Спал я крепко и без сновидений, заснув практически мгновенно. Мысль о том, что нас отныне не два боеспособных человека, а целых пять, здорово меня успокаивала.

Странная штука жизнь. Ну ладно я, загнанный в угол, пошел на такое, но Гюнтер, Михаил, Вацлав и Саймон... С ними-то что случилось? Их ведь никого казнить не заставляли, ультиматумов не предъявляли и изначально Троном не грозили. У Гюнтера, как выяснилось, был-таки принцип, стоящий выше Устава, и он не смог им пренебречь, а все, что требовали от последних трех, так это сказать лишь четыре слова: «Да, Эрик Хенриксон – предатель!» Но не сказали же, не поверили самому Аврелию, не встали в один строй с остальными! Непредсказуемая вещь человеческая душа, все сильней и сильней в этом убеждаюсь...

Под вечер совсем распогодилось. Теплый ветерок подсушил землю, буквально за полдня уничтожив последствия этого затяжного моросящего проклятия, оставив кое-где лишь наиболее глубокие лужи. Проснувшись, я лежал, не открывая глаз, и слушал вечернее птичье щебетание. Сонм роившихся в голове мыслей покрыла легкая безмятежность, заставляя вот так валяться, расслабившись, на пожелтевшей траве и вдыхать ее чуть прелый, щекочущий ноздри, аромат.

Справа донеслось громкое шмыганье носом. Я нехотя раскрыл глаза и повернул голову. На расстоянии вытянутой руки от меня сидел, прислонившись спиной к обшарпанной стене полуразрушенного здания, старший сын Жан-Пьера Поль и стегал прутиком сухие травинки.

– Как жизнь, молодой человек? – улыбнувшись, спросил я его, но лицо мальчишки осталось хмурым и озабоченным. – Что тебя тревожит? Утренняя погоня напугала?

– Эрик, – игнорируя мои вопросы, отозвался Поль, – дайте мне автомат!

– Рановато тебе баловаться этой игрушкой. Да и помощь твоя пока не к спеху. Видишь, сколько нас теперь, больших и до зубов вооруженных.

– Ну тогда пистолет. Папа учил меня стрелять из него, честное слово!

– Зачем он тебе? Хочешь попалить по консервным банкам?

– Нет, я хочу драться с теми, кто убил моего папу, когда они снова придут!

– А кто тебе сказал, что он умер? – Я приподнялся на локте и пристально посмотрел на него.

– Кэти. Только что...

Кэтрин вскрывала банки с консервами и нарезала хлеб, готовя ужин перед ночной дорогой в неизвестность. То и дело она косилась на дрыхнущего возле колеса «самсона» магистра Конрада. «Как бы ее нож не был использован не по назначению», – с опаской за судьбу коротышки подумал я, наблюдая, как наша гордая ирландка расправляется с жестяными крышками банок.

– Да, я рассказала им об этом, пока ты спал, – подтвердила она слова Поля. – Разумеется, в общих деталях и без упоминания о том, что ты считаешься официально его убийцей. Думаешь, напрасно?

– Ну, рано или поздно это все равно пришлось бы сделать, – ответил я, будучи, однако, неуверенным до конца, была она права или нет. – Только сейчас, наверное, не то время – дети и так страшно нервничают...

– Но я не могла больше держать в себе такой груз, а тут еще их постоянные вопросы об отце... – вздохнула Кэтрин. – Ты прав: наверное, и впрямь стоило подождать. Дерьмовая из меня получилась бы мамочка. Люси вон плачет, а я даже не знаю, как ее утешить. Ален же еще слишком мал – так ничего и не понял. Хотя, может быть, это и к лучшему...

– Они выдержат, – подбодрил я поникшую и ставшую не похожей на себя обычную девушку. – Ты же сама сказала, что сила духа у них еще та...

Кэтрин покивала головой, ничего не сказала и направилась к «хантеру» за другими продуктами...

Огнемет Виссариона оказался и впрямь ценной штуковиной. На малой мощности он позволял разогревать воду без необходимости разводить дымящий и, следовательно, выдающий наше присутствие, костер. Орудие жестокой мучительной смерти отныне служило более мирным целям. Да и все мы потихоньку привыкали, что более не являлись теми, кем были еще вчера...

За ужином выработали план на сегодняшний ночной бросок. Михаил и Саймон забирали себе «хантер» Гюнтера и должны были двигаться впереди, ведя дозорное охранение и предупреждая по рации обо всем, что встречалось на пути. Гюнтер пересаживался на «самсон» вместе со своим неразлучным, но открыто презираемым другом Конрадом. Саймон оставался на месте стрелка Шестистволого. Они прикрывали с тыла мой джип, идущий в середине колонны.

– Поаккуратней с рацией, – напомнил я Михаилу. – Не стоит исключать совпадение нашего и Мясника каналов, и тогда эти пищалки выдадут нас с потрохами. Так же периодически обшаривайте эфир в режиме поиска. Если Охотники окажутся поблизости, мы засечем их переговоры.

Тронулись, когда стемнело. Михаил ушел в отрыв; «самсон» тоже немного поотстал, но держал мой «хантер» в пределах видимости фар и мертвой зоне своего орудия.

Дети молчали, каждый по-своему переживая гибель отца. Поль грустно смотрел в темноту за стеклом. Люси немного успокоилась, лишь изредка шмыгала носом и вытирала кулачками заплаканные глаза. Ален, видя расстроенных брата и сестру, тоже насупился на коленях у Кэтрин, разум которой подсказывал не лезть сейчас ни к кому из них с глупыми утешениями. Да и чем можно было их утешить?

Зная, что бойцы Бернарда стягиваются к Ле-Ману, где их ждала очередная неприятность в лице трех свежезажаренных трупов, мы постарались удалиться оттуда как можно быстрее, выбрав направление от Парижа в район Реймса. Дороги, ведущие к столице епархии, были неплохо накатаны, и мы, развив приличную скорость, покрывали километр за километром, постепенно удаляясь на восток. Изредка навстречу попадались подводы крестьян, пару раз пролетели грузовики торговцев, а однажды мы разминулись с джипом Защитников Веры, о приближении которых исправно донес Михаил. Но поскольку слава о наших подвигах докатилась, вероятно, только до Парижа, те лишь приветливо помигали фарами и не более того.

Все каналы радиопередатчика молчали, сообщая тем самым, что преследователи еще достаточно далеко.

Я зря беспокоился насчет форсирования речушек – все они, узкие и неглубокие, были буквально унизаны всевозможными переправами. Кое-где мы натыкались на мелководье, кое-где проезжали по дамбам, которые выдерживали даже тяжеловесный «самсон». Но обычно предпочитали не рисковать, пуская тот вброд ниже по течению. Деревянным же крестьянским мостам старались особо не доверять, боясь проломить те, привыкшие к гужевому транспорту, своими стальными колесницами и, следовательно, крепко и надолго застрять у всех на виду. В целом продвижение наше происходило даже несколько быстрее, чем я рассчитывал...

Видимо, горе тоже является для организма большой нагрузкой, тем более для растущего детского, потому, как бы и ни горевали ребятишки, после полуночи все они стали клевать носом. Я поймал просящий взгляд Кэтрин, уставшей держать спящего малыша, и передал по рации Михаилу кодовое слово остановки – «закат».

Пока мы с ним решали, с какого края объехать замаячивший впереди Реймс, Кэтрин уложила детей на заднем сиденье, а затем тоже вышла размять затекшие ноги. Послушав немного наш разговор, она кашлянула ради привлечения к себе внимания, а затем перебила тараторившего без умолку русского:

– Извините, парни, а мое мнение учитывается в подобного рода совещаниях или мне продолжать помалкивать в тряпочку?

– Вообще-то, милочка, – заметил Михаил, – решение стратегических вопросов не для женского ума...

– Не называй меня «милочка», – огрызнулась Кэтрин. – С детства не люблю!

– Вот как? – ухмыльнулся Михаил. – Ладно, не буду. Тогда как изволите?

– Никак! – отрезала она. – Я, кажется, задала вам вопрос!..

Михаил уставился на меня с немым укором: чего это, мол, ты позволяешь глупым бабам качать здесь права!

– Я слышал, Кэтрин, – ответил я, игнорируя упрек русского. – Разумеется, ты можешь принимать участие в решении всех текущих вопросов.

– Огромнейшее спасибо! – с наигранной любезностью раскланялась она. – Так вот что я хочу сказать: после Академии я долго работала в Реймсе и знаю его округу как свои пять пальцев. И если вы смирите хоть на чуть-чуть свою гордыню, я бы могла повести головную машину, поскольку то, что вы тут напланировали, глупо и нерационально.

– Ты умеешь водить? – практически в один голос спросили я и Михаил.

– Тоже мне наука! – хмыкнула Кэтрин. – И уж куда получше вашего брата. Сами убедитесь через минуту, если допустите к рулю. Ну так как?

– Да ради Бога, – я и не думал ей перечить.

– То-то же, пустомели, – обрадовалась она. – Ну а тебя, пан русский, я попросила бы тогда присмотреть за детьми.

– Паном среди нас может быть лишь Вацлав, а у нас, у русских, «господин», «сударь» или в крайнем случае «товарищ», – обиженно поправил Михаил девушку и тут же возмутился. – Я? За детьми? Пускай уж лучше Гюнтер, он хоть и не общительный, зато спокойный...

И он кивнул на подошедшего германца.

– Чего... Гюнтер? О чем спор? – поинтересовался тот. – Разорались, аж в Париже слыхать.

– Тебе полночи придется объяснять, самый длинный в стране еретик, – недовольно пробухтел поменявший обязанности сударь. – А я и без того устал...

– Очень много лет... я хочу сказать тебе одну вещь, – навис над ним великан. – Раньше этого не позволяла... субординация, но теперь, пожалуй... можно. Ты слушаешь?

– Когда ты начинаешь сплетать такие длинные фразы, слушать надо уже из чистого интереса. Конечно, я тебя слушаю. Говори.

– Так вот: закрой рот, балаболка! – размеренно произнес Гюнтер и скрестил руки на груди, следя за реакцией Михаила.

Михаил насупился и отвернулся от довольного взятым за долгие годы реваншем германца.

– И ты, Брут-Гюнтер? – укоризненно пробормотал он. – Осмелел, да? Забыл, когда последний раз мне честь отдавал? Швед, почему ты не взял в напарники Тадеуша, а? С тем хоть поговорить приятно... было... Ладно, черт с вами, нянька так нянька. Подчиняюсь большинству. Это ваше окончательное решение, товарищ главный отступник...

– Прекратите пререкания! – Я все еще продолжал по инерции выступать в роли их командира. Они также по инерции мне подчинялись. – Кэтрин права. Делаем так, как она и предлагает.

Всеобщее молчание выражало согласие с моим мнением. Я же повернулся и обратился к девушке:

– Далеко не отрывайся, слишком сильно не газуй. Если что-то где-то – сразу тормози и докладывай. Понятно?

– Понятно, – усмехнулась она, довольная собственной победой. – Спасибо за совет, папочка. А ты, сеньор Михаил...

– Сударь...

– Да один черт... Не перебуди своей болтовней ребятишек. Поступит на тебя хоть одна жалоба – пойдешь пешком.

– Я же сказал: козлы! – проворчал напоследок Михаил и пошел занимать указанное ему место...

Кэтрин и вправду довольно недурно водила автомобиль: рулем не дергала, невпопад не газовала и аккуратно – как-то по-женски, что ли? – притормаживала перед выбоинами. По ее уверенности в выборе пути на многочисленных развилках можно было судить, что местность она действительно знала лучше разжалованного из штурманов русского.

А тот никак не мог простить мне эту оскорбительную для него рокировку:

– Нет, ты только глянь на нее! Да ежели мы перед каждой кочкой останавливаться будем, Бернард нас пешком догонит! И ты тоже хорош, а еще друг называешься!

Кроме патологического засыпания на посту, Михаил страдал еще одной хронической болезнью – дорожным реченедержанием. Правда, я за столько лет нашей совместной службы уже свыкся с этим: слушал его вполуха, периодически кивал и односложно отвечал на задаваемые вопросы. Михаил общался с Кэтрин совсем недолго, но по тому, сколько нелестных характеристик о ней он мне выдал, складывалось впечатление, будто русский приходился ей как минимум ближайшим родственником. Вот Михаил плавно перешел от пункта «Кэтрин – заносчивая и неблагодарная особа» к пункту «Кто вообще здесь командует – ты или она?».

– Мы отчасти придерживаемся порядков Древних, – нехотя ответил я и, памятуя замечание Гюнтера, уточнил: – Этакое подобие демократии. Но право решающего голоса я оставляю за собой, хотя по идее и не могу уже считаться вашим командиром.

– Дай женщинам демократию, и они моментом перекуют ее в матриархат, – заметил Михаил. – Но с другой стороны, будь наша рыжая наманикюренной куклой, проблем с ней пришлось бы претерпеть куда больше. Кстати, я вижу, ты нехило запал на нее, как, впрочем, и она неравнодушна к тебе.

– Не мели ерунды, – пробурчал я. – Мне-то она действительно нравится, но чтобы она? Чушь! Не забывай о том, что еще вчера мы убивали ее друзей.

– Эти два дня, Эрик, все поставили с ног на голову. Враги стали друзьями, друзья – врагами. Помнишь, что я сказал тогда тебе на крыше монастыря? Это было совсем недавно! Все сбылось! Даю руку на отсечение, что не самая последняя причина твоего поступка – именно Кэтрин. Тебе меня, любезный, не обмануть. Я-то вижу, как вы друг на друга смотрите...

– Куда уж мне до вас, уважаемый аналитик. Вам ведь со стороны все гораздо лучше видно...

– Ага, нервничаешь! – радостно заерзал Михаил. – И это тоже о многом говорит!

– Да ни о чем это не говорит! – Я и впрямь что-то чересчур разволновался. – Я буду нервничать теперь всю оставшуюся жизнь. А что, ты намереваешься приударить за ней? Пожалуйста, я мешать не буду.

– Хо-хо, я за Кэтрин? – рассмеялся русский. – Исключено! Нет, баба она, конечно, что надо – все при ней, – но... Скажу тебе, швед, по величайшему секрету, не вздумай никому разболтать: я ее боюсь. Эта женщина начисто подавляет мой гордый и независимый характер. Ну а для тебя, я думаю, она была бы в самый раз...

– То есть, ты хочешь сказать, что я напрочь лишен гордости и независимости, так?

– Ни в коем разе! Испанского гонора в тебе полно, но он прочно удерживается твоей второй – нордической – половиной, которая, как я заметил за эти годы, является у тебя все же преобладающей. Она-то и не позволит вам в конечном итоге перегрызть друг другу глотки...

– И когда это ты все успеваешь заметить? – Я чувствовал позывы к возмущению, испускаемые, видимо, моей «испанской» половиной. – Ты вместе с нами всего-то чуть менее суток!

– Чтобы догадаться о твоей к Кэтрин симпатии, мне потребовалось около пяти секунд еще тогда – на крыше, – когда она дразнила тебя там, как котенка. Уж извини, но все написано на твоей, уважаемый, морде.

– Даже сейчас? – усомнился я и украдкой взглянул на себя в зеркало заднего вида, но в отблесках лампочек на приборной панели вроде бы ничего такого не заметил.

– Сейчас тем более! – Михаилу же темнота нисколько не мешала созерцать выражение лица своего бывшего командира. – И знаешь, что-то появилось в тебе этакое, ранее мной не наблюдаемое.

– Облысел? После всего произошедшего это и неудивительно...

– Нет, участь Циклопа тебе пока не грозит, – усмехнулся он. – Я бы сказал, что изменилось что-то у тебя внутри. Ты стал напоминать мне самого натурального многодетного отца, пекущегося о своих отпрысках: серьезность суждений, озабоченность насущными проблемами во взгляде, а также присущая только им своеобразная гордость – дескать, вот он каков я, поглядите! Возможно, ты и не обращаешь на это внимание, но поверь уж человеку, немного тебя знающему.

– Вот только едем мы не на прогулку, – прервал я процесс анализирования моей психологии, – и детишки эти не на каникулах, а в бегах от Пророка и Корпуса, которые решили, будто те виноваты наравне с их родителем. Платят по его счетам, хоть и твердят некоторые, что сын за отца не отвечает...

Я обернулся, посмотрел на спящих Поля, Алена и Люси и вновь поразился тому, как стойко игнорируют они дорожный дискомфорт, мирно посапывая на заднем сиденье.

– Десятый раз... – пробормотал Михаил.

– Чего «десятый раз»? – не понял я.

– Да я все о тебе. Ты обернулся за последние сорок минут десятый раз. О чем это говорит, а?

– Достал ты уже меня, вот о чем! – не сдержался-таки я. – Кто вообще сейчас нянька – я или ты? Вот и следи лучше, тогда не буду вертеться!

– Ну вот, рыжая начала, потом Гюнтер, а теперь и ты. Да что с вами со всеми случилось? Черт с ней, с бабой, она от природы взбалмошная, но вы-то? От нее позаражались? Орут на меня, огрызаются... Эй, очнитесь, ведь это же я, ваш старый добрый Михаил, клянусь моими обожженными усами!

– Не сердись, – пошел я на мировую, поняв, что зря все-таки обижаю русского, которого, похоже, и могила не исправит. – Просто вся эта ерунда здорово выбила нас из колеи. Сам понимаешь, не каждый день в еретиков играем.

– Да я не обижаюсь, – отходчиво произнес он. – Понимаю, человек все-таки... Но если я вдруг когда-нибудь стану таким же тошнотворным, будь другом – пристрели меня, пожалуйста...

Рисковая Кэтрин провела нас прямо под стенами Реймса. Город спал, и его властям было пока наплевать на нашу компанию. Завтра же все будет совсем по-другому и нам хочешь – не хочешь, но придется сторониться крупных поселений.

Около четырех часов утра мы перемахнули по каменному мосту реку Маас и к рассвету планировали пересечь границу Парижской епархии, чтобы на день схорониться где-нибудь уже под Люксембургом. Дорога петляла между каменистых холмов с отвесными, покрытыми густым кустарником, склонами. Я в нетерпении ждал, когда же промелькнет пограничный столб, но тут уставший и слегка охрипший голос Кэтрин произнес по рации: «Закат!»

– В чем дело? – спросил я девушку, когда мы догнали их «хантер» и, выйдя из машины, приблизились к ней, тревожно вглядывающейся в предрассветные сумерки.

– Впереди ловушка, – с уверенностью заявила Кэтрин, указав на уходящий за придорожную скалу поворот дороги.

– Чуешь Охотников по запаху ладана или нестираных носков? – скептически хмыкнул Михаил. – А может, ты и впрямь всевидящая ведьма?

На этот раз Кэтрин не обратила никакого внимания на сарказм русского:

– Это не Охотники, не Защитники и не Добровольцы. Это байкеры.

– Откуда такая уверенность? – спросил я, машинально расстегивая кобуры пистолетов. Похоже, рыжая и впрямь знала, о чем говорила.

– Видишь, – Кэтрин кивнула на куст у обочины. – Вон их метка. Они ставят ее на тот случай, чтобы другие банды по ошибке вместо торговцев не повредили себе колеса.

И правда – под кустом, не особо бросаясь в глаза, но и в то же время на виду была воткнута в землю тренога из связанных между собой ошкуренных палок, какими крестьяне обычно метят границы своих наделов. Но крестьянских полей не было и в помине, а потому действительно вызывало недоумение нахождение здесь подобной конструкции.

– Но откуда тебе известна байкерская символика? – заинтригованный еще больше, поинтересовался я. – А может, этот знак обозначает совсем иное?

– Лучше не спрашивай, – по всей видимости, девушке не хотелось отвечать на вопрос. – Просто поверь на слово, ладно?

Держа оружие наготове, подошли Саймон и Гюнтер. По концовке нашего разговора они догадались, о чем речь, и тоже принялись озадаченно обозревать заросшие кустарником склоны холмов.

– Байкер не попрет против Охотника, – сказал британец. – Сдвинем бороны на обочину и поедем дальше.

– Там не бороны, – покачала головой Кэтрин. – Когда устанавливают бороны, втыкают четыре палки. А три обозначают колесные мины-уничтожители. Вы сможете найти и обезвредить эти байкерские прибамбасы?

Подобные штуковины, безопасные для сидящих в машине людей, однако разрывающие в клочья покрышки, бродячие банды мотоциклистов производили из пороха и ружейных капсюлей. В них не было стальной оболочки и разящих осколков, но сила взрыва напрочь лишала автомобиль колеса, что, естественно, не могло нам понравиться.

– Кто знает, сколько этого дерьма тут позакопано, – промолвил Вацлав. – Можно до полудня провозиться, ища их. Разумней было бы повернуть назад и на ближайшей развилке поменять дорогу.

Я призадумался. Идти навстречу нашим преследователям двадцать пять – тридцать километров страсть как не хотелось. Ехать через мины не хотелось еще больше. Так что приходилось из двух зол выбирать наименее приближенное, но едва я собрался отдать приказ о возвращении, как вдруг Гюнтер, поведя носом по воздуху, проговорил:

– Чую запах табака!.. За нами следят... с левого склона.

Все сразу ощутили себя неуютно и начали с опаской озираться. Я медленно извлек пистолеты и, стараясь сохранять спокойствие, отдал распоряжение:

– Под прикрытие «хантеров» – разошлись! Саймон, дуй к Свинцоплюю! Без моего приказа не стрелять! Нам себе еще одних врагов нажить не хватало...

Однако Кэтрин, на этот раз и не подумала мне подчиняться. Наоборот – она подошла к подножию холма, пропустила мимо ушей мое «Что ты делаешь?», прокашлялась и, сложив ладони рупором, закричала:

– Ясного неба вам и сухой трассы, Люди Свободы! Оборотень, если ты там – отзовись! Я обещаю: тебе никто не причинит здесь вреда!

Мы пораскрыли рты и вылупились на несущую черт поймешь какую дребедень ирландку.

– Чокнулась Катька! – выдвинул наиболее логичную версию происходящего Михаил. – Нанюхалась бензина за двое суток пути, а крыша с непривычки-то и поехала! Надо бы скрутить бабенку от греха подальше. Кто со мной?

– Погоди! – остановил я его. – Отставить скручивание. Похоже, наша Кэтрин откроет нам сейчас некоторые тайны своего весьма любопытного прошлого.

Я вылез из-за «хантера» и подошел к ней.

– Эй, Оборотень! – не обращая на меня внимания, продолжала взывать к холмам Кэтрин. – Я всегда говорила тебе, что курение табака рано или поздно погубит твою шайку! Эту дерьмовую вонь ощущаешь за километр! Мы знаем, что ты там! Выходи! Клянусь – вас не тронут! Или ты прокурил уже все мозги и перестал узнавать меня, пугало волосатое?

Мой нос не отличался тонким обонянием, но даже он уловил едкий табачный запах, долетавший до нас со склона. Да и тот, кто сидел сейчас в кустах, видимо, понял, что с головой себя рассекретил, а потому, опасаясь, наверное, как бы наша пушка не начала вслепую шарить по зарослям, прекратил игру в кошки-мышки и отозвался-таки на призывы ирландки. И что самое удивительное – Кэтрин и впрямь была ему знакома!

– Эге, да мне действительно не почудилось, – донеслось откуда-то сверху. – Саламандра, ты ли это?

– Я, Покрышка, ты не ошибся! – Видимо, Кэтрин узнала говорившего с ней по голосу. – Да, это я, та самая Саламандра, что вправила твою кривую руку, когда ты слетел в кювет на своем «харлее» три года назад! Где Оборотень? Я хочу поскорее увидеться с ним!

– Э-э-э, не гони, дорогуша! Мы прекрасно видим, с кем ты приехала! – Невидимый собеседник, однако, не спешил бросаться ей в объятья. – Что, поменяла компанию отмороженных еретиков на кодлу пророческих головорезов? Не похоже, что ты их пленница – вы только что так мирно беседовали там внизу! Черт побери, неужели ты пошла к ним добровольно? Вот уж чего от тебя, рыжик, не ожидал так не ожидал! Чтобы ты снюхалась с инквизиторскими псами! Ай-я-яй, девочка, как не стыдно! А может быть, ты и сдала им Жан-Пьера? Мы хоть и далеко от Парижа, но многое знаем и нас на разбавленном бензине не проведешь!..

О, как же Кэтрин покоробили слова ее старых знакомых! Но несмотря на это, она с перекошенным от ярости лицом все же нашла в себе силы терпеливо вынести их упреки.

– Это долго объяснять, Покрышка, – бешено сверкая глазами, прокричала в ответ ирландка, – но эти люди больше к Охотникам не принадлежат! Они вышли из Братства! Вышли с боем, убив много своих! А к бунту их побудил приказ Пророка об убийстве детей Жан-Пьера! В такое с трудом верится, но это действительно так! И теперь они помогают мне бежать с ребятишками к русским в Петербург! Их не стоит бояться; они вам не враги!

– Как же, заливай больше! – не поверили байкеры, в чем, однако, не было ничего удивительного – неверие являлось одним из принципов выживания этого племени в условиях святоевропейских порядков. – Ты просто поешь под их дудку, чтобы до кучи сдать им и нас в придачу! Только обломитесь, ребята! Вам нас не догнать – дорога заминирована!.. Эх, тяжело будет, Саламандра, рассказывать о тебе Оборотню! Он-то считает, что ты погибла или в плену, убивается, бедняга, не ест, не спит! Ну а теперь и вовсе опечалится!

– Послушай, ты, горбатая образина! – Кэтрин медленно, но неотвратимо достигала температуры кипения. – Нам некогда чесать языком по твоим уродливым ушам, но припомни: разве Охотники хоть раз в своей истории опустились до переговоров с байкерами? Да будь они сейчас на службе, никто из них не вел бы здесь с тобой беседы! Жахнули бы пушкой по холму да поехали другой дорогой, а тут слушают тебя, идиота, и молчат, а я расстилаюсь перед тобой, упрашиваю! Ну посуди сам: на черта им – элите силовиков – возиться с вонючими грабителями торгашей?

– Конечно, резон в твоих словах есть, – в душе Покрышки все-таки начали прорастать зерна сомнения, – но уж больно невероятные сказки ты нам травишь! Интересно только вот что: раз уж вы дали деру, то чего же самого Жан-Пьера с собой не прихватили? Я слыхал, что его взяли живым и здоровым! Чего же вы отца-то погнушались освободить?

– Жан-Пьер умер три дня назад, – голос Кэтрин сорвался и зазвучал тише. – Его запытал насмерть собака Аврелий. И если бы не парни, что стоят здесь со мной, та же участь ждала бы и меня, и его детей в том числе!

Байкеры притихли, очевидно, совещаясь. Но вот снова раздался со склона холма прокуренный голос того, кого именовали Покрышкой:

– Так ты утверждаешь, что они больше не Охотники?

– Так и есть, Фома ты неверующий! – ответила уже вконец раздраженная ирландка.

– Ну что ж, тогда пусть во всеуслышание проклянут Бога и сложат оружие! Таковы наши условия, если хотите встретиться с Оборотнем!

Позади меня раздался громкий шепот Михаила:

– Швед, да скажи ты ей, чтоб не унижалась перед дерьмом! Объедем мы эти мины, не развалимся! Ну потеряем часок-полтора. Дался нам этот человековолк!

– Да пойми ты, что байкеры помогут нам, – бросила русскому Кэтрин. – Помогут, как никто другой! С байкерами мы просочимся сквозь страну, словно невидимки, – уж лучше-то них никто в Святой Европе не укажет нам тайные тропы. Дайте еще только минуту, чтобы убедить эти недоверчивые морды...

Я не мог не согласиться со столь сильным аргументом и, сделав шаг вперед, закричал в небеса:

– Я не сатанист, чтобы хулить Господа с пеной у рта, Покрышка или как тебя там! Но я расскажу тебе то, о чем думаю! Так вот, слушай: сейчас я не верю в того Бога, образ которого вбивали в меня с детства! А знаешь почему? Потому, что он слаб, мелочен и злопамятен, раз уж дозволяет творить такие вещи своим приближенным! И я отказался от него, как в свое время отказался воспринимать всерьез детские сказки! Я не служу больше тем, кто от его имени желает проливать детскую кровь! Никто из моих друзей больше не подчиняется ни Корпусу, ни Пророку, никому... А насчет оружия извини – не могу выполнить твое требование! Я не дурак! Однако я не приказываю и вам его сдать! Сохраним, так сказать, разумный паритет!

– Да, парень, – отозвались байкеры, – радикально загнул ты для Охотника, который обязан молиться на свой Устав, весьма радикально! Возможно, Саламандра и права! Хорошо, мы выходим, но уберите стрелка с пушки!..

– Справедливо! – согласился я и махнул рукой Саймону, приказывая тому покинуть боевой пост...

Мне стало не по себе, когда я увидел, какую уйму народа скрывали придорожные кусты. Пятеро нас, не считая Кэтрин, стояло напротив ощетинившейся оружием группы количеством около двадцати душ. Правда, три четверти байкерского вооружения составляли арбалеты, но и этот факт слабо утешал. И если бы они захотели, то стерли бы нас в порошок, а потому все надежды были лишь на авторитет рыжеволосой, которая, видимо, когда-то считалась среди этой пестрой компании далеко не последним человеком.

Меня поразила разница в возрасте всех находившихся напротив нас байкеров. Самым младшим было по восемнадцать-двадцать лет, тогда как старшим, вроде их лидера Покрышки, явно перевалило за сорок. Группа также включала в себя и несколько затянутых в кожу девиц, наравне с мужчинами державших в руках громоздкие арбалеты. Одна такая, встав перед Михаилом, уткнула в него это архаичное орудие, едва не касаясь кончиком стрелы его плаща.

– Мадам, вы так гармонично, так прекрасно дополняете друг друга с этой штукой, – не удержался тот от комплимента даже сейчас. – Отточенность форм, изящность линий, острый темперамент... Весьма польщен вашим вниманием, милая.

В ответ на это байкерша только хмыкнула и красноречиво направила арбалет русскому чуть ниже пояса...

Я догадался, почему Покрышку прозвали именно так. По его изъеденному крупными оспинами лицу, казалось, действительно прошелся протектор байка, а сама фигура этого человека была скрюченной, с горбатой округлой спиной, формой и впрямь смахивающая на колесо.

Кэтрин вышла навстречу ему и развернулась лицом ко мне, как бы представляя нас друг другу.

– Давно не виделись, Саламандра. Сколько уже? Да никак поболее года. Надо сказать, исхудала ты сильно, шатаясь с еретиками, но все также чертовски прекрасна, чтоб меня поперек переехали! – проговорил Покрышка, а сам не сводил с меня пристального взгляда и старенького «браунинга», свободной рукой при этом достав из кармана куртки заранее заготовленную самокрутку. Стоявший рядом с ним патлатый верзила без напоминаний опустил арбалет и поднес к его папироске зажженную спичку, тем самым наглядно демонстрируя нам, кто среди них старший.

– Это Эрик Хенриксон, бывший командир отряда Охотников, – указала Кэтрин на меня, а затем на прикрывающих мою спину прочих членов нашего коллектива, – а с ним поддержавшие его бойцы того же подразделения. Я уверена, что очень скоро ты услышишь о них много чего интересного, а потому пользуйся моментом и познакомься с начинающим злостным отступником страны.

– А это не его ли кличут Стрелком? Вот это да! – присвистнул Покрышка. – Человек-легенда, порвавший пасть Люциферу! И он попер супротив Пророка? Не верю!

– Поверьте уж, пожалуйста, – сказал я ему и, зная, что совершаю непростительную глупость, вернул пистолеты в кобуры, добавив при этом: – Считайте мой жест актом наших мирных намерений. Михаил! Гюнтер! Вацлав! Саймон! Уберите оружие!

Я не оборачивался, но по тому, как взгляды байкеров поползли вниз, понял – они следуют за опускающимися стволами моих парней.

– Только из уважения к вам, леди, – продолжал подкалывать Михаил байкершу с арбалетом, направляя «земляка» к земле.

– Ты, конечно, прости, но мы пока так делать не будем, – усмехнулся старшина байкеров. – Понимаешь ли, но ты единственный Охотник, которого я видел на расстоянии вытянутой руки за всю свою жизнь, и доверия у меня к тебе нет. Но я ценю этот ваш миротворческий жест.

– Для меня тоже впервые стоять так близко к вашему брату, – откровенно сознался я. – И если бы не Кэтрин, сам я никогда бы не пошел на переговоры с бандой бродячих мотоциклистов. Но тем не менее я рад, что вы оказались разумными людьми.

– Покрышка, где Оборотень? – повторила свой вопрос девушка.

– Недалеко, – ответил тот, с наслаждением пуская сизый вонючий дым и все еще тыча в меня «браунингом». – По ту сторону границы епархии мы организовали временную «берлогу». Там он и сидит.

– А ты, значит, все промышляешь? – с издевкой поинтересовалась Кэтрин.

– А как же! – невозмутимо подтвердил Покрышка. – Или мы, по-вашему, не хотим жрать да хлебнуть винца иногда? Хотим! И уж коли есть на этом свете такой щедрый народ, как купцы, то было бы несправедливо лишать их возможности оказывать благотворительность нуждающимся, верно?

– Вот и просили бы у них по-хорошему, – дабы растопить лед недоверия вступил в разговор я. – Чего мины-то втыкать где попало? Им одни убытки.

– Благотворительность хитрая штука, – отбросив окурок, наигранно вздохнул байкер. – Когда говоришь с купцом по-доброму, она обычно спит. Ее надо пробудить. К тому же заметьте: чем грубее просишь, тем щедрее человек. Старая верная истина... Так куда, ты говоришь, Саламандра, вы направляетесь?..

Постепенно напряжение между нами стало спадать, и вскоре я с облегчением увидал, как рука Покрышки поставила «браунинг» на предохранитель и сунула оружие за пояс. Глядя на старшину, и остальные байкеры поснимали арбалеты с боевого взвода и позакинули их за плечи, после чего, сгрудившись вокруг нас, стали внимательно слушать рыжеволосую. По завершении ее краткого, но эмоционального рассказа Покрышка подошел к моему «хантеру» и сквозь стекло посмотрел на проснувшихся и смирно сидящих внутри ребятишек.

– До чего дошел мир! – укоризненно покачал головой он. – Пророк и Апостолы воюют с детьми! И кому же тогда они служат? Да ясно кому – их бог рогат, хвостат и бьет копытами. Может быть, мистер Хенриксон, мнение старого уродливого байкера для вас и ничто, но я все равно скажу: настоящий Бог, если бы он существовал в действительности, перешел бы на вашу сторону...

Я никогда не видел столько мотоциклов сразу. Банда Покрышки перемещалась на десяти байках, среди которых были лишь три святоевропейские «иерихонды». Остальные же представляли собой натуральные музейные экспонаты, собранные по винтикам из добытых из-под руин Древних деталей и с любовью доведенные до эстетического совершенства. Сам Покрышка восседал на приземистом «Харлее-Дэвидсоне», с причудливо загнутым рулем и длинной, выдающейся далеко вперед, вилкой переднего колеса. Не имевшие своих Стальных Жеребцов члены банды перемещались на некой самоходной телеге, состоящей из рамы, двигателя, широких колес и угловатого кузова, причем лишенной даже намеков на обязанные прикрывать весь этот торчащий срам обтекатели.

А пока наши новые друзья снимали с дороги свои адские причиндалы, Покрышка отправил вперед шустрого паренька на легком байке, дабы он предупредил того, кого называли Оборотнем, о приближающихся нежданных гостях. Когда же освободился проезд для более тяжелой техники, тронулся и наш кортеж, облепленный, словно соты пчелами, показывающими дорогу мотоциклистами.

Донельзя счастливый Михаил сдал вахту няньки обратно Кэтрин и вернулся в головной «хантер». Вновь очутившись рядом со мной, девушка расслабленно откинулась на спинку сиденья и, загадочно улыбаясь, думала, вероятно, о предстоящей встрече с человеком по прозвищу Оборотень.

– Тебя наверняка интересует причина, связывающая меня и этих кентавров? – наконец ответила она на мои вопросительные взгляды.

– Саламандра... – произнес я вместо того, чтобы заваливать ее вопросами. – Мне так отныне к тебе обращаться?

Кэтрин негромко засмеялась, и я пожалел, что такая прекрасная улыбка появляется на ее лице столь непростительно редко.

– Это имя дал мне Оборотень из-за моих волос, – и словно в подтверждение своих слов Кэтрин накрутила на палец огненно-рыжий локон. – А еще он говорит, что я пляшу в пламени моего характера подобно той мифической ящерице.

– Он прав, этот Оборотень, – согласился я. – Кстати, кто он такой? Твой бывший ухажер?

– А почему сразу ухажер? – хитро сощурилась ирландка. – Нет, он мне не ухажер. Его зовут Кеннет. Кеннет О'Доннел. И он мой старший брат...