмешаться…

Левашов, как опытный покерист, выдержал паузу с непроницаемым лицом. Всем своим видом показывая, что как свои, так и чужие карты его нимало не интересуют. Просто компанию сел поддержать.

Но нас с Сашкой не обманешь. Нам, что называется, много лет по краю пришлось ходить, где от случайного зевка головы легко лишиться можно. Уже сам факт его бесстрастного хладнокровия говорил о том, что на самом деле он внутренне подпрыгивает от желания выдать эффектную транспозицию наших гипотез и расчетов.

– Ладно, давай, не томи, что ты в итоге накопал?

– Так, мелочь, пустячок, но забавный, – ответил Олег с долей разочарования. – По странной забывчивости или намеренно, Антон в своей таблице пропустил 1899 год, который, по всем расчетам, и технически наиболее доступен, переход в него требует минимальных затрат по всем параметрам, и твоим пожеланиям наилучшим образом отвечает. А самое главное – из него мы при самом неблагоприятном варианте легко сможем дожить до своего двадцатого естественным образом и совсем без всяких вмешательств в континуум. Просто не делая резких движений и регулярно следя за своим здоровьем… Будет нам под шестьдесят, что такое в сравнении с Антоновыми или Сильвии годами?

– Хорошо, – сказал Шульгин. – Это очень хорошо, что ты отыскал такой штришок… Осталось спросить Антона, что почем. Действительно упустил сей момент из внимания, память от наркоты ослабела, или, как мы и предполагали, ему надо засунуть нас, куда ему надо, а не нам хочется?

Год 1899, ничем большинству людей не интересный. По крайней мере – в России. Ну вот, навскидку, кто из моих возможных читателей готов назвать, чем знаменит этот год? Ну, КВЖД с городом Харбином строилась, Транссибирская магистраль была почти готова, спешно сооружался новый океанский флот… И все, пожалуй. «Развитие капитализма в России», как озаглавил свою книжку Ленин. Хороший, мирный год, преддверие еще более хорошего, прогрессивного века… Так все тогда думали.

А Антон его спрятал. И у нас появилась возможность для легкого, деликатного опускания Антона. Не корысти ради, а воспитания для.

Но я-то, человек чрезмерно образованный, держал в уме и еще кое-что. Именно этот год наилучшим образом пригоден для воплощения не только детских мечтаний, но и для приведения в соответствие нашей легенды, придуманной для того, чтобы вручить генералу Врангелю добровольный взнос в миллиард золотых рублей, не считая оружия, техники, здоровья и моральной поддержки в международных делах. Как я ему вкручивал, сидя в кабинете его крымской резиденции: «…В самом конце девяносто девятого мы с друзьями, четыре гимназиста последнего класса, юноши с романтическими настроениями, сбежали из дома. Поездом до Одессы, пароходом до Каира, оттуда в Кейптаун. Великолепное путешествие… Англо-бурская война, всеобщий подъем сочувствия к бурам. Песня „Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне…“. Шарманки под эту мелодию массовыми партиями выпускали. Да, повоевали. Мой друг Алексей Берестин до фельдкорнета дослужился. Это у нас корнет – обер-офицерский чин, а у буров фельдкорнет – почти генерал…»

Дальше я вдохновенно фантазировал, как мы с местными кафрами сдружились, поскольку по своему русскому характеру, в отличие от англичан, а уж тем более буров, никогда расистами не были. И они нам в благодарность за дружбу, медицинскую помощь и огневую поддержку показали тайные золотые жилы и алмазные трубки, которые для них самих не имели почти никакой пользы, по причине отсутствия навыков и принципов современной торговли…

Стоп, это я уже начал несколько увлекаться, расширяя сферу воображения. Подобную мыслеформу будем создавать позже, по месту.

Друзья, может, обо всем этом забыли за минувшие годы, наполненные совсем другими приключениями, физическими и психическими травмами и всякой астральной ерундой, которая на мозги непременно влияет, но я – нет! Я автоматической ручкой в блокноты все заносил, важное и не очень, происходящее и придуманное, не делая большой разницы между тем и другим, как любимый мною Паустовский. У того тоже факты и воображение сплетались самым причудливым образом, придавая его книгам особую привлекательность.

Другой вопрос, помнил ли о подобном эксцессе Антон и учел ли он его в своих расчетах, в том или ином смысле?

Одним словом, закончив наши более-менее научные разборы ситуации, я предложил ребятам именно этот вариант, специально оговорив, что предварительно, причем без их присутствия, задам форзейлю, хоть лично, хоть в компании Арчибальда, несколько вопросов.

Почему наедине? Исключительно для чистоты результата.

А в том, что надо попробовать воплотить в жизнь именно эту фантазию, ни у Олега, ни у Сашки не возникло даже малейших сомнений. Левашов, кстати, исходя из собственного разумения, сообщил, что таким образом реальность-1920 будет значительно подкреплена «снизу», и тем, что легенда станет правдой, и тем, что вброшенные нами в мировую экономику тонны золота и ведра алмазов получат материальное оправдание.

– А какая разница? – по обычной привычке спросил Сашка. – Мы же их сдублировали из совсем другой реальности, и они были ничуть не менее материальны, чем винтовки и патроны… Вполне, так сказать, работоспособны.

– Именно поэтому. Как в арифметике решение примеров в столбик. Оттуда занимаем, сюда переносим, в итоге все сходится.

– Ага, – с умным лицом согласился Шульгин. – Закон Ломоносова – Лавуазье.

– Примерно в этом смысле.

– Меня это, ты не поверишь, ну вот на столько не интересует, – ответствовал Сашка, показывая половину первой фаланги указательного пальца. – А все остальное – весьма и весьма. Поэтому – боевая задача и распределение ролей выглядит сейчас так…

Он повернулся к Берестину, тем самым подчеркивая, что считает его мнение очень важным, если не определяющим.

– Андрей решает с Антоном все дипломатические вопросы. Я – по старой памяти, как бывший «старший офицер» занимаюсь «Призраком», материальным снабжением, подгонкой по месту роботов, чтобы наша экспедиция, которая может затянуться не на один год, была обеспечена наилучшим образом. Ты, господин генерал (это – Алексею), на своих тренажерах и просто в бумажных книжках просмотри, как там все на самом деле было. У меня-то информация на уровне «Капитана Сорвиголова»…

– Я и без книжек и компьютеров историю войн знаю. Фельдкорнетом там стать – нечего делать. Две тысячи трехлинеек с патронами, чтобы свое «коммандо» вооружить, плюс комендантский взвод с автоматами, чтобы буров порядку научить. Как я помню, там в разгар боя какой-нибудь придурок в чине вспомнит, что у них буйволы не напоены, и дивизия по этой причине снимается с позиций. И командиров слушались, пока нравилось. Хо-орошая война была. Мечта демократов.

– Заградотряды, что ли? – вскинулся сторонник развитого социализма и одновременно крутой либерал Левашов.

– Так точно, друг мой и брат, – ответил Берестин, в сердце которого сорок первый год оставил не изгладимые никаким гомеостатом рубцы.

А вы сами попробуйте посылать на верную смерть сотни тысяч человек, отстраненно рассчитывая, что зато другие сотни тысяч выживут и победят. Предыдущих забыть сумеете, если вы не Жуков?

– В Кейптаун, ты уж прости, мы не пойдем. Здесь ты ерунду спорол – какой, на хрен, Кейптаун в начале войны? Интернируют нас, и – с концами. Чего-нибудь лучше придумай.

– Кто говорил о Кейптауне? – с удовольствием ввязался я в плодотворную дискуссию. – При чем Кейптаун? Если война начнется, в Каокавельде высадимся, оттуда до приисков ближе, или в Дурбане. До начала – кто нам, под американским флагом, в заходе откажет? Фритрейд , как говорилось. Любые документы мы себе выправим. Пушек тоже хватит. Старые псевдонимы еще не забыл?

Это я уже к Шульгину обратился.

– Забудешь… Может, ты и прав – под янки косить станем, намного интереснее может получиться. Но с этим отдельно разберемся. Олег занимается теоретическим обеспечением экспедиции и соответствующей техникой, не зря «флагинженером» числился. С кандидатами в экспедицию тоже я предварительную работу проведу. Нормально?

– Пока – да…

– Тогда, господа авантюристы и землепроходимцы, за работу. Глядишь, впервые поработаем только на себя и для собственного удовольствия… – Сашка хищно потер руки и немедленно выпил.

Оставив друзей развлекаться и спорить в меру сил и желания, я, подчиняясь внезапно возникшей потребности, решил разыскать Антона. Состояние у меня было как раз подходящее. Форзейля я разыскал через полчаса. Никаких вопросов по поводу нашего краткосрочного выпадения из «зоны контроля» он не задал. Вполне возможно, что на самом деле его это и не интересовало. Мы сами себя запугивали, воображая, что нас отслеживают постоянно и непрерывно.

Мне же, как исследователю, было просто интересно, чем он теперь может заниматься, не имеющим отношения к текущим событиям? Взглянув с «холодным вниманьем вокруг», невозможно представить, есть ли у этого втершегося к нам в доверие существа какие-то осмысленные цели и интересы. Я, поставив себя на его место, таковых не находил. И подумал, что как раз здесь имеется у меня в дубраве «засадный полк». Но на самый крайний случай.

На мой взгляд, Антону правильнее всего было бы начать по бабам бегать, используя имеющиеся возможности (по чужим, конечно, не по нашим!), компенсируя трехлетнее вынужденное воздержание. Или – лелеять планы мести своим бывшим коллегам и соотечественникам, пригласив нас в помощники. Тогда я бы его дополнительно зауважал. И, к слову, перебравшись в давно нам обещанные «Сто миров», мы из поля зрения дуггуров наверняка бы выскочили. А что? Можно предложить при случае, если все другие варианты зайдут в тупик!

Сразу беря инициативу в свои руки, чтобы не оставались непроясненными даже незаданные вопросы, я сказал, что мы нашли очень уютный уголок в западной форштадтской башне, и предложил ему туда прогуляться.

– А зачем? Здесь что, плохо или других уютных уголков нет? Хоть и ваш любимый бар с витражами?

Это он вспомнил действительно приятное заведение, рядом с фехтовальным залом, где Шульгин сначала показал ему, как можно голой рукой остановить рубящую со всего замаха шашку, что привело якобы привычного ко всему Антона в изумление, а потом пригласил рассеяться и отдохнуть. Я мельком подумал, отчего форзейль вдруг отказался идти в названное мной место, а предложил свое? Тоже схему особого режима безопасности включил? Или сам собирался меня (или любого из нас) для конфиденциальной беседы пригласить, для чего заблаговременно оборудовал место, не могущее вызвать у нас негативных эмоций, а только положительные?

Но заведение и на самом деле было миленькое, посидеть там – одно удовольствие. Сашка, при первом посещении без внутренних и внешних ограничителей пользуясь только что осознанными возможностями, оформил интерьер помещения рядом со спортзалом по собственному вкусу, в виде «бара для избранных».

– Ладно, туда тоже можно, – согласился я.

Все свободные вертикали стен он украсил вызывающе эротическими «ню» на стеклянных слайдах с подсветкой, в натуральную величину изображенных объектов. Особенно Сашке удалась картинка со смуглой красавицей, весьма похожей на одну его подружку старых лет, которая мчалась на зрителя верхом на караковом жеребце великолепных статей. Почему-то «Н.И.», назовем ее лишь инициалами, решила прокатиться верхом в одних лишь кружевных чулках, пристегнутых к стянутому на талии офицерскому ремню, и лакированных туфельках на умопомрачительных шпильках.

Длинные волосы развевались на ветру, глаза сверкали, лицо озаряла торжествующая улыбка… Только шашки или, лучше, кавалергардского палаша в руке не хватало.

Покрутив в пальцах бокал с шампанским, волею теперь уже Антона поставленный передо мной, я, как старый скептик, не отрицая качества статей и коня и девушки, задумчиво спросил, а каково же это ей, бедняжке, голой-то попочкой и всем прочим контактировать с кожей строевого драгунского седла? Лично мне, мужику в кавалерийских галифе с леями, и то после пары часов полевого галопа не так, чтобы уж очень комфортно было… Шенкеля , особенно поначалу, до крови стирал.

Ирина, помню, увидев эти картинки, брезгливо дернула щекой: «Еще один Вальехо с комплексами», – но самому Шульгину ничего не сказала.

Женщины вообще почему-то к подобного рода искусству относятся скептически. А чего, казалось бы? Небось переживают, что не они изображены. Но попробуй, предложи запечатлеться в аналогичном виде! Больше половины откажутся, и не из скромности, совсем наоборот. Из страха, что аналогичного восхищения не вызовут.

– Правда, хорошее место, – сказал я, полюбовавшись картинками. – Хотел бы я рядом скакать. Эта девочка, должен тебе доложить, еще та штучка была. Да, наверное, и сейчас есть, в ином, конечно, качестве. За пятьдесят ей теперь…

Сделал вид, что сентиментальность меня пробила и смотреть на подружек юных игр мне тоскливо.

– …А в башне все равно лучше, грешные мысли и ностальгия не отвлекают. Слушай, – сделал я вид, будто только что меня озарило. – А такую вот барышню ты бы смог с помощью Замка синтезировать?

Антон внимательно посмотрел на вызывающе-прелестную амазонку. Усмехнулся снисходительно.

– Сам не догадываешься? К чему тогда спрашиваешь? Неотреагированные эмоции захотелось снять? Тот раз девушку не поделили? Вам тогда по сколько лет было? По двадцать?

А ты тоже брат-храбрец, гадости говорить умеешь! Только не на того напал.

– По двадцать два, – и с иезуитскими нотками в голосе добавил: – Только я ведь не о себе. Мне никогда делить не приходилось. Я исключительно о тебе забочусь. Без хорошей девчонки, причем на пределе твоих физиологических возможностей, ты ощутимо социально деградируешь. А попробуешь – и снова на коне!

Интересная двусмысленность сама собой произнеслась.

– Ей-богу, тебе понравится. Мы с Сашкой для нее оказались слишком пресными…

Удалось мне его достать. Хотя бы его человеческую составляющую. Лицо перекривилось. Никогда я его таким не видел. Даже когда Шульгин его публично в нокдаун послал, он веселее выглядел. Так оно и задумывалось.

– Хорошо, пошли в твою башню, – ответил он, проигнорировав остальное. – Послушаю, что ты опять придумал… Теплую куртку прихвати на всякий случай.

– И автомат системы Томпсон, – продолжая развлекаться, добавил я.

На самом деле что мне, что ему на погоду и соответствующую ей одежду было практически наплевать. Я мог на любом среднеевропейском морозе два-три часа выдержать в рубашке и джинсах, в движении, разумеется, Антон, наверное, больше. Дело только в комфорте. Ветер со снегом, пурга, по Далю, радует душу, но при условии, что ты от нее надежно защищен.

Поэтому куртки по пути мы прихватили.

Вышли к парапету башни, полюбовались несколько минут разгулом стихии, захватившей весь север континента, начиная от Гренландии. Щурясь и прикрывая ладонью глаза, сдвинулись под прикрытие «ласточкина гнезда». Здесь было потише. Покурить можно, но спокойно разговаривать затруднительно. Слишком уж ветер свистит. Пришлось спуститься вниз, пошевелить кочергой не успевшие догореть поленья в камине.

– И что же ты мне желаешь сообщить? В чем намек? – с известной долей раздражения спросил Антон. Вполне логичный вопрос, если тебя вдруг зачем-то вытаскивают из теплого бара в такое вот место. Попутно деликатно оскорбив.

– Интересно, на что именно можно намекнуть подобным образом? – в свою очередь я ответил вопросом на вопрос. Это полезно, с точки зрения практической психологии, чтобы сбить собеседника с подготовленных позиций. Одесские евреи, придумав этот прием, дураками отнюдь не были, даже не имея психологического образования.

– Но ведь что-то ты хотел мне сказать, пользуясь этим, а не каким-нибудь другим антуражем? Истинного хода твоих мыслей мне никогда не понять, признаюсь. Это не комплимент, только констатация. На самом деле, в уединенном баре, за бутылочкой любимого тобой коньяка с пристойными закусками разве хуже удалось бы поговорить?

– Кто же спорит? Но главное ты уже сказал. Рад, что все понимаешь правильно. Не помнишь, откуда эта цитата: «Эх…, насекомое ты существо! Ты…, супротив человека, что плотник супротив столяра!»

Антон рассмеялся, но коротко и не слишком весело.

– Русскую литературу я читал и изучал намного раньше тебя. С Антоном Павловичем лично виделся. Признаться, впечатления он на меня не произвел…

– Куда уж! Блестящий гвардейский полковник, или кем ты там был, и провинциальный лекарь, балующийся рассказиками. Так?

– Можешь тоже смеяться, но он не только лекарем и рассказчиком был. Жуткий, на грани патологии, любитель баб. В бордели ходил, как ты на работу. Вас в школе этому не учили?

– Меня чужие пристрастия мало интересуют. Помимо творческой составляющей.

– Меня тоже. Так о чем ты хотел поговорить?

Я снял с решетки заново подогретые остатки глинтвейна, плеснул ему и себе, закурил и только потом задал необходимый вопрос.

– Действительно не врубаешься? Удивительное дело. Девяносто девятый год! У Гюго был «Девяносто третий». Не будем проводить аналогий, но… Левашов пробежался по «реперным» точкам, которые ты нам предложил, и сказал, что он самый близкий и технически доступный. А в твоем списке его не оказалось…

Антон на мои слова отреагировал спокойно.

– Неужели? Мне вспоминается, что тысяча восемьсот девяносто девятого и в самом первом списке не было, когда мы перебирали варианты. Черт его знает! Я ж, как ты понимаешь, сам ничего не придумываю. Проще всего предположить, что в силу своей пограничности затерялся он как-то. Тогдашний компьютер, на котором я работал, без помощи всей мощности Замка, просто не сообразил – то ли туда его отнести, то ли сюда… Проблема двух нулей.

В искренности тона форзейля сомневаться не приходилось, но мы ведь и сами умеем не хуже пиджачком прикидываться. О прочих своих сомнениях я упоминать не стал, в том числе и о том, что этот год на самом деле мог стать доступным именно и только после моей с Врангелем интриги.

– Вот и славно. Значит, техническую ошибку мы благополучно вычеркиваем. И ты не возражаешь, чтобы мы отправились именно туда? Вам с Арчибальдом без разницы, а нам интересно…

– Да о чем речь, Андрей! И слава богу, если вас это устраивает. Тем более я совершенно уверен, что всего одного года хватит и вам, и нам. Вы развлечетесь, мы тут с дуггурской проблемой на интеллектуальном уровне, без вооруженных конфликтов как-то разберемся. И воссоединимся к взаимному удовольствию…

– Да-да, конечно. – Возможно, все именно так и будет. Воссоединимся, только когда, как и в каких качествах?

– Однако, понимаешь, Андрей, какая штука выходит… Сразу о ней речи не зашло…

Тон Антона мне не понравился. Сейчас наверняка предложит очередную вводную, как посредник из вышестоящего штаба, имеющий поручение непременно тебя закопать. Предвидеть которую ты не в состоянии, поскольку все маневры мыслил в другом направлении.

– Мы тоже зря не сидели – считали, думали, – веско произнес он.

– Вариантов сто, наверное, перебрали, с учетом всех известных и предполагаемых фактов и моментов. Устранение всех следов вашего присутствия в ХХ веке действительно должно привести дуггуров в изумление. Не знаю, как у них обстоят дела с футурологией и ретроспективным анализом, но в любом случае они – гуманоиды. Возникли и развивались на Земле. Пытаются лезть в человеческие дела – следовательно, общие точки соприкосновения в логике и психологии у нас с ними есть. Как бы они ни отличались по факту.

Спорить не с чем.

– Таким образом, полное исчезновение объектов, с которыми они вынуждены были считаться, непременно их насторожит. Скорее всего, они вообразят, что вы ушли в некую до сих пор не известную альтернативу. И займутся ее поисками. Это дает нам солидный выигрыш темпа и расширяет окно возможностей…

Тоже вполне здраво.

– Вообразить, что вы просто сбежали в прошлое, может прийти им в голову в самом крайнем случае. Не ваш стиль, как они его представляют…

Продолжение мысли было мне уже очевидно, хотя последний тезис оспорить я мог. «Как они его представляют!» Ты-то откуда знать можешь, как они представляют? Вполне возможно – совсем наоборот…

– И все же, если есть у них мудрец или специальный институт, способный творчески мыслить, такой вариант они рано или поздно (если мы их не прихватим раньше) примут к рассмотрению… – Антон рассуждал в не свойственной ему манере.

– Если их познания не слишком превосходят наши, они будут оперировать тем же набором узлов, или точек коротких замыканий в жгуте реальностей, так? – осведомился я.

– На это – единственная надежда. В ином случае…

– Понятно. И ты хочешь нам предложить…

– Приятно все-таки с тобой работать, Андрей…

Спасибо за комплимент, мысленно поблагодарил я.

– Спланировать наши предстоящие действия так, чтобы обнаружить их путем своеобразного сканирования прошлого было невозможно никаким образом. Я правильно понимаю?

– Совершенно.

– Хорошо. Значит, светиться нельзя нигде и никаким образом. Абсолютно частная жизнь людей, ничем не выдающихся на фоне остальных полутора миллиардов тогдашнего человечества. – Мне нравилось произносить те слова, которые только собирался предложить для обсуждения собеседник. Это его слегка дезориентировало.

– Не обязательно всех полутора миллиардов. Хотя бы верхнего миллиона цивилизованных людей. Не делать ничего, что может показаться странным в этих кругах. Экстравагантность – пожалуйста, но чтобы она не становилась темой массированных газетных кампаний или предметом слишком громких судебных разбирательств.

– За все последние годы я только один раз попал в поле зрения прессы, да и то американской и до начала эпопеи. Все прочие выходки не привлекли ни малейшего внимания…

– Кроме как у меня, у аггров разных чинов и званий, Игроков, Держателей, а потом и дуггуров… Также у контрразведок Великого Князя и господина Суздалева. Мало?

Здесь Антон был прав. Так не зря же он жил в пять раз больше меня и имел многократно превосходящие мои профессиональные навыки.

– Не стоит скромничать, Андрей, засвечиваться и подставляться вы умеете по полной программе. Такого уровня разведчики ни в гитлеровском рейхе, ни в СССР долго бы не протянули. Без моего прикрытия…

Утер меня товарищ, хорошо утер! Так ведь оно и было, я, со своей стороны, мог бы добавить еще несколько случаев, при воспоминании о которых хочется залиться краской, как гимназистке, услышавшей матерное слово.

Он, судя по всему, был доволен, что наконец я не ввязался в спор, что-то доказывая и пытаясь подавить информативным и интеллектуальным превосходством.

Скромненько, глазки в пол, дополнил ковшик доверху, снова поставил на огонь. Ничего крепче глинтвейна мне сейчас пить не хотелось. От головешки прикурил не знаю которую за день сигару. Впрочем, сэр Уинстон, с которым я вскоре надеялся встретиться лично, с полным основанием утверждал, что коньяк и сигары лучше для здоровья, чем любая физкультура.

– Поэтому было бы очень желательно, чтобы вы, согласившись соблюдать определенные правила конспирации, отправились в свой круиз без единого предмета, который может создать в избранном вами году хоть малейший посторонний фон. Понимаешь, о чем я?

Хороший ход. Атака прикрытой пешкой на короля, которая, объявляя шах, следующим ходом выходит в ферзи.

– Значит – отправляться без всего?

– Почему? Со всем, что возьмете с собой. «Валгалла» – большой пароход. На два десятка человек – двадцать пять тысяч тонн грузоподъемности…

Тут он проявил неграмотность. Двадцать пять тысяч – это водоизмещение «Валгаллы», а не дедвейт. Но я не стал ничего говорить.

– …У Робинзона сколько было, не говоря о колонистах острова Линкольн? Берите все, что в голову придет, кроме аппаратуры СПВ, блок-универсалов, шаров… Радиолокаторы, УКВ-приемопередатчики тоже желательно исключить.

– Тут ты зря. Как раз УКВ вреда не принесут. У них дальности – на два десятка километров по прямой. Не то что у длинноволновых.

– Огонек сигареты в лесу больше внимания привлечет, чем уличные фонари в большом городе…

И снова правильно.

– А про гомеостаты ты ничего не сказал… – Это у меня была последняя надежда прихватить что-то, выводящее нас из разряда жалких, целиком погруженных в обыденность человечков.

– Гомеостаты – можно, я думаю. Да и то не наверняка. Черт знает, как они устроены, но ни нашей, ни аггрианской техникой дистанционно не наблюдаются. Касательно же дуггуров… Ты уверен, что они за мной на Арбат приехали, а не за этой штучкой?

– Как я могу быть уверен? Только предположение выскажу: за тобой лично, товарищ Тайный посол! Закладку они в любой день и час могли извлечь, без шума и пыли. Тебя ловили, единственного, кто в Москве в тот момент проявился. Как раз на сломе эпохи. Сильвия, Лихарев – те в Лондоне, под нулевой крышей были. Я – с Шульгиным разбирался. А ты – туда пришел. Ну и, пожалте бриться!

– Скорее всего так. И в тот момент, добавлю, их ребята еще в плену у нас находились…

– Точненько. Грубо говоря, ночь полнолуния, которая бывает раз в сто сорок четыре года…

Глинтвейн только-только собрался закипеть, как я сдернул ковшик с решетки и разлил парящий напиток по кружкам.

– Хорошо мне с тобой, Андрей, – сказал Антон, подув на напиток, и сделав маленький глоток. – Вот даже не скажу почему, а хорошо…

– Наверное, потому, что я умный и в самую меру порядочный. Похоже?

– Ну да. А главное – ты относишься к тому редкому типу людей, которые всю жизнь делают только то, что хотят, не слишком задумываясь о собственной пользе.

Можно еще раз посчитать за комплимент. Не многовато ли для одного разговора? Я ведь не девушка, которую хотят заманить в койку.

Но истина в его словах есть. Личная польза и выгода меня с детства интересовали в последнюю очередь. Если просто пересчитать деньги, пропитые в барах Манагуа, Сан-Сальвадора и Гватемала-сити в японские двухкассетные магнитофоны, я бы смог стать в московских комиссионках королем рынка. Но не стал…

– Итого – мы отправляемся в путешествие, снабженные и вооруженные только тем, что не вызовет никаких вопросов и сомнений в конце девятнадцатого века. Верно?

– Куда вернее.

– Делаем там, что хотим, не выходя, допустим, за пределы стиля поведения героев Буссенара и Джека Лондона?

– Это будет самое правильное.

– А когда мы разыщем и вскроем копи Соломона и многое сверх того?

– Постарайтесь, чтобы и это не привлекло излишнего внимания.

– Значит – договорились. Последний вопрос – твои роботы фонить не будут? Без них мы никуда не пойдем. Лучше погибнем на баррикадах с оружием в руках. Ни пароход, ни яхту нашими силами обслужить невозможно. Вернее – «Призрак» можно, если все там соберемся, а толку ли в нем, без плавучей базы?

– Сделаю так, чтобы не фонили. В наших силах.

– Тогда – все. Как товарищ Сухов говаривал: «Вопросы есть? Вопросов нет!» Нам на сборы нужно неделю, вам за это время желательно узнать что-нибудь дополнительно про наших партнеров. На всякий случай. По хозяйственным вопросам к тебе обращаться, к Арчибальду или низовую структуру создадите? Мне все равно, а вы подумайте, как удобнее…

– Да разницы никакой! Хочешь, ко мне, хочешь – выйди на крылечко и возгласи: «По щучьему веленью, по моему хотенью…» – Антон стал легок и весел, словно решил свои проблемы благополучно и никаких темных облачков на его горизонте не наблюдалось.

Вот и хорошо. Приятно, когда человеку хорошо. А когда совсем хорошо – еще лучше.

Мы вышли из башни на стену, опять вдохнули ледяной воздух свирепеющего бурана. Не перестарался ли Арчибальд с антуражем или это здесь так принято? Мы здешней зимы не видали, наше первое сидение в Замке пришлось на «индейское лето».

– Слышь, Антон, – тронул я его за локоть, когда мы начали спускаться по лестнице в несокрушимые глубины стен. – Тебе ни разу не пришло в голову, что не дуггуры тебя в Москве «медузой» ловили, а приехал за тобой «спецназ службы исполнения наказаний». Или – те и другие сразу. Капитан ГУГБ – от твоих, остальное – настоящие дуггуры. Не думал? А ты подумай. Мой вариант многое проясняет. И спокойной тебе ночи.