Глава 9

Не случайно, что Эрнест откликнулся точно так же, как и на первую поездку на фестиваль Сан-Фермин в Памплону в 1923 году. Всю неделю город бурлил как в лихорадке – и это совпадало с его настроением: каждое утро бег с быками и коррида после полудня, рьяу-рьяу, барабанный бой и звуки дудки, ежедневные парады и процессии, атмосфера накаленной сексуальности, подпитываемая выпивкой и танцами на улицах, и посреди всей этой суеты – страстный танец со смертью, исполняемый матадором в облегающем костюме. Алкоголь не ограничивался традиционным бокалом или долгими обедами и ужинами, пили почти круглосуточно, из традиционных бурдюков или кожаных мехов для вина, дешевое красное вино, доступное в любой момент.

Эрнест сразу же влюбился в испанцев и в корриду, и эта любовь заставляла его возвращаться в Памплону и другие испанские города год за годом. Однако на фиесту Сан-Фермин он откликнулся с энтузиазмом, замечательным даже для человека с, казалось бы, безграничной энергией, каким Эрнест был в 1920-е годы. Участники празднества – поскольку люди не просто смотрели, а были частью фестиваля – бодрствовали сутки напролет, даже во время традиционной сиесты.

Фиеста выкристаллизовала суть того, как Эрнест жил и будет жить в двадцать и тридцать лет. Он был по своей природе мужественным и жизнерадостным молодым человеком, и временами его энергичность становилась чрезвычайной. В эти годы Эрнест демонстрировал определенные признаки того, что в ретроспективе кажется маниакальным поведением, классические симптомы которого включают повышенную энергию, идеи величия, скачку идей, раздражительность и склонность к саморазрушению. При этом приступы депрессии, когда ему трудно было писать, и иногда он даже говорил о самоубийстве, были относительно мягкими и случались через большие промежутки времени. Доминировала именно мания: Эрнесту, казалось, почти не нужно было спать, он постоянно был активен: ходил в походы, ездил на велосипеде, боксировал, играл в теннис и катался на лыжах – не считая охоты и рыбалки. Он осознал свой талант и убедил в нем других людей, еще даже до того, как написал что-то значительное, как в начале 1920-х годов. Мы могли бы назвать это идеей величия, однако в случае Эрнеста величие было не столько симптомом, сколько особенностью его личности. И все же такие симптомы маниакального синдрома, как раздражительность или вспыльчивость, присутствовали в эти периоды его жизни. Хемингуэй страдал раздражительностью на грани агрессивности и сочинял сердитые письма, в которых громил своих знакомых, в том числе Скофилда Тайера, Льюиса Галантье, Джорджа Селдеса и Марианну Мур. Выпады были живописными и отвратительными – свидетельством чему служит замечание о «сфинктерной мышце» Джорджа Селдеса в письме Паунду. По сути, нападки представляли собой идею величия наоборот: его талант, характер и поступки были настолько грандиозными, что все окружающие казались ничтожными или жалкими.

Однако чистая творческая энергия, маниакального происхождения или нет, которую Эрнест обнаруживал в этот период, была удивительной: он написал восемь рассказов за три месяца – и они считаются лучшими в его творчестве: «Кошка под дождем», «Непобежденный», «Дома», «Трехдневная непогода», «Кросс по снегу», «Доктор и его жена», «Что-то кончилось», «Мистер и миссис Эллиот». Подобные творческие порывы были типичны для него. Мы можем обосновать это заявление двумя примерами, относящимися к тому же периоду: свой первый роман, «Вешние воды», пародию на Шервуда Андерсона, он написал чуть больше чем за неделю. А первый «настоящий» роман, «И восходит солнце», всего за шесть недель.

С годами маниакальные эпизоды становились все заметнее, а приступы дурного настроения – все серьезнее, что, вероятно, усугублялось несколькими черепно-мозговыми травмами и употреблением алкоголя. Состояние Эрнеста характеризовалось неспособностью работать, ощущением собственной никчемности, разговорами о самоубийстве. Слабое отражение страшных депрессий и серьезных маниакальных эпизодов, которые будут мучить его в пятьдесят лет, уже проступало в те ранние годы.

* * *

На Рождество 1924 года Эрнест, Хедли и Бамби уехали на два месяца в Австрию кататься на лыжах. Они наслышались об одном превосходном пансионе «Отель Таубе» в Шрунсе, в Форарльберге. Эрнест арендовал там две комнаты за тридцать долларов, то есть очень дешево – особенно при том, что им удалось сдать парижскую квартиру в субаренду. Матильда Браун, молодая женщина, жившая рядом с отелем, ухаживала за Бамби за небольшое жалованье. Эрнест решил отрастить бороду и зарекся стричь волосы. Борода росла черная и широкая, локоны ниспадали на плечи, и жители деревни стали называть Эрнеста Черный Христос. Снега не было до декабря, и погода стояла теплая, но когда снег выпадал, Эрнест ходил вместе с лыжной школой под руководством Вальтера Лента в горы, обычно до «Мадленер-Хауса», где они несколько дней жили в уютных хижинах, которые обогревались на удивление эффективными кирпичными печками с фарфоровой облицовкой. Хэдли часто составляла ему компанию; когда же она оставалась в деревне, то играла с Бамби, каталась на лыжах на более пологих склонах и проводила время с подругами.

Гарольд Леб собирался присоединиться к компании в горах, но в последнюю минуту переменил планы и решил поехать в Нью-Йорк, чтобы увидеть свой роман «Дудаб» в печати. И еще, как надеялся Эрнест, разузнать и о его книге – сборнике, куда входили произведения из «Трех рассказов и десяти стихотворений», выпущенных «Контакт пресс», и «В наше время» издательства «Три маунтинз пресс». Но больше всего Эрнест надеялся на «Бони и Ливрайт», издательство самого Леба. Гораций Ливрайт, которого биограф назвал «подстрекателем», стремился привлечь к себе модернистов; он выпустил в свет, помимо прочих, «Бесплодную землю» Элиота, «Солдатскую награду» Фолкнера и «Мост» Харта Крейна. В Европе появлялось много хорошей литературы, и для контактов с самыми интересными новыми писателями у Ливрайта было два «литературных разведчика» по ту сторону Атлантики: Эзра Паунд и Леон Флейшман. Паунд, позабыв о своем антисемитизме, называл еврея Ливрайта «жемчужиной среди издателей». Ливрайт платил Паунду 500 фунтов ежегодно начиная с 1922 года, чтобы тот сообщал ему о достойных американских писателях. По каким-то причинам Паунд не предпринял никаких попыток привести своего друга, Эрнеста Хемингуэя, к Ливрайту. По крайней мере, официально. Несомненно, Паунд упоминал об Эрнесте и даже убеждал Ливрайта издавать его, но у Эрнеста просто не было достаточного количества рассказов, чтобы рассчитывать на коммерческого издателя до конца 1924 года.

Встреча с другим европейским «разведчиком» Ливрайта, Леоном Флейшманом, другом Леба, прошла неважно. Леб, который посетил квартиру Флейшмана вместе с Эрнестом и Китти Кэннелл, встревожился, когда после встречи Эрнест едко назвал Флейшмана «подлым жидом». Эрнест согласился отдать Флейшману рукопись для отправки издателю. У Дона Стюарта тоже была копия рукописи, которую он сначала показал в издательстве «Джордж Х. Доран и компания», выпустившем в свет юмористическую книгу самого Стюарта о Хэддоксах в Европе. Поговаривали, будто Джорджу Дорану не понравилось то, что в книге слишком много секса, но Эрнест озвучил Лебу настоящую причину: издательство предпочло бы сначала выпустить роман, а не рассказы. Однако Доран еще не сказал «нет», поэтому у Эрнеста оставалась надежда. Стюарт тем временем показал рукопись Г. Л. Менкену в надежде, что Менкен заинтересует «Кнопф» в ее публикации; Менкен вежливо отказался (чем заслужил нелюбовь Эрнеста на всю жизнь). Эрнест решил, что едва ли он получит известия от издателя прежде, чем закончатся праздники, и поэтому его письма из Шрунса описывают только прогулки на лыжах и погоду и не касаются издания книги.

Впрочем, он продолжил рассылать рассказы, надеясь заинтересовать ими широкий круг издателей. Он отправил свой новый рассказ о корриде, «Непобежденный», Джорджу Горацию Лоримеру в «Сатердэй ивнинг пост»; в сопроводительном письме он признавался, что детали несколько технические, но в итоге к концу рассказа все объясняется. Он научился подбирать выражения и писал, как он надеется, что рассказ сделает для корриды то же, что Чарльз Э. Ван Лоун, плодовитый автор «Пост», сделал для профессионального бокса. (Лоример не купил рассказ, и он был опубликован в немецком журнале «Квершнитт», на который Хемингуэй всегда мог рассчитывать). Эрнест отправил рассказ «На Биг-Ривер» еще в один журнал, на который возлагал большие надежды, – «Квартер», принадлежавший бывшему поэту Эрнесту Уолшу и его зрелой подруге, художнице Этель Мурхед, которая финансировала издание. (Рассказ появится в весеннем выпуске журнала в 1925 году.)

После «Трансатлантик ревью» Хемингуэй мог давать дельные советы Уолшу, большей частью в разговорах, которые они вели предыдущей осенью в отеле «Венеция», и частью – в письмах из Шрунса. Эрнест советовал журналу делать все возможное, чтобы платить писателям. Он считал это крайне важным. Еще Эрнест предложил Уолшу и Мурхед присмотреться к нескольким его друзьям-писателям, в том числе Джозефине Хербст и ее мужу Джону Херрманну, Натану Ашу, Бобу Макалмону, Дону Стюарту, Уильяму Карлосу Уильямсу, Льюису Галантье и даже Эдмунду Уилсону. У Уолша был туберкулез (от которого он и скончается в октябре 1926 года), поэтому они с Мурхед проводили зиму в французском городке Камбо рядом с Испанией, где климат был мягче. В скором времени они объявят награду за лучший вклад в первые четыре выпуска «Квартера»; Уолш доверительно сообщил Хемингуэю, что фаворит – он. Когда журнал отдал награду кому-то другому, Уолш получил свою порцию длительного презрения.

Эрнест отправил несколько писем своему старшему другу, Биллу Смиту, с кем они вместе когда-то проводили летние месяцы в заливе Хортон-Бэй. С тех пор много воды утекло. Предыдущей весной давний друг Эрнеста (брат Билла) И. К. Кенли Смит, в чьей квартире Эрнест жил в Чикаго, оказался замешан в довольно грязном скандале. У Кенли, который тогда жил в Палос-Парке, был роман. Его любовница, явно в невменяемом состоянии, приехала к Кенли домой, чтобы убить его вместе с женой, Дудлз. Кенли не было дома, но любовница стала стрелять из пистолета в Дудлз, и каждый раз промахивалась, а затем выстрелила в смотрителя дома Смитов и убила его. Она сбежала в Нью-Йорк и потом в Детройт, где и покончила жизнь самоубийством в гостиничном номере. Эд и Грейс Хемингуэй отправили Эрнесту газетную вырезку с заметкой об этом деле, которая, несомненно, произвела огромное впечатление. Смиты занимали большую часть мыслей Эрнеста, когда к концу 1924 года он получил от Билла Смита письмо. Известий от Билла не было с 1921 года. Незадолго до того, как Эрнест покинул Чикаго, до Кенли дошли кое-какие сплетни, распространяемые Хемингуэем о Дудлз, и к ссоре подключился уже Билл, который счел, что своя рубашка ближе к телу; кроме того, Билл заявил, что ему не нравится Эрнест образца 1922 года. И лишь через два года восторжествовала дружба.

Эрнест был рад получить известия от Билла в 1924 году. Он ответил Биллу длинным письмом от 6 декабря: «Я не чувствовал себя так чертовски хорошо с тех пор, как мы играли с пестиками на Блэк [Ривер]». Эрнест уговаривал Билла приехать к нему в Европу, это было главной темой письма. Попутно он осуждал недавние браки старой банды, намекая на скандал с Кенли и Дудлз Смитами, сообщал новость о том, как Хэдли потеряла его рукописи, и выражал сочувствие по поводу смерти тети Билла. Хемингуэй нарисовал целую картину: Билл приезжает к нему в Париж, где его будет ждать литературная работа, а летом следующего года они отправятся в Испанию, будут ходить на бои быков и ловить форель в реке Ирати. Он убеждал, что Биллу следует приехать еще и потому, что это было бы прекрасно для него с точки зрения телесного комфорта: «Веселые и прохладные ночи и жаркие дни. Никакой мошкары». Он описывал жизнь с Хэдли и Бамби, новых друзей Дос Пассоса и Стюарта, скачки и профессиональные боксерские бои в Париже – все с прицелом на то, чтобы показать Биллу рай, в котором может оказаться и он, если только приедет в Европу. Эрнест немедленно начал искать работу своему другу. Он узнавал у Досси Джонстон, которая тоже тогда была в Шрунсе, не может ли она спросить своего отца, Уильяма Доусона Джонстона, тогдашнего директора Американской библиотеки в Париже, не возьмет ли он на работу секретарем Билла Смита, окончившего колледж по специальности в сельском хозяйстве. Когда это не удалось, он попросил Эрнеста Уолша взять Билла на работу за одну тысячу франков в месяц. Уолш категорически отказался от этого безапелляционного требования, что стало причиной появления дурных чувств между двумя Эрнестами.

Все свои хорошие рассказы он написал о Мичигане – рыбалке и ухаживаниях за местными девушками, сообщал Эрнест Биллу. Это незабываемые воспоминания, продолжал он, и мы только испортим их, если вернемся и попытаемся вновь пережить все, что было. «Но мы можем, – писал взволнованный Эрнест, – приобрести новые и чертовски чудесные впечатления. Как вот здесь, и в Испании, и в Австрии в горах зимой». Он был счастлив, что «наша старая банда вновь соберется». Хотя у Эрнеста были прекрасные друзья (каждого он описывал восторженно), среди них было не так много «настоящих», говорил он, и он очень высоко ценит Билла. Эти первые письма между ним и Биллом были полны надежд – надежд на то, что Эрнест сможет собрать группу мужчин для совместного времяпрепровождения, как было в Мичигане, и прежде всего сможет объединиться с Биллом Смитом.

День ото дня Хемингуэи становились все загорелее и положительно излучали здоровье. Эрнест и Хэдли зашли на лыжах в верховья Альп, когда до них добрались важные новости. Дон Стюарт и Гарольд Леб, каждый по отдельности, отправили Эрнесту телеграммы с сообщением, что Гораций Ливрайт принял его рукопись в «Бони и Ливрайт». Эрнест сразу же написал Гарольду, что сначала не мог ему поверить, когда телеграммы настигли его в хижине «Мадленер-Хаус». Он был так взволнован, что не мог спать. Однако первый абзац письма был посвящен не новостям, а катанию на лыжах на леднике, недавней снежной буре и скорости, которую они развивали, когда поднимались и спускались на лыжах с разных гор. Затем Эрнест сказал Гарольду, как замечательно вышло бы, если б он был с ними. И только после этого он задал Гарольду вопрос о подробностях издания книги: будут ли ее сокращать и сколько денег он получит. Вскользь он интересовался одной деталью, которая представлялась ему очень важной: выйдет ли его книга осенью, как и книга Гарольда?

Когда Эрнест спустился с гор, он обнаружил телеграмму от «Бони и Ливрайт», гласившую, что они хотят опубликовать рассказы и обещают заплатить двести долларов аванс в счет авторских. Эрнест немедленно отправил в ответ телеграмму с согласием. Однако за телеграммой последовало письмо самого Горация Ливрайта, в котором он объяснял, что издательство не сможет напечатать «В Мичигане», подчиняясь законам против непристойности, и что некоторые строки из «Мистера и миссис Эллиот» придется изменить по этой же причине. Эрнест немедленно приступил к рассказу, которым можно было бы заменить «В Мичигане». Так появился «Чемпион», жесткий и сильный рассказ о Нике Адамсе, который путешествует на грузовых поездах и знакомится с бывшим боксером, сошедшим с ума. Эрнест отправил рассказ в «Бони и Ливрайт» и продолжал рассказывать всем о своих новостях. В последние дни в Шрунсе Хемингуэй занялся написанием великодушного посвящения Эзре Паунду для первого выпуска «Квартера», который, как решил Уолш, станет юбилейным для поэта.

Тридцать первого марта Хемингуэй подписал договор, присланный издателем, который также предоставлял Ливрайту право на следующие три книги Эрнеста. К тому времени он, Хэдли и Бамби вернулись в Париж. Много времени он уделял совместной работе с Эрнестом Уолшем и Этель Мурхед над «Квартером». Первым делом, вернувшись в Париж, они с Хэдли решили отпраздновать принятие сборника «В наше время» (с прописной буквы) с человеком, который помог заключить сделку, – Гарольдом Лебом. Позже Гарольд рассказал Эрнесту подробности того, что произошло в «Бони и Ливрайт», и Хемингуэй признался, что чувствует себя замечательно оттого, что рассказы его взяли и «одновременно пнули по яйцам». Как выяснилось, рукопись едва не отвергли. Флейшман переслал ее Ливрайту еще в октябре не прочитав. Исидор Шнайдер, нью-йоркский друг Малкольма Коули, которого Гарольд знал как постоянного сотрудника «Брума», каким-то образом прослышал о странствиях рукописи и рассказал Лебу, что ее читает, для «Бони и Ливрайта», Беа Кауфман, жена драматурга Джорджа Кауфмана. Когда Гарольд связался с ней, она сообщила ему, что упаковала рукопись и готова вернуть ее Флейшману. Леб настоял, чтобы она распечатала рукопись и перечитала. Его вмешательство поддержал телефонный звонок Горацию Ливрайту Шервуда Андерсона, который только что стал автором «Бони и Ливрайт».

Неудивительно, что Хемингуэй никогда не станет рассказывать историю о том, как его рукопись едва не отклонили, и фактически все биографы Хемингуэя не будут обращать внимание на рассказ Леба. Это правда, что Леб предоставил подробности, однако за ним не замечалось придумываний, и он был до боли честен в отношении себя, когда позднее писал о Хемингуэе. Мелкие детали истории, рассказанной Лебом – о роли Исидора Шнайдера и Беа Кауфман в особенности, – опровергают подозрение, будто Леб сам все выдумал. Но не в интересах Хемингуэя было признавать долг перед другом – или тот факт, что его первую книгу чуть было не отклонили, – и ясно, что биографы Эрнеста последовали его примеру. Итак, публикация сборника «В наше время» стала возможной благодаря вмешательству двух человек: Гарольда Леба и Шервуда Андерсона. В следующем году Эрнест ответит на эту доброту двумя весьма жестокими книгами.

* * *

Вместо того чтобы радоваться, Эрнест громил других писателей и критиков. В письме к Биллу Смиту от 14 февраля он жаловался на «педиков», которые легко находят издателей, и уничтожающе говорил об американском писателе Гленуэе Уэскотте, который, по слухам, переключился с женщин на мужчин после того, как один богатый человек профинансировал его поездку в Европу. (Если случай напомнил Эрнесту о предложении Джима Гэмбла обеспечивать его на протяжении целого года в Европе, то этим можно было бы объяснить скабрезный тон письма. Уэскотт, как понимал Хемингуэй, выбрал тот путь, который он отверг.) «Существует гомосексуальная клака, которая сделает парня за ночь». Они организованы, писал Эрнест, «как масоны». Дорога к писательскому успеху лежит «через вход в толстую кишку».

В письме Шервуду Андерсону он формулировал свою позицию по другому литературному направлению, на сей раз – критике. На этом этапе жизни Эрнеста критики почти не обращали на него внимания, не считая рецензии в «Дил» за октябрь 1924-го, еще одной рецензии без авторства (вообще положительной) в «Канзас-Сити стар» и обзора в его собственном «Трансатлантик ревью». Но все это обнадеживало, хотя в рецензии Уилсон и встречалось несколько придирок – но пока его карьера только развивалась, Хемингуэй редко воспринимал даже малейшую критику спокойно.

Таким образом, трудно сказать, почему Эрнест решил написать такое письмо Андерсону. Критики бесполезны, говорил он: «лагерь, следующий за евнухами от литературы. Из них даже шлюх не получится, – продолжал он. – Они все добродетельны и стерильны. И с какими хорошим манерами, высоколобые». Это при том, что Хемингуэй отвечал по поводу критики им последнего романа Андерсона, «Много браков» (1923), хотя он очень положительно отозвался на мемуары Андерсона «История рассказчика» (1924). И тем не менее сложно понять, Эрнест жаловался потому, что считал, так должны поступать профессиональные писатели, или потому, что так он подбадривал себя на случай будущих негативных отзывов. Вне зависимости от причин, замечания кажутся весьма резкими, особенно на том раннем этапе жизни.

Эрнест с острым вниманием относился к тому, как «В наше время» («Бони и Ливрайт» дали заглавие с прописной буквы) встретят в Оак-Парке, особенно если вспомнить, что Эд и Грейс вернули все десять экземпляров «в наше время» Биллу Берду в «Три маунтинз пресс» (в этом издании заглавие давалось со строчной буквы). Но еще до этого Эрнест получил 8 марта письмо от отца, в разгар переговоров с Ливрайтом. Где-то Эд прочитал рассказ «Доктор и его жена», опубликованный в «Трансатлантик ревью» в ноябре 1924 года – единственном издании, где он появился на сей момент. Эд сказал, что увидел рассказ «случайно». Он прокомментировал только ту часть, где речь шла о разговоре доктора с двумя местными рабочими-индейцами насчет распила бревен на его участке, и не обратил внимание на убийственное описание доктора и его жены. Эд сказал, что всегда знал, какая отличная память у его сына, и вспомнил об этом эпизоде, относящемся ко времени, когда Эрнесту было двенадцать лет: «Я видел то старое бревно на пляже, когда читал твой рассказ». Он хочет прочитать и другие рассказы сына, добавил он.

Конечно, письмо доставит Эрнесту много удовольствия и вселит в него чувство гордости. Он больше не стремился добиться одобрения матери, но отец всегда значил и всегда будет значить для него очень много. Эрнест выстроил тщательную защиту рассказа в ответном письме отцу. Его цель, писал он, заключалась в воссоздании самой жизни, во всех ее проявлениях. «Нельзя сделать этого, не описывая плохое и уродливое или красивое». Эд и «мать» должны помнить, что после того, как они наткнулись на рассказ, который сочли предосудительным, они могли прочитать такой рассказ, который им понравился бы. Эрнест не отправил им ни одного экземпляра этой книги потому, что они вернули предыдущее издание в «Три маунтинз», объяснял он. Он не собирался, впрочем, отправлять отцу какие-либо рассказы в этом письме (или любом другом), и 1925 год будет трудным, и в отношениях с семьей потребуется настоящее жонглирование.

Чай, устроенный Китти Кэннелл и Гарольдом Лебом в квартире Китти, чтобы отпраздновать прием Ливрайтом рукописи «В наше время», в ретроспективе станет эпохальным событием. Основные участники рассказывали историю по-разному, но в результате выходило одно и то же. Может быть, версия Китти Кэннелл меньше других заслуживает доверия, потому что Китти питала искреннее отвращение к Эрнесту. Чем-то его стиль вызывал у нее настороженность, как она позже скажет, не очень любезно. Но когда Кэннелл услышала, как Хемингуэй пренебрежительно назвал Флейшмана «жидом», когда Гарольд взял Эрнеста познакомиться с ним, то сразу же перестала доверять ему. По словам Китти, Гарольд был ошеломлен репликой Эрнеста, однако, когда после ухода Эрнеста Китти подняла эту тему, Гарольд поспешил сделать странное замечание: «Если бы Хем считал меня евреем, то не стал бы высказываться передо мной в таком духе». Китти возненавидела антисемитизм Хемингуэя; она убеждалась, что он плохо относился к Гарольду почти с самого начала.

Однако Китти нежно любила Хэдли. Они вместе ходили по антикварным магазинам Парижа, подыскивая доступные серьги, и часто играли в теннис, иногда вчетвером с Гарольдом и Эрнестом. (Китти подарила Хэдли и Эрнесту кота, которого они назвали Мистер Ф. Кис, любовь Эрнеста к кошкам играла в его пользу, с точки зрения Китти.) Кэннелл давно хотела познакомить Хэдли с двумя сестрами из Сент-Луиса, Вирджинией и Полин Пфайффер; каким-то образом их пути на Среднем Западе не пересеклись, несмотря на схожие биографии и общую подругу, сестру Билла Смита Кэти. По иронии судьбы именно Кэти способствовала сближению Эрнеста и Хэдли. Китти попросила сестер Пфайффер прийти к ним на чай.

Китти Кэннелл вспоминает сестер «миниатюрными, с яркими черными глазами и черными волосами, подстриженными на лбу, как у японских кукол». Джинни Пфайффер была у своей старшей сестры в Париже в гостях. Она пыталась разобраться, что же ей хочется сделать со своей жизнью, тогда как Полин работала в парижском «Вог», чем и объяснялось ее модное пальто из бурундука. Потом Эрнест признается, что пальто его восхитило. Обе сестры были красивы и известны своим остроумием. Китти заметила, что Полин, которой тогда было тридцать лет, была более смешливой из них двоих, а Джинни, которой только что исполнилось двадцать три года, была красивее. Ощущение то ли близнецовости, то ли взаимозаменимости побудило Эрнеста сказать, когда сестры ушли, что ему бы хотелось прогуляться с Джинни, одетой в пальто Полин; Хэдли было не смешно. В следующий раз, когда Китти увидела сестер, они были в гостях у Хэдли и Эрнеста на улице Нотр-Дам-де-Шан. Их развлекала одна Хэдли; Эрнеста можно было заметить в соседней комнате, он лежал на кровати и читал, и сестры Пфайффер поразились тому, какой он «грубиян», рассказали они Китти. Им понравилась Хэдли, и они согласились с Китти, что Эрнест, видимо, не дает ей достаточно денег, чтобы она одевалась модно или хотя бы прилично. Обе сестры вскоре станут хорошими друзьями Хэдли, и Полин часто будет видеться с Эрнестом и Хэдли, подружившись с обоими.

В 1924 и 1925 годах Эрнест обзавелся новыми, не менее значительными друзьями. Он был в «Шекспире и Компании», неспешно выбирал книги и разговаривал с Сильвией, когда вошел красивый молодой человек. Сильвия сразу представила Эрнеста Арчибальду – которого все всегда звали Арчи – Маклишу, который был родом из пригорода Чикаго, как и Эрнест, закончил Йель и Гарвардскую школу права. Арчи был на шесть лет старше Эрнеста. Он ушел добровольцем на Первую мировую войну и работал водителем санитарного автомобиля, что, несомненно, смягчило его академические заслуги в глазах Эрнеста. Вскоре Арчи перевели в артиллерию, и он принял участие в боевых действиях во Франции.

Арчи был поэтом. Он оставил бостонскую фирму, где работал юристом (в тот же день, когда стал партнером), и перевез всю свою семью – жену Аду, сына и дочь – в Париж, чтобы писать стихи. Арчи и Эрнест сразу же нашли общий язык, и вскоре он с Хэдли познакомились и с Адой. «Ада была щеголихой», – писал Джон Дос Пассос. Она была необыкновенно талантливым музыкантом, концертирующей певицей. В Париже она выступала и работала над своим голосом. Всякий раз, как четверо молодых людей встречались, воцарялась атмосфера веселья. Арчи несколько раз боксировал с Эрнестом, хотя был на тридцать фунтов легче, поэтому поединки были неравными. Иногда они с Эрнестом катались на велосипедах, затем основательно взялись за шестидневные велосипедные гонки. Эрнест носил полосатые свитеры, которые любили гонщики, и ездил по окрестностям Парижа, по словам Дос Пассоса, так, что «колени были у ушей, а подбородок между рукоятками руля» (Дос Пассосу было очень смешно). По словам биографа Маклиша, Арчи «машинально» гонял наперегонки с Эрнестом той весной; он любил соперничать почти так же, как Эрнест, что в будущем станет причиной напряженных отношений между ними.

Самые важные и бурные дружеские отношения Эрнеста связывали с писателем Ф. Скоттом Фицджеральдом. Они познакомились в баре «Динго» где-то 1 мая 1925 года. Это все, что нам известно определенного об их встрече, дальнейшие детали мы можем черпать лишь в посмертно изданных мемуарах Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой». В силу причин, проистекающих из самой сути его характера, Хемингуэй описал Фицджеральда, чьей репутации потом пришлось восстанавливаться, как невротика и глупца, поверхностного писателя, хронического алкоголика и подхалима. Во-первых, Эрнест сказал, что при их знакомстве присутствовал Дункан Чаплин, коллега Скотта по Принстону, однако Чаплина не было в Европе в 1925 году. В их первую встречу, по рассказу Хемингуэя, Скотт был напуган военным опытом Эрнеста и его серьезным подходом к литературной работе.

Судя по словам Хемингуэя, Фицджеральд был неопытен, а он был уже признанным писателем, хотя на самом деле все было совсем наоборот. Фицджеральд, тоже уроженец Среднего Запада, родился в Сент-Поле, в штате Миннесота, в 1896 году, в семье, принадлежавшей к верхней прослойке среднего класса, со слабохарактерным отцом в ее главе. Скотт начал писать очень рано; в Принстоне он быстро набросал черновик будущего романа «По эту сторону рая» и затем бросил учебу, чтобы вступить в армию, нисколько не сомневаясь в том, что погибнет на войне. Пока войска стояли под Монтгомери, в штате Алабама (его так и не отправили на фронт), Скотт встретил Зельду Сейр, красивую и блестящую дебютантку из Монтгомери, с сильным характером и невероятно обаятельную. Она согласилась выйти замуж за Скотта, но разорвала помолвку, когда, весьма рационально, обратила внимание на то, что у него недостаточно денег должным образом поддерживать ее – решение, которому Скотт с пониманием уступил, хотя оно ему и не понравилось. После того как в 1919 году «Скрибнерс» принял к печати «По эту сторону рая», финансовое будущее Скотта стало казаться не таким уж и мрачным. Они с Зельдой переехали в Нью-Йорк, где и поженились в 1920 году. У них родилась дочь, которую они назвали Фрэнсис Скотт Фицджеральд, или «Скотти». В 1924 году семья переехала в Европу, жила на юге Франции, затем в Риме, а потом поселилась в Париже.

Звезда Скотта, в отличие от Эрнеста, загорелась на литературном небосклоне мгновенно и ярко. Он сразу же захватил доходный рынок рассказов для популярных журналов. Фицджеральд относился к своей литературной карьере как бизнесмен (не очень хороший, поскольку он никогда не был расчетлив) и вел бухгалтерские книги, где подробно записывал крупные суммы, которые он получал от журналов (особенно «Сатердэй ивнинг пост») за популярные и признанные критиками рассказы, такие как «Волосы Вероники» и «Алмаз величиной с отель «Ритц». Журналы платили ему по несколько тысяч долларов за произведение, и два или три рассказа в год обеспечивали ему значительный доход, сверх авторских за каждый проданный экземпляр книги. (К сожалению, он не следил так же внимательно за расходом денег, как за их приходом.) Скотт и Зельда снискали известность (и дурную славу) как олицетворение Века джаза – эпохи юношеской безответственности, ветрености и необузданной эмигрантской жизни в Париже. Первый роман Скотта пользовался необычайным успехом, затем и второй – «Прекрасные и проклятые», изданный в 1922 году, и два сборника рассказов, опубликованные в 1921 и 1922 годах. «Великий Гэтсби» вышел из печати 11 апреля 1925 года. Этот роман в конце концов покроет Фицджеральда неувядаемой славой, однако, когда они с Хемингуэем познакомились – немногим меньше чем через месяц, – он понимал, что роман, с его точки зрения (как и с точки зрения издателя), в коммерческом отношении оказался провальным.

Собратья Фицджеральда по перу немедленно признали «Гэтсби», хотя в действительности роман получит широкое распространение и будет отнесен к классическим только после смерти писателя. После выхода книги Т. С. Элиот написал Фицджеральду, что считает роман «первым шагом, сделанным американской прозой после Генри Джеймса». Гертруда Стайн, осознавшая, что его первая книга «по праву создана для читателя нового поколения», тоже написала Скотту восхищенное письмо, как и Уилла Кэсер и Эдит Уортон. Однако Хемингуэй сделал весьма сомнительный комплимент «Великому Гэтсби» в мемуарах «Праздник, который всегда с тобой»: «Когда я закончил книгу, то понял, что как бы нелепо Скотт ни вел себя и что бы ни делал, я должен помнить, что это болезнь, и помогать ему и быть хорошим другом».

Эрнест сразу почувствовал неприязнь к Зельде – и одновременно признался, что ему приснился «эротический сон» с ней в ночь после знакомства. С самого начала он обвинял ее почти во всех неприятностях своего друга. Он писал, что у Зельды «ястребиные глаза», и назвал одну из глав романа «Праздник, который всегда с тобой», о браке Скотта Фицджеральда, «Ястребы не делятся добычей». Зельда «ревновала» к творчеству Скотта, говорил Эрнест, хотя слово подобрано не совсем верное; скорее, она негодовала на то, сколько времени он тратит на литературную работу. Она и сама развлекалась писательством (хотя намного позже), но при этом она испытывала здравое уважение к таланту Скотта, а также деньгам, которые он с его помощью зарабатывал. Зельда подстрекала Скотта пьянствовать и проводить время на вечеринках, считал Эрнест, и, пожалуй, это верно, однако тогда все это было в духе времени – и в первую очередь это верно по отношению к самому Эрнесту. Хемингуэй признавался, что нисколько не удивлен, когда к концу того десятилетия Зельда начала показывать симптомы шизофрении. Он любил рассказывать историю о том, как Зельда склонилась к нему и доверила свою «большую тайну», спросив его: «Эрнест, вы не думаете, что Эл Джолсон более велик, чем Иисус?» Зельда, которая, скорее всего, подразумевала шутку или прокомментировала культ знаменитостей 1920-х, тоже была невысокого мнения об Эрнесте.

После первой встречи-попойки в «Динго» у Эрнеста и Скотта состоялся хороший писательский разговор в «Клозери де Лила». Во время поездки в Лион за автомобилем Фицджеральда они лучше узнали друг друга. Эта поездка весело описывается в парижских мемуарах Хемингуэя, причем особый акцент делается на ипохондрию Скотта и его недалекость в целом. После этого Скотт и Зельда пригласили Эрнеста и Хэдли на обед в свою квартиру на улице Тильзитт, на Правом берегу, недалеко от Елисейских Полей. Зельда сказала, что сразу невзлюбила Эрнеста, и призналась общему другу, что он показался ей «фальшивым». Эрнесту она высказала прямо: «Не бывает таких мужчин, каким ты хочешь казаться». Биограф Зельды писал, что она сделала замечание Хэдли: «В семье Хемингуэев ты делаешь то, что хочет Эрнест» – в целом верное, и это не могло слишком понравиться Эрнесту.

В то время, когда они встретились, Фицджеральд еще упивался известностью успешного писателя, который только что написал почти идеальный роман. Он наслаждался благополучием и молодостью с красивой и яркой женой. Необыкновенно великодушный человек, Скотт хотел разделить со своим другом литературную удачу и не только вел с Эрнестом длительные разговоры о технике писательства, о том, какие гонорары брать за рассказы (во время обеда на улице Тильзитт он достал свою бухгалтерскую книгу), но и очень сильно желал того, чтобы Эрнест подписал договор с его издательством, «Скрибнерс», и неоднократно просил своего тамошнего редактора, Максвелла Перкинса, связаться с Хемингуэем.

Макса Перкинса не нужно было убеждать. Он только что прозевал договор с Хемингуэем на сборник «В наше время», потому что из-за неправильного почтового адреса первое письмо редактора к Эрнесту не попало. Макс сообщил Хемингуэю, что лишь с большим трудом нашел копию бердовского «в наше время». Несмотря на то что он восхищался сборником, писал Макс Эрнесту, его небольшой объем не позволит книготорговцам заработать на книге, поэтому с точки зрения сбыта сборник представляется для «Скрибнерс» проблемой. Но Перкинс со вниманием отнесся бы к тому, если бы Эрнест мог предложить что-нибудь для публикации, намекая, что от него ждут романа. Хемингуэй так ликовал, что, когда столкнулся с Максом Истмэном на улице, то заставил Истмэна вернуться с ним в квартиру взглянуть на письмо. В ответе Перкинсу Эрнест говорил, что «Бони и Ливрайт» застолбили право на следующую книгу. Он написал, что очень сожалеет о том, что не смог подписать договор со «Скрибнерс». Хемингуэй и Истмэн вышли на улицу, размышляя, каким образом Эрнесту попасть в ряды авторов Макса Перкинса.

Эрнест чувствовал давление, побуждающее его написать роман, не только от Макса Перкинса и «Скрибнерс». Хотя первое письмо Горация Ливрайта Эрнесту не сохранилось, по-видимому, издатель сообщил, что сборники рассказов не продаются, потому что Эрнест на это письмо ответил, что не считает «В наше время» безнадежным (и предсказал, что его книгу будут читать и интеллектуалы, и массовый потребитель). Но поскольку Перкинс допустил подобную предвзятость, Эрнесту пришлось отвечать, и он неубедительно стал разъяснять, что ему «нет никакого дела до романа» и что роман «ужасно искусственная и деланая форма».

В 1924–1925 годы мощный поток рассказов превратился в тонкую струйку; в ноябре 1924-го Эрнест написал «Непобежденного», в марте 1925 года – «Чемпиона». Истина же заключалась в том, что он понятия не имел, что писать дальше, и отчетливо понимал, что от него ждут чего-то более масштабного. Тем временем Эрнест обыгрывал несколько идей для «Квершнитта»; музыкант Джордж Антейл, живший над лавкой «Шекспир и компания», был парижским «разведчиком» журнала. Редактором его был владелец Берлинской галереи Альфред Флехтхайм – один из первых, кто станет публиковать Хемингуэя. И хотя в журнале нередко печатались произведения, которые больше нигде не принимали, он не был простой свалкой низкокачественного чтива. Здесь были опубликованы несколько странных произведений Хемингуэя, в том числе стихотворение в прозе из шести частей, написанное под сильным влиянием Гертруды Стайн, «Душа Испании с Макалмоном и Бердом, издателями», вышедшее в 1924 году. В стихотворении унылым списком перечислялось все, что вызывало антипатию Эрнеста. Список начинался с «Диктаторы – дерьмо» и продолжался упоминанием Менкена, Уолдо Франка, «Брума», дадаизма и Джека Демпси, каждый по отдельности именовался «дерьмом». Кроме этого, в журнале были опубликованы его «Женщины-поэтессы с подстрочными примечаниями», с непристойными высказываниями в адрес Эдны Сент-Винсент Миллей и Эми Лоуэлл, не считая прочих, и с иллюстрацией эскиза одалиски Матисса. «Квершнитт» в Европе был известен как журнал, хорошо плативший писателям.

В апреле 1924 года Эрнест написал Дос Пассосу, что каждый месяц получает «заказ» от немецкого журнала и что ему очень хорошо платят. Он хвастался, что «Квершнитт» – они «все повеселились от этого названия», говорил Дос Пассос, собирался опубликовать книгу «грязных стихов» Эрнеста с иллюстрациями болгарского художника Пасхина, которого Эрнест потом изобразит в главе «В кафе «Купол» с Пасхиным» в «Празднике, который всегда с тобой». Месяц или два Хемингуэй говорил о том, что напишет книгу о корриде, чем заинтересовал Флехтхайма. Видимо, желание это выросло из намерений Флехтхайма опубликовать рассказ Эрнеста о тореадорах, «Непобежденный», с иллюстрациями Пикассо. Хотя из этого ничего не вышло, Флехтхайм («шикарный испанский еврей»), aficionado, выдал Эрнесту аванс за книгу о корриде, третью в серии; двумя другими были книги о лошадях и о боксе. Иллюстрировать издание, среди прочих, должны были Пикассо и Грис, и еще планировалось включить обширную подборку фотографий, Эрнест сразу решил, что они необходимы в любой книге на эту тему. С этим замыслом также ничего не получилось, однако из него проросло зерно позднейшей «Смерти после полудня».

Весной 1925 года Эрнест, помимо собственной карьеры, был страстно увлечен темой корриды. Билл Смит приехал наконец во Францию, и возможно, это был именно тот человек, которого Эрнест больше всего хотел познакомить с испанским спортом. В февральском письме он пространно описывал Биллу корриду и в заключение говорил: «Это не высоконравственное действо, и если мужчина смотрит на бой быков с моральной позиции, этому нет никаких оправданий. Но если мужчина принимает все как есть, Боже, что за дьявольски прекрасное зрелище». Эрнеста переполнял такой энтузиазм, что он даже написал Горацию Ливрайту и пригласил издателя когда-нибудь отправиться с ним и Хэдли в Испанию. Тем временем, говорил он, Роберт Бенчли, Дон Стюарт «и добрая банда» уезжают с Хемингуэями в Памплону на фестиваль Сан-Фермин в июле. Эрнест ничто не любил так, как путешествия и праздничное застолье с компанией мужчин, и Памплона, казалось, обещала все для этого, как и предшествующая рыбалка на девственно красивой реке Ирати. Конечно, Хэдли тоже будет рядом. И леди Дафф Твисден.

Хемингуэй никогда не был влюблен в Дафф – но если и был, то пришел в себя еще до того, как они все оказались в Испании. Это была женщина-спектакль – не тот тип, который привлекал его. По сути, Эрнест был серийным одноженцем, не склонным к романам. Но те, кто создавал легенду о Хемингуэе, склонились к тому, чтобы разбавить маскулинность донжуанством – потому, что это казалось очевидным, а не потому, что на то существовали реальные свидетельства. Поскольку Эрнест четыре раза был женат, принято считать его дамским угодником. Однако он был более романтичным по натуре, чем большинство бабников. Неизвестно, конечно, распространялось ли это на Дафф Твисден; наиболее убедительное доказательство его чувств обнаруживается в героине леди Бретт Эшли в «И восходит солнце» – сука, которая отказывается быть сукой, возлюбленная Джейка Барнса, героя без члена.

Нет сомнений в том, что леди Дафф Твисден была привлекательной и что Эрнест это заметил – в конце концов, это не ускользнуло от внимания большей части эмигрантского Парижа. Весной 1925 года Дафф было немногим больше тридцати лет. Она была поразительной, не будучи красивой; ее темные волосы были коротко подстрижены и гладко зачесаны назад. (Одна лишь прическа заинтересовала бы Эрнеста.) Она предпочитала мужской стиль, который сегодня мы назвали бы преппи: твидовые юбки, свитеры под блейзером с широким «итонским» воротничком, раскрытым над лацканами. (Внешний вид зависит от красоты фигуры под всей этой шерстью.) Она часто носила головные уборы – либо мягкие фетровые береты, либо шотландские шляпы. Разговаривала со снобистским английским акцентом, и привычка Дафф называть мужчин «ребятами» прижилась в ее кругу. Кроме того, за ней тянулась очень романтичная предыстория – хотя в ретроспективе она кажется немного жалкой, – тянулась как шлейф. Она была высокого мнения о своих шотландских корнях (скорее буржуазных, а не аристократических), отец ее был лавочником из Йоркшира.

Дафф, недавняя невеста солдата, привлекла внимание сэра Роджера Томаса Твисдена, баронета. Они поженились против воли его семьи (после развода Дафф с первым мужем), и у них родился сын. Но и тогда семья сэра Роджера обвиняла ее в промискуитете и чрезмерном употреблении спиртных напитков, тогда как Дафф утверждала, что именно ее муж – агрессивный пьяница и время от времени вынуждает ее спать на полу. Иногда ее муж клал в супружескую постель меч – эта деталь украсила историю Дафф и заворожила Эрнеста. (Они спали, положив между собой меч, как в легендах о средневековых рыцарях и дамах? Если так, размышлял Эрнест дальше, то разве не легко было перекатиться через него, ведь меч, судя по всему, лежал на кровати плашмя?) Дафф нередко сбегала из Англии с сыном, часто в Париж или в дом своей бабушки в Шотландию. Тут на сцене появился любовник: Пэт Гатри, шотландский кузен, о котором мало что известно – не считая того, что он вроде бы находился в финансовой ловушке и сильно пил. Парочка умчалась в Париж, оставив ребенка Дафф на попечение ее родителям, и поселилась на Монпарнасе; каждый из них зависел от чеков из дома, которые не всегда приходили. Когда средства до них все-таки добирались, они наряжались, отправлялись в «Ритц» и пировали с икрой и шампанским, пока не кончались деньги. Эти двое стали настоящей легендой, пожертвовав, казалось, всем ради своей любви. Джимми Чартерс, бармен из «Динго», позже рассказал: «Они очень любили друг друга, и поэтому все относились к ним с особым вниманием и заботой».

Если окружавшая ее легенда может считаться свидетельством, то Дафф, пожалуй, была обольстительницей. Она символизировала победу любви над условностями, триумф полной жизни вопреки ожиданиям общества. Она поразила эмигрантов своим чувством стиля (андрогинного) и старой драмой и увлекла их на свою орбиту – особенно гомосексуалистов. Известную гомосексуальную пару, художника сэра Седрика Морриса (тоже баронета) и Летт-Ханса, часто видели в обществе Дафф. Когда она и Пэт (Майк Кэмпбелл в «И восходит солнце») появлялись вместе со своей свитой в парижских ночных заведениях, все присутствующие обращали на них внимание. Однако из-за романтической связи Дафф и якшания с гомосексуалистами мало кто из американцев или англичан открыто проявлял к ней внимание. Бернис Керт обнаружила, что на самом деле сама Хэдли ценила кажущуюся приверженность Дафф правилу, освобождавшему мужей от ограничений. Хэдли нравилось чувство юмора Дафф. «Когда она смеялась, она полностью отдавалась этому смеху, – говорила Хэдли. – Очень грубый язык, конечно, но он перенимался людьми разного типа».

Друг Эрнеста Гарольд Леб решительно влюбился в Дафф. Он встретил ее в «Селект» в начале июня, и ее известность шла впереди нее. В ее присутствии Гарольд потерял дар речи, однако ему удалось уложить ее в постель. Они с Китти Кэннелл переживали в это время мучительный разрыв, и Китти очень кстати уехала в Англию – как и Пэт Гатри, который отправился навестить свою мать. В их отсутствие Гарольд и Дафф сбежали из Парижа: они взяли билеты в спальный вагон на поезд до Сен-Жан-де-Люза, где провели три дня, а потом перебрались в деревушку возле города Аскэн. Две недели протекли счастливо, казалось, для обеих сторон. В какой-то момент Дафф предложила вместе уехать в Южную Америку и оставить прошлую жизнь позади; Гарольд, согласно его версии этой истории, ответил «нет».

Дафф вернулась в Париж, а Гарольд остался в Сен-Жан-де-Люз и писал. В начале июля он собирался присоединиться к Эрнесту и остальной компании в Памплоне; Сен-Жан был на полпути туда. Там и настигло его письмо от Дафф из Парижа. Она писала, что несчастна без него, и время, которое они провели вместе, кажется ей чудесным сном. «Теперь о сомнительных радостных новостях, – писала она. – Я отправляюсь в поездку в Памплону с Хемом и твоей судьбой. Ты сможешь это вытерпеть? С Пэтом, конечно». Она может отказаться от поездки, предлагала она, но добавила, что видеть его и говорить с ним в Испании все же лучше, чем ничего.

Тем временем Эрнест готовился к поездке. Он забронировал номера на всю компанию сначала в Бургете, где они собирались ловить форель, и затем в отеле «Кинтана» в Памплоне. Он знает хозяина гостиницы, сказал он друзьям: Хуанито Кинтану сам aficionado. И сообщил, что там жили матадоры. Поначалу вся компания – Дафф, Пэт, Гарольд, Дон Стюарт, Боб Бенчли, Билл Смит и Эрнест с Хэдли – планировала поехать на рыбалку. Гарольду Эрнест сказал, что Пэта отправили в Великобританию за удочками, а Дафф – за деньгами. Билл привез лучших искусственных мух для рыбалки. Наверное, Эрнест не знал о Дафф и Гарольде – о том, что они вместе уезжали на юг Франции, поскольку невинно написал Гарольду: «Как я знаю, Дафф не притащит с собой своих педиков». Но кое-кто из компании соскочил в последнюю минуту: Бенчли вообще отказался от поездки, а Пэт, Дафф и Гарольд договорились встретиться с остальными в Памплоне и сказали, что не поедут на рыбалку. По каким-то необъяснимым причинам Пэт и Дафф договорились отправиться в Сен-Жан-де-Люз, забрать Гарольда и оттуда поехать в Испанию.

Если Эрнест и не знал о том, что существует некая интрига – похоже, это его больше всего и разозлило, – то Пэт все понял, с того самого момента, когда Гарольд встретил их у поезда в Сен-Жане. В один момент, оставшись с Гарольдом наедине в баре, Дафф объяснила, что все изменилось: «Пэт рассеял чары. Он хорошо постарался». Гарольд уже решил про себя, что у него с Дафф нет будущего, однако напряжение между ними сохранялось, а Пэт кипятился.

Между тем рыбалка, на которую компания отправилась перед Памплоной, полностью провалилась. Хозяйка земли предупредила друзей – Эрнеста и Хэдли, Билла Смита и Дона Стюарта, – что через долину прошли лесорубы, испортили землю и что с рыбалкой ничего не выйдет. Она была права. После лесорубов Ирати осталась в грязи, щепках и обломках деревьев, заводи, в которых когда-то находила приют форель, исчезли. За четыре дня они не поймали ни одной рыбы. Настроение у друзей было испорчено, но все же главной целью поездки были бои быков. Эрнест хотел познакомить друзей с миром корриды, начиная со скрытых деталей и заканчивая разнообразием смыслов. Это была его излюбленная ситуация: путешествие с приятелями, веселье и последующее разъяснение увлекательной темы в технических подробностях.

Эрнест не подозревал о романтической интрижке и испытывал в отношении Дафф некоторые собственнические чувства. Той весной в Париже она была феноменом, и Эрнест познакомился с ней раньше других. В Памплоне, когда роман обнаружился и напряженность между Пэтом, Дафф и Гарольдом открылась всем, Эрнест стал кипятиться. Он терпеть не мог узнавать о чем-то последним. Хотя он сам и не собирался спать с Дафф, это не значило, по его логике, что она должна была стать легкой добычей для Гарольда. Вскоре после прибытия в Памплону Билл Смит отвел Гарольда в сторону и сообщил, что Эрнест узнал о романтическом бегстве Гарольда и Дафф (Эрнест что-то заподозрил, когда Гарольд не поехал на рыбалку) и был недоволен. «Ты хочешь сказать, что он влюбился в Дафф?» – спросил Гарольд. «Я этого не говорил», – ответил Билл и многозначительно замолчал.

Дон Стюарт позднее признался, что винил во всем пуританский характер Эрнеста. Он сам был таким же наивным, потом говорил Стюарт, и отказывался думать, будто между Эрнестом и Хэдли что-то не так, «и я в своем простодушии спрашивал себя, зачем Эрнест и Хэдли притащили этих незнакомцев». Он верил, Эрнест чувствовал, что Гарольд каким-то образом предал его. Казалось, теперь все было не так, все изменилось по сравнению с идеальным путешествием в Памплону годом раньше. Предыдущая поездка была как «встреча однокашников», рассказывал Стюарт первому биографу Хемингуэя. В 1925 году «райский сад уж был не тот». Эрнест, по-видимому, тоже ощущал разочарование, если судить по роману, на который его вдохновила поездка, «И восходит солнце». К ним проскользнула змея – змея, в которой Эрнест распознал Гарольда Леба.

В первый день, после бега с быками, Билл, Гарольд и Эрнест зашли на арену, где проходили любительские бои перед главным боем. Гарольд как-то ухватился за рога быка и повис на них, пока бык таскал его по всей арене. Эрнест почувствовал, что его затмили – это был нехороший знак. Нельзя сказать, что они плохо проводили время: они веселились на улицах, лили вино в рот из бурдюков, до бесконечности сидели в кафе, пили и слушали испанскую музыку, искрометно шутили и смотрели на сверкающие фейерверки по вечерам. Они спорили насчет арены и обсуждали зрелище, которое Эрнест долго называл трагедией. Билл и Дон были в восторге от корриды, а Гарольду и Дафф не нравилась смерть лошадей и быков. Героем часа был матадор Каэтано Ордоньес, девятнадцатилетний юноша из Ронды, но надо иметь в виду, что отношения Бретт Эшли с молодым Педро Ромеро (чьим прототипом был Ордоньес) в романе «И восходит солнце» были полностью выдуманы. Дафф не была знакома с Ордоньесом.

Однако напряженность в компании из пяти человек была вполне реальной. Дон Стюарт рассказал об одной проблеме: Пэт Гатри без стеснений показал на фестивале, что у него и Дафф нет денег. Компании пришлось платить за Дафф и Пэта, и поэтому все чувствовали себя «преданными», сказал Дон. Другие проблемы имели отношение к сексуальной ревности. Молчание Хэдли по поводу Дафф, в письмах и беседах с ее первым биографом, Элис Соколофф, похоже, служило доказательством, по словам Леба, что у Дафф и Эрнеста не было романа. (Именно Хэдли, а не Дафф отдаст ухо убитого быка восхищенный матадор Нино де Ла-Пальма во время боя быков в Мадриде, куда компания направилась после Памплоны.) По словам Гарольда, Дафф провела с ним как-то вечером немного времени и потом ушла одна и присоединилась к гулякам в частном клубе. Когда на следующий день она появилась за обеденным столом с разбитым лицом и синяком под глазом, Гарольд спросил, перед остальными, что случилось. Эрнест ответил, что она упала на перила, и Гарольд пришел в ярость. (Неясно, каким образом она получила травму.) Тем вечером, после дождливого дня, Эрнест и другие продолжали упорно травить Гарольда. Пэт Гатри достаточно прямо сказал Гарольду, что его внимание к Дафф нежелательно. Гарольд позже признался, что ситуация стала для него невыносимой, когда поддразнивать его начал и Эрнест – поскольку именно Эрнест организовал путешествие и пригласил Пэта и Дафф, после того как Гарольд уже согласился поехать с компанией. Гатри настаивал на том, чтобы Гарольд покинул Памплону, поскольку его не хотят видеть. Дафф запротестовала, Эрнест сказал что-то насчет того, будто Гарольд прячется за женщину. После этого Гарольд вызвал Эрнеста на поединок, хотя отлично знал, что Эрнест на сорок фунтов тяжелее его и победит в любом случае. Они вышли на улицу, Гарольд снял очки и сунул их в карман пиджака, пояснив, что не сможет починить их в Испании, если они разобьются. Эрнест, улыбаясь, спросил Гарольда, не подержать ли его пиджак, на что Гарольд ответил: «Только если я смогу подержать твой». Драка была предотвращена.

На следующее утро Гарольд обнаружил записку от Эрнеста в своем почтовом ящике в гостинице. Эрнест извинялся за то, что оскорбил его, потому что был пьян. Ему очень не хотелось, чтобы фиеста закончилась на такой ноте, и ему стыдно за ту роль, которую он сыграл в унижении Гарольда – т. е. письмо доказывает, что он мог вести себя прилично. Читатели «И восходит солнце» могут разочароваться оттого, что реальная поездка на фестиваль закончилась пшиком, а не звонким хлопком. В романе Билл Гортон (Смит) является признанным врагом Роберта Кона (Леб). На самом же деле Гарольд и Билл после фиесты отправились вместе в поход. До этого они взяли напрокат автомобиль и отвезли Дафф и Пэта в Байонну, что опровергает слухи о какой-то вражде между ними. Дон Стюарт, с которого тоже частично был списан Билл Гортон, уехал на юг Франции; позднее он утверждал, что фиеста закончилась плохо, потому что Дафф и Пэт не заплатили за номера в отеле «Кинтана», хозяин которого, aficionado, был таким хорошим другом Эрнесту. (В «И восходит солнце» много говорится о том, что платить долги нужно принципиально.) Эрнест и Хэдли сели на поезд до Мадрида. В городе они снова поселились в пансионе «Агилар» и стали ходить на бои, чередуя их с поездками в Прадо, музей, который Эрнест всю жизнь любил больше других. Ордоньес вновь произвел на них огромное впечатление, и Эрнест поклялся сделать его ключевым персонажем будущего произведения.

Как-то само собой вышло, что Эрнест понемногу стал писать роман. Потом он скажет, что начал писать его в свой день рождения, 21 июля, потому что ему надоело слышать, как все вокруг говорят о написанных ими романах. Он закончил роман всего через шесть недель – хотя править его будет еще несколько месяцев. К августу Эрнест уже уверился в успехе и написал Джейн Хип, что роман почти готов и написан очень просто. «Это будет нокаут, – сказал он, – он даст знать этим ублюдкам, которые говорят «да, он может писать очень красивые маленькие абзацы», куда им убраться».

Дон Стюарт совсем недавно опубликовал юмористический роман «Мистер и миссис Хэддок за границей» и уже был известен как автор «Пародийного наброска истории». Эрнест не завидовал этим успехам, поскольку книги были написаны не в его жанре (впрочем, в следующей книге он обратится к пародии). Но поскольку издатель Стюарта, Доран, недавно отклонил хемингуэевский сборник «В наше время», Эрнест не мог не обижаться на Стюарта. (Билл Гортон в «И восходит солнце» печатаемый автор.) Больше всего Эрнеста возмущали успехи Гарольда Леба и Боба Макалмона. Макалмон же казался довольным тем, что привлек лишь малочисленную аудиторию; он был до странности равнодушен к маневрам Эрнеста, который всеми правдами и неправдами боролся за положение в литературе, и потому избежал агрессивной соревновательности Эрнеста. Гарольд возлагал большие надежды на «Дудаб», роман вышел в мае – тогда как роман Эрнеста должен был выйти только в октябре. Эрнест пожаловался Горацию Ливрайту на то, что издатель возражал против выражения «сукин сын», которое Хемингуэй заметил в гранках «Дудаба» Гарольда. Когда Эрнест увидел предварительное издание книги Леба, это побудило его включить в роман персонаж невозможного Роберта Кона, которого все называли евреем и сказали ему уехать из Памплоны, потому что здесь его не желают видеть.

Гарольд Леб описал все случившееся в Испании в своих мемуарах в 1959 году, «Как это было», а позднее добавил в сборник под редакцией Бертрама Сарасона, «Хемингуэй и закат» (1972), два эссе. «[Роман «И восходит солнце»] поразил меня, как апперкот», – вспоминал он почти через пятьдесят лет. Он просто не мог понять, почему Хемингуэй изобразил его таким. Разве не мог Эрнест чуть сильнее замаскировать события, не просто поменять имена друзей? Гарольд придумывал разные возможные причины: Эрнест завидовал и с подозрением относился к богачам и школам Лиги плюща, ранение на войне оставило свой след на всю жизнь, неконтролируемый характер, различные переживания ранних лет, которые сделали Эрнеста обидчивым и вынуждали обнаруживать преследование там, где его не было. Хотя Гарольд и написал об издании «Дудаба» в своих автобиографических очерках, он не осознавал, что роман тоже мог стать причиной нападок Хемингуэя.

Обнаружение Гарольдом Лебом бредового компонента в мышлении Хемингуэя довольно хорошо показывает, что происходило к концу жизни Эрнеста, но это не объясняет мотивы Хемингуэя, почему он изобразил «этого жида Кона» злодеем в романе. Больше всего Гарольда озадачивало то, что он считал себя и Эрнеста очень хорошими друзьями. Они вместе боксировали, играли в теннис, разговаривали о литературе. Переписка между ними отмечена теплом и близостью, которые редко встречаются в письмах Эрнеста. Гарольд спас «В наше время» от мусорной корзины в «Ливрайт», боролся за книгу и сыграл важную роль в ее публикации. Впрочем, этого было достаточно, чтобы низко пасть в глазах Эрнеста. Эрнест не мог принимать одолжений. Ему не нравилось быть обязанным кому-то, и это, конечно, не редкость. Необычным здесь является то, как Эрнест огрызнулся. «Хемингуэй решил исказить образ своих хороших друзей», – заключил Гарольд. Он не видел в своих отношениях с Эрнестом ничего, что оправдало бы оскорбление.

Дональд Огден Стюарт сделал самое удовлетворительное наблюдение по этому поводу. Отношения с Эрнестом пережили летнее путешествие в Памплону, хотя позже Дон разорвет их из-за жестокого обращения Эрнеста с их другом. И все же Дон осознал, почему Эрнест поступает так с окружающими, в частности с Гарольдом. У него дурной характер, сказал Стюарт:

Дурной характер – что-то вроде ловушки. Этому нет никакого особенного объяснения, просто свойство его личности, как и другие. Это не было какой-то темной тайной, известной лишь немногим. Об этом говорили. Давайте взглянем на все более милосердным глазом: если бы Хем был обыкновенной врединой, вы бы просто не заметили этого. Но он не был врединой, он был харизматичным человеком. И вот именно по этой самой причине его дурной характер так поражал вас, когда обнаруживался. Важно помнить, что у Эрнеста не было причин быть злым. Скорее, дело в настроении.

Стюарт признавал, что харизма Хемингуэя тесно сплетена с его характером. Проще говоря, окружающие хотели нравиться ему, поэтому с рук ему сходило больше, чем другим. Харизма защищала Эрнеста от последствий возмутительных поступков.

Эрнест был писателем-провидцем в том смысле, что видел больше, чем другие. Он понимал людей, места и вещи, которых описывал в прозе. Это умеет каждый писатель, разумеется, но Эрнест обладал уникальной способностью преобразовывать разрозненные элементы в художественное целое, эффективное на многих уровнях. Он просто изменял имена героев – в целом, говоря иными словами. (Перемена имен будет создавать проблемы на всем протяжении взаимодействия Эрнеста с редакторами.) Роман, который он писал, вскоре получит название «И восходит солнце». Он станет свидетельством появления устойчивого паттерна использования Эрнестом художественных произведений для мести. Он менял имена друзей и, в известной степени, маскировал персонажей, изменяя некоторые черты. Гарольд Леб, к примеру, никогда не был «чемпионом Принстона по боксу в среднем весе»; это была выдумка Эрнеста. Однако это соответствовало его целям – и Эрнест захотел, чтобы Гарольд поплатился за то, что помог Эрнесту с публикацией первой книги, за то, что его собственный роман был издан раньше, за самонадеянность, потому что считал себя подходящей парой невероятной леди Дафф Твисден – и у Эрнеста было настроение изобразить Гарольда притворщиком, влюбленным, внушающим отвращение, и жидом. И так Гарольд Леб стал Робертом Коном.