Проклятый Иуда не являлся ни талантливым полководцем, ни каким-либо военным деятелем вообще. Его сподвижники – люди, примкнувшие к нему во время опалы, – тоже были далеки от понятий грамотного построения обороны. Зная приблизительный боекомплект отряда Охотников, все они рассчитывали (на тот случай, если мы появимся), что им хватит сил удержать нас на дамбе с помощью сторожевых башен и плотного огня. Отступники и не догадывались, с какой серьезностью Пророк отнесся к их поимке и какие мощности выделил для этого.

Именно так стоит объяснять из рук вон плохо разработанную систему защиты самого Ла-Марвея. Потеряв на прибрежных бастионах своих лучших людей и вооружение, Проклятый просто не смог дать должный отпор оставшимися разрозненными группками сторонников, даже имея в распоряжении неприступный монастырь. Стены же его, изначально призванные оберегать доверившихся им беглецов, стали теперь для них западней...

Разбившись на шесть пятерок и одну шестерку, в которую вошли я, Михаил, Гюнтер, Бернард, Вольф и выбранный главнокомандующим боец Первого отряда брат Николас, мы, с опаской глядя в темные проемы монастырских окон, готовились к штурму. Поскольку все надежды на пробиваемость «эмкашки» почили в бозе вместе с ней, Бернард одобрил «отмычку», предложенную замкомом Гонсалеса, скромнягой Марчелло. Связав пучком пяток гранат и сцепив их предохранительные кольца стальной проволокой, он, как автор полезной идеи, получил право и на ее осуществление. Дабы не дать противнику спокойно расстрелять бегущего по лестнице бойца, наши стволы открыли заградительный огонь, прощупавший каждое способное скрывать опасность окно. Ответные хлопки дробовиков известили нас о том, что нашу группу уже ждали, но боялись раньше времени раскрыться. Однако вступившие в перепалку ручные пулеметы заставили оборонявшихся поискать в Ла-Марвее более безопасные углы.

Перепрыгивая через две ступеньки, Марчелло заскочил на квадратную площадку перед входом – место, куда обычно торговцы рыбой и другими продуктами стаскивали необходимый детскому приюту товар. Зацепив плод собственной фантазии за дверной молоток, Марчелло дернул проволоку, вырвав все предохранительные чеки, а затем, заткнув уши пальцами, юркнул в заранее присмотренную им стенную нишу.

Пятикратной мощности гранат хватило с избытком. Левую створку ворот переломило пополам и, сорвав с петель, швырнуло внутрь. Правая, измочаленная в щепки, удержалась, но деревянный каркас дал трещину, перекосив ее плоскость. Покореженный дверной молоток и куски прочных досок загремели вниз по лестнице, доскакав аж до скрывающего нас бордюра. Марчелло, высунувшись из ниши, запустил в открытый взрывом проход еще два рифленых яйца, тут же осыпавшими коридор осколками своей железной скорлупы.

Бернард извлек из-под плаща огромную автоматическую «беретту» и, передернув затвор, произнес:

– Ну что, санитары Веры, начнем дезинфекцию!

Мы еще раз прощупали окна, после чего начали подъем по лестнице, стараясь держаться ее каменных перил, за которыми, ежели что, можно было сразу схорониться. Замыкали группу пулеметчики, ведущие огонь с рук и не позволявшие противнику оторвать головы от пола. Полминуты – и Ла-Марвей поглотил всех нас как чрево кита ветхозаветного Иону...

События последующего часа напоминали самую настоящую охоту на лис: отступники прятались по «норам» – мы их оттуда выкуривали. Наша шестерка взялась за верхний этаж западного крыла монастыря, состоящего из галереи со множеством колонн и открытой террасы, нависавшей над отвесной скалой. Первый противник попался нам уже на лестнице. Отступник палил наугад, засев за завалами неказистой приютской мебели.

– Покайся, грешник, – следуя инструкциям Главного магистрата, прокричал ему Бернард, – и будешь прощен тогда Господом, Небесным Отцом твоим! Бросай оружие и выходи к посланцам его, заблудшая душа!

– Пошел в задницу! – прохрипел голос с той стороны завала, и заряд дроби разбил лестничное окно над нашими головами. – Вы такие же посланцы Бога, как я – Мария Магдалина!

Похоже, Бернард другого и не ожидал:

– И не совестно тебе, богохульник, поминать всуе святейшие имена? Так и скажи, что нет! Ну, а посему не обессудь!

Он подал нам знак, после которого я, Циклоп и Михаил плотным огнем саданули по скрывающему человека препятствию. Дерево – неважное укрытие от пуль среднего калибра. Дикий крик, перешедший в стон, полетел по лестничным пролетам.

Бернард, перевалив через баррикаду впереди всех, перевернул ногой на спину скрючившегося и державшегося за окровавленный бок парня лет двадцати.

– Где Иуда? – При этих словах Мясник наступил на рану отступника ботинком. – Говори, отродье Сатаны!

– Пошел ты... урод! – сквозь нечленораздельное мычание выдавил тот.

«Беретта» Мясника лаконично выплюнула три пули в сердце бедолаги...

– Мелкая сошка, – как бы в оправдание своего поступка подытожил главнокомандующий. – Да и все равно идти бы не смог...

Где-то со двора у церкви послышались выстрелы. Потом еще, но уже из другого конца монастыря. Шарахнула граната. А затем канонада загрохотала не переставая – чистка продолжалась...

Вольф и Гюнтер совместными усилиями высадили дверь в просторную галерею, и мы, просочившись внутрь, стали перебегать от колонны к колонне, стараясь свыкнуться с царившим здесь полумраком. У противоположной стены замельтешили какие-то силуэты.

– На пол!!! Лицом вниз!!! Не двигаться!!! Руки на затылок!!! – заорали мы, перебивая друг друга и целясь стволами в неясные очертания.

Крайняя фигура выбросила руку вперед. На пистолетный щелчок, последовавший за этим, ответил грохотом «АКМ» Михаила. Промазавшего, к нашему счастью, человека отбросило к стене, и он сполз по ней вниз, плавно заваливаясь на бок.

– Не стреляйте, не надо! – Жалобное блеяние с пола выдало нам другого, исполнившего приказание, отступника. – Пощадите, умоляю! Не надо стрелять!..

Упав, как от него и требовали – лицом вниз и сложив руки на затылке, – он замер, стараясь не производить резких движений – довольно рослый мужик в годах, но напуганный до полусмерти.

Брат Николас уперся коленом ему между лопаток и, оттянув голову пленника за волосы, приставил нож к его горлу. Бернард, присев перед ними на корточки, нарочито миролюбиво спросил задержанного:

– Сколько вас тут? Советую отвечать не мешкая.

– Пять... Пятеро было! Тьерри, Морис и Кэтрин побежали... туда! – трясущийся указательный палец отступника вытянулся в сторону растворенного окна, выходящего на плоскую террасу, которая помимо этого служила также крышей для помещений среднего яруса западного монастырского крыла.

Мясник обернулся к нам:

– Брат Эрик, займитесь! Вольф, помоги им!

Перешагнув подоконник, мы огляделись. Три стороны террасы обрывались вниз отвесными стенами, плавно переходящими в скальные обрывы, что, в свою очередь, нависали над поселком рыбаков. Справа слышались шум и возня: трое молодых людей – два парня и одна девушка – пытались по обломкам снесенной «мириад» крыши взобраться на разрушенный чердак. Оттуда они, вероятно, планировали перескочить в окно церкви, подходящее почти вплотную к дальнему чердачному карнизу. Девушка, уже находившаяся на чердаке, протягивала руку первому парню, стараясь подтянуть его к себе наверх. Второй ее товарищ, держа наготове автомат, их прикрывал.

– Эй ты, бросай оружие! – крикнул ему Михаил. – Бросай, кому говорю!..

Очередь вспорола штукатурку над головами, осыпав нас едкой шершавой крошкой. Гюнтер ответил стрелявшему зарядом картечи, сбившим того с ног будто резиновый мяч плюшевого медведя. Оброненный убитым автомат забряцал к самому краю террасы.

– Беги, Кэтрин! Беги, спасайся!.. – Карабкавшийся по обломкам молодой отступник выпустил руку девушки, отчего та, не ожидавшая подобного, плюхнулась задом на перекрытия чердака.

– Тьерри, не надо, слышишь? – пронзительно закричала отступница вслед кинувшемуся к автомату другу.

Громила Вольф, несмотря на свои верные сто восемьдесят с лишним килограммов, гигантскими скачками догнал желавшего заполучить оружие, затем ухватил его поперек туловища и придавил собственным весом.

– Беги, Кэтрин! Беги! – продолжал напутствовать девушку прижатый Циклопом Тьерри и умолк, заработав от великана сокрушительную оплеуху.

Оставшаяся в полном одиночестве Кэтрин недолго думая развернулась и помчалась через лишенный кровли чердак, грациозно перепрыгивая уцелевшие кое-где стропила.

– Гюнтер, помоги! – Я сделал знак германцу, чтобы он подбросил и меня туда же. Упершись широченной спиной в стену, старожил Одиннадцатого сцепил пальцы возле паха, а затем, поймав мой ботинок, подтолкнул меня наверх с немыслимой для обычного человека легкостью.

Оглянувшись и заметив бегущего следом меня, Кэтрин припустила еще быстрее, обнаружив отличную для хрупкой девушки физическую форму. Но я все равно настигал беглянку – рывки на короткие дистанции всегда давались мне проще, чем выматывающие марафонские забеги. Вот уже совсем рукой подать до развевающейся гривы огненно-рыжих волос и ритмично двигающихся (как можно такое не заметить!), обтянутых узкими кожаными брюками, крепких ягодиц молодой отступницы.

– Стой, мерзавка! Стой, кому говорю! Стой, там же обрыв! – постарался я воззвать к ее рассудку, правда, без особой на то надежды.

– Отвали, козел! – Не оборачиваясь, Кэтрин приравняла мою гордую испаноскандинавскую натуру к парнокопытному.

До открытого церковного окна было всего ничего, но с чердаком их разделяла четырехметровая по ширине и весьма глубокая пропасть, оканчивающаяся булыжниками внутреннего двора Ла-Марвея. Я вскинул гансовский «хеклер-кох» и буквально рявкнул ей в спину:

– Стой, стрелять буду, идиотка!

А затем, направив ствол в небо, дал короткую очередь.

И это не подействовало. Девушка же, совершив три размашистых скачка, оттолкнулась от карниза и сиганула к заветному окну, взмыв над бездной словно элегантная ласточка.

У меня перехватило дыхание – еще секунда, и пронзительный визг унесется вниз, где и завершится глухим ударом тела о мостовую. Резко сбавив темп, я затормозил у края чердака и при этом сам едва не перекувыркнулся через карниз. Нет, ну не кончать же мне вслед за Кэтрин жизнь самоубийством, в самом деле!

Однако мрачные предчувствия не оправдались. Рыжая действительно совершила невозможное: она висела, вцепившись мертвой хваткой в подоконник, и извивалась всем телом в стремлении подтянуться.

Я наклонился вперед и, упершись руками в колени, шумно вдыхал-выдыхал воздух натруженными незапланированной пробежкой легкими.

– Что, козел, обломилось? – Кряхтя от натуги и елозя по каменной стене носками ботинок, Кэтрин постепенно втягивала свой весомый, но в то же время компактный бюст внутрь. – Такой же слабак, как и все ваше мерзкое отродье!

Даже назови она меня не просто козлом, а горным козлом, навряд ли бы я воспроизвел подобный акробатический пируэт, а потому оставалось лишь прикусить губу и угрожать ей отсюда пистолетом-пулеметом.

– Ну, стреляй! Чего телишься как старая корова! – Кэтрин уже сидела на подоконнике и трясла уставшие кисти рук. Ее светло-серые глаза, поразительно контрастирующие и в то же время чудесно гармонирующие с пламенем огненных локонов, смотрели прямо в мои вызывающе-презрительно.

Я никогда не стрелял в женщин и начинать со столь великолепного создания не собирался, будь оно проклято Пророком хоть десятикратно.

– Ну и что ты, милочка, выиграла? – прокричал я ей, опуская ствол «хеклер-коха». – Долбанутая, наши люди уже повсюду, а с минуты на минуту будут и в церкви!

– Я же сказала: слабак! Сла-бак! Ни-что-жест-во! – Пропустив мои аргументы мимо своих ушек, Кэтрин залилась уничтожающе-звонким, но каким-то натянутым смехом.

Вообще-то я человек спокойный – как-никак командир отряда, – но эта рыжая бестия вывела-таки меня из себя. Закипев в бессильной злобе, я пнул в сердцах по карнизу, а потом, заметив сбоку от себя обвалившийся лист деревянной обрешетки, разрядил в него остаток обоймы.

Кэтрин засмеялась еще звонче, после чего, эффектно перекинув стройную ножку через подоконник вовнутрь, выставила перед собой кулак с разогнутым средним пальцем – древнейший оскорбительный жест.

– Пока, слизняк! – закончила она мое моральное уничтожение. – Надеюсь, больше никогда не увижу твою отвратительную рожу!

И полутьма церкви скрыла ее от меня.

Я все еще продолжал выпускать пар, пиная по чердаку куски черепицы (моя горячая испанская половина иногда давала себя знать), когда сзади неспешной рысью подбежал Михаил, ставший невольным свидетелем столь яркого финала опозоривания в моем лице всего Братства Охотников.

– Я все видел – ты намеренно дал ей уйти! – Уж кто-кто, но он-то точно был доволен представлением. – О, только не говори, что рука твоя дрогнула и ты промахнулся!

– Слушай мой приказ: заткнись, пожалуйста! – малость охладил я его и, развернувшись на каблуках, зашагал обратно к террасе. Михаил, уступая мне дорогу, проворно отскочил в сторону, а затем, затрусив следом, тут же нарушил распоряжение командира.

– Мне кажется, испаноскандинав, я только что нащупал твое слабое звено! – умозаключил он с уверенностью дьякона-медика при диагностике открытого перелома. – Когда-нибудь стерва вроде этой вскружит тебе башку и ты натворишь массу глупостей. Можешь поверить моему опыту...

Стрельба в монастыре тем временем сходила на нет и вскоре утихла совсем.

Я, Михаил, Гюнтер и Циклоп со связанным Тьерри возвратились в галерею. Шмякнув захваченного об пол, гигант тем самым заставил его очнуться.

– А!.. Что?.. Где я?.. – Взгляд Тьерри испуганно забегал и замер на Мяснике. – Вы кто? О, Господи! О, нет! Только не это! Кэтрин! Ты здесь?

– Теперь поздно взывать к Господу, грешная твоя душа, – Бернард назидательно постучал ему по темечку рукояткой «беретты», после чего обратился к нам. – А что с остальными?

– Один мертв, а девка ушла, – просипел брат Вольф и выпучил свой единственный глаз на меня – непосредственного виновника этой оплошности.

– Как ушла? Куда можно уйти с крыши? – Главнокомандующий с недовольным видом проследил за взглядом Циклопа. – Брат Эрик, поясните!

– Моя вина, брат Бернард, – ответил я, хотя виноватым себя не ощущал, скорее всего – злым и униженным. – Сиганула в окно церкви с чердака. К сожалению, я опоздал.

Странно, но Бернард не только не рассердился, но и наоборот – громко загоготал:

– Куда сиганула? В церковь? Ну не дура ли? Что ж, пускай! Церковь уже окружают! Вы пока не в курсе, а вот этот приятель, – он указал на взятого первым отступника, – пожелал оказать нам содействие и тем самым миновать Очищение. Ну-ка, Жан-Жак, повтори!

Жан-Жак судорожно сглотнул и забубнил:

– Все так, как я и сказал! Истинная правда! Иуда и его ближайшее окружение забаррикадировались в церкви. А детей своих он спрятал среди воспитанников приюта. Как только вы начали атаку, их всех спустили в подвал...

Тьерри начал гневно брыкаться, пытаясь добраться до своего чересчур разоткровенничавшегося соратника:

– Предатель! Скотина! Дай только срок, я тебя...

– Потише, молодой человек, – Бернард склонился над бьющимся как рыба на льду парнем. – И вы бы мне все рассказали, уж поверьте на слово. Нас, кажется, еще не представили? Да, верно... Вы, я знаю благодаря Жан-Жаку, – Тьерри! Очень приятно. А я – Бернард. Бернард Уильямс. Слыхали о таком? Как нет? Не может того быть! Ваши товарищи еще кличут меня Мясником...

Сложилось впечатление, что Тьерри узрел самого Дьявола. Прекратив бесплодные телодвижения, он как-то сразу обмяк и ни с того ни с сего громко захлюпал носом и заскулил.

– Вот видите! – Мясник по-отечески погладил его по голове. – А говорили – не знаете! Короче: на правах вашего нового друга советую вам тоже принять предложение о сотрудничестве. Я вас уверяю: петля куда как приятнее горящего бензина... Ну что, согласны?

Тьерри заскулил громче, однако ни «да» ни «нет» не произнес.

Рация Мясника, лежавшая рядом с ним на полу, издала требовательный писк.

– После договорим, хорошо? – учтиво закончил Бернард беседу с пленником и, подняв рацию, щелкнул тумблером. – Брат Бернард на связи!

– Это брат Карлос. Зачистка Ла-Марвея практически завершена! – Матадор докладывал бодро и уверенно, успев, надо думать, поквитаться за своих погибших братьев сполна. – Все пятерки собираются по периметру церкви, как вы и приказали, за исключением той, что прочесывает подвал. Как поняли, прием?

– Вас понял, брат Карлос. Тоже выдвигаемся к вам...

И наша шестерка поплелась обратно вниз: Вольф и Гюнтер волокли связанных отступников; Бернард и Николас шли впереди; я и Михаил прикрывали тыл...

Окруженный огромными монастырскими строениями, c церковью посередине, внутренний двор Ла-Марвея напоминал колоссальный колодец. Солнечный свет проникал сюда лишь в полдень, и отовсюду несло подвальной затхлостью. Не слишком приятные воспоминания о детстве должны были оставаться в памяти местных воспитанников.

Сбоку, у стены, лежали лицами вниз семеро взятых живыми иудиных сподвижников. Убежден: их могло быть гораздо больше, если бы братья не были так озлоблены затяжной и кровавой атакой на дамбе. Да и те, кто вдыхал сейчас пыль неубранной мостовой, наверняка сдались добровольно – лично в моих представлениях не укладывался Карлос Гонсалес, потерявший четверых своих бойцов и после этого милосердно дарующий жизнь сопротивляющемуся врагу.

У нас тоже не обошлось без потерь: по двое раненых из Первого и Пятого отрядов, все разной степени тяжести, но не смертельно, что здорово утешало.

Суровые великаны-конвоиры приобщили Жан-Жака и Тьерри к их единомышленникам, неаккуратно бросив арестованных на землю.

Держа карабин на плече, Карлос приблизился ко мне и Бернарду:

– Чем вы раскололи этих ублюдков, брат Бернард? Я пристрелил двоих, но не выдавил из остальных ни слова о Проклятом...

Мясник, одарив сарагосца снисходительным взглядом, ответил:

– Своей репутацией, брат Карлос. Исключительно своей репутацией... Итак, что мы имеем?

– Церковь заперта изнутри. Задний вход чем-то завален. Единственно возможное место проникновения, – Матадор ткнул стволом карабина в сторону полусгнивших, но еще довольно прочных церковных ворот, – здесь. Прикажете тоже разнести их гранатами?

– А вот этого, командир, как раз делать не надо! – предостерегающе напомнил ему Бернард. – Не забывайте, что вся начинка сего пирожка нужна нашему Пророку свежая и непокусанная, – а затем, пройдя мимо Карлоса, он повернулся к церкви и закричал: – Жан-Пьер де Люка, я знаю, ты меня слышишь! Предлагаю тебе и твоим прихлебателям сдаться Слугам Господа и тем самым спасти свои души! Времени на раздумье не дам; у тебя и так было на это целое утро!

Из открытого настежь окна одной из церковных башенок до нас донесся приглушенный высотой голос:

– Я узнал вас, Бернард Уильямс! Вам ли приписывать себя к Божьим Слугам, кровавый Мясник! На вашей совести сотни трупов!..

Главнокомандующий обернулся к нам, явно гордясь своей мрачной известностью, а потом, задрав голову кверху, ответил:

– Да будет тебе известно, что этим меня не зацепишь! На совести ангелов-истребителей жизней куда больше, но в их принадлежности к Господнему Воинству никто не сомневается! А проклятый Пророком здесь, между прочим, только один и он сидит где-то надо мной да еще теологические дискуссии пытается вести! Не уходи от темы, Жан-Пьер, и слушай: я пришел помочь тебе вернуться к Свету...

– Помочь?!! – взорвалось негодованием окно. – Нет, Бернард, нам ваша помощь не потребуется! А теперь слушайте вы: как только хоть одна ваша нога переступит порог церкви, и я, и мои дети, и все – слышишь: все! – сожжем себя и эту церковь дотла керосином! Мне и детям терять отныне нечего!

Карлос весь этот период переговоров держал рацию возле уха и раз за разом кивал в подтверждение получаемой информации.

– Вас понял. Ведите всех сюда, – распорядился испанец, после чего, отдав передатчик Марчелло, подошел к Мяснику и принялся что-то негромко ему докладывать. Бернард разулыбался – видимо, новости оказались для него весьма своевременными, – а затем, цинично расхохотавшись так, чтобы его услыхали в церкви, вернулся к переговорам:

– Жан-Пьер, Жан-Пьер! Ну кого ты хотел перехитрить, а? Думаешь, я поверю в то, что ты способен убить собственных детей? Думаешь, что я решу, будто бы они сгорели вместе с тобой и никогда их не найду? Наивный, да я ведь знаю о тебе гораздо больше, чем ты и предполагаешь! Не тебя ли днями и ночами видели у постели больной дочери в Медицинской Академии, когда она подхватила какую-то неизвестную заразу? Не ты ли самолично, игнорируя даже государственные дела, возил на кресле-каталке в школу своего старшего сына Поля, когда он сломал себе ногу? Ты слишком любишь их, Жан-Пьер! Безусловно, в этом твоя сила, но, к сожалению, и твоя слабость! Я ведь старый битый пес, и когда мне лгут, чую прекрасно! Твои дети не с тобой, ты их спрятал! Однако не так хорошо, как думаешь! Ты проиграл, Жан-Пьер, и сейчас в этом убедишься! Кстати, а вот и наши маленькие друзья!

Во двор тем временем входила весьма своеобразная процессия. Пятеро бойцов Гонсалеса окружили и вели большую пеструю группу: примерно около сотни детей и подростков в возрасте от пяти до тринадцати-четырнадцати лет, сопровождаемые напуганными женщинами-воспитателями, а также несколькими хозработниками и бледным, как газетная бумага, пожилым наставником приюта. Головорезы Матадора, надо отдать им должное, проявили по отношению к детям достаточную тактичность, не орали на них и не понукали, несмотря на ту жажду убийств, что бурлила внутри каждого из братьев. Дети тоже вели себя очень смирно; лишь кое-где слышались звуки тихого плача, да и то не от угроз или какой-либо жестокости, а скорее всего от обилия незнакомых сердитых людей. Гонсалес, встретив группу, распахнул перед ними двери занимавшей весь первый этаж западного крыла кладовой и загнал заложников туда, во избежание непредсказуемых эксцессов подперев на всякий случай выход доской.

Из башенки раздался захлебывающийся от бессильной ярости вопль:

– Мясник, тварь!!! Если ты тронешь хоть кончик волоса кого-либо из них, то я клянусь...

– То что ты сделаешь? – Бернард откровенно наслаждался процессом сламливания Иудиного духа. – Плюнешь на меня со своей колокольни? Успокойся, папаша, я Охотник, а не Ирод, и убиваю только отступников, а не тех, кто в связи с возрастом и о Боге-то понятия грамотного не имеет! Однако это не значит, что я не воспользуюсь твоими чадушками для выманивания тебя из твоей норы! Каким образом – это уже второй вопрос! Фантазия у меня богатая! Правда, есть одна проблема – мы не знаем, которые из этих детей твои! Но Господь на нашей стороне и сегодня он одарил нас теми, кто готов помочь!

Бернард кивнул Вольфу на Тьерри, и тот выволок сучившего ногами отступника на центр двора так, чтобы его можно было наблюдать и из церковной башенки. Положив ладонь на плечо поставленного на колени парня, главнокомандующий продолжал:

– Ты слышишь, Жан-Пьер? Кое-кто из твоих людей с радостью готов вернуться на путь Покаяния! Вот, к примеру, юный Тьерри! Двадцать минут назад я имел с ним беседу, и ты знаешь – всего лишь силой слова вселил в него желание очиститься от всей той скверны, что ты туда занес! Так ведь, Тьерри? Ведь мы же правильно поняли друг друга в галерее? А надо нам от тебя всего ничего – ты должен указать Посланцам Пророка трех отроков Проклятого Иуды. И будь уверен: Господь сразу же простит тебя...

– Не делай этого, Тьерри! – раздался из церкви уже знакомый мне голос рыжеволосой Кэтрин. – Не верь убийцам и не надейся на легкую смерть – они все равно сожгут тебя! Ты всегда был замечательным человеком и хорошим товарищем, так умри же достойно, не пачкайся в инквизиторском дерьме!

– Это еще кто? – оторопел Бернард. – А-а-а, понял! Я имею честь услыхать ту самую ведьму, что упорхнула от моих людей по воздуху! До вас, мисс, очередь еще дойдет, а теперь я бы попросил не отвлекать от покаяния вернувшегося в лоно Веры ее блудного сына! Ну так я весь внимание: твое слово, Тьерри?

Тьерри заколотила крупная дрожь, и он, зажмурившись, с трудом выдавил из себя:

– Да будь ты проклят...

Похоже, Мясник подобного никак не ожидал:

– Извини, Тьерри, я, по-моему, тебя не расслышал. Ну-ка повтори!

– Будь ты проклят!!! – гаркнул теперь Тьерри что было мочи. – Будьте прокляты вы все: пророки, иуды, мясники!!! Все!!! Осточертело! Как мне все это осточертело!

Истеричный всплеск отступника перерос в безнадежные всхлипывания. Бернард хмыкнул, убрал руку с его плеча, горестно вздохнул и, приставив ствол «беретты» к трясущемуся затылку парня, вымолвил:

– Как знаешь. Однако не пристало Господу унижаться и просить о покаянии дважды...

Эхо выстрела заметалось по колодцу монастырского двора. Тьерри, дернув головой, упал лицом вперед и забился в предсмертных конвульсиях. Черная кровь потекла у него из развороченного пулей лба. Двое бойцов Первого, повинуясь немой команде главнокомандующего, тут же отволокли тело в дальний угол двора.

Мясник отер платком выступивший на шее пот.

– А ты страшный человек, Жан-Пьер! – осуждающе прокричал он. – Сколько же ереси вложил ты в эти молодые души; сколько же терпения потребуется для того, чтобы ее оттуда выскоблить! Веришь – нет, но мне было жаль беднягу Тьерри! Ну чего молчишь? – Он прислушался к безмолвствующей церкви. – Думаешь? Думай! Ну а мы пока спросим другого. Где-то здесь был мой давний знакомый Жан-Жак...

Циклоп ухватил за шиворот «давнего знакомого» и заботливо помог тому приблизиться к Мяснику. Особо не церемонясь, Бернард уронил Жан-Жака коленями прямо в разлившуюся на мостовой лужу крови и участливо поинтересовался у него:

– А ты, грешник, готов искупить вину перед вскормившей тебя Святой Европой и Верой в единого нашего Создателя?

– Готов, брат Бернард! Видит Бог, готов как никто другой! – ни секунды не раздумывая, залепетал Жан-Жак.

– Во-первых, я тебе не брат, запомни это! – и как бы в подтверждение своих слов Бернард брезгливо от него отстранился. – Однако я рад, что ты такой сговорчивый. Ты знаешь, что от тебя требуется?

– Да, брат... ой, извините, мистер Бернард! Я приведу вам его детей, мистер Бернард! Всех до одного приведу! Видит Бог, я готов к покаянию...

– Брат Вольф! – обратился Мясник к заместителю. – Помогите этому, бесспорно, разумному человеку оправдать себя в глазах Всевышнего!

– Что ты делаешь, Жан-Жак? – Словно воплощение самой совести по двору вновь разлетелся звонкий голос Кэтрин. – Не ты ли клялся на днях, что готов умереть за своего кумира? Не ты ли уверял Жан-Пьера, что грудью встанешь на защиту его детей? Подонок, а он ведь так тебе верил!

– Заткнись, ведьма! – нервно взвизгнул влекомый Циклопом по направлению к заложникам Жан-Жак. – Это ты и Иуда ввергли меня во грех отступничества! Вы завлекли в ваши мерзкие сети мою душу! Но теперь-то я прозрел! Воистину прозрел! Идемте, мистер Вольф, я покажу, какие из тех детей дети Проклятого!..

И они скрылись в воротах кладовой.

– Эй, Жан-Пьер! – Бернард потер затекшую от постоянного задирания головы вверх шею. – Слушай сюда, Жан-Пьер! Я предлагаю только один раз, учти! У вас три пути. Первый: продолжаете упорствовать и тянете драгоценное время. В этом случае я казню всех ваших людей и твоих детей. Казню медленно и жестоко. Второй: сжигаете себя. Тогда я делаю то же самое и плюс ко всему по прибытии в Ватикан брошу твоих детей в подвалы Главного магистрата. Ты отлично понимаешь, что это такое: колдуны, сатанисты, больные сектанты... И, наконец, третий: ты и твое окружение сдаются на суд ордена Инквизиции. А вот тогда – я могу дать тебе Слово Командира! – дети твои попадут в самый привилегированный приют, откуда их со временем, возможно, даже усыновят лучшие семьи Святой Европы... Так что ты выбираешь?

Молчание со стороны Иуды продлилась долго. И вот наконец, как мне показалось, смертельно уставший Проклятый спросил:

– Почему я должен верить вашему слову?

– А потому, что в свое время я, – Бернард выразительно ткнул себя большим пальцем в грудь, – дал такое же Слово Командира Пророку, что возьму тебя живым!

Вновь воцарилось тягостное молчание. В этой тишине скрипнули ворота кладовой, и оттуда неуверенными шажками вышли два мальчика и одна девочка. Старшему сыну Жан-Пьера было лет двенадцать. За его тонкую мальчишескую руку держался младший – карапуз лет пяти-шести. Девочка – очевидно, средний ребенок в семье де Люка – семенила за спинами мальчишек. Она испуганно косилась на идущего рядом Вольфа, по всей видимости представлявшегося ей каким-то сказочным, но отнюдь не положительным персонажем. Встав посреди двора, они тесно прижались друг к другу и принялись обеспокоенно озираться. На счастье детей, те даже и не подозревали, что вступили ботиночками в наполовину вытертое коленями Жан-Жака кровавое пятно, оставшееся на камнях после казни Тьерри. Младший засунул в рот палец и готов был вот-вот разреветься.

Весьма своеобразно раскаявшийся Жан-Жак, стараясь не глядеть в глаза своих бывших единомышленников, понуро проследовал к стене и сел, прислонившись лопатками к холодным камням. Лицо его не выражало ничего, кроме тупой отрешенности.

Неспешно обойдя стайку нахохлившихся ребятишек, Бернард, прямо как заправский родитель, вынул пальчик малыша из его слюнявых губ, потрепал кучерявую головку девочки и похлопал по плечу старшего, а сам при этом не сводил пристального взора с продолжавшей отмалчиваться церкви. Хитрый старый пес знал, что уже победил, а теперь давал и противнику свыкнуться с неизбежным.

Иуда нарушил напряженное молчание спустя пять минут:

– Бернард Уильямс, вы меня слышите?

– Спросил бы лучше: «Вы еще здесь?» – пробормотал себе под нос Михаил, но тут же осекся, поняв по моей пасмурной физиономии, что ситуация никоим образом не располагала к шуткам.

– Само собой, Жан-Пьер, само собой! – встрепенулся Мясник. – Знаешь, а у тебя замечательные дети! Надеюсь, что ты принял правильное решение, ведь так?

– Не стреляйте! Мы выходим... – наверное, Проклятый совсем упал духом, поскольку его последние слова едва-едва донеслись до нас.

Активность вновь захлестнула Мясника:

– Брат Карлос! Брат Эрик! Организуйте конвой по обе стороны двора! Наручники готовы? Следите, чтобы пленные не выкинули какой-нибудь фокус!..

Матадор и я построили оставшихся в строю братьев по обе стороны мостовой у церкви. Все хорошо осознавали ответственность момента, а потому были предельно сосредоточены.

Загремел отпираемый засов. Створки церковных ворот распахнулись, и злейший внутренний враг Святой Европы, заклейменный проклятьем предатель и богохульник предстал пред нами во всем своем великолепии, а точнее в том, что от него осталось. А осталось немного.

Силы окончательно покинули его. Жан-Пьер еле перебирал ногами, ведомый под руки Кэтрин и одним из своих приближенных. Одетый в засаленную куртку и грубые рыбацкие штаны, этот тщедушный сорокалетний человечек с недельной щетиной на лице никак не вязался с образом подручного Сатаны, каким преподносили его все святоевропейские газеты.

Однако не это первым бросилось мне в глаза. Сначала я увидел крест. Да-да, тот самый выжженный на лбу четырехпалый шрам в форме креста, бывший отличительным знаком пророческо-апостольского высшего круга и наносимый не иначе как самой божественной дланью. Он коряво краснел на положенном ему месте, как и в бытность Иуды еще Апостолом Святого Писания. Это казалось очень странным и нелогичным – ведь, если вдуматься, Бог просто обязан был каким-то образом снять дарованную им же самим за исключительные заслуги в деле укрепления Веры печать. Но не снял, вновь оправдавшись неисповедимостью своих путей.

За Иудой и его проводниками плелся еще один сподвижник Проклятого. Бернард, дождавшись, пока все они покинут церковь, вышел навстречу и останавливающе вытянул вперед ладонь:

– Стойте! Вы, двое – отойдите от него!

Девушка со вторым помощником переглянулись и нехотя повиновались. Жан-Пьер покачнулся, но устоял.

Мясник вальяжной походкой победителя приблизился к Проклятому.

– А ты изменился, – главнокомандующий смерил Иуду взглядом с ног до головы. – Однако же мантия Апостола была тебе более к лицу... Предатель!

Внезапно лицо Мясника перекосила ярость, и он без предупреждения коротким боковым ударом заехал Иуде под левый глаз. Тот упал на одно колено, но тут же через силу поднялся, держась за ушибленное место, а затем, расправив костлявые плечи, принял горделивую стойку, дабы неизвестно кому доказать неизвестно что. Все это показалось мне глуповатым, однако со стороны такое новозаветное «подставление второй щеки» выглядело довольно эффектно.

– Это тебе за всех погибших и раненых братьев, сволочь! – гневно прошипел Бернард и потер костяшки, но повторно бить явно намеренно искушающего его Иуду не стал. – Взять их!

– Папа! Папа! – сразу заголосили дети нестройной капеллой. – Пустите нас! Не трогайте папу!..

Бойцы Гонсалеса удержали маленьких заложников, помешав им прийти на выручку отцу – тому уже заламывали руки и надевали стальные браслеты. Та же участь постигла и остальных сдавшихся, для которых не делалось исключений ни по возрасту, ни по половой принадлежности. Когда мимо меня Гюнтер волочил скованную наручниками Кэтрин, наши с ней глаза встретились. Наверное, весь мой вид выражал лишь одно: «И что я вам, красавица писаная, намедни говорил?», потому как она наградила меня таким убийственным взглядом из-под упавших на ее лицо огненных локонов, что я моментально почувствовал себя мерзким раздавленным тараканом.

Напоследок Мясник открыл кладовую, подозвал онемевшего от ужаса всего происходящего настоятеля монастыря-приюта и популярно разъяснил ему его дальнейшую судьбу:

– Я просто обязан забрать с собой и вас тоже, однако этого не сделаю – скажите спасибо вашим подопечным. Но Корпус с вами не прощается. Скоро к вам прибудут представители Ордена и Апостол Святого Писания. Разбор ситуации намечается придирчивый, так что советую вам подготовиться основательно. А пока поступаете под охрану авраншских Добровольцев Креста. Короче, в двух словах: возвращайтесь к прежней жизни, и не дай вам Бог в дальнейшем допустить что-либо подобное. Вы меня поняли?

Невнятное бормотание настоятеля он счел за утвердительный ответ...