Заблуждения

Человеческая жизнь коротка, жизнь государств и народов длинна; да и сословия, классы и партии существуют много дольше, чем люди, которые им служат в качестве политиков. Результатом этого является то, что многие политики – что любопытно, правые, консервативные политики – действуют чисто прагматически; они словно бы не знают целиком всю пьесу, в эпизоде которой заняты, не знают, да и не хотят ее знать, а делают только то, что от них требуется в короткий промежуток времени, благодаря чему они часто бывают куда успешнее, чем те, кто преследуют дальние цели и – часто напрасно – пытаются понять смысл всей пьесы. Есть даже политические агностики (вот они-то чаще всего и бывают самыми успешными политиками), которые вообще не верят в общий смысл истории. Бисмарк, к примеру: «Что такое все наши государства, их сила и слава в глазах Господа, как не муравейник, который с легкостью может разрушить копыто быка?»

Другой тип политика, что пытается претворить теорию в практику и в своей службе государству или партии видит форму служения провидению, истории или прогрессу, мы находим на левом фланге политики. По большей части такой политик неудачлив; потерпевших поражение политических идеалистов и утопистов – как песка на пляже. Конечно, некоторые великие политики этого типа умудряются победить – прежде всего великие революционеры, к примеру Кромвель, Джефферсон, а в нашем столетии Ленин и Мао. То, что успех оказывается совсем не таким, каким его ожидают увидеть революционеры, оказывается устрашающим, самого успеха не отменяет.

Гитлер – и это одна из главных причин, по которой следует быть очень осмотрительным, относя его к правому политическому спектру, – совершенно очевидно принадлежит ко второму типу политиков. Он ни в коем случае не хотел быть лишь политическим прагматиком, но – политическим мыслителем, политическим целеполагателем, «программатиком», употребим его собственный окказионализм; в известном смысле он был даже не «Лениным» гитлеризма, но его «Марксом»; он особенно гордился тем обстоятельством, что в самом себе объединил политика-«программатика» и политика-прагматика, что бывает крайне редко, лишь «в пределах очень больших отрезков истории человечества». Кроме того, он совершенно верно отдавал себе отчет в том, что политику, действующему в соответствии со своей «программой», приходится куда тяжелее, чем чистому прагматику: «Потому что, чем величественнее дело человека для будущего, тем труднее его борьба, тем реже выпадает на его долю победа. Но уж если кому-то предстоит воссиять в веках, того, быть может, на закате дней уже коснется слабый отблеск его грядущей славы».

Как мы знаем, Гитлер этого не сподобился. То, что окружало его «на закате дней», «слабым отблеском грядущей славы» никак не назовешь. Но Гитлер абсолютно прав в том, что касается его политики: да, он делал ее в полном соответствии со своей доморощенной программой, чем скорее затруднял, чем облегчал ход этой политики. Можно пойти дальше и сказать, что своей программой он запрограммировал свой крах. Картина мира, которую он положил в основу своей теории, та картина мира, на которой основывалась его программа, была изначально искаженной; политика, ориентированная на эту картину мира, не могла достигнуть своих целей, как путешественник, пользующийся неправильной картой.

Итак, нам придется вглядеться в гитлеровское политическое мировоззрение и отделить правильное или по крайней мере приемлемое от ложного, ошибочного. Симптоматично, что до сих пор такие попытки едва ли предпринимались. До 1969 года, когда Эберхард Йекель в своем труде «Мировоззрение Гитлера» проанализировал массу несистематизированных мыслей, разбросанных в книгах и речах фюрера, исследователи Гитлера даже не задумывались о том, что у Гитлера вообще было хоть какое-то мировоззрение. Господствующее на этот счет мнение хорошо и сжато выразил английский биограф Гитлера Алан Буллок: «Единственный принцип нацизма – власть и господство ради них самих». Этот принцип – яркая противоположность принципов таких политиков, как Робеспьер или Ленин, у которых «воля к власти покрывалась и оправдывалась триумфом их идеологии». Гитлер же считался – и считается до сих пор многими, кто не решается всмотреться в это отвратительное явление, – оппортунистом чистой воды, политиком инстинкта, не имевшим никакой четкой, продуманной программы.

Вот как раз таким политиком он и не был. Насколько Гитлер доверял своему инстинкту и своей интуиции в вопросах тактики и расчета времени, настолько же свою политическую стратегию он определял в полном соответствии с твердыми, верней закоснелыми, принципами, которые он выработал таким образом, что они образовали законченную, правда, слегка обтрепанную по краям систему – «теорию» в марксистском смысле. Йекель реконструировал эту систему из обломков гитлеровских политических писаний, но дальше не пошел. Критиковать эту систему он счел излишним: «У цивилизованного человека просто нет слов, чтобы охарактеризовать эту политическую теорию, чьими средствами с самого начала и абсолютно неприкрыто признаются война и убийство и чья цель превосходит своей примитивностью и жестокостью все, что было и есть в политике и общественном сознании». Чересчур верно. Действительно, мало удовольствия заниматься Гитлером как политическим мыслителем настолько глубоко, насколько этого требует объективный анализ. Но, кажется, это необходимо по двум противоположным причинам.

Во-первых, потому что до той поры, пока мы не отрефлексируем гитлеровскую политическую теорию, многие из ее положений будут продолжать свое существование – не только среди немцев и не только среди сознательных приверженцев Гитлера. Во-вторых, потому что до тех пор, пока мы четко не отделим ложное и ошибочное в его воззрениях от более или менее верного, это верное будет подвержено опасности табуизации лишь постольку, поскольку так считал и Гитлер. Но ведь и дважды два – четыре, хотя Гитлер, вне всякого сомнения, был с этим согласен.

Вторая опасность гораздо больше первой, поскольку исходные посылки гитлеровского политического мышления почти полностью неоригинальны. Оригинальными – и почти полностью ошибочными – были те выводы, которые он делал из этих посылок: подобным образом он во всех своих архитектурных эскизах исходит из общепризнанного классицистического колониального стиля, против которого ни у кого не может быть никаких возражений, но портит их гиперболизированными, нарочито шикарными пропорциями. Основные принципы, из которых исходил Гитлер, разделяло с ним большинство его современников; в основном это банальности вроде «дважды два – четыре».

Банальность, к примеру, то, что существуют разные народы и хотя после Гитлера слово это почти табуизировалось – разные расы. Точно так же общепринятым мнением во времена Гитлера (да и сейчас это довольно распространенная точка зрения) было то, что народ и государство должны по возможности совпадать, то есть государствам следует быть национальными. Что же касается представления о том, что жизнь государств немыслима без войн, то это утверждение сделалось сомнительным только после Гитлера, и до сих пор на вопрос, как полностью исключить войны из жизни государств, ответа не найдено. Это только пример и предостережение: не все, что говорил и думал Гитлер, следует априори отбрасывать на том основании, что, дескать, так думал и говорил Гитлер, и каждому, кто не отрицает реальность существования разных народов и рас, или заводит речь о национальном государстве, или принимает войну как неизбежность, следует затыкать рот смертоносным именем Гитлер. Из-за того, что Гитлер плохо умел считать, не стоит отменять числа.

Попытаемся дать краткий обзор гитлеровского историко-политического мировоззрения, теории гитлеризма. Она выглядит так.

Носителями истории являются только народы или расы – не классы, не религии, не, строго говоря, государства. История – это «борьба за жизнь народа». Или: «Все всемирно-исторические события суть проявления воли к самосохранению рас». Государство – «всего только средство для некоей цели, а цель эта – сохранение расового бытия человека». Или чуть более наступательно: «Целью государства являются сохранение и продвижение вперед общности физически и духовно подобных друг другу живых существ». «Внутренняя политика призвана собирать внутренние силы народа для его внешнеполитического самоутверждения».

Это внешнеполитическое самоутверждение состоит в борьбе: «Кто хочет жить, тот борется, а кто не желает бороться в этом мире вечного соревнования, тот не заслуживает жизни»; борьба между народами (или расами) естественным и совершенно нормальным образом происходит в виде войн. Правильно спланированные, «войны теряют характер единичных, более или менее ужасных потрясений и встраиваются в естественную, само собой разумеющуюся систему всестороннего, глубокого и непрерывного развития народа». «Политика – искусство борьбы за жизнь народа. Внешняя политика – искусство в наибольшей полноте обеспечивать народу необходимое жизненное пространство. Внутренняя политика – искусство поддерживать для этих задач необходимую силу народа, блюдя его численность и расовую полноценность». Короче говоря, политика – это война и подготовка к войне, чьей главной целью является жизненное пространство. Это относится ко всем народам и даже ко всем живым существам, поскольку «их воля к самосохранению и экспансии абсолютно не ограничена, ограничено только пространство, на котором развертывается процесс их жизни. В этом ограничении жизненного пространства и заключена необходимость борьбы за жизнь». Но в особенности все это касается немецкого народа, который вынужден «копить свои силы для наступления по той дороге, что выведет его из сегодняшнего стесненного жизненного пространства к новым землям». Главной целью этого народа должно стать «устранение несоответствия между численностью нашего народонаселения и размером нашей территории, которая должна рассматриваться и как источник пропитания, и как опорный пункт нашей силы». Это – первое.

Второе: войны всегда разыгрываются вокруг вопроса о господстве и подчинении. Ибо «аристократический принцип природы желает победы сильнейшего и уничтожения слабого или его безусловного порабощения». В этом и состоит та «свободная игра сил, что постепенно приводит к выявлению высшей расы».

Третье и самое важное: в этой постоянной борьбе народов на кону мировое господство. Ярче всего и лаконичнее всего Гитлер сказал об этом в своей речи 13 ноября 1930 года: «Каждое живое существо стремится к экспансии, и каждый народ стремится к мировому господству». Это прекрасно, это естественно, потому что «мы можем только догадываться, какие невероятно сложные проблемы возникнут перед человечеством в будущем; решить их призвана высшая раса, народ-господин, опираясь на средства и возможности всего земного шара». В самом конце «Моей борьбы» недвусмысленно сказано в связи с Германией, которая «просто вынуждена занять полагающееся ей место на Земле»: «Государство, которое в эпоху расового смешения посвятит себя заботе о выращивании лучших расовых элементов, должно стать хозяином Земли».

До сих пор все было довольно узко, прямолинейно и безумно, но последовательно и законченно. Некоторая невнятица начинается там, где Гитлер принимается жонглировать понятием «раса», которое все-таки является ключевым понятием в гитлеровском ментальном мире («расовый вопрос – ключ к мировой истории»), однако Гитлер нигде не уточняет это понятие и часто уравнивает его с понятием «народ». «Высшая раса, народ-господин», согласно Гитлеру, должна однажды покорить Землю – но, собственно говоря, кто должен покорить Землю: раса или народ? Немцы или «арийцы»? У Гитлера это не ясно. Так же не ясно, кого он считает арийцами. Только германские народы? Или всю белую расу, за исключением евреев? На это мы у Гитлера ответа не найдем.

Понятие «раса» почти во всех европейских языках синонимично слову «порода» и употребляется (собственно, так же как его употребляет Гитлер) в двух смыслах: оценочном и нейтральном. «Хорошая раса (порода)», «улучшить расу (породу)» – все это качественные определения из мира животноводов, уничтожающих в той или иной расе (породе) неудачные экземпляры и старающихся улучшить те или иные свойства расы (породы) специальными методами. Это понятие расы Гитлер использовал очень часто, когда говорил о «расовой ценности» народа, которая должна быть повышена за счет стерилизации слабоумных или уничтожения сумасшедших. При этом есть и нейтральное понятие расы: просто различные породы (расы) внутри одного и того же вида; разумеется, такие есть как у людей, так и у собак или лошадей. Людей разного цвета кожи совершенно безоценочно называют людьми разных рас, и, если бы после Гитлера слово «раса» было бы табуизировано полностью, людям пришлось бы выдумать другое слово, обозначающее то же самое явление. Во времена Гитлера было принято называть «расами» (абсолютно неправильно) различные типы белой расы (германские, латинские, славянские), а также относить к расовым признакам различные строения скелетов и черепов (нордические, восточные, западные или динарские) – вот тут-то и стали примешиваться предрассудки и произвольные оценки: «германское» или «нордическое» звучало лучше, чем «славянское» или «восточное».

У Гитлера все это перемешано, и Йекель, чьему достойному исследованию политической теории Гитлера мы до сих пор следовали, мало поможет нам, хотя он и пытается найти логически непротиворечивое место гитлеровскому представлению о расах в гитлеровском мировоззрении. А это удалось бы только в том случае, если мы оставим только одно понятие расы, как раз то, что было для Гитлера важнейшим. Конечно, если употреблять слово «раса» в животноводческом смысле – что Гитлер нередко и делал, например, когда говорил, что народ может и должен специальной «селекцией» улучшить свою «расовую ценность», – гитлеровская теория станет совсем стройной и законченной. Итак, действующими лицами истории являются народы, сама история состоит из их войн, их конкурентной борьбы за жизненное пространство и мировое господство, для этой борьбы они должны постоянно вооружаться не только военным и идеологическим образом, но и биологически, а именно повышая свою «расовую ценность», уничтожая слабых и сознательно вырабатывая у своей расы необходимые для войны качества. Все это, конечно, бред, к чему мы еще вернемся, но сама по себе теория стройна и закончена. Однако это еще не вся картина гитлеровского мира, а только половина. Другая половина – антисемитизм, и, чтобы ее обосновать, Гитлеру потребовалось совершенно иное понятие расы. Можно даже сказать, что для этой половины ему потребовалась совершенно новая теория, во многом противоречащая первой.

До этой главы мы только раз коротко упомянули гитлеровский антисемитизм: в кратком обзоре его биографии, когда подчеркнули, что в мировоззрении Гитлера антисемитизм утвердился раньше и прочнее, чем его великогерманский национализм. Теперь нам придется много говорить об этой отвратительной составляющей гитлеровского мышления в каждой последующей главе и потому, что гитлеровское отношение к евреям оказалось не только самым чреватым печальными последствиями заблуждением, и потому, что его антиеврейская политика стала первой серьезной ошибкой в его практической политике; по отношению к евреям он совершил самые тяжкие из всех своих преступлений; и наконец, в его предательстве Германии, о котором мы будем говорить в последней главе, не последнюю роль сыграла его антисемитская одержимость. Итак, займемся тем, что было ложного в его антисемитской теории.

Это вновь целая теория, и с той, которую мы только что очертили, соединить ее непросто. В той, условно говоря, националистической теории вся история состояла из постоянной борьбы народов за мировое пространство. Теперь мы внезапно узнаем, что это еще не вся история. Рядом с борьбой народов, согласно Гитлеру, разворачивается иная борьба, а именно расовая, но не между белой, черной и желтой расами (подлинные расовые различия весьма мало интересовали Гитлера), нет, эта борьба идет внутри белой расы между «арийцами» и евреями, то есть между евреями и всеми остальными, теми, кто находится друг с другом в постоянной борьбе, однако против евреев выступает единым фронтом. Ибо здесь речь идет не о жизненном пространстве, но – буквально – о жизни, это война на уничтожение. «Еврей» – враг всего живущего: «Его конечная цель – денационализация, бастардизация других народов, понижение расового уровня высших рас и покорение этой расовой кашицы путем уничтожения национальной интеллигенции и замены ее представителями собственного народа». И не только это: «Если еврей с помощью своего марксистского лжеучения одержит победу над народами нашего мира, тогда его корона станет погребальным венком для всего человечества, и наша планета вновь, как миллионы лет назад, будет безлюдно лететь сквозь эфир». Итак, евреи хотят уничтожить не только «национальную интеллигенцию», но и вообще все человечество. Если дело обстоит так, то все человечество просто вынуждено объединиться, чтобы уничтожить евреев; Гитлер и в самом деле воспринимал себя как истребителя евреев, не специфически немецким политиком, но борцом за дело всего человечества: «Обороняясь от евреев, я борюсь за дело Господа!» В своем политическом завещании он называет «международное еврейство» «всемирным отравителем всех народов», а его последняя диктовка Борману 2 апреля 1945 года заканчивается словами: «Национал-социализм заслужил вечную благодарность уже хотя бы тем, что я уничтожил евреев в Германии и Центральной Европе». Гитлер выставляет себя интернационалистом и прямо-таки благодетелем человечества.

Сейчас мы не занимаемся критикой этой теории (как бы ни было тяжело оставлять этот человеконенавистнический бред вне критики), мы просто эту теорию пересказываем. Но даже простой, некритический ее пересказ вынуждает поставить по меньшей мере три вопроса.

Первый вопрос: кто такие евреи, по мнению Гитлера, – религиозная общность, народ или раса?

Второй вопрос: что же евреи такое делают, отчего они, по мнению Гитлера, столь опасны для других народов и заслуживают такой страшной участи?

Третий вопрос: как согласуется гитлеровское учение о вечной борьбе евреев со всеми остальными народами с его же учением о такой же вечной, но угодной Богу или природе борьбе всех остальных народов друг с другом?

Гитлер изо всех сил пытался ответить на эти вопросы, и, конечно, все его ответы были довольно путаными и надуманными; здесь-то и становятся заметны весьма обтрепанные края его политической теории.

Что до первого вопроса, для Гитлера было ясно одно: евреи не религиозная общность. Он повторял это неустанно, не заботясь о каких-либо обоснованиях, хотя обоснование требовалось. Существование иудаизма, благодаря которому евреи за две тысячи лет рассеяния остались евреями, очевидно. Хорошо, допустим, для Гитлера евреи не религиозная общность. Но раса они или народ – на это у Гитлера внятного ответа не найдешь. Чаще всего он говорит о еврейской расе, причем в двух смыслах – оценочном («плохая раса») и нейтральном («другая раса»). Однако во второй своей книге, где мы находим куда более тщательно разработанную теорию антисемитизма, он называет евреев, что значительно точнее, народом, которому приписывает то же, что и другим: «Евреи так же, как любой народ, в своей человеческой деятельности руководствуются желанием самосохранения». Правда, он добавляет: «Однако формы борьбы за существование отличаются у арийских народов и евреев настолько же, насколько отличаются их природные задатки».

Потому что евреи – и тут мы подходим к ответу Гитлера на второй вопрос – по самой природе своей интернациональны и потому не способны к государственному строительству. «Еврейское» и «интернациональное» для Гитлера – синонимы; все, что интернационально, «пропитано еврейским духом». В связи с этим Гитлер внезапно говорит даже о еврейском государстве: «У еврейского государства никогда не было территориальных границ, оно повсеместно и не ограничено в пространстве, но ограничено самой еврейской расой». И поэтому – вот он ответ на второй вопрос – «еврейское государство», интернациональное «мировое еврейство» – враг всех остальных государств, с которыми оно безжалостно борется всеми возможными средствами: во внешней политике с помощью пацифизма и интернационализма, во внутренней политике с помощью парламентаризма и демократии. Эти средства для ослабления и разрушения государств изобретены евреями, которые готовы на все, чтобы помешать арийским народам вести прекрасную борьбу за жизненное пространство (в которой евреи коварнейшим образом участия не принимают) и тем самым обеспечить себе губительное для человечества мировое господство.

А вот и ответ Гитлера на третий вопрос. Почему все народы должны объединиться против евреев, притом что они и так постоянно заняты борьбой друг с другом за жизненное пространство? Ответ: именно ради дальнейшей беспрепятственной борьбы за жизненное пространство народы и должны объединиться против евреев. Евреи – злостные нарушители правил этой прекрасной игры; своим интернационализмом и пацифизмом, своим (интернациональным) капитализмом и (столь же интернациональным) коммунизмом они отвлекают «арийские» народы от их главного дела, и поэтому евреи должны быть «удалены», абсолютно «удалены» не только из Германии, но вообще из мироздания; не так, как «удаляют» мебель, переставляя ее в другую комнату, но так, как удаляют пятно, стирая, уничтожая его. Евреям нельзя оставлять никакого выхода. Если они отрекутся от своей религии, это ничего не значит, потому что они не религиозная общность, а раса. Если они попытаются избавиться от своей расы, смешиваясь с другими расами, то это еще хуже, потому что тем самым они ухудшат кровь «арийской» расы и сделают тот или иной народ неспособным к необходимой борьбе за существование. Если же они захотят раствориться в том или другом народе и стать немецкими, французскими, английскими и прочими патриотами, то хуже этого ничего и быть не может, потому что тем самым им удастся «столкнуть народы в смертоубийственных войнах (позвольте, но разве борьба и войны не то, для чего народы, согласно Гитлеру, предназначены? – С. Х.) и на этом пути с помощью денег и пропаганды добиться мирового господства». В общем, становится понятно: для Гитлера, что бы ни делали евреи, они всегда виноваты – уничтожить их следует в любом случае.

Вторая, антисемитская, теория Гитлера вполне самостоятельна. Более того, она плохо согласуется с первой, националистической. Вместе они образуют то, что можно назвать гитлеризмом, – здание политической мысли «программатика» Гитлера, в известном смысле его дополнение к марксизму.

С марксизмом гитлеризм роднит одна очень важная черта: претензия на то, чтобы объяснить всю мировую историю, исходя из одного пункта: «История всех до сих пор существовавших обществ – история классовой борьбы», – написано в «Манифесте коммунистической партии». Странное соответствие этому находим у Гитлера: «Все всемирно-исторические события суть проявления воли к самосохранению рас». Такие утверждения обладают огромной суггестивной силой. У того, кто их читает, будто глаза открываются: запутанное становится простым, трудное – легким. Они дают тому, кто их принимает на веру, приятное чувство просвещенности и точного знания, но, кроме того, они вызывают бешеную нетерпимость к тем, кто их не принял, поскольку подтекст у такого рода утверждений один: «…а все остальное – чушь». Удивительную и малоприятную смесь заносчивого невежества и нетерпимости можно встретить и среди убежденных гитлеровцев, и среди убежденных марксистов.

Конечно, это глубочайшее заблуждение, будто «вся история» – что-то одно. История – это древний лес, и ни одна тропинка, протоптанная в нем человеком, ему не равна. В истории, разумеется, есть классовая борьба и борьба рас, а кроме того (и гораздо чаще), борьба между государствами, народами, религиями, идеологиями, династиями, партиями и так далее и тому подобное. Не существует ни одной мыслимой человеческой общности, которая по тем или иным причинам не могла бы конфликтовать и когда-либо не конфликтовала с другой человеческой общностью.

Но история – и это второе заблуждение, присущее подобным диктаторским, безапелляционным суждениям, – состоит не только из борьбы. У народов, как и у классов, если уж говорить только о них, в истории было гораздо больше мирных периодов, чем войн. И средства, с помощью которых поддерживается мир, по меньшей мере так же интересны и так же достойны исследовательского внимания, как и причины, по которым вспыхивают войны.

Одним из этих средств является государство. Симптоматично, что в гитлеровской политической систематике государство играет самую подчиненную роль. В совершенно другой ситуации, говоря о гитлеровских успехах, мы уже столкнулись с удивительным фактом, а именно: Гитлер не был государственным деятелем. Он умудрился еще до войны разрушить остатки немецкой государственности и заменил их хаосом «государств в государстве». Теперь мы обнаруживаем в гитлеровском ментальном мире теоретические основы этой абсолютно ошибочной стратегии. Гитлер не интересовался государством, ничего не понимал в государстве и ни во что его не ставил. Речь для него шла только о народах и расах, не о государстве. Государство служило ему лишь «средством для достижения целей», причем, говоря коротко, военных целей. В подготовке войны с 1933 по 1939 год Гитлер не допустил ни одной ошибки, но то, что он в результате соорудил из доставшегося ему наследства Веймарской республики, было военной машиной, а никак не государством. И за это он должен был поплатиться.

Потому что государство не ограничивается военной машиной, государство ею разве что располагает, более того, государство – это не только политически организованная нация. Идее национального государства не более двухсот лет. Большинство исторических государств включали в себя или включают множество народов, как великие империи древности или как современный Советский Союз; порой государства охватывают только часть народа, как античные города-государства или как современные ГДР и ФРГ. Из-за этого они не перестают быть государствами, из-за этого они не перестают быть необходимыми. Идея государства много старше, чем национальная идея; и государства существуют в первую очередь не для ведения войны, но, напротив, для обеспечения и сохранения внешнего и внутреннего мира, не важно, гомогенны они в национальном смысле или нет. Государство – это система порядка. Война между государствами в неменьшей степени, чем гражданская война, является нарушением порядка, чрезвычайной ситуацией и государственным бедствием. Для того чтобы быть готовым к таким чрезвычайным ситуациям и бедствиям, у государства есть монополия на власть и насилие, у него есть армия и полиция. Эти средства нужны государству, чтобы выдержать подобные испытания, но отнюдь не для того, чтобы завоевывать для своего народа жизненное пространство за счет других народов, вести войны за улучшение расы или завоевывать мировое господство.

Обо всем этом Гитлер не имел ни малейшего представления, вернее он и знать обо всем этом не хотел. Волюнтаристские черты в гитлеровском мировоззрении невозможно недооценить: он видел мир таким, каким он хотел его видеть. Мир несовершенен, полон вражды, бедствий и боли, а государства в этом мире не свободны от подозрительности, страха, ненависти, войн. Как же все это верно! И как правы те, кто на этот счет не обманывается. Пока Гитлер говорит об этом – он прав. Но ведь он говорит об этом не с печальной, мужественной серьезностью, смотря правде в глаза, как Лютер – о первородном грехе, как Бисмарк – об изъянах земной жизни. Нет, срывающимся от волнения голосом он вслед за Ницше славит то, что заслуживает сожаления и стыда. Для Гитлера чрезвычайная ситуация – норма, и потому государства существуют для войн, их подготовки и ведения. Но это заблуждение. Мир не таков. Даже мир государств. В мире, таком, какой он есть, войны всегда ведутся ради мира, не только оборонительные, но и наступательные, если они вообще имеют какой-то смысл. Любая война заканчивается мирным договором и новым состоянием мира, которое, как правило, длится дольше, чем предшествующее ему состояние войны. Если в войне определен победитель, должен быть заключен мир, в противном случае война обессмысливается. То, что Гитлер этого не понимал – не хотел этого понимать, – привело его, как мы увидим в следующей главе, к одной из самых роковых ошибок.

В гитлеровском миропонимании все войны завоевательные. И всегда ведутся с целью порабощения (или уничтожения) побежденных, а в конечном счете – с целью мирового господства. Еще одно заблуждение. Войн за жизненное пространство (по крайней мере, до Гитлера) в Европе не было со времен Великого переселения народов, то есть почти полторы тысячи лет. Европа была заселена, народы давно стали оседлыми. Даже если при заключении мира та или иная провинция меняла свою государственную принадлежность или даже целое государство бывало поделено своими соседями, как Польша, его народ оставался жить там, где жил. Жизненное пространство не завоевывалось и не терялось, за жизненное пространство никто в Европе не воевал. Эту войну спустя полторы тысячи лет вернул в европейскую историю сам Гитлер, и это жестоко аукнулось Германии. Изгнание немцев из их прежних восточных земель было в точности тем, что Гитлер постоянно провозглашал единственным смыслом войны и что уже начал осуществлять в захваченной Польше.

Сама концепция «жизненного пространства» абсолютно ошибочна еще и по другой причине. В XX веке бессмысленно воевать за жизненное пространство. Когда Гитлер впрямую связывал благосостояние и силу народа с заселенной им территорией, когда проповедовал и проводил свою «демографическую политику», он забывал или вытеснял из памяти промышленную революцию. Благосостояние и сила государства со времен промышленной революции не зависят больше от величины территории, но только от уровня технологического развития. Для этого развития величина территории совершенно безразлична.

Для этого развития избыток «жизненного пространства», то есть огромная территория с малым количеством населения, скорее тормоз, с чем, к примеру, хорошо знаком Советский Союз: этому государству никак не удается технологически развить огромную, богатую сырьем, но малозаселенную Сибирь. Во всяком случае, бросается в глаза то, что большое количество слабых и бедных государств современного мира территориально огромны, тогда как немалое количество богатых и сильных территориально весьма небольших размеров. Гитлер, умевший мыслить весьма современно в других областях – например, в военной технологии или в массовой автомобилизации страны, – со своей теорией жизненного пространства рассуждал как человек доиндустриальной эпохи.

Но как раз это гитлеровское заблуждение оказалось самым живучим. Потому что ностальгия по доиндустриальной эпохе, пугливое раздражение «бесчеловечным» машинным миром, в который мы в течение двухсот лет врастаем все с большей скоростью, были широко распространены не только во времена Гитлера – они и сейчас достаточно сильны. Они делали гитлеровские рассуждения о жизненном пространстве весьма убедительными для многих его современников – достаточно взглянуть на карту: разве не кажется, что территория Германии слишком мала для ее силы и численности народонаселения? Если Германия в самом деле хочет снова стать сельскохозяйственной, крестьянской страной – о чем, кстати, Гитлер вслед за Моргентау часто и думал, и говорил, – то ей действительно необходимо жизненное пространство; в противном случае оно ей совершенно ни к чему.

Да и мысль о том, что войны в XX веке в конечном счете ведутся ради мирового господства, старее, чем Гитлер, и пережила его. Незадолго до Первой мировой войны Курт Рицлер, высокообразованный человек, советник рейхсканцлера Бетмана-Гольвега, писал: «Согласно идее истории, каждый народ жаждет без конца расти, распространяться, властвовать и подчинять другие народы, жаждет все крепче объединяться и включать в себя окружающий мир, достигать в этом все большего совершенства до той поры, пока все ему подвластное не станет чем-то органическим, соприродным ему». Это чистый Гитлер, разве что помягче, поцивилизованнее. Но это – ошибка. Далеко не у каждого народа есть такие цели. Или, к примеру, шведы и швейцарцы – не народы? Ни про одну из великих европейских держав эпохи колониальных империй нельзя сказать, что она сама по себе стремилась к мировому господству. Слишком глубоко сидел в политиках того времени столетний исторический опыт: друг друга им устранить невозможно; любая попытка к единоличному доминированию хотя бы в Европе неизбежно приведет к созданию коалиции, результатом которой будет столь же неизбежный провал этой попытки.

Точно так же и пангерманисты вильгельмовской Германии, грезившие о «мировой империи», мечтали только о том, чтобы германская «мировая империя» стояла рядом и наравне с другими такими же «мировыми империями». При этом они имели в виду обширнейшие немецкие колонии в Азии и Африке с опорой, разумеется, на доминирующее положение Германии на Европейском континенте, но отнюдь не о завоевании мира и не о мировом господстве в прямом смысле этих слов.

Гитлер, напротив, когда говорил о мировом господстве, имел в виду именно мировое господство в прямом смысле этого слова, даже если он и рассчитывал при своей жизни завоевать лишь всею Европу и Россию (колонии Гитлера мало интересовали). Но великогерманский рейх, который он надеялся создать в завоеванной Европе, рейх, народы которого будут переплавлены и перемещены в полном согласии с гитлеровской расовой иерархией, должен был стать трамплином именно для мирового господства.

Разумеется, наш ставший маленьким благодаря новейшим технологиям, страшащийся средств массового уничтожения мир жаждет единства, и потому мысль о мировом господстве – объединении мира или всемирном правительстве, ведь все это очень близко к мировому господству, – вновь стоит на повестке дня XX века. Заблуждение Гитлера было не в этой мысли самой по себе. Его заблуждение состояло в том, что в германском рейхе он увидел реального кандидата на роль объединителя мира. Вне всякого сомнения, Германия его времени была великой державой; в Европе – сильнейшей, но не более чем великой державой между другими великими державами ее попытка достичь доминирования в Европе и стать мировой державой один раз уже провалилась. Только в том случае, если бы удалось объединение Европы, – а его невозможно было достичь завоевательными войнами, – у этой Европы, в которой Германия растворилась бы, подобно другим европейским государствам, был бы серьезный шанс выдержать конкуренцию в борьбе за мировое господство. Но объединение Европы – да это же еврейский интернационализм! Гитлер надеялся объединить Европу силами националистической Великой Германией с помощью расовой политики и антисемитизма. Примитивное заблуждение! Для биологического обновления Германии путем расовой селекции (если отвлечься от других аспектов проблемы) требовалось несколько поколений; а Гитлер надеялся достичь всех своих целей при своей жизни. Что же касается его антисемитизма, то Гитлер в этом случае заблуждался не только относительно евреев, но и относительно антисемитов.

Он действительно верил – и это доказывается не только его официальными, печатными, публичными заявлениями, но и интимными, устными признаниями во время войны, – что благодаря своему антисемитизму сможет сделать «немецкое дело» делом всего человечества. Он делал ставку на то, что во всем мире есть антисемиты. Он забывал о том, что такого истребительного антисемитизма во всем мире нигде не было, за исключением разве что Восточной Европы, откуда он и пришел к Гитлеру, да и там причиной этого отвратительного явления были не фантазии о еврейском мировом заговоре с целью порабощения и уничтожения «арийского» человечества, а тот простой факт, что в Восточной Европе евреи жили компактной массой в гетто или в местечках и воспринимались украинцами, поляками и литовцами как чужаки. В западной части континента этого не было и, соответственно, нигде в Европе антисемиты не ставили перед собой целью уничтожение или «удаление» евреев.

По большей части антисемитизм был там, где он был, религиозным антисемитизмом, антииудаизмом. В особенности боролась с евреями и другими иноверцами католическая церковь – до Второго Ватиканского собора. Но целью религиозного антисемитизма было вовсе не уничтожение евреев, а их обращение; если еврей крестился, у религиозного антисемита не было к нему никаких претензий.

Кроме того, особенно в сельских местностях существовал социальный антисемитизм: здесь ненавидели евреев как людей денег, ростовщиков, заимодавцев. До эмансипации единственные занятия, разрешенные евреям, были торговля и финансовые операции. Как ни парадоксально это звучит, но социальный антисемитизм как раз и был нацелен на эмансипацию евреев. Как только у евреев помимо торговой и финансовой появились другие социальные функции, этот род антисемитизма стал исчезать: к примеру, еврейский врач был всегда высоко ценим, впрочем, и в прежние времена тоже.

Наконец, был и новый, появившийся уже после эмансипации евреев антисемитизм. Его можно назвать антисемитизмом конкуренции. Со времен эмансипации, то есть с середины XIX века, частью благодаря своим способностям, частью благодаря взаимовыручке евреи очень быстро заняли ведущие позиции во многих областях, в основном культурных, но также и в медицине, адвокатуре, прессе, индустрии, финансах, науке и политике. Они выказали себя если не как соль земли, то уж точно как соль в супе. Во многих странах евреи образовали род элиты – в Веймарской республике, особенно в Берлине, евреи стали второй аристократией; этим они вызвали не только заслуженное восхищение, но, конечно, и зависть, и отторжение. Однако тот, кто становился антисемитом по таким причинам, хотел бы, разумеется, утереть евреям носы и немножечко их приструнить. Но уничтожать? Упаси бог! Гитлер своими человеконенавистническими антиеврейскими фобиями даже у многих антисемитов поначалу, покуда он неистовствовал в речах, вызывал лишь молчаливое недоумение, а позднее, когда он приступил к делу, в основном – отвращение и ужас. Только записные антисемиты в весьма малой, хотя и самой людоедской, самой активной своей части разделяли гитлеровский антиеврейский бред. К короткой его критике мы сейчас и приступим. Короткой, потому что достаточно просто пересказать бред, чтобы было ясно – это бред.

Гитлер часто повторял, что евреи не религиозная общность, однако каждый может увидеть, что это не совсем так или совсем не так. Иудаизм неколебимой, великой скалой высится на глазах у всего мира: первая и до сих пор самая последовательная и самая чистая монотеистическая религия; религия, решившаяся помыслить и пронести незамутненной через века грандиозную и пугающую мысль об одном, безымянном, непостижимом Боге. Более того, это единственная религия, которая оказалась в состоянии на протяжении девятнадцати веков сохранить рассеянную по всему миру, непрерывно преследуемую и унижаемую общину верующих. Гитлер этого не видел. Он действительно этого не видел. Потому что, несмотря на его привычные риторические призывы к «Провидению» или «Всемогущему», он был не просто не религиозен – он был напрочь лишен того духовного органа, который у других людей отвечает за религиозное чувство. Его политика по отношению к христианским церквям демонстрирует этот его душевный изъян достаточно ярко.

А вот расой-то как раз евреи и не являются, даже если применять слово «раса» к разным народам и народностям белой расы. Сегодняшний Израиль, к примеру, мультирасовое государство, в чем может убедиться любой, побывавший в этой стране; и понятно, почему мультирасовое: иудаизм в свое время был довольно успешной миссионерской, прозелитической религией. Представители разных народов и племен поздней Римской империи становились иудеями едва ли не в таком же количестве, как и христианами; иудаизм и христианство в течение столетий конкурировали на ниве миссионерства. Есть даже иудеи, хотя их не так и много, принадлежащие к черной и желтой расе. Артур Кёстлер недавно достаточно убедительно доказал, что как раз восточноевропейские евреи, на которых пришелся самый тяжелый гитлеровский удар, в огромной своей массе, вероятно, даже и не семиты, но потомки хазар, тюркского народа, первоначально жившего на Волге и на Кавказе. В Средние века хазары приняли иудаизм, а потом рассеялись западнее и северо-западнее своей первоначальной территории. (Так что даже термин «антисемитизм» неточен, но мы применяем его, раз уж он прижился.)

Можно ли назвать евреев народом, нацией? Об этом стоит порассуждать. Вне всякого сомнения, у евреев отсутствует самый надежный признак народа: общий язык. Английские евреи говорят по-английски, французские по-французски и так далее. Да, кроме того, со времени предоставления им равных прав с гражданами соответствующих стран евреи, как правило, становились настоящими патриотами этих стран, порой, как в Германии до Гитлера, сверхпатриотами. Конечно, нельзя не учитывать чувство общей еврейской солидарности поверх всех границ, сегодня оно ярче всего выражается в общееврейской поддержке государства Израиль, но, право же, эта солидарность вполне объяснима: религия служит связующим веществом для народов, у которых долгое время не было государственности. Католицизм поляков и ирландцев помимо религиозных имеет и очень сильные национальные компоненты. У евреев, намного дольше, чем поляки и ирландцы, не имевших собственного государства, эта народообразующая сила религии куда сильнее. Что-то вроде этой связующей силы религии (плюс опыт многовековых преследований) присуще даже нерелигиозным евреям. Этот феномен можно наблюдать и у других конфессий. Бывший протестант и бывший католик едва ли меньше отличаются друг от друга в мировосприятии и в способе мышления, чем верующий протестант от верующего католика. Их духовный облик предопределен религией их отцов и прадедов на несколько поколений вперед. Влияние такой мощной религии, как иудаизм, может иногда сохраняться и намного дольше.

Но все это совсем не причины для того, чтобы становиться антисемитом и уж тем более преследовать евреев убийственной ненавистью и жаждой уничтожения, подобно Гитлеру. Эту специфическую гитлеровскую юдофобию можно рассматривать только как клинический феномен, потому что все гитлеровские обоснования этой ненависти вроде общееврейского заговора ради уничтожения «арийцев» – не просто заблуждения, но параноидальный бред. Не исключено, что это была фантастическая, бредовая рационализация маниакального, болезненного желания убивать, уничтожать, рушить. Во всяком случае, никакими фактами зловещий общееврейский заговор не подтверждается. «Мировое еврейство» не просто не имело тех мрачных планов, которые приписывал ему Гитлер, – у него в принципе не было общих целей. Как раз во времена Гитлера оно было так раздроблено и так разнонаправлено во всех своих тенденциях, как никогда за всю трехтысячелетнюю историю евреев: евреи разрывались между традиционной религиозностью и современной секуляризацией, между ассимиляцией и сионизмом, между национализмом и интернационализмом – не говоря уже о том, что со времен гражданской эмансипации евреев все великие расколы и трещины современного мира прошли и через них, интегрированных в этот мир, совершенно по-другому, чем прежде. В силу ассимиляции, крещения и смешанных браков бо́льшая часть европейских евреев уже не меньше полувека была готова потерять свою идентичность и раствориться в своих отечествах; нигде, кстати, этот процесс не шел так интенсивно, как в Германии. Конечно, у некоторых евреев это вызывало ожесточенное сопротивление. Но в целом то «еврейство», которое Гитлер изображал мощным и дьявольски изощренным сообществом заговорщиков, на самом деле переживало глубокий кризис, было ослаблено, как никогда прежде, именно в тот момент, когда по нему был нанесен чудовищный удар. Они шли, как агнцы на заклание, и Гитлер, изображавший из себя драконоборца, в действительности убивал беззащитных.