Раздел 2

Правые партийные структуры в Белом движении 1918–1920 гг. Антибольшевистское подполье и повстанчество в 1920–1921 гг

Глава 1

Правые монархические структуры в Белом движении; эволюция статуса и идеологических позиций в 1919–1920 гг.

Положение правых монархических структур, которые уже после февраля 1917 г. оказались не только лишенными сложившихся структур и форм работы (их деятельность была запрещена), но оказались перед необходимостью заново начинать свою политическую работу, было довольно сложным. Тем не менее, их влияние на российское Белое движение также имело место. В 1918 г. (как уже отмечалось в 1-й книге монографии) монархические организации еще не смогли преодолеть последствий того сильного политического удара, который был нанесен им в «послефевральской» России 1917 года. На Украине после прихода к власти гетмана П. Скоропадского легально действовали монархические группы, а в Москве старались проявить активность немногочисленные подпольные структуры, связанные с Правым Центром. Они выдвигали планы восстановления династии Романовых если не в лице самого отрекшегося Государя, то в лице Наследника Цесаревича или Великого Князя Михаила Александровича. Свидетельства о трагической гибели всей Царской Семьи, расстрелах Великих Князей тогда еще не вызвали доверия, потому что исходили из советских информационных источников (газет, кратких и довольно противоречивых официальных сообщений).

Пути, с помощью которых предполагалось восстановление династии, сводились к двум основным. Первый предполагал необходимым добиться содействия со стороны «имперской» Германии антибольшевистскому правому подполью, которое подготовит восстание в Москве и «возведет на Престол», также с санкции Германии, представителя династии (в этом отношении позиции правых сближались с позицией части кадетов и их лидера Милюкова). Деятельность сторонников этого «пути» рассматривалась в первой книге монографии («Белое дело в России. 1917–1918»). Другой – предполагал опору на «национальные силы». Так, например, в начале ноября 1918 г. в Ростове-на-Дону бывший член IV Государственной Думы Г. Г. Замысловский пытался созвать монархический съезд, в котором приняли бы участие «представители Добровольческой и Кубанской армий». По его мнению, следовало открыто провозгласить лозунг восстановления «Единой и Неделимой России на основе законопреемственной монархии». Считалось важным создание вооруженных формирований из российских солдат и офицеров, действующих под открытым политическим лозунгом восстановления монархии. При этом расчеты строились не только в отношении создаваемых Южной и Северной армий, но и применительно к Добровольческой армии, чью политическую программу, по мнению многих известных военных и политиков (генералы Келлер, Шиллинг, Павлов, Лукомский, полковники Дроздовский, Винберг, Марков 2-й, Родзянко, Новосильцев, герцог Лейхтенбергский и др.), следовало сделать гораздо «более определенной», чем это делалось ее командованием.

Подобные армии имели бы реальные перспективы удачного наступления на Москву и Петроград, а в случае их «освобождения», «на штыках» восстановили бы «законную династию». Оба пути предполагали не только выдвижение «монархического лозунга», но и «возглавление» Белого движения представителем Дома Романовых, что обеспечивало бы необходимую «легитимацию» борьбе против «узурпаторов-большевиков». Для этого требовалось освободить Царскую Семью (наиболее оптимальный вариант) или Великих Князей из «советского плена» посредством «давления Германии на большевиков» или с помощью специальных офицерских групп. Не исключалось согласие на «возглавление» движения кем-либо из представителей Дома Романовых, находившихся вне территории РСФСР (наиболее приемлемым считался Великий Князь Николай Николаевич). В любом случае, приоритетным в это время считалось «восстановление» монархии «сверху» путем решительных действий регуляорных вооруженных сил или подпольных групп.

Однако ни тот, ни другой варианты не осуществились в течение 1918 – начала 1919 гг. Нежелание командования Добрармии преждевременно «развернуть монархические знамена» было далеко не главной причиной их неудачи. Гораздо более серьезным препятствием следовало считать неприемлемость для членов Царствующего Дома «получить Престол» при поддержке немцев; несогласие руководства Германской Империи поддержать русских монархистов (сочувствие некоторых немецких генералов не могло считаться достаточным основанием для конкретных действий), а также крайне низкую практическую активность монархического подполья, очевидную слабость поддержки монархических лозунгов населением. Распространенное в эмиграции (благодаря И. Л. Солоневичу) мнение о том, что руководство большевиков опасалось провозглашения монархического лозунга Белым движением, следует признать несостоятельным.

Напротив, Троцкий в своих многочисленных выступлениях, статьях и в более поздних воспоминаниях неизменно подчеркивал, что «царизм» массами был «окончательно изжит» к февралю 1917 г. В советской пропаганде и агитации 1918–1920 гг. постоянно подчеркивалось то, что белые армии несут с собой «возрождение царизма», «жалкой кучки Романовых», «царский кнут» и т. д. Известна фраза Троцкого, относящаяся к событиям Февраля 1917 г.: «Страну так радикально вырвало монархией, что она никак не могла снова пролезть народу в глотку. Революционные массы не допускали и мысли о новом царе». Эта фраза говорит гораздо больше, чем неподтвержденное документально свидетельство известного публициста Русского Зарубежья.

Что касается настроений большинства чинов Добровольческой армии в начале 1918 г., то и кадровые офицеры в ее составе (будучи воспитанными в традициях верности Богу, Престолу и Родине) и военная молодежь (не чуждая революционных, демократических взглядов) одинаково считали неизбежным признание военной диктатуры как основы для решения «вопроса о власти». Особое значение получал авторитет диктатора. По воспоминаниям участников «Ледяного похода», в первый период южнорусского Белого движения общепризнанным лидером был генерал Корнилов: «Слишком ясно было сознанию всех, что теперь России нужен диктатор, а не монарх, ибо нужна твердая власть, и вот диктатор сам своей личностью творит эту власть и силу, тогда как монарх… имеет силу и власть… по передаче от войска и от подбора администрации».

После гибели Корнилова политические разногласия стали более явными. Однако введение в России республики представлялось невозможным. В ее истории не имелось традиций республиканского строя (о том, как воспринимались политические особенности древних Новгорода и Пскова, будет отмечено далее); территориальные, экономические, национальные, религиозные факторы, степень зрелости «гражданского общества» не способствовали республике, да и примеры «самозваной» «республики Керенского» (1 сентября 1917 г.) и Советской республики (июль 1918 г.) не позволяли делать выводы в пользу данной формы правления.

Основной причиной провала планов монархических организаций в 1918 г. следует считать уничтожение большевиками всей Царской Семьи и всех арестованных Великих Князей. Это делало невозможным «возглавление» Белого движения законным представителем династии, а для выявления и уточнения «прав на Престол» со стороны оставшихся в живых членов Дома Романовых требовалось время (хотя бы для выяснения судьбы Наследника Цесаревича и Великого Князя Михаила Александровича). Фактический отказ Великого Князя Николая Николаевича принять Главное Командование белыми армиями Юга России, его отъезд из Крыма за границу в марте 1919 г. также сыграли не последнюю роль в поражении монархистов. Отнюдь не стоит также недооценивать позиций части политиков Кубани, Северного Кавказа, «демократов» стран Антанты, отсутствия определенных сведений о политических процессах на белом Севере, в Сибири и на Дальнем Востоке.

Также, безусловно, нельзя было заранее игнорировать политико-правовое определение типа будущей монархии, которую следовало бы установить не на «немецких штыках» (и даже не на «российских»), но на основе ее всенародного признания Российской Конституантой, то есть «снизу». Совокупность данных факторов предопределила стремление к взаимодействию с «реальной силой, имеющей всероссийский, государственный характер и отражающей стремления русских государственных элементов всех отдельных частей бывшей Российской Империи (осенью 1918 г. таковой стала Добровольческая армия). Южнорусские монархисты начали взаимодействовать с правоцентристскими организациями, среди которых особенно выделялся СГОР. В его Совет, в статусе членов Государственной Думы и Государственного Совета, вошли граф А. А. Бобринский, Ф. Н. Безак, В. И. Гурко, В. В. Меллер-Закомельский. В их обращении к Деникину поддерживались основные положения программы Добрармии, и не выделялись еще серьезные, принципиальные разногласия с ней. «Воссоздание Единой, Неделимой, мощной России на основе равноправия национальностей и широкого областного самоуправления» требовало прежде всего «свержения власти большевиков» и «должного участия России на предстоящем международном мирном конгрессе».

С весны 1919 г. в истории монархического движения начинается этап его существования уже не в качестве отдельных, ориентированных на восстание и «спасение Царской Семьи» групп, а как будущей составной части политической системы России. В это время началось организационное восстановление разрушенных монархических структур, стала возможной их легальная работа на территориях белых правительств. В случае «победы над большевизмом» эти организации могли заявить о себе на общегосударственных, муниципальных выборах, при формировании органов центрального и местного управлений. В течение 1919 г. на белом Юге России действовало несколько политических объединений, ставивших в своих программах перспективу восстановления монархии. Наиболее заметными среди них были Союз русских национальных общин (Союз РНО), Народно-государственная партия (ВНГП) во главе с В. М. Пуришкевичем и Братство Животворящего Креста, ведомое протоиереем Владимиром Востоковым.

Потенциал поддержки таких объединений, перспектива создания новых подобных политических структур были весьма значительны. По донесениям контрразведки ВСЮР, «монархическая партия в Добрармии (абстрактное обозначение офицеров, открыто заявляющих себя монархистами. – В.Ц.) уже и теперь представляет собой весьма значительную, хотя пока еще ничем реальным не проявляющуюся силу; в состав ее, кроме лиц, принадлежащих к нашей аристократии, входит значительное число офицеров Генерального Штаба». В частности, Константинопольское отделение ОСВАГа возглавлял такой «монархист-германофил» как полковник Бетхер, установивший контакт с монархическими группами на Минводах и покровительствовавший действиям офицеров-монархистов (у него числился, например, будущий убийца генерал-лейтенанта И. П. Романовского, поручик Харузин).

Союз РНО был наиболее многочисленной и представительной структурой среди южнорусских консервативно-монархических объединений. Он считался преемником киевских монархистов 1918 г., его основателями были бывший киевский губернатор и губернский предводитель дворянства Ф. Н. Безак и председатель партии умеренно-правых, член III и IV Государственных дум П. Н. Балашев, а «родоначальником» по линии «общинной» считался (еще с 1917 г.) «крестьянин-малоросс» Квита. На белом Юге Союз заявил о себе во время работы Предсоборной комиссии по созыву Поместного Собора в Ставрополе. На заседании 17 мая 1919 г. председательствующим на Комиссии протоиереем А. Рождественским была зачитана просьба о включении представителей РНО в состав членов Собора (или в состав Отдела о приходском управлении). Союз просил также «нарочитого Соборного благословения» на свою «развертывающуюся в крае культурно-просветительную, прогрессивно-национальную деятельность», которая основывалась «на недвижимом камени» христианской веры и морали».

Протопресвитером Георгием Шавельским прошение Союза было передано в отдел о приходе Церковного Собора, который, в свою очередь, «признавая за уставом национальных общин серьезную работу, направленную к созданию Единой, Великой России», постановил («за недостатком времени») предложить Устав Союза вниманию ВВЦУ. Делегация от Союза так и не была допущена на заседания Собора в качестве самостоятельной единицы. Несмотря на это, именно приходская организация признавалась главной основой как для деятельности «национальных общин» (окормлявшихся у конкретных приходов), так и для будущего местного самоуправления.

14—20 июля 1919 г. на съезде в Ессентуках, «центре монархических организаций» на белом Юге (их даже называли «минераловодными монархистами»), была предпринята попытка создания единого правого фронта, центральное место в котором мог занять Союз РНО (его организационное собрание состоялось в эти дни в Кисловодске). В принятых документах съезда поддерживалась политика командования ВСЮР. О будущей форме правления говорилось, что ее «установит Народное Собрание, в соответствии с историческим укладом русской нации» и «национальным правосознанием русского народа», а до этого момента следовало образовать «Русское Национальное Правительство, возглавляемое единоличной диктатурой». Изменялся порядок представительства будущей российской Конституанты, именовавшейся уже не Всероссийским Учредительным или Национальным Учредительным, а «Народным» Собранием или (что стало распространенным наименованием в дальнейшем) «Земским Собором». Основой изменения стал не партийно-политический, а национальный и религиозный принцип: «Народное представительство должно состоять из выборных от всех исторически сложившихся в государстве групп населения». Основой же местной власти становились не только административные структуры, местное самоуправление, но, главным образом, церковные приходы: «Каждый приход представляет из себя ячейку Союза и тем самым – образцовую сельскую национальную общину».

Из всех правых организаций Союз отличался наиболее разработанной идеологической программой. В его Уставе (зарегистрирован в октябре 1919 г.) признавалась монархическая форма правления, однако ее введение ставилось в зависимость от степени «сплочения, усиления и возрождения русской нации как носительницы великих культурных ценностей, обслуживающих интересы всего человечества»: до момента «нравственного возрождения нации» форма правления «не предрешалась», хотя и предполагалось, что монархические лозунги «выдвинет сама армия». Подтверждалась важность «воссоздания и процветания Великой, Единой и Неделимой России».

Национально-государственная политика строилась на признании «исторического права» «Русской нации» на «главенствующее положение народа-хозяина». В Уставе говорилось, что «народности, территориально входящие в состав Государства Российского, пользуются правом на национально-культурное и религиозное самоопределение», а само «Государство Российское восстанавливается в границах его существования до 1914 г., за исключением Польши». Центральное место занимало Православие: «Церковь Христова (православная и старообрядческая) …должна духовно и морально объединять русский народ, нравственно влияя на все стороны государственной жизни». Подчеркивалась характерная для политических программ белых правительств важность единства славянских народов. В экономической сфере предполагалось «развитие русской национальной промышленности, торговли, освобождение русского капитала от иностранного и инородческого порабощения, широкое развитие русской национальной кооперации». Отдельно оговаривалось, что обязанностью каждого члена Союза является «отречение и борьба с утопическими идеями социализма и коммунизма».

Структура Союза включала Центральный Совет, в состав которого входили различные военные и политические деятели «правого фланга». Широкую пропагандистскую работу в Союзе вел член Ставропольско-Терского союза сельских хозяев (аналог Ставропольского отделения Союза земельных собственников) Н. Г. Панченко. Среди руководящих и «почетных» членов Союза числились известный контрразведчик генерал-майор Н. С. Батюшин (избран товарищем председателя Союза), кубанский «герой-партизан» генерал-лейтенант Н. Г. Шкуро, член Бюро СГОРа Н. Н. Львов, глава миссионерской работы в Екатеринодаре протоиерей Николай Розанов, известный русский историк генерал-майор А. В. Нечволодов, профессор государственного права Таврического университета Н. Н. Алексеев, член фракции националистов в IV Государственной Думе князь К. М. Шаховской. Председателем Союза на съезде был утвержден Панченко, а его товарищем (заместителем) – тайный советник, бывший преподаватель Киевской Духовной Академии, редактор-издатель журнала «Миссионерское обозрение» и газеты «Колокол» В. Ф. Скворцов (считавшийся «близким к Григорию Распутину»). Однако войти в состав Совета отказались Родзянко и Кривошеин.

Деятельность Союза стала предметом обсуждения на одном из заседаний собрания Всероссийского Национального Центра (27 июля 1919 г.). По докладу руководителя Кисловодского отделения Центра Б. Е. Шацкого, «наибольшую опасность представляют из себя не те политические группы, которые открыто и явно проповедуют монархические идеи и стоят за реставрацию старого порядка», поскольку они «слишком оторваны от жизни, чтобы пользоваться широким влиянием; опаснее те, которые, прикрываясь прогрессивно-умеренной программой, являются по существу и по составу участвующих в них лиц реакционными». М. М. Федоров, председательствовавший на собрании, также отметил «опасность» монархических организаций в том, что они якобы «поддерживаются Германией». Поэтому «борьба с этими (монархически-германофильскими. – В.Ц.) организациями должна быть одной из задач Национального Центра».

К осени 1919 г. Союз РНО уже имел в своем составе 10 общин в различных городах белого Юга. В докладе Шацкого отмечалось, что Союз «представляет из себя как бы мост для сближения умеренных монархистов с крайними правыми организациями». Нельзя не признать, что Союз РНО имел хорошие перспективы, чтобы стать надпартийной структурой (конкурирующей со СГОР, ВНЦ и СВР), но с определенно монархической ориентацией. Не ограничиваясь исключительно политическими вопросами, Союз предпринял попытки организации собственного вооруженного подразделения, аналогичного Дружинам Святого Креста и Зеленого Знамени в Сибири. Им должен был стать т. н. Легион Святейшего Патриарха Тихона, вся деятельность которого строилась на основе объединения христианской нравственной и военной традиций. Однако данное формирование не получило поддержки со стороны Военного Ведомства, опасавшегося появления подобных, не имеющих формального статуса воинских частей, и так и не было создано.

Другой, хотя и менее многочисленной, но достаточно популярной (правда, скандального, националистического характера) организацией на Юге России стала Всероссийская Народно-Государственная партия (ВНГП) во главе с В. М. Пуришкевичем, депутатом IV Государственной Думы Н. Н. Ладомирским и графом Граббе. ВНГП составила свою программу, устав и зарегистрировалась в судебной палате. 25 июня 1919 г. в г. Кисловодске было принято программное обращение со своеобразным наименованием: «Несколько слов правды Русскому народу». Резкое обличение политики «самозваной шайки грабителей во главе с Керенским сопровождалось не менее категоричным утверждением того, что теперь «Народ Русский» «почуял всю ложь, весь обман посулов и обещаний тех, которые столкнули его с прямой, русской дороги». И хотя «русская бюрократия последних лет царствования Императора Николая II» отличалась «эгоизмом, себялюбием и дух личных благ и карьеры заглушал в ней сплошь и рядом сознание долга перед Царем и народом… тормозила экономическое, культурное и духовное развитие русского народа», однако «она не была еще преступной в корне», и ее «проступки искупались всем тем хорошим, что исходило с высоты Престола». Борьбу с революцией повела «небольшая офицерская рать, объединяя вокруг себя славное казачество и ничтожное количество верных долгу дисциплины солдат», выступила «на борьбу с гасителями русского духа, во имя защиты веры, родной земли и чистых идеалов государственности».

В скорой победе белых армий у авторов обращения не было сомнений. Гораздо более важным признавалась не вооруженная «победа над большевизмом», а послевоенное государственное устройство России. По мнению лидеров партии, главная опасность исходила не от социалистических партий, авторитет которых после провала советской политики почти исчез, а от «ни холодной, ни горячей, а духовно теплой», конъюнктурно менявшей свои политические позиции «партии народной свободы», «принявшей новое название в целях заманить к себе народные массы под флаг партии Национального Центра». Уместно отметить, что вопреки политическим тенденциям 1918–1919 гг., направленных на консолидацию партийных сил на антибольшевистской платформе и создание межпартийных и надпартийных объединений, ВНГП отстаивала свои самостоятельные политические позиции, стремясь противостоять ведущей политической партии Белого движения – кадетской. ВНГП декларировала принцип «новой» партии, которая «сумеет стать выше сословных, классовых и имущественных интересов», провозглашает лозунги «Царь, Церковь и народ» («Православие, самодержавие, народность» – в интерпретации «теории официальной народности»). «Создаваемая партия носит название народной, ибо имеет целью служить прежде всего простому народу, и называется государственной, ибо ставит задачей сохранение в целости русской государственности, корни коей подточены ядом социалистических учений».

Одно из партийных собраний состоялось в Царицыне 9 августа 1919 г. Председательствовал на собрании ротмистр М. А. Деконский, секретарем был штабс-капитан А. Н. Власов, а среди участников преобладали священнослужители и военные, представители штабов и подразделений Кавказской армии: полковник Ф. Н. Адамс, поручик Ф. И. Никольский, протоиерей Иоанн Никольский, иерей Константин Каменский. Немногочисленная «инициативная группа» избрала Оргбюро, которому предстояло подготовить следующее заседание партии. 26 августа собрание состоялось в Ялте. На нем в качестве председателя выступал уже В. М. Пуришкевич, по инициативе которого был избран Главный (Центральный) Совет партии. В него вошли известные политики и общественные деятели – поэт-монархист С. С. Бехтеев, стихотворение которого «Верую» стало затем своеобразным «гимном монархистов», граф Д. М. Граббе, Л. М. Савельев (управляющий делами Главного Совета). Одновременно был утвержден состав ялтинского отдела партии. М. М. Раевский был избран членом Главного Совета, казначеем партии и председателем ялтинского отдела. ВНГП сразу же стала ориентироваться на организацию работы «разъездных агитаторов» и создание «сельских отделов», первый из которых был открыт в Байдарской волости. Обратив внимание на резолюцию IX съезда партии эсеров, призывавшую «к прекращению вооруженной борьбы с большевиками» и к «борьбе с силами Деникина и Колчака теми же средствами, что и со старым правительством», члены ВНГП определили деятельность партии эсеров как «серьезную опасность для будущего существования России».

Главкому ВСЮР была отправлена «приветственная телеграмма». Была утверждена эмблема партии: православный крест в обрамлении семи звезд и надписи «Сим победиши».

Новороссия все более включалась в орбиту влияния ВНГП. 4 октября 1919 г., аналогичный ялтинскому, был создан партийный отдел в Феодосии во главе с Е. А. Головачевым. 6 октября был создан отдел партии в Одессе, а 19 октября состоялось первое заседание немногочисленного городского отдела ВНГП. Четверо присутствовавших (М. М. Пуришкевич, И. Н. Ветров, И. Ф. Извеков, Д. И. Коротков) распределили между собой должности председателя, заместителя, управляющего делами и казначея соответственно. Однако наибольшую активность сохранял ялтинский отдел ВНГП (в его составе числились уже около 50 членов, в частности, сенатор Г. В. Глинка, князь И. А. Кропоткин).

Показательно, что в отделе состояло много представителей отдельных семей, очевидно беженцев из Центра России (Раевские, Кропоткины, Первовы, Савельевы, Логвинские и др.). В январе 1920 г. состоялось два заседания отдела, на которых обсуждалась деятельность созданного при партии Экономического общества, и были утверждены организационные решения, связанные с проведением реорганизации руководящих структур партии.

Сам Пуришкевич после проведения совещания в Одессе прибыл в Ростов-на-Дону, с намерением основать здесь отдел и приступить к изданию монархической литературы. В ноябре 1919 г. здесь вышли в свет газета «В Москву» и журнал «Благовест», названный «журналом Русской Монархической Народно-Государственной мысли». Тираж данных изданий был довольно большой – до 150–200 тысяч экземпляров. В статьях «Благовеста», большая часть которых принадлежала самому Пуришкевичу, писавшему под разными псевдонимами, продолжалась пропаганда основных положений программы ВНГП, однако со значительным уклоном в сторону антисемитизма. Особенную критику со стороны «Благовеста» вызывал Отдел пропаганды Особого Совещания.

Передовая статья в номере («Без забрала») призывала к незамедлительному определению Белым движением своего «государственного идеала», утверждая, что только в таком случае Добровольческая армия принесет «обездоленному и сирому народу… надежды на возвращение России к заветам славной старины – к Царской власти…», что следует обеспечить осуществление «национальной диктатуры», которая, в отличие от «кадетского понимания» данного термина, будет основываться не на «общественности», выраженной в резолюциях «Винаверовско-Ялтинского съезда», а в диктатуре, которая «вернула бы нас на исконный, исторический путь Государственного развития, подведя русскую рать к стенам Священного Кремля».

Такая власть по мнению руководства ВНГП персонифицировалась в «дорогом имени грядущего диктатора Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Николаевича». Данное пожелание, следует отметить, отвечало разделяемой отдельными участниками Белого движения идее «верховного возглавления» вооруженных сил Николаем Николаевичем Романовым.

«Благовест» критиковал Отдел пропаганды, а также официозный Национальный Центр, включавший в свой состав обанкротившихся кадетских «деятелей». В статье «Англия и ее политика» категорично обличались вероломство и узкокорыстный характер внешнеполитического курса Великобритании и говорилось о неизбежности будущего самостоятельного характера военной подготовки России, тогда как участие в военных союзах лишь помогает англичанам добиваться собственных целей за счет российских ресурсов.

В статье «Народ и Царь на Руси» выражалось отношение к движению декабристов, отмечалось (на примере событий 1825 г.), что любые выступления, направленные против царской власти, не могут оставаться безнаказанными, что для Российской Государственности и русского народа важно также «народное покаяние» в грехе отступничества от царской власти и «косвенного содействия цареубийцам».

В заключительной статье «Преступность защиты Учредительного Собрания» Пуришкевич предупреждал об опасности социалистического правительства для будущей России. Лидер ВНГП считал даже более приемлемым для России большевистский режим, при котором скорее наступило бы окончательное разочарование в социалистических идеях, чем власть, которая призовет к восстановлению полномочий российской Конституанты образца 1917–1918 гг. Борьба за такое Учредительное Собрание, как избранное в «дни власти Временного правительства, должна почитаться тягчайшим и глубочайшим государственным преступлением». «Большевистскую власть в России, если мы желаем спасения России», должно заменить не восстановленной «Учредилкой», а «властью беспощадного Русского диктатора, обязанностью которого явится жестоко покарать главных виновников, обративших русский народ в зверя, после чего преемником власти должен быть только Русский Царь Самодержец, руки которого уже не станут обагряться кровью», принявший бразды правления для выполнения культурных задач успокоения взбаламученной России». Следует отметить, что и здесь Пуришкевич в целом повторял политические лозунги Белого движения, высказывая идею обязательной военной («национальной») диктатуры, предшествующей окончательному решению вопроса о «форме правления» и принятию новых Основных законов Российского Государства.

Откровенно антисемитский и в значительной степени оппозиционный характер издания не мог остаться без внимания со стороны властных структур. 4 ноября 1919 г. постановлением ростовского градоначальника Беляева газета была закрыта «за национальную травлю». Не удалось выпустить и более одного номера «Благовеста». Тем не менее, деятельность ВНГП вызывала неизменный интерес со стороны многих «общественных сил» на белом Юге.

Привлекательный для всех недовольных «либерализмом» характер носили учредительные документы партии – ее программа и устав. Пуришкевичу удалось переиздать в Ростове несколько своих статей, выходивших еще в 1918 г., под общим заглавием «Республика или монархия?». Начинался сборник категоричным заявлением Главного Совета ВНГП: «Только Монархия может спасти Россию… только при наличии Царской власти обеспечены для России как ее Государственное единство в старых границах, исключая Польшу (примечательная оговорка. – В.Ц.), так и политическая мощь и влияние на ход исторических событий среди держав мира в грядущие годы».

Добровольческая армия объявлялась как носительница «Государственных идеалов, объединивших весь Юг», и именно ей самостоятельно предстояло объявить свое решение о будущем российской государственности: «В этой области не может быть никаких уступок ни своекорыстным попыткам «дружественных» или враждебных нам (что, впрочем, совершенно одно и то же) держав, так или иначе предрешить наш будущий Государственный строй, ни, тем более, злостным поползновениям прогоревших русских политических партий, тянущихся к власти во имя власти насаждать у нас республику, вопреки требованиям государственного разума и прямой воле русского народа… всякие заигрывания с социалистами и с кадетами всех мастей обречены на полный провал». Тем самым ВНГП сразу же позицировала себя как партия, противостоящая не только социалистическим партиям и группам, но и всем структурам, в той или иной степени близких к кадетской партии, игравшей, как отмечалось выше, ведущую роль в политической системе Белого движения.

В статьях «Монархия или республика», «Почему Россия может существовать только под властью Монархов?» Пуришкевич приводил сравнительный анализ политических систем различных европейских государств. Лидер партии обосновывал неизбежность восстановления монархии в России с точки зрения политических, национальных, религиозных и даже климатических и территориальных факторов. «Чем шире государство и чем более оно разноплеменно, тем нужнее для него монархия и тем менее оно способно быть республикой». «Монархия успевала устранять или примирять все подобные требования и порывы, – и не одной только силой, но и уравнением прав и отношений под одной властью», «на православной почве не могут процветать ни республиканский строй, ни конституционно-монархический режим». «Ввести в России представительные учреждения по трафаретам Западных образцов, а не на свой лад, значило бы отдать весь народ в кабалу ничтожному по численности богатому меньшинству, которое может посвятить себя политическому карьеризму». Таковы наиболее значимые свидетельства позиции Пуришкевича, опубликованные им в брошюрах ВНГП.

Касаясь событий 1917 г., наиболее жестко Пуришкевич критиковал политику Временного правительства во главе с Керенским («первая русская революционная охлократия – господство взбунтовавшейся петроградской толпы»), сменившего еще вполне законное правительство князя Львова, призванное «быть бессменно на посту вплоть до выполнения порученной ему задачи – созыва Учредительного Собрания». Керенский, по мнению Пуришкевича, совершил два «охлократических акта»: ликвидировал «еще уцелевшее народно-представительное учреждение – Государственную Думу четвертого созыва» и «упразднил смысл самих выборов в Учредительное Собрание», «провозгласив Россию республикой». «Раз уже была объявлена республика, то следовательно, не могло идти и речи о монархии, и поднимать вопрос о ней, разъясняя ее пользу и преимущества в предвыборных собраниях, было бы тяжким преступлением, покушением на существующий государственный строй. Народ не мог уже голосовать за сторонников и приверженцев монархии… Ему дано было право голосовать только за республиканцев».

Но и «олигархическая республика» Керенского была свергнута «вторым олигархическим переворотом», приведшим к власти большевиков. «Нелепость» Учредительного Собрания уже после октября 1917 г. становилась тем более очевидной, поскольку реальных альтернатив республиканскому строю не оставалось, но при этом защититься, сохранить свои полномочия российская Конституанта не могла: «Будь депутаты Учредительного Собрания 1917 года действительно избранниками народа, уполномоченными выразить его волю в деле устроения государства на новых началах, – неужели могла бы найтись на всем пространстве России какая бы то ни было сила, которой было бы позволено насмеяться над ними?»

Таким образом, реальной и единственно возможной для России формой правления Пуришкевич считал монархию, поскольку «в монархиях нет доступа любому лицу к верховной власти», Монарх – «не политическая партия, он стоит вне всяких партий и выше их», «он призван к власти не на срок и может не бояться за ее устойчивость». Наконец, и это самое главное, – русский народ «еще способен жить, и хочет жить, а без Царя немыслима Единая, Могучая и Неделимая Россия».

Программа ВНГП провозглашала восстановление России в границах до 1914 г. Форма правления, тем не менее, не предполагала простого возвращения к довоенной «думской монархии», а предусматривала установление «Монархии с широкой децентрализацией власти». Предполагалось разделение властей: «законодательная власть в России должна принадлежать народному представительству», исполнительная власть – совету министров, а выборы в парламент – проводиться на основе профессионального, территориального и персонального признаков. Избирательное право основывалось на «минимальных цензах» («земельном» – по «минимальному земельному наделу»; «оценочном» – «по минимальному окладу жалованья» у рабочих, «минимальной сумме платимых налогов» торговцами и промышленниками, образовательном – «образование не менее начального училища», возрастном – 25 лет возраста. Национальном – избирательных прав лишались «иностранные подданные».

«Народное представительство» (Пуришкевич избегал термина «парламент») представлялось двухпалатным: Государственная Дума (нижняя палата) и Государственный Совет (верхняя палата). Госсовет состоял из «представителей от органов местных самоуправлений» (2/3 состава) и из членов, «пожизненно назначаемых Царской властью из числа лиц, известных своей административной, научной, общественной и публицистической деятельностью». Программа была ориентирована, по сути, на конституционное правление. «Народное представительство» «участвовало» в законодательной власти, причем «ни одно постановление, указ, приказ и т. п. акт», лишенный одобрения палат, не имел «силы закона». «Народное представительство» наделялось традиционными парламентскими полномочиями – законодательной инициативой, утверждением бюджета, контролем за деятельностью администрации (право запросов). А «монарху принадлежало право издания Высочайших указов по вопросам общегосударственного характера только в исключительных случаях жизни страны». Судебная власть возвращалась к принципам уставов 1864 года, полномочия мировых судов расширялись (им передавалось все делопроизводство волостных судов), хотя для занятия должности мирового судьи предполагался «специальный имущественный» и образовательный цензы.

В отдельном разделе программы говорилось о равенстве всех граждан перед законом, об упразднении цензуры, свободе слова, собраний и союзов, но при этом не допускалось иметь убеждения, «подтачивающие строй русской Государственности и Монархии», и отдельным пунктом утверждалось, что «социалистические учения всех толков признаются учениями антигосударственными», а их пропаганда приравнивалась к «государственной измене». Но «Православие, как религия господствующая и исповедуемая большинством населения России», признавалась в качестве основы для «соборной связи с Государством» (отделение Церкви от Государства исключалось).

В рамках «национально-культурной автономии» считалось целесообразным «преподавание в школах местного языка наряду с русским». Раздел «Народное воспитание и образование» гарантировал «полную автономию университетов», «организацию студенчества по корпорациям», «монополизацию Государством кинематографа как могучего рычага народного воспитания».

В области «народного здравия» предполагалось «широкое привлечение» мужских и женских монастырей к благотворительной, в частности медицинской деятельности, и даже такое специфически важное для условий «русской смуты» установление, как «широкая постановка в Империи бактериологических институтов, для своевременного снабжения народных масс… соответствующими прививками в предупреждение развития эпидемий». В «рабочем законодательстве» декларировались традиционные для программ Белого дела лозунги «8-ми часового рабочего дня для фабрично-заводских предприятий», введения «примирительных камер», государственного страхования и «всемерного содействия восстановлению предприятий, разрушенных революцией и большевиками».

В русле, присущем политическому курсу Белого дела, был составлен раздел о «местном самоуправлении и автономии». Принцип «единой, неделимой и нераздельной России» сохранялся, но при этом декларировалось образование «независимого Польского государства» («вместе с польскими землями Австрии и Германии»). Утверждалось право местного самоуправления Финляндии (Сейм), как «нераздельной части России», и «право широкого войскового самоуправления» Казачьих войск. Изменой и государственным преступлением должна была считаться «всякая попытка к раздроблению России и к выделению из ее целого искусственным путем территориального самоопределения населяющих ее народностей».

В системе местного самоуправления НГП предполагала следовать принципам политического курса Белого дела. Представительство в земстве основывалось на «минимальном цензе», без учета национальных и конфессиональных различий. Уездное земство получало в свою компетенцию «всю область местного управления, исключая полицию безопасности и благочиния», а также общегосударственные «отрасли управления». Губернские земские управы заменялись Губернским совещанием, состоявшим из избранных уездных гласных, получавших полноту управления финансами и хозяйством в рамках губернии. Однако основой самоуправления, «мелкой земской единицей», признавался «приход как единственная, исторически выросшая из быта народа, ячейка». Религиозных и национальных ограничений в приходском управлении не делалось, поскольку «по делам церковным приходской сход должен быть отдельный». Таким образом, идея приходского самоуправления, как низовой основы структуры власти, впервые высказанная во время работы Поместного Собора в 1918 г., получила дальнейшее развитие в программе уже политической организации.

В разделе о «народном образовании» подчеркивалась важность активного воздействия на просветительскую деятельность со стороны государства и Церкви: «Россия не погибнет, если школой в ней будут ведать Церковь и Государство, ибо тыл государственных завоеваний Добровольческой армии будут обеспечивать не пулеметы и штыки, а русская национальная школа, влияние коей везде и всюду сильнее тюрем и виселицы, сильнее свинца и железа!».

Отдельный раздел программы НГП отражал проблемы аграрного законодательства. Здесь отмечались, по существу, главные положения будущей земельной реформы врангелевского правительства: «Необходимо передать землю трудящемуся населению на праве полной частной собственности… в основу будущего устройства России должно быть положено поднятие производительности земли и увеличение числа и размера крестьянских хозяйств за счет государственного земельного фонда».

Данный фонд, подчеркивалось, создавался на основе «казенных, удельных, кабинетских» земель, земель Крестьянского и Дворянского банков, монастырских и городских земель, а также «помещичьих и частновладельческих угодий», которые «государство признает необходимым приобрести соответственным образом для увеличения крестьянского землепользования». «Скупка земли» «в целях перепродажи и спекуляции» категорически запрещалась.

Партия готовилась к широкой политической жизни. Ее членами могли стать как физические лица («русские подданные без различия национальности и вероисповедания»), так и «корпорации и организации всякого рода профессий». Членство разделялось на «действительное», «пропагандистское» и «почетное». Устав предусматривал «распространение и укрепление в обществе и широких слоях русского народа основных принципов партии и ее программы», прежде всего посредством широкой издательской, пропагандистской работы, а также путем «полной экономической эмансипации России от иностранного капитала» и посредством «проведения в законодательные Палаты Государства и в местные правительственные и выборные учреждения членов партии и сочувствующих».

Особое положение занимал Управляющий бюро пропаганды и агитации. Основная работа отводилась «пропагандистам» и «действительным», осуществлявшим открытие новых низовых партийных структур, проводящим широкую разъяснительную работу. При этом особым пунктом указывалось на важность открытия местными отделами «небольших лазаретов для раненых воинов-добровольцев и дешевых столовых для них же». Следовало контролировать часть местной прессы, стремясь к тому, чтобы «печать эта, ими созданная, не уклонялась бы ни в сторону квасного патриотизма, ни в сторону подыгрывания под аппетиты худших элементов общества, т. е. не проявляла бы интеллигентских и кадетских замашек». Партийный курс определялся решениями «Общего Собрания», а «непосредственное руководство» осуществлялось «Главным Советом», состоявшим из 7 человек, избираемых ежегодно Собранием (председатель избирался также на год).

Таким образом, политическая программа партии не содержала непримиримых противоречий (за исключением пунктов по т. н. «еврейскому вопросу») с общеполитическим курсом Белого движения в 1919 г. Конечно, полной общности позиций по основным социально-экономическим и социокультурным позициям с ведущими политическими структурами белого Юга (ВНЦ, СГОР, СВР) быть не могло. Однако НГП разработала политическую декларацию, вполне способную привлечь многочисленных сторонников и «сочувствующих» из среды политически активной части южнорусской общественности. Что касается структуры НГП, то здесь следовало бы отметить повышенное внимание к созданию низовых отделов, то есть той части работы, которой не уделялось достаточного внимания в деятельности СВР и ВНЦ.

Среди правых организаций выделялось «Братство Животворящаго Креста», созданное в апреле 1919 г. в Екатеринодаре на основе городских приходов. Руководивший «Братством» протоиерей Владимир Востоков проповедовал актуальность восстановления монархии, защищенной «православным парламентом». Наиболее полно его программа была выражена в «сыновнем обращении» (16 мая 1919 г.) к Юго-Восточному Поместному Собору, перед которым Востоков ходатайствовал об утверждении Устава «Братства». Обличая события 1917 года, протоиерей не делал различий между февралем и октябрем: «Страна Православная головокружительно была сброшена с основ христианских, на которых выросла и знала хорошие благополучные годы, на скользкие рельсы холодного бездушного социализма и по ним безудержно покатилась в пропасть анархии, к преждевременной могиле».

Для «успокоения и возрождения России» встала необходимость широкой миссионерской, идеологической, просветительской работы. «Бороться с большевизмом совершенно успешно можно только при борьбе с причинами, его породившими, необходимо вырвать с корнем из русской почвы социалистическое дерево… Только в том случае Россия спасется от гибели, если она очнется от чада социалистических утопий и снова, как при Святейшем Патриархе Гермогене, встать твердо сумеет на православно-христианские основы жизни».

Как бы предвосхищая известное майское 1920 г. обращение генерала Врангеля, протоиерей Владимир Востоков писал: «Чуткие к страданиям Родины сыны России уже объединились в сильные добровольческие армии… но… наряду с воинским должен блеснуть и меч духовный, ярко, решительно, меч правды святой… Но кто, кроме Церковного Собора, слившего в себе нравственные силы областей, свободных от большевистской тирании, может блеснуть измученной России светлым мечом правды?» Поэтому следовало «призвать русский народ к покаянию в пролитии крови Царской, святительской и миллионов жертв из разных слоев населения в революционный период… дать надлежащую оценку принципам кровавой революции…, объяснить народу противохристианскую природу социализма, примерами из жизни выяснив его разрушение Церкви, Государства, семьи и школы… объяснить настоящий смысл интернационала, …обращающего народы в рабов международного масонского правительства… решительно и определенно позвать народ на Православные устои жизни, на которых он принципиально стоял до революции, подготовляя его к избранию Земского Собора из православных русских людей – для избрания на нем христианской власти и для выработки государственных законов, опирающихся на евангельскую правду», и наконец, «воз-венчать воинские знамена Святым Крестом и объявить по войскам зов бороться за гонимую Святую Церковь и за спасение распятой революцией России», а «всех духовных лиц, служащих и проживающих в южнорусских областях, призвать к деятельной проповеди как положительных истин христианских, так и к обличению утопий революции, социализма, коммунизма и прочего».

Как можно видеть, в намеченной программе Братства основные положения политического курса Белого дела (борьба с социализмом-«большевизмом», усиление политической роли православного духовенства, созыв Всероссийской Конституанты для решения вопросов об организации власти) не отрицались, а развивались в праворадикальном направлении, однако отнюдь не в оппозицию белой власти.

Напротив, в Уставе Братства содержались призывы к активной поддержке белых армий. Следовало – «по примеру Святого Сергия Радонежского» – способствовать «снаряжению отрядов воинов на борьбу с гонителями Веры Христовой».

В характеристике взглядов монархических групп весьма примечательны оценки внутренней и внешней политики России, ее политического и международного статуса «после победы над большевизмом», данные полковником И. Патроновым, сотрудником редакции газеты «Вечернее время», бывшим активным деятелем «Союза офицеров», поддержавшим генерала Корнилова в августе 17-го. В мае 1919 г. в Новочеркасске был издан сборник его публичных докладов, озаглавленный «Причины и следствия Великой войны. 1914–1919 гг. (современные лекции для русской интеллигенции)».

В них отразилось типичное для российской общественности, отмеченное, в частности, известным русским философом Ф. А. Степуном, разочарование в радикализме Февраля 1917-го и признание монархии оптимальной формой правления. Правда, при этом говорилось и о невозможности возвращения к «старому». Патронов отмечал, что «самодержавная власть сыграла колоссальную историческую роль, создав Великую Россию», прежде всего совершив «объединение Руси и ее освобождение от татарского ига». Сложившееся в таких условиях разделение на «угнетаемых и угнетателей» оправдывалось, поскольку «угнетатели, управляя страной, в то же время спасали народ от еще большего угнетения, т. е. всеобщего и равного кулачного права, которое бывает при безвластии… над всеми стоял Самодержавный Царь, который не принадлежал ни к одному классу, имел одинаковую власть над всеми».

Наравне с Самодержавием «огромную роль в создании России» играло Православие, «важное не только как религия, объединяющая народ в одном религиозном мировоззрении, дающая всем общий идеал добра и правды, стремления к божеству, но и как главное основание духовной культуры славянства». Однако к началу ХХ столетия неограниченное самодержавное правление уже не могло выразить всех потребностей государства и общества. Система управления стала приобретать «уродливые формы», из которых наиболее опасным становился бюрократический «карьеризм», «подточивший великое государство»: «Крупные и ответственные места занимали люди не по способностям, а по связям, знакомствам или родству. На почве карьеризма выросла «Распутица» и та вакханалия частых министерских смен, при которой вопросы первостепенной государственной важности смешивались с личными и семейными и зависели от каприза». Важнейший аграрно-крестьянский вопрос так и не был разрешен. Реформа 1861 г. сделала крестьянина «свободным, но не полным собственником». «Осталось общинное хозяйство при крайне недостаточном и неравномерном распределении земель, остались старые счеты и недоразумения с барином, а главное, осталось старое вековое невежество, зверские инстинкты, раньше сдерживаемые сильной рукой, а ныне (в условиях революции. – В.Ц.) предоставленные свободному проявлению». Именно поэтому столь насущными становились реформы П. А. Столыпина: «Необходимо было самое широкое всеобщее обязательное обучение и непрерывные реформы в земельных отношениях для создания миллионов крестьян-собственников».

Реформы запоздали, бюрократические традиции укоренялись, но «все же среди служилого правительственного класса, широких масс интеллигенции и простого люда были честные, любящие свою Родину люди, которые… жертвовали личными интересами на благо Отечества. Были у нас честные министры и генералы, которые возвышали свой голос, предостерегали, жертвуя своей карьерой, была проявлена доблесть, патриотизм со стороны интеллигенции, умевшей умирать на войне впереди, а также наших солдат, оказавших великие подвиги в первые два года войны. Дурные, низкие инстинкты как бы временно стушевались перед чувством единения, которое возбуждает всякая война. Здесь, видимо, действовали незаметно остатки старых государственных устоев, привычка забывать личные интересы перед общей опасностью». Но «все эти остатки старой государственной доблести как-то быстро совершенно исчезли после революции. Самые крупные ошибки и преступления старого правительства бледнеют и стушевываются перед теми преступлениями, которые сознательно или бессознательно совершили деятели нашей революции».

Преодоление «последствий революции» предполагало продолжение реформ, начавшихся перед Первой мировой войной. Прежде всего – это установление политического строя, обоснование которому Патронов видел в «европейском опыте»: «Мы – европейское государство и потому должны пройти те же этапы государственности, какие переживала Западная Европа. Мы уже вошли в полосу конституционной монархии. Конституционная жизнь должна была развиваться. Она и развивалась, когда была прервана неожиданно подземной работой темных сил. Необходимо, значит, вернуться к восстановлению государства в виде конституционной монархии. Почему монархии, а не республики? Какой-то ученый сказал, что сущность монархии заключается в недостатке воображения у масс, которые не могут понимать иначе государства, как с одним лицом во главе. Республика с президентом основывается на той же психологии. Даже наша Совдепия олицетворяется Троцким. В Англии существует мнение, что монарх нужен, как лицо, олицетворяющее государство, стоящее выше партий, и для того, дабы на это место не было незаконных претендентов… Если мы примем еще во внимание психологию нашего народа, который в течение столетий почитал царскую власть и теперь на кровавом опыте убедился, что без царя невозможно, то этих доказательств будет вполне достаточно». Прежняя партийная жизнь становилась уже не соответствующей будущему политическому устройству: «Современную политику нельзя основывать на партийных началах. Прежних политических партий уже нет, и начинается новая перегруппировка».

Принципиально важным был вопрос о форме будущей монархии: «Мы имеем в виду, конечно, не прежнюю монархию, которая хотя и создала величие России, но в конце XIX века уже вела к ее упадку, ибо упорно отказывалась принять новые прогрессивные формы. Возврата к старому быть не может. Нельзя повернуть вспять колесо истории; да и бессмысленно было бы создавать условия, которые подготовили нашу революцию. На обломках прежней Империи должны быть созданы новые формы жизни, новые для нас, но старые как мир. Для нас, монархистов, идеалом является Английская монархия. Но пересадить ее сразу на русскую почву нельзя; для этого нужно сделаться англичанами. Такого идеала мы можем достигнуть постепенно, не ранее ста лет политического опыта и воспитания новых поколений. Все же нужно приступить к осуществлению ее».

Потенциальными противниками монархии Патронов считал только «уголовный преступный элемент, выпущенный Керенским из тюрем», «социалистических интеллигентов, которые делают на политике карьеру», «всевозможных самостийников, проповедников федерализма и всякого рода политических шарлатанов в духе Керенского», которым «безусловно выгодна Республика». К сторонникам монархии автор причислял «все многомиллионное крестьянство, рабочих и «массу интеллигенции, безусловно понявшую сущность социализма на собственной шкуре и убедившуюся, что вышло из бесконечных революций при отсутствии власти» (показательно разделение Патроновым интеллигенции на «социалистическую» и «национально мыслящую»).

Поскольку «монарх является спасительным противовесом против одурачивания темного люда различными демократическими бесчестными проходимцами, то естественно, что монархия должна быть наследственная и преемственная;

поэтому и у нас на Престоле должен находиться один из наиболее законных наследников». Монархия выгодна и «мелким инородческим народностям», которые «получат местную автономию и… будут находиться под защитой сильного государства. Поэтому не следовало опасаться того, что монархический строй может поддержать «подавляющее большинство населения». Напротив, следовало готовиться к этому. Дальнейшие рассуждения Патронова вполне вписывались в традиционную для политического курса Белого движения 1919 года схему восстановления «российской государственности»: от временной военной диктатуры – к власти нового Правителя России. «До восстановления законной монархии только диктатура может заставить замолчать политических шарлатанов и болтунов и железной рукой подавить анархию. Диктатура родилась естественным ходом событий в Сибири. Она должна быть распространена на всю Россию. Без нее не может быть восстановлено Государство. Затем, когда будет водворен порядок, подавлена анархия, когда темные массы убедятся, что грабить больше нельзя, а нужно перейти к честному труду, Россия должна стать конституционной монархией, о которой все давно мечтали и которой не достигли вследствие ошибок старого правительства, общерусского невежества и изменнически подлой работы социалистов». «Подавить восстание черни… установить диктатуру, а затем восстановить монархию в лице наиболее законного наследника. Монархия, конечно, должна быть конституционная с цензовым парламентом от всех групп населения. Или Россия будет монархия, или не будет России». Столь категоричным выводом завершалась официально изданная и ставшая достаточно популярной книга одного из бывших сподвижников Корнилова.

Небезынтересны и рассуждения автора о перспективах международного положения России после окончания Первой мировой войны. «Единственно надежным партнером» России Патронов считал Великобританию, оказывавшую белым армиям «действительно серьезную помощь, доказывая этим свою вековую государственную мудрость и предвидение». Франция хотя и утратила свое прежнее доверие после провала военного десанта в Новороссии (французская армия «похоронила свои лавры в позорном оставлении Одессы и Крыма»), неизбежно вернется к союзу с Россией. Причины сотрудничества были определены полковником достаточно точно, причем отмечались не только предпосылки будущей новой войны, но и условия возможного сближения России и Германии: «Международные отношения складываются таким образом, что на всеобщий мир нет никакой надежды. Мир – это лишь перемирие. Теперь очередь за Германией лелеять мечту о реванше. И это неизбежно. Через 20–30 лет Европа будет находиться в столь же лихорадочном состоянии вооружения, как это было перед войной 1914 года. Найдется ли новый Вильсон, который вступится за Францию и Англию? 70 мил. немцев могут раздавить 40 мил. французов раньше, чем подоспеют англичане и американцы. Но это возможно лишь в том случае, если Россия останется нейтральной. Если же конституционная Россия восстановится и быстрыми шагами пойдет вперед по пути культурного развития, если она будет по-прежнему находиться в тесном союзе с Францией, то последней не угрожает никакая опасность». «Если нынешние правители Франции – великие вожди, то они должны добиваться во что бы то ни стало самого скорого восстановления России в ее прежних границах, за исключением разве только одной Польши. Этого требуют и финансовые соображения. Россия выполнит свои финансовые обязательства, если будет восстановлена и сильна. Если союзники этого не поймут, или по каким-нибудь более выгодным соображениям оставят нас на произвол судьбы, на дальнейшее разорение большевизму, тогда мы, униженные и оскорбленные, обретем друга в несчастии в лице Германии. И тогда мы станем врагами Франции. Никакой Вильсон, ни Англия не помирят нас».

Примечательно суждение Патронова о проблемах зависимости от «союзников»: «Выгодным для союзников было бы разделить Россию на сферы влияния, прекратив ее самостоятельное существование и эксплуатируя, как колонию. Но это – неосуществимо. Колония эта потребует большое количество войск для своей оккупации и постоянной борьбы с восстающими инсургентами; самое же главное – невозможно разделить полюбовно сферы влияния между Америкой, Англией и Францией». Поэтому «наш союз с Англией и Францией обеспечен взаимными выгодами. Россия не морская и не колониальная держава; поэтому никаких спорных вопросов с обеими странами у нее быть не может. Богатства России неисчислимы. Прямой интерес союзников – помочь нам в эксплуатации их, не пустив немцев».

Патронов не питал иллюзий в отношении САСШ и планов Вильсона применительно к известным «14 пунктам» американского президента. «Мы не найдем ни одного пункта, который был бы невыгоден для Америки. Выгодность же их для европейских держав весьма сомнительна… В «Лиге народов» Вильсона положен новый принцип: Государство – это торговое предприятие, акционерная кампания, которая управляет частью мирового рынка, первенство на котором принадлежит крупным фирмам, легко выдерживающим всякую конкуренцию. Проектируемый союз народов будут возглавлять Америка, Франция и Англия, а главным образом – первая… Но в лице Америки мы имеем определенно настроенную враждебно к нам страну… Проект Вильсона есть не что иное, как великая мировая ложь, в которой под красивыми фразами о всеобщем братстве, разоружении и пр. скрывается самый сухой эгоизм и холодный политический расчет. Державам – победительницам войны в будущем действительно не нужны, ибо господство уже достигнуто. Нужно лишь держать крепко то, что захвачено. Но так ли думают побежденные? Выгоден ли им подобный союз народов?»

Реванш за поражение в войне обязательно попытается взять Германия. «В области экономической Германия, благодаря своей организованности, начинает быстро восстанавливаться, и угроза восстановленной силы Германии является главным фактором европейской политики». Славянские государства Восточной Европы обречены на взаимодействие с Россией и конфронтацию с Германией. Польша, восстановление государственности которой является «актом исторической справедливости», тем не менее «истощена войной», «раздирается постоянной враждой с Галицией» и страдает от «отсутствия твердой власти», поэтому «обречена на обычное прозябание мелких государств, идущих всегда в хвосте больших». Только «возрожденная Чехия», «которая по своей культурности, патриотизму нисколько не уступает немцам», представляет собой реального противника Германии, «которой никогда не простит многовекового немецкого владычества и будет бороться до последнего за свою самостоятельность».

Положение России поэтому неизбежно ставит ее перед дилеммой: сотрудничать с Германией или остаться в рамках традиционных связей Антанты. «Союзники» должны не допустить раздела России, добиться ее возрождения путем всемерной помощи в «борьбе с большевизмом» и восстановить достойное ее статуса положение в «семье народов».

Общий вывод, к которому подводит Патронов, – в России необходимо развивать национальное единство, здоровый национализм, при котором идея нации будет ставиться выше идеи правителя и идеи социальной, классовой борьбы. Только на этом пути возможно избежать повторения революционных потрясений, партийно-политических разногласий и социальных противоречий, приведших к событиям 1917 года.

Созвучные Патронову идеи укрепления «национальной власти» высказывал ближайший сотрудник В. В. Шульгина, член Совета Государственного Объединения России (СГОР) А. Савенко. В написанной им в июле 1919 г. брошюре «Национализм и государственность» (издана в серии «Союза Казачьего и Крестьянского Просвещения» № 3) он особо подчеркивал тезис: «Государство – это есть организованная нация… базой, фундаментом государственности является нация в целом и ее самодеятельность, т. е. действенный национализм. В этом заключается сущность демократизма в истинном, здоровом смысле этого слова». Подлинная демократия тождественна, а не противоположна национализму: «Демократическое начало является только одной из сторон национального начала. Классовое начало – это есть организованная совокупность всех классов, образующих данную нацию. Государство национальное – это то же, что государство демократическое, ибо государство – это организованная нация, а организованность нации знаменует собой прежде всего равновесие сил, образующих ее. Первым условием этого равновесия… является подчинение интересов частей интересам целого, т. е. подчинение интересов отдельных классов интересам всей нации, всего государства». Исходя из этого, Савенко почти дословно повторял оценки Струве «просвещенного национализма» и путей «преодоления второй Русской Смуты»: «Спасение России придет только тогда, когда опять будет найдено равновесие сил, образующих в совокупности своей нацию. Только отказ от классовой борьбы, которая всегда деморализует нацию, разрушает государство, губит народное богатство и поражает интересы всех классов, может привести к установлению этого равновесия… Именно по этому пути 300 лет назад, в эпоху распада Русского государства, аналогичного нынешнему распаду, пошли представители патриотических кругов русского общества, объединенные лозунгом, ярко сформулированным Мининым. Призыв последнего жертвовать всем для спасения Отечества был призывом к отречению от побуждений личного и классового эгоизма и к национальному объединению. По тому же пути полного отречения от классовых интересов и устремлений и служения интересам всей нации, которая одна может поднять на свои плечи и удержать бремя государственного строительства, идут современные наши Минины – создатели и вожди Добровольческой Армии».

Если Патронова и Савенко можно было считать выразителями идей европейской монархии парламентарного типа, то А. Суворина, выпустившего в начале 1919 г. книгу «Поход Корнилова», уместно было признать сторонником монархической формы власти, опиравшейся на исторические национальные особенности, но модернизированной под влиянием послереволюционных условий. По мнению сподвижника Корнилова, участника «Ледяного похода», в России отсутствовали необходимые условия для восстановления прежней формы монархии.

Не было тех, кто был бы готов занять Престол при наличии разбитой вертикали власти («самого монарха не окажется», «никто не захочет быть монархом»). Общественные настроения были таковы, что говорить о новом самодержце мог лишь тот, кто желал восстановления власти прежней «жадной оравы дворцовых тунеядцев».

Но и республиканский строй не соответствовал российским географическим, национальным и экономическим условиям. Вообще, классические монархии, как и республики, имели неустранимые достоинства и недостатки: «Республика дает выражение лишь коллективности народных масс. Личность представлена в ней с таким недоверием, что даже президенту доверие отпускается только на срок 4–7 лет». Тогда как «монархия дает полноту выражения личности монарха, но коллективная личность народа в ней заподозрена и с трудом выбирается на достаточно властное место». Велик и «риск личной бесталанности» и «нелепицы наследственности».

Оптимальный вариант организации власти Суворин усматривал в оригинальном синтезе: «монархическая республика» или «республиканская монархия». Он считал, что подобного рода сочетание уже имело место в русской истории: в «Великом Новгороде» и «древнем Пскове», удачно объединивших личное и коллегиальное правление в формуле «Вече и Князь». Он не принимал популярную в 1917–1922 гг. историческую параллель со «Смутным временем» начала XVII века, завершенным Соборной присягой новой династии Романовых, и обращался к «Смуте» 862 г., когда новгородцы, ослабленные междоусобицами, «призвали» единоличного правителя – Рюрика, но ограничили его власть вечевым строем. «Новгородско-псковская», «чисто русская схема государственной власти» представляла замечательный сплав воинской доблести, выдающихся личных качеств князя, и обязательного, деятельного участия горожан, непременного соучастия в управлении представителей Церкви (архиепископа).

Наилучшая модель управления будет такова: «Вече общин (областей, городов и разных групп населения) с посадником, избираемым на 4–7 лет, и Великий Атаман, утверждаемый народом пожизненно. Великий Атаман должен быть яркой моральной личностью в делах военных и политических, вышедшим из масс на первое место на самих глазах народа… Великий Атаман будет иметь прерогативу конфирмации смертных приговоров (без смертной казни не может держаться столь огромная и пестрая держава, как народовластная Россия) и иметь решающий голос в делах военных и совещательный в вопросах мира и войны (внешней политики. – В.Ц.)».

Власть Атамана хотя и станет пожизненной, но он обязан будет «предложить народу своего заместителя». Великий Атаман фактически становится монархом, хотя его власть и не является наследственной. Он, в первую очередь, яркая личность, национальный герой, символ возрождающейся Единой России. Это военный лидер, «который на поле брани окреп в борьбе за право и самостоятельность своего народа». Не случайно Суворин полагал, что «Первым Великим Атаманом был бы, конечно, Корнилов, если бы судьба ему дала довести Россию до Учредительного Собрания, и им будет тот диктатор, который за Корнилова исполнит эту великую задачу». Таким же лидером в России мог стать генерал Скобелев, а из популярных в 1919 г. британских военных лидеров Суворин выделял Веллингтона и Китченера.

Весьма важной представлялась разработанная «схема» восстановления власти на период 1918–1923 гг. Военный диктатор, который закончит гражданскую войну и «свергнет большевизм», «установит в стране авторитет центра и правильное общее сообщение внутри государства. Благодаря этому придет в равновесие жизнь на местах и тогда наступит время для Учредительного Собрания». Акт о его созыве должен утвердить «первый диктатор». В свою очередь функции Всероссийской Конституанты будут сведены, по замыслу Суворина, лишь к утверждению военного диктатора Великим Атаманом, коль скоро он уже «выбран Высшим Произволением». Династический принцип заменится принципом персональной преемственности, обеспечивающей эволюционное развитие политического курса, а также гарантирующей от «риска наследственности» и «борьбы за Престол» среди Царствующего Дома.

Другой основой высшей власти становилось «Вече городов», дополненное специальным представительством университетов, приходов, профессий и занятий, торговли и промышленности, и политических партий». Обращение к общественной инициативе создавало другую опасность – излишнюю степень свободы, грозившую анархией («угождение свободе» приводит к «произволу и деспотии каждого недоумка»). Так как выборное начало уже нельзя было игнорировать, Суворин не отрицал «четыреххвостки», но считал необходимым заменить известную формулу «свобода, равенство, братство», формулой «совесть, честь и разум», а ко «всеобщему, равному, тайному и прямому» избирательному праву добавить еще один элемент – «сознательное».

Его оценка выборов повторяла мнения военных и политиков Белого дела. Прямые выборы допускались только в городах, где «каждый избиратель будет иметь возможность знать действительно подробно и хорошо личность и свойства избираемого им». В деревнях и селах прямое избирательное право заменялось «ступенчатым» (по одному выборщику от каждых 40 дворов на волостные собрания, затем «выборы новых выборщиков» на уездные и губернские собрания, избирающие уже депутатов Всероссийского Собрания).

Критика изъянов введенной в 1917 г. избирательной системы также повторяла известные тезисы белых правоведов. Выборы по партийным спискам на пропорциональной основе приводили к тому, что в представительные органы попадали не «дельные», «деловые, истинно общественные люди», а «партийные силачи», отличающиеся «триумфами в словесных сшибках своих партийных муравейников», «партийные содержатели». Необходим переход к выборам на основе низовых структур общественной самоорганизации, в частности – «домовых общин». «Для передачи наших городов самому населению из рук и из-под опеки и командования политических партий есть прямой путь – выбор гласных от домовых общин, т. е. общин, составляемых и ведомых жильцами каждого отдельного дома для решения всех вопросов общего хозяйства этого дома». Прямые выборы в данном случае также нежелательны. Вместо них каждые 40 домов избирают в городскую думу одного гласного, который и после выборов сохранит тесную связь со своими избирателями.

Кроме того, следует укрепить деловое, беспартийное представительство: «Должно прибавить к гласным от домовых общин известное количество представителей от приходов (всех исповеданий), науки, кооперативов, профессиональных и рабочих союзов, торговли и промышленности и т. д.». Как и многие участники Белого движения, Суворин особое внимание уделял перспективам самоуправления на основе церковных приходов. Как на Руси слова «Святая София» и «Великий Новгород» были нераздельны, а в древнем Пскове самой надежной во всех спорных делах считалась крестоцеловальная клятва; как в современной Суворину Англии «приходы играли огромную роль во всей бытовой жизни населения» и «служили основой и школой для жизни политической», так и в будущей России местное самоуправление позволило бы «связать религиозную и политическую жизнь русского народа до полной сплоченности». Рост общественной сознательности усиливал бы политическую активность и создавал предпосылки для строительства гражданского общества и дальнейшей демократизации избирательного права: «Чем более будут развиты в стране печать и всякие общественные организации, тем меньше ступеней должно быть в выборах… когда каждый гражданин будет читать ежедневно большую политическую газету и состоять членом не менее, как в одном кооперативе, – тогда пусть и политические общенародные выборы станут прямые».

Суворин оптимистично оценивал перспективы именно такой формы правления, как «монархическая республика», ссылаясь при этом на уже имеющийся опыт организации власти в казачьих областях. По его мнению, сложившаяся на Дону и Кубани система управления, при которой верховная власть хотя и принадлежит Атаману, но его права ограничены Войсковым Кругом, Краевой Радой (аналогами новгородского вече) подтверждает правоту формулы – «Вече Общин и Великий Атаман». Опыт казачьего самоуправления распространится потом на всю Россию. Им также обосновывалась идея диктатуры как предварительного и обязательного условия установления «монархической республики». Добровольческой армии «в ближайшее время фактически предстоит, пускай и временно, стать носительницей государственной власти в России». Армия обязана выдвинуть военного диктатора, единоличная власть которого обеспечит становление Российской монархическо-республиканской Государственности.

Наряду с политическими партиями, среди официозных органов печати, среди отдельных «идеологов монархизма», на белом Юге заметную роль играли и неформальные группы. Как и в белой Сибири (салон супруги генерала Гришина-Алмазова), встречи и обсуждения различных военно-политических вопросов в неофициальных кругах могли иметь не меньшее значение, чем деятельность официальных структур. В Новороссийске, в Кисловодске и Пятигорске большой известностью пользовался салон графини С. А. Игнатьевой. По сведениям Особого отдела Военного управления (донесение полковника Мергина от 18 июля 1919 г.), «у нее постоянно собирается избранное общество противников Добрармии из числа бывшей придворной аристократии», в которое «графиня вовлекла значительное число английских офицеров» (из числа членов военной миссии и торговых делегаций). Встречи с руководителями Особого Совещания – генералами Лукомским и Драгомировым – оставили у графини «невыгодные впечатления и разочарование в высших представителях Добрармии». В конце 1919 – начале 1920 г. правые структуры проявляли активное участие в полулегальных действиях, направленных против, как считалось, «либеральной политики» Особого Совещания. Наряду с деятелями СГОРа (Струве, Кривошеин) правые стремились способствовать росту популярности генерала Врангеля, которого считали не только «заменой» Деникина в должности Главкома ВСЮР, но и убежденным монархистом. Однако катастрофически сужавшаяся территория, контролируемая ВСЮР, уменьшала и возможности для организационной деятельности монархических организаций. Заметной потерей для правых сил стала также кончина лидера НГП Пуришкевича в феврале 1920 г. в Новороссийске.

Нельзя утверждать, что надежды и предвидения правых полностью оправдались в белом Крыму в 1920 г. Несмотря на очевидное преобладание «антика-детских настроений», монархисты не стали главной общественно-политической силой, влияющей на эволюцию политического курса новой власти. Проведение «правой политики правыми руками» оказалось невозможным. Определенно промонархические симпатии выражали т. н. ялтинские деятели – участники Совещания государственных и общественных деятелей.

В марте 1920 г. ялтинским Совещанием был поддержан проект (авторство, очевидно, принадлежало бывшему главе УВД Особого Совещания, сенатору Н. Н. Чебышеву) проведения военно-политических преобразований, призванных обеспечить стабильность в Крыму, избежать повторения «ошибок деникинского правления».

В проекте подчеркивались невозможность военной победы над «большевизмом» при отсутствии «организованной работы в тылу», необходимость «внедрения в широкие народные массы государственной идеи, утраченной этими массами в период революции». Деникин и Особое Совещание, – отмечалось в проекте, – совершили ошибку, во многом типичную для белых правительств в 1919 г.: занялись государственным строительством без учета кратковременности своей власти. Главком ВСЮР «не хотел видеть простого обстоятельства, что он действует в период революции, а следовательно, его работа должна быть решительная, быстрая и революционная…; если бы он не окружил себя громоздким государственным аппаратом, который фактически был только на бумаге, а понимал, что он – краткий эпизод несущихся событий, если бы он сознавал психологию революции… то он своей печальной деятельностью не довел бы страну до переживаемого ныне положения».

Поскольку «работа государственного строительства» отсутствует, следует не только противодействовать большевизму на фронте и в тылу, но и наладить соответствующую «данному моменту и данному месту» систему управления, «использовать пребывание в Крыму для накапливания государственных и экономических сил». Однако понимание «революционности» было у авторов проекта весьма ограниченным: «Народные массы, ринувшиеся в революцию из желания жить за счет государства, полагая, что оно неисчерпаемо богато, разграбили его раньше, чем предполагали, и в данный момент находятся на повороте к чисто физиологической реакции – т. е. к желанию сохранить награбленное и быть сытыми и одетыми… Поэтому первая задача, которую должна быстро и немедленно разрешить мудрая власть, – это учет поворота народного миросозерцания и приобретение народного сочувствия и волеизъявления за счет, выражаясь грубо, его брюха». Для этого государственная власть должна ввести монополию торговли, создать товарные резервы (не избегая даже реквизиций) и обеспечить финансовую стабильность посредством введения нового курса рубля, ориентированного на национализированные товарные запасы и стоимость природных ресурсов Таврии.

Следующим актом должно стать провозглашение «революционного лозунга», способного привлечь к себе симпатии большинства населения. Таковым, по мнению авторов проекта, мог стать не абстрактный девиз «созыва Учредительного Собрания», а лозунг «Земля и Царь» (антитеза лозунгу «Земля и воля»). Он стал бы «лозунгом текущего момента государственной и национальной идеи, на основе которых начнет строиться государство». Следовало удовлетворять сугубо утилитарные общественные запросы, но при этом обеспечивать должный авторитет новой власти: «Крестьянство ищет закрепощения за собой материальных благ, приобретенных революцией, а таковыми является в черноземных губерниях земля. Но необходимо, чтобы закрепощение земли исходило от авторитетной власти, а таковой в глазах крестьянства никогда не будет иная власть кроме законной, то есть Царской… Вот этот лозунг «Земля и Царь» должен быть выдвинут немедленно по приведении в порядок экономической разрухи… И Манифест а не указ о земле, исходящий от представителя Императорской Фамилии, наиболее популярного (Великий Князь Николай Николаевич) и прибывшего к этому времени в Крым, даст власти ту опору, с которой она сможет уже оперировать. Для защиты своей земли и Царя крестьянство даст необходимых солдат».

В проекте ялтинского Совещания отмечались характерные для рубежа 1919/20 г. причины неудач Белого дела так, как это понимали те, кто был «близок к власти». Проект своеобразно обосновывал «левую политику правыми руками», в частности, ее основу – земельную реформу, но при этом ориентировался на неизбежное ее проведение в рамках провозглашенного монархического лозунга. Необходимо любой ценой удержать Крым, добиться международного признания, «ибо если мы утратим этот клочок собственной территории, то к моменту эволюционной гибели большевизма положение Европы может настолько измениться, что Россия надолго будет сведена в границы Московского государства начала XVII в.». Предполагалось немедленно «установить негласную связь с Германией и малыми государствами», «использовать союзников до последней степени» и, что самое важное, – сохранить единство Белого движения: «организовать связь с остатками различных русских армий и организаций за границей», осуществив «возможное их объединение».

Смена политического курса требовала смены власти. Структура управления неизбежно приводила к диктатуре. Но «диктатора нельзя назначить. Им можно только сделаться». Диктатору, обладающему полнотой государственной власти, должен быть непосредственно подчинен «начальник кабинета», а сам «кабинет» – состоять из военно-морского, гражданского, политического отделений и отделения финансов и снабжений. Судебная власть, согласно проекту, была представлена «военно-полевой судебно-следственной комиссией по борьбе с преступлениями по должности, саботажем и спекуляцией». Нужны были и новые исполнители, при подборе которых следовало «отойти от анахронического принципа – искать государственных работников или в среде изношенных и потерявших себя остатков бюрократической завали, или в среде так называемых патентованных «общественных» деятелей, уже не раз провалившихся в государственной работе». Требовалось «сильной рукой двинуть способных и талантливых людей, независимо от их стажа, возраста, национальности и политических взглядов, а если угодно, то и условий морали. Даже умного вора можно заставить честно и продуктивно работать, так как он сразу поймет, что пора потворства грабежу и разбою прошла, а если он ошибется, то эта ошибка будет для него роковой».

Насущно был необходим «легкий и подвижный аппарат»: «Вся власть должна быть смещена и заменена новой». «Громоздкий и недействительный законодательный, высший административный и судебно-следственный аппарат генерала Деникина, существующий только на бумаге», уже не соответствовал требованиям времени. Получилось так, что «мы взяли от большевиков худшее – развал и убийство, а лучшее, состоящее в умелом использовании людей и беспощадной каре за преступления по должности, мы до сих пор не использовали». Помимо существенного сокращения аппарата предлагалось ликвидировать контрразведывательные отделения, ввести жесткий контроль за деятельностью чиновников, добиться максимально суровых наказаний за нарушения законности. Предлагалось провести в Крыму «немедленную мобилизацию всех юристов», но в то же время – расширить полномочия военно-полевых судов, подчинив их непосредственно диктатору, наделенному правами конфирмации приговоров.

О росте монархических симпатий среди немалой части офицерства и «общественности» в 1920 г. свидетельствовала, в частности, докладная записка, поданная генералу Врангелю возвратившимся из командировки в Сибирь генералом от инфантерии В. Е. Флугом (20 января 1920 г.) и поддержанная позднее Ялтинским Совещанием. В ней также говорилось о важности «поднять забрало» в плане политических предпочтений Белого дела и признавалась, наконец, своевременность точки зрения, высказанной Пуришкевичем еще в 1919 г.: идти «без забрала», без маскировки за неопределенными лозунгами «непредрешения» должна, в первую очередь, армия. Вновь, как и в 1918 г., в качестве потенциального «вождя» обновленного Белого движения представлялся бывший Верховный Главнокомандующий Российской Императорской Армии Великий Князь Николай Николаевич.

Записка Флуга начиналась с объяснения причин, по которым «деникинский период» завершился неудачей. В частности, отмечался глубокий моральный кризис, который привел к тому, что «бывшая «Священная дружина» 1917 года обратилась в наемное войско, в «армию ландскнехтов… в массе утратившую идеалы, утопавшую в винных парах и смотрящая на войну, как на средство обогащения». Генерал утверждал: «Власть, которой больше не верят, не может быть властью твердой, а палка – плохое средство для привлечения воинов на фронт. Надо дать новые лозунги, которые могли бы вдохновить на новую борьбу». По мнению Флуга, «таким лозунгом, способным вдохновить, может быть только монархическая идея. Опыт всего послереволюционного времени показывает, что во взбаламученном море, которое представляет – и еще долго будет представлять – Россия, никакая власть не получит общего признания, кроме старой Царской власти. Только безнадежно поврежденные в уме люди, как социалисты разных толков, могут вообразить, что пресловутое «Учредительное Собрание», если даже допустить, что технически оно может состояться, будет в состоянии установить власть, которой все подчинится».

Критика важнейшего для политической программы Белого движения лозунга велась Флугом по двум направлениям. Во-первых, как считал генерал, Учредительное Собрание не может заставить считаться с принятыми им решениями, поскольку для этого нужна армия, а «никакая армия в России в учредилку не верит». Во-вторых, «рассчитывать на то, что Учредительное Собрание установит в России монархический образ правления, тоже не приходится, т. к. при культурном уровне нашего народа деятели типа Авксентьевых, Черновых и т. п., которым восстановление монархии не по нутру, при выборах в Собрание всегда сумеют сфальсифицировать волю народа».

Поэтому Флуг исходил из того, что «монархия может установиться только путем провозглашения ее армией, совместно с частью населения, например, какого-нибудь значительного города, как Киев, Москва и т. п. Если высшая военная власть, борющаяся против большевиков, честно откроет свое забрало, объявив армии и населению занятого края, что, убедившись в тщете всех усилий к установлению какой-то выборной верховной власти для нашего Отечества, она целью своих стремлений ставит впредь восстановление на Всероссийском Престоле Династии, в свое время возглавлявшей Россию и свергнутой шайкой изменников и безумцев в 1917 г…Лозунг этот будет встречен с восторгом лучшей частью армии и найдет полное сочувствие и поддержку среди всех государственно мыслящих элементов народа».

В данном случае генерал в какой-то степени предвосхитил принципиальные решения Приамурского Земского Собора и аргументировал доводы защитников монархии, убежденных, что «народный суверенитет» (и способ его выражения посредством Конституанты) сам по себе еще не гарантирует правильности политико-правового курса Белого движения. Для усиления воздействия монархических лозунгов следовало, по мнению генерала, добиться их общественной поддержки при помощи создания специальной организации. Следовало бы, к примеру, «организовать Общество или Братство, которое, объединив первоначально наиболее идейных представителей военной среды, постепенно втянуло бы в себя и ассимилировало остальную массу армии (аналог монархической организации в отряде полковника М. Г. Дроздовского летом 1918 г. – В.Ц.). Такое общество, наподобие немецкого Tugendbunda, возродившего Пруссию после погрома 1806–1807 гг., могло бы сыграть огромную роль в деле очищения Добрармии от тех гнойников, которые наросли на ее теле за последние полтора года. Но чтобы это братство было жизнеспособно, не следует стремиться придать ему религиозный или узкоаскетический характер.

В основу его вообще должно быть положено служение в известном смысле добродетели, но оставаясь на реальной почве и без произнесения каких-либо монашеских обетов». Принципиально важным условием должно стать покаяние за участие в событиях 1917 г., причем искупление «делом» должно было продемонстрировать крайнюю непримиримость в противостоянии советской власти. «Нравственный перелом вступающих в братство должен произойти путем сознания доли своей вины в событиях, потрясших Россию в 1917 году, и горячего желания покаяться в нарушении верности своему Государю и в предании Его в руки мятежников и палачей и искупить свое преступление перед своим Монархом принесением торжественной клятвы впредь биться с врагами Государя и России до восстановления Престола или честной смерти в бою. Никакой эвакуации в чужие страны члены Братства не признают: если бы даже они были приперты врагами к морю, они обещают биться до последнего, принимая в этом случае смерть как искупление за нарушение верности Государю, преданному в руки насильников и палачей». Для членов Братства предполагалось введение специального шеврона: над добровольческим трехцветным «углом» из «национальных» цветов предполагалось нашивать «угол» из «романовских» цветов, увенчанный короной. Впрочем, Флуг предполагал, что в условиях отсутствия сведений, подтверждающих сохранение жизни Царской Семьи, и учитывая специфику переживаемого момента, слова присяги «о восстановлении Престола» можно заменить «клятвой на верность Единой и Неделимой России». Но в любом случае «вступительная часть – выражение раскаяния в нарушении верности Государю, как содержащее в себе побуждение для поиска новых путей нравственного обновления, – должна быть сохранена без изменения».

В обосновании монархической идеологии в 1920 г. в Крыму заметное влияние оказывало православное духовенство. Те же тенденции намечались и в Зарубежье. Так, например, по воспоминаниям М. С. Маргулиеса, большую популярность в Париже имели выступления архимандрита Сергия. В дневниковой записи от 30 сентября 1920 г. Маргулиес отметил основные тезисы докладов архимандрита: «Сам он против признания Учредительного Собрания, поскольку «Библия против Учредительного Собрания», не дело народа обсуждать, что ему нужно – монархия или республика». Затрагивались вопросы Престолонаследия: «Николай II отрекся от Престола под влиянием физического принуждения, отказ его за Алексея незаконен; но оба они убиты. Отказ Михаила также вынужден обстоятельствами, и, будь он жив – он законный наследник. Кроме него законные кандидаты Дмитрий Павлович и Андрей Владимирович, хотя Владимировичи из-за лютеранства их матери – под сомнением с точки зрения легитимистов». Отмечались принципиально важные позиции: «Монархия никаким законным актом не уничтожена. За революцией не признается правотворческого начала. Народное Собрание надо созвать, но без учредительных прав, созвать только для того, чтобы наметить лицо монарха». Тем самым идеи Конституанты по существу сводились исключительно к уже принятому решению о форме правления.

Откровенные монархические настроения выражались во время проведения «дней покаяния» в Крыму 12–14 сентября 1920 г. С санкции ВВЦУ и по личному указанию епископа Вениамина к этим дням было составлено особое «Послание Временного высшего Церковного Управления на Юго-Востоке России Православному русскому народу», распечатанное в форме листовок, распространявшихся по городам Крыма и на фронте. Его автором был известный русский философ С. Н. Булгаков, рукоположенный в сан священника в июне 1918 г. По воспоминаниям епископа Вениамина, в «Послании» среди разных наших грехов поминалось и об убийстве Царской Семьи с невинными детьми. Эти три дня в городе Севастополе денно и нощно – например во Владимирском соборе на горе – шли богослужения и исповеди. А на праздник Воздвижения Креста Господня причащались. Настроение было молитвенно покаянным».

Содержание «Послания» было емким и достаточно красноречивым. В нем перечислялись четыре «великих» греховных деяния, в которых должны были покаяться все православные верующие. Первый грех – «забвение Бога» и принятие революционных идей, которые привели к торжеству «царства зверя», «державы антихриста». Обличением событий февраля – марта 1917 г. звучало описание второго греха: «мятежники сознательно восстали против законной Богоустановленной власти и совершили клятвопреступление, нарушив присягу на верность, данную своему Царю». Третьим греховным деянием названо участие в расколе общества, в классовых конфликтах, в «богопротивной и злобной партийности». Четвертый грех заключался в участии в политике советской власти, в земельном «черном переделе». Завершалось «Послание» упованием на поддержку белой власти: «Господи! Сокруши силу вражию и освободи народ твой от злых насильников. Укрепи оружие Христолюбивого воинства и даруй победу над врагами Креста Христова. Воссоедини всех нас и исторгни семена междоусобия».

Однако по оценке бывшего в эти дни в Крыму Маклакова, «Послание» воспринималось «как доказательство явного сочувствия монархической реставрации, хотя это прямо и не говорилось». По его словам, «это было до такой степени ясно, что немедленно по всему городу разнеслись слухи, что после этих трех дней покаяния откуда-то вывезут какого-то Великого Князя, который и посажен будет на Престол. Слухи об этом ходили самые упорные, и никаким опровержениям никто верить не хотел». Встретившись с Булгаковым, Маклаков отметил совершенно очевидные «тенденции» «реакционной опасности», характерные в Крыму для многих «представителей интеллигенции».

«В области политической Булгаков против даже парламентарной монархии, он хотел бы просто возвращения к самодержавию; он признает, что никаких шансов на успех нет, но так как он не политик и не тактик, он проповедник, то этот вопрос об успехе его не касается». Показательной была реакция Врангеля. Маклаков «говорил с Врангелем об опасностях, которые представляют подобного рода проповеди. Он не только со мной не спорил, но сейчас же со всем согласился, согласился в том, что вообще проповеди духовенства принимают уродливую форму». Главком «запретил печатать в газетах послания этих епископов», но он не мог «запретить своей властью чтение проповедей и вообще цензуру пастырских обращений». Таким образом Правитель Юга России хотя и запретил публикацию «Послания» в печати, не смог (а, возможно, и не стремился к этому) запретить его чтение с амвонов, в форме церковной проповеди, роль которой в те дни была весьма значительной. Показательно, что именно в сентябре 1920 г. произошел и скандальный «инцидент с А. И. Гучковым», когда прибывшего в Крым для участия в работе Финансово-экономического Совещания бывшего военного министра Временного правительства ударил по лицу ротмистр Баранов, представившийся «монархистом», мстившим за участие Гучкова в отречении Государя и в развале армии. Военно-полевой суд, назначенный над офицером, ограничился приговором об административном аресте, хотя Врангель лично извинился перед бывшим военным министром.

Идеи покаянного «Послания» Булгакова способствовали обвинениям его в антисемитизме, якобы распространявшемся в Крыму. Маклаков отметил, что «самый опасный вид антисемитизма», – который, по его мнению, выражал отец Сергий.

В действительности явных погромных заявлений текст, написанный Булгаковым, не содержал. Однако, к сожалению, монархические симпатии все чаще ассоциировались с антисемитизмом, что, безусловно, негативно сказывалось на признании монархической идеологии единственно возможной доминантой в политическом курсе Белого движения.

Крым 1920 года показателен как пример все более определенного озвучивания идеологии восстановления монархии, хотя данная оценка еще не имела официального признания большинством военно-политического руководства. Но происходила уже явная эволюция политического курса Белого дела. Зародившись в постреволюционный период, пройдя через политические споры и колебания 1918–1919 гг., монархическая идея перешла впоследствии в Зарубежье, став основой создания политической платформы Рейенгалльского съезда. С сентября 1920 г. в Берлине стал издаваться журнал «Двуглавый орел», в первом номере которого приводилась характеристика тех политических перспектив, которые, по мнению монархистов, уже оказавшихся в эмиграции, следовало осуществить новой белой власти. Примечательна была также краткая история монархического движения с февраля 1917 года, помещенная в передовой статье. Многие из данных еще в 1920 г. характеристик стали хрестоматийными в оценках событий «русской Смуты» в последующей монархической литературе и публицистике. «Преступная слабость одних, преступная измена других превратили солдатский бунт в мировую революцию. Государственная Дума в лице своих заправил возглавила злодеяние. Оклеветанный своими близкими, преданный своими генералами, Император был взят в плен и томился в заточении. Народ безмолвствовал. Наконец добившаяся своих заветных чаяний «общественность» творила шабаш над телом загубленного государства… Эти маленькие люди не понимали, что взбунтовавшиеся против Царя генералы потеряли всякое право на послушание солдат. Солдаты отвергли всякую дисциплину, всякое начальство и разбегались по домам… Среди беснований революции одиноко стояли монархисты. По-прежнему оставались они верными своему законному Императору, а изданный от Его Имени акт отречения признавали ничтожным, ибо акт исходил из неволи и не был законным манифестом Императора».

Характерно оправдание политической пассивности монархистов в «контрреволюционном движении»: «Царь полагал спасение России в продолжении войны, в соблюдении договоров, заключенных с «союзниками», в недопущении внутренней междоусобицы. Надеясь спасти Россию, Царь запретил монархистам поднимать борьбу, пока не кончится война с Германией. Оплеванные, отверженные обезумевшей толпой, молча умирали монархисты – одни на фронте, другие дома под пулями наемных убийц и палачей революции. Они молчали, ибо каждую неосторожную попытку их к действию революция выместила бы на Царственных заложниках, находившихся в руках врагов России… Монархисты молчали и потому, что с объявлением всех свобод революция… разгромила все правые газеты, все правые издательства, а виднейших монархистов посадила в тюрьмы… Монархисты молчали и в ту пору, когда на отвоевание России двигались белые армии, а новоявленные спасатели Колчак, Деникин, Юденич под давлением все тех же «союзников» упражняли себя в тылу всевозможными демократическими и социалистическими опытами на еще живом теле России. Безнадежные говоруны и краснобаи, которые так позорно провалились со своей… революцией со всеми ее свободами и демократиями, которые всесветно обнаружили крайнее непонимание и незнание своего народа, свою абсолютную неспособность управлять, вообще, полную свою никчемность, вся эта «общественность» тучей устремилась в штабы, тыловые учреждения и гражданские управления белых армий и дружными усилиями превращала Возрождение России в возрождение Керенщины. Бороться с этой летучей «общественностью» – значило бороться с белыми генералами, значило бороться с дававшими белым армиям средства борьбы «союзниками», значило мешать успеху противобольшевистских сил. Монархисты молчали и молча умирали в строю белых войск.

Тяжела была доля наших воинов: они бились и умирали, видя и сознавая, что вредные для Русского дела люди идут сзади белых войск и вместо желанного исцеления несут в народ все ту же революционную отраву. Но превыше всего любя свою Родину, памятуя жертвенный пример своего Царя, с горячей верой в то, что однажды все же воззреет над Россией Царственный Двуглавый Орел, бились и будут биться монархисты со злодеями и погубителями Русского Государства. Революционный круг начинает смыкаться, дальнейшее углубление революции уже невозможно, следующим этапом может быть только анархия и хаос… а затем Слово Божие снова озарит русский хаос и возродится с новой удесятеренной мощью все тот же исторический вековечный государственный строй, без которого России не быть. Теперь, на пороге грядущих событий, монархисты считают долгом возвысить свой голос».

Что же нужно было сделать для спасения последних центров Белого дела? Анонимный автор передовой статьи призывал «революционеров всех мастей и кличек»: «Признайте же, наконец, что с той минуты, как не стало в России законного Царя, не стало и закона. Признайте, что все ваши попытки заменить Царскую власть иными властями, привели лишь к тому, что, вырвав Россию из рук единого законного Царя, Царя доброго, христианского, вы бросили злосчастный народ наш в когти целой сотне царей, царей злобных, христианоненавистников, мучителей и человекоистребителей… Мы, монархисты, горячо верим в то, что больная Родина наша скоро осилит свой тяжелый большевистский недуг и вместо демократической погибели, с новыми силами, воспрянет и быстрыми шагами с Царем во главе двинется вперед по пути мощного развития духовных и телесных сил народных. Мы, монархисты, знаем, что Русский народ уже ждет Царя – и Царь будет на Руси».

В первом номере ставшего вскоре наиболее популярным монархического журнала было опубликовано также известное апрельское интервью с Врангелем («Мы в осажденной крепости»). Немалый объем занимали также публикации, отражавшие положение в белом Забайкалье, а также желательность восстановления сотрудничества с Германией (в контексте геополитических перспектив «Двуглавый орел» утверждал, что, поскольку «время падения большевиков и восстановления легитимной монархии близко», то «упорной поддержкой большевиков самого большего, чего может достигнуть Германия, – это возбудить против себя неудовольствие русских широких монархических масс и потерять тот приоритет по отношению к державам Согласия, который она могла бы иметь в русском вопросе»). Статья «Рабы и рабовладельцы» касалась т. н. еврейского вопроса.

Следует помнить, что в Крыму в 1920 г. (в отличие от белого Юга 1919 г.) лишь намечалась поддержка власти со стороны надпартийных общественно-политических структур. «Поле деятельности» для них было достаточно обширное, и на нем вполне вероятным могло оказаться присутствие уже не правоцентристских и либеральных, демократических сил, подобных СВР, СГОР и ВНЦ, но представителей правой, монархической общественности. Правые вообще стали гораздо сильнее и активнее во «врангелевский период» южнорусского Белого движения. Если в «деникинско-алексеевский» и «деникинский» периоды их деятельность ограничивалась принятием резолюций, имевших существенно меньший политический вес по сравнению с аналогичными документами, например, Всероссийского Национального Центра, то при Врангеле монархисты были готовы оказать его власти необходимую поддержку, обеспечить должную степень легитимации.

В Крыму отмечался рост монархических симпатий. Так, на выборах в городскую думу Ялты большинство получили представители местных правых организаций, объединенных в вышеназванное «Совещание», а городской голова граф П. Н. Апраксин поддержал издание монархических газет «Царь-Колокол» и «Ялтинский вечер». Н. Н. Львов в статьях в газете «Великая Россия» отмечал высокий потенциал монархических идей, проводя параллель между реформами Императора Александра II и реформами Врангеля. Продолжал свою работу в Крыму и Совет Союза РНО. В конце октября Совет Союза обратился с приветствием к прибывшему в Крым французскому Верховному комиссару графу де Мартелль с приветствием по поводу фактического признания Правительства Юга России Францией и кратким изложением политических принципов, исповедуемых РНО. «Общины – собрания националистов, демократов, русских по крови и православных по вере, глубоко верящих в возрождение России, мыслящих ее светлое будущее идущим по пути права, прогресса и истинной свободы». Касаясь принципа «непредрешения» «будущего государственного строя России», Союз декларировал лишь «сплочение, усиление и возрождение Русской нации как носительницы культурных ценностей, важных для интересов всего человечества и, в особенности, славянского мира». Торжественно заявлялось, что «Союз не имеет никаких агрессивных задач в отношении национальных меньшинств, он признает в полной мере их культурные, религиозные и национальные права и интересы и борется лишь с теми деятелями из состава этих меньшинств, которые являются активными врагами русской государственности».

Следуя эволюции национального вопроса в политическом курсе Белого движения в 1920 г., Союз РНО подчеркивал, что все отдельные ветви населения России – великороссов, белороссов, украинцев, карпатороссов и казаков ряда казачьих войск (показательно выделение казаков в этнические группы. – В.Ц.) – Союз мыслит «единым народом, объединенным в единое государство на тех началах федеративного его устройства, принцип коего провозглашен нашим Правителем». Союз признавал возможность восстановления монархии через военную диктатуру, поэтому: «Безусловно доверяя своему Правителю и Главнокомандующему генералу Врангелю, глубоко веря в его энергию и талант, Союз Общин убежден, что в данное время тяжелой кровавой борьбы, когда весь Юг России представляет из себя огромный военный лагерь, нет места иной власти, как воинской и единоличной, и нет места иному отношению к ней, как беспрекословное повиновение».

В отличие от «германофильских» настроений, характерных для «берлинских монархистов» «Двуглавого орла», Союз РНО приветствовал перспективы сотрудничества с Францией: «Россия, как и Франция, – противница всякой тирании и твердо верит в великое будущее франко-русского союза… Только этот союз мог создать силу, способную победоносно провести только что пережитую мировую войну, когда удары противника на одном его фронте парировались союзными ударами на другом… неизбежным последствием единения Франции и России будет скорая гибель большевизма и образование той мощной силы, которая одна сможет поддержать политическое равновесие Европы и дать обеим союзницам экономические выгоды». Ответ Мартелля подтверждал, что «Франция неизменно верна историческим традициям франко-русского союза… искренно верит в то, что геройством и доблестью Русской армии и неутомимой работой лучших представителей русского народа Великая и Свободная Россия будет создана на основах прогресса, истинной свободы и мирного сожительства народов России».

В крымских городах продолжалась деятельность «Братства Животворящаго Креста» во главе с протоиереем Владимиром Востоковым, служившим в кафедральном соборе Симферополя. Накануне «дней покаяния» им была предложена идея проведения всенародного крестного хода через весь Крым и далее – за линию фронта. Крестный ход должен был «впитывать в свои ряды всех верующих в спасение России силою Животворящаго Креста Господня», а также добиться прекращения «междоусобной брани» и перехода солдат красной армии на сторону Врангеля. План задуманного протоиереем крестного хода предполагал: «Параллельно с армией… шествовать всенародным крестным ходом, прося Русскую армию всеми ее возможностями охранять от красных безбожников крестоносное движение с хоругвями, иконами, с возженными свечами в фонарях, чтобы сими крестоносными впечатлениями возбуждать доверие и любовь населения к целям Русской армии и привлечение в ее ряды новых добровольцев – христианских патриотов».

Однако прежде поездки на фронт в Севастополе им был проведен многочисленный крестный ход на Графскую пристань, во время которого он призывал ожидать скорого восшествия на Престол Великого Князя Михаила Александровича – «Царя Православного». Однако Временное Высшее Церковное Управление на Юге России не поддержало деятельности протоиерея Владимира Востокова, считая ее во многом авантюрной.

В армейской среде действительно большую популярность в 1920 г. приобретали монархические идеи и принципы твердой военной диктатуры, как необходимого и неизбежного средства для восстановления монархии. Тем не менее сама власть еще не была готова к официальному провозглашению монархических принципов. Попытки правых играть более активную политическую роль не удавались. На это имелись определенные основания. 1 июня 1920 г. был «обнаружен» некий «монархический заговор», суть которого заключалась якобы в попытке ареста генерала Врангеля группой морских офицеров и его замене герцогом С. Г. Лейхтенбергским (ординарцем генерала Слащова), а затем – Великим Князем Николаем Николаевичем. И хотя вскоре выяснилась несостоятельность подобного замысла, реакция властных структур была достаточно показательна. В августе – сентябре 1920 г. были закрыты монархические газеты «Царь-Колокол» и «Русская Правда», а протоиерей Востоков предупрежден о необходимости «прекращения монархических проповедей». 20 сентября 1920 г. Врангель подписал приказ (№ 145) о «недопустимости политической борьбы», «пока враг у ворот». В приказе подтверждался, хотя и не столь эмоционально, принцип «непредрешения»: «Запрещаю всякие публичные выступления, проповеди, лекции и диспуты, сеющие политическую или национальную рознь… Враг будет побежден, и Русский народ во Всероссийском Народном Собрании сам решит судьбу будущего Государства Российского».

Такое негативное отношение Правителя Юга России к любым потенциально нежелательным политическим инициативам проявлялось и ранее, еще до 1920 года. Схожая ситуация имела место, в частности, во время присоединения к Добрармии отряда полковника М. Г. Дроздовского, в рядах которого существовал неформальный «монархический союз» ротмистра Д. Б. Болговского, известного своими откровенно террористическими взглядами на методы «борьбы с крамолой», причем не только «большевицкой», но и «либеральной». Подобного рода «монархисты» считались не только бесполезными, но и прямо-таки опасными, вредными для политического курса Белого движения. Возможно, однако, что монархические принципы при более продолжительном существовании белого Крыма получили бы заметную поддержку. Показательно, что первый номер еженедельника «Россия», вышедшего в Болгарии 25 сентября 1921 г., открывался статьей «Монархия или республика?» В ней однозначно утверждалась бессмысленность прежнего «непредрешения»: «Мы слишком долго играли в прятки… Чем Россия может быть при республиканском строе: либо полное бессилие центральной власти, либо классовый гнет, какого не знал ни один режим прошлого; в том и в другом случае – распад государства на составные части, экономическая смерть и утрата всякого народного значения».

Популярные для 1921 г. идеи «третьей силы» не находили отклика как у монархистов, так и у сторонников Врангеля: «Создать какую-либо промежуточную форму между монархией и республикой уму человеческому не дано. «Советы без коммунистов» свелись бы к явочным порядкам, установленным при Временном правительстве и приведшим уже нас однажды к большевизму». Поэтому – «остается монархия, т. е. власть внеклассовая, внепартийная, способная собрать рассыпавшуюся Русскую землю и ответственная за свои действия». Процесс возрождения монархии принципиально представлялся по заявленной еще в 1918 г. формуле – «через военную диктатуру – к Престолу». Преемственность власти отнюдь не должна означать возврата «к прошлому». «Россия и при монархии будет другой, новой. Надо обладать неисчерпаемым запасом наивности, чтобы предполагать возможным возвращение к дореволюционной старине, от которой нас отделяет не пятилетие, а целое столетие бурных переживаний и потрясений. Но было бы воистину непоправимым бедствием, если бы Россия после уроков, преподанных ей опытом последних лет, вернулась бы к явочной (т. е. введенной единоличным актом 1 сентября 1917 г. – В.Ц.) республике А. Ф. Керенского. Тогда бы пробил последний час России».

Настроения же военных, сторонников «Рейхенгалля», довольно четко выражала, в частности, брошюра Н. Д. Тальберга «Трагедия русского офицерства». В ней определялись причины поражения Белого движения, связанные с неопределенностью политической программы. Героическое подвижничество офицерства ничего не могло изменить. «Где бы офицерство ни сражалось – и на Юге, и затем в Сибири, на Севере, под Петроградом – везде они чувствовали свою разобщенность с тем народом, который шли освобождать от коммунистов. Большей части народа, которою уже была осознана пагуба революции, – ничего не говорили туманные лозунги «За Великую, Единую, Неделимую». Эти ждали Царя… Эти не понимали своих спасителей… Но несмотря на все тяжелые внутренние переживания, офицерство сражалось и умирало, храня в душе те святые заветы, вся духовная красота которых в их триединой нераздельности становилась все ярче в сравнении с серостью и слизостью беспринципной аполитичности. «В пожаре беспощадной гражданской войны у нас, первопоходников, как ее инициаторов и участников, росло и крепло сознание, что только истинный Хозяин земли Русской, к которому с тоской и надеждой обращены взоры Русского Народа, сможет дать России столь необходимый ей мир и покой», – открыто заявляют о своих заповедных тогдашних чаяниях первые участники добровольческого движения в своем недавнем обращении к Великому Князю Николаю Николаевичу.

Искание ясных идеалов влекло офицерство и в те армии, где открыто выдвигался монархический принцип, в особенности когда во главе таких формирований становились вожди складки графа Федора Артуровича Келлера, который с места не принял революцию… Но этим армиям не суждено было развиться, они попадали в сферы узких влияний иностранных держав, которые поддерживали «демократические» настроения и систематически задавливали все, что отзывалось монархизмом».

Обращаясь к деятельности правых, монархических организаций на Урале и в Сибири, нужно отметить, что здесь в 1918–1919 гг. их влияние было меньшим, чем на белом Юге. Здесь в течение данного периода не удалось создать самостоятельных правых, монархических организаций, сопоставимых по своему влиянию с аналогичными южнорусскими структурами. Гораздо большим влиянием пользовались местные «областные», эсеровские и социал-демократические группы, сибирская кооперация. Острого «противостояния с либералами», «борьбы за возрождение монархии» не было. Вместе с тем сибирских правых в их программах и лозунгах отличала большая духовность, а также очевидная близость к Православной Церкви. Как уже отмечалось, сам адмирал Колчак не высказывал публично монархических симпатий и во всех своих официальных выступлениях подчеркивал, что «не может быть возврата к старому режиму, бывшему в России до Февраля 1917 года», «реставрация невозможна», «старый строй показал свою несостоятельность». Но при этом никогда не отмечалось, что «старый строй» – это синоним строя «монархического».

Открытое провозглашение монархического лозунга считалось преждевременным и в какой-то степени «опасным» с точки зрения поддержки его со стороны «союзников», Антанты. Играло роль и наличие достаточно сильной левой и левоцентристской оппозиции в Сибири и на Дальнем Востоке, выраженной эсеровскими группами и сибирскими областниками. В то же время Верховный Правитель не отказывался от идеи восстановления монархии через посредство временной военной диктатуры. В последние месяцы своего пребывания в «столице Белой России» – Омске Колчак, по свидетельству Гинса, много внимания уделял русской истории. В ноябре 1919 г. его постоянным собеседником был проф. Болдырев, ознакомивший его с текстом «Сионских протоколов», опубликованных в книге Нилуса, широко известной в белой Сибири в 1919 г. Колчак также тщательно следил за расследованием обстоятельств гибели Царской Семьи в Екатеринбурге.

Среди ближайшего окружения Колчака были и те, кого считали «ультра-монархистами». Ими были, в частности, бывший офицер Ставки Верховного Главнокомандующего Государя Императора Николая II, свидетель отречения Государя от Престола и будущий активный сторонник сближения белых фронтов Юга и Сибири, генерал-лейтенант Д. А. Лебедев и командир 3-го Уральского стрелкового корпуса, бывший адъютант генерала Корнилова, генерал-лейтенант В. В. Голицын. Не скрывал своих монархических симпатий командир знаменитого Волжского корпуса генерал-лейтенант В. О. Каппель. Не стоит также забывать и о той роли, которую сыграли в выдвижении самого Колчака на место Главковерха и Верховного Правителя монархические салоны Омска (в частности, упоминавшийся выше салон Гришиной-Алмазовой).

Нельзя не учитывать и монархические симпатии главы МВД и будущего премьера В. Н. Пепеляева, отмечаемые на страницах его дневника. Однако в 1919 г. все эти склонности к монархизму еще не проявлялись в форме официальных заявлений. Российское правительство твердо стояло на позиции «непредрешения» до созыва Всероссийского представительного собрания. Монархические предпочтения на белом Востоке стали гораздо более заметны (как и на белом Юге) в условиях ухудшения положения на фронтах. Примечательны воспоминания полковника К. Н. Хартлинга о праздновании дня Святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских, Чудотворца 19 декабря 1919 г. во Владивостоке, в Учебной Инструкторской школе на о. Русском. После подавления «гайдовского восстания» состоялся «торжественный благодарственный молебен Господу Богу… а также отслужена панихида по зверски убиенным Императору Николаю II и Его Семье. Начальник школы и протопресвитер сказали соответствующее слово в сугубо монархическом духе. Так впервые… наши юнкера услышали монархические речи. До этого времени в Школе монархическая пропаганда была воспрещена, хотя большинство офицеров, безусловно, были монархистами». Подобная оценка, высказанная Хартлингом, отражает довольно типичное для белых армий настроение, при котором кадровые офицеры и большинство добровольцев не колеблясь признаются в симпатиях к монархии, однако публично и активно их не выражают: «пьяно-застольное» исполнение в ресторанах гимна «Боже, Царя храни» никоим образом не следует считать «выражением верноподданнических чувств», а напротив, – дискредитацией монархической идеологии. 19 декабря 1919 г. панихиды по «злодейски убиенной» Царской Семье были отслужены в Чите – столице забайкальского атамана Семенова.

Не менее показателен и такой факт. В Каинском и Колыванском уездах Томской губернии в ноябре – декабре 1919 г. стал популярным оригинальный лозунг «За Царя народного и за Советы. Долой коммунию», выдвинутый местными партизанскими вожаками (Щетинкиным, Громовым и др.), в котором отразилось стремление добиться восстановления «твердой», «легитимной» власти, признающей тем не менее «демократические завоевания», произошедшие за три послереволюционных года, власти, опирающейся на демократические (как считалось) органы самоуправления. Здесь следует отметить определенную «эволюцию вправо» в политическом курсе Белого дела, приведшую в итоге к открытому официальному провозглашению монархических лозунгов в Забайкалье и в Приморье в 1921–1922 гг.

Регионом с весьма большой активностью правых в Белом движении являлся Северо-Запад России. Еще до событий октября 1917 г. немало представителей русской аристократии выехало из Петрограда в Европу через Финляндию и Швецию. Петроградское антибольшевистское подполье намеревалось организовать выезд из Гатчины в Финляндию Великого Князя Михаила Александровича. В Гельсингфорсе образовалась значительная русская колония, поставившая своей целью не только оказание помощи беженцам, но и создание политического центра, ориентированного на «освобождение Петрограда» при поддержке Финляндии. Большим авторитетом здесь пользовался «Особый комитет по делам русских в Финляндии», руководимый бывшим премьер-министром А. Ф. Треповым. Членами комитета были деятели «Союза русского народа», члены Государственного Совета и Государственной Думы (граф А. А. Буксгевден, князь В. М. Волконский, барон М. А. Таубе). Выражал монархические предпочтения и сам командующий Северо-Западным фронтом, генерал от инфантерии Н. Н. Юденич и его предшественник на посту руководителя военными силами белого Северо-Запада генерал-майор А. П. Родзянко. Однако в своих официальных политических декларациях они неизменно следовали курсу Верховного Правителя России и лишь неофициально поддерживали монархистов.

Несмотря на это русские правые не отказывались от участия в белой борьбе в этом регионе. Особое значение приобретала издательская деятельность Отдела агитации и пропаганды, где позиции правых были особенно сильны. Н. Е. Марков 2-й работал под псевдонимом Л. Н. Чернякова – «обер-офицера для поручений при Военно-гражданском управлении Северо-Западной армии». С июля 1919 г. он издавал в Ямбурге газету «Белый Крест» (ее редактором был бывший член IV Государственной Думы, член Совета Курского губернского отдела Союза русского народа В. В. Лукин), писал листовки, а также проводил работу по формированию структур «Братства Белого Креста Великой Единой России». Бывший донской атаман П. Н. Краснов, совместно с А. И. Куприным, редактировал популярную на Северо-Западе газету «Приневский Край».

В 1921 г. в западных районах Украины и Белоруссии не только отмечались факты роста повстанческого антибольшевистского движения, но и весьма оптимистично фиксировалась тенденция роста религиозных и монархических симпатий среди крестьянства, даже несмотря на «объявление НЭПа». Согласно донесениям сотрудников штаба бывшей 3-й Русской армии «одно из проявлений антибольшевизма вылилось в религиозном подъеме, который начался стихийно… на почве религиозности стало постепенно развиваться и национальное самосознание… Там, где замечается религиозный и национальный подъем, неукоснительно будет и монархический… Настроение крестьянства и рабочих безусловно монархическое»…

Таким образом, в эволюции монархической идеологии и организационных структур в период революции и гражданской войны представляется возможным выделить в нем четыре характерных этапа, в общем совпадающие с этапами развития политического курса самого Белого движения, что подтверждает их взаимосвязь и взаимообусловленность. Первым этапом можно считать 1917 год, когда монархические идеи были достаточно слабы, не имели должного авторитета и не считались перспективными для будущей Российской Государственности. Второй этап охватывал 1918 год. В это время монархические идеи были в значительной степени ориентированы на сотрудничество с военными и политическими кругами Германии, от которых ожидали поддержки в «борьбе с большевизмом» и в возрождении монархии. Германофильство становилось синонимом монархизма. Однако неудачные попытки освобождения Царской Семьи и поражение Германии в Первой мировой войне остановили надежды русских монархистов на возможную поддержку своих действий со стороны недавнего противника России.

Третий этап охватывает 1919 год. Теперь монархические идеи стали ориентироваться на английскую модель правления, но с заметными элементами национальных особенностей. «Энглизированный» монарх становится символом высшей государственной власти, но его реальная власть не ограничивается одним лишь исполнением почетных символических обязанностей. Он гарантирует соблюдение основных, конституционных законов Российской Империи, обеспечивает правопреемственность и контролирует основные направления внутренней и внешней политики. В своем правлении он должен опираться на волю Всероссийского представительного органа. Государственное устройство предполагается как сочетание имперских основ с широким «самоуправлением окраин». В 1919 г. Белое дело очень близко подходит к официальному провозглашению монархических принципов политического курса, однако «непредрешение» все же остается фундаментальным элементом программы. Путь к монархии предполагается через диктатуру, опыт английской истории показывает, что после окончания революции и гражданской войны возможен возврат к монархической форме правления, который обеспечит армия (Колчак – генерал Монк). Что касается монархических структур, то они вполне вписываются в общий спектр политических организаций: в 1919 г., наряду со сложившимися блоками и союзами либерального, консервативного направлений, легально действуют Союз РНО и НГП Пуришкевича, правда, они являются пока лишь элементами антибольшевистского фронта общественно-политических сил и не играют ведущей роли. В 1919 г. идеи возрождения монархии уже не чужды кадетам, политикам из Всероссийского Национального Центра, тогда как еще в 1917 г. многие из них считали историю царской власти в России безвозвратно ушедшей.

Четвертый, последний этап эволюции постреволюционной монархической идеологии – конец 1919–1922 гг. Теперь в идеале – новая монархическая власть должна вернуться к традиционным русским формам государственности. Как уже отмечалось, первые в этом направлении проекты были озвучены еще в предыдущий период (Суворин, протоиерей Владимир Востоков). Но в планах 1919 г. династическая, самодержавная монархия по существу заменялась моделью сильной единоличной власти, опирающейся на представительное Собрание. Напомним, что в т. н. «Конституции» профессора Крамаржа, разработанной осенью 1919 г. (ее анализ проводился во второй книге монографии), Император мог быть избран населением. А в 1920–1921 гг. принцип приоритета сильной единоличной (исполнительной или военной) власти постепенно стал уступать место принципу восстановления монархии, как оптимальной единоличной власти, обладающей необходимой легитимностью. В проектах заключительного периода все отчетливее проявлялась тенденция к модели земской монархии. Царь и земля, Царь и земство – вот идеал, который противопоставлялся как «старому режиму», при котором отсутствовала «живая связь» Государя с подданными, а доверие общества к власти блокировала бюрократия, так и новомодным республиканским иллюзиям 1917 года. Восстановление монархии произойдет посредством Земского Собрания, Земского Собора, подготовкой к которому может стать и реализация земской реформы (например, в Крыму в 1920 г.) и проведение целенаправленной избирательной кампании.

Именно такая форма восстановления монархии была провозглашена в белом Приморье генералом Дитерихсом, тогда как, например, в Забайкалье, в Монголии барон Унгерн полагал возможным возвращение на Престол Великого Князя Михаила Александровича. В это же время в Рейхенгалле имело место обращение к традициям легитимизма, принципиально не требовавшим земского утверждения при восстановлении династии Романовых, а лишь учитывающим степень родственного старшинства при занятии Престола. Позднее, в 1930-е гг., идея монархического строя станет выражаться в лозунге «Царь и советы», примечательном с точки зрения идеологии т. н. народной монархии. В заключительный период 1920–1922 гг. монархические структуры становятся важной частью общественно-политической основы Белого движения и окончательно формируют основу его политического курса.

Очевидно, что монархические структуры не могли стать такой основой прежде, в 1918–1919 гг., но причина этого заключается отнюдь не в отсутствии поддержки таковых структур со стороны белой власти, не в отрицательном отношении к монархическим взглядам белых лидеров, а в слабости самих монархических структур и союзов. Слабость организационных структур, переживавших тяжелые последствия запретов и гонений 1917 года, нежелание или недостаточный опыт создания политических коалиций, слабость низовых партийно-политических ячеек, отсутствие стремления к расширению своего влияния – все это негативно сказывалось на положении монархистов. Белая власть, как, впрочем, и любая другая, стремилась опереться на структуры, способные дать ей необходимую поддержку, обеспечить важную в условиях гражданской войны и революции легитимность режима. Формирование правых и правоцентристских групп, способных стать реальной опорой белой власти, завершилось, по существу, только к исходу белой борьбы в России, хотя и тогда, как будет показано в соответствующих разделах по истории белого Приморья, далеко не все складывалось так, как об этом сообщалось в официальных заявлениях.

Нельзя отрицать также влияния тех безусловно негативных предрассудков, которые связывались с монархическими партиями и лидерами: антисемитизм, бескомпромиссность в разрешении «национального вопроса», поддержка «возвращения помещичьей собственности», жестокие репрессии в отношении «революционеров» и непримиримое отношение к своим политическим противникам. Отчасти подобные опасения были правомерны, когда речь шла о тех политиках и военных, которые, прикрываясь монархическими лозунгами, своими противозаконными, провокационными действиями наносили непоправимый вред как монархической идеологии, так и всему Белому делу в целом.

Такие основы монархической идеологии, как ведущая роль Русской Православной Церкви, сильное национальное государство, сильный правитель, взаимодействующий с обществом посредством структур представительной власти, имели много общего и с соответствующими пунктами программ кадетской партии, Всероссийского Национального Центра. Отличия заключались в разных оценках степени политической активности общества, его гражданской зрелости и в отношении к сути происходящих в России событий и к разным способам «одоления Смуты». С точки зрения монархистов, политическая инициатива должна исходить «сверху», тогда как либералы и социал-демократы отдавали предпочтение инициативе «снизу», исходящей, в частности, от элементов общественной самоогранизации, земско-городского самоуправления.

Но ценности монархизма в 1919–1920 гг. были востребованы, прежде всего в плане создания развернутой идеологии будущей Российской Государственности, а не временного политического акта, конъюнктурно необходимого для решения одномоментных проблем в тылу или на фронте. Утверждение монархии Соборным, Земским решением, с благословения Православной Церкви могла заменить собой правовую, легитимистскую казуистику, направленную не столько на восстановление монархии как формы государственного бытия, сколько на выяснение прав на Престол у того или иного лица. Могла ли стать подобная власть достаточно прочной?

Важно и то, что монархическая идеология в 1917–1922 гг. все более и более развивалась от политико-правового объяснения происходящих в России событий, от выработки неких правоустанавливающих моделей будущего государственного устройства (это отличало деятельность Национального Центра, кадетской партии, провозглашавших целью Белого дела «восстановление нарушенного правопорядка»), к духовно-нравственному, религиозному осмыслению «нового Смутного времени», духовному «противостоянию большевизму». В этом отношении позиции многих монархических структур были близки мнениям и оценкам деятелей Русской Православной Церкви. Новое время порождало новые общественные, государственные формы бытия, осмысление которых должно было стать насущной задачей общественно-политической жизни. Примечательна оценка происходящего протоиереем Сергием Булгаковым в письме художнику М. В. Нестерову (11 декабря 1922 г.): «Святая Русь все глубже уходит в Светлоозеро, а бессерменское все наглеет… Дело идет не к реставрации прошлого, которая невозможна, да в сущности и нежелательна, но в действительном обновлении, хотя и связанном с прошлым». Эта преемственность в эволюции – еще одна неизменная черта монархической идеологии, проявлявшаяся в последующие десятилетия ХХ века.

Интересную оценку перемен в общественных настроениях после неудач Белого дела в 1919–1920 гг. дает известный омский журналист и писатель Вс. Иванов, в 1921 г. отметив, что большинство населения России уже «переболело» политическими предпочтениями периода 17-го года и от симпатий к определенным «правым» или «левым» партийно-политическим идеям перешло к «подлинному национализму», основанному на «идее народной солидарности». Его основой становятся принципы «личной свободы», «независимости от гнета «коммунии» и «право собственности» («личная безопасность, неприкосновенность жилища и спокойствие за честь жен, сестер, дочерей», по Н. Маккиавелли). Поскольку существовавшие формы «красной» и «белой» власти не могли удовлетворить подобные запросы, то происходил стихийный переход к общественной самоорганизации, лучше всего воплощавшейся в т. н. атаманстве, при котором «люди сами начинают строить свое государство, свой порядок». «Чуть ли не на почве «общественного договора» образуются маленькие ячейки, все свойство которых – в их непроницаемости. Они не хотят никакого постороннего вмешательства и будут так же драться с Колчаком, как и с Лениным». Эти «ячейки» выдвигают из своей среды лидеров («атаманов»), которые «подбирают под себя годные к борьбе и строительству силы».

И процесс этот протекает одинаково и у «Махно, Калашникова, Буденного», и у «Семенова, Унгерна, Калмыкова, Казагарнди, Перхурова и др.». «Тот, кто сумеет цементировать вокруг себя определенную массу людей – тот и атаман. Как рыцарские замки, по всей России высятся теперь эти уделы атаманов, и центральная власть уже теперь должна лавировать между их силой и их претензией… Катастрофа неотвратима, но в бурях ее зреет сам народ, и никакого юридического факультета не нужно будет ему, чтобы установить этот порядок».

Формы «народной солидарности» ясны, а ее идеологией станет «старая», испытанная столетиями система ценностей, емко выраженная, как считал Иванов, в одном лишь слове – «Царь». Только теперь им станет не традиционно-бюрократический тип лидера, а новый, подлинно народный, национальный вождь (российский «наполеонистый Емельян, либо емельянистый Наполеон»), создающий династию, основанную на новейшей системе ценностей и убеждений. И совершенно логично появление столь оригинальных сочетаний (лозунги партизанского вожака Щетинкина), при которых «Царем» становится Великий Князь Николай Николаевич, а его «министрами» – Ленин и Троцкий. Эта система, схожая с отмеченной Сувориным моделью власти «Великого Атамана» и «Веча городов», закономерно вырастает из «революционной стихии», но умеет обуздать ее разрушительное начало и опирается на творческое, созидательное начало. Именно такая система создаст будущую Россию.