Глава 2

Специфика деятельности нелегальных антибольшевистских организаций в Советской России в конце 1919–1922 гг.

Белое дело и повстанческое движение.

В течение 1918 и до конца 1919 г. деятельность белого подполья координировалась главными центрами Белого движения на Востоке, Юге и Северо-Западе. В начале 1919 г. генерал-квартирмейстерская часть штаба ВСЮР планировала создание подпольных групп, обязанных не только отправлять в Ставку сообщения о численности и дислокации советских войск, но и готовить кадры для будущих формирований Белой армии, а также проводить диверсии и готовить восстания в советском тылу. Например в Одессе генерал-майором С. И. Гавриловым было подготовлено выступление военного подполья, скоординированное с высадкой десанта ВСЮР, завершившееся занятием города в ночь с 10 на 11 августа. В отчетном докладе в Ставку ВСЮР отмечалось, что восстание в Одессе «произведено организацией, работавшей несколько месяцев на тех же началах, каковые приняты и действуют в Добрармии… в состав организации входили как офицеры бывшей Российской армии, оставшиеся в Одессе, так и некоторые советские части, набранные из людей – приверженцев принципов, направленных против коммунистических идей, и из других слоев населения… Согласно решению, принятому центром организации, восстание должно было совершиться лишь при поддержке флота и получении на то указания и директив от центральной Добровольческой власти». В Москве, по указаниям прибывшего из Ставки полковника В. Д. Хартулари, проводилось формирование т. н. Добровольческой армии Московского района. Аналогичная деятельность велась на Восточном фронте и особенно в штабе Северо-Западной армии, получавшего разведывательную информацию от Петроградского отдела Национального Центра и рассчитывавшего на восстание в городе к моменту подхода белых полков.

К концу 1919 г., в связи с поражениями белых армий, стала очевидной смена тактики антибольшевистской работы. Это осознавалось как военным руководством, так и представителями самого подполья. В докладной записке (от 1 декабря 1919 г.), отправленной Колчаку его бывшим начальником штаба генерал-лейтенантом Д. А. Лебедевым, подчеркивалась важность «новых методов борьбы с большевиками»: «Мы вошли в район, совершенно не испытавший большевизма, где население ждет советской власти, как чего-то нового и хорошего. Нужно сберечь кадры и дать время населению пережить медовый месяц советской власти; основной вопрос сейчас – это ждать отрезвления сибирского наеления и готовить к этому времени небольшую, но крепкую армию, не жалея потери пространства».

В качестве ячеек для подобного рода «армии» Лебедев предлагал свои «егерский отряд и партизанскую кавдивизию». Аналогичные меры для сохранения кадров Сибирской армии в виде партизанских групп с последующей перспективой их развертывания в регулярные части предполагал и генерал-майор А. Н. Пепеляев (об этом говорилось в его т. н. «прощальном приказе» по армии в Томске в начале декабря 1919 г.). На Северном фронте выдвигалась идея создания мобильного партизанского соединения в виде Особого отряда под командованием ротмистра М. А. Алдатова (докладная записка помощника начальника Архангельской губернии Главнокомандующему Войсками Северной области от 8 октября 1919 г.).

Развернутый план организации партизанских соединений на территории РСФСР представил в штаб Омского военного округа генерал-майор В. Н. Фельдман, назначенный Колчаком (одним из указов, отданных со станции Тайга 9 декабря 1919 г.) на должность генерала для поручений при генерал-лейтенанте А. Ф. Матковском. Еще накануне эвакуации Омска Фельдман настаивал на незамедлительном формировании конно-партизанских отрядов из добровольцев, имевших опыт «партизанства» во время Первой мировой войны (генерал рекомендовал и своего сына – полковника Фельдмана («опытного партизана германской войны»). Эта инициатива была поддержана Главным муллой армии и флота, заявившим о готовности составить конные отряды из сибирских татар, а также офицерами Сибирского казачьего войска.

В случае отступления фронта к Новониколаевску конно-партизанские группы могли действовать в Барабинской степи, нанося постоянные удары по растянутой вдоль Транссибирской магистрали 5-й армии РККА. Фельдман проводил интересную параллель с положением армии Наполеона в России в 1812 году: «По взятии Омска цель противника, если он не остановится на зимовку, будет Новониколаевск, или вернее железнодорожный путь на Барнаул и далее к Китайской границе… тут мы подходим к ахиллесовой пяте, которая послужит гибели противника – это непомерно длинная коммуникационная линия, соединяющая его с базой Центральной России. Как длинная коммуникационная линия (Старая Смоленская дорога. – В.Ц.) заставляла Наполеона сильно дробить и ослаблять свою армию, так в несколько раз длиннейшая заставит красную армию ослабить свою еще больше… при условии, что с нашей стороны будет развита самая интенсивная деятельность конных партизанских отрядов». Фельдман ссылался на удачные действия партизанских отрядов во время Первой мировой войны, а также применение партизанских соединений на белом Юге («Мамантовский рейд»).

Считалось, что «эти конные партизанские отряды, уничтожая налетами склады и запасы противника и производя нечаянные нападения, уничтожая железнодорожные сооружения и т. п., имея в своем составе подготовленных осведомительными органами информаторов и агитаторов, – явятся проводниками широкого распространения антибольшевистской пропаганды среди населения». Предполагалось развертывание конно-партизанских отрядов в новые повстанческие отряды из местного населения: «Партизанские отряды, имея в своем составе лиц, способных к организации местных повстанческих отрядов, будут организовывать таковые на местах… сеть наших партизан парализует действия неорганизованных банд красных на наш транспорт и коммуникационный путь с Дальним Востоком и не будут для этой цели отвлекаться строевые части». После разрешения ближайшей задачи по подрыву тыла РККА в Западной Сибири отряды должны были быть «направлены в глубокий тыл красным (на Урал и в Поволжье. – В.Ц.) и сделать Волгу для советской армии второй Березиной».

В «Проекте организации партизанских отрядов» генерал пунктуально излагал свои намерения. Предполагалось создание подразделений не только из «коренных русских», но и из «инородцев» (с кадром «русских коренных до 10 %»). Одновременно с партизанами, к отряду присоединялись бы «подготовленные осведомительным отделом информаторы и агитаторы с брошюрами, листовками на русском и местном языках». Территориальной базой отрядов становились бы районы Томской, Алтайской и Акмолинской областей, а также Забайкалье (буряты), Тургайская область (киргизы) и район Кузнецка (русские добровольцы). «Почин» организации должен был состояться в Томске. Сами отряды (по 4 эскадрона в каждом) предполагались «трех родов»: «конные, пешие и на лыжах». Из пеших и конных частей фронта в отряды откомандировывались опытные разведчики и добровольцы. «Партизанский отряд не имеет ни тыла, ни флангов», однако общие директивы исходили бы «от ближайшего начальника армии или корпуса».

В надежде на поддержку местного населения Фельдман составил проект воззвания к «братьям-гражданам города Томска». Генерал обращался к беженцам-коммерсантам, призывая жертвовать средства на закупку лошадей для партизан («сеть таких партизанских отрядов сразу бы остановила безостановочное движение красной армии, послужила бы огромной поддержкой нашей армии, и тогда едва ли красные достигнут Томска. Граждане должны помочь правительству в этом деле»). В конце ноября 1919 г. в Томске Фельдман приступил к более серьезной подготовке партизанских отрядов. Генерал рассчитывал, что после перехода в тыл РККА «отряды эти быстро могли бы быть сформированы и неожиданно для красных пущены в работу. Нападение сразу в нескольких местах может иметь ошеломляющее действие, но принцип абсолютной скрытости и неожиданности должен быть соблюден полностью. Первые удачные действия наших партизан сразу поднимут воинский дух нашей армии и примкнувшие к партизанам добровольцы увеличат ее силу».

Безусловным фактором успеха партизан становилась поддержка местным населением. Фельдман предполагал следующие формы взаимодействия: «Для облегчения действий партизанских отрядов, для формирования повстанческих частей необходимо широкое осведомление этих партизанских отрядов о тех селениях, в которых совдепы вызвали к себе ненависть… Обыватели, которых (партизаны. – В.Ц.) знают как безусловно надежных лиц, имея сношение с жителями окрестных деревень… могут рекомендовать (таких же) вполне надежных… Эти последние знают таких же надежных в следующих ближайших деревнях и т. д., этим верным способом можно получить целую сеть осведомительных пунктов». Организация повстанческого движения с санкции командования Восточного фронта становилась актуальной задачей антибольшевистского движения.

Хотя непосредственного влияния планов создания партизанских отрядов на Западно-Сибирское восстание 1921 г. проследить невозможно, нельзя не отметить, что тактика действий повстанческих отрядов на территории Тобольской губернии, по линии Транссиба (успешно «перерезанного» партизанами в районах Исиль-Куля, Петропавловска и Омска), полностью соответствовала прошлым планам командования Восточного фронта. Подтверждались факты участия белых солдат и офицеров, служащих информационных отделов, добровольцев, «ушедших в тайгу» во время «Сибирского Ледяного похода», в повстанческом движении в 1920–1921 гг. Сама по себе боевая работа партизанских отрядов, хотя и не имевших непосредственного контакта с белыми армиями, но действовавших в рамках общей стратегии с ними, могла бы привести к заметным результатам. Это подтверждалось опытом работы советских подпольных центров и партизанского движения в белом тылу в течение всей гражданской войны. Подобный опыт мог быть востребован и противниками советской власти, при их действиях в тылу РККА. Нужно учитывать также, что в Сибири и на Дальнем Востоке антибольшевистские подпольные и партизанские структуры уже проявили себя в период весны – лета 1918 г. (например Ачинский конно-партизанской отряд и др.).

И все же характерной для периода 1920–1922 гг. стала другая черта антисоветской работы. Намечался постепенный отход от «регулярных начал» в деятельности белого подполья, основанных на взаимодействии с военно-политическими центрами Белого дела, и переход к самостоятельным, во многом непредсказуемым и неорганизованным действиям. Степень активности белого подполья стала снижаться. Довольно обширную характеристику этому процессу давала записка «Антибольшевистские организации в Совдепии и их борьба», составленная в Берлине бывшим советским военспецом генерал-майором М. А. Потаповым в марте 1921 г. Записка основывалась на информации, полученной от т. н. делегации антибольшевистской организации «Возрождение России», нелегально приезжавшей в Польшу и в Германию в конце 1920 – начале 1921 гг. Документ весьма интересен, хотя далеко не все сведения, содержащиеся в записке, отличались достоверностью (сомнительна численность организации, определяемая в 135 тысяч членов, – из «Центральной России, Поволжья и части Урала», а некоторые сведения просто фантастичны: взятие повстанческими отрядами А. С. Антонова Тамбова и Козлова; некая партия «меньшевиков, стоящих на монархической платформе»).

Вполне вероятно, что автор выдавал желаемое за действительное. Конечно, не следует считать данный документ отражением некоей специальной акции ВЧК, аналогичной «Синдикату-2», – данные оперативные разработки начнутся позднее и будут направлены не на активизацию и сплочение, а, напротив, нейтрализацию и разложение эмигрантских группировок. Записка, очевидно, отражала настроения многих оставшихся в России участников белого подполья, стремящихся к восстановлению антибольшевистских организаций, в расчете на эффективную поддержку из Зарубежья. Вполне правомерно звучало следующее замечание в «Записке»: «Подпольная работа антибольшевистских организаций в период активной антибольшевистской борьбы протекала главным образом в вспомогательной работе «Белого дела», т. е. в устройстве подготовительных мер для облегчения участи белых против красных, и только в редких случаях какая-либо организация выступала активно. Активное выступление в то время даже и не приносило особых выгод… требовало невероятной энергии… а также и много денег, каковыми организации не особенно-то располагали». Но «неудача генерала Юденича, а затем последовательное поражение остальных фронтов подействовали потрясающе на все организации». В новых условиях генерал Потапов указывал на перспективу поддержки крестьянского повстанчества, ссылаясь при этом на решения состоявшегося в январе 1920 г. «частного совещания руководителей подпольных групп Москвы и Петрограда в Вышнем Волочке, на котором было решено ликвидировать работу в Северной и Центральной России и перенести деятельность на Юг, ближе к Добровольческой армии». Единичное упоминание о данном «совещании» ставит под сомнение факт его проведения, так как летом – осенью 1919 г. ведущие подпольные структуры (Национальный Центр) в обоих городах уже были разгромлены ВЧК.

По словам генерала, с февраля «начался исход активных работников на Юг и на Украину», чтобы «быть ближе к генералу Врангелю» и «войти в возможное соглашение с различными крупными повстанческими отрядами». В начале мая 1920 г. в Купянске прошел новый «съезд», в котором участвовали уже «84 человека, представлявших в общей сложности 116 подпольных организаций и групп». В условиях начавшейся войны с Польшей «съезд» разделился на «непримиримых», считавших необходимым «поддержать Врангеля и Польшу путем оказания посильной помощи в тылу», и тех, кто полагал важным «поддержать большевиков, дабы раздавить Польшу и врезаться клином в Среднюю Европу русской красной армией». Единогласия добиться не удалось, поэтому вполне вероятными представлялись отказ части «подпольщиков» (т. н. «группа Генерального штаба», по записке Потапова) от активной «борьбы с большевизмом» и разочарование в возможностях «белого Крыма» организовать результативную подпольную работу.

Не удалось подпольщикам также установить контакт с командованием 3-й Русской армии, чему воспрепятствовал Б. В. Савинков. Независимо от того, что врангелевское командование в это время активно сотрудничало с целым рядом повстанческих «атаманов» в Северной Таврии, подпольные группы стали налаживать собственные контакты в среде повстанчества, переходить к «внутренней активной борьбе». По оценке Потапова, «повстанчество стало возникать при тех или иных неудачных операциях добровольческих армий. Добровольческая армия при своем отступлении даже поощряла (например, во время отхода полков 1-го армейского корпуса по Курской, Харьковской губерниям. – В.Ц.) возникновение различных повстанческих отрядов и помогала им вооружением. Вся Сибирь в данный момент кишит такими отрядами, возникновение которых относится еще к периоду отступления адмирала Колчака (очевидно, имелись в виду участники Западно-Сибирского восстания и «партизаны» генерала Фельдмана. – В.Ц.). То же самое наблюдается и на Украине».

Их несомненно сильной стороной являлась многочисленность и тесная связь с местным населением. Слабая сторона также довольно точно отмечалась в записке: «Все это повстанчество не только не имело каких-либо осязательных успехов в борьбе с большевиками, но и, будучи дезорганизованным и несогласованным в совместных выступлениях, только в большинстве случаев развивало и усугубляло и без того царившую анархию». Недостаток опыта, дисциплины и организованности призваны были восполнить представители белого подполья. Кроме того, осознание необходимости «общего фронта» было характерно и для самих антибольшевистских ячеек, крайне раздробленных, лишенных связи между собой. Поэтому «в ноябре 1920 г. были первые попытки подпольных организаций связать все повстанчество в одно целое, придать ему организованный характер и добиться, по возможности, согласованности действий в выступлениях». Среди наиболее перспективных повстанческих структур подполье выделяло формирующееся в ряде уездов Тамбовской губернии «движение под руководством А. С. Антонова».

Если доверять сведениям Потапова, в декабре 1920 г. состоялся очередной съезд, завершившийся созданием неких «Главной палаты» (из 10 человек) и «Объединенной организации». Целью этих структур было «не только объединение всех (подпольных структур), но и усиление работы по превращению отрядов Антонова (60 тысяч вооружений всех видов) в организованную и дисциплинированную армию». В свою очередь «Антонов к весне постарается нанести удар в самое сердце России – Москву».

Что касается политических предпочтений, то, по мнению Потапова, в большинстве российского населения совершенно утратил популярность лозунг «Учредительного Собрания», вместе с тем чрезвычайно усилились монархические настроения. Существенно выросла популярность «монархистов-конституционалистов», сторонников введения единоличной власти, опирающейся на представительные органы. Потапов подчеркивал недопустимость «погромных» лозунгов, опасность «антисемитизма», распространенного, по его мнению, в среде врангелевской армии и части эмиграции. Им поддерживалась также идея сотрудничества с якобы «консервативной» Германией, в противовес тем, кто «не сочувствует идее восстановления монархии» в России.

Докладная записка генерала Потапова была датирована 3 марта 1921 г., и в эти же дни русская эмиграция получила сведения о начавшемся антибольшевистском восстании в Кронштадте. Известие о восстании стало в значительной степени неожиданным. Кронштадтское восстание, связанное с забастовками рабочих на ряде заводов Петрограда (в частности, с т. н. волынками на Путиловском и Балтийском судостроительном заводах), доказывало тезис о фактически самостоятельной деятельности антибольшевистской оппозиции в РСФСР, для которой наличие эмигрантских структур Белого движения отнюдь не означало необходимости обязательного сотрудничества с ними.

Программные заявления, принятые восставшими (1 марта на собрании команд 1-й и 2-й бригад линейных кораблей), подтверждали, что кронштадтцы выражали позиции прежде всего антибольшевистского движения, и лишь отчасти Белого дела: «Немедленно отстранить коммунистическую партию от правления государственного руля России; Всеобщее народное тайное избирательное право в Советы; упразднить особые отделы, чрезвычайные комиссии, особые тройки… заводы и фабрики передать их владельцам; на заводах и фабриках учредить рабочий государственный контроль…; свобода торговли…; из фонда государственной земли дать безземельным и малоземельным крестьянам земли, постольку поскольку они могут обрабатывать их без эксплуатации чужих сил…». По точной оценке эсера М. В. Вишняка, «несмотря на то, что первоначально…, на митинге в помещении морского училища или в воззвании Петроградского Революционного Комитета от 25 февраля – выдвигалось требование созыва Учредительного Собрания, кронштадтские «пункты» весьма далеки от этого требования. Они всецело проникнуты «рабоче-крестьянской» точкой зрения… Это – протест против тирании и злоупотребления властью большевиками, сделавшими из Советов своекорыстную частную антрепризу, обслуживающую их партийные нужды. Это протест против правителей, а не против «существующего строя». Отрицается порядок, установленный господством большевиков в Советах, но не самый советский режим… в полном убеждении в принципиальном превосходстве Советов над Учредительным Собранием, стали кронштадтцы на защиту трудовластия взамен народовластия». В кронштадтских «Известиях» отмечалось, что «рабочие и крестьяне неудержимо идут вперед, оставляя за собой и Учредил-ку с ее буржуазным строем и диктатуру партии коммунистов с ее чрезвычайкой и государственным капитализмом».

Состав руководящих органов восставшего Кронштадта также не давал возможности утверждать о некоем «белогвардейском заговоре». Временный революционный комитет состоял из членов партий левых эсеров, РСДРП (меньшевиков) и энесов и возглавлялся левым эсером С. М. Петриченко. И только Полевой штаб восставших во главе с «командиром крепости» (бывшим начальником артиллерии Кронштадта, военспецом РККА) генерал-майором А. Н. Козловским и несколькими морскими офицерами мог показаться действительно «белогвардейским». По весьма критичной оценке бывшего члена Правительства Юга России Н. В. Савича (дневниковые записи от 12 и 21 марта 1921 г.) восстание «рабоче-матросской среды» хотя и «расшатывало твердыню большевизма», но отражало «резко антисоциалистическую, антисемитскую и реакционную психологию обезумевшей толпы». Бунт «матросской вольницы» «не показывает их просветление, скорее, там видны признаки самой буйной Разинщины, смешанной с Керенщиной чистой воды. Керенщина развратила активные силы низов хуже большевизма, и борьба за Учредилку в этих слоях имеет в виду борьбу за Керенщину».

Несмотря на очевидное отсутствие в идеологии восставших стремления следовать программным установкам Белого дела, эмигрантские группировки незамедлительно приступили к работе по созданию вокруг Кронштадтского восстания нового центра по «борьбе с большевизмом». Тактически это выразилось в попытке продовольственных поставок «сражающейся крепости», оказавшейся в тяжелом положении из-за ее блокады. Инициатива здесь принадлежала эсерам. Свою реакцию на события в Кронштадте выразила Исполнительная Комиссия членов Учредительного Собрания (председатель Н. Д. Авксентьев), приветствовавшая «близкие ей лозунги начавшегося народного движения»: «Не иностранному вмешательству, не блокаде неповинного русского населения и не силам, враждебным заветам Мартовской революции, обязана будет Россия своим освобождением. Сами народные массы, испытавшие весь ужас большевистского режима и жаждущие водворения свободы и демократического строя, пролагают ныне путь к освобождению России», – говорилось в обращении Комиссии. Бывший член Уфимской Директории, член ЦК эсеровской партии В. М. Зензинов обратился к своему товарищу по партии Е. Ф. Роговскому с просьбой добиться выкупа муки (около 50 тыс. пудов) у торгового отдела чешского Легионбанка и его незамедлительной отправки в Ревель и далее в Кронштадт.

Проблема заключалась в своевременном получении средств (около 1 млн франков) для совершения сделки. «Если бы мы могли сейчас действительно продвинуть продовольствие в Кронштадт, – писал Зензинов, – мы сумели бы разблаговестить об этом по всему миру. А когда Советская Россия узнает, что освободившийся от большевиков Кронштадт немедленно получил из Европы продовольствие – эта весть будет искрой в бочку пороха». Однако российские диппредставительства в Европе и САСШ (а именно они оставались наиболее крупными распорядителями средств в Зарубежье) не смогли выделить необходимой суммы. Небольшие денежные переводы (около 250 тыс. франков) были сделаны от имени «русских торгово-промышленных и общественных кругов Парижа» (от Протосоюза под руководством Н. Х. Денисова и Земско-городского объединения во главе с князем Г. Е. Львовым). Через А. И. Гучкова стремился наладить снабжение крепости Красный Крест. Однако в отличие от эсеров и «учредиловцев», «торгово-промышленники» полагали несвоевременным «входить в оценку политической стороны происходящих в России событий и считались только с самим фактом (восстания. – В.Ц.), находя нужным во что бы то ни стало поддержать тех, кто содействовал падению большевиков».

Надежды эсеров и социал-демократов на успешное развитие восстания не оправдались, а после его подавления (17–18 марта) и отступления остатков восставшего гарнизона и корабельных команд в Финляндию стремление к руководству бывшими повстанцами выразили военная эмиграция и политические структуры, преемственно связанные с Белым делом (Совещание послов, командование Русской армии и др.). Показательно, что во время восстания в письмах к генералу Врангелю Гучков предупреждал Главкома от незамедлительной политической поддержки кронштадтцев: «В интересах как этого революционного движения, так и репутации «Белого» дела необходимо, чтобы Вы и мы… не отождествлялись с руководителями движения… демократический, рабочий, солдатско-матросский характер, какой носит Кронштадтская и Петроградская революция, должен быть сохранен без примести белогвардейского и буржуазного элемента».

Следовало ограничиться продовольственной помощью и декларативными заявлениями о готовности оказать содействие, вплоть до совместных военных действий (в Константинополе рассматривались проекты переброски части подразделений Русской армии из Галлиполи и о. Лемнос в Прибалтику и в последующем – в Кронштадт). Полагая, что «процесс разложения большевистской центральной власти и красной армии» будет «неудержимо продолжаться», а в обозримом будущем «надо ждать ряд восстаний на окраинах – Кавказе, Украйне, на Дону, на Дальнем Востоке, в Сибири», Гучков считал необходимым сохранить «ячейку государственной власти и горсть настоящей армии».

Сам же Врангель не исключал возможности использования «более 10 тысяч русских людей» в качестве основы «для неизбежной, в недалеком будущем, борьбы с Советской властью, в широком масштабе, имеющей своим основанием не партийную рознь, а общенациональный единый порыв». Показательно обращение Врангеля к своему представителю в Финляндии, члену ЦК кадетской партии и редактору газеты «Новая Русская жизнь», бывшему ректору Петроградского университета профессору Д. Д. Гримму. В письме от 31 марта 1921 г., отправленном из Константинополя, Главком просил его выяснить «доминирующие настроения» среди кронштадтцев, определить возможность их использования в качестве «сплоченной войсковой единицы».

Готовность сотрудничать с «военной реакцией», а не с недавними «социалистическими союзниками» (эсерами и меньшевиками) выражали и сами, оказавшиеся в Финляндии, руководители восстания. За подписью генерала Козловского, Петриченко, а также секретаря Ревкома, бывшего штурмана Э. Кильгаста, начальника штаба крепости, бывшего капитана Е. Н. Соловьянова и начальника оперативного отдела крепости, бывшего подполковника Б. А. Арканникова было составлено два обращения к Коменданту Карельского Военного сектора с просьбой предоставить им статус «интернированных со всеми правами, присвоенными лицам этой категории по законам Финляндской Республики». Аналогичное обращение было также отправлено к Гримму. От имени Петриченко, командира бригады лагеря форта Ино Иванова, командира 560-го крепостного пехотного полка П. Краснекова, бывшего командира линкора «Петропавловск» С. Христофорова и командира морского батальона Курвоизье было сделано заявление о готовности «объединиться со всеми противобольшевистскими группами» для «скорейшего свержения коммунистов». Непременными условиями подобного объединения выдвигались три пункта: «закрепление земли» за крестьянами в собственность, «свобода профсоюзов для рабочих», «признание самостоятельности окраинных государств».

В тактическом отношении признавался и «опыт трехлетней борьбы с коммунистами» и «опыт кронштадтского восстания», подтвердивший эффективность «популярного» лозунга «Власть Советам, а не партиям!» – в качестве «удобного политического маневра, вызвавшего раскол в среде коммунистов». «Кронштадтские повстанцы» были готовы «принимать указания» и «пользоваться информацией» от белоэмигрантских структур, но при этом требовали «свободы действий – в смысле активного выступления в Петрограде или другом месте». Отдельным пунктом в тактике борьбы признавался отказ от «наплечных погон», ставших признаком «исконных врагов» в понимании «несознательной массы».

Эти пункты отражали эволюцию политической программы антибольшевистского движения после кронштадтских событий. Можно отметить, что принципиально важный лозунг «Власть Советам, а не партиям!» – увязывался с формулой: «впредь, до победы над коммунистами». Данные тезисы были обозначены также в письме к Врангелю (31 мая 1921 г.): те же «авторы» (Петриченко, Иванов, Краснеков, Христофоров, Курвоизье) заявляли, что «восстание единственно стремилось к свержению коммунистической партии, не будучи ограничено никакими партийными программами или связью с противобольшевистскими организациями», и «не имело в виду навязывать остальному населению России какой-либо формы государственного управления, считая, что по свержении коммунистов русский народ сам свободно решит вопрос о том или ином способе управления государством». Развивалось положение и о тактической оправданности лозунга «Власть Советам, а не партиям!», обусловленного «целями объединения всех противобольшевистских партий и народных масс». Этот лозунг, по мнению авторов письма, «вырывал из рук коммунистов оружие, которым они ловко прикрываются для проведения коммунистических идей в якобы «народных советах»», обеспечивал «уход части рядовых коммунистов из партии» и получал «широкий отклик среди рабочих и крестьянского населения».

В подтверждение своей готовности «продолжать активную борьбу для свержения коммунистического и чекаского (ВЧК. – В.Ц.) ига» Петриченко и его соратники особенно подчеркивали, что среди кронштадтского гарнизона большинство составляли «давнишние противники большевиков, ранее служившие в добровольческих армиях… у Деникина». Авторы письма заявляли, что в борьбе с советской властью допустимы «всякие возможные способы»: «интервенция, приход русских добровольческих армий или восстание внутри России». В соответствии с планами организации повстанческого движения кронштадтцы предполагали возможность формирования в Финляндии «надежной воинской части» (из числа интернированных), могущей «составить ядро для успешного развития борьбы с большевиками».

Врангель позитивно оценил обращение к нему «кронштадтцев» – настолько, насколько это совпадало с его планами организации «сопротивления» в Советской России в условиях отсутствия «белых фронтов». В письмах Гримму (17 и 18 августа 1921 г.) Главком признавал, что «при нынешней фазе борьбы… мы не можем отвергать ничьего содействия, продиктованного желанием спасти нашу Родину, и способствующего скорейшему свержению большевизма». При этом полностью поддерживались пункты о крестьянской земельной собственности, о свободе профсоюзов, подчеркивалось, что решение «национального вопроса» должно проходить в условиях провозглашенного в программе Белого дела курса на «непредрешение»: «Сама жизнь и экономическая связь Центральной России с ее окраинами подскажет правильное решение пункта… о взаимоотношениях центрального российского правительства и окраин». Свое отношение к лозунгу «Власть Советам, а не партиям!» Врангель также высказывал в духе «непредрешения»: «Ни одна политическая группа, даже сколь бы значительна и сильна она ни была, не может предопределять форм государственного устройства России… Таковая форма может выявиться лишь путем свободного волеизъявления народа, по освобождении его от красного ига…; лозунг этот приемлем и как прием борьбы, если он сможет найти себе отклик в массе населения».

Подчеркнув отсутствие принципиальных разногласий с заявлениями кронштадтцев, Врангель наметил дальнейшие пути практического взаимодействия с ними. Предлагалось создание разветвленной подпольной структуры, которая заменила бы собой разгромленные ЧК летом – осенью 1919 г. отделения Национального Центра в Петрограде, и сплотила еще «имевшиеся в Петрограде активистские организации». «Схема» образования нового «Центра» имела специфические, вызванные обстановкой 1920–1921 гг., особенности в процессе создания подпольных структур. Гельсингфорсская группа профессора Гримма взяла на себя роль координатора связи между Константинополем, где размещался Русский Совет Врангеля, и красным Петроградом.

В письмах Главкому от 27 июня и 4 октября 1921 г., подводивших итоги попыток организации белого подполья, Гримм отмечал, что «работу предполагалось вести в двояком направлении»: «отправка в Петроград нескольких матросов, особо рекомендованных Петриченко» с целью установления местных контактов в рабочей и матросской среде и «организация ячеек для активных выступлений» (не менее 8 групп), а также формирование «из оставшихся в лагере (в Финляндии. – В.Ц.) надежных элементов… боевой группы» в составе пехотного полка и морского батальона. Общую координацию «Петроградской боевой организации» (как стала называться новая подпольная структура) осуществлял коллега Гримма по Петроградскому университету профессор географии В. Н. Таганцев. В 1919 г. он участвовал в работе Национального Центра (в «академической группе») и сохранил достаточно широкие связи среди городской интеллигенции и военных.

В организации контактов с группами рабочих и матросов должны были участвовать также офицеры армии и флота (полковник В. Г. Шведов, подполковник П. П. Иванов, лейтенант П. В. Лебедев). Предполагалось также использовать «самые дружеские отношения с местными финскими чинами и заведующими делами разведки» в Финляндии. Был налажен пропуск курьеров подполья через границу. Контакты с финской разведкой вел бывший офицер, северо-западник Ю. П. Герман. Использовались контакты с разведслужбами бывшей Северо-Западной армии, в частности с генерал-лейтенантом А. В. Владимировым (Новогребельским). Началось формирование трех «отделов», отчасти характерных для подпольных «центров» периода 1918–1919 гг.: «офицерского» (кадры для будущего руководства повстанческими группами) во главе с подполковником П. П. Ивановым; «академического» (разработка политических и экономических законопроектов) во главе с ректором Петроградского университета, профессором права Н. И. Лазаревским и профессором химии М. М. Тихвинским; «матросского» (связь с экипажами Балтийского флота, рабочими Петрограда и бывшими кронштадтскими «повстанцами»), при участии еще одного участника петроградского Национального Центра В. И. Орловского. Финансирование предполагалось за счет средств, имевшихся у Гучкова и Гримма, а также Всероссийского Союза торговли и промышленности в Константинополе, князя Д. И. Шаховского и, очевидно, за счет разведотдела финского Генштаба.

Нужно учитывать, что петроградское белое подполье оказалось серьезно ослабленным еще летом 1919 г. и, после массовых репрессий со стороны Петроградского ЧК, значительная часть потенциально возможных участников антисоветской деятельности отошла от нее, и требовалось немало усилий по их вовлечению в подпольную работу. В период осеннего наступления Северо-Западной армии на Петроград ожидавшегося «восстания изнутри» так и не удалось подготовить (в отличие от московского подполья, готовившегося к образованию специальных военных отрядов). Проводилась лишь эпизодическая передача сведений о дислокации и численности частей РККА (члены групп Б. П. Берга и И. Р. Кюрца). Известный британский разведчик П. Дюкс работал в Петрограде еще до начала операции Юденича (покинул город в августе 1919 г.), выполняя, в большей степени, роль информатора Лондона о положении дел в бывшей советской столице, чем организатора подполья.

В 1921 г. все планы по созданию «линий», «связей» и «групп» провалились. Бывшие повстанцы-матросы согласились сотрудничать с Петроградской ЧК, и все планы, а также значительная часть членов создававшейся «Боевой организации» оказались раскрыты. 31 августа 1921 г. в Известиях ВЦИК от имени ВЧК, ПетроЧК и Особого Отдела Петроградского военного округа было опубликовано сообщение «О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти». Данное сообщение, по оценке Гримма, «несмотря на ряд погрешностей… свидетельствует о том, что некоторые из участников заговора дали весьма полные показания и раскрыли многие подробности».

В отличие от «дела Национального Центра» (август – сентябрь 1919 г.), «дело Таганцева» оказалось гораздо более «раскрытым», что свидетельствовало как о возросшем профессионализме сотрудников ЧК, так и о слабости в организации белого подполья, о явных ошибках в вербовке сотрудников и налаживании контактов. Согласно данным, опубликованным ВЧК, первоначально «задачей организации становилось образование конспиративных ячеек для противодействия коммунистическим коллективам». После кронштадтского восстания открылась «неожиданная перспектива массового движения», потребовавшая «быстрой организации распыленных до этого времени сил». Стремясь к расширению сети ячеек, руководство организации рассчитывало и на перспективу крестьянских восстаний. Показательно, что Таганцев был арестован в своем бывшем имении в Тверской губернии «за антисоветскую агитацию», которую он вел среди крестьян.

Но планы создания организации – преемника Национального Центра не осуществились. Как отмечал Гримм, главной причиной провала стала «провокационная деятельность первых матросов-предателей» М. А. Комарова (руководителя «Объединенной организации кронштадтских моряков», установившего также контроль над «матросской» группой в Петрограде) и Паськова. При их содействии ПетроЧК удалось раскрыть контакты по линии «офицерской организации» и практически полностью ликвидировать зарождающиеся структуры Петроградской боевой организации. 61 человека, из общего числа обвиняемых в организации белого подполья (более 200), приговорили к расстрелу. Среди них были, в частности, известный поэт Н. С. Гумилев, обвиненный в «активном содействии составлению прокламации контрреволюционного содержания», профессора Лазаревский и Тихвинский, скульптор князь С. А. Ухтомский, князь Д. И. Шаховской, а также «верхушка» «офицерской» и «матросской» групп (Шведов, Лебедев, Орловский). Не удалась и работа по созданию в финских лагерях «повстанческой армии» из интернированных кронштадтцев.

Произошел «раскол» на «офицерскую» группу (из бывших военспецов) и «группу Петриченко», преимущественно из матросов и солдат. В итоге, как признавал Гримм, «использовать при сложившихся обстоятельствах матросов для подготовительной работы – разведочной и активистской, где требуются определенные индивидуальные свойства и прежде всего доверие к человеку – оказалось немыслимо».

Показательно, что в 1923 г. Петриченко сам написал «покаянное письмо», в котором отмечал «случайно-стихийный» характер восстания в Кронштадте, ссылался на свою политическую неопытность, обличал «эмигрантские сплетни, грызню» и писал о своем «ходатайстве перед советским консульством о возвращении на Родину». «Пока что большевики слушают, да Россию кушают, – разочарованно отразил в своем дневнике эмигрантские настроения Савич, – а мужик если кое-где и бунтует, но в общем большевика поддерживает».

После столь беспощадного «разгрома» петроградского подполья Гримм признавался Врангелю в бесперспективности дальнейшей работы по сплочению остатков повстанческих групп в Советской России, их финансированию и убеждал в необходимости перенесения всей работы в Зарубежье. «В списке расстрелянных, – отмечал Гримм, – значится целый ряд лиц, несомненно принадлежавших к существовавшим в Петрограде активистским организациям. Насколько отдельные, не связанные между собой, ячейки уцелели – сейчас нельзя сказать, но как бы там ни было, дабы не подвести эти сохранившиеся остатки, необходимо временно соблюдать большую осторожность и на некоторое время приостановить всякую деятельность, пока бдительность большевистского сыска не будет несколько усыплена».

Врангель согласился с предложениями Гримма отметив, в письме от 4 декабря 1921 г., что судьба петроградского подполья и «состояние и настроения русских антибольшевистских элементов в Финляндии еще больше убеждают… что сохранившиеся в Галлиполи и на Лемносе кадры Русской Армии являются, если не единственной, то, во всяком случае, главнейшей реальной противобольшевистской силой… Условия рассредоточения контингентов Армии в славянских странах таковы, что при наступлении благоприятного времени Армия может вновь образовать единое мощное целое и пополнить свои ряды всеми, кто по тем или иным причинам должен был покинуть Армию. Близость расположения Армии к границам России еще более увеличивает ее ценность». Очевидно, что после 1921 г. Врангель окончательно убедился (в отличие, например, от генерала А. П. Кутепова), что надежды на «взрыв изнутри» в условиях укрепления советской власти – преждевременны, и все внимание следует перенести на укрепление структур бывшей Русской армии – посредством создания Русского Общевоинского Союза. Это, отчасти, объясняет упорное нежелание Главкома идти на сближение с членами созданной ВЧК – ОГПУ «Монархической организации Центральной России» в ходе разработанной советскими спецслужбами операции «Трест».

Судьба «уцелевших ячеек» в России оказалась плачевной. Об одной из них известно из сохранившейся переписки с дипломатическими представительствами в Лондоне и Париже. Это т. н. «О.К.» («организация адмирала Колчака»), активно сотрудничавшая с британской разведкой (при поддержке будущего Верховного Правителя России) в годы Первой мировой войны. В отличие от Национального Центра и «группы Таганцева», О.К. не стремился к расширению своих связей и «линий», закономерно опасаясь провокаций и ориентируясь на привлечение доверенных офицеров флота. Очевидно, было установлено взаимодействие с некоторыми из участников «Азбуки» Шульгина. С июня 1921 г., в период создания организации Таганцева, структуру О.К. пытались использовать в качестве одной из основ офицерской группы.

В письмах членов О.К. отмечалось отсутствие «людей, могущих руководить движением», хотя для связи с Гельсингфорсом и Лондоном организация направила капитана 2-го ранга Л. В. Сахарова. Если участники организации Таганцева предполагали использовать для начала восстания момент сбора продналога осенью 1921 г., то члены О.К. рассчитывали на антибольшевистские настроения среди многочисленных стихийных переселенцев, беженцев из губерний, охваченных голодом. Известно, что только по официальным данным в 1920–1921 гг. из одной Саратовской губернии ушли «в сытые места» до 350 тыс. чел. Поэтому Сахаров в своих отчетах подчеркивал, что период конца лета – начала осени 1921 г. наиболее благоприятен для выступления (письмо от 17 августа 1921 г.). 1 сентября 1921 г. член О.К. констатировал, что «организация профессора Гримма разгромлена», однако «мы задеты слегка». О.К. успела сохранить распадавшиеся линии связи и восстановить контакты через Гельсингфорс, Ригу и Ковно. И хотя удар по белому подполью был нанесен серьезный, организация была готова к тому, чтобы снова «приступить к подготовительной работе» и, в частности, провести «срочную перестройку линий связи», «наметить новые линии, привлечь новых людей на местах», а также решить «вопрос помощи арестованным и их семьям». «Дольше оттягивать решение о дальнейшем существовании линий связи и помощи работе организаций в России – совершенно невозможно».

Но, как отмечалось в кратком «меморандуме», составленном членами О.К. для дуайена российского дипкорпуса М. Н. Гирса 22 сентября 1921 г., для этого требовалось «теперь же категорически решить вопрос финансирования… все зависит лишь от степени желания действительно попытаться вести активную борьбу». Если же решения о финансировании необходимых для организации затрат не будет принято, тогда «даже остатки организаций, цельные организации и существующие линии связи развалятся за отсутствием средств… а восстановление их будет сопряжено с большими затруднениями и излишними затратами».

Однако определенного обещания по финансированию О.К. в России получить не удалось. Роковым для О.К. оказалась не деятельность ВЧК – ОГПУ, а сугубо финансовые проблемы, разрешить которые не смогли ни сами члены организации, ни их зарубежные «союзники». Главным стало не столько само отсутствие финансирования из-за границы (О.К. предполагала временно использовать и собственные средства), сколько отсутствие реального интереса Зарубежья к подпольной работе в РСФСР. В результате работа О.К. прекратилась, а ее члены стали (согласно сообщениям «Азбуки») «по-сменовеховски» пытаться «объяснить загадку дальнейшего изменения Ленинского курса» в связи с переходом к НЭПу.

В свою очередь, в эмигрантской среде с лета 1921 г. распространяется убеждение в неизбежности «внутренней контрреволюции» в Советской России, формирование которой начнется, в первую очередь, среди комсостава РККА. Истоки подобных надежд заключались в сведениях, которые получались не только от приезжавших за границу представителей советской номенклатуры и военспецов, но и, в частности, от действовавших в РСФСР агентов – корреспондентов Гучкова. Савич отмечал (запись от 7 июля) возможность добиться признания красной армией как монархических лозунгов, так и власти нового монарха: «Есть другой, более скорый путь спасения Родины. Именно – соглашение популярного в народных низах кандидата с какой-либо сильной военной организацией красной армии. Тогда восстание ее в пользу определенного претендента, заранее сговоренного, вступление его на русскую землю в качестве правителя с манифестом мира и примирение со всей красной армией. Тогда возможна измена сразу всей красной армии большевикам и переход ее на сторону претендента. Но таким претендентом может быть сейчас только Н.Н. (Великий Князь Николай Николаевич. – В.Ц.) как широко популярный у солдат Великий Князь».

Оптимизм эмиграции не поколебался даже после прямых указаний на неготовность красной армии к антисоветским выступлениям, полученных от приехавшего в Лондон в 1921 г. начальника Морской академии А. Н. Крылова (запись в дневнике Савича от 12 июля). По его оценке «дисциплина в красной армии превосходная, государственный аппарат очень крепок», хотя «производительность доведена до низкого уровня, города вымирают и предстоит страшный голод». Но «нет надежды, чтобы страна собственной силой сбросила режим». Кроме того, как отмечал академик, «среди офицерства, особенно штабного, весьма отрицательное отношение ко всему Белому движению, отношение, граничащее с ненавистью». Подобные сведения сообщались и в письмах, получаемых эмигрантами из Советской России: «Настроение в России скверное для нас. Недовольны большевиками, но довольны, что нет царя, нет панов, нет буржуев, что они – низы – правят и составляют господствующее сословие, старого порядка не хотят ни под каким соусом, стали определенными республиканцами». Более очевидными для тех, кто сообщал сведения из РСФСР эмигрантам, представлялись разногласия внутри правящей партии: «Кроме сплоченного когда-то ядра, в партию проникло много постороннего элемента, ей органически враждебного. Это грабители по натуре, шкурники, политические противники, пошедшие в партию, чтобы разлагать ее изнутри».

Однако «большевики сознают эту опасность и предпринимают «чистку партии». Многие в эмиграции были уверены в том, что НЭП обусловлен влиянием «соглашательской» позиции, свойственной «группе Ленина – Красина» (якобы «франкофилы»), тогда как «Троцкий и военное его окружение», не говоря уже о группе «Дзержинский и ЧК» (якобы «германофилы») выступают «против всяких уступок, против концессий иностранцам и «нового курса».

И все же (по записям Савича от 20 сентября 1921 г. и 11 марта 1922 г.) «правительственный аппарат еще силен, власти на местах ему подчиняются. Большевики обладают силой воли, еще непоколебимой, сильной жаждой власти и стремлением к борьбе. Они не падут сами собой, если их не сбросят силой…, внутреннего недовольства мало, нужен толчок извне». «Ненависть (крестьян) активна, но они слабы числом, разрозненны и безоружны. Крестьянство считает себя виновным в том, что свергло Царя, что допустило убийство Государя и его родных». Однако говорить о возврате к монархии в результате успешного антибольшевистского восстания было бы преждевременно. Хотя «вся страна объединена общей ненавистью к большевистской власти», «отсутствует организованное общественное мнение и партии», «замечается полное неумение вести конспиративную работу, благодаря чему большевики легко предупреждают всякую попытку борьбы». «Романовы мало популярны, и поэтому сейчас идти в Россию с определенным именем было бы большой ошибкой. Имя должно быть провозглашено на Учредительном Собрании… Неизбежна военная диктатура, но нужно, чтобы будущий диктатор заявил о своем отказе добиваться или принимать верховную власть, если ее ему предложат». Для 1921–1922 гг. был очевиден также заметный «рост религиозного настроения», связанного с развернутой кампанией по «изъятию церковных ценностей» и гонениями на Святейшего Патриарха Тихона, имеющего «громадный авторитет».

В условиях тяжелого сельскохозяйственного кризиса, страшного голода, охватившего российские губернии летом 1921 г., начал свою работу Всероссийский общественный Комитет помощи голодающим (Всеропомгол). В его состав входили бывшие участники либерального движения, деятели кадетской партии, супруги С. Н. Прокопович и Е. Д. Кускова, Н. М. Кишкин. Несмотря на подчеркнутую аполитичность, его члены не исключали существенной эволюции режима в сторону «термидора», политического переворота, обеспечивающего даже возвращение «буржуазного строя». «Голод начинает разрушать советскую власть вернее белых армий и интервенции, – отмечал в своем дневнике Савич, – под угрозой неслыханного ужаса, надвигающегося на Поволжье, начинается ряд уступок, которые в корне разрушат основы советской власти. К продовольственной кампании приглашают старых земцев – бывший цензовый элемент».

Показательна оценка деятельности Помгола в переписке Бахметева с Маклаковым. В письме от 10 августа 1921 г. Маклаков подчеркивал, что «в будущем вероятна его (Комитета. – В.Ц.) борьба с властью», а это, в свою очередь, потребует создания разветвленной сети местных организаций: «Комитет может вырасти в большое дело, если сохранит независимость и создаст аппарат на местах. Желательна поддержка Комитета из-за границы, требование и охрана его независимости». В отношении сотрудничества наиболее перспективным становилась координация усилий в снабжении продовольствием РСФСР American Relief Administration (ARA) во главе с Г. Гувером, организации, которая, по мнению Бахметева, могла бы способствовать объединению «неполитических и беспартийных русских организаций». В письме от 27 августа Бахметев высказался за расширение представительства «русских кругов, поддержавших Гувера» («участие промышленников, учредиловцев, кооператоров, земцев» – эмигрантских организаций), отмечал важность составления «обращения» к ARA, в котором следовало отобразить, что «голод – следствие большевистской системы», наступивший в результате партийной политики, что «усиливать большевиков» недопустимо и следует оказывать «беспартийную помощь» при условии «отказа от преследования политических целей».

Примечательно, что аналогичный документ еще раньше (4 мая 1919 г.) был составлен от имени Русского Политического Совещания в Париже в ответ на намерение комиссара по России Ф. Нансена дать продовольственную помощь РСФСР. В документе Совещания говорилось о продовольственной помощи только при отказе от сотрудничества с советским правительством. Аналогичная позиция, как отмечалось выше, высказывалась в эмиграции во время восстания в Кронштадте. Тем самым повторялась известная «схема» обеспечения продовольственным снабжением в «обмен» на политические уступки, которые можно было бы расценивать как эволюцию «советского строя». Всеропомгол мог стать структурой, совмещавшей общественную инициативу и государственные планы оказания продовольственной помощи. Однако политический вектор оказался сильнее. В конце августа 1921 г. бывшие кадетские деятели, входившие в состав Помгола, были арестованы по обвинению в «стремлении завязать связи с контрреволюцией» и в 1922 г. (Прокопович и Кускова) высланы из РСФСР.

Показательна эволюция эмигрантских представлений к лету 1923 г. После окончательной ликвидации организованных военно-политических центров Белого движения в России надежды на антисоветские выступления в РККА все же сохранились. По оценке Гучкова (запись Савича от 1 июля 1923 г.), армия позволила бы объединить красных и белых: «Перед умственным взором красной армии нужно ставить власть, вышедшую из их собственной среды, помочь им объединиться на ком-либо из них самих и сделать это при помощи Врангеля. Если такого среди красных нет, надо вести им Врангеля». Сам Главком «знал» о «планах» Гучкова и вел с ним переписку, хотя и «тайную даже от своих генералов». По оценке Савича «Врангель отлично учитывает свое положение, отношение окружающих и понимает, что мечта о бонапартизме есть конченое дело, она погребена на Перекопе».

Поддерживалась идея важности создания нескольких активных центров в Зарубежье с последующей активизацией их работы против Советской России. Савич отмечал (запись от 18 июля 1923 г.) важность «устройства организации», ориентированной на «объединение зарубежной общественности». В середине 1923 г. «определенно наметилась необходимость создания двух таких организаций: одной тайной из лидеров разных организаций и второй явной из значительного числа делегатов от всех организаций. Первая должна вести секретную работу по пропаганде в России идей, способствующих организации там движения с целью свержения большевиков, а вторая быть ширмой для первой и внешним проявлением единого лица русской эмиграции. Так как в обеих лидеры одни и те же, то иногда, когда нужно, вторая может играть роль первой, например при сношении с иностранцами.

В соответствии с этим и направлялись усилия, большую роль сыграли военные, а также имя В. К. Николая Николаевича. Именно на нем объединились, как на будущем правителе, и левые, и правые, т. е. от кадет до монархического блока. Сейчас вырабатывают программу для второго объединения-ширмы… Конечно, все группы в будущем сохранят свою свободу действий, но пока что впредь до свержения большевиков о многом они будут молчать. Когда придем в Россию, там разберем. А пока что пустим эту программу-прокламацию внутрь России как агитационный листок». Но, несмотря на столь оптимистичные планы, ни одна из запланированных общеэмигрантских организаций не была создана из-за выявившихся политических разногласий.

История создания Петроградской боевой организации Таганцева – характерный пример попыток «оживить» работу белого подполья в условиях завершения гражданской войны. Таганцев и Гримм ориентировались, главным образом, на контакты в среде городского населения и военных; но не менее перспективными казались контакты с крестьянами-повстанцами, в том числе с участниками крупнейшего в 1920–1921 гг. Тамбовского восстания. В исследование не входит изучение особенностей повстанческих организаций, программных лозунгов восставших, характера их выступлений. В данном разделе монографии рассматриваются прежде всего проблемы взаимодействия повстанческих отрядов и их лидеров с теми или иными структурами белых армий и правительств, а также с Зарубежьем. Следует отметить достаточно большое количество исследований по данной теме.

В частности, в работе М. Френкина давалась обобщающая характеристика крестьянских восстаний в России, на Украине и в Средней Азии за период 1918–1921 гг.; В. Г. Ященко, описывающего восстания крестьян в Нижнем Поволжье и на Среднем Дону; Н. Н. Кабытовой и П. С. Кабытова о повстанчестве в Самарской губернии; Д. А. Сафонова – о крестьянском повстанчестве в 1920–1921 гг. на Южном Урале. В. В. Телицын исследовал крестьянское повстанчество с точки зрения совокупности общественно-политических настроений, экономических условий и идеологических предпочтений. Из числа работ, увидевших свет за последнее время, следует отметить монографию А. А. Куренышева, в которой в обобщающей форме обоснована специфика организации и деятельность крестьянского повстанчества в различных регионах России и на Украине.

Одной из распространенных историографических оценок повстанчества является его определение как некоей «третьей силы» в гражданской войне: «ни с белыми, ни с красными». В подтверждение этой точки зрения аргументировалась, в частности, общность политических установок, политических программ большинства антибольшевистских выступлений 1919–1921 гг. Указывалось на лозунги «Долой продразверстку», «Долой комиссародержавие» и знаменитый – «Советы без коммунистов». Отмечался и тезис об отрицании как реставрационных устремлений Белого движения, так и большевистского «военного коммунизма». Приводились аргументы за создание самостоятельных структур управления, возрождение сельских общин, сельских «республик», заменяющих собой безвластие на местах.

Однако сводить значительную часть антибольшевистских повстанческих движений к проявлению однородной «третьей силы» было бы неправомерно. Следует различать социальную базу, их порождающую, ход и последствия тех или иных выступлений. Их разнообразие весьма велико. Здесь и подготовленные заранее выступления с участием крупных подпольных организаций (Ярославское, Ижевско-Воткинское восстания), и операции, проведенные совместно с другими силами – противниками советской власти (действия так называемой Русской Народной Добровольческой армии, числившейся одновременно 3-й армией в составе Русской армии генерала Врангеля). Здесь и стихийные акции протеста, переросшие впоследствии в массовые движения (Тамбовское, Западно-Сибирское восстания), и единичные, разрозненные акции сопротивления, особенно типичные для периода окончания гражданской войны. Однако найти в них отражение общей, завершенной политической и экономической программы невозможно.

Нельзя ставить знак равенства между, например, полубандитскими действиями дезертиров, стихийными выступлениями крестьян, доведенных до отчаяния продразверсткой, и отдельными организованными операциями тамбовских и сибирских повстанцев. Различны были и требования восставших, все разнообразие которых обобщенно можно было свести к протесту против власти в целом. Не менее важны для исследователей проблемы социального состава контингентов восставших. Не следует давать однозначные определения: «крестьянские», «рабочие», «солдатские», «казачьи» восстания. Почти в каждом регионе имелись противники большевиков среди различных социальных групп населения. Они ожесточенно сопротивлялись диктатуре «комиссародержавия», но их действия были разрозненными, разновременными и, в конечном счете, безуспешными.

Анализируя взаимодействие Белого дела с т. н. антоновщиной, нужно отметить, что еще в 1919 г. командование белых армий стремилось установить контакт с отрядом бывшего начальника милиции Кирсановского уезда Тамбовской губернии А. С. Антоновым в целях использования его для подрывных действий в советском тылу во время «похода на Москву» ВСЮР. По воспоминаниям сотрудника разведывательного отдела штаба Донской армии есаула А. П. Падалкина, накануне «Мамантовского рейда» были получены сведения, что «где-то в районе города Задонска формируется большевиками Донской Казачий корпус под командой Войскового Старшины Миронова, и что казаки его корпуса настроены против коммунистов» и «в лесах Пензенской губернии скрывается много тысяч местных крестьян, не пожелавших идти в Красную армию по объявленной большевиками мобилизации… Когда 4-й Донской Казачий корпус стал готовиться к историческому «Мамантовскому рейду», Начальник Штаба Донской армии генерал Кельчевский просил Начальника Отделения Особой Части Отдела пропаганды ВСЮР при штабе Донской армии Д. Афанасьева командировать специальных агентов в Пензенские леса и в район города Саранска. В Отделении Особой части на должности офицеров для секретных поручений состояли А. Падалкин и П. Ак… (инициалы не расшифрованы. – В.Ц.). Падалкин, кроме того, читал лекции на агитационных курсах о «технике агитации». Для поездки в Пензенские леса Афанасьевым был назначен А. Падалкин, а в Саранск П. Ак… Первый получил задачу: разыскать в лесах «дезертиров» и в зависимости от их настроений «связать» их с корпусом генерала Мамантова путем, который установить по соглашению с генералом Мамантовым. Второму была дана задача: разыскав корпус Миронова, выяснить его настроение, если возможно «поднять» его против советской власти и связать его с корпусом генерала Мамантова для совместных действий… С генералом Мамантовым было установлено, что за движением его корпуса Падалкин будет следить по советской печати, а разыскав «дезертиров», если можно рассчитывать на их помощь, привезти к генералу Мамантову их представителей, с которыми он и договорится о дальнейших совместных действиях. При этом генерал Мамантов уполномочил «обещать дезертирам» вооружить их и не вмешиваться в их внутренние распорядки. Тут же генерал Мамантов просил генерала Коновалова оказать Падалкину содействие в переходе фронта…».

Однако (как уже отмечалось во второй книге монографии), миссия Падалкина окончилась неудачей, и установить контакты, как с казаками Миронова, так и с крестьянами-повстанцами ему не удалось. Тем не менее, во время рейда 4-го Донского корпуса генерала Мамантова проводилась активная раздача крестьянам оружия с захваченных казаками складов Южного фронта РККА (к генералу сам Антонов отправил для этого специальную команду). Очевидно, эпизодические контакты с представителями белых армий существовали у Антонова и до лета 1920 г. Но говорить о тесном сотрудничестве не приходится.

Имеются свидетельства, что в августе 1919 г. от имени «зеленой армии Чуевского леса» на связь с частями ВСЮР были направлены В. Якимов и Н. Санталов, получившие «небольшое количество оружия и условный знак для встречи аэроплана, который прилетал в Кирсановский уезд». По утверждению тамбовского краеведа Б. В. Сенникова, ссылающегося на материалы личного архива, активная подготовка восстания развернулась только после прошедшего 14 июня 1920 г. в селе Синие Кусты Борисоглебского уезда «совещания ста» (33 офицера и 67 местных руководителей повстанчества).

Но дополнительных свидетельств о решениях данного «совещания» пока не обнаружено. Известно, что штаб Русской армии летом 1920 г. действительно был заинтересован в координации действий с крестьянами-повстанцами, но в первую очередь – на Украине и в Новороссии. Что касается Центральной России, то информация о росте здесь повстанчества получалась, главным образом, из советской официозной прессы, перепечатки из которой публиковались в крымских газетах. И только с конца 1920 г., после эвакуации Русской армии из Крыма, можно говорить о контактах между бывшими офицерами ВСЮР, членами уцелевших подпольных групп и крестьянами-повстанцами.

В марте 1921 г. в Константинополе были опубликованы брошюры: «Как тамбовские крестьяне борются за свободу» и «Как черноморское крестьянство боролось за свою свободу». Не лишенные фактических неточностей, обе брошюры в целом объективно оценивали ситуацию, сложившуюся среди восставших к началу весны 1921 г., содержали материалы о подготовке восстаний, политических требованиях повстанцев. Согласно этим сведениям, до ноября 1920 г. говорить об организованном сопротивлении не приходилось, а восстания в селах Каменке и Хитрово в середине августа 1920 г. (это считается моментом начала Тамбовского восстания) носили стихийный характер борьбы с продразверсткой. Милицейский отряд Антонова в этих условиях ориентировался на отдельные диверсии, самостоятельную деятельность.

Примечательно, что местные структуры эсеровской партии в это время, следуя принципам «отказа от вооруженной борьбы с большевиками», отстранялись от поддержки восставших», настаивали на создании сети Союзов трудового крестьянства (СТК), опираясь на которые, они рассчитывали организовать только политическое противостояние советской власти и РКП(б). Военное противодействие не встречало поддержки со стороны эсеров, и на районных, уездных крестьянских съездах выносились решения «против немедленного выступления», требования «воздерживаться» от выступлений, «ввиду явной безнадежности открытой вооруженной борьбы с большевиками при отсутствии достаточной организованности крестьян в других районах и уездах». Вообще первый период движения (август – ноябрь 1920 г.) отличался значительной стихийностью. После присоединения к восставшим сел Каменка, Хитрово и др. отряда во главе с Антоновым (с сентября 1920 г.) в движении наметился организационный перелом. Бывшему начальнику уездной милиции удалось, сократив численность повстанцев и оставив «в строю» только вооруженных огнестрельным оружием, добиться создания первых «полков», построенных по территориальному признаку (характерный способ формирования милицейских отрядов) и названных, согласно наименованиям восставших деревень и сел (Каменский, Низовский, Верхоценский, Нару-Тамбовский и др.).

Согласно сводке штаба Врангеля, «антоновские отряды – временные, можно сказать даже «кратковременные» образования. Немедленно же по выполнении порученной им операции они распадаются и исчезают в мужицком море. От одного нападения до другого участники «антоновских» отрядов ничем не выделяются из деревенской массы… Получив боевое задание, «антоновцы»… из мирных пахарей вновь превращаются в грозных мстителей». По существу, с конца 1920 г. местные структуры СТК уже не ждут указаний от эсеров, а переходят к самостоятельной борьбе. Так, согласно «Инструкции по организации районных, волостных и сельских комитетов СТК и их обязанностях» (утверждена Борисоглебским уездным съездом 26 декабря 1920 г.) при комитетах «должны быть организованы вооруженные команды внутренней охраны: при районных – 10 человек, при волостных— 5 человек и при сельских – 2 человека…, члены комитетов должны быть вооружены по мере возможности». Комитеты обязывались «следить за передвижением красных войск и шпионажем… мелкие неприятельские отряды, если таковые под силу местной охране, пресекать в корне», а также «не пропускать для продажи из восставшего района в другие местности лошадей и хлеб». В подразделениях СТК утверждались строгие дисциплинарные нормы («судить как бандитов» всех «замеченных» в «грабежах, убийствах и пожарах», «строго преследовать лиц, занимающихся варкой самогона» и «охранять народное имущество»).

Новый, наиболее организованный и опасный для советской власти период в «антоновщине» наступил с января 1921 г., когда на губернском военном совещании (15 января) были сформированы две повстанческие армии и отдельная конно-партизанская армия из донских казаков. Было утверждено и командование повстанцами, среди которого преобладающее значение имели бывшие офицеры. Официальной документации не сохранилось, но по ряду источников известно, что Главнокомандующим и командующим второй армией антоновцев стал поручик П. М. Токмаков, заместителем командующего первой армии – штабс-капитан А. В. Богуславский, начальником штаба первой армии стал капитан И. А. Губарев, а сам Антонов принял должность начальника штаба второй армии. Это хронологически совпадает с обозначенным в докладе генерала Потапова временем попыток объединения усилий уцелевшего белого подполья и крестьян-повстанцев. Взаимодействие с подпольем, контакты с военспецами способствовали созданию собственных разведывательных органов.

В одном из докладов Н. Е. Какурина (начальник штаба командующего карательными войсками М. Н. Тухачевского) отмечалось, что «многочисленные сторонники повстанцев-бандитов проникают во все поры военного организма, разведывая, ведя незаметную агитацию и нанося вред совершенно неожиданно там, где меньше всего можно было бы ожидать». По установленным ВЧК данным у восставших существовала связь с Москвой, через посредство бывшего тамбовского присяжного поверенного Д. Ф. Федорова и «начальника контрразведки» Н. Я. Герасева.

Очевидным стало стремление повстанцев не только расширить территорию восстания, но и занять крупный городской центр, вокруг которого можно было бы приступить к организации власти и самоуправлению. Доклад генерала Потапова отмечал даже готовность Антонова идти «на Москву», хотя и занятие Тамбова, и создание «крупного объединяющего центра» уже могло «вызвать выступления врагов режима в других местах». В январе – феврале 1921 г. Антонов предпринимал рейды в уезды соседних с Тамбовской – Саратовской, Воронежской и Пензенской губерний, рассчитывая на пополнение своих армий.

В частности, в Воронежской губернии активно участвовало в повстанческом движении крестьянство Валуйского, Богучарского, Павловского, Бобровского, Новохоперского уездов. Уже летом 1920 г. здесь началось формирование отрядов, в которых действовали и бывшие военнослужащие ВСЮР, в первую очередь – Донской армии. Примечательно, что в противодействии советской власти оказывались рядом и бывшие «белые» и «красные». Большое значение имели действия конно-партизанского отряда (позднее преобразованного в армию) под командованием бывшего командира РККА, казачьего вахмистра И. С. Колесникова, координировавшего свои операции с Антоновым.

Однако все попытки «занять город» завершились поражением. 1–2 сентября 1920 г. был разгромлен крестьянский «поход на Тамбов», 22 марта 1921 г. неудачей завершилась вторая попытка захватить губернский центр, а 25–26 апреля повстанцы потерпели поражение в боях за уездный центр – Кирсанов (место прежней службы Антонова). В то же время многие столкновения с карательными отрядами и регулярными частями РККА в сельской местности заканчивались «победами» антоновцев (у с. Рассказово в апреле 1921 г. и др.).

По-видимому, не без влияния со стороны белого подполья Антонов с весны 1921 г. пытается выработать особую политическую программу, достаточно разноплановую по содержанию. К этому времени относится и текст широко известной прокламации «Красноармейцы», подписанной самим Антоновым как «Командующим всенародным ополчением»). Вообще идеологические позиции восставших длительное время не определялись, что доказывает отсутствие должной степени организации. Лозунги были довольно разнообразными: от «общедемократического» «Да здравствует Учредительное Собрание» до «партийного» «В борьбе обретешь ты право свое».

С конца зимы 1921 г. «общим правилом стало устройство в занятых антоновскими отрядами селах митингов с речами на темы об Учредительном Собрании, социализации земли и свободах, тогда как раньше вообще никаких митингов не устраивалось». В прокламации «Красноармейцы» содержался призыв к «избавлению от красных самодержцев, засевших как соловей-разбойник в Москве белокаменной, опоганивших наши святыни, наши иконы с святыми мощами, проливших море невинной крови отцов и братьев наших, обративших в пустыню наше сильное и богатое государство». Красноречиво был выражен мотив национального сопротивления «безбожной власти»: «Встрепенись же, русский красноармеец, пробудись русский богатырь! Отечество зовет тебя на подвиг». Обращение отмечало наличие у Антонова 120-тысячной армии и предупреждало красноармейцев от напрасного кровопролития и собственной «бесславной погибели», призывало присоединяться к повстанческому «всенародному ополчению». Четко говорилось и о перспективах «похода на Москву»: «За мной, на выручку Москвы! С нами Бог и Народ! Ко мне, в Тамбов!». По мнению секретаря местного губкома РКП(б) Б. А. Васильева (выступление на VII губернском Съезде Советов в декабре 1921 г.), это свидетельствовало об «эволюции» восстания от «эсеровского-бандитского» к «кадетско-монархическому» типу.

Если в обращении к красноармейцам заметны характерные для идеологии Белого дела тезисы (созыв нового Учредительного Собрания, призыв к защите Православия, напоминание о возрождаемых «полчищах народных Минина и Пожарского»), то в дальнейшем эти лозунги стали озвучиваться и с другими призывами, более характерными для социал-демократических программ: «В борьбе обретешь ты право свое!» Что касается повстанческой системы самоуправления, в какой-либо форме ее создать не удалось, и в губернии преобладала «государственная пустота». Как отмечалось в константинопольской брошюре, «своих же органов власти «антоновцы», не сумевшие закрепить за собой ни одного клочка определенной территории и беспрерывно передвигающиеся под давлением карательных отрядов, пока не в состоянии создать». Тем не менее, основой предполагаемой будущей власти могли стать отделения СТК.

В «Программе Союза Трудового Крестьянства» (подписано Тамбовским Губернским СТК) указывалось, что «впредь до созыва Учредительного Собрания» произойдет «установление временной власти на местах и в центре, на выборных началах, союзами и партиями, участвующими в борьбе с коммунистами». Это уже не были столь известные в событиях 1920–1921 гг. «Советы без коммунистов», а новые структуры управления. Само «советовластие», как одна из форм представительной демократии, очевидно, не исключалась, а такие ее элементы, как, например, право отзыва депутатов, сохранялись и в будущей системе власти.

Программа СТК четко отделяла «трудовластие» от «народовластия», выражением которого становилось Учредительное Собрание. Российскую Конституанту предполагалось созвать заново, на основе «всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, не предрешая его воли в выборе и установлении политического строя, с сохранением за избирателями права отзыва представителей, не выражающих воли народа». Вывод, содержавшийся в константинопольской брошюре, определял, что «трудовой народ, если хочет устраивать свою судьбу не из-под палки, должен взять власть в свои руки и разрешить все дела – и в деревнях, и в городах – выборными людьми…, и через свободно выбранных людей везде установить подлинное народовластие. Местное самоуправление будет ведать местными хозяйственными делами. А свободно избранные народом представители в Учредительное Собрание установят законы для всего государства». Уездные, районные отделения СТК созывались на волостных сходах, а местные комитеты Союза устанавливали систему представительства на районных съездах (по 2 человека от каждых 100 жителей). Комитеты контролировали наличие скота у крестьян, следили за выполнением мобилизационных мероприятий (призыв мужчин от 19 до 40 лет). Сформированные местными СТК отряды развертывались в крестьянские полки.

Программа СТК содержала обширный перечень прав и свобод, среди которых: «политическое равенство всех граждан, не разделяя на классы, за исключением Дома Романовых (невозможность восстановления династии. – В.Ц.), свобода слова, совести, печати, союзов и собраний, проведение в жизнь закона о социализации земли – в полном его объеме… – утвержденного бывшим Учредительным Собранием…, свободное самоопределение народностей и населения бывшей Российской Империи». Предполагалась «частичная денационализация фабрик и заводов» при сохранении государственной собственности на «крупную промышленность» и «рабочего контроля и надзора над производством». «Немедленное восстановление политических и торгово-экономических сношений с иностранными державами» сопровождалось «допущением русского и иностранного капитала для восстановления хозяйства, военно-экономической мощи страны». Считалось, что «партизанские и добровольческие отряды» могли войти в основу будущей регулярной армии, поскольку их роспуск не предполагался «до созыва Учредительного Собрания и разрешения вопроса об армии».

Программным установкам тамбовских повстанцев не довелось осуществиться. В июне – июле 1921 г. антоновские армии были разгромлены частями РККА. Несмотря на то, что ряд мелких отрядов повстанцев продолжали сопротивление до весны 1922 г., создать новое организованное ядро им не удалось. Тамбовское восстание могло стать примером союза антибольшевистских сил с представителями Белого движения, однако несмотря на ряд попыток установить взаимодействие между ними окончательного сотрудничества так и не сложилось, хотя из всех крестьянских антисоветских выступлений в 1920–1921 гг. Тамбовское оказалось одним из наиболее сильных и организованных.

Надежды на использование повстанческого движения для создания нового антибольшевистского фронта возлагались и на Западно-Сибирское восстание. Здесь, в отличие от Тамбовского восстания, одним из элементов движения стали остатки частей Восточного фронта адмирала Колчака, в частности, бывших Южной и Сибирской армий. Попытки «организовать» повстанчество предпринимались в течение осени 1919 г., накануне отступления от Омска и во время Сибирского Ледяного похода, причем инициатива исходила и от военных и даже от информационного агентства «Русское бюро печати». В 1920–1921 гг. в районе Петропавловска действовали отряды под руководством подъесаула Сибирского казачьего войска А. А. Карасевича. Крестьянской Народной армией в горном Алтае командовал бывший помощник начальника Войскового осведомительного отдела Сибирского казачьего войска подъесаул Д. Я. Шишкин.

И хотя это восстание (как и Тамбовское) началось в связи с продразверсткой (в конце января – начале февраля 1921 г. в Ишимском, Ялутворском, Тюменском и Курганском уездах Тобольской губернии, ставших главными центрами восстания), оно быстро переросло в массовое движение, достаточно разнообразное по своему составу. Повстанцам удалось занять обширную территорию (Тобольская губерния, часть Томской, Оренбургской и Пермской губерний), овладеть такими крупными городами, как Тобольск и Петропавловск, создать структуры местного самоуправления. Белые отряды, оставшиеся в советском тылу, стали одной из опор восстания. Как и в Тамбовском восстании, в Западной Сибири была очевидна тенденция к расширению контролируемой территории (хотя призывов к «походу на Москву» здесь не выдвигалось). Повстанцы пытались пробиться к Челябинску и Екатеринбургу, успешно действовали в степном Алтае, продвинулись к Семипалатинску.

В Тобольске, занятом восставшими в ночь с 20 на 21 февраля 1921 г., был создан Временный Городской Совет во главе с секретарем Бюро Тобольских профсоюзов А. Е. Коряковым. Но вскоре было решено создать коалиционный Крестьянско-городской совет. 25 февраля он был избран на основе «всеобщего, прямого, равного и тайного голосования». Его Председателем стал служащий местного кооператива А. П. Степанов, а его заместителями крестьяне Щербаков и Кориков. В Президиум вошли Коряков и Бронников (от города), Пальнов и Вахрушев (от крестьян). Состав Совета включал 18 депутатов от города, главным образом членов профсоюзных организаций с «совещательным голосом» и 13 депутатов, уполномоченных восставшими волостями. Начальником тобольского гарнизона стал бывший фельдфебель В. М. Желтовский, осуществлявший во время военного положения также военно-судебные полномочия. 14 марта 1921 г. аналогичный Крестьянско-городской совет был создан, по указанию из Тобольска, в Сургуте (во главе с А. Кондаковым).

Сохранялась и советская система, однако ее состав становился уже «без коммунистов». Как и в 1918 г., в период расцвета «областничества», активной политической антибольшевистской силой стали кооперативы, профсоюзные, бывшие земско-городские структуры. В соответствии с «законами военного времени» Совет подчинялся военному командованию, была объявлена мобилизация в Тобольскую Народную армию (все горожане от 18 до 35 лет). Предполагалось активизировать работу волостных и сельских органов самоуправления, проводить в них регулярные совещания и собрания. К февралю 1921 г. в Западной Сибири действовало уже несколько повстанческих соединений, управлявшихся из Главного штаба Сибирского фронта в Тобольске (Ишимская народная армия, Тобольская народная армия, Курганская дивизия и др.) во главе с поручиком В. А. Родиным, начальником штаба поручиком Н. Н. Силиным, начальником секретно-оперативного отдела штаба поручиком Б. Ф. Сватошем. Силин возглавлял также гарнизонное собрание Тобольска, считавшееся высшим органом военной власти. Именно по его настоянию были проведены выборы Крестьянско-городского совета, заменившего собой Временный городской совет. В Тюмени была предпринята попытка офицерского заговора (организация корнета Лобанова). Участие в восстании бывших военнослужащих армии Колчака было особенно заметным в районах, заселенных сибирскими казаками (в Петропавловском уезде Омской губернии действовали кадры 1-й Сибирской казачьей дивизии). Их воззвания нередко содержали национальные, а не социальные лозунги («Идите же, граждане, к нам, освобождайте себя, спасайте Россию»). В станице Больше-Нарымской (в июле 1920 г.), во время восстания были восстановлены прежние структуры станичного самоуправления, создан Военный штаб из числа бывших офицеров.

В феврале 1921 г. был образован Главный штаб объединенного Сибирского казачьего войска и началось восстановление прежних, «расказаченных» структур. Активное участие в поддержке повстанцев принимало православное духовенство, пользовавшееся неизменным авторитетом, в частности священнослужители Тобольской епархии, многие из которых приняли мученическую кончину после подавления восстания. Не случайно в Тобольском совете был торжественно установлен Чудотворный образ Пресвятой Богородицы «Абалакская» (очевидно, список с иконы).

Примечательно, что восстание в Сибири приветствовал Дальневосточный Комитет Сибиряков Областников, активно работавший во Владивостоке после ликвидации здесь власти Дальневосточной Республики (см. приложение № 13). В статье «Нужны новые пути», в газете «Дальневосточная жизнь» известный деятель «областничества» И. А. Якушев усматривал в сибирском повстанчестве событие «мирового значения»: «Россия и Сибирь охвачены новой волной антибольшевистского движения. Живой организм сопротивляется… Пусть кремлевские клеветники кричат о предателях социалистах и поддержке их Антантой… В борьбе с большевизмом нельзя опираться на вооруженную интервенцию… Но мы верим, что международная солидарность трудящихся классов может выдвинуть в интересах русской демократии иные, разумеется не вооруженные формы поддержки русского дела освобождения, что, конечно, не являлось бы ни в какой мере нарушением принципа невмешательства во внутренние дела России… Большевизм – мировая проблема. Но разрешение этой проблемы внутри каждой страны может быть делом только величайших усилий самой демократии, ее организованной воли к действию и сопротивлению. Разумная и успешная борьба с советской властью должна вестись во имя восстановления демократического строя – упрочения политических и гражданских свобод, разрешения земельного вопроса в интересах крестьян и создания для рабочих нормальных условий труда».

В выходившей в Тобольске газете «Голос Народной армии» (издавалась с 27 февраля по 7 апреля 1921 г.) публиковались обращения, которые можно считать отражением программных требований части восставших. 10–11 марта были опубликованы «Воззвание к товарищам красноармейцам» и статья «Основные принципы организации новой власти», составленные при участии лидера тобольских профсоюзов Корякова. В воззвании, подписанном «народными представителями от 22 волостей», опровергалась любая связь с «остатками колчаковской банды» (хотя в реальности таковая имела место) и отмечалось: «Мы хотим восстановить Рабоче-Крестьянскую Советскую власть из честных, любящих свою опозоренную, оплеванную, многострадальную Родину… Разве мы не можем выбрать в Советы беспартийных, тех, которые всегда были с народом воедино и страдали за него? Помните, что вы проливаете кровь не помещиков, офицеров и генералов, а свою чисто родную – крестьянскую».

Что касается «организации новой власти», то ее основой должен был стать принцип «истинного народовластия», при котором необходимо проведение выборов на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, восстановление прежней структуры судебной вертикали, однако большее внимание следует уделять суду присяжных. Частная собственность на землю и промышленные предприятия должна была быть сохранена, но: «Свобода спекуляции, простор разнузданной эксплуатации человека человеком, ненасытная жажда до наживы – все эти печальные плоды нашего общественного прошлого должны быть безвозвратно похоронены». «Мы не можем, не смеем думать, – отмечал Коряков, – о возврате старых хищнических приемов ведения народного хозяйства. Нужно определенно и твердо установить, что частные интересы отдельных лиц и групп должны быть подчинены интересам общества в целом». Помимо создания новых выборных структур власти, Коряков отстаивал идею широкого участия профсоюзов в управлении, активизации кооперативных объединений. Выступая на совещании кооперативных работников Тобольского Севера, он отмечал: «Трудовик-крестьянин является основой благополучия страны, а кооперация – хозяйским разумом и экономической волей середняка-крестьянина».

Новые условия гражданского противостояния, опыт гражданской войны диктовал необходимость изменений политических программ. По мнению Кобякова: «Без ясно осознанных политических и экономических целей и идеалов трудно вести даже внешнюю войну; гражданская же революционная борьба без ярких, всем понятных лозунгов просто немыслима». И все же ведущим в области будущего государственного строительства по-прежнему оставался лозунг созыва всероссийской Конституанты (на основе «четыреххвостки»), что не исключало появление в среде восставших даже таких оригинальных лозунгов, как «С нами Бог и Царь Михаил II». Сторонниками «национальной власти» были прежде всего представители военного командования, Повстанческого штаба.

По сведениям тюменской ЧК, восставшие крестьяне верили в «чудесное спасение» Великого Князя Михаила Александровича, а также адмирала Колчака. Подобная модель будущей власти, сочетавшая монархические принципы с демократическими органами управления, представляла собой эволюцию распространенных еще в 1919–1920 гг. идей возрождения «народной монархии» под лозунгом «Царь и Советы без коммунистов».

Примечательна символика повстанческого движения. Использовалось и традиционное бело-зеленое знамя сибирского областничества, но были также и «черные, с надписями белыми буквами «С нами Бог и царь Михаил 2-й» и даже «трехцветное знамя», сочетавшееся с «требованием привести князя Михаила Александровича к власти». Распространенным было «изображение двуглавого орла без атрибутов царской власти». По оценке сибирского историка В. Цыся это отражало «попытки установления преемственности с политическим режимом февраля – октября 1917-го… в данном случае символика повстанцев носила не региональный, а общероссийский характер». «Указание на то, что военные силы тобольских повстанцев являются лишь «северным отрядом» Народной армии, демонстрирует стремление позиционировать себя как часть большого антибольшевистского движения».

Единого, общепризнанного центра сопротивления тем не менее организовать не удалось, организационной дисциплины, военного опыта не хватало, и к середине лета 1921 г. очаги повстанческого движения были жестоко подавлены. Сохранившиеся отряды повстанцев стали отходить к китайской границе, в Монголию. На Алтае, в Южной Сибири еще сохранялись центры сопротивления, в частности, действовали отряды т. н. армии Горно-Алтайской области под командованием есаула А. П. Кайгородова. Его предшественником в деле организации «армии» был капитан Д. В. Сатунин, незадолго до падения Омска получивший от Колчака «особые полномочия» для создания белых партизанских отрядов в Горном Алтае.

Политическая программа Кайгородова отличалась большим «демократизмом», чем программные требования тобольских восставших. В газете «Наш Вестник», издававшейся штабом армии, была опубликована программа, согласно которой «все завоевания революции должны остаться неприкосновенными и закрепленными основными законами»; отказываться следовало лишь от «крайностей и исключительных положений революционного времени». Допускалась известная степень социализации предприятий (там, где «это представляется возможным и выгодным для народного хозяйства»), а по отношению к коммунистам – призывы «пойти по пути примирения».

Подавляющее число бывших военнослужащих ВСЮР среди участников повстанчества на Северном Кавказе – характерная черта движения на Кубани и Тереке в 1920–1921 гг. После Новороссийской эвакуации, капитуляции большей части Кубанской армии на Черноморском побережье, в плавнях и предгорьях Лабинского, Майкопского, Баталпашинского отделов, оставалось немало незначительных по численности, но достаточно активных отрядов из офицеров и казаков (полковника Крыжановского, сотника Дьяченко, полковника Посевина и др.). Как правило, они стремились уйти в горы Карачая, Теберды для возможного затем «отступления в Грузию», через перевалы и ущелья. А с Терека на Кубань переходили отряды казаков и офицеров, не успевших отступить за границу.

По воспоминаниям генерал-майора М. А. Фостикова, первые кадры будущих повстанческих подразделений не отличались организованностью и дисциплиной: «Некоторые партии действительно вели борьбу, а многие просто занимались разбоем, грабя всех, кто попадался им под руку. Но казаки во всех этих партиях (шайках) были отборные в отношении храбрости и боеспособности. Это время на Кубани можно сравнить с «атаманщиной». К июню 1920 г. их численность существенно выросла. Произошло объединение в рядах «Армии Возрождения России», состоявшей из бывших казачьих полков ВСЮР, с собственным «штабом», включавшем оперативный, административный и политический отделы. В воззваниях «Армии» говорилось о «борьбе за изгнание большевиков-коммунистов, за твердую власть на местах, прекращение насилия, грабежей, за охрану религии и Учредительное Собрание». В конце июня 1920 г. Фостикову удалось полностью захватить горный район Теберды, в станицах были выбраны атаманы и назначены коменданты, действовали станичные суды. При станичном атамане утверждались должности двух помощников, один из которых был казаком, а другой – иногородним. В станице Упорной Лабинского отдела прошел объединенный съезд казаков и иногородних. Было восстановлено ношение погон. В июле удалось установить контакт с действовавшим в Грузии самостийным «Комитетом спасения Кубани и Черноморской области» (через полковника Налетова) и со штабом Русской армии (через генерал-майора В. В. Муравьева), с целью соединения с десантом из Крыма (предполагалось, что высадка возможна в районе Туапсе). Соединиться с главными силами десанта не удалось, хотя несколько отрядов повстанцев присоединились к нему.

В начале сентября, после тяжелых боев с превосходящими силами РККА, большая часть «Армии Возрождения России» отступила к границе с Грузией, перешла ее и разместилась в районе Адлера, в Абхазии. «Комитет» во главе с И. П. Тимошенко склонялся к тому, чтобы «армия» Фостикова продолжала повстанческую деятельность на Кубани, ориентируясь исключительно на «осуществление автономии Кубани и Черноморья», признавая верховенство «Комитета спасения» и отказываясь от сотрудничества с «реакционным врангелевским Крымом». Остаться, чтобы «бороться за идеалы свободной Кубани», призывал Фостикова также и. о. войскового атамана Иванис. Фостиков же, напротив, стремился к эвакуации казаков в Таврию и к максимально возможному сближению с Правительством Юга России, «работая для Кубани и России». С этой целью в Крым из Сухуми выехала делегация во главе с полковником Г. З. Семенихиным. 21 сентября отступавшими с Кубани повстанцами были заняты Сочи и Хоста, от которой подразделения «армии», перейдя границу с Грузией, вошли в Гагры. В этот же день к Фостикову на американском миноносце прибыл начальник штаба Русской армии генерал Шатилов, сообщивший об отправке Врангелем пароходов для эвакуации казаков в Крым. Испытывая крайний недостаток в людских пополнениях, Русская армия стремилась использовать кадры повстанческой армии, состоявшей из бывших чинов ВСЮР. Что же касается «Комитета» Тимошенко, то его попытки руководить повстанчеством на Северном Кавказе при поддержке «демократического правительства Грузии» удавались в гораздо меньшей степени, чем у штаба Русской армии.

Можно по-разному оценивать решение Фостикова, отказавшегося от продолжения повстанческой борьбы на Кубани (отказался эвакуироваться в Крым и продолжал действовать в горах у ст. Преградной только отряд полковника Васильева, разбитый в конце 1922 г.), но нельзя не признать, что в данном случае казаки стремилось объединиться с наиболее сильным центром противостояния советской власти, каковым в 1920 г. был белый Крым. Фостиков «окончательно убедился, что «Комитет спасения» состоит из беспомощных авантюристов, которые завязали какую-то связь с грузинами и никто, по существу, им не доверял и не помогал». Представители Грузии, в свою очередь, требовали разоружения казаков и их перехода на положение беженцев. Несмотря на это, в начале октября 1920 г. все казаки, пожелавшие эвакуироваться в Крым, были отправлены туда пароходами из Адлера и вошли отдельным подразделением в состав Русской армии.

Подводя итог своей деятельности на Кубани, Фостиков отмечал, что повстанческое движение не получало необходимой поддержки от штаба Врангеля, в его «Армии» «не было офицеров Генерального штаба» и «не было старших офицеров на высших командных должностях». Движение не отличалось достаточной организованностью и сплоченностью, не оправдались расчеты на поддержку горцев, не удалось осуществить взаимодействие с десантом из Крыма (вместо удара от Туапсе на Лабинский и Майкопский отделы десант наступал от Приморска-Ахтарского на Екатеринодар, т. е. в совершенно ином направлении). Решающим фактором стало численное превосходство советских войск. Однако отмечалось и другое: «Атаманы некоторых станиц плохо проводили мобилизацию, трусили перед красными. Иногородние не шли на помощь, а некоторые казачьи станицы повернули против восстания и норовили быть солидарными с советской властью». С подобными настроениями уже нельзя было рассчитывать на успех.

Кроме «Армии» Фостикова на Северном Кавказе действовали многочисленные отряды, группы казаков, оставшихся после отступления ВСЮР в Крым (в лазаретах, в станицах, горных селениях). Отряд офицера Донской армии Л. Н. Листова проводил диверсии в районе Таманского полуострова, объединившись здесь с дезертировавшими из красноармейской бригады казаками под командованием бывшего полковника Сухенко, а также с отрядами капитана Миловидова и полковника Кузнецова. Вместе данные подразделения составил т. н. Отряд доно-кубанских зеленых орлов, в августе объединившийся с частями врангелевского десанта. В 1921–1922 г. в станице Николаевской Лабинского отдела действовала группа братьев Ламановых, в районе станицы Уманской – группа есаула Рябоконя. На Тереке также действовали отряды из числа бывших чинов ВСЮР. В течение лета 1920 г. часть отрядов терских казаков отошла на Кубань, присоединившись к «Армии» генерала Фостикова.

Осенью 1920 г. в Пятигорском районе действовали остатки 1-го и 2-го Волгских полков, объединенных под командованием войсковых старшин Кулакова и Сапкуна. В сентябре – декабре 1921 г. в Георгиевском и Железноводском районах проходило восстание казаков во главе с полковником Лавровым. Однако все эти восстания, хотя и отличавшиеся большей степенью организованности и дисциплины, в отличие от крестьянских повстанческих отрядов не смогли составить единого боевого центра и были разгромлены в течение 1922–1923 гг. Отдельные участники сопротивления скрывались в горах, лесах и плавнях даже до начала 1930-х гг..

Роль центра организации повстанческого движения на Северном Кавказе попытался взять на себя вышеупомянутый «Комитет спасения Кубани и Черноморской области», рассчитывавший на успешную организацию движения после крымской эвакуации в ноябре 1920 г. В Тифлисе продолжали работу члены бывшего Верховного Круга Дона, Кубани и Терека. В конце 1920 – начале 1921 г.

Грузия фактически осталась единственным центром, поддерживавшим антибольшевистские структуры на Юге России. Комитет, возглавляемый И. П. Тимошенко, стремился вовлечь в свои ряды также делегатов от Терека (их представлял Г. Ф. Фальчиков) и от горских народов и крестьян Черноморской губернии.

В ноябре 1920 г. на Кубань и Терек (по Военно-Грузинской дороге) были отправлены «партии разведчиков», снабженных деньгами и оружием. Их целью была подготовка новых (взамен эвакуировавшихся в Крым «Армии» Фостикова) ячеек для повстанческой борьбы, однако обе группы безрезультатно вернулись в Тифлис. Согласно воспоминаниям бывшего члена Верховного Круга Н. А. Бигаева, в начале 1921 г. Комитет планировал «мобилизовать свои силы…, активно выступить против большевиков в составе грузинской армии…, чтобы в удобный момент свои вооруженные силы перебросить на Северный Кавказ для его освобождения».

Расширяя представительство, Комитет был переименован в «Комитет освобождения Кубани и Терека» и включал в свой состав уже две фракции (кубанскую: И. П. Тимошенко (председатель), А. Адамович, В. И. Налетов, И. В. Горбушин, Белашев и Роговец, и терскую: Г. Ф. Фальчиков (председатель), Е. И. Васильев, Г. А. Орлугин, В. Ф. Крючков, Немцов, Базалий, Черкасов). Был создан и т. н. Горско-Азербайджанский комитет во главе с Г. Бамматовым, включавший: А. Цаликова, Султан Шахим Гирея. С началом военных действий РККА против Грузии в феврале 1921 г. Комитет объявил о формировании кубанского, терского и горско-азербайджанского отрядов из добровольцев и беженцев. Предполагалась их переброска в составе грузинской армии в район Поти, с последующим выходом на Кубань и ведением партизанской борьбы в советском тылу («пятый Кубанский поход», в оценке Тимошенко). Правительство Грузии заявило об официальном признании фракций Комитета (за исключением Терской) «законными правительствами Кубанской и Горско-Азербайджанской республик».

19 февраля 1921 г. в тифлисских газетах было опубликовано циркулярное распоряжение главы грузинского МВД абхазскому комиссариату, особоуполномоченному по Батумской области. В нем подтверждалось, что «Горско-Азербайджанский Комитет признан истинным выразителем воли народа Азербайджанской и Горской республик, и ему следует «оказывать содействие… в деле призыва в свои войска граждан Азербайджана и Горской республик». Согласно опубликованной тогда же программе Комитета, после «освобождения Кубани и Терека от советской власти» следовало добиться «создания независимой Кубанской республики» и «установления федеративной или конфедеративной связи с соседними государственными образованиями, признающими Кубанскую республику». Предполагалось при этом «установление федеративной связи с Центральной Россией, организованной на началах истинного народоправства», создание «Кубанской народной армии», лишенной каких-либо привилегий, а также полное уравнивание в политических правах «казачьего и неказачьего населения», создание выборных (на основе «четыреххвостки») органов самоуправления. Что касается Терека, то здесь программа не только устанавливала границы «Терского края» (из Кизлярского, Моздокского, Пятигорского и Сунженского отделов), но и гарантировала «создание условий для свободного определения всем населением Терека своего положения между соседними республиками Северного Кавказа». Торжественно декларируя защиту интересов всех кавказских народов, программа категорически отвергала «всякое сотрудничество и связь с идеями, вождями и организациями типа Добрармии, адмирала Колчака и генерала Врангеля». Так же категорично отвергалась необходимость «всероссийского масштаба борьбы с большевиками» («это дело и задача Центральной России»), но, в случае перенесения военных действий за пределы Северного Кавказа, предполагалось «всяческое содействие демократическим силам внутри России».

При этом признавалось «самое широкое привлечение иностранных финансовых и экономических сил» для восстановления отечественной экономики, однако «вооруженное вмешательство иностранных держав» исключалось. Одновременно с этим Комитет обратился к «казакам красной армии», призывая их перейти на сторону «грузинской демократии».

Помимо планов создания Кубанской республики тифлисские политики (А. Цаликов и Султан Шахим Гирей) разработали план создания Горско-Азербайджанской федеративной республики и особого отряда (во главе с полковником С. Урумовым) в составе грузинской армии, призванного стать основой для будущих вооруженных сил этого «государства». Аналогичный отряд из казаков (три сотни кубанцев и одна – терцев) формировал Тимошенко. Примечательно, что представители Осетии (семь делегатов во главе с Бигаевым) не были приглашены в состав руководящих структур Комитета, хотя и входили в состав Терской сотни. 17 февраля 1921 г. началась запись в этот отряд, однако не закончив формирования (было создано только две сотни кубанцев, а терская «сотня» насчитывала лишь 17 человек), он был отправлен на фронт – в район Сухуми.

3 марта началось общее отступление грузинских войск, и подразделения отряда отступили к Поти, эвакуировавшись в конце месяца в Константинополь. Планы обширной повстанческой борьбы не осуществились. Показательно, что вскоре после падения «меньшевистской Грузии» большинство руководителей Комитета (сам Тимошенко, Адамович, Белашев, Немцов, Базалий, Черкасов) стали активными «сменовеховцами» и вернулись в Советскую Россию.

Рассматривая подпольную и повстанческую работу, проводимую в последний период истории Белого движения в России, нельзя не отметить начало деятельности созданного Б. В. Савинковым в Польше и Белоруссии «Народного Союза Защиты Родины и Свободы» (НСЗРиС), ставшего своеобразным преемником «Союза Защиты Родины и Свободы» 1918 года. После окончания советско-польской войны и формальной ликвидации 3-й Русской и Народной Добровольческой армий в планах Савинкова возобладала идея продолжения повстанческой борьбы, выразившаяся в попытках создания разветвленной сети подпольных ячеек, вокруг которых можно было организовать новые антибольшевистские группы.

В «краткой схеме» создания структур Союза оптимистично отмечалось, что «Россия накануне свержения большевистской власти» в результате «внутреннего восстания» или «внутреннего разложения». Для того чтобы избежать неизбежного после этого «периода анархии», необходимо создание «организации», способной стать прототипом новой, постбольшевистской власти. Дееспособность создаваемого «Центра» обуславливалась тем, что его «гражданская часть» опиралась на различные по своим особенностям территориальные районы. «Карельский плацдарм», например, отличался «отсутствием русских белых организаций» (за исключением формировавшейся группы Таганцева), но в то же время «абсолютным антибольшевистским настроением». Эстонско-Латвийский плацдарм, напротив, обладал «сильными белыми организациями» (остатками белых армий) и «определенными монархическими настроениями», а также выгодным расположением, близостью к Петрограду и к Москве. «Белорусско-Украинский плацдарм» считался приоритетным для повстанческой работы, так как имел благоприятные продовольственные и транспортные возможности, отличался «очень большой подготовленностью населения на восстание», а также «монархическими настроениями в широких слоях населения».

В целом проект исходил из очевидного роста «общих монархических настроений», «желания определенной, независимой власти» и «большого разочарования в социализме». Следовало подготовить основу для руководящего центра среди военного командования Русской армии в Константинополе и в Галлиполи, привлечь к сотрудничеству «центральные органы правых организаций». Что касается «Главы Центра», то, несмотря на свое автономное положение, он должен был согласовывать все свои распоряжения с Врангелем. Тем самым руководящий «стержень» Белого дела сохранялся и после 1920 года.

Политическая программа НСЗРиС акцентировалась на якобы возможное в скором времени «вооруженное восстание русского народа, при полном отрицании вооруженного вмешательства иностранцев». Форма правления декларировалась как «Республика», подтвержденная волей избранного по «четыреххвостке» Учредительного Собрания. «Всякие попытки восстановить Царя и старый порядок» встречали со стороны «Союза» «решительную борьбу». Земельный вопрос решался вполне в духе реформ Врангеля: «Оставление земли во владении обрабатывающих ее», утверждение «принципа частной мелкой собственности» и «распределение свободных земель» через посредство «местных выборных земельных органов». Завершалась краткая программа пунктами – декларациями об «установлении демократического правового строя на началах народовластия» и «признания государственной самостоятельности за всеми народами и областями… создавшими или создающими собственную государственность».

Аналогичные НСЗРиС структуры должен был иметь создаваемый в 1922 г. «Украинский повстанческий комитет», руководимый Головным атаманом Тютюником, под контролем Центральной Рады. Планировалось «повсеместное восстание на Украине», для чего ее территория разделялась на пять районов, связанных друг с другом и «с польской и румынской контрразведками». Создавались подпольные каналы передачи оружия и боеприпасов и налаживались «службы разведки против коммунистов». Однако благодаря действиям ВЧК повстанческое движение на Украине не смогло развернуться в предполагаемых масштабах.

Разгром повстанческого движения, переход к НЭПу, исчезновение крупных региональных центров Белого движения в России существенно изменили понимание стратегии и тактики «борьбы с большевизмом». Надеяться на рост повстанческого движения можно было теперь в связи с углублением экономического кризиса и продолжением политики «военного коммунизма», основанной на чрезвычайных, принудительных мерах по отношению к российскому обществу. Нэповские «уступки» руководства большевиков привели к явному снижению оппозиционных настроений среди населения. Н. В. Савич отмечал в своем дневнике (запись от 12 сентября 1921 г.): «Сведения из России благоприятны большевикам. Повстанческое движение повсюду раздавлено, партизаны идут с повинной… Ясно, что наступило падение сопротивляемости деревни. Деревня наконец умерла и будет отныне покорным рабом всякой власти. Период революционного угара и молодецкой удали сменяется периодом ползания на коленях перед каждым, кто палку в руках держит».

Старые «линии» контактов между участниками белого подполья и их связи с повстанческими центрами стали прекращаться («засыпать», как было принято говорить среди эмигрантов). Но в то же время в Советской России оставалось немало тех, кто при благоприятных условиях мог бы снова принять участие в антибольшевистском сопротивлении, участвовать в работе новых подпольных центров. По оценке известного эмигрантского писателя Ф. А. Степуна, принужденное служение советской власти приучало бывших представителей «царской бюрократии» к своеобразному «защитному двуличию»: «под коммунистическим френчем всегда была заговорщическая жилетка». Особенно ярко это проявилось во время «похода на Москву» Деникина, когда у многих «чувствовалась… полная невозможность разобраться: какое же из своих лиц – «товарищеское» или «заговорщическое» – они действительно ощущают своим». Но и после разгрома белых армий, «на почве одновременного оскудения как революционного, так и контрреволюционного идеализма», происходил «процесс лицемерного «перепуска» революции в контрреволюцию и обратно».

Нельзя не учитывать, что опасения активизации потенциальных «заговорщических жилеток» побуждали репрессивные органы использовать жесткие меры противодействия в борьбе с т. н. пятой колонной, в том числе и среди членов ВКП(б). А активные поиски эмигрантской агентурой лиц из командного состава РККА, способных оказать сопротивление большевистской власти, прямо или косвенно служили поводом к политическим репрессиям против армейских «верхов» в 1937–1938 гг..

Таким образом, в период 1920–1921 гг. антибольшевистское повстанчество стало рассматриваться в качестве «потенциальной силы», поддерживающей остатки белых армий и еще сохранившиеся на окраинах бывшей Империи белые фронты. На повстанческие отряды можно было опереться во время боевых действий для проведения разведки и диверсий (как это имело место на Украине, в Польше в 1920 г. и позднее в 1921–1922 гг. в Забайкалье и в Приморье), однако рассчитывать на них, как на силу, способную самостоятельно «свергнуть большевизм», не приходилось. Существенной опорой для Белого дела повстанческие выступления не стали, хотя и повлияли на формирование следующих направлений «активизма» эмиграции: идеи осуществления новой «революции сверху» (изменение политического строя путем «термидора», т. е. внутреннего перерождения самой партии большевиков или посредством «военного заговора» в РККА), «революции изнутри» (свержение большевистской власти посредством крупного восстания, объединяющего силы как города, так и деревни) или «революции извне» (смена строя при опоре на военно-политические силы эмиграции, среди которых особое значение получали военные (Русская армия в Турции и в Болгарии) и монархические структуры). Показательно, что в 1921–1922 гг., после очевидных провалов внешнеполитических расчетов прежних белых правительств практически исключался вариант военной интервенции как главного условия для борьбы с советской властью.

Тогда как повстанческое движение в провинциях возникало на почве недовольства крестьянства политикой «военного коммунизма», организация белого подполья в городской среде могла проводиться только убежденными, активными антибольшевиками при достаточном финансировании, получаемом от белых правительств или штабов белых армий, а после разгрома белых фронтов – из Зарубежья.

В политической направленности повстанческого движения прослеживалась приверженность к дальнейшей демократизации властных структур: фактически сочетались две принципиальные идеи – установление власти новоизбранного Учредительного Собрания и сохранение местных советов, также переизбранных на новых основаниях, то есть создание представительных структур, избираемых на основе многопартийности и коалиционности. При всей незавершенности, неопределенности программных заявлений повстанцев (например, «Царь и Советы без коммунистов») тенденция к сохранению демократических «завоеваний революции», усилению роли местного самоуправления, созданию новой власти и армии была очевидной. Это не могли не учитывать представители Белого дела в России и в Зарубежье, и такое положение оказывало далеко не последнее влияние на эволюцию их политических позиций.