Заключение

Специфика и итоги развития политико-правового курса Белого движения в 1919 году

1919-й год стал временем утверждения политической программы Белого движения. Именно к началу 1919 г. Белое движение не только окончательно отделяется от общего антибольшевистского фронта, но и формирует самобытную политическую систему, идеологию и намечает пути их осуществления в рамках всероссийского единства. По верному замечанию начальника международно-правового отдела МИДа Г. Н. Михайловского, после событий октября 1917 г. «могучее антибольшевистское движение, будучи побеждено в центре – в Петрограде и Москве, было отброшено на периферию и вылилось в Белое движение с совершенно новыми лозунгами, а затем очутилось в эмиграции». На фоне очевидных военных успехов белых армий, в преддверии казавшейся близкой «победы над большевизмом», определилась потребность в выработке общероссийской политической программы. Эта потребность проявилась, в частности, в активизации процессов государственного строительства в Белом движении, в попытках модернизировать аппарат власти, приспособить его к решению широкого спектра политических, экономических и социальных задач после прихода к власти в масштабах бывшей Империи.

Бесспорным лидером, своеобразным камертоном общероссийских политикоправовых моделей стала Сибирь. Это определялось, прежде всего, ее статусом всероссийской власти. Однако Милюков, например, считал, что хотя «Колчак и Сибирь официально считались основным стержнем Белого движения», но «выбор этот диктовался не внутрирусскими соображениями, а тем, куда раньше всего и в наибольшем размере притекала помощь союзников. В действительности, сделать Сибирь средоточием всего Белого движения значило само по себе уже рисковать неудачей» (1).

Выше уже отмечалась характерная черта Российского правительства – претензия на общегосударственный масштаб при отсутствии необходимых для этого возможностей, в частности, из-за длительного «кадрового голода» на Востоке России. Обращаясь к своим коллегам по кадетской партии и Национальному Центру, А. К. Клафтон по приезде в Омск призывал общественных и политических деятелей России ехать в Сибирь для «усиления» правительства (письмо от 24 июня 1919 г.): «У нас нет людей, штатских и военных, которые были бы на голову выше среды и узких интересов дня… Нужно прислать с Юга срочно лучшие силы, чтобы они могли руководить общественной и государственной жизнью, став во главе правительственных и общественных учреждений. Необходимы люди с авторитетом и именами, известными России… Здесь нет ни финансистов, ни дипломатов, ни аграрников». Обращаясь к Астрову, Клафтон призывал его приехать в Омск с перспективой возглавить Совет министров: «Ваш нравственный и государственный долг встать во главе правительства». Прибытие делегатов с Юга объединит «политически и морально Юг и Сибирь, Деникина и Верховного Правителя» (2).

В 1919 г. одним из путей политического развития признавалось создание коалиционных органов управления (модель, предлагаемая ВНЦ и кадетской партией). Но при этом принцип приоритета единоличной власти должен был оставаться неизменным. Как заявлялось, например, в постановлениях Харьковского совещания кадетской партии (3–6 ноября 1919 г.), необходимо, «чтобы вновь создаваемые органы, привлекая общественные силы на служение государству и объединяя разрозненные ныне области к совместной государственной деятельности, никоим образом не подрывали и не колебали основ национальной диктатуры» (3).

Не только кадровые перемены в уже существующих правительственных структурах могли улучшить политическую систему, создаваемую Белым движением в 1919 г. В условиях, когда бюрократический аппарат оказывался недостаточно эффективным, большинство политиков считало, что изменить положение сможет введение представительной практики, привлечение к управлению максимально широкого круга общественных организаций, органов местного самоуправления, кооперации, учреждений образования, церковных приходов. По мнению Гинса, «чиновничий аппарат, находясь в постоянном и тесном сотрудничестве с общественными деятелями, избегнет нежизненных бюрократических тенденций» (4). В 1919 г. сотрудничество «власти и общества» выразилось в создании ряда правительственных «комиссий» по образцу Особых Совещаний периода Первой мировой войны. В белой Сибири (помимо структур, рассмотренных в предыдущих разделах) на этой основе работали Совет по делам местного хозяйства (в его составе участвовали представители сибирских земств и городов), Совет Государственного Контроля (по одному представителю от земских и городских самоуправлений), Совет при министре торговли и промышленности (по три представителя от Совета кооперативных съездов, один – от объединения частных банков и два представителя от земств и городов). Междуведомственное совещание по рабочим вопросам на водных путях, комитет по внешней торговле, Совещание при уполномоченном по уральской промышленности, присутствие по государственному промысловому налогу, попечительные Советы по делам государственного призрения, тарифный Совет – все эти многочисленные структуры должны были действовать во взаимодействии с различными общественными организациями и местным самоуправлением (5). Позднее, в эмиграции, именно Гинс выступил защитником идеи политической системы, основанной на тесном сотрудничестве, «соработничестве» аппарата управления и органов самоуправления, рассматривая это в контексте философии «солидаризма» (6).

На белом Юге также создавались структуры, ориентированные на взаимодействие бюрократического аппарата и «общественности». Так, например, профессор В. И. Савицкий еще в конце 1918 г. подготовил проект «Положения о постоянном Экономическом Совещании при Главнокомандующем Добровольческой Армии». Основными задачами Совещания признавались: «Положить правильные основы экономической политики, преследующей интересы Единой России… содействовать скорейшему восстановлению нашей промышленности, внутреннего и внешнего товарообмена… всемерно помочь Добровольческой Армии в удовлетворении насущных ее нужд по обеспечению средствами, по снабжению, транспортом». В его состав, наряду с «представителями Ведомств – военно-морского, дипломатического, торговли, промышленности и снабжения, финансов, путей сообщения и земледелия», предполагалось ввести «представителей от биржевых комитетов, обществ фабрикантов и заводчиков», «лиц, сведущих теоретически или практически в вопросах промышленности, торговли, сельского хозяйства, финансов, транспорта». В довершение всего такой состав предполагался лишь после утверждения списка кандидатов, представленного Особым Совещанием (7). Астров и управляющий отделом продовольствия Маслов, в предположении скорого вступления ВСЮР в Московский регион, разработали проект Комиссии по снабжению Москвы и районов, занятых Добровольческой армией, продовольствием и топливом. Статус Комиссии определялся как «высшее государственное установление»: работе Комиссии «никакое правительственное место или лицо не дает предписаний и не может требовать от нее отчета», ее председатель «подотчетен только Главкому ВСЮР и только после окончания работы Комиссии». В ее составе намечались представители управлений торговли и промышленности, продовольствия, финансов, путей сообщения, земледелия и землеустройства, внутренних дел, Государственного Контроля, Всероссийского Союза городов, Всероссийского Земского Союза, Всероссийского Центрального Союза потребительских обществ, народного и коммерческих банков, военно-промышленного комитета, Всероссийского Союза торговли и промышленности. Комиссия могла направлять запросы в правительство, частные компании и общественные организации, налагать секвестр на имущество промышленных предприятий, проводить реквизиции, устанавливать предельные цены на тот или иной товар (8).

Таким образом, на белом Юге России даже в период явного преобладания принципов «единоличного правления» не было заметного противостояния «власти» и «общества». Наследие 1917 г., выразившееся, в частности, в чрезмерной «политизированности» общественности, оказывало определенное влияние на правительственный курс. Это напрямую зависело от положения на фронте. Когда белые армии были близки к успеху и обозначились перспективы «раздела власти», росли интриги, стремления «захватить портфели» в правительственных структурах. Когда же на фронте происходили неудачи, «общественность» усиливала критику правительственного курса. Как правило, подобные проявления сводились к замене «обанкротившейся бюрократии» «новыми, передовыми людьми». По замечанию Гинса, «общественность… рабски преданная трафарету, жаждала парламента». Особенно ярко это проявилось в период декабря 1919 г. – марта 1920 года. (9). В таких условиях соблюдение принципа независимости верховной власти, ее определенной авторитарности, представлялось необходимым. Как отмечал летом 1919 г. Астров, «организовать сейчас правильное представительство (то есть на основе выборов) невозможно, и к этому не стоит стремиться; организовать сейчас правильное представительство… – это значило бы связать волю высшей единоличной власти и парализовать великое значение принципа военной диктатуры (!), совершенно неизбежного и единственно благодетельного в условии переживаемого времени» (10).

В противоположность лидерам «демократической контрреволюции», работавшим в составе Уфимской Директории, Комитете Членов Учредительного Собрания, Временного правительства автономной Сибири и Временного Сибирского правительства, отрицавшим любую форму единоличного правления как «реакционную», Верховный Правитель России адмирал Колчак утверждал, что в условиях войны принцип единоначалия неизбежен: «Меня называют диктатором. Пусть так. Я не боюсь этого слова… Как Сенат Древнего Рима в тяжкие минуты государства назначал диктатора, так Совет Министров Российского государства в тягчайшую минуту нашей государственной жизни… назначил меня Верховным Правителем». Многие из «общественных структур», поддерживавших Белое движение в 1919 г., исходили из того, что лучшей формой правления для эффективной борьбы с советской властью, опиравшейся, как считалось, на жесткий аппарат командования и подавления, может быть только военная диктатура, что ради скорой «победы над большевизмом» можно «поступиться принципами» и признать приоритет (хотя бы временный) военно-бюрократических моделей над общественно-представительными. Лидер ВНЦ Федоров так определил эту, типичную для данного периода истории Белого движения, позицию: «Для установления государственности в России нужна прежде всего военная сила… эта военная сила является не только силой, которая должна сломить большевизм, но которая должна окончательно успокоить страну. При создавшейся обстановке власть должна быть тесно связана с военной силой и должна находиться в руках одного лица, стоящего во главе этой силы. Создать власть путем теоретических построений сейчас нельзя. Вот почему мы относимся отрицательно ко всяким проектам организации Директории, к проектам организации власти путем созыва разных государственных совещаний… Задача диктатуры заключается в том, чтобы успокоить страну и довести ее до той постоянной общероссийской власти, которая должна быть создана Народным Собранием, вполне выражающим волю народа. Задача временной власти, обладающей чрезвычайными полномочиями, заключается в том, чтобы довести страну до такого положения, при котором созыв такого Народного Собрания стал бы действительно возможным». Сподвижник Федорова по Национальному Центру Астров так осмысливал роль «диктатора»: «Когда стихийный процесс революции разрушил государственные скрепы, когда овладеть революцией могла только личность или течение, возникшее из самой стихии революции. Мы же старались создать диктатуру из сил вне революционной стихии. В этих условиях и диктатура и демократические формы, которые так отстаивали социалисты – не привели бы к желанным результатам» (11).

На практике принцип военной диктатуры осуществлялся не везде и не в полной мере. Даже назначение адмирала Колчака Верховным Правителем России прошло с санкции Совета министров. В казачьих областях парламенты, войсковые круги и рады ограничивали власть своих атаманов. Это особенно проявилось на Кубани и привело в ноябре 1919 г. к «кубанскому действу», своеобразному «мини-перевороту», после чего наиболее радикальная часть депутатов была арестована, а краевая конституция была изменена в сторону усиления власти атамана и правительства. Недостаточно полно принцип единоличного правления выражался и на Северном, и на Северо-Западном фронтах.

В 1919 г. достаточно прочно утвердилось также мнение о том, что единоличная диктатура станет предпосылкой восстановления монархии. По существу за будущую Российскую Федеративную Демократическую Республику в среде Белого (не антибольшевистского) движения продолжала выступать лишь часть депутатов

Кубанской Рады, для которых гораздо важнее был именно второй (федерация) элемент формулы. Говорить о восстановлении монархии уже не считалось «зазорным». Дискуссии могли идти лишь о характере монархического строя. Показательно, что даже журнал сибирских областников «Сибирские записки» публиковал статьи, обосновывающие идею неизбежного установления в России «буржуазной монархии»: «Грядет монархия, не прежняя крепостнически-земледельческая, не пуришкевическая, но европейски-буржуазная… с тем же историческим девизом «обогащайтесь», что при Луи Филиппе. Дворянство как влиятельная сила безвозвратно рассыпалось и его не собрать вновь… никакими заклинаниями. В то же время наше третье сословие расширилось за время войны и революции до огромных размеров… Теперь нужен добрый буржуазный царь (отнюдь не дворянский!) не Бурбон, но Орлеан». «Почему все же Царь? Потому что во всей наготе и с режущей реальностью предстала наша культурная нищета, убожество раздавленных деспотизмом слабых еще ростков духовной, гражданской, технической культуры… когда для восстановления оторванных клочьев великой страны не оказывается других средств, кроме старых, ржавых приемов… и под старыми, восточно-западными символами, не потерявшими доселе некоторой гипнотизирующей власти, в особенности над крестьянскими массами».

Еще более развернутое обоснование неизбежности монархии было дано в официально изданной в июле 1919 г. в Ростове-на-Дону брошюре «О гражданском долге в демократии». Ее автор – заслуженный профессор административного и государственного права, сенатор В.Ф. Дерюжинский (участник Юридического Совещания в 1917 г.). Она отмечала закономерность восстановления монархической формы правления, но с учетом тех перемен, которые произошли в стране. «В отношении будущего России я твердо убежден, что обеспечения его нельзя искать ни в создании республиканского строя, ни в восстановлении абсолютной монархии. Самодержавие, своевременно создав Великую Россию, давно выполнило свое историческое призвание. Удержавшись искусственно слишком долго, оно явилось фактором постепенного ослабления России. Обветшавшая государственная форма не мирилась с запросами и потребностями естественного роста народного. Бюрократическое чиновничье самодержавие… задерживало своевременное разумное удовлетворение выдвигаемых жизнью новых потребностей и оставляло неразрешенными многие жгучие вопросы… Что же касается республиканского строя, то до него не созрели даже наши общественные верхи: и до революции, а особенно в течение ее, они обнаружили крайнюю неподготовленность к тому, чтобы разбираться в сложных положениях, и потонули в потоке громких фраз и бесконечных словопрений. А что сказать о народных массах, о степени их политического развития при царящей в их среде безграмотности?

Какою же должна быть Россия для того, чтобы она могла не только возродиться, но и сделаться государством сильным, свободно развивающимся ко благу населяющих его народов и способным занять согласное с достоинством его положение в сонме великих свободных демократических держав? Таким государством Россия может стать, в современных условиях, только как монархия парламентарная с прямым признанием народного суверенитета, в обстановке демократического правления, возглавляемого монархом как выразителем единства государства и действующего с ответственными перед народным представительством носителями власти».

Дерюжинский, как и большинство белых государствоведов, в 1919 г. отрицал необходимость федерации, отстаивая принцип унитарной монархии парламентарного («английского») типа: «Россия будущего не может и не должна быть государством федеративным. Начало федерации ведет ко благу тогда, когда оно является началом, объединяющим государства, которые жили самостоятельной жизнью и по условиям своего развития приведены к сознанию необходимости сплотиться в единый союз… Применение же начала федерации к государству единому, каким явилась Россия в результате векового развития, знаменовало бы собой распадение его, разложение на составные части, неизбежно ведущее к его обессилению, ослаблению».

Таким образом, если в 1918 г. обоснование монархической идеи в политическом курсе Белого дела представлялось в форме восстановления «легитимного» Главы Династии (в зависимости от обстоятельств им признавался или сам отрекшийся Государь, или не принявший Престола Великий Князь Михаил Александрович, или Наследник Престола Цесаревич Алексей Николаевич) в идеальном варианте унитарной Германской Империи, то в 1919 г. восстановление монархии представлялось в конституционных и территориальных формах наиболее близких, по своей сути, к Британской Империи. «В России будет: или республика, как во Франции и Америке, или честная конституционная монархия, как в Англии и Италии», – так писал в одном из номеров парижского «Общего дела» даже такой «враг Престола», каким считался в России В. Бурцев. И все же республиканская форма власти в ее парламентском выражении в 1919 г. встречалась среди программных установок Белого движения крайне редко. Еще одним вариантом создания власти, оптимально сочетавшим в себе элементы сильной власти и демократические тенденции, считалась или «выборная монархия» в проекте Крамаржа, или «национальная диктатура», постепенно переходящая в монархию, но обладающая значительным потенциалом «общественного доверия». Проекты возвращения к национальным монархическим традициям, одинаково чуждым и абсолютистско-бюрократического «западничества» и сакрально-самодержавного «византинизма», будут характерны для более позднего периода 1920–1922 гг.

Что касается будущего государственного устройства России, то здесь весьма показательны оценки, даваемые в докладной записке на имя Деникина главы Отдела законов Особого Совещания К. Н. Соколова (9 июля 1919 г.). Отметив очевидные успехи белых армий и «рост русского национального движения», автор записки замечал перемену отношения представителей «самостоятельных образований» к руководителям Белого движения. Среди них усилились «федералистические течения». «В современных условиях «федерализм», как противоположность позиции полной независимости, знаменует со стороны «национальностей» уступку идее Единой России… пока «федерализм» имеет наибольшие шансы у белорусов и литовцев, затем у части украинцев. Хуже обстоит дело с балтийскими «национальностями» и еще хуже с закавказскими. По сравнению с этим «федерализмом», федерализм наших казаков – не считая окончательно скомпрометированного Быча – очень безобидная вещь. По содержанию федералистические настроения «национальностей» немногим отличаются от нашей конструкции областной автономии. Но очень важно не устраненное до сих пор разногласие по вопросу о форме, в какой должны быть закреплены взаимоотношения между центральной властью в России и ее федеративными или автономными частями. С русской стороны твердо стоят на том, что это должно быть сделано только волею Всероссийского Учредительного Собрания. Напротив «национальности» полагают, что это должно быть сделано путем соглашения между «русской» Россией и окраинными «образованиями», в лице русского и местных учредительных собраний. В этом отношении гораздо предпочтительнее выглядел вариант «широкой областной автономии», сторонники которого имели заметное влияние не только в структурах Особого Совещания, но и среди ведущих общественно-политических объединений. Правда, в ряде случаев, как считали многие, достаточно было бы и «культурно-национальной автономии».

Для того чтобы успешно договариваться с «национальностями», Соколов считал необходимым «иметь твердую почву в виде готового проекта Конституции». Таковых было несколько. Это и проект «Терской Конституции», определявшей статус Терско-Дагестанского края, и развернутая программа Основных законов профессора Крамаржа и проект «областной автономии», разработанный членами Дипломатического Совещания в Париже. Исходя из этого, перспективы проводимой в 1919 г. политики сближения «государственных образований» с «единым центром» на началах «областной автономии» представляются довольно успешными, и говорить об обреченности политического курса Белого дела в этой сфере – едва ли верно.

Процессы формирования политических структур власти в Белом движении, происходившие в период его подъема и военных успехов в овладении территориальным пространством, проводились в атмосфере не только надежд на победу, но и в полной уверенности в скором поражении большевиков и возврата России к нормам легального и легитимного правления. В своих записных книжках Астров приводил интересные высказывания Деникина о возможно скором «освобождении Москвы». Например, в декабре 1918 г. генерал говорил: «Если союзники исполнят обещания (об интервенции. – В.Ц.), буду в Москве через 1,5–2 месяца». В апреле 1919 года Главком ВСЮР уверенно заявлял, что «будет в Москве раньше Колчака на три недели», и даже в декабре 1919 г. отмечал, что «будет в Москве на Страстной неделе в четверг».

Уместно также обратиться к замечаниям Шульгина относительно будущего устройства России, высказанные им в период решающих боев Вооруженных Сил Юга России под Орлом и Курском. Несмотря на определенную предвзятость в отношении будущего Учредительного Собрания и избирательной системы, приводимые ниже положения достаточно полно показывают возможный процесс создания Российского Государства: «Учредительное Собрание само по себе – ничто. 802 головы, в которых нет содержимого, собравшись вместе, не родят ни единой мысли… Мне кажется будет три периода.

Первый период. Никаких выборов. Всюду сверху донизу действует принцип назначения. Фактическая форма правления – временная абсолютная монархия, то есть военная диктатура. В этом периоде должно быть: 1) Закончена борьба с большевиками и сепаратистами; 2) Уничтожены банды; 3) Обеспечена безопасность жизни и имущества; 4) Проведено административное деление на области, то есть административная децентрализация… 5) Приведены в порядок транспорт и вообще хозяйственная жизнь страны; 6) Выработаны основы аграрной реформы и начато ее проведение в жизнь. Я не верю в то, что аграрная реформа может быть проведена в короткое время через 802-голосное собрание. Я видел, как самоочевидная реформа П. А. Столыпина встретила чисто политиканское сопротивление… аграрная реформа должна быть разрублена властно сверху. Вопрос только в том, следует ли предоставить ее «возвращение» абсолютной власти диктатора или же той власти, перед которой в 1861 году безмолвно склонились и те, у кого отняли, и те кому дали землю; 7) Заключены предварительные международные соглашения…

Второй период – Учредительно-Санкционирующий. Кто возьмет на себя санкцию сделанного и учреждение постоянной формы правления, – предсказать нельзя. Будет ли это Учредительное Собрание? – Может быть. Но не исключены и другие способы «волеизъявления»: плебисцит, всенародная свободная присяга (очевидно, в форме «присяги» по аналогии с Земским Собором 1613 года, передавшим власть Русскому Государю. – В.Ц.) или еще какой-нибудь путь, нам неизвестный. Но такой период учредительно-санкционирующий будет. Должно желать, чтобы он был покороче.

Третий период. Переход к постоянной форме правления. Я представляю себе постоянную форму правления в виде конституционной монархии. В этот период должны начать функционировать рядом с администрацией правильные выборные учреждения. Во главе государства – Государственная Дума и, может, Государственный Совет. Во главе областей: Областные Думы, Круги, Рады и прочие наименования местных представительных учреждений. Права их разные: самые большие у казаков, самые меньшие у диких народов. Посередине нормальная область, которой переданы – вся компетенция губернских земств, вся «вермишель» из Государственной Думы и другие местные дела. Выборы и в Государственную Думу и Областные Собрания должны происходить по национальным куриям (подобное замечание В. В. Шульгина вполне отражает его взгляды и оправданно по отношению, например, к Правобережной Малороссии, с ее сложным национальным составом, «чертой оседлости», но в большинстве губерний Великороссии данная практика избирательной системы вряд ли может считаться приемлемой. – Прим, ает.). Сколько процентов данный народ имеет в государстве или области, – столько он получает мест в Государственной или Областной Думе. Для того чтобы определить процентное отношение наций, должна быть проведена всеобщая народная перепись. Внутри наций выборы должны проходить по пропорциональной системе (то есть в соответствии с численностью каждого сословия определялось и его представительство в будущих выборных органах. – В.Ц.)». На вполне предсказуемые упреки о «чрезмерном влиянии военных элементов» на управление государством в условиях, пока еще не закончилась война, на обвинения в «военной диктатуре», в «потенциально опасной реакции» можно привести ответ профессора Ростовского университета Т. Локотя: «Не нужно больше партийной революционной борьбы, не нужно сепаратного раздробления народных сил… Пусть будет единая народная воля и единая народная сила, ведущая к возрождению единого государства, Единой, Великой и Неделимой России! Этой единой народной волей и единой народной силой может быть только Народная Армия, утверждающая народную волю только силой оружия… Армия… объединяет все социальные и политические силы народа, – а потому и хозяином великого русского дела – возрождения России в данный – боевой период этого процесса, может и должна быть только Армия. А взаимная борьба профессиональных политических верхов, и теперь – как и раньше – стремящихся к «строительству» ради власти, это – нечто далекое от народа. Это – пыль, всегда поднимающаяся над великой работой народного государственного сознания».

В области международного статуса белых правительств следует отметить, что в сравнении с 1918 г. они имели гораздо больше возможностей для утверждения собственного суверенитета. Этому способствовали объединение вокруг Российского правительства, наличие единого представительства в сфере внешней политики – РПС в Париже, достаточно большая площадь контролируемой территории бывшей Российской Империи и очевидные шансы на военный успех (удачно начавшиеся «походы» на Петроград и Москву). Не имея формального признания и аккредитованных послов от мировых держав в Омске, Российское правительство во главе с Верховным Правителем России, тем не менее, вполне могло считаться признанным «фактически». Как отмечал Г. Михайловский, «согласно международному праву, признание de facto может иметь самые разнообразные формы, начиная от торжественной декларации, посылки и приема дипломатических представителей до молчаливого признания данного правительства путем фактических деловых сношений с ним, признания его паспортов, фактического признания прав его подданных наравне с другими иностранцами, допущения с ним торговых сношений, хотя бы и без всяких специальных договоров по этому поводу и т. д.». В этом отношении развитие отношений иностранных государств с белым Югом и Востоком России можно считать вариантом признания на условиях временного согласия с отсутствием белой власти в центре России и доверия к провозглашенной политической программе, совпадающей, по сути, с ожиданиями союзников (13).

Успех военных действий приобретал в 1919 г. решающее значение, с точки зрения перспектив Белого движения. Наряду с оптимизмом по поводу быстрого продвижения ВСЮР и Северо-Западной армии к российским столицам в белых правительствах стали проявляться и другие настроения. Так, например, уже в мае 1919 г. в докладе сенатора А. В. Бельдгардта признавалось, что «наступающее лето представляет последнюю возможность свержения большевизма активными действиями извне. Красная армия начинает проявлять признаки оздоровления, и в недалеком будущем можно ожидать ее усиления настолько, что борьба с нею добровольческим организациям будет не под силу. Одновременно с усилением Красной армии приобретает силу и власть центральное Советское правительство, которое в данное время, вопреки распространенному за границей мнению, никакой власти не имеет» (14). Последовавшие за этим периодом катастрофические для белых армий события, потери территории и ресурсов для продолжения борьбы, изменили подход к проблемам формирования власти, попытки решения этих проблем уже имели характер скорее выживания на «окраинах» бывшей Империи, чем прежней веры в победу. Этот последний этап государственного строительства в Белом движении (1920–1922 гг.) требует отдельного рассмотрения.

* * *

1. Михайловский Г.Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 1914–1920. Кн. 2. М., 1993, с. 34–35; Милюков П.Н. Россия на переломе. Т. 2. с. 122.

2. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 702. Лл. 1–2 об.; А. К. Клафтон // В сб-ке «Памяти погибших», Париж, 1929, с. 169.

3. ГА РФ. Ф. 5832. Оп. 1. Д. 61. Лл. 1–2.

4. Гинс Г. К. Указ, соч., с. 326–327.

5. Там же. С. 327–328.

6. Гинс Г. К. Предприниматель. М., 1992, с. 215–218.

7. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 184. Лл. 1–2.

8. Там же. Д. 176. Лл. 1–3.

9. Гинс Г. К. Указ, соч., с. 328.

10. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 194. Л. 3.

11. Правительственный вестник, Омск, № 11, 30 ноября 1918 г.; ГА РФ. Ф. 5904. Оп. 1. Д. 30. Лл. 1 об. – 2; Ф. 5955. Оп. 1. Д. 3. Л. 52; Астров Н. И. Воспоминания. Указ. соч. Л. 71.

12. ГА РФ. Ф. 5827. Оп. 1. Д. 126. Лл. 1—16; Сибирские записки, Красноярск, август 1919 г., с. 76–77; Дерюжинский В. Ф. О гражданском долге в демократии, Ростов-на-Дону, 1919, с. 21–23; La Cause Commune. Общее дело, Париж, № 28, 20 октября 1918 г.

13. Михайловский Г.Н. Указ, соч., с. 584.

14. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 773. Л. 11; Ф. 5913. Оп. 1. Д. 53. Л. 28; Киевлянин, Киев. № 40, 11 октября 1919 г.; Локоть Т Смутное время и революция, Берлин, 1923.