Глава 2

Специфика деятельности надпартийных и межпартийных политических объединений и подпольных организаций на территории Советской России в конце 1918–1919 гг.

К концу 1918 г. «оставленная Москва» оказалась, с точки зрения политического потенциала, довольно слабым антисоветским центром. Наличие всероссийского центра Белого движения (Российского правительства во главе с Верховным Правителем России адмиралом А. В. Колчаком) привело к попыткам наладить координацию различных белых регионов. В этот период активизировалось взаимодействие подпольных «центров» со штабами белых армий, сбор для них информации общеполитического и военного характера, проведение диверсий, терактов против представителей советской власти. Теперь главной задачей московских подпольщиков стала передача разведывательной информации на белый Юг и в Сибирь. С начала 1919 г. деятельность московского подполья привлекла усиленное внимание представителей белых спецслужб. По свидетельствам Виноградского, СОД провел совещание под председательством Леонтьева, на котором участвовали (конец марта 1919 г.) военные представители Сибири (Азаревич) и Юга (представитель контрразведывательного отдела штаба ВСЮР полковник К. В. Хартулари). Так как «военные центры постепенно теряли свое значение в качестве первичных структур будущих полков и дивизий, «каналов» переброски добровольцев на белые фронты, на первое место выдвигалась подрывная работа в советском тылу, прежде всего – подготовка восстаний в крупных городах к моменту подхода к ним белых армий. В 1919 г. подполье должно было решать конкретные задачи по «дестабилизации советского фронта и тыла».

«С врагом надо воевать серьезно, и первым делом надо знать точно и вовремя каждый его шаг, – говорилось в брошюре «Что такое разведка и для чего она нужна», изданной штабом Западной армии в Уфе. «Надо знать… где и сколько у него силы – пехоты, конницы, пушек, пулеметов, обозов, складов. Все это должны знать наши ходоки – разведчики; сделать это не так-то уж и трудно, потому что неприятель действует на нашей земле и в каждой деревне, в каждом дворе ходок – разведчик найдет приют и помощь» (1). Примечательная характеристика «внутреннего политического шпионства» содержалась и в секретной инструкции, разработанной в генерал-квартирмейстерской части Ставки адмирала Колчака. В разделах «внутреннее политическое шпионство» и «причинение вреда на почве политической жизни страны» определялось, что эти понятия включают в себя сбор сведений о «настроениях правительственных сфер и различных общественно-политических групп», «настроениях широких народных масс», «возможностях перемен в составе правительства», «росте недовольства в стране». Агентуре предписывалось заниматься «способствованием всеобщему недовольству управлением страной путем распространения тревожащих население слухов», «поддержкой всевозможных резких выступлений на политической почве (политические забастовки, заговоры и т. п.)», «пропагандой местного сепаратизма», «организацией и субсидированием вооруженных восстаний» и «вообще внесением в страну дезорганизации, лишающей ее возможности сопротивляться вооруженным силам неприятеля». Иное дело, – насколько эффективно мог выполняться подобный перечень заданий людьми, лишенными навыков разведки – вчерашними профессорами, студентами, чиновниками. Правда, по мнению видного аналитика работы спецслужб С. С. Турло, «в эпоху гражданской войны, когда буржуазия еще надеялась услышать звон Кремлевских колоколов, тогда шпионажем занимались все. Занимались и буржуазия, и интеллигенция, и офицерство и ученые. Занимались шпионажем и офицеры Генштаба, и просто разные командиры» (2).

Передача информации из Москвы осуществлялась посредством частной переписки и отправки зашифрованных сообщений. Одним из постоянных корреспондентов от московского антисоветского подполья стал Щепкин. С начала 1919 г. фактическое и, впоследствии, формальное руководство московским ВНЦ также перешло от Шипова к Щепкину. Кадетский «патриарх» постепенно перестал присутствовать на заседаниях Центра. Причиной этого был не столько его возраст (в 1919 г. ему исполнилось 68 лет), сколько разочарование в излишнем «академизме» московских заседаний и, что немаловажно, отсутствие налаженных контактов с «уехавшими» на белый Юг, что, однако, в условиях конспирации и разлаженности средств сообщения было вполне объяснимо. Если до декабря 1918 г. письма отправлялись на Кубань через Украину, то после падения власти Гетмана письма стали пересылаться только со специальными курьерами или другими оказиями. По словам Астрова, «за три месяца пребывания вне Москвы было отправлено 14 сообщений», «с разными оказиями было отправлено 10 писем». В письме 8 сентября 1919 г. Щепкин отмечал, что «с юга изредка дают вести, с опозданием на 1,5 месяца, и тоже – только словесные утешения. Посланные Колчака, те совсем молчат. Не знаем, что думать, – мучаемся. В Петрограде наши гнезда разорены, связь потеряна. Пишите и шлите прямо в Москву по адресам, указанным гонцом. Имена и адреса берегите – повсюду шпионы».

Содержание многих писем Щепкина в Екатеринодар сводилось, главным образом, к призывам: «Скорей, скорей! Все гибнет, все в развалинах! Идите же скорее на выручку! Зовите союзников перейти от слов к делу!» Жалобы на крайнюю нерегулярность ответов сопровождались «катастрофическими» оценками положения в Московском регионе: «Всякое промедление грозит гибелью последних следов всякой культуры в городах, особенно в деревнях, – писал Щепкин 25 ноября 1918 г., – все губернии в открытом восстании (осенью 1918 г. это соответствовало действительности, так как подъем крестьянского повстанчества был довольно высок. – В.Ц.). Все идет стихийно. При подавлении деревни уничтожаются. Еще месяц, и от средней России останутся пустяки… Москва умирает. Лучшие из населения невольно думают о примирении с большевиками, ибо не видят и не знают, откуда ждать выручки… Необходимо ускорение действий союзников. Каждая лишняя неделя делает освобождение России более трудным». 5 декабря 1918 г. аналогичные требования усилить переписку предъявлял в Екатеринодар Шипов. В его письме отмечалось, что в условиях отсутствия должных указаний работа московской организации крайне затруднена. Отмечались проблемы в использовании конспиративных квартир. В условиях начавшейся в городе политики «уплотнения», когда в многокомнатные «буржуазные» квартиры «подселялись» рабочие семьи, встретить курьера от Колчака или Деникина, провести тайное собрание становилось невозможным (3).

Но, несмотря на столь пессимистичную оценку, «москвичи» продолжали отправлять сообщения. Щепкин продолжал считать, что разработка политического курса может происходить только при взаимодействии с Москвой: «Я живу в московской Руси, знаю настроения Севера и Сибири… государственное дело может совершаться только после решения судьбы Центральной России и в самой Центральной России, так как разобраться в том, что делается на Руси, можно, только прожив в самом горниле анархии и распада». Многие из сообщений достаточно полно отражали настроения столичного региона, содержали общую сводную схему наличия сил РККА на Южном и Петроградском фронтах. 20 сентября 1919 г. начальником разведотдела Штаба Главкома ВСЮР была составлена сводная ведомость «О поступлении донесений из Национального Центра в Москве». Список в четко расписанном по датам отчете говорил сам за себя: сообщение от 25 марта – «Об организации Стогова, ее деятельности и установлении непрерывной связи с ней при помощи курьеров», «о связи с адмиралом Колчаком», 2 апреля – «О политическом и экономическом положении Советской России», 21 августа – «О настроении в московских советских правящих кругах», 2 сентября – «О восстаниях в Совдепии», «о настроении в Красной армии», «о нашей агитации и ее результатах», «состав управления Военно-Революционного Совета», «о численности красных Армий и перебросках с Восточного фронта», «о продуктивности заводов в Совдепии, работающих на оборону», «о снабжении в красных армиях». 4 сентября было получено сообщение, включавшее в себя пункты: «финансовое состояние Московской военной организации», «о попытках рабочих Москвы организовать восстание», «о «Брусиловской группе» в Москве», «о большевистской разведке», «о настроении крестьян в Совдепии», а также «список и характеристику работников Военно-Законодательного Совета Советской Республики». К сожалению, сохранились лишь некоторые из них, но, несомненно, что характер передаваемых сведений был немаловажным. Подполье работало «до последнего». 7 и 15 сентября 1919 г., уже после того как ЧК провела аресты руководства подполья, были отправлены сообщения «О значении рейда генерала Мамонтова», «о численности штыков в красных армиях», «о новых формированиях в советских армиях», «о производстве заводов, работающих в Совдепии на оборону», «о перебросках советских войск», «о положении в Петрограде» (4).

Военные сообщения, передаваемые в Ставку Главкома ВСЮР, и Особое Совещание сохранились в чрезвычайно фрагментарном виде. Но и те немногие сохранившиеся достаточно показательны. Способы шифровки применялись различные. Летом 1919 г. для шифровки использовались тексты Евангелия: «Последняя цифра каждого числа обозначает букву стиха, указанного предшествующими ей цифрами этого числа». Перевозились они на тонких листах папиросной бумаги, прятались в папиросных мундштуках. Согласно инструкции, разработанной в военном отделе ВНЦ, разведку интересовали, в частности, «сведения о расположении советских армий», «местонахождение бронеотрядов», «расположение и передвижение тяжелой артиллерии», «производительность патронных заводов», «сведения об артиллерийских снарядах», «планы и настроения высшего советского командования». ВНЦ утверждал, что только его структуры более других политических организаций сохранились в условиях «красного террора», так как «все эти организации одна за другой раскрывались и ликвидировались… благодаря неумению правильно вести конспиративную работу, привлекая в свою среду мало проверенных и недостаточно надежных лиц в очень большом количестве». Тем не менее ВНЦ заверял, что его деятельность будет продолжаться. «Ведется учет советских работников», «имеется связь с отдельными красноармейскими частями в Тверской губернии», «организована группа унтер-офицеров, которые должны взять руководство зелеными в случае восстания», «намечены лица, которые в случае удачного восстания в Москве займут командные должности и станут во главе управления» (5).

В 1919 г. сообщения о политической жизни антисоветского подполья стали весьма ограниченными. Оторванность от белого Юга и Сибири, сильное «информационное давление» со стороны советской периодической печати приводили к тому, что из Москвы весной 1919 г. отправлялись письма с такими вопросами: «Подчиняется ли генерал Деникин адмиралу Колчаку в военном, политическом и административном отношениях?», «может ли Центральная Россия рассчитывать на свое освобождение ранее или позднее июля старого стиля?», «какова политическая и административная программа генерала Деникина?» Некоторые сообщения из столицы имели откровенно пропагандистский характер, далекий от реальности; накануне наступления ВСЮР на Москву, в частности, утверждалось, что «в Красной армии царит полный развал» и «зимней кампании Красная армия не вынесет» (6).

Курьеры из Москвы передвигались и по территории Советской России (в Мценск зимой 1918/19 г., в Ханскую Ставку и на Туркестанский фронт, для связи с местными военными организациями). От Колчака в Москву прибыло два курьера с деньгами (В. В. Мишин и Н. Крашенников) с миллионом рублей каждый. Прапорщик Крашенников выехал из Омска 28 декабря 1918 г. и прибыл в Добровольческую армию в начале февраля 1919 г., выступив с подробным докладом о положении на Восточном фронте и основных направлениях политики Российского правительства на заседании ВНЦ 14 февраля. В качестве конспиративного помещения для связи с агентами от Колчака использовался Детский дом (бывший Детский очаг имени М. Н. Муромцевой) под управлением М. А. Якубовской. Арест Крашенникова послужил поводом для начала «дела Национального Центра» в ВЧК. Другой курьер от Колчака доставил сведения о планировавшемся наступлении Восточного фронта, нанесении главного удара через Вятку в середине февраля 1919 г. Вообще, для 1919 г. характерно незначительное и крайне нерегулярное поступление денег на поддержку ВНЦ в Москву. Из иностранных представительств в Москве работали консульства Швеции и Дании. Через них удавалось переводить небольшие суммы в валюте для подполья. Связь Москвы с разведкой ВСЮР активизировалась только после весенней поездки в Москву полковника Хартулари, но для создания собственной, аналогичной «Азбуке», структуры московский ВНЦ не имел достаточных средств. Смета, составленная Центром, включала в себя понятия «мирный месяц» (то есть период обычной работы) и «месяц действий» (накануне и в ходе вооруженных выступлений). На них требовалось по 1 и 5 миллионов соответственно. Предполагалась закупка оружия, для чего требовалось 10 млн рублей. «Гонцы от двух-трех в неделю по трем направлениям, считая и изготовление депеш – 150 тысяч в месяц», «переправка лиц бегущих, помощь в тюрьмах в один месяц – 100 тысяч», «административные расходы, провинциальные отделения», а также поддержка сочувствующей прессы составляли по 2 миллиона «на каждую организацию» на 2–4 месяца. Учитывая подобную смету, нельзя сказать, что полученные от Колчака суммы были значительны. Показательно, что ВНЦ на заседании 29 января 1919 г. одобрил предложение о предоставлении московскому отделению Центра средств в размере «не менее 100 тысяч рублей», переданных через «едущего в Москву» Хартулари (7).

Основную часть сообщений из Москвы передавали агенты «Азбуки» В. В. Шульгина. Правда, использование данного «канала» предполагало наличие нескольких копий одного и того же сообщения, что создавало риск «утечки информации». Посылаемые в Москву курьеры, по свидетельству Астрова, «нередко попадались и погибали». В отчетном докладе Шульгина Главкому ВСЮР (5 ноября 1919 г.) говорилось, например, что «киевское отделение «Азбуки» «составляло и издавало агитационную литературу… самоотверженно распространяло эти издания по г. Киеву и по всей Малороссии, создавая в уездах и селах конспиративные национальные организации (Комитеты национального объединения России), разрушало военное имущество и подвижной состав большевиков… Пойманные, замученные и расстрелянные сотрудники «Азбуки» свято исполнили свой долг до конца, и работа Киевского отделения со всей самоотверженностью, энергией и исключительным мужеством продолжалась до самого дня освобождения г. Киева добровольцами». «За 2 года своего существования «Азбука» понесла значительные потери личного состава, доходившие до 50 % штатного ее состояния». Курьерская служба несла большие потери (из шести высланных из Таганрога в Киев курьеров до места назначения добрался один). Шульгин писал, что «в Киеве в совершенстве работали фотометрическая часть и фабрика фальшивых документов, что давало возможность расставить регулярную курьерскую связь между отделением в Клеве и в большевистских центрах со Ставкой». После занятия Киева войсками У HP и после установления советской власти на Украине работа «Азбуки» существенно усложнилась. До апреля 1919 г. еще действовало отделение в Одессе. Для решения проблем финансирования и улучшения связи между Киевом, Екатеринодаром, Одессой и Москвой предполагалось взять «Азбуку» под контроль ВНЦ. «В Киеве новый, пополненный Москвичами, Нац. Центр потерял прямую связь с Киевской «Азбукой»… связь эту надо восстановить во что бы то ни стало. И не только восстановить связь, а необходимо достигнуть полного слияния. Сил антибольшевистских, антисоциалистических и… монархических – слишком мало, чтобы их дробить». Екатеринодарским отделом «Азбуки» стал руководить прибывший из Москвы Червен-Водали. Но общее управление оказалось нарушенным. В телеграфном разговоре с Шульгиным 9 января 1919 г. В. А. Степанов (член Особого Совещания и ВНЦ, числившийся также начальником отделения «Азбуки» при Ставке Главкома ВСЮР (агент «Слово») отметил, что «совокупность организаций, объединявшихся Вашим руководством и не имевших между собой иной связи, кроме своего рода личной унии в Вашем лице, пришла вследствие Вашего отсутствия в состояние полной запутанности и неясности взаимоотношений». В таких условиях вероятной становилась опасность провокаций. Степанов предлагал объединить структуры «Азбуки» с ВНЦ, а Особый отдел «Азбуки» передать в ведение агента «Люди» (генерал-квартирмейстеру Кавказской армии генерал-майору А.А. фон Лампе). «Азбука», переведенная на финансирование из бюджета ВСЮР, летом 1919 г. могла бы стать структурой, занятой разведкой на территории Советской России и даже в «ближнем Зарубежье». Генерал Драгомиров указывал, что очень «мало обслужены местности, не занятые Добровольческой Армией, и, в частности, Совдепия…». Предполагалось, что будут открыты «осведомительные пункты» 1-го (Москва, Киев), 2-го (Харьков, Воронеж, Саратов) и 3-го разрядов (Одесса, Кишенев, Львов, Холм, Варшава, Вильнюс) (8).

Что касается московской «политической платформы», то, если в 1918 г. московские политики инициативно разрабатывали принципы государственной власти для белого Юга и Сибири, в 1919 г. они, как правило, уже признавали сложившиеся в этих регионах формы управления. В апреле 1919 г. состоялось новое «соглашение» между ВНЦ, СВР и СОД на следующих принципиальных основаниях: «Власть, способная свергнуть в России большевизм, водворить правовой порядок, объединить Россию, должна быть признана всеми»; «возрождение России возможно только на основаниях широкой частной инициативы и восстановления права частной собственности»; «власть довершает свои действия созывом Национального Собрания, собранного на демократических основаниях для определения взаимоотношений частей России и ее государственного устройства». В отличие от соглашения 1918 г., московские «деятели» теперь признавали приоритетным принцип единоличной власти и считали, что «до Национального Собрания другой власти не требуется, кроме Колчака». Объединение основывалось на признании «диктатуры до созыва Национального Собрания» и «умолчании о сроке и условиях созыва этого последнего», «единоличная, военная, диктаториального характера власть как необходимая переходная форма власти, могущая восстановить в стране элементарные условия порядка и немедленно приступить к разрешению ряда неотложных вопросов общегосударственного характера, социального мира». Тем не менее в своих письмах Астрову (от 25 ноября и 3 декабря 1918 г.) Щепкин отмечал: «У нас настроение иное, чем на Юге. Мало кого привлекает призрак монархии… Север и Москва ярко демократичны… Большевики здесь ненавистны, но замена их режимом недемократическим не приемлется», «если крестьянство увидит прочную силу, а не налеты казаков, то само уничтожит совдепию… не теряйте времени, но это не значит, что вы должны спеха ради отдать Россию в кабалу правящей кучке или союзникам» (9).

«Правые круги» (связанные с Марковым 2-м), ссылаясь на акт Великого Князя Михаила Александровича, относились к Национальному Собранию как «к простому регистратору очередного претендента из бывшей династии», подчеркивая, однако, что игнорировать «интересы Центральной России» нельзя и населению необходимы демократические реформы, прежде всего, земельная.

Сообщения об очередном московском соглашении СВР, ВНЦ и СОДа появлялись даже в прессе, вопреки правилам конспирации. Приехавший на Юг России член СВР социал-демократ Алексинский заявил, что «сплотились все группы, от октябристов – до социалистов включительно. Лозунгом объединения, по словам Алексинского, стала «поддержка адмирала Колчака, с которым антибольшевистские организации, в пределах самой Совдепии, имеют регулярную связь через курьеров… Существует лишь одна точка зрения: кто не с Колчаком, тот за Ленина, и иная постановка вопроса считается недопустимой…» Характеризуя московское подполье, Алексинский замечал: «Несмотря на то, что сыск поставлен у большевиков не хуже, чем при старом режиме, загнанные в подполье политические организации развивают широкую деятельность и в тайных типографиях печатают свои прокламации, подвергающие беспощадной критике большевиков» (10).

Во время посещения Москвы Хартулари и Азаревичем на квартире С.М. Леонтьева обсуждался, в частности, вопрос об отношении к политическому курсу Российского правительства. СОД, в целом поддержав его (особенно тезис о необходимости «военной диктатуры до Национального Собрания»), отметил нецелесообразность восстановления в неизменном виде законодательства Временного правительства о местном самоуправлении. Продолжалась разработка экономических программ, в их составлении участвовали известные ученые – аграрники, члены Совета Н. Д. Кондратьев и С. Л. Маслов. Последние заседания СОДа прошли в мае и июне 1919 г. На них обсуждались вопросы об отношении к предполагаемому «вооруженному выступлению в Москве». Леонтьев, обратившись к СОДу, поручил «обдумать вопрос о первых шагах новой власти в Москве в случае падения советской власти», и соответствующая записка была составлена как характеристика «отношения к обществам, собраниям, профсоюзам, домовым комитетам». Но применительно к общей оценке перспектив «вооруженного выступления», СОД «единогласно признал в принципе несвоевременность этого выступления, даже если оно в самой Москве имело бы успех, ввиду отдаленности Колчака и Деникина и совершенной неизвестности о том, входило ли бы такое действие в их план и намерения» (11).

С точки зрения Щепкина, крайне вредным для Белого движения было отсутствие взаимодействия между фронтами: «Действия извне против большевиков разрозненны: один фронт выступает, потом отходит, за ним – второй и т. д. Эти толчки вредны. После каждого – внутри страны взрывы террора и жертвы, а в занимаемых местах – массовые расстрелы и разочарование населения. Предпочтительнее общий удар сразу. Хотя «Центр» изнемогает и вымирает, но готов молча терпеть, если будет знать, что вместо толчков будет накоплена сила и месяца через два последует один общий удар и освобождение… сообщите, есть ли уверенность в спасении «Центра» до наступления холодов… Если нет – так и скажите: Москва разбежится» (12).

Связи с военными организациями у Национального Центра начались не ранее середины лета 1918 г., то есть времени, когда большая часть военных уже участвовала или в организации генерала Довгерта, или в «Союзе» Савинкова. После ликвидации обоих центров оставшиеся военные кадры, если они еще оставались в Москве, стали сотрудничать с ВНЦ. Здесь уже в полной мере соблюдались правила конспирации. Контакты с иностранными дипломатическими представителями вел Шипов, а контакты с военными осуществляли Щепкин и Леонтьев. По оценке Челищева, «ограниченный и замкнутый круг лиц», вовлеченных в данную работу, предотвращал возможность серьезных, массовых провалов (13).

С марта 1919 г., очевидно, не без влияния Хартулари, начался набор личного состава для организации т. н. Добровольческой армии Московского района, а члены московского военного подполья стали числиться состоящими на службе во ВСЮР. Ориентировочно, в марте 1919 г. генерал-квартирмейстерской частью Ставки Главкома ВСЮР был разработан общий секретный план организации вооруженных отрядов, действующих в советском тылу. Концентрируясь в крупных городах (Москва, Киев, Одесса), данные организации должны были не только заниматься разведывательной работой, но и готовить мобильные группы для захвата стратегически важных городских пунктов (телеграфа, телефона, электростанции, вокзалов). Затем эти группы должны были стать основой для будущих боевых подразделений (условно – «дивизий»), входящих в состав ВСЮР. Главная задача офицерских отрядов и групп – «нанести удар изнутри», парализовать сопротивление советских войск при обороне крупных городов. Но данные действия должны были строго согласовываться с командованием ВСЮР и никоим образом не должны были носить самостоятельного характера. В Москве предполагалось формирование двух дивизий из нескольких ударных групп (от 150 до 200 человек). Показательна роль Хартулари как координатора взаимодействия московского подполья и штаба ВСЮР. Будучи профессиональным юристом, выпускником Военно-юридической академии, он служил в прокуратуре Московского военного округа. Это обеспечивало ему как контакты с московскими юристами и общественными деятелями (он был лично знаком с Леонтьевым), активными участниками подпольной работы, так и с военно-политическим руководством белого Юга. При организации контактов с военными московское подполье полагало, что «офицеров у большевиков много, но состояние их ужасное и морально они разбиты, особенно сам Стогов, Начальник Всероссийского штаба. Офицеры являются только техническими руководителями». В 1919 г. центрами, где работали члены военной организации ВНЦ, стали Главная инспекция артиллерии и штаб Южного фронта. По оценке члена РВС РСФСР С. Гусева, «чрезвычайно осведомленный информатор… имел возможность получать (вероятно, по своему служебному положению или личным связям) ценные сведения общего характера (оперативные планы, характеристики спецов)». Таким информатором был Щепкин, работавший в полном соответствии с указаниями штаба Главкома ВСЮР. Все контакты с Деникиным велись через него, и его арест подорвал не только финансирование подполья, но и нарушил связь Москвы с Югом и Сибирью (14).

Деятельность «военки» при ВНЦ, возглавлявшейся генерал-лейтенантом Н.Н. Стоговым, первоначально не ориентировалась на самостоятельное выступление. Еще летом 1918 г., в разгар военной активности подполья, генерал Болдырев категорически запрещал какие-либо самостоятельные выступления. Но с весны 1919 г., очевидно, под влиянием установок штаба Главкома ВСЮР началась подготовка вооруженных акций. По оценке заместителя Стогова, полковника В. В. Ступина, «все дело организации было основано на том, чтобы не делать преждевременных изолированных выступлений, а решено было их прежде согласовать с общим настроением населения и возможностью в случае успеха в Москве как можно скорее соединиться с приближающимися к Москве частями Добровольческой армии Колчака или Деникина, в зависимости от того, кто будет ближе к Москве» (15). В случае «стихийного и неожиданного» выступления против большевиков предполагалось, что подполье сможет «вполне справиться со взятием стихии в свои руки». Щепкин указывал на важность создания отдельного «отряда особого назначения», способного обеспечить порядок в городе к моменту подхода белых сил. Дальше этого ни Щепкин, ни «военные» во главе с генералом Стоговым не считали возможным идти: «О каком-либо самостоятельном выступлении в Москве речи абсолютно быть не может. Организация могла бы сослужить службу только в том случае, если бы какая-нибудь регулярная армия, разбив Красную Армию, подошла бы к Москве и здесь под влиянием этого акта началось бы какое-нибудь массовое движение среди населения красноармейских частей, рабочих. Только при подобной общей конъюнктуре руководители организации и допускали возможность ее роли как небольшой, но организованной силы среди наступившего хаоса» (16).

Оставшиеся в Москве представители антибольшевистского подполья стремились к объединению. По признанию Леонтьева, теперь платформой для объединения в плане «разработки политической и экономической программы» служил «Совет московских совещаний», а для объединения в плане организации сопротивления – «тактическое соглашение», поддержанное также Щепкиным и «военными кругами», с которыми он взаимодействовал. Тенденция к единству действий усилилась после того, как контакты с белым Югом и белой Сибирью стали вестись не только по линии «политических» и «академических рекомендаций», но и по линии передачи секретных сведений (результат поездки Хартулари). Работа ВНЦ получала уже практически значимый характер. ВЧК была уверена, что именно разведработа вызвала к жизни создание Тактического Центра (далее – ТЦ). Как сказано в следствии по «делу Тактического Центра», эта структура представляла собой «высший орган, направлявший деятельность контрреволюционных организаций в Москве и разрешавший все более или менее крупные вопросы политического характера». По оценке Леонтьева, в состав Центра входили наиболее активные и авторитетные оставшиеся в Москве политики: Н. Н. Щепкин, С. П. Мельгунов, О.П. Герасимов, князь С.Е. Трубецкой, Д.М. Щепкин и С.М. Леонтьев (17).

Но по мнению С. П. Мельгунова, советское «правосудие» выдавало желаемое за действительное. ТЦ так и не оформился окончательно, хотя и представлял собой «попытку общественного договора, возможности найти общий язык». Единого центра не существовало, а после ареста и гибели членов ВНЦ и СВР, осуществлявших контакты с военными (Щепкина и В. В. Волк-Карачаевского), вся практическая работа «московского подполья» оказалась парализованной. Именно эта сторона деятельности отделений ВНЦ оказалась в центре внимания органов ВЧК. 23 августа 1919 г. в «Известиях ВЦИК» был напечатан список 67 человек, расстрелянных по постановлению ВЧК. В их числе были члены московского и петроградского отделений ВНЦ: Н.Н. Щепкин, Н.А. Огородников, В. И. Штейнингер и П.В. Герасимов. Оставшиеся на свободе члены московского отделения ВНЦ теперь проводили только частные встречи академического характера в Институте экспериментальной биологии. Заниматься разведкой было уже некому. В феврале 1920 г. ВЧК провело ликвидацию остатков антисоветского подполья. Хотя Мельгунов и утверждал, что от «дела Тактического Центра» пострадала только без вины виноватая «московская интеллигенция», он же отмечал свое «внутреннее удовлетворение» от того, что «власть так и не узнала о составе Союза Возрождения и о его реальной деятельности, ибо все сведения о фактах и лицах шли от людей, принадлежавших к другим организациям» (18).

Занимаясь разведкой, ВНЦ не стремился привлекать к ней «теоретиков» из «общественных деятелей». Очевидно, что положение не изменилось и после создания Тактического Центра. Виноградский на допросах в ЧК свидетельствовал, что «образование ТЦ поставило СОД по отношению к нему в положение, приблизительно одинаковое тому, которое наблюдалось в 1918 г… ТЦ, подобно НЦ, оказался организацией «актуальной», СОД – оставался политической базой, он давал Леонтьеву и Щепкину свое мнение по вопросам общественно-политического значения, но активности не имел. Только Щепкин и Леонтьев имели контакты с военными». Особое значение придавал СОДу Леонтьев. Работая в Министерстве внутренних дел Временного правительства, он признавал важность «сотрудничества с общественностью» при организации управления. И именно Леонтьев (в отличие от Гурко, Кривошеина и Щепкина) сочувствовал идее восстановления СОДа как «консультативного центра» (19).

Однако в 1919 г. антисоветским подпольем, равно как и командованием белых армий, недостаточно уделялось внимания организации повстанческого движения в тылу РККА. По мнению Челищева, еще летом 1918 г. сохранялась вера в то, что успехи антибольшевистских сил на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке приведут к повсеместным восстаниям, и большевики «будут сметены лавиной народа, который присоединится к победителям». Щепкин пытался наладить контакты с повстанческими отрядами «зеленых» в Московской губернии, а также в районе следования корпуса генерала К. К. Мамантова (в Ельце, под Воронежом). Но данная работа требовала больших затрат, а ввиду отдаленности фронта не могла дать тех результатов, которые от нее ожидались. К тому же довольно часто вместо ожидавшихся т. и. повстанческих отрядов были только группы недовольных продразверсткой крестьян и скрывавшихся по лесам дезертиров из РККА. Их еще нужно было обучить и организовать. В этих условиях Московский центр ограничивался пропагандой, составлялись листовки, определявшие политическую программу Белого движения. Обращение к «Подмосковным крестьянам» указывало: «Идите в Москву, организуйте заставы для задержки автомобилей со скрывающимися коммунистами», «Да здравствует Народное Собрание на основе всеобщего избирательного права!», «За поруганную Православную Церковь!», «За справедливое решение земельного вопроса» (20).

О перспективах развития повстанческого движения в Советской России говорилось в докладе офицеров, перешедших колчаковский фронт в районе действий 3-й армии, в сентябре 1919 г. Поручики Вольский и Соболянов представились членами тайной организации «Возрождение Великой, Единой, Неделимой России». По их словам, организация была основана в Петрограде известным доктором тибетской медицины Бадмаевым, использовала «прикрытие» грузинского посольства и имела разветвленную сеть местных организаций (в Москве, Клеве, Одессе, Брянске, Тамбове, Воронеже). Ее целью провозглашалось «свержение большевистской власти и созыв Национального Собрания». До начала «красного террора» и начавшейся обязательной регистрации всех, проживавших в Москве офицеров, организация успешно занималась отправкой добровольцев на Украину и в Сибирь. С этой целью подпольщики создали пересыльный пункт на станции Навля и «беспрерывно фабриковали и выдавали подложные советские документы для безопасного проезда». Но уже зимой 1918/19 г. в организации осталось только семь человек, вынужденных скрываться от преследований ЧК по подмосковным дачам. Именно здесь и зародилась идея организации антисоветских выступлений с опорой на крестьян центральных губерний. Доклад двух поручиков содержал указания на конкретные повстанческие отряды из дезертиров и крестьян, действовавшие на территориях Ярославской, Владимирской, Брянской, Нижегородской, Рязанской, Московской губерний. По их оценке, дезертиры «воевать за еврейские власти, которые вводят коммуну… они не желают и хотят создать крестьянское учредительное собрание». Тем не менее «рассыпанная во всех губерниях и уездах по лесам зеленая армия не представляет собой боевую силу… пока не нашлось людей, которые бы объединили их. Объединив их всех, можно с уверенностью сказать, что эта армия превзойдет численностью Красную армию». Для «объединения» повстанчества Вольский и Соболянов предлагали «срочно отправить в Россию возможное число офицеров во главе с талантливым, опытным в боях», «снабдить возможно большим числом керенок» и «приступить к срочной разработке плана общих совместных действий». Представители организации заверяли, что «все посланные» будут «обеспечены документами, дающими им возможность передвижения по всей Советской России». Но «заготовлять советские подложные печати и бланки» нужно было «по их указанию».

Если исключить провокационные задачи данной организации, созданной с целью «переманивания» в Советскую Россию «талантливых» и «авторитетных» белых офицеров (сведений о фактах ее работы в этом направлении не содержалось ни в отчетах ВНЦ, СВР или СОДа, ни в показаниях на допросах в ЧК арестованных московских подпольщиков), то идеи координации белого фронта и повстанческого движения нельзя считать абсолютно бесперспективными (21).

Уместно отметить, что взаимодействие белых армий и повстанцев признавалось весьма опасным и советским руководством. Так, например, в докладе полковника Ф. Е. Махина (перешедшего позднее в Народную армию Комуча бывшего командарма 2-й советской армии, летом 1918 г.) говорилось о важности организации «народного движения» как условия успешного ведения войны против Германии и против большевиков. На основе созданных из остатков российской регулярной армии отрядов «завесы», действовавших против немецких войск, Махин, будучи уже в армии Комуча, предлагал создать новый Восточный фронт по линии от Вятки до Астрахани. Бывший красный командарм считал важным незамедлительно «приступить к разработке плана народного восстания в тылу противника, составлению инструкций для партизанских действий». Приоритетное внимание создания «народной армии» не исключало «связь и согласование действий с регулярными войсками», а также с союзными войсками. Антинемецкая и антибольшевистская борьба считались тогда неразделимыми (22).

На возможность взаимодействия повстанческого движения и белого фронта рассчитывало и разведотделение штаба Донской армии. В августе 1918 г. сотрудник разведки, есаул А. П. Падалкин, был командирован в Борисоглебск для связи с местным Союзом унтер-офицеров и подготовки антисоветского восстания. Спустя год, летом 1919 г. Падалкин, ставший уже сотрудником особой части Отдела пропаганды, получил задание от штаба 4-го Донского корпуса генерала К. К. Мамантова и лично от полковника Хартулари – установить контакт с «зеленоармейцами» для их перехода в ряды Белой армии. Оформив подложные документы в ростовской милиции, Падалкин удачно перешел фронт, однако вскоре был задержан как «перебежчик». Зачисленный в Пензенский запасной полк, Падалкин попытался бежать, был арестован и отправлен в Бутырскую тюрьму в Москве. Поразительно то, что его скоро освободили и снова зачислили красноармейцем в стрелковый полк. Убив политрука роты, Падалкин вместе с несколькими бойцами перешел фронт и вернулся в Ростов, проведя в советском тылу около четырех месяцев. Установить связь с повстанцами ему так и не удалось, и вся его работа свелась лишь к агитации перехода к белым среди красноармейцев. Весьма важной считалась та часть задания, где есаулу предписывалось установить контакт с бывшим начальником милиции Кирсановского уезда А. С. Антоновым: «Сообщать сведения о местонахождении «зеленых» вообще и, в частности, Антонова». «Связавшись с ним, договориться о возможности присоединения их к корпусу Мамантова… закончив эту миссию… отправляться для политической разведки и агитации в район Пенза – Ряжск – Рязань. По возможности, в этом районе создать разведывательно-агитационные базы и информировать генерала Мамантова о положении дел в этом районе. Но долго в тылу противника не задерживаться». Таким образом, можно утверждать о соучастии белого командования в организации знаменитого Тамбовского восстания 1920–1921 гг. (23). Хорошие перспективы сотрудничества с повстанцами отметил генерал Мамантов в своем выступлении на Донском Круге в сентябре 1919 г. И хотя отдельных повстанческих подразделений в составе корпуса ему создать не удалось, местным крестьянам было роздано немало оружия, захваченного на складах советского Южного фронта (24). Тем не менее крестьянскому повстанчеству не уделялось должного внимания настолько, чтобы сделать его надежным союзником наступавших на Москву и Петроград белых армий. Это положение стало исправляться в 1920–1922 гг., однако время для успешного взаимодействия на общем антибольшевистском фронте было уже утрачено.

Московское подполье было неоднородным и в 1919 г. Среди подпольных центров встречались и совершенно импровизированные структуры. По данным следствия ВЧК, т. н. организация В. В. Волконского «была пуфом, созданным для влияния на женщин (интриговал) и, кажется, для получения денег» (25). После арестов руководящего состава московского антисоветского подполья осенью 1919 г. его активность существенно снижается. Ставка Главкома ВСЮР уже не могла рассчитывать на получение необходимой развединформации, а составление проектов политических и экономических программ теряло смысл. Следует отметить, что ни Леонтьев, ни Щепкин, ни Шипов на следствии не раскрыли большей части контактов подполья. Щепкин ограничился общими высказываниями о своем отношении к советской власти и обоснованием неправомерности его ареста. Аналогичные ответы на допросе дал и Леонтьев (26).

Петроградское подполье в 1918–1919 гг., в отличие от московского, было слабым. Пик политической активности антисоветских структур пришелся здесь на конец 1917 г., время работы «Комитета спасения Родины и революции» и Петроградской городской думы. После формальной ликвидации этих легальных структур началась организация подполья. В 1918 г. Петроградская военная организация, по впечатлению Гурко, «просто не существовала». Существовал «лишь небольшой кружок лиц, усердно втирающих очки, что они будто бы что-то представляют, и на этой почве извлекающих некоторые материальные выгоды» (27). Петроградский отдел СВР в своей программе практически полностью повторял положения московского центра. Ведущее положение в нем занимал член ЦК партии эсеров A. Р. Гоц. Военная организация при СВР в Петрограде первоначально была представлена бывшим комиссаром Временного правительства в Ставке Главкома ВСЮР

B. Б. Станкевичем. В петроградской «военке» в разное время состояли генералы Болдырев и Суворов, а также бывший военный министр Временного правительства Верховский (28). Существовавшие в то время местные структуры СВР, ВНЦ и «Союза освобождения России» обсуждали главным образом проблемы «организации гражданского управления Петроградом и Петроградской областью» в первое время после вероятного занятия города белыми войсками. Общеполитическая формула управления сводилась к признанию «власти местной диктатуры и отказу от выборного начала», хотя впоследствии следовало «возможно скорее… приступить к организации местных самоуправлений на основе всеобщего избирательного права» (29).

Аналогом Союза защиты Родины и свободы в Петрограде в 1918 г. можно было считать группу, созданную бывшим сподвижником Савинкова и генерала Корнилова, М.М. Филоненко. В нее входил Л. А. Каннегисер – убийца начальника Петроградской ВЧК Урицкого. Это убийство было совершено по непосредственному указанию Савинкова, с которым Филоненко продолжал поддерживать тесные контакты. Кроме убийства Урицкого, группа Филоненко намеревалась устроить взрыв во время заседаний Всероссийского съезда Советов. Однако кроме убийств и подобных терактов, никаких сопутствующих им действий – восстаний, массовых беспорядков – проводить не предполагалось. Как справедливо замечал один из участников группы, «террористические акты в отношении отдельных лиц, как показал опыт, требовали много времени, а кроме того, постоянно приходилось сталкиваться с непредвиденными препятствиями… действуя в узком масштабе, мы добивались только репрессий со стороны противников, но не смогли бы их даже устрашить». Возможность осуществления «более широкого образа действий… не допускала малочисленность организации, пополнить которую, при инертности общества, было трудно… Убийство Урицкого, покушение на Зиновьева, когда была брошена бомба в «Асторию», убийства ряда мелких деятелей, организатором которых был Филоненко, привели к массовым арестам и страшному террору в Петербурге… впрочем… красный террор пробудил к жизни те офицерские массы, которые впали в апатию, превратились в мелких торгашей, наводнивших улицы Петербурга, или артельных рабочих. В силу обстоятельств они были вынуждены стать активными и пополнить ряды противобольшевистских армий» (30).

Одной из серьезных подпольных военных групп в Петрограде было т. н. тайное разведывательное бюро, в котором работал будущий глава контрразведки Военного управления на белом Юге, действительный статский советник В. Г. Орлов. Бюро состояло из 80 сотрудников, «проникших во все более или менее важные учреждения большевистской власти». Основной целью данной структуры был сбор «для генерала Алексеева и союзников секретных сведений, материалов и документов военного и политического характера». Как отмечал Орлов в отчетном докладе, «перед моими сотрудниками были раскрыты двери всех советских учреждений, и полная осведомленность во всех кругах у большевиков давала возможность заблаговременно раскрывать все планы и намерения… а также своевременно предупреждать нежелательные обыски, аресты и расстрелы». В начале марта 1918 г. Орлов внедрил своих агентов в штаб Петроградского района, которым руководил генерал-лейтенант А. В. Шварц (будущий военный губернатор Одессы). По плану Шварца в Петрограде предполагалось развернуть новую армию, на основе «восстановления старых гвардейских полков в местах их стоянок, из старых офицеров и известных им солдат». Под контролем Шварца в его штабе «открылась запись офицеров, вокруг командиров гвардейских полков стали группироваться гвардейские офицеры». Тесные контакты Шварц поддерживал с представителями Антанты (майором Корбейлем, полковником Бойсом и самим Локкартом). Однако ВЧК довольно быстро раскрыла планы штаба Шварца. Части Преображенского и Псковского полков были разоружены. Попавший под подозрение Шварц поспешил выйти в отставку и тайно покинул Петроград. Тем не менее некоторые из привлеченных им на службу офицеров продолжали готовить антисоветские выступления (31).

Примечательна история офицерской организации бывшего Гвардии Семеновского полка. Полк был оставлен в составе Петроградского гарнизона (переименован в 1-й полк по охране Петрограда), и в него зачислялись на должности рядовых, «скрывая таким образом свое офицерское звание от большевиков, большое количество офицеров, домовладельцев, купцов, лавочников, хуторян из окрестностей Петрограда». После подавления восстания крестьян в Петергофском уезде часть повстанцев пробралась в Петроград и была зачислена в состав полка. «Настроение полка было противобольшевистское». Сохранялись все регалии полка, включая старое полковое знамя. Весьма показательна оценка председателя Петроградской ЧК Урицкого: «Семеновцы – это честные белогвардейцы». Вербовкой и отправкой офицеров, «снабжая их деньгами и документами», в Финляндию и на Юг, в Добрармию, занимался капитан Лобачевский. Другая группа офицеров занималась отправкой сведений в Финляндию Юденичу. Своеобразным «прикрытием» для подпольных структур в Семеновском полку являлась инспекция пехоты штаба Петроградского военного округа во главе с полковником Головиным. В результате, при первой же возможности выступившие на фронт семеновцы перешли на сторону армии Юденича (32).

Руководитель Петроградского ВНЦ, бывший гласный городской думы, инженер В. И. Штейнингер сосредоточил подпольную работу на отправке разведданных через линию фронта. Несмотря на близость границы с Финляндией, маршрут ее перехода удалось наладить только к осени 1918 г. При проведении разведки в Петрограде штаб Юденича ориентировался на организацию генерал-лейтенанта А. В. Владимирова (Новогребельского) и на структуры общества «Белый Крест» (реорганизованного еще в октябре 1917 г. по инициативе генерала Алексеева). В этой организации работали капитан 2 ранга Тихомиров (Палицын), штабс-ротмистр Ленц, штабс-ротмистр Домбровецкий. При всем том реальная польза от организации была невелика. В секретном донесении говорилось: «На фронте шла… «энергетическая» работа агентов Владимирова. Его правая рука штабс-ротмистр Ленц… безостановочно ходил и ездил то в Гатчину (штаб 7-й Красной армии), то назад в Нарву (штаб генерала Юденича): «Связывал» штабы Белой и Красной армий и «организовывал» общее восстание рабочих в Петрограде. Затратив большие деньги на подготовку этого восстания, штаб генерала Юденича твердо и слепо верил Ленцу и его агентам, что при подходе С. 3. Армии к Петрограду весь рабочий контингент восстанет и поддержит наступление изнутри. На этой уверенности базировался весь план предпринятого наступления, и слепая вера в агентов генерала Владимирова неминуемо должна была привести армию к катастрофе… кончилось, конечно, все это очень грустно. Ни один рабочий в Петрограде к восстанию не был подготовлен и о нем и не помышлял… втянутый в эту игру и затем спровоцированный Ленцем начальник штаба 7-й Красной армии полковник Люндеквист… был расстрелян и с ним несколько штабных» (33).

Значительной активностью отличалось в 1919 г. антисоветское подполье на территории Украинской Народной Республики и Советской Украины. После падения режима Скоропадского и занятия войсками УНР Киева, Харькова и Одессы действовавшие здесь с начала 1918 г. центры Добровольческой армии стали постепенно возобновлять свою работу. Но в 1919 г. их деятельность имела особую специфику. Во-первых, практически полностью изменился личный состав и характер работы бывших Центров. Теперь они занимались не только приемом на службу добровольцев и их отправкой в ряды Добрармии. Разведка и контрразведка, подготовка диверсий и терактов против советских работников, взятие под контроль главных городских объектов перед подходом к городу частей ВСЮР – характерные особенности подпольной работы на Украине в 1919 г. Подполье контролировалось как военными (генерал-квартирмейстерская часть Ставки Главкома ВСЮР, Военное управление), так и политическими (Всероссийский Националный Центр) структурами.

В Одессе военное подполье создали офицеры, не успевшие эвакуироваться с союзными войсками. Здесь, в соответствии с планом Хартулари, полковником А. П. Саблиным были созданы боевые группы – «десятки», каждая из которых получала в «ведение» отдельный сектор города. Диверсионная работа в Одессе проявилась в отправке неисправных орудий на фронт, порче средств связи. Согласно планам Одесского Центра, поручик А. П. Марков наладил взаимодействие с восставшими немцами-колонистами Херсонского уезда. Как и во многих других городах, подпольщиков поддерживала местная милиция во главе со штабс-ротмистром Асановым (около 1500 человек). Однако руководство одесского подполья было арестовано ЧК накануне высадки белого десанта, и только благодаря милиционерам Асанова их удалось освободить (34).

Конкретные цели киевского подполья были изложены в отчетном докладе о его работе, переданном Главкому ВСЮР в сентябре 1919 г. «Информационная работа» означала отправку сводок более полного содержания, с такими данными, «которые не потеряют своего значения в течение нескольких недель». «Боевая работа» включала в себя «порчу железных дорог в тылу Красной армии, уничтожение военных складов, а также добывание денежных средств для Центра путем ограбления советских учреждений и должностных лиц». «Политическая работа» предусматривала «обработку общественного мнения всех слоев населения в пользу Добрармии», «в подготовке материалов для будущей власти по всем отраслям управления и по всем вопросам внутренней жизни» (показательно, что в деятельности московских структур ВНЦ, СОД а этот пункт стоял в 1918–1919 гг. на первом месте. – В.Ц.), «в антисоветской агитации, имеющей целью разрушение Красной армии, советского аппарата управления и развития саботажа». Накануне оставления Киева советскими войсками члены Центра должны были «собирать материалы об остающейся в Киеве для подпольной работы коммунистической организации». Удавалось также поддерживать контакты с польской разведкой (через Винницу). Структурно Киевский Центр использовал уже знакомый со времен Савинкова принцип конспирации: Центр строился по системе «девяток», каждый член организации знал только 9 человек, чтобы в случае провала терялось максимум девять. Организация каждый месяц меняла пароль, а в качестве шифра использовались номера накладных, которые сообщали одному киевскому кооперативу (35).

Для передачи сообщений также использовались курьеры «Азбуки». Правда, с марта по август 1919 г. Киевский Центр действовал в полной автономии. Единственный курьер из штаба ВСЮР прибыл накануне оставления Киева советскими войсками. В свою очередь, курьеры из Киева доезжали до Екатеринодара дважды (в начале мая и в начале июня). Хотя «Азбука» формально объединилась с Киевским Центром, но ее главная задача по-прежнему заключалась в содействии созданию коалиционного «Областного Комитета Национального Объединения», в состав которого вошли представители кадет, социал-демократов, военных (глава Центра – полковник Барцевич) и Церкви. Целью Комитета стало «объединение всех сохранивших в себе общественную энергию сил, которые считают своим гражданским долгом работать над возрождением русской государственности и создать мощную общественную поддержку власти Добрармии». Местные отделения Комитета стали создаваться в городах Киевской губернии (36).

Хотя боевые отряды (по указаниям Хартулари) в Киеве сформировать не удалось, для подпольной работы большое значение получило внедрение агентов в различные советские учреждения. Как отмечалось в отчете, офицеры Центра служили в оперативном отделе Губвоенкома, в фотометрическом отделении воздушного флота, в артиллерийском отделе снабжения. Для внедрения в советские штабы использовались бумаги, подписанные 1-м помощником Наркомвоенмора Украины, бывшим полковником Б. М. Шапошниковым. Переводчицей в аппарате Наркомвоенмора Украины Н. И. Подвойского работала член Киевского Центра Е. Гауг (37). Штаб Южного фронта был значительно инфильтрирован антисоветской агентурой. «Программа» работы Киевского Центра включала в себя: «Извлечение всех ценных документов», «разрушение вновь создавшейся Украинской армии», «работа по обострению отношений Укрфронта и Наркомвоен», «разжигание угрозы внутренней смуты и мятежей, систематическое запугивание» и «оттягивание всех лучших сил на внутренний фронт», а также «борьбу всеми силами с посылкой подкреплений на Донецкий фронт». Агенты-«информаторы» сообщали в Центр «хотя и недостаточно полные данные о составе, организации, группировке, снабжении и состоянии красной украинской армии». «Была надежда, что при дальнейшем развитии сети осведомительных органов Центр будет получать исчерпывающие данные по указанным вопросам». Работа в штабах РККА, в условиях невозможности передачи сведений в Ставку Деникина, сводилась к дезорганизации командования, нарушению порядка передислокации воинских частей, к намеренному искажению получаемых директив, несвоевременному их исполнению. Данные акции сыграли немаловажную роль во время наступления частей ВСЮР на Полтаву и Киев. По оценке одного из членов Киевского Центра, работавшего в штабе Южфронта, «сам Подвойский (наркомвоенмор Украины. – В.Ц.) всецело подчинялся нашему влиянию». Попытка создания активного подпольного центра была предпринята весной 1919 г. и в Полтаве. Здесь на основе кадров Виленского военного училища была образована офицерская группа, имевшая запас оружия (спрятанный в здании училища) и располагавшая небольшой суммой (250 тысяч рублей) для ведения подпольной работы. Была установлена связь со штабом ВСЮР, однако, незадолго до занятия Полтавы частями Добровольческой армии, вся организация была раскрыта и арестована ЧК (38).

Возможности для внедрения агентуры в штабные структуры РККА существенно возросли после того, как на VHI съезде РКП (б), в марте 1919 г., при активной поддержке председателя Реввоенсовета Л. Д. Троцкого была осуждена «военная оппозиция», выступавшая против приема военспецов на службу в РККА. Теперь любая критика со стороны «спецеедов» воспринималась как критика партийного курса. «Доверие к спецам», правда, имело двоякие последствия. Показательный эпизод произошел во время боев под Орлом в начале октября 1919 г. В штаб Корниловской дивизии по секретному поручению начальника штаба 13-й армии будущего известного советского военного теоретика генерала А. М. Зайончковского прибыл адъютант штаба 13-й советской армии, передавший белым полный набор оперативных документов, давших возможность корниловцам предупредить внезапный удар Латышской стрелковой дивизии 5 октября 1919 г. Сохранились свидетельства и о «контрреволюционных намерениях» генерал-лейтенанта Л. М. Болховитинова (будущего военного министра Кубанского правительства), занимавшего в 1918 г. должность начальника инспекции пехоты РККА штаба Верховного Главнокомандующего М.Д. Бонч-Бруевича. По его словам, «если Бог поможет мне сформировать хотя бы два настоящих корпуса – столбов не хватит для виселиц, чтобы перевешать этих разбойников». Позднее Болховитинов перешел к белым. В контексте работы «военного подполья» можно рассматривать и роль генерала А. А. Брусилова, его группы в Москве. Даже будучи тяжелораненым в октябре 1917 г., он, очевидно, не оставлял надежды вернуться в строй и занять руководящее место в антибольшевистском движении. Согласно воспоминаниям генерал-майора Б. С. Пермикина, командированного в Москву еще весной 1918 г., Брусилов отдал ему некий «устный приказ»: «Всем офицерам оставаться на своих местах», т. е. продолжать службу в советских учреждениях. В своих воспоминаниях Брусилов писал, что он «полагал полезным всем оставшимся в России офицерам быть на случай переворота на своих местах в Красной Армии». Таким же образом предполагал дождаться момента для начала выступления бывший командующий армией на Северном фронте, генерал Парский. Весной 1918 г. с ним в Петрограде встречался комендант форта Красная Горка А. Неклюдов (впоследствии возглавивший восстание форта против советской власти). «Парский разделял мою точку зрения на необходимость действовать хитростью, захватить командные должности в армии, добиться популярности, а затем произвести военный переворот… «Вся подпольная работа подготовки к восстанию велась чрезвычайно осторожно; так, например, каждый участник заговора не знал одновременно больше 3-х лиц. Остальные даже не имели представления друг о друге». Тем самым участие многочисленных «военспецов» в «поддержке» РККА становилось вполне оправданным, с точки зрения последующей неизбежной борьбы с ней «изнутри». Однако ход военных действий не позволил, очевидно, в полной мере осуществить планы данных военных групп белого подполья (39).

На Юге России работа белого подполья во многом основывалась на структурах бывших Центров Добровольческой армии. В Харькове работа Центра уже не восстанавливалась в том объеме, как это было в 1918 г. В середине декабря 1918 г. начальнику Центра полковнику Б. А. Штейфону было приказано прекратить отправку офицеров в Добрармию и покинуть город. Разведывательную работу пришлось налаживать заново. Начальник разведотдела Харьковского Центра полковник Двигубский через своего бывшего сослуживца поступил в штаб Украинского советского фронта. При его участии началась не только передача донесений в Ставку, но и стало готовиться антисоветское выступление караульного полка (3 апреля 1919 г.). Эксплуатируя популярную идею «мировой революции», Двигубский настоял на подготовке наступления «на помощь Советской Венгрии» и на Бессарабию. Это позволило отвлечь советские войска от тяжелого для белых Донецкого фронта. Намеренное составление заведомо ложных директив штаба Украинского фронта также стало одним из направлений работы. После его разоблачения ЧК Двигубский, несколько раз меняя документы, вернулся в Харьков и занялся подготовкой восстания. Согласно его докладу в Ставку Главкома, он «объединил все организации антибольшевистского характера» (офицерские, студенческую, отряд местной милиции, а также часть рабочих местного завода сельхозмашин Гельферих-Заде). Органы милиции нередко занимали активную антибольшевистскую позицию, принимали участие в вооруженных выступлениях. Так, например, еще в марте 1918 г. сотрудник белой контрразведки подпоручик Н.Ф. Сигида, возглавлявший один из райотделов милиции Ростова-на-Дону, продолжал свою службу и при большевиках и даже баллотировался на выборах в краевой Совет. 9 июня 1919 г., накануне вступления в Харьков частей Добрармии, Двигубский подготовил выступление офицерских групп и не только помог наступавшим, но и сумел обезвредить целый ряд советских работников, оставшихся в городе для организации антиденикинского подполья (40).

Члены антисоветских центров активно внедрялись не только в штабы, но и в различные главки. «Главкизм», как неизбежное следствие государственной системы управления централизованной экономикой, требовал огромного количества чиновников, профессионально разбирающихся в бюрократических «тонкостях». По оценке князя Г. Н. Трубецкого, большевики оказались «бессильны побороть одно из главных зол старого строя – бюрократизм и чиновничество. Наоборот, и то, и другое усилилось до невиданных прежде размеров. Расплодилось множество учреждений, главная цель коих состояла в том, чтобы предоставлять хорошие оклады служащим. Так появились «центротекстиль», «центрожир» и неисчислимое количество других «центро», не говоря о комитетах. Многие тысячи людей кормились в этих учреждениях» (41). Рост «главков» способствовал «внедрению» в советскую вертикаль управления. Вскоре после окончания «саботажа» ноября-декабря 1917 г. многие чиновники стали возвращаться к работе в различных учреждениях (в частности, муниципальных), причем для многих это означало не «примирение» с советской властью, а лишь работа в ожидании неизбежного скорого ее падения. Но советская управленческая система не исключала шпионажа. В 1918–1919 гг., например, в этом отношении проводил «работу» сын известной кадетской деятельницы А. В. Тырковой А. А. Борман. При содействии бывшего служащего Земгора А. И. Ашуба-Ильзена он сумел устроиться на работу в Наркомат торговли и промышленности. По их оценке, «советская власть еще была плохо организована… В те дни Чека била направо и налево, еще в значительной степени вслепую. Если бы тогда в Москве существовала организованная группа людей, то можно было бы извне, а, главное, проникнув в советские учреждения, изнутри взорвать большевиков». «У большевиков не хватало своих людей для заполнения всех мест в комиссариатах, они даже не могли производить строгую проверку всех лиц, поступавших к ним на службу. Все учреждения были заполнены контрреволюционерами…». Принимая непосредственное участие в работе отделов НКТП, Борман «главное внимание сосредоточил на захвате в свое ведение печатей комиссариата», что позволяло готовить фальшивые документы. Проработав в составе Наркомата с апреля по ноябрь 1918 г., присутствуя даже на заседаниях Совнаркома, Борман благополучно перешел на нелегальное положение и через Петроград был переправлен в Финляндию (42).

Весьма удобной структурой для внедрения агентов, не вызывавшей подозрений у ВЧК, стал Главсахар. Наделенный, согласно декрету ВСНХ от 2 мая 1918 г., чрезвычайными полномочиями в области регулирования сахарной промышленности, этот главк (как и Наркомпрод, Главвод, Главнефть) мог создавать собственные охранные части (только в июне 1919 г. они перешли в ведение НКВД). Одну из таких частей контролировал резидент генерала Алексеева Н.Ф. Иконников. Принимая на службу в полки Главсахара юнкеров и офицеров, он регулярно переправлял их в Добровольческую армию «до тех пор, пока три имевшиеся налицо полка Главсахара не перешли уже полными составами, с оружием и пулеметами, на сторону белых». Одним из полков командовал бывший офицер Текинского конного полка, сотник Капков. Этот переход завершился под Киевом в августе 1919 г., когда с полком Киевского Главсахара перешел к белым сам Иконников. Ведомствами, давшими легальное прикрытие бывшим офицерам, были также Главкрахмал и Главтоп (43).

В отношении использования различных легальных структур в качестве формального прикрытия показательна также деятельность военных, «ветеранских» (выражаясь современным языком) организаций. Так, например, таганрогский отдел «Союза увечных воинов» стал основой для создания Таганрогского Центра Добровольческой армии, а отдел этого «Союза» в Бердянске смог даже самостоятельно поднять восстание против советской власти в апреле 1918 г. В Борисоглебске легально работал «Союз унтер-офицеров», организовавший антибольшевистское восстание в ночь на 25 августа 1918 г. и пытавшийся присоединиться к частям Донской армии, действовавшими на Воронежском направлении (44).

В 1918 г. на Урале, в Поволжье, в Закавказье и Туркестане значительным влиянием среди местного населения пользовались т. н. Союзы фронтовиков. Построенные по беспартийному признаку, «Союзы» объединяли в своих рядах и солдат, и офицеров, и военных чиновников. Членство в «Союзе» обеспечивалось лишь пребыванием на фронте и не требовало каких-либо цензовых отличий. В 1918 г. «Союзы» могли выступать и на стороне большевиков (как, например, в Звенигородском уезде Киевской губернии, где «фронтовики» вошли в состав уездного ревкома), и на стороне их противников. Главные уставные задачи «фронтовиков» сводились к помощи в трудоустройстве и других формах «экономической взаимопомощи». В этой деятельности «Союзам» активно содействовали кооперативные структуры. Легальный статус позволял открывать счета в государственных кассах, собирать пожертвования. На практике, довольно часто, Союзы выступали организаторами подготовки антисоветских восстаний. Наиболее известными из них были восстания в Ижевске в начале августа, в Самаре и Саратове в мае, в Омске и в Екатеринбурге в июне, в Баку в июле 1918 г. (45).

В Ижевске первоначально «фронтовики» тесно сотрудничали с местным Советом. «Союз» возглавлял фельдфебель Солдатов (по другим данным – прапорщик В. И. Мерзляков). Ижевский Союз, по разным сведениям, насчитывал от 800 до 4 тысяч членов и занимался самой обширной деятельностью: от создания касс взаимопомощи до проведения театральных постановок и «лекций по общеобразовательным вопросам». У Союза были местные отделения в селах Красноуфимского и Сарапульского уездов Вятской губернии. По советским данным, в Союзе нелегально числилось около 80 офицеров, пользовавшихся им для прикрытия своей «контрреволюционной деятельности». Но более точными представляются свидетельства, согласно которым подготовку выступления вела только «пятерка» – часть руководства Союза во главе с солдатами Непряхиным, Разживиным, Мехоношиным, Стялскиным и Пьянковым. Именно они координировали действия между ижевской и боткинской группами Союза, между крестьянскими отделениями в окрестных селах, а также между Союзом и офицерским подпольем, действовавшим автономно, тогда как остальная часть Союза выступила уже по заранее запланированному сценарию. Это позволило провести достаточно организованное антибольшевистское выступление 17–18 августа 1918 г. В течение нескольких часов после начала выступления удалось «из вооруженной, неорганизованной толпы рабочих и фронтовиков… формировать отделения, взводы, роты» (46).

Таким образом, для деятельности антисоветского подполья в конце 1918–1919 гг. характерно стремление выполнять определенные, конкретные задачи, связанные с разведкой. В последующий период (1920–1922 гг.) подполье перейдет к более активному сотрудничеству с разворачивающимся повстанческим движением в Советской России. Наряду с этим антисоветская агентура будет стремиться к «внедрению» в органы советского и даже партийного аппарата, ради их внутреннего «перерождения», эволюции в сторону «нормального буржуазного развития», связанного с проведением НЭПа. Не случайно именно в эти и последующие годы в среде части русской эмиграции стали популярны не только идеи «сменовеховства» и «возвращения на Родину», но также идеи т. н. термидора – политического перерождения советской системы. Но в 1919 г. антибольшевистское подполье стремилось не к «перерождению» советского аппарата, а лишь к его наиболее эффективному использованию – с точки зрения выполнения тех или иных задач, поставленных военно-политическим руководством Белого движения. Что касается надпартийных и межпартийных коалиционных общественно-политических структур, то их деятельность оправдала себя не только с точки зрения результатов «программно-академической» работы, но и по итогам подпольной антисоветской деятельности. Она оказалась гораздо «продуктивнее» в сравнении со структурами российских политических партий начала XX столетия. Как показал опыт решения разнообразных политических проблем в условиях гражданской войны, именно межпартийные коалиционные структуры выполняли роль элементов представительного фундамента Белого движения в 1917–1920 гг.

* * *

1. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 400.

2. Общее понятие о шпионстве и родственных ему явлениях. Приложение к приказу № 340 от 18 апреля 1919 г. с. 57–58; Турло С. С., Залдат И. П. Шпионаж, М., 2002, с. 216–217.

3. Астров Н.И. Воспоминания. Указ. соч. Лл. 67–68, ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 189. Лл. 15–16; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 249–250.

4. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 189. Лл. 9-16; Ф. 5827. Оп. 1. Д. 168. Лл. 3–5; Астров Н. Николай Николаевич Щепкин // Памяти погибших. Париж, 1929, с. 99—100.

5. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 298. Лл. 1–2.

6. РГАЭ. Ф. 3527. Оп. 4. Д. 21. Лл. 21–24.

7. Астров Н. И. Воспоминания. Указ. соч. Л. 66; ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Лл. 10–10 об.; Ф. 5881. Оп. 1. Д. 458. Лл. 16–17, 23; Ф. 5913. Оп. 1. Д. 262. Лл. 48–49 об.; Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Архив Национального Центра. Дело «Одесса, Украина». Л. 86; Котляревский С.А. Указ, соч., с. 137–138; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 8, 367, 391–392, 407, 431–434.

8. Бортенвский В. Г. К истории осведомительной организации «Азбука» // Русское прошлое, 1993, № 4, с. 170–172.

9. Котляревский С.А. Указ, соч., с. 141–142; Астров Н.И. Воспоминания. Указ. соч. Лл. 67–69.

10. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 47. Лл. 1–5; Русская жизнь, Гельсингфорс, № 99, 4 июля 1919 г.; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2, с. 197, 241, 350.

11. Виноградский Н. Н. Указ, соч., с. 101–103; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 356.

12. Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 249.

13. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1 Л. 341.

14. Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 183–184, 188; ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 93. Л. 4; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 280.

15. Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 172.

16. ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 298. Лл. 1–2; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 241, 251, 359.

17. Мельгунов С.П. Указ, соч., с. 138; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2, с. 206–210, 356; Виноградский Н. Н. Указ, соч., с. 101–103.

18. Мельгунов С. П. Суд истории над интеллигенцией (к делу «Тактического Центра» // На чужой стороне, т. III. Берлин, с. 153.

19. Виноградский Н.Н. Указ, соч., с. 101–103; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2.

с. 356, 431–434; Котляревский С.А. Указ, соч., с. 137–138.

20. ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1. Л. 339; 344; Виноградский Н.Н. Указ, соч., с. 101-ЮЗ; Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 356.

21. ГА РФ. Ф. Varia. Он. 1. Д. 381. Лл. 2, 7–8, 9.

22. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 387. Лл. 1–5; Из архива В. И. Лебедева // Воля России, Прага, т. VIII–IX, 1928, с. 194–196.

23. ГА РФ. Ф. 6469. Оп. 1. Д. 7; Как тамбовские крестьяне борются за свободу, б. м. 1921. с. 6–7.

24. Голубинцев В. Рейд генерала Мамонтова. // Первопроходник. № 9, С. 28–29; Ковалев Е. К 40-летию Мамонтовского рейда. // Родимый Край. № 26, январь – февраль 1960 г. С. 14–15.

25. Красная книга ВЧК, М., 1989, с. 385.

26. Красная книга ВЧК, М., 19189, т. 2. с. 417–425.

27. Гурко В. И. Указ, соч., с. 18.

28. Верховский А. И. На трудном перевале, М., 1959, с. 396, 398–400.

29. Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 95–97, 286.

30. Н-ъ Н. Белые террористы // Голос минувшего на чужой стороне. Париж, № 1/ XIV, 1926, с. 149–150.

31. ГА РФ. Ф. 3510. Он. 1. Д. 5. Лл. 1–2.

32. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 2. Д. 454. Лл. 3 об., 6, 12, 15.

33. Красная книга ВЧК, М., 1989, т. 2. с. 95–97, 286; ГА РФ. Ф. 5881. Он. 1. Д. 188. Лл. 1, 3.

34. В.Ш. Добровольцы в освобожденной Одессе // Единая, Великая и Неделимая Россия. Серия 1, Выпуск 1, Одесса, 1919, с. 15–19; Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Архив Национального Центра. Дело «Одесса, Украина». Лл. 90–90 об.

35. Библиотека-фонд «Русское Зарубежье». Архив Национального Центра, Дело «Одесса, Украина», Лл. 13–14; ГА РФ. Ф. 6396. Оп. 1. Д. 41. Лл. 32–32 об.

36. Доклад о деятельности Киевского Центра Добровольческой армии; Рапорт Генерального штаба подполковник N представителю Д. Армии в Киеве; Рапорт состоящего при штабе Представителя Верховного Командования Добрармии Генерального штаба подполковника С-го представителю Верховного Командования в Киеве // Белый архив, т. 2–3, 1928, с. 121–123, 129–130; 140–144; 145–150.

37. Гауг Е. На службе у большевиков // Белое дело. Летопись белой борьбы. Берлин, 1927, т. II, с. 202–232.

38. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 2. Д. 570. Лл. 1–5.

39. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 2. Д. 380. Лл. 22–23. Ф. 5956. Он. 1. Д. 392. Лл. 139–140, 264; Брусилов А.А. Мои воспоминания. М., 2004. С. 326; Рутыч Н.Н. Белый фронт генерала Юденича. М., 2002. С. 452–469.

40. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 2. Д. 754. Лл. 187–188; Ф. 439. Он. 1. Д. 108. Лл. 16–27 об.

41. Трубецкой Г.Н. Указ, соч., с. 88–90.

42. ГА РФ. Ф. 5881. Он. 1. Д. 81. Лл. 2–5.

43. Иконников Н. Ф. Указ, соч., с. 71–72, 97—100; Мечов Л. Записки добровольца // Белое дело. Летопись белой борьбы, т. VII, Берлин, 1933, с. 8, 12, 37; Долгополов А. Мои приключения в Совдепии // Вестник первопоходника, № 49, октябрь 1965, с. 9—10.

44. Деятельность Таганрогского Центра Добровольческой армии // Белый архив,

т. 2–3, 1928, с. 133–135; Абальянц. Восстание Бердянского Союза увечных воинов в начале апреля 1918 г. // Вестник первопоходника, № 51–52, XII/ 1965 – I/ 1966; ГА РФ. Ф. 6469. Он. 1. Д. 7.

45. Федичкин Д. И. Ижевское восстание в период с 8 августа по 20 октября 1918 года. // Первопоходник, Лос-Анджелес, 1974, кн. 17, с. 65–68; Филимонов Б. Б. На путях к Уралу. Поход степных полков. Лето 1918 года. Шанхай, 1934, с. 25; Флуг В.Е. Отчет о командировке из Добровольческой армии в Сибирь в 1918 году // Архив русской революции. Берлин, 1923, т. IX, с. 272; Байков Б. Воспоминания о революции в Закавказье. 1917–1920 гг. //Архив русской революции, Берлин, 1923, т. IX, с. 129–130, 199.

46. Гутман (Ган) А. Ижевское восстание // Белое дело. Летопись белой борьбы. Берлин, 1927, кн. 3, с. 148–160; Молчанов В.М. Борьба на Востоке России и в Сибири // Первопоходник, Лос-Анджелес, 1974, кн. 17, с. 38–42; Лотков С.Н. Камско-Воткинский завод и его рабочие // Вестник общества русских ветеранов Великой войны, Сан-Франциско, кн. 179–181, июль – декабрь 1941, с. 41–52; Сапожников Н. Ижевско-Воткинское восстание // Пролетарская революция. М., 1924, кн. 8–9 (31–32), с. 5—11.