Раздел 7

Внешнеполитические, геополитические перспективы Белого дела. Русское Политическое Совещание в Париже – международное представительство Белого движения. Определение международного статуса белых режимов в 1918–1919 гг

С точки зрения достижения общности внутриполитических и политико-правовых позиций, российское Белое движение в течение 1919 г. добилось определенных успехов. Об этом свидетельствовало признание власти Верховного Правителя всеми белыми фронтами и правительствами, восстановление системы местного самоуправления, судебной системы на общей для всех белых регионов основе. Не менее важным было осуществление согласованной внешней политики, что потребовало создания единого российского международного представительства.

Как уже отмечалось, отдельные представители дипломатических кругов сразу же после прихода большевиков к власти выдвинули идею образования Совещания послов в качестве единого государственного центра в Зарубежье, единственной легальной структуры Российского государства. Еще летом 1918 г., по инициативе генерала Алексеева, параллельно с созданием Особого Совещания предполагалось наладить также «организацию сношений с представителями держав Согласия… и выработку планов совместных действий в борьбе против коалиций центральных держав». Для этого считалось необходимым создание структуры, способной, во-первых, «подтвердить непоколебимую верность союзникам», а во-вторых, объединить действия всех заграничных военных и дипломатических чинов, продолжавших свою работу и не признававших советскую власть. Позиции союзных держав также претерпевали определенные изменения в период 1917 – начала 1918 г. Сразу же после прихода к власти большевиков главы военных миссий при Ставке Верховного Главнокомандующего заявили о недопустимости малейших отступлений от общесоюзной политики в отношении войны против Четверного Союза. 11 ноября 1917 г. на имя генерала Духонина было отправлено заявление, подписанное начальниками бельгийской, румынской, английской, итальянской, японской, французской и сербской военных миссий: «Ввиду существования действительного и братского союза между державами Согласия и Россией, ввиду жертв, принесенных этими Державами для оказания содействия России в тот момент, когда она завоевала свою свободу», генерала Духонина призывали «обратиться ко всем политическим партиям, а также к армии, что честь и патриотизм требуют от них приложить все свои усилия к сохранению и укреплению порядка и дисциплины на фронте». 12 ноября также на имя Духонина поступило заявление от начальника французской военной миссии генерала Лаверна, в котором в категоричной форме заявлялось, что «Франция не признает власти Совета Народных Комиссаров». Декрет о мире, допускавший начало сепаратных переговоров о перемирии на уровне отдельных воинских частей, также не признавался, и напоминалось, что, поскольку «вопрос о перемирии является вопросом правительственным, обсуждение которого не может иметь место без предварительного запроса союзных правительств», то поэтому «никакое правительство не имеет права самостоятельно обсуждать вопрос о перемирии или мире».

После заключения Брестского мира и окончательного крушения расчетов на то, что советское правительство продолжит участие в войне, в военно-политических кругах Антанты всерьез заговорили об интервенции, вводе воинских контингентов на российскую территорию. Обоснование интервенции отражалось как в официальных заявлениях представителей союзных военных и дипломатических миссий, находившихся с марта 1918 г. в Вологде – «дипломатической столице России», так и в частной переписке. Так, например, посол САСШ Д. Френсис в шифрованной телеграмме Государственному секретарю САСШ Р. Лансингу, отправленной 22 июня 1918 г., обосновывал необходимость интервенции «уверенными ожиданиями русских людей», их готовностью «приветствовать» иностранную помощь, особенно от Америки. «Русские ожидают, что Америка возглавит интервенцию; нас не подозревают в территориальных амбициях, и немногие обвиняют нас в зловещих коммерческих намерениях; наш Президент (В. Вильсон. – В.Ц.) постоянно и настойчиво выражал симпатию к русскому народу, и наши представители здесь воздерживались от вмешательства во внутренние дела… Если интервенции не будет, война продлится, возможно, еще на три года и будет стоить нам бесценной крови и неисчислимых средств, так как это дало бы Германии возможность вытягивать из России продовольствие и, возможно, организовать армию… Интервенция была бы своевременной. Чехословаки контролируют большую часть Сибирской железной дороги и в случае объявления интервенции овладеют ею по всей длине. Германия, возможно, смогла бы захватить Москву и Петроград, но не отважится вторгнуться вглубь страны. Невозможно прикинуть количество русских солдат (антибольшевистских сил. – В.Ц.), которые стали бы помогать союзникам, но их, несомненно, будет гораздо больше, чем тех русских, которые будут против». Причины подобного «доверия» к заокеанской державе станут позднее (в 1919 – начале 1920 гг.) ведущим фактором, выгодно отличавшим в глазах многих деятелей Белого движения американскую помощь от, например, английской или японской, воспринимавшихся как обоснование будущих территориальных претензий. Определенное доверие внушали явные симпатии американской демократии к лозунгам демократических преобразований в России. Не случайно именно Френсис в марте 1917 г. выступил с инициативой незамедлительного признания САСШ Временного правительства «де-юре» и утверждения принципа «самоопределения народов» в качестве основы внутриполитической программы новой российской власти. 9 ноября 1917 г. Френсис собрал совещание представителей союзных держав, на котором было принято решение бойкотировать Совнарком и принимаемые им внешнеполитические акты. 6 марта 1918 г. Френсис назвал неприемлемыми для России условия только что подписанного Брестского мира. В интервью газете «Вологодский листок» он подчеркнул, что «если Русский народ согласится с этими условиями мира, у России будут не только отняты громадные площади ее богатой территории, но она окончательно сделается германской провинцией и народ ее потеряет свободы, за которые его предки поколениями боролись и жертвовали собою». «Мое правительство, – уверял посол САСШ, – все еще считает Америку союзницей русского народа и, без сомнения, не откажется от помощи, которую оно предложило и готово оказать всякой власти в России, которая окажет искреннее организованное сопротивление германскому нашествию».

Характерные для проамериканских симпатий взгляды высказывал, например, посланник в Сиаме (Таиланде) И. Г. Лорис-Меликов в письме к Бахметеву 15 февраля 1918 г.: «Лишь Америка может избавить нас от надвигающейся германской и всемирной кабалы и, главное, от собственного внутреннего нашего рабства. Только из Америки мы можем получить настоящий, крепкий цемент для спайки народностей Российского государства, тот самый сплав, который объединяет многочисленные национальности, составляющие САСШ». Но, пожалуй, наиболее активным сторонником интервенции выступал посол Франции Ж. Нуланс. Именно его «вербальная нота» стала одной из главных причин антисоветского выступления Союза защиты Родины и свободы Савинкова в июле 1918 г. Через посредство французского диппредставительства антисоветское подполье получало весной – летом 1918 г. немалые средства. В интервью «Вологодскому листку» 18 апреля 1918 г. Нуланс оправдывал, в частности, высадку японских воинских подразделений во Владивостоке невозможностью местных властей обеспечить «нормальную работу» торговых представительств Японии: «Заинтересованные лица обращаются к своим правительствам за защитой, которую местные власти, слабые и беспомощные, не в состоянии им гарантировать. Военные силы той нации, подданные которой подвергаются притеснениям, берут на себя труд восстановить порядок». «Если правительства держав Согласия когда-нибудь будут вынуждены к активным военным действиям, то они предпримут их только как союзники, без вмешательства во внутренние дела России, без задней мысли о каких-либо завоеваниях и с единственной целью защиты общих интересов, в полном согласии с русским общественным мнением. Они явятся для оказания сопротивления немецким захватным стремлениям на востоке Европы». Е[осле падения советской власти в Архангельске Е[уланс выступал перед членами городской думы и заверил собравшихся в незыблемости принципа «свободы выбора» государствами форм правления и национально-территориального устройства. Приветствовала интервенцию и российская общественность в Зарубежье. «Нужна немедленная военная интервенция всех союзников в Россию, во имя требований демократической, ясно, по-вильсоновски, сформулированной программы (имелись в виду т. н. «14 пунктов Вильсона». – В.Ц.)», – писал известный российский публицист В. А. Бурцев на страницах газеты «Общее дело» еще в октябре 1918 г. Такой была обобщенная позиция союзных России государств в 1918 г., в то время, пока в мире продолжались военные действия и существовала реальная опасность не только экономического, но и военно-политического сотрудничества Советской России со странами Четверного Союза. «Пангерманские» и «пантюркистские» планы в отношении Юга России, Прибалтики, Закавказья и Средней Азии побуждали страны Антанты действовать настолько активно, насколько это допускали технические возможности ввода воинских контингентов на территории бывшей Российской Империи.

Положение существенно изменилось после ноября 1918 г. Окончание военных действий в Европе по-иному поставило вопрос об интервенции. Если раньше на ввод войск Антанты смотрели как на помощь в восстановлении Восточного «антигерманского» и одновременно «антибольшевистского» фронта, причем интересы союзников и лидеров Белого дела во многом совпадали, то в условиях окончания Первой мировой войны надеяться на военную помощь можно было только в плане ее «ответного характера», «благодарности России» за «понесенные ею жертвы во имя общей Победы» в 1914–1917 гг. Но подобный альтруизм во внешней политике далеко не всегда был нормой. По оценке Черчилля, «перемирие и крах могущества Германии повлекли за собой полную переоценку ценностей в русском вопросе. Союзники вступали в Россию неохотно и рассматривали русский поход как необходимую военную операцию. Но война была кончена. Со стороны союзников потребовалось немало усилий для того, чтобы громадные запасы, имевшиеся в России, не достались германским войскам. Но этих войск больше уже не существовало. Союзники стремились спасти чехов, но чехи уже успели сами себя спасти. В силу этого все аргументы в пользу интервенции в России исчезли». В течение 1918 г. ни одно из антибольшевистских правительств не отличалось полнотой дипломатического представительства. На оккупированных немецкими, австро-венгерскими и турецкими войсками территориях не работали диппредставительства стран Антанты (функционировали лишь посольства стран Четверного союза). С конца 1918 г., в условиях тенденции к созданию единой антибольшевистской власти (Уфимская Директория и Российское правительство во главе с Верховным Правителем), возникала необходимость создания единого центра, представлявшего интересы России за рубежом.

С изменением внутри- и внешнеполитического положения в антибольшевистском движении не мог не измениться и статус дипломатических представительств. Совещание послов под председательством дуайена посольского корпуса М. Н. Гирса, автономно действовавшее на протяжении 1918 г., стало ориентироваться на связь с единым центром в России. По точному замечанию Г. Н. Михайловского, до октября 1917 г. Министерство иностранных дел «сохраняло как формальное единство, так и преемственность, несмотря на падение монархии». После октября 1917 г., «в эпоху Белого движения, за исключением первого года после октябрьской революции, дипломатическое ведомство находилось в тесной связи с правительствами как Колчака – Деникина, так и Врангеля и исполняло обязанности высшего правительственного органа в области международных отношений. С этой точки зрения, Белое движение всегда стремилось встать на путь государственно-организационно-территориальный, и за это время ни на один момент дипломатическое ведомство не теряло правительственного характера». Уфимская Директория, стремясь к подчинению себе всех антибольшевистских правительств, не оставила вниманием и дипломатию. 2 октября 1918 г. в российские посольства была отправлена телеграмма за подписью Н.Д. Авксентьева, в которой говорилось об образовании Временного Российского правительства, его преемственности от Временного правительства 1917 г. и о намерении установить единое представительство России в мировом сообществе. Глава Управления иностранных дел Российского правительства Ю. В. Ключников 29 ноября 1918 г. разослал в посольства телеграмму, в которой уведомлял (на основании правопреемственности от Директории) российских дипломатов об их статусе полномочных представителей единой Всероссийской власти. О приоритетах во внешней политике он рассказал в своем интервью газете «Правительственный вестник», вскоре после «омского переворота» (см. приложение № 2).

В преддверии ожидаемого окончания Первой мировой войны с запросом о едином представительстве на предполагаемой мирной конференции 12 октября 1918 г. к Деникину обратился глава управления иностранных дел Всевеликого Войска Донского, будущий донской атаман А. П. Богаевский. Ссылаясь на указания атамана Краснова, Богаевский предлагал созвать в Екатеринодаре или Новочеркасске совещание представителей «тех частей России, которые своими силами добивались самостоятельного существования». Но позиция командующего Добровольческой армией к этому времени определилась уже достаточно четко. Через два дня (14 октября) состоялось заседание Особого Совещания, на котором была принята первоначальная внешнеполитическая программа. В ней, в частности, говорилось о «единстве представительства России на мирной конференции, с исключением из него делегатов большевистских и тех территориальных образований, которые в своих основных принципах расходятся с целями Добровольческой армии». Предполагалось «аннулирование политических и экономических договоров, заключенных с Германией», «очищение Германией и ее союзниками русской территории в пределах границ 1914 г., включая и Финляндию», а также и Польшу. Особое Совещание допускало «занятие на русской территории, оккупированной ныне германо-австро-турецкими войсками, главнейших железнодорожных или иных важных в стратегическом отношении пунктов русскими частями или же – временно – войсками держав Согласия до момента сформирования достаточно сильных русских отрядов (это стало также обоснованием появления на территории бывшей Империи иностранных воинских контингентов. – В.Ц.)». В отношении Германии и ее союзников планировалось «немедленно приступить к обмену военнопленными», а эти страны не должны были «препятствовать каким бы то ни было способом водворению в России единого прочного строя».

25 октября 1918 г. Деникин подтвердил невозможность «коллективного представительства, в котором приняли бы участие делегаты от частей и областей Российского Государства». Главком определил принцип организации будущего российского международного представительства через «установление на предстоящих совещаниях в Екатеринодаре перечня определенных лиц из числа дипломатов, генералов и финансистов-экономистов с именами настолько известными и в России, и за границей, чтобы им можно было бы вверить защиту интересов всей России на всемирном конгрессе». Деникин твердо полагал «остановиться на принципе персонального назначения в состав делегации определенных лиц, а не на принципе представительства от каждой области, вошедшей в объединение». В октябре 1918 г. о необходимости объединенного представительства российских интересов в послевоенном мире высказывался также В. В. Шульгин. Но прежде чем переходить к единому международному представительству, следовало определиться с «государственным статусом» возникших после распада Российской Империи новообразований. Отмечая важность определения общей позиции во внешней политике, Шульгин выделял необходимость взаимодействия в этом направлении различных антибольшевистских правительств. В записке, поданной на имя Деникина, он своеобразно разделял все «временные государственные образования, возникшие на территории Российской Державы», на две группы. К первой относились: «Северные республики (очевидно, имелось в виду ВПСО. – В.Ц.), уфимская директория», объединившая «Сибирское, Самарское, Оренбургское, уральское казачье правительство, Алаш-Орду… сибирских казаков, добровольческую армию, кубанское правительство», а также Терское казачье войско и Туркестанское (Закаспийское) правительство, «всемерно тяготеющие к Добрармии». Данную группу объединяло «непризнание Брестского договора», «союз с Державами Согласия», «стремление к восстановлению единства и независимости России». Государственные образования, «доказавшие свою преданность идее Единой России» и «опирающиеся на созданную ими реальную вооруженную силу», должны были «заключить между собой соглашение на предмет представительства от России на международном конгрессе». В перспективе предполагалось их объединение на общей политической платформе признания общероссийской власти (что в действительности и произошло в 1919 г.), а пока – общее представительство во внешней политике. Вторая группа, по мнению Шульгина, включала в себя Финляндию, Прибалтийские государства, Белоруссию, Украину, Бессарабию, Грузию и т. н. республику большевиков. Их объединяло признание Брестского мира, «фактический союз с немцами» и провозглашение себя «независимыми государствами». Их отношения с Добрармией не могли быть иными, как «враждебными». Однако в данных государственных образованиях следовало поддерживать и развивать «русофильские движения», опираясь на которые можно было провести замену бывших там режимов на союзные Белому делу.

Шульгин отмечал также наличие «переходной группы государственных образований», в которую включались Крымское краевое правительство и Всевеликое Войско Донское. Они стремились к взаимодействию с Добрармией, однако не могли в полной мере отказаться от принципов суверенитета. Основным способом достижения государственного единства Шульгин считал достижение единства военного и дипломатического. «Объединение всех этих военных сил технически будет легко выполнить, когда Добрармия или казаки Краснова соединятся с войсками генерала Болдырева (то есть с Восточным фронтом), пока же этого не случилось, такое объединение могло бы произойти также и телеграфным путем вокруг Европы или вокруг Азии. В зависимости от того или иного совокупного плана действий будут развиваться военные операции». Следует отметить, что «классификация», даваемая Шульгиным применительно к внешнеполитическим установкам, в целом отражает разнообразие политических режимов гражданской войны по принципу – «белогвардейские», «антибольшевистские», «советские».

В это же время на состоявшемся 15 октября 1918 г. в Екатеринодаре областном совещании кадетской партии при обсуждении тезисов о внешней политике с докладом выступил М.М. Винавер, повторивший, в общем, тезисы собственного доклада, прочитанного на московском съезде партии и на совещаниях ВНЦ в Москве еще в мае 1918 г. В определенной степени данные тезисы можно считать первоначальным обозначением внешнеполитического курса Белого движения. «Задачей международной политики России» считалось «признание Государственного Суверенитета России над всеми областями, входившими в ее состав до 25 октября 1917 г., когда захват власти большевиками лишил Россию фактической возможности осуществлять и отстаивать этот суверенитет, от которого законная власть России никогда не отказывалась». Изъятие из общего «государственного суверенитета» признавалось лишь за Польшей, в отношении которой были приняты соответствующие декларации еще Великим Князем Николаем Николаевичем (манифест Верховного Главнокомандующего в сентябре 1914 г.) и Временным правительством. Ни Финляндия, ни республики Прибалтики и Закавказья, ни, тем более, Украина или «государственные образования» на территории бывшей Империи не должны признаваться «независимыми».

Отмечалось, что «только Россия, восстановленная в указанных пределах, освобожденная от чужеземной оккупации и от вражеского вмешательства в ее внутренние дела, может свободно решить вопрос о своем государственном устройстве и своей национальной политике». Любые же контакты иностранных государств с советской властью, особенно возможное приглашение ее представителей на мирную конференцию, определялись «морально недопустимым международным поощрением организованного и возведенного в принцип террора».

Поскольку «большевистская власть» признавалась лишенной каких-либо легальных и легитимных оснований, в том числе и как субъект международного права, то все заключенные ею договора и соглашения (и, прежде всего, Брестский мир) должны считаться недействительными. В тезисах подчеркивалось, что власть большевиков «создана Германией», и поэтому борьба с ней – это логичное, закономерное продолжение борьбы с Германией. Следовательно: «Участие союзников в борьбе с советской властью должно выразиться прежде всего в содействии организованной генералом М.В. Алексеевым Добровольческой армии и другим, имеющимся налицо, русским воинским отрядам». В последнем пункте тезисов говорилось о создании «временного представительства России… для сношений с союзниками» и для защиты государственных интересов на предполагавшейся после окончания Первой мировой войны международной мирной конференции. Во «временном представительстве должны принять участие представители всех правительств, организовавшихся на территории России, ставящих себе задачей восстановление единой России, а также представители Добровольческой армии». Члены кадетской партии должны были обеспечить создание подобного центра и добиться последующего «объединения с представительством правительства, избранного Уфимским Совещанием». Кадетская резолюция отстаивала принцип единого территориального представительства, намеченного еще во время создания модели «южно-русской власти» осенью 1918 г. Не случайно, что одним из активных сторонников этого принципа выступал министр иностранных дел Крымского правительства М. М. Винавер. Показательно и то, что «объединение» по внешнеполитическим вопросам предполагалось уже во всероссийском масштабе (то есть при условии соглашения с Уфимской Директорией и создания единой структуры для всех белых регионов) (1).

Обсуждение проекта имело целью обеспечить «единое от России представительство на конференции, имеющей выработать условия мира». Итогом дискуссий стала разработка Положения о Совете по международным делам – совещательном органе при общероссийском ведомстве иностранных дел, задачей которого является «установление требований, которые должны быть предъявлены от имени России на будущей мирной конференции, выработка плана организации представительства России на мирной конференции и ведение всех международных сношений до мирной конференции». Председателем Совета должен был стать бывший министр иностранных дел Российской Империи С. Д. Сазонов, его заместителем – А. А. Нератов, также бывший товарищем министра Сазонова во время «министерства» последнего. Нератов пользовался абсолютным доверием

Сазонова и, кроме того, обладал обширными знаниями по всем прецедентным вопросам международного права и внешней политики России в начале XX столетия («живой архив министерства иностранных дел», – звали его сотрудники). Коалиционный состав Совета носил сугубо территориально-представительный характер и должен был включать делегатов от Добровольческой армии (В. В. Шульгин, П. И. Новгородцев, князь Г. Н. Трубецкой и М. М. Винавер) и «по избранию соответствующих правительств – представителей от правительств Дона, Кубани и Крыма, а также от Северо-Восточного Объединения (Уфимского Правительства)». Количество последних не было определено. Планировалось, что «решения Совета принимаются большинством голосов» и «представляются на утверждение Главнокомандующего Добровольческой армии» (позднее данное право должно было перейти к Колчаку как Верховному Правителю и, следовательно, высшему руководителю внешней политики).

Перспективы перемен в системе внешнеполитических приоритетов после окончания войны хорошо выразил британский поверенный в делах в Архангельске Линдлей. В интервью, опубликованном в январских газетах Северной области, он отметил, что «представительство России на международном конгрессе» возможно «лишь с образованием Всероссийского Правительства, так как Областные Правительства не смогут считать себя выразителями мнения всей страны и брать на себя обязательства от имени всей России. Для того, чтобы будущее Всероссийское Правительство было признано иностранными державами, оно должно быть признано населением всей России и должно обладать достаточной реальной силой, чтобы осуществлять свою власть. Внешней формой, в которой могло бы выразиться признание Правительства страной, стало бы подтверждение этого признания каким-либо представительным органом». Не отрицая важности легитимации белых режимов через представительные собрания, Линдлей, тем не менее, не исключал «создания такой политической конъюнктуры», при которой признание будет возможно и без созыва «представительного собрания». В частности, говоря об Уфимской Директории, уже ликвидированной в Омске, Линдлей считал, что и ее признание всероссийской властью невозможно до тех пор, пока такие громадные области, как Центральная Россия, весь Юг и Туркестан, подчинятся его власти». Военная интервенция не исключалась, а напротив, подтверждалась («союзники не покинут пределов России до тех пор, пока положение ее остается столь шатким; они считают себя обязанными оказать ей помощь в деле объединения ее отдельных частей и образования единого правительства, которое сможет обеспечить соблюдение порядка в стране»). 23 ноября корабли союзной эскадры пришли в Новороссийск, а 27 ноября 1918 г. в Екатеринодар прибыли первые офицеры – представители союзников, не имевшие, правда, официальных полномочий.

Немаловажную роль в формировании международного представительства России в конце 1918 г., в условиях окончания Первой мировой войны, сыграло Ясское Политическое Совещание. По итогам работы Совещания была создана т. н. Ясская делегация («Малая делегация»), в составе которой работали участники Совещания (П.Н. Милюков, В. И. Гурко, С.Н. Третьяков, Н.Н. Шебеко, А. А. Титов, К. Р. Кровопусков). По мнению Шульгина, «ясская делегация должна была стать зародышем Русского Национального Совета», полномочного органа, призванного отстаивать государственные интересы перед державами Согласия. Исходя из этого, Гурко полагал, что состав делегации должен включать в себя, на паритетных началах, представителей кадетской партии и Национального Центра (половина членов делегации), Совета Государственного Объединения, Союза Возрождения и Съезда земств и городов (вторая половина голосов). Однако Ясская делегация смогла продолжить работу лишь в Одессе, а полномочным представительным органом в Зарубежье так и не стала. Безусловно оправданное, с точки зрения соблюдения общероссийских интересов, «единое представительство в международных делах», гарантировавшее также единство и общеобязательность принимаемых решений, выразилось в стремлении Сазонова добиться персонального, единоличного «направления внешнеполитического курса». По довольно предвзятой оценке Винавера, «у Сазонова и тогда (в Екатеринодаре. – В.Ц.), и затем в Париже оказалась какая-то атрофия сознания в вопросе о новой конфигурации России, о лимитрофах, об автономиях, не говоря уже о федерациях». «Признание единого представительства» Сазонов считал несовместимым с «признанием отдельных территориальных и партийных образований». В результате проект создания коалиционного Совета по международным делам остался на бумаге, а на мирной конференции в Париже, помимо делегаций от республик Прибалтики и Закавказья, оказались самостоятельные делегации Украины, Горского правительства, Дона и Кубани. Деятельность кубанской делегации стала причиной жестких политических и правовых санкций со стороны Главного командования ВСЮР (подробнее об этом в третьей книге). Отсутствие должного согласования политических позиций, явные нарушения общегосударственных интересов (при соблюдении региональных) не могли не привести к серьезным конфликтам.

Другим вариантом создания единого представительства в Зарубежье был проект, составленный Ключниковым. По его мнению, функции единого представительства вполне могло взять на себя Совещание послов. Отметив бесспорный факт «заслуг России в борьбе с Германией», Ключников подчеркнул, что «лишение России по праву принадлежащего ей места при осуществлении целей войны не может быть ничем оправдано». Более всего на роль «неофициального русского представительства на конференции» подходил Маклаков. «Представительство наше на мирной конференции должно быть непременно официальным», – продолжал омский министр. «Иначе оно оказалось бы только внешней формой, скрывающей превращение России из субъекта международного права в объект посторонних международных соглашений… Представительство России должно быть безусловно единым. Нескольких русских делегаций на мирной конференции не может и не должно быть… Это единое представительство должно представлять ту единую Россию, которая существовала до большевистского переворота, во всех ее частях и со всеми ее национальностями… Если каждое отдельное правительство не может самостоятельно создать делегации от всероссийской власти, то в своей совокупности они могут сделать это при содействии и посредстве главнейших наших заграничных представительств». Наиболее соответствовали данному требованию «послы и посланники». «Облеченные своими полномочиями еще в то время, когда существовала единая всероссийская власть (т. е. до октября 1917 г. – В.Ц.), почти все они были формально признаны заграницей». «За границей не могли бы согласиться с тем, что они представительствуют какую-либо отдельную часть России», так как «сами они до известной степени стояли вне каждого отдельного русского правительства», в то же время «они с полной готовностью шли на сотрудничество с возникавшими правительствами, преследовавшими подлинные государственные цели». Поэтому данные «представители России за границей являются носителями идеи общерусского государственного единства» и одновременно с этим «представляют орган государственного объединения». Послы и посланники «призваны служить связующим звеном, как между отдельными русскими правительствами, так и между ними и союзными державами». Проект Ключникова получил принципиальную поддержку со стороны выехавшего в Париж князя Г. Е. Львова и посла в САСШ Бахметьева. Привлекали в данном проекте и его основа на неоспоримой легальности и легитимности статуса диппредставителей, получивших свои полномочия от единого всероссийского правительства (Временного правительства), и определенное влияние, которое приобрели российские дипломаты в Зарубежье еще с дореволюционной эпохи или с 1917 г., а также возможность использования корпоративного единства дипкорпуса при защите российских интересов.

Но ни Совету по международным делам, ни Совещанию послов, ни Ясской делегации не суждено было стать органом российского представительства в Зарубежье в 1919 г. Им стали Русское Политическое Совещание (РПС) и Русская Политическая Делегация, составленные на основе персонального представительства, подтвержденного властью Верховного Правителя России. Еще в конце 1918 г. вопрос о международном представительстве российских интересов был решен учреждением должности общего для белого Юга и Сибири министра иностранных дел, которым стал Сазонов (его полномочия не оспаривались и на белом Севере). После окончания Первой мировой войны необходимо было добиваться «отстаивания единства, целостности и суверенитета России», «защиты национальных интересов России» во взаимоотношениях с державами Антанты. По словам приехавшего в Париж премьера правительства Северной области Чайковского, цели российского зарубежного представительства заключались не только в «признании ничтожными всех обязательств, навязанных России Германией», не только во «включении русских представителей во все междусоюзнические Комиссии и Отделы по русским делам, из которых эти представители были исключены после большевистского переворота». Главной целью признавалось «образование русского политического центра, который служил бы объединению России» и мог бы «доказать Союзным Правительствам и общественному мнению, что Россия способна к возрождению политическому, культурному и экономическому». При этом РПС не претендовало на роль «правительства в изгнании», аналогичного, например, Чехословацкому и Польскому Национальным Комитетам или правительству Сербии, переехавшему на о. Корфу после оккупации Сербии войсками Четверного союза. Далеко не сразу после октября 1917 г. к посольствам можно было применить термин «перемещенной государственности». Наоборот, в условиях ожидавшегося скорого «падения большевизма» гораздо более перспективным казалось образование структуры, имевшей за собой статус представителя интересов большинства российских территорий. «Было несомненно, – писал Чайковский, – что национальное русское Правительство может быть создано только в России». Очевидно, что создание такой структуры должно было исправить неудачу при образовании «Совета по международным делам» (2).

Формирование и деятельность Русского Политического Совещания, что следует подчеркнуть, проходило при взаимодействии с Российским правительством: с Омском, через посредство управляющего Министерством иностранных дел И. И. Сукина, поддерживалась постоянная связь. Телеграфное сообщение активно использовалось и при контактах с Северной областью, и при организации Северо-Западного фронта и наступлении на Петроград весной – осенью 1919 г. Преодолевая существенные проблемы, относительно прочную связь с белым Югом (через Константинополь) удалось наладить лишь с весны 1919 г. Зародившись в качестве российской представительной структуры на момент начала работы Парижской конференции, Совещание фактически стало выполнять задачу «оказания антибольшевистским русским Областным правительствам и борющимся с большевиками отдельным военным организациям всяческого содействия и взаимной координации их деятельности между собою… установления возможно более тесного сотрудничества с ними Союзных Держав и обеспечения за ними наиболее широкой моральной и материальной помощи Союзников». Эта сторона деятельности РПС, связанная с военно-политической поддержкой белых фронтов, имела главенствующее значение.

Формирование РПС в течение ноября – декабря 1918 г. происходило как совокупности отдельных комиссий, совещаний и отделов, объединенных в своеобразное российское правительство за границей. В окончательном виде Совещание сложилось к февралю 1919 г., представляя собой разветвленную структуру (см. приложение № 7). Как уже отмечалось, в основу РПС был положен принцип не территориального или партийно-политического, а сугубо персонального представительства. Именно поэтому столь важен был статус тех, кто входил в его состав. Фактически в РПС входили диппредставители России в ведущих европейских странах и САСШ, представители от ведущих общественно-политических организаций – Союза Возрождения России и Всероссийского Национального Центра, а также ведущие российские политики и предприниматели, оказавшиеся во французской столице в конце 1918 – начале 1919 г. Таким образом, Совещание послов вошло в состав РПС, безусловно усилив его авторитет и предотвратив вероятность «разноголосицы» во внешнеполитическом курсе российского Белого движения в 1919 г.

Верховным Правителем были утверждены полномочия и персональный состав руководства РПС – Русской Политической Делегации (далее – РПД), т. и. «четверки» (в нее вошли бывший глава Временного правительства Г. Е. Львов, российский посол во Франции В. А. Маклаков, министр иностранных дел С. Д. Сазонов и приехавший в феврале 1919 г. в Париж глава ВПСО Н.В. Чайковский). Позднее в ее состав вошел Б. В. Савинков, получивший персональное утверждение из Омска. РПД стала своеобразным «исполнительным органом», «Директорией» при Совещании. В структуре РПС на постоянной основе работали три Комиссии – Дипломатическая (во главе с российским послом в САСШ Б. А. Бахметевым и его помощником бароном М. Ф. Шиллингом), Финансово-Экономическая (во главе со старейшим экономистом, агентом министерства финансов А. Г. Рафаловичем) и Военно-морская (во главе с бывшим командующим Румынским фронтом, генералом от инфантерии Д. Г. Щербачевым). Изучение разработанных ведущими российскими промышленниками и предпринимателями весьма интересных финансово-экономических проектов (в рамках работы Финансово-Экономической комиссии) не входит в задачу данной работы и вполне может стать темой отдельного исследования.

Программа РПС, озвученная 29 января 1919 г. в Париже, предусматривала «защиту прав и интересов России» «от имени и по приказанию Объединенного Правительства России» (полный текст см. приложение № 8). Таковым признавалось Российское правительство в Омске. Общеполитические тезисы отмечали, что в будущей России не будет создан «порядок… на таких основаниях, на которых держался старый режим». «Военный характер» власти оправдывался «задачами реорганизации русской армии и прекращения анархии». РПС декларировало основные «принципы будущей государственной жизни», которые предстоит утвердить Учредительному Собранию». «Народовластие» будет обеспечиваться «выборными учреждениями, которые гарантируют народу неотчуждаемость его суверенитета и ответственность перед ним органов власти». Заявлялись общепризнанные гражданские права и законодательные гарантии. В экономической сфере заявлялось о «скорейшем развитии всех производительных сил страны» и «разрешении аграрного вопроса… в интересах широких слоев населения» на основе «придания законного основания перемещениям собственности и введения принципов права в поземельную анархию». Новых форм требовало также разрешение «национального вопроса» и порядка самоуправления. От «централизации управления» («одного из характернейших пороков старого режима») следовало перейти к «децентрализации», при которой произойдет «передача местным органам забот о местных интересах». Это «не только укрепит власть, но и будет способствовать общественному воспитанию народа». Политико-правовой статус «нерусских народностей» должен «зависеть от степени культуры и от исторических традиций» отдельных народностей. Но нельзя забывать и о «согласовании прав и интересов отдельных национальностей с жизненными интересами Государства». Нужно будет «закончить работу», связанную с провозглашением в 1917 г. независимости Польши, с определением принципов суверенитета Финляндии, «автономией прибалтийских и других народностей». В то же время заявлялось, что «единство государства нельзя подвергать постоянной опасности». «Политический опыт дает достаточно способов реализации такого единства в формах федерации или автономии».

Заканчивалось заявление РПС в духе, соответствующем направлению работы конференции: «Величина и трудности этих задач (внутренней политики. – В.Ц.) требуют для своего успешного завершения прочного, длительного и всеобщего мира и дружеской помощи союзных держав». Россия подтверждала свои, принятые по отношению к другим странам, обязательства, но и требовала соблюдения таковых в отношении к собственным интересам: «Ставя своим идеалом воплощение основных принципов, которые впоследствии послужат основанием для разрешения международных разногласий, демократическая Россия сделает все возможное, чтобы осуществить идею мирного сотрудничества народов. Она заявляет, что ею, безусловно, будут выполнены все обязательства, вытекающие из договоров, точно так же как и из других актов, подписанных ею и заключенных во имя ее интересов. С другой стороны, наравне с прочими державами, она настаивает на возмещении убытков, понесенных ею во время войны… Россия считает долгом заявить, что она не может более отказываться ни от своего государственного единства, ни от того, что в течение веков принадлежало ее народу».

В другой своей Декларации (от 15 апреля 1919 г.) РПС заявляло о «целях национального движения в России, представляемого объединенными правительствами» (хотя окончательное военно-политическое объединение вокруг Омска пока еще не произошло. – В.Ц.). В нем снова говорилось о том, что «Национальному движению чужда какая бы то ни было мысль возврата к прошлому». «Объединенные (властью Верховного Правителя. – В.Ц.) правительства категорически протестуют против подозрения в намерении восстановить старый режим и отнять землю у крестьян. Единственной целью национального движения является восстановление национального единства и возрождение России на прочных основах демократической организации. Русский народ сам решит свою судьбу через посредство Учредительного Собрания, избранного свободно и при нормальных условиях». Подтверждались идеи «народного суверенитета»: «Объединенные правительства считают своим долгом бороться за национальное единство и за суверенитет народа против тех, которые эти принципы топчут ногами». «Вынужденные к гражданской войне большевиками, которые прибегли к оружию, чтобы навязать свою власть, правительства ни в коем случае, ни на один час, не затянут борьбы, как только их задача будет выполнена». Подчеркивались важность международного противостояния «большевизму» и значение «союзной помощи» Белому движению: «Если русский народ ищет помощи Союзников для борьбы с большевизмом, то только потому, что эта помощь даст им возможность скорее положить конец гражданской войне. Союзники сами признали, что умиротворение России – необходимое условие всеобщего мира. Умиротворение же это будет возможно только тогда, когда большевизм будет поражен в самое сердце, в Петрограде и Москве».

При обсуждении вопросов о послевоенном устройстве Европы русская делегация категорически стояла на своей позиции «непредрешения», считая, что вопросы государственного суверенитета всех новообразований, возникших после распада Российской Империи, следует признать, при крайней необходимости, исключительно «де-факто». «Никакой вопрос об отделении от России какой-либо ее части, а также об установлении форм будущих отношений России к отдельным народностям, принадлежавшим прежде к составу Российского Государства, не может быть разрешен окончательно без постановления о сем будущего Всероссийского Учредительного Собрания», – заявлялось в декларации РПС. Только после его созыва следует определиться как с их границами (считалось, что это особенно важно для независимых Польши и Финляндии), так и с размерами выплат долга российской казне за оставляемую на их территории инфраструктуру, с сохранением у России права защиты своих соотечественников, православных приходов и монастырей и других, важных для всех договаривающихся сторон, вопросов. РПС и РПД выступили с категорическим осуждением ввода румынских войск на территорию Бессарабии, причем редкое единодушие было достигнуто здесь между представителями всех политических групп Русского Зарубежья (от монархистов до республиканцев). В области политики по отношению к статусу территорий «совместного использования» подтверждалась недопустимость пересмотра Китаем Кяхтинских соглашений 1915 г. относительно статуса Внешней Монголии (ее нейтралитета), а также о безусловном соблюдении общих российско-норвежских прав на архипелаг Шпицберген. Актуальность подобных заявлений была очевидна. Например, Нератов в телеграмме Сазонову от 29 января 1919 г. отмечал, что командование британских экспедиционных сил в Закавказье, в лице генерала Уокера, ставило своей задачей «водворение порядка в различных областях России при помощи местных элементов, даже враждебных идее Единой России, – не задаваясь вопросом о конечных результатах такой политики». Подобное поощрение «самостийности», хотя бы и оправдываемое «борьбой с большевизмом», шло вразрез с общей тенденцией политического курса Белого движения, ориентированного на объединение всех военных сил и политических ресурсов (3).

Следует остановиться также на характеристике еще двух заявлений РПД. Это «Основные принципы, на которых российской делегацией на мирной конференции должно мыслиться положение России в среде других государств», разработанные в феврале 1919 г., и «Наказ» русской делегации, согласованный Сазоновым с генералом Деникиным еще в ноябре 1918 г. В первом из них российская делегация определила приоритеты межгосударственных отношений, на основании которых следовало строить будущее Европы и мира. Изменившаяся после окончания Первой мировой войны и «русской революции» политическая ситуация характеризовалась тремя главными принципами. Таковыми признавались: «сознание необходимости и неизбежности возрождения единой России», «готовность России идти в одних рядах с передовыми демократиями мира», а также «сознание, что русская революция, исторически неизбежная и поставившая на очередь ряд основных политических и социальных вопросов внутренней жизни России, не должна закончиться возвратом к старому политическому строю». Исходя из этого, российская делегация декларировала «общие принципы» своего участия на конференции: «представительство России на мирной конференции должно быть единым», «советская власть не должна быть представлена на мирной конференции», «число делегатов России на мирной конференции должно быть определено применительно к представительству остальных союзных с нею Великих Держав», «русская делегация участвует в работах конференции на равных основаниях с делегациями Великих Держав». Вопросы «субординации» белых правительств разрешались таким образом: делегация «согласовывала свою текущую работу с директивами Российского правительства в Омске», а другие белые правительства «передавали свои полномочия делегации». Важнейшим, с точки зрения позиции Белого движения, по нормам международного права был следующий принцип: «Россия, неизменно верная своим международным обязательствам, не ответственна за действия большевиков, и все договоры и заявления, ими совершенные, ничтожны».

Общеполитические установки, определявшие деятельность российской делегации на конференции, заключались в декларировании приоритетов международного права, гарантировавшего обеспечение мира и порядка. Именно этим диктовалась следующая норма: «Необходимое ограничение национального начала при построении международных отношений во имя начала государственного и правового». Признавалась важность образования Лиги наций. Следовало провести в жизнь «все те новые международно-правовые и международно-политические начала, которые имеют целью установление прочного мира и братского сожительства между народами». Для разрешения возникающих межгосударственных конфликтов следовало «обязательно обращаться к международному третейскому суду», решения которого «признавались окончательными». Международные следственные и согласительные комиссии должны были предварять решения третейских судов. Мирные Гаагские конференции, по мнению делегации, следовало сделать «постоянным учреждением с периодическими сессиями» (в развитие решений второй Гаагской конференции 1907 г.), а также обеспечить поддержку Гентского Института международного права и Гаагского «Дворца мира». Следовало «подчинить внешнюю политику государств возможно широкому парламентскому контролю», «посильно согласовать внутригосударственные законодательные положения», то есть добиться соответствия национального законодательства международному («особенно в законах о торговле»). Следовало также добиться «безусловного уважения к международным договорам и обязательствам разного рода, законным образом заключенным». А «отказ от выполнения своих международных обязательств» должен был привести к «совместным дипломатическим, экономическим и военным мерам» против государств-нарушителей.

В оценке международных отношений делегация предлагала «учитывать преемственность и закономерность исторических событий», признавая, что «мирная конференция не в состоянии сделать большего, чем позволяют условия современной международной жизни». Раздел «Самоопределение народов» содержал изложение концепции нового международного порядка, разграничения межгосударственных территорий и права «национального суверенитета» применительно к послевоенной Европе. Данная проблема была актуальна и для России, переживавшей период «территориального распада». Актуальность ее была очевидной также ввиду получившего широкий резонанс послания президента САСШ В. Вильсона Конгрессу 8 января 1918 г. «Цели войны и условия мира» (т. н. «четырнадцать пунктов Вильсона»). Непосредственное отношение к России в ней имел шестой пункт, сформулированный так: «Освобождение всей российской территории (войсками Четверного союза. – В.Ц.) и такое урегулирование всех вопросов, касающихся России, которое могло бы гарантировать самое плодотворное и самое свободное сотрудничество всех государств мира с целью предоставления России беспрепятственной, ничем не затрудненной возможности самостоятельного определения направления ее политического развития и национальной политики; обеспечить России искренний радушный прием в общество свободных государств при свободном выборе ею политической системы, а также, помимо радушного приема, обеспечить всевозможную помощь, которая ей понадобится и которую она сама пожелает. Отношение к России со стороны родственных ей государств в предстоящие месяцы явится серьезным испытанием их доброй воли, понимания ими ее нужд, а не собственных интересов, их бескорыстного сочувствия к ней». Также затрагивали российские интересы положения речи Вильсона, относящиеся к воссозданию независимой Польши (13-й пункт): «Должно быть образовано независимое Польское государство, которое будет включать территории с бесспорно польским населением. Этому государству предоставляется беспрепятственный и безопасный выход к морю и гарантируется политическая и экономическая независимость. Его территориальная целостность должна быть гарантирована международным соглашением». Перспективу образования новых государств на основе принципа «равноправия» и «самоопределения народов» подтверждал 14-й пункт: «Путем заключения особых соглашений следует образовать союз государств, с целью обеспечения равных взаимных гарантий политической независимости и территориальной целостности как крупным, так и малым странам».

Российская делегация, приветствуя высказанные в послании американского президента идеи защиты суверенитета России в определении ее политического развития и отнюдь не оспаривая правоту позиции Вильсона в отношении Польши, выдвинула свой вариант трактовки «пунктов». Принципы «самоопределения» предлагалось распределить по следующим критериям. Первый: «области существующих государств, которые были отторгнуты от них или искусственно присоединены другими, но являющиеся культурно или экономически связанными со своими основными государствами, могут иметь право на самоопределение и воссоединение с последними». Таковыми считались, в частности, Эльзас и Лотарингия, возвращенные Франции, а также «провинции» бывшей Австро-Венгрии (Прикарпатская Русь и Буковина, которые следовало возвратить России; Сербо-Хорватия, единство которой в границах образованной Югославии считалось безусловным; Трансильвания, присоединенная к Румынии). Другой категорией, согласно новой международно-правовой квалификации, предлагаемой российской делегацией, были «культурные самостоятельные государства, подвергнувшиеся захвату со стороны других, но не утратившие своей культуры и ресурсов дальнейшего развития, должны иметь право на самостоятельное существование. Применительно к послевоенной Европе таковыми считались Чехия и Польша.

Третьей категорией, для которой можно было применить лишь «внутреннее самоуправление» в рамках «культурно-национальной автономии», считались «народности некультурные, завоеванные или добровольно присоединившиеся и достигшие культуры благодаря тому государству, в составе которого они находятся и от которого экономически зависят». Это, по мнению членов делегации, относилось к государственным образованиям, возникшим на территории бывшей Российской Империи. Причины, по которым к ним мог быть применим только такой «статус», объяснялись двумя факторами. Во-первых: «полное отделение от основного государства (т. е. России. – В.Ц.) таких народностей может повлечь к присоединению их к другим государствам, если они заселяют пограничные области, и создать угрозу задачам самоохранения того государства, в состав которого они входили». То есть, например, Литва и Белоруссия легко могли войти в состав Польши, а Армения и Азербайджан – в состав Турции. Во-вторых: «отделение… может поставить вновь созданные государства фактически в невозможность осуществить свои права, если они окажутся при своей незначительности в самом центре господствующей нации (например, чуваши, мордва и т. д.)». Исключительное право «культурно-национальной автономии» (и не более) должно принадлежать «народностям, входящим в состав государства, которые близки ему по крови, языку и культуре и которые занимают территории, заключающие в своих границах естественные богатства, а также по своему экономическому и стратегическому значению лишающие основное государство путем отделения возможности его дальнейшего экономического развития и средств самозащиты». Такой члены делегации считали Украину, отделение которой от «великорусского, малорусского и белорусского единства» признавалось недопустимым.

Наконец, четвертая категория характеризовалась как «народности, чуждые по культуре и крови господствующей нации, входящие в состав государств как политически автономные единицы, в том случае, если их полное отделение прямо угрожает экономическим и военным интересам отдельного государства». Таковые «отделены быть не могут». Применительно к послевоенной Европе это относилось к Ирландии, охваченной антибританскими выступлениями в 1919 г., ик Финляндии, отделение которой угрожало, по мнению членов делегации, «позициям России на Балтике». Отдельным разделом в документе давалась оценка принципа «свободной торговли». Его осуществление «при неравенстве в экономическом, политическом и культурном отношении» различных государств лишь усугубит хозяйственные проблемы России.

Прочие разделы касались отдельных вопросов внешнеполитического курса, непосредственно затрагивающих интересы Российского Государства. Раздел «Россия и славянский вопрос» содержал перечень условий, необходимых «для правильного развития междуславянских отношений». Из них выделялись обстоятельства территориального объединения славянских народов под «протекторатом» России: «владение Россией Мраморным морем и проливами», «воссоединение Прикарпатской Руси с Россией», «создание тесного экономического и политического союза с Юго-Славией», «признание самостоятельности Чехо-Словачины и установление непосредственного соприкосновения ее государственных границ с Россией (через Словачину и Галицию), а также установление ее территориальной связи (при помощи т. н. коридора) с Юго-Славией», «признание самостоятельности Польши с выходом в море через Данциг и заключение с нею политического и экономического союза», «создание культурного объединения между всеми славянскими государствами и культурного взаимодействия всех славянских народов», наконец, «всемерное способствование к созданию Общеславянского союза».

Применительно к «польскому вопросу» делегация считала, что граница будущей России с образовавшимся польским государством должна быть намечена, исходя из «стратегических, экономических и этнографических условий» (актуальная проблема в свете признания Советской Россией границы по т. н. «линии Керзона»); иными словами: «Литва и Белоруссия ни в какой части не могут быть присоединены к Польше», «Холмщина должна остаться в пределах России», «Русь Галицкая, Угорская и Буковинская должны быть присоединены к России, причем западная граница России должна непосредственно соприкасаться со Словачиной», а на территориях со «смешанным населением» обеспечиваются права «культурно-национальной самобытности той или иной народности… национального меньшинства». «Особая русско-польская комиссия на паритетных началах» будет должна решить вопросы о распределении размера «падающей на Польшу части государственного долга» бывшей Российской Империи, а также добиться «возмещения стоимости переходящих к Польше государственных и общественных имуществ и обеспечения интересов частной собственности» российских подданных. Что касается «исконно польских земель Восточной Германии», то здесь российская делегация поддерживала тезис, что «территория Польши должна простираться вплоть до берегов Балтийского моря», и предлагала не ограничиваться созданием т. н. «польского коридора» (т. е. передачей Польше Гдыни – единственного порта на Балтике), а включить в состав Польши часть Восточной Пруссии, включая г. Данциг (Гданьск).

Прикарпатская Русь должна была войти в состав будущей России и обеспечить выход на границу с Чехословакией, а вопрос о границах Буковины решался «совместно с Румынией на основании этнографических данных». «Местности с русским меньшинством» следовало обеспечить управлением по «польскому образцу», т. е. с соблюдением принципов культурно-национальной автономии. В отношении «Чехо-Словачины» члены делегации считали правомерным «поддержать все требования чехов относительно территории, добиваясь объединения чехов, моравов и словаков и включения в состав Чешского государства Верхней и Нижней Лужицы», равно как и не допускать «отделения от Чехии северной и западной горной полосы, населенной немцами (Судеты. – В.Ц.)». Российская делегация также намеревалась «отстаивать необходимость выхода Чехии к морю путем учреждения сербо-чешского коридора». В свете провозглашенной лидерами Белого движения политики сближения с Чехословакией предполагалось «заключить с чешским государством союз политический и экономический» и «стремиться к созданию единой монетной системы, таможенного, почтового и телеграфного союза», а также «русско-чешских торговых палат и Всеславянского банка в Праге». В то же время российская делегация осознавала опасность начавшегося процесса создания т. н. Малой Антанты (восточноевропейских государств, объединение которых могло иметь потенциальную опасность для России. – В.Ц.). Поэтому «следовало отклонить внимание чешского правительства от Лиги малых народов серединной Европы и направить его на создание прочного славянского союза, который особенно важен для удержания Польши в сфере славянской политики». Что касается наиболее близкого славянского союзника Белого движения, Югославии (королевства Сербов, Хорватов, Словенцев), то здесь российская делегация полагала, что в ее состав «должны войти: Сербия с Македонией в границах, определенных Бухарестским миром, Черногория, Босния и Герцеговина, Истрия, Хорватия и Словения, Сербская Крайна, южные части Каринтии и Штирии, а также Сербская Воеводина». Триест следовало объявить «свободным (вольным. – В.Ц.) городом» с автономным самоуправлением. Заранее декларировалось, что «в случае возникновения споров о проведении границ в связи с включением в состав Югославии упомянутых областей Россия поддерживает притязания Юго-Славии».

Но, пожалуй, наиболее щепетильным для внешнеполитического курса Белого дела являлся «вопрос о проливах», их статусе, территориальной принадлежности. В разделе «Константинополь и проливы» делегация подтверждала приверженность условиям трехстороннего (русско-англо-французского) договора 1915 г., гарантировавшего права России на проливы и прилегающие к ним территории, равно как и Лондонского договора с Италией. Считалось, что «договоры эти не подлежат изменению односторонним решением одной из договаривающихся сторон» и «являются наиболее целесообразным решением ближневосточного вопроса в интересах мирного сожительства народов». Неизменность российской позиции подтверждала ссылка на телеграмму Сазонова, составленную при участии посла Великобритании Дж. Бьюкенена и направленную российским послам в Лондоне и Париже от 17 марта 1915 г. Именно она должна была стать основой для заключения любых последующих соглашений относительно статуса Босфора и Дарданелл, и их соблюдение, по мнению членов российской делегации, «завершило бы процесс достижения естественных границ России». В тексте этой телеграммы говорилось: «Ход последних событий привел Е. В. Императора Николая II к убеждению, что вопрос о Константинополе и проливах должен быть окончательно решен в смысле вековых стремлений России. Всякое его разрешение, которое не включало бы в состав Русской Империи города Константинополя, западного берега Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, а равно и южной Фракии по черте Энос – Мидия, было бы неудовлетворительно. Подобным же образом, по стратегическим соображениям, часть Азиатского побережья, заключающаяся между Босфором и рекой Сакарией… острова Имброс и Тенедос должны будут присоединиться к Империи. Специальные интересы Великобритании и Франции в означенной области будут строго соблюдены».

Если же в изменившихся условиях «русской Смуты» уже невозможно следовать букве преемственности в отношении статуса проливов, то необходимо будет хотя бы «закрепить на будущее время (после окончания гражданской войны. – В.Ц.) право притязания России на владение Константинополем и проливами». Если же конференция примет пункт всего лишь о «нейтрализации проливов под гарантией всех Великих Держав», то делегация, признавая ее «наиболее вредной для России», будет предлагать две «комбинации». При первом варианте Константинополь и проливы оставались бы за Турцией, но полностью демилитаризовывались турками и переходили под «военный контроль» России. Второй вариант ограничивался запретом Турции иметь военно-морские базы и оборонительные сооружения в районе проливов и Мраморного моря и освобождал переход через проливы всем торговым судам, а военным – для «тех государств, которые имеют владения на берегах Черного моря». Таким образом, нельзя не заметить, что в целом российская делегация во многом предвосхитила те нормы международного права, которые станут важными объектами политики в будущие десятилетия XX века. К сожалению, как и во время Гаагских конференций, «голос России» не был услышан участниками Парижской конференции, и всего через двадцать лет, в 1939 г., мир окажется ввергнутым в новое военное противостояние.

Во втором документе, составленном еще до отъезда Сазонова в Париж, намечались главные направления внешнеполитического курса России по отношению к странам бывшего Четверного союза, к государственным новообразованиям и к своим традиционным интересам на Балканах, на Ближнем и Дальнем Востоке, в Средней Азии. «Наказ» русской делегации определял «основную задачу России» в «восстановлении status quo ante bellum (предвоенного статуса. – В.Ц.) в отношении прежних Русских владений, за исключением земель, имеющих отойти к независимой Польше», и при этом, «в соответствии с пунктом 6 программы президента Вильсона, суметь стремиться к объединению с Россией зарубежных земель, населенных русскими». «Наказ» намечал политический курс России применительно к славянским государствам и, как отмечалось выше, приветствовал «создание независимых Чехо-Словацкого и Юго-Славянского государств» и утверждал присоединение к России «Восточной Галиции и Угорской Руси». Польские границы должны были совпадать с «этнографическими», поэтому Западная Галиция могла бы отойти к Польше. За Россией следовало сохранить – «на основании этнографического принципа» – Холмщину и часть Сувалкской губернии, а на основании «стратегических соображений» – Брест-Литовск и Белосток. Возможное признание вхождения Буковины в состав Румынии должно было происходить одновременно с обязательным отказом последней от аннексии Бессарабии. Проблему черноморских проливов следовало урегулировать гарантией сохранения за Россией «свободного экономического доступа в Средиземное море» и «безопасности черноморского побережья» посредством «нейтрализации Дарданелл» и островов Мраморного моря. Босфор переходил бы при этом под контроль межсоюзнических сил, в которых должна участвовать и Россия. При этом следовало «стремиться к предотвращению утверждения какого бы то ни было иностранного Государства поблизости Проливов», но Турцию нужно сохранить как «жизнеспособное государство», а шесть малоазиатских вилайетов Турции должны были составить возрожденную Армению.

Примечательные указания содержались в «Наказе» относительно Германии и Австро-Венгрии. После падения Германской Империи роль Пруссии должна быть существенно ограничена, и вместо унитарной системы следует добиваться перехода к федеративной организации Германии «с исключением в преобладании в ее составе какого-либо государства». Австро-Венгрия неизбежно должна была быть ликвидирована и часть ее территорий следовало разделить между Россией, Польшей и Румынией. При оценке отношений с Болгарией говорилось об отказе от «иллюзии о возможности прочного сближения между ней и Россией». «Предательство славянского братства» болгарским правительством, вступившим в войну на стороне Германии, делало необходимым переход к поддержке «не только… Сербии, но и Румынии и даже Греции в их земельных спорах с Болгарией». Стратегические интересы России следовало также обеспечить путем сохранения за ней Аландского архипелага и устья р. Неман. Все территориальные претензии Греции, за исключением Дарданелл, можно было поддержать. «В отношении Святых Мест в Палестине – нужно стремиться к сохранению существовавшего религиозного status quo».

Удовлетворение российских интересов в отношении проливов требовало определенных взаимных уступок от Англии и Персии. Еще 10 декабря 1918 г. британский посол в Тегеране заявил о «приостановлении действий англо-русского соглашения по Персии (до того момента, как появится русское правительство, которое Англия сможет признать)». Расширение английского влияния на Каспии и в Туркестане следовало ограничить. Предполагалось настаивать на временном ограничении провоза английских товаров по Закавказскому транзиту (Баку – Батум) и обеспечить «плавание по Каспийскому морю, как внутреннему… только прибрежным государствам», а также добиваться, чтобы «организация военного дела в Персии, ранее принадлежавшая России, не переходила бы к Британии. Наконец, на Дальнем Востоке нужно было добиваться «установления прочных дружественных отношений между Россией и Японией, дабы предупредить попытку японцев использовать в своекорыстных целях свое нынешнее положение в Сибири и в Приамурье (расположение крупных воинских контингентов в крае еще с 1918 г. – В.Ц.)». Следовало твердо стоять на «букве» всех прежних договоренностей с Японией и не давать возможности усилиться японскому влиянию в Северной Маньчжурии. Равным образом и в российско-китайских отношениях нужно было «сохранить старинную дружбу», но при этом «восстановить существовавшее до войны положение России в наиболее интересующих ее окраинах Монголии, Барге и в Китайском Туркестане». Сама Япония, через своего официального представителя на конференции барона Макино, сделала в феврале 1919 г. заявление по поводу ее участия в событиях на российском Дальнем Востоке: «По требованию союзников Япония послала в 1918 г. свои войска в Сибирь с целью прийти на помощь чехословакам… наши войска должны были также взять под свою охрану огромные интернациональные склады… В полном согласии с союзниками мы заявили, что мы эвакуируем Сибирь, когда будет водворен порядок и установлено прочное (российское. – В.Ц.) правительство».

Рассматривая документы РПС, можно с уверенностью утверждать, что никакого «умаления национальных интересов России Белым движением» (как это принято, к сожалению, считать в современной псевдоисторической публицистике) не происходило. Напротив, Русская Политическая делегация и Русское Политическое Совещание твердо стояли на позициях защиты внешнеполитических приоритетов бывшей Российской Империи, правопреемницей которой объявляло себя Белое движение. В отличие от руководителей внешней политики советского Наркомата иностранных дел, защита внешнеполитических позиций России происходила не в рамках провозглашенного курса на осуществление «мировой революции» и разжигание «классовой борьбы» во всех окружающих бывшую Империю государствах и государственных образованиях. Защита национальных интересов России проводилась в строгих нормах международного права, в провозглашении курса борьбы за сохранение мира и уважение законных интересов других стран.

Еще более ранним «проектом» внешнеполитических приоритетов, которые должно будет защищать объединенное российское международное представительство, была телеграмма Шульгина генералу Драгомирову от 3 октября 1918 г. В числе этих приоритетов отмечались: «признание государственного суверенитета России над всеми областями, входившими в состав ее до 25 октября 1917 года, когда захват областей большевиками лишил Россию фактической возможности осуществить, отстаивать этот суверенитет, от которого законная власть России никогда не отказывалась (исключение делалось применительно к Польше. – В.Ц.)», «немедленное прекращение Брестского и дополнительного к нему договоров и всех вообще мирных договоров, заключенных Германией с отдельными частями России во время советской власти (с Украиной, Грузией. – В.Ц.)», «большевистская власть не может явиться представительницей России ни в целом, ни в частях на мирной конференции», «допущение большевиков к участию в мирной конференции явилось бы морально недопустимым международным поощрением организованного, возведенного в принцип террора», «участие союзников в борьбе с советской властью должно выразиться прежде всего в содействии организованной генералом Алексеевым Добровольческой армии». Нетрудно видеть, что провозглашаемые Белым движением направления внешней политики имели свою общность и неизменность как относительно Российской Империи, так и в отношении к будущей «постбольшевистской» России (4).

Практически все официальные заявления РПС, публиковавшиеся на страницах издаваемой в Париже известным российским журналистом и общественным деятелем В. Л. Бурцевым газеты «Га Cause Commune» («Общее дело»), подписывались или полным составом РПД, или, реже, несколькими ее членами (Львовым, Маклаковым, Чайковским). Среди целей, ради которых следовало издавать эту газету, назывались: «борьба с большевизмом вообще», не только в России, но и в Зарубежье; «борьба с германо-монархическими течениями», а также со всеми теми, кто, «пользуясь нашим Смутным временем… расхищают и предают Россию». Газета Бурцева стала официозом РПС, последовательно отстаивая российские интересы перед союзниками. Номера, выходившие на французском, дублировались на русском языке, что, несомненно, усиливало пропагандистский эффект. Финансирование деятельности РПС (около 250 тысяч франков ежемесячно) осуществлялось за счет бывших казенных средств, размещенных для оплаты военных заказов российским правительством в САСШ и перемещенных после 25 октября 1917 г. на частный депозит Б. А. Бахметьева, а также за счет частных вкладов от А. И. Путилова, Б. А. Каминки, А. И. Коновалова и, частично, субсидий французского правительства (газета получила единовременную субсидию от французского МИДа). Информационную поддержку Белого дела в Париже осуществляло также Отделение информирования и инспирирования французской печати, находившееся под контролем Савинкова. Вместе с «Общим делом» оно составляло агентство «Унион». Правда, корреспонденция из России, хотя и отличалась достоверностью, приходила с некоторым опозданием.

Помимо «Униона» в Париже предлагалось создать структуры, призванные «противодействовать большевизму» различными методами. Так, например, М. С. Маргулиес выступил с идеей «сражаться с большевиками торговлей» посредством создания специального Международного Комитета для невооруженной борьбы с большевизмом. 10 апреля 1919 г. Маргулиес на приеме у главы МИД Франции Пишона развернул план, по которому этот Комитет будет осуществлять «товарные интервенции» в страны, «больные большевизмом». Проект исходил из того, что большевистские идеи быстрее развиваются в странах бедных, «обездоленных», поэтому «посылка в кредит больших стоков товаров» способна создать среди населения этих стран «длительные симпатии к союзникам». Маргулиес усматривал «только два способа быстрого свержения большевиков: либо реальная, а не маргариновая, как до сих пор, вооруженная помощь нашей армии (актуальность этого заявления объяснялась провалом французского десанта в Новороссии. – В.Ц.), либо торговля. Первая невозможна, благодаря бессилию современных союзнических правительств сломить сочувствующую большевикам оппозицию рабочих, – надо немедленно организовать и широко обратиться ко второй». План Маргулиеса предполагал создание особых структур (аналог будущих концессий НЭПа), через которые будет осуществляться продажа и поставка товаров Советской России. Для осуществления кредитования следовало открыть «все иностранные банки». В расчетах за поставки нужно было перейти на золото и сырье. Охрану товаров предполагалось поручить красноармейцам, но под контролем иностранных офицеров. Международный Красный Крест должен был наладить бесплатное питание детей. Гуманитарная и техническая помощь лучше военных действий могла бы убедить население, по мнению Маргулиеса, в преимуществах «капитализма». План получил одобрение французских дипломатов, но осуществлен не был. Схожие по своим целям, подобные Комитеты были созданы в Дании и Швейцарии (в их организации участвовал известный норвежский ученый Ф. Нансен). Кроме «товарных интервенций» план Маргулиеса предусматривал создание «мирового бюро прессы» для «распространения по всему миру правильных сведений о большевизме», чтобы избежать и «легкомысленно-сочувственной оценки, которую дают большевикам американцы», и «слепоту многих русских, которые видят в этом мировом событии только обыкновенный разбой» (5).

С точки зрения персонального представительства, и РПД, и РПС можно считать своеобразной политической элитой Белого движения. Возглавлял РПС и РПД Г. Е. Львов, политик, имевший достаточно высокий авторитет среди иностранных государств, в частности благодаря своим контактам в среде политического масонства, а также с торгово-промышленными и финансовыми сферами в САСШ и во Франции. После «омского переворота» бывший первый председатель Временного правительства, утвержденный в должности еще Государем Николаем II, выехал в Париж через Вашингтон и Лондон и смог встретиться с президентом В. Вильсоном и британским премьером Ллойд Джорджем, пытаясь убедить их – правда, безуспешно – в важности признания Российского правительства и расширении масштабов помощи Белому движению. Начало Белого движения Львов встретил в Сибири, оказавшись здесь в момент выступления Чехословацкого корпуса. Во время работы Уфимского Государственного Совещания Львов был избран «в качестве главы особой делегации, которая должна была немедленно выехать во Владивосток, чтобы принести там приветствия от имени Совещания высшему командованию союзных войск, находившихся на территории Сибири, Урала и Поволжья, и выяснить общее стратегическое положение». В связи с обсуждением вопросов, связанных с созданием единого российского представительства в Зарубежье, лидеры Временного Всероссийского правительства решили использовать влияние Львова для защиты и пропаганды идеи антибольшевистского сопротивления перед лидерами стран Согласия. В состав отправленной в Приморье делегации вместе с Львовым вошли также члены партии эсеров В. И. Лебедев и Е. Е. Колосов, а также подполковник Генштаба Акинтиевский, в задачи которого входило информирование союзных военных миссий о положении на фронте.

После прибытия во Владивосток, 14 сентября 1918 г., со Львовым по прямому проводу беседовал Авксентьев. Шла речь о том, что князь Львов и Колосов уполномочивались заявить, что Уфимское Совещание, «воодушевленное желанием создать Всероссийскую власть единую, сильную, способную продолжать борьбу вместе с Союзниками, в ожидании, что эта власть в ближайшем будущем установит окончательное соглашение с Союзными Правительствами о продолжении борьбы, приветствует помощь союзных войск, пришедших во исполнение торжественной декларации английского, американского, французского и японского правительств не ради каких-либо территориальных компенсаций и завоеваний и не ради вмешательства во внутренние дела России, а исключительно во имя Союзного договора, с целью освобождения России от ига общего врага и восстановления Восточного фронта». Председатель Совещания считал, что «авторитет, известность и политический такт» Львова «сослужат большую пользу общероссийскому делу и сразу придадут надлежащий тон взаимоотношениям будущей Российской Центральной власти с иностранными войсками, находящимися на нашей территории». Львов соглашался с этим, но отмечал, что в создавшихся условиях более важную роль играет не столько официальный статус уполномоченного, сколько его «неофициальное положение», «старые связи, доверие, единоличный такт и ответственность». Своей собственной задачей бывший российский премьер считал «информировать, получать информацию, и только ориентировавшись в сложной психологии союзников, дать затем добытый материал имеющему образоваться Всероссийскому правительству». Авксентьев полностью поддерживал эти намерения, одобрив также и неофициальное намерение Львова выехать в САСШ для переговоров с ведущими американскими политиками.

Первые же сообщения Львова с Дальнего Востока в Омск на имя главы Совета министров Временного Всероссийского правительства Вологодского отличались заметным пессимизмом в отношении союзных миссий в Приморье. 12 октября 1918 г. из Токио Львов отправил письмо, в котором информировал, что виделся во Владивостоке «со всеми послами, говорил с ними много и подолгу» и убедился, что «никакого общего плана действий у них нет». «Наиболее определенное и ясное» отношение было у англичан, опасавшихся за потерю боеприпасов, оставшихся во Владивостоке. В этих условиях Львов все более убеждался, что «все зависит, главным образом, от Америки», обладающей «свободными запасами», хотя и на Японию образование Директории произвело «самое лучшее впечатление». Касаясь перспектив признания Временного правительства, Львов отмечал характерную разницу в понимании этого акта как со стороны союзников, так и со стороны

Омска: «Формальное признание они (союзные державы. – В.Ц.) ставят на последнюю очередь. Дайте сперва доказательства вашего делового управления, вашего авторитета дома, вашей искренности и вашу действительно моральную силу – тогда мы с радостью признаем вас. Вы же ставите на первую очередь формальное признание». Спустя месяц Львов снова подчеркивал, что «на пути всех хлопот о снабжении и кредитах стоит вопрос о степени устойчивости Омской власти и признания правительства». Очень скоро выяснилась и ситуация т. и. «заколдованного круга» (по словам Львова). В этом положении получение достаточной военной и финансовой помощи могло произойти только после официального международного признания единой всероссийской власти, а добиться этого можно было лишь при условии военных успехов белых фронтов, которые в свою очередь зависели от объема и своевременности союзной военной и финансовой помощи.

Прибыв в САСШ в начале ноября 1918 г., Львов выяснил ближайшие перспективы союзной политики в отношении России. 12 ноября, за несколько дней до «омского переворота», он подчеркивал необходимость ввести военную диктатуру и добиваться «единства политики и действий союзников в России», но «ввиду невозможности для русских, при настоящих условиях анархии, создать сильное центральное правительство, которое, чтобы стать действенным, должно располагать национальной армией, Версальская конференция выберет русских военных вождей, имеющих репутацию и авторитет, для создания такой армии». «Исключительно через этих вождей» и будет оказываться союзниками помощь России. Таким образом, российских военных диктаторов, по мысли Львова, изберет мирная конференция, что позволит избежать столь опасных для «революционного времени» конфликтов и «борьбы за власть» внутри самой России. Правительство САСШ должно было согласиться на подобные условия, уже принятые, как считал Львов, правительствами Англии и Франции, и решить, будет ли создано в России «правительство, подобное своему собственному, или возвращение к самодержавию, так как исключительно такая альтернатива существует для России». «Нарождающаяся русская государственность в Сибири» могла рассчитывать на поддержку со стороны САСШ еще и потому, что не были реализованы кредиты царского и Временного правительств на оплату поставок вооружения и снаряжения в Россию. Вообще, экономические интересы признавались Львовым определяющими в российско-американских отношениях. В письме Вологодскому от 30 ноября 1918 г. он говорил о важности опубликования экономической программы правительства, привлекательной для американского бизнеса. Будущность капиталовложений в российскую экономику подчеркивалась Львовым и в переписке с министром финансов Михайловым, и во время переговоров с министром финансов САСШ. На замечание последнего о возможности беспрепятственной финансовой поддержки только для ведения военных действий против Германии Львов заметил, что в России идет борьба с «германо-большевизмом» и, следовательно, нет причин считать войну с Германией завершенной.

Находясь в Америке, Львов выступил также с развернутым обоснованием необходимости участия России в работе мирной конференции, предварявшем во многом аналогичные обоснования, сделанные позднее РПС в Париже или правлением Национального Центра в Екатеринодаре. Это, прежде всего, «цена участия» России в войне до 1917 г. (спасение Франции, Италии, верность союзническим обязательствам). В подписании Брестского мира «подлинная Россия» не участвовала, а продолжала вести «борьбу против Германии в Архангельске, на Волге, на Урале, в Сибири, на Кубани, в Крыму». Следовательно, неизбежно и необходимо «равноправное участие России» не только в конференции, но и в создаваемой Лиге народов. Без этого «всеобщий мир не будет достигнут, или народам России со стороны будут предписаны взаимоотношения, на которые они не дадут своего согласия». Главным препятствием к участию России в конференции является отсутствие «правительства, официально признанного союзниками». Но среди действующих – «Сибирского, Архангельского и Екатеринодарского», – несомненно, Сибирское имеет все шансы получить «немедленное официальное признание», что «сразу разрешило бы многие трудности в вопросе об интервенции». Львов наметил четырех лиц, подходящих для выполнения функций российской политической делегации. Таковыми он считал себя самого, Сазонова, Маклакова и Чайковского. Намеченный Львовым список стал основой для создания РПС.

Центральным моментом «американского периода» миссии Львова стала его встреча с Вильсоном 22 ноября 1918 г. Принципиально одобрив шестой пункт «четырнадцати пунктов» американского президента и отметив важность российского представительства на мирной конференции, Львов перешел к характеристике «зерновой проблемы», подчеркнув, что существуют лишь две страны, Америка и Россия, которые могли бы помочь миру продовольствием. Перейдя от экономических вопросов к политическим, Львов заметил, что восстановление хлебного рынка зависит от быстроты подавления «анархии в России», что возможно при действенной поддержке антибольшевистского движения и военной интервенции («большевизм представляет собой общую опасность, и решительный удар ему должен быть нанесен соединенной мощью союзников»). Вильсон на доводы Львова высказал свою позицию, объясняя невозможность существенного усиления военного участия: «Мы не хотим вмешиваться во внутренние дела России. Мы опасаемся, как бы наше вмешательство не было воспринято в России как недружественный акт». Не убедил президента и ответ Львова, заметившего, что военное присутствие САСШ в России есть «не «недружественный акт», а истинная помощь». Сославшись на занятость, Вильсон отклонил просьбу Львова о новой встрече. Разочарование от встречи с Президентом Львов выразил в письме Вологодскому 3 декабря 1918 г. «За лето и осень в России союзники убеждали, что все зависит от Америки, а она задерживает помощь… я ехал два месяца, за это время все перевернулось. Перемирие и конференция перенесли решающий центр в Европу. Добиться здесь решений явно нельзя и не у кого – все уехали. Как до пересмотра союзники ссылались во всем на САСШ, так теперь САСШ ссылаются на Европу. И я решил ехать в Лондон… На месте важно добиться энергичной помощи. Надо биться во все двери, прося о ней, и с этой целью еду в Европу». Покидая САСШ в декабре 1918 г., Львов дал несколько интервью, пытаясь представить американскому общественному мнению смысл «борьбы с большевизмом». Вот наиболее характерные его высказывания, сосредоточенные на двух, вполне понятных для американцев, как считал князь, тезисах. Первый – незаконный характер советской власти и систематическое нарушение большевиками гражданских прав и свобод. Второй – экономическая заинтересованность в сотрудничестве с Россией. «Большевики – люди переворота. Их цель – продержаться до всемирной социальной революции. Россия – сама по себе – интересна им лишь как очаг, на котором надо поддерживать, во что бы то ни стало, пламень мирового пожара». «Вооруженная борьба со всемирным большевизмом для союзников необходима и неизбежна… В тот день, когда Ленину и Троцкому удастся прочно овладеть Россией, они перенесут свою борьбу в Европу и Америку. Их орудие – анархия и классовая ненависть. Главный их враг – парламентарный строй истинных демократий и власть большинства». «Переворот совершен в момент выборов. Все было сделано большевиками, вплоть до грубого насилия, чтобы получить большинство в Учредительном Собрании». «Союзниками большевиков являются те элементы анархии, классовой ненависти, зависти к имущим, которые так властно захватывают обширные массы малокультурного народа». «Средство властвования большевиков – их кровавый, ни перед чем не останавливающийся террор – вызвал единодушное осуждение всего мира». «Большевики не дали возможности нейтрального к себе отношения. Они отказались от государственных обязательств России, посягнули на неоплаченные грузы союзников во Владивостоке и Архангельске, заключили с Германией Брест-Литовский договор, увеличили силы Германии военным снаряжением Русской армии».

«В чем главнейшая нужда России? В хлебе, многих предметах первой необходимости и законном порядке. Хлеб есть в Сибири и на Украине, но пищевые продукты нельзя перевезти в голодающие местности и нельзя доставить из-за границы предметы первой необходимости, пока в стране нет закона и порядка. Поэтому первая нужда России – избавление от большевиков и создание таких форм новой жизни, за которые выскажется народ». «На мирной конференции русские интересы должны защищать русские люди… С Россией, ее территорией и народами связано так много вопросов международного права, что невозможно добиться без ее участия прочного и справедливого мира». «Наш государственный долг велик, но он ничтожен по сравнению с естественными богатствами России. Восстановление и развитие нашей промышленности может быть достигнуто при помощи иностранного капитала и перенесения к нам технических навыков таких союзников наших и ближайших по духу народов, каковы, например, американцы». «Взаимные выгоды требуют экономического сближения Америки с Россией… Громадные естественные богатства, почти не тронутые промышленностью, ждут эксплуатации. САСШ обладают обширными денежными средствами и накопленным опытом применять их к разработке естественных богатств», практически не используемых в Сибири и на Дальнем Востоке». «Остается, однако, неясным, – спрашивал Львов, – почему ни одно из существующих в России правительств не получило от Америки ни признания, ни помощи».

Прибыв в Европу, Львов смог получить аудиенцию у премьер-министра Франции Клемансо и министра иностранных дел Пишона. 25 декабря 1918 г. встреча состоялась и, в отличие от встречи с Вильсоном, во многом оправдала ожидания Львова. Дипломатично отказавшись в разговоре от упреков большевиков в «недемократичности» и описания экономических перспектив сотрудничества с российскими предпринимателями, Львов остановился на проблемах, актуальных именно для Франции: «германская опасность» и перераспределение сфер влияния в Европе. «Война не окончена», – заявил Львов, – поскольку «германизм» создал «большевизм», и, следовательно, борьба против Германии продолжается на полях гражданской войны в России. «Мы спасаем вас», – подчеркивал бывший российский премьер, – поэтому вправе рассчитывать от Франции на помощь «не только людьми», но и на поддержку, необходимую «для образования армий, деньгами, снаряжением и проч.». Если такая помощь не будет оказана, то Франции – победительнице в мировой войне – будет угрожать союз Германии и Советской России. Никакого умиротворения Европы не произойдет, «и мир получит комбинацию обратную той, которую мы, общими усилиями, достигли». Помимо «германизма» возникает также опасность «японизма» в форме все более активного утверждения Японии на Дальнем Востоке, что также не в интересах французского влияния в Юго-Восточной Азии. И здесь Львов указывал на необходимость поддержки России. Полуторачасовая беседа, в целом, завершилась удачно. Клемансо заверил Львова, что «интервенция будет, лишь бы не слишком поздно». Подтверждением этих намерений французского премьера стала высадка десанта в Одессе в декабре 1918 г., проводившаяся уже не для восстановления Восточного фронта мировой войны, а в рамках договоренностей о военной помощи антибольшевистскому движению на Юге России. Основания для военной интервенции в конце 1918 – начале 1919 г. выдвигались как временное военное содействие. Примечательно в этом отношении заявление главы британского МИДа лорда Бальфура от 29 ноября 1918 г. относительно английских воинских подразделений, находившихся в различных регионах бывшей Российской Империи: «Мы постоянно заявляли, что русским надлежит самим выбрать себе ту или иную форму правительства, что мы не имеем никакого желания вмешиваться в их внутренние дела и что если в течение военных действий, направленных главным образом против Центральных Держав, нам придется иметь дело с такими русскими политическими и военными организациями, которые благожелательно относятся к Антанте, то это еще не значит, что мы считаем своей миссией установить или устранить для русского народа ту или иную форму правления».

После окончания Первой мировой войны сохранялись следующие принципы «британской военной политики в России»: «В Юго-восточном углу России, в Европе, в Сибири, в Закавказье и Закаспийской области, на территориях примыкающих к Белому морю и Ледовитому океану, создались и выросли новые антибольшевистские правительства, охраняемые войсками союзников. На нас лежит ответственность за их существование, и мы должны стараться всячески их поддерживать. В какой степени мы можем это исполнить и как будет развиваться в дальнейшем наша политика, в настоящий момент мы сказать не можем. Эта политика будет находиться в зависимости от той политической линии, которую примут державы союзной коалиции, располагающие гораздо большими средствами, чем мы». Бальфур не устанавливал временных пределов продолжающейся военной интервенции и тем более не гарантировал увеличения британской военной помощи против той, которая уже имела место (не исключая при этом расширения помощи снаряжением и кредитами): «Нам же ничего другого не остается сейчас делать, как только использовать те армии, которые у нас в России имеются; там же, где их нет, помогать оружием и деньгами… Такая политика, несомненно, покажется далеко несовершенной тем, кто на месте отражает наступление воинствующего большевизма, но это все, что при существующих в данное время условиях мы можем и что должны стремиться исполнить» (6).

Возвращаясь к характеристике участников РПС и РПД, уместно отметить, что известный деятель кадетской партии, профессиональный юрист, член масонской ложи «Свободная Россия» В. А. Маклаков оставался своеобразным «неформальным дипломатическим лидером» (хотя ему и не удалось утвердить свои верительные грамоты в Париже). Н. В. Чайковский (член ложи «Астрея») обладал заметным влиянием в среде деятелей международной социал-демократии. Наконец, Савинков выражал приверженность «революционно-демократической программе» Февраля 1917 г. и олицетворял «демократизм» Совещания. Можно также отметить, что центральные фигуры в РПС и РПД так или иначе были связаны с деятельностью первых двух составов Временного правительства 1917 г. Для «победившей демократии» стран Антанты это имело немаловажное значение. Ведь именно подозрения в стремлении «возродить прошлое», в «реакционности», связанной, в частности, с переворотом 18 ноября 1918 г., использовались противниками Белого движения «слева» в их призывах «воздерживаться» от официального признания Российского правительства международным сообществом. Подобные «подозрения» пытался дезавуировать Винавер, заявивший в интервью представителю Русского Бюро печати в Нью-Йорке, что «все русское еврейство борется против большевизма… Это справедливо не только по отношению к буржуазии, но и по отношению к демократическим слоям русского еврейства… ни одна еврейская социалистическая фракция не присоединилась к большевикам. Все политические фракции русского еврейства борются против большевизма».

«Еврейский вопрос» действительно был далеко не последним в чреде обстоятельств, влиявших на отношение иностранных государств к Белому движению. По оценке члена Особого Совещания К. Н. Соколова, отправленного в составе правительственной делегации в Париж, «еврейство, несомненно, оказывает большое влияние на развитие международных отношений и внутренних порядков в отдельных государствах… Приходится считать доказанным, что еврейство очень пристально следит за положением своих единоплеменников в освобождаемых областях России, у Колчака и у нас, усердно коллекционирует все случаи проявления антисемитизма и строит на них свои выводы… С отношением европейского и, особенно, американского (если верно, что нам придется впредь «ориентироваться» на Соединенные Штаты) еврейства необходимо считаться и Югу России, ввиду возможности организованной и энергичной кампании против нас. В беседах с разными русскими и еврейскими деятелями были предприняты попытки выяснить характер и размер «запроса», предъявляемого еврейством к русской власти, сверх гарантированных уже на практике сохранения формального равноправия и недопущения погромов». Следует отметить, что эти гарантии уже высказал в специальном заявлении в РПС адмирал Колчак: «Цель правительства – это обеспечить всем народам России, без различия вероисповеданий, полное равенство всех перед законом», а «выражения национальных раздоров не могут быть допускаемы, так как они помешали бы мирному существованию той или другой части населения».

Однако этого было недостаточно, и Соколов выяснил «максимум» и «минимум» ожиданий еврейства. «Максимум» предполагал, что «формальное признание равноправия было бы подтверждено допущением или даже приглашением евреев на несколько заметных должностей». «Минимум» сводился к «пожеланию, чтобы в какой-либо эффектной форме публичного обращения к еврейской депутации… или в форме публичного осуждения какого-либо юдофобского поступка или акта – высшей властью было совершено «оказательство» ее благожелательного отношения к еврейству». В ответ на это «еврейские деятели обязались «использовать для создания шумной всемирной «рекламы» возрождающейся русской государственности всякое такое «оказательство».

Помимо «демократических политиков», в работе РПС принимали участие такие фигуры, как бывший премьер-министр Российской Империи граф В. Н. Коковцов, бессменный министр финансов во время Первой мировой войны П. Л. Барк, известный философ и экономист П. Б. Струве (представитель Национального Центра), предшественник Сазонова на посту министра иностранных дел, бывший посол в Париже А. П. Извольский, известный московский предприниматель, министр торговли и промышленности Временного правительства А. И. Коновалов, посол в Мадриде, бывший депутат Государственной Думы и Государственного Совета М. А. Стахович, посол в Вашингтоне, бывший товарищ министра торговли и промышленности Временного правительства Б. А. Бахметев, представитель «Союза Возрождения», бывший товарищ министра продовольствия Временного правительства А. А. Титов, известный военный теоретик генерал-лейтенант Н.Н. Головин, председатель правления Русско-Азиатского банка А. И. Путилов, председатель правления Петроградского международного банка А. И. Вышнеградский, председатель правления Московского акционерного коммерческого банка и председатель Всероссийского Союза торговли и промышленности П.П. Рябушинский, председатель Всероссийского общества льнопромышленников и председатель Московского биржевого комитета, внук известного мецената С. Н. Третьяков (будущий министр иностранных дел в правительстве Колчака), председатель правления Азовско-Донского коммерческого банка Б. А. Каминка.

Но, пожалуй, наиболее яркой политической фигурой в Русском Зарубежье в 1919 г. был Сергей Дмитриевич Сазонов. Велико также и его значение для российского Белого движения в это время, вполне сопоставимое с именами военных лидеров – Колчака, Деникина, Юденича и Миллера. Таким он стал не только благодаря должности всероссийского министра иностранных дел, формально и фактически объединившей белые правительства (Сукин и Нератов имели статус управляющих ведомствами в Омске и Екатеринодаре, но не министров и подчинялись Сазонову), но и благодаря богатому дипломатическому опыту, авторитету среди политиков и военных стран Согласия, несомненному политическому влиянию. Будучи единственным «царским министром» в составе белых правительств в 1919 г., Сазонов стремился не просто сохранить российский внешнеполитический курс, проводившийся до революционных событий 1917 г., но и добиться «преемственности» в международном праве, отнюдь не игнорируя уже произошедших в России и в мире перемен. В начале раздела уже анализировались составленные по непосредственным указаниям Сазонова документы РПС, посвященные новациям в международно-правовых отношениях и оценкам послевоенного устройства Евразии. Правда, по оценкам некоторых современников, Сазонов иногда отличался излишним консерватизмом, отсутствием «гибкости и дальновидности» там, где это требовалось «условиями момента». Выше уже приводилась его оценка Винавером. Михайловский также с досадой отмечал, что «Сазонову не только не удалось создать благожелательную атмосферу для антибольшевистской России, которой союзники были стольким обязаны, но он оттолкнул от себя и русские инородческие круги своим непримиримым отношением к их национальным стремлениям, отнюдь не несовместимым с интересами России. Сазонов на все происходившее на Версальском конгрессе смотрел как на «измену» Росссии и, охваченный национальной обидой, продолжал самого себя рассматривать как представителя могущественной державы, забывая, в чьих руках была Россия. Национальная обида смешалась с личной, Сазонов потерял все свое прежнее самообладание, обиделся на весь мир и проиграл все».

Однако подобная оценка вряд ли может считаться достаточно объективной. Представление о подлинных взглядах Сазонова дает сопоставление его взглядов, изложенных на страницах изданных в эмиграции воспоминаний и сохранившихся документов его дипломатической переписки и официальных меморандумов периода работы РПС. 20 марта 1919 г. в письме Вологодскому, отправленному с нарочным, Сазонов емко определил специфику отношения каждой из ведущих мировых держав к т. н. русскому вопросу. По его мнению, «на допущение (к работе мирной конференции) русского представительства ранее признания державами официального Русского Правительства рассчитывать нельзя». Поэтому деятельность РПС может сводиться «к сохранению связи с различными элементами, работающими на Конференции, дабы иметь возможность передавать последней о наших пожеланиях и требованиях каждый раз, когда обсуждаемые на ней предметы могут прямо или косвенно затрагивать наши интересы».

По мнению Сазонова, «наиболее определенную позицию занимает Французское правительство, стоящее на почве поддержания русских элементов, борющихся с большевизмом (позиция Клемансо. – В.Ц.)…Из всех стран Согласия Франция, быть может, лучше всех сознает значение для нее России в политическом отношении (оценка роли франко-русского союза против Германии, ставшего основой создания Антанты. – В.Ц.) и связанную с этим необходимость возможно скорее восстановить русскую государственность». В условиях быстрых послевоенных перемен в Европе и в мире «восстановление многолетней могущественной союзницы в лице России является для Франции настоятельной необходимостью». Не менее важной представлялась позиция Великобритании. По оценке Сазонова, «двухвековая история наших отношений с Англией представляется в виде бесконечной цепи политических недоразумений, взаимного подозрения и тайных и явных враждебных действий… Озираясь на этот период соревнования и вражды, принесших столько горьких плодов, я не могу отрешиться от убеждения… что враждебность Англии к России и обратно является не чем иным, как результатом длительных недоразумений, каковые бывают не только между отдельными людьми, но и между народами. Мне всегда казалось, что если есть на свете две страны, которые сама природа предназначила к мирному сожитию и сотрудничеству, то это Россия и Англия». Отсутствие общих границ, разница в «военной организации» делала английские и российские противоречия вполне разрешимыми. Исходя из этого, Сазонов отнюдь не был «англофобом» и русско-британские отношения в 1919 г. оценивал в духе прагматизма. Принципиально поддерживая Белое движение в его «борьбе с большевизмом», Великобритания в значительной степени зависит от общественных настроений, в которых преобладает «осуждение всякого вмешательства в русские дела». Из-за этого, считал Сазонов, «Ллойд-Джордж, испытывающий натиск левых партий и ищущий постоянных компромиссов для сохранения популярности, не решается в настоящих условиях откровенно выступить в русских делах и высказать прямо, где в России кончается демократия и берут начало осуждаемые им большевизм и анархия».

Определенные сомнения вызывала у Сазонова позиция САСШ. Неоспоримым считался факт, что «политический и финансовый вес Америки в настоящее время настолько велик, что она, несомненно, играет первенствующую роль на конференции». Но в отличие от прибывшего в Париж из Америки Львова, министр был не склонен идеализировать готовность заокеанской державы к активной помощи Белому движению. Политическую элиту САСШ вряд ли следовало считать достаточно осведомленной о положении дел в России. В то же время несомненны были «боязнь Вильсона проявить себя недостаточно демократичным» и «страх протянуть руку помощи тем, в ком русские и заграничные крайние элементы слишком часто склонны усматривать реакционеров… указанными причинами объясняется готовность президента с особым вниманием прислушиваться к голосам из крайне левого лагеря». В отношении Балкан Сазонов твердо стоял за провозглашение «независимости Балканских Государств как принципе, по существу, справедливом, ввиду неотъемлемого права Балканских народов на независимое политическое существование». «Балканский полуостров – для Балканских народов, – вот та формула, в которую вмещались стремления и цели русской политики и которая исключала возможность политического преобладания, а тем более – господства на Балканах враждебной балканскому славянству и России иноземной власти». В 1919 г. следование этому принципу, как отмечалось выше, выразилось в готовности поддержать территориальные и политические требования балканских государств (за исключением Болгарии, предавшей «славянское единство» под скипетром Фердинанда Кобургского). Вместе с тем Сазонов видел, что во время работы конференции многие новообразованные страны обнаружили неожиданные «несговорчивость и захватные поползновения», что объяснялось «либо вступлением в независимое политическое существование, либо расширением своих земельных владений». Особую опасность для России среди «государств-младенцев» представляли возникшие на окраинах бывшей Империи «претендующие на независимость инородцы». Ловко используя провозглашенный союзниками «принцип национальностей», они, по мнению Сазонова, «создавали самую серьезную помеху в стремлении нашем убедить как Державы, так и представителей отдельных национальностей в законности и целесообразности наших требований о сохранении их в рамках Русского Государства».

В другом письме Вологодскому (17 июня 1919 г.) Сазонов остановился на проблемах, связанных с возможным международным признанием Российского правительства. Министр с сожалением констатировал ставшее уже очевидным отсутствие у союзников «какой-либо последовательной политики по отношению к России». Отношение к «русскому вопросу» у держав Согласия определялось «оценкой взаимоотношения, существующего между различными политическими группами и государственными образованиями на местах, и степени их пригодности, с точки зрения союзников, в деле государственного строительства в России», а также «оценкой приемлемости их для западных демократий» и «впечатлением, производимым на Державы представителями русских инородцев, добивающихся от них признания независимости на основании принципа самоопределения народов». В настроениях многих политиков господствовали представления о России как о стране «социалистической по духу и природе», идущей путем последовательного «интегрального социализма». Западноевропейские социал-демократы хотя и не принимали крайностей большевизма, были убеждены в возможности «компромисса и с большевиками, и с группами противоположного лагеря». Сазонов разделял участников конференции на «англо-саксонскую» и «латинскую» группы. Первые – политики и дипломаты из Великобритании и САСШ – более всего склонялись к тому, чтобы «не раздражать левой оппозиции и искать компромисса с нею» ради предотвращения социальных потрясений у себя на родине. Вторые – Франция и Италия – «не склонялись к идеализации большевизма», были готовы поддержать Белое движение, однако вынуждены были во многом следовать за «англосаксами».

В этой ситуации, как убеждал Сазонов Вологодского, лидерам Белого дела следовало приложить максимум усилий не только для того, чтобы доказать Западу отсутствие «реставрационных замыслов», но и убедить сомневающихся союзников в «желании сломить кровавую диктатуру большевизма и дать воссоединенной России мир и порядок, обеспечивающий ей свободный созыв Учредительного Собрания, которое окончательно решит форму ее правления». Союзная помощь отнюдь не предполагалась как «помощь в людях», а лишь как «поддержка оружием и снаряжением» (явное отличие от просьб Львова во время встречи с Клемансо в декабре 1918 г. – В.Ц.), и ни в коем случае не должна была «содействовать, прямо или косвенно, сепаратизму отдельных групп и народностей». Отказ от военной интервенции, очевидно, стал результатом не только численного роста белых армий (по сравнению с 1918 г.), их удачных действий на различных фронтах, но и явным провалом французского десанта под Одессой. Надежды, возлагавшиеся на него, не оправдались, а разочарование в боеспособности французских войск стало причиной резкого охлаждения отношений командования ВСЮР с Францией. Надеяться приходилось только на собственные силы. Условное франко-английское соглашение о разделе «сфер влияния» на территории бывшей Российской Империи, оказавшейся под германо-турецкой оккупацией (23 декабря 1917 г.), принятое по инициативе маршала Фоша, не гарантировало безусловной поддержки Белого движения. Правда, Сазонов не мог не отметить «несомненного в нашу сторону поворота в Англии». Здесь министр выделял У. Черчилля и группу членов Палаты общин во главе с С. Хором. Именно благодаря их содействию Сазонов посетил в мае 1919 г. Великобританию, выступил с речью в Палате Общин, в комиссии тред-юнионов и получил аудиенцию у короля. «Я вынес благоприятное впечатление, позволяющее надеяться на дальнейшее закрепление и развитие наших дружеских отношений с англичанами», – резюмировал Сазонов итог поездки.

Однако «решающее значение», был убежден глава МИДа, могли иметь «военные успехи Сибирской и Добровольческой армий». В политическом плане актуальным становилось обнародование и в Омске, и в Екатеринодаре, и в Архангельске программных заявлений по основным вопросам внутренней и внешней политики – деклараций по «земельному», «рабочему» вопросам и т. д. Для разрешения политико-правовых коллизий следовало декларировать как всероссийский характер Омского правительства, так и признание его другими белыми регионами. Следовало «закрепить перед Державами наше толкование пункта о национальностях – в смысле признания союзниками принципа единства России». Исключения следовало сделать для Польши и Финляндии. Отношение к Финляндии, уже признанной независимой ведущими державами Согласия, нужно было закрепить в Учредительном Собрании и решить вопрос о границе, при котором «будут обеспечены требования государственной обороны». Такие же «требования» следовало учесть в Польше и в Закавказье, где в Батумской области предполагалась замена британских воинских контингентов итальянскими. Позднее в одной из телеграмм, отправленных в управления иностранных дел Омска и Екатеринодара (8 ноября 1919 г.), Сазонов обозначал особый статус Финляндии и не исключал ее признания: «Финляндия всегда занимала в составе Российского государства особое положение, отличное от всех других инородческих окраин, и даже более обособленное, чем Царство Польское, но благодаря своему географическому положению ее самостоятельность… не нарушает интересов России под условием сохранения за нами всего необходимого для обороны нашего государства. В силу событий последних двух лет Финляндия не только стала фактически самостоятельной, но даже признана всеми державами независимой наравне с Польшей. С этими фактами нельзя не считаться и хотя можно предвидеть, что в будущем Финляндия уже по экономическим соображениям будет принуждена войти в тесную связь с Россией, теперь ввиду переживаемого нами непомерно тяжелого кризиса нам нельзя не проявить известной гибкости, чтобы, пожертвовав несущественным, спасти насущно необходимое (то есть уступив позиции Финляндии, добиться поддержки с ее стороны Северо-Западного фронта. – В.Ц.). Очевидно, что окончательно признать независимость Финляндии может только Учредительное Собрание. Правительство не может сделать более того, что сделало Временное правительство 17 марта 1917 г. в отношении Польши… в утвердительном случае мы можем ограничить финляндскую независимость требованием предоставления нам стратегических гарантий, от которых нам отказаться нельзя, и вместе с тем приобрести финскую помощь для имеющей громадное общегосударственное значение операции против Петрограда; в противоположном случае нам нельзя рассчитывать на скорое освобождение столицы, и мы рискуем даже полным разгромом армии Юденича с неисчислимыми последствиями такого торжества большевизма». И хотя по условиям осеннего «похода на Петроград» подобное признание со стороны российских представителей в Зарубежье уже не могло изменить положения на фронте, само по себе данное решение демонстрировало готовность к практическому осуществлению провозглашенных Сазоновым деклараций, его дальновидность и гибкость.

Касаясь политических взглядов Сазонова, уместно привести его понимание неизбежных перемен российской внешней политики в условиях прихода большевиков к власти. «Крушение русской государственности» он объяснял тем, что «Россия, с начала европейской войны, оказалась поставленной в условия несравненно худшие, чем ее союзники. Борясь плечом к плечу с ними, она, несомненно, с успехом выполнила бы выпавшую на ее долю громадную задачу. Но она была лишена главного элемента успеха, давшего ее союзникам победу: тесного слияния и сплоченности между собой и общности материальных средств. Торжество русской революции есть прежде всего результат народного разочарования, перешедшего затем в безнадежность и отчаяние. Ближайший сподвижник Столыпина, безусловно веривший в успех задуманных им преобразований, Сазонов вспоминал слова реформатора: «Для успеха русской революции необходима война. Без нее она бессильна. В 1914 году мы получили эту войну, а после трех лет тяжелой борьбы, которую нам пришлось вести одиноким и отрезанным от общения с нашими союзниками (имелось в виду географическое положение Восточного фронта. – В.Ц.), к нам прибыла из Германии и революция в лице Ленина и его сообщников, отдавшая себя на служение нашим врагам и радостно принятая ими, как желанная сотрудница». Крайне негативно оценивал Сазонов партию большевиков и результаты политики советской власти. Говоря о возможности присоединения к России черноморских проливов, министр горько сожалел: «Событие это, важность которого нельзя достаточно подчеркнуть, не застало уже России в рядах победителей. Революция была, в ту пору, занята устройством своей пролетарской республики, основанной на костях лучших сынов прежней России. Русский марксизм сам себя изверг из среды цивилизованных государств, совершив над народом акт произвольного самоотравления в то время, когда все силы страны, как духовные, так и материальные, были ей нужнее, чем когда-либо за все ее существование. Я говорю о самоотравлении, а не самоубийстве, так как, к счастью, нет яда, которого не мог бы преодолеть молодой и сильный организм русского народа». «Изжив яд большевизма», Россия неизбежно вернется в ряд великих держав и сможет защитить свои стратегические интересы.

Отнюдь не «реакционными» были взгляды Сазонова на вопросы внутреннего управления. Министр поддерживал идею сотрудничества власти и общества, выраженную через посредство представительных учреждений, местного самоуправления. В предреволюционные годы Сазонов не считал излишним взаимодействие правительства и Думы и полагал необходимым дальнейшее расширение полномочий парламента и развитие российской монархии по конституционному пути. По его мнению, «не может быть учреждения, как бы разумно ни было его основание, которое могло бы претендовать на неизменность… только то, что способно видоизменяться, может рассчитывать на продолжительное существование». В то же время все, «что здорово и жизнеспособно в политической и гражданской жизни страны, должно быть тщательно оберегаемо, и никакая вызванная требованием времени реформа не должна приводить к внезапному разрыву между прошлым и настоящим, а должна быть произведена постепенно, чтобы стать понятной народу и не носить характера опасного эксперимента. Для англосаксонских народов это стало неоспоримой истиной, установленной опытом веков, народы же политически более молодые редко считаются с этим фактором. В России пренебрежение им имело последствия, которые не только поставили ее на край гибели, но и внесли тяжелые потрясения в жизнь многих других народов, грозящие им большими опасностями». Развитие и преемственность – вот ключевые моменты политической позиции Сазонова.

Равным образом и в будущей России должно быть обеспечено максимально возможное в пределах единого государства самоуправление. В интервью газете «Times» Сазонов определил свое понимание «модного» в послевоенной Европе термина «самоопределение народов»: «Гражданам будет предоставлено право разрешения вопросов, касающихся их самих, правительство же будет ведать лишь вопросы общего характера, которые будут предусмотрены Российской Конституцией… Самоуправление народов, однако, не должно нарушать единство и суверенитет государства в целом. Децентрализация и обширнейшее местное самоуправление должны быть установлены в объединенном государстве. Каждая область, границы которой будут определены этнографически, организует местный законодательный орган, избранный всем населением данной области. Это учреждение вместе с исполнительным его органом будет контролировать все стороны местной жизни, включая суд и бюджет, и обладать всей полнотой власти в пределах данной области. Все это будет гарантировано украинцам, белорусам, казакам и другим народам России… Нам известно то чувство недоверия, с которым слушают нас многие представители национальностей старой Российской Империи. Это недоверие для нас чрезвычайно прискорбно, но мы находим ему оправдание в прошлом.

Мы убеждены, что разум и умеренность, в конце концов, восторжествуют и что будущее всегда будет принадлежать великому целому, а не мелким образованиям… Национальности, охваченные в настоящее время жаждой «самостийности», весьма скоро оценят по достоинству все блага такого состояния, когда данная народность является частью одного великого целого и в то же время пользуется полной самостоятельностью и всеми возможностями развития и процветания» (полный текст интервью см. приложение № 36).

Таким далеко не «реакционным» и «консервативным» политиком выступал Сазонов в 1919 г. Понимал он и важность разрешения «польского вопроса» и, как будет показано далее, значимость осуществления идей «панславизма» в будущем. Тот факт, что Сазонов пренебрегал подчас сиюминутными выгодами и не шел на компромиссы там, где впоследствии это признавалось необходимым (в частности, в вопросах о незамедлительном признании независимости Финляндии, Прибалтийских государств, расширении самостоятельности Польши), вовсе не свидетельство его недальновидности. Напротив, он искренне стремился сохранить преемственность геополитического статуса России и не уступать стратегических российских интересов в угоду тактических выгод. Участие в Белом движении отражало его надежды на возможность защиты российских интересов на международной арене в послевоенных условиях (7).

В условиях послевоенного «передела мира» Белое движение неизбежно претендовало на выражение законных интересов России. А статус легальности и легитимности (хотя и не бесспорный) закономерно предполагал международное признание. Если Российское правительство полностью признавало все прежние обязательства российской верховной власти, если ему официально подчинялось большинство антибольшевистских государственных образований на территории бывшей Империи и оно обладало государственным золотым запасом, то уже поэтому следовало ведущим мировым державам признать его де-факто и де-юре. В свою очередь, международное признание способствовало бы еще большей легитимности Российского правительства, как носителя «законной» власти. Такая логика была характерной для политиков и дипломатов в первой половине 1919 г. Надежды на международное признание Верховного Правителя появились уже в конце 1918 г. Однако возможность выражения всероссийских интересов ставилась союзниками в зависимость от внутренних факторов и, прежде всего, в зависимость от военных успехов. Об этом, в частности, было заявлено в телеграмме от 21 января 1919 г. российского посла во Франции В. А. Маклакова министру иностранных дел Крымского правительства и соратнику по кадетской партии М. М. Винаверу: «Известие о признании Колчака преждевременно. Во всяком случае, об этом может идти речь лишь при слиянии всех существующих в России антибольшевистских правительств. Никаких предпочтений одного другим нет, а союзники ждут, около которого произойдет объединение». Дальнейший объективный ход эволюции Белого движения выдвигал необходимость признания верховенства Колчака.

Правда, за исключением утвержденного 5 марта 1919 г. т. н. «железнодорожного соглашения» о контроле за движением на Транссибирской и Китайско-восточной дорогах со стороны Межсоюзнического железнодорожного комитета (из «представителей всех союзных держав, имеющих военные силы в Сибири», во главе с министром путей сообщения Л. А. Уструговым) и об охране союзными воинскими контингентами различных участков Транссиба и КВЖД, никаких многосторонних межгосударственных соглашений между правительством Колчака и странами Антанты так и не было заключено. Соглашение носило, по существу, сугубо «технический характер» и предусматривало создание при Межсоюзническом комитете Союзного совета по воинским перевозкам для согласования воинских перевозок, а также Технического Совета из «железнодорожных специалистов» (его возглавил известный американский инженер и предприниматель Г. Стивенс). В соответствии с соглашением, «Охрана железных дорог должна быть вверена союзным военным силам», но при этом «во главе каждой железной дороги останется русский начальник или управляющий с полномочиями, предоставленными ему существующими русскими законами». Все назначения и смещения с должности проводились только с санкции российского руководства. Участок Транссиба к западу от озера Байкал поручался контролю Чехословацкого корпуса, к востоку от Байкала охрану несли японские и американские части. Прекращение соглашения предполагалось «с момента отозвания иностранных военных сил из Сибири» с одновременным отзывом всех иностранных специалистов по железнодорожному делу». Тем самым «техническая» помощь была связана напрямую с военной, то есть данное соглашение определялось, скорее, наличием иностранных воинских контингентов, оставшихся в России после окончания Первой мировой войны, когда идеи восстановления Восточного фронта уже теряли свое прежнее значение.

Показательно также отношение к произошедшим в Омске событиям со стороны сотрудников российского посольства и Союза русских офицеров армии и флота в САСШ. В начале 1919 г. военный и морской агенты распространили телеграмму из Омска, в которой всем российским офицерам, проживавшим в Соединенных Штатах, следовало незамедлительно (под угрозой судебной «ответственности по законам военного времени») выехать в Сибирь для поступления на службу в ряды армий Восточного фронта. Поверенный в делах посольства и финансовый агент С. А. Угет на собрании 7 марта разъяснял офицерам, что военные агенты получили телеграмму из Омска, в которой сообщается «о приеме на себя Колчаком Верховной Власти со званием Верховного Правителя, а также и должности Верховного Главнокомандующего над всеми вооруженными силами, действующими на территории Сибири, Урала и Семиречья». Исходя из этого, Угет заявил, что «отменить распоряжение Верховного Командования Посольство, конечно, не может» и что отправка в Сибирь диктуется лишь «нравственным долгом» офицеров. Хотя Угет отмечал «сильную нужду как в строевых, так и в технических офицерах» на Восточном фронте, никаких ограничений к тому, чтобы отправки производились и в другие регионы, он не усматривал. Кроме того, на собрании отмечалось, что «сибирское правительство Всероссийским еще не признано (речь шла о положении на февраль 1919 г. – В.Ц.) и таковым не признается также и Российским Посольством в Вашингтоне». При этом Угет выразил характерную самооценку российского дипломатического представительства: «Посольство по-прежнему продолжает себя считать представителем Всероссийских Национальных интересов и с сибирским правительством только кооперирует» (8).

Тем временем заседания мирной конференции продолжались, а перспективы равноправного участия в ее работе российской делегации уменьшались. Реальное участие членов РПС в работе мирной конференции оказалось возможным лишь по одному вопросу – о статусе Бессарабии. События здесь во многом были схожи с событиями на Украине. На волне повсеместного роста «национальных суверенитетов» несколькими общественно-политическими структурами, из которых ведущее место занимала Молдавская национальная партия, в Кишиневе был создан представительный «парламент» Сфатул-Цэрий (Краевой Совет). 21 ноября 1917 г. там образовался исполнительный орган – Совет генеральных директоров (Директорат). 2 декабря 1917 г. была провозглашена Молдавская народная республика. После заключения Брестского мира, 27 марта 1918 г. Сфатул-Цэрий принял постановление об «условном» присоединении Бессарабии к Румынии, а 27 ноября 1918 г. заявил о «безусловном» присоединении, после чего был распущен решением короля Румынии. Граница Румынии, таким образом, передвинулась от Прута к Днестру. Спорность подобного акта – и с точки зрения международного, и с точки зрения административного права – была очевидной. Прежде всего, Сфатул-Цэрий не представлял интересов всего населения региона и, следовательно, не мог решать территориальные вопросы самостоятельно. Из 162 депутатов на заседании, принявшем решение о присоединении к Румынии, присутствовало 46, из которых 36 депутатов голосовали «за». Во-вторых, Сфатул-Цэрий не имел международного признания и не мог, таким образом, участвовать в определении границ послевоенной Европы. Наконец, и это самое главное, решение о присоединении к Румынии было принято без учета мнения заинтересованной стороны, т. е. России. Эти соображения легли в основу позиции российской делегации. Не желая ограничиваться одним лишь протестом в отношении действий Сфатул-Цэрия и Румынии, Сазонов предложил провести плебисцит. Плебисцитарное право только начинало входить в практику разрешения международных споров, и российская делегация оказалась здесь на «передовых позициях». Невозможно «предрешить участь Бессарабии без предварительного плебисцита для свободного выяснения желаний самого населения, что было бы актом элементарной справедливости и отвечало бы принципу самоопределения народов… Требуя плебисцита, мы настаивали, чтобы, прежде всего, были опрошены жители тех четырех уездов, где преобладало молдаванское население. Таким образом, вопрос о присоединении Бессарабии к Румынии был бы разрешен наиболее заинтересованной в нем частью населения».

Съезд земств и городов Юга России в Симферополе одним из первых заявил протест против подобного решения молдавского «парламента». В Бессарабии начал работу Комитет Освобождения Бессарабии, ориентировавшийся на сотрудничество с Белым движением и, в частности, с Всероссийским Национальным Центром. Его представители (Ярошевич, Безбуш-Меликов) резко критиковали идеи создания «Великой Румынии» и требовали возвращения Бессарабии в состав Российского государства. 30 апреля 1919 г. на страницах «Общего дела» было опубликовано воззвание «В защиту Бессарабии», в котором заявлялось: «Россия никогда не примирится с насильственным отторжением от нее Бессарабии… Мы думаем, что применение вильсоновских принципов в Бессарабии навряд ли встретит с чьей бы то ни было стороны возражение. Если Бессарабия действительно тяготеет к Румынии, как это утверждает Румыния, – плебисцит это докажет лучше всяких других доводов. Русские деятели этому подчинятся, и между Россией и Румынией очень быстро наладятся дружественные отношения. Но если такого тяготения нет, то присоединение Бессарабии к Румынии дало бы только повод к новым раздорам и войнам. Уже теперь русские деятели совершенно основательно заявляют, что Бессарабия будет Эльзас-Лотарингией».

3 июля 1919 г. на заседании Совета пяти (представители Англии, Франции, САСШ, Италии и Японии) выступили министр-председатель румынского правительства Братиану и представитель российской делегации В. А. Маклаков. Маклаков прежде всего напомнил, что «только русское Учредительное Собрание имеет право решать вопрос о судьбе Бессарабии, равно как и о всех других провинциях, принадлежавших бывшей Российской Империи». Затем им был сделан доклад о плебисците. На другой день Совет выслушал Братиану, пытавшегося доказать правомерность решения Сфатул-Цэрия и ненужность опроса населения даже четырех «молдаванских уездов» (не говоря уже о южных уездах Бессарабии с крайне пестрым населением из русских, немцев-колонистов, болгар, евреев и цыган). В результате вопрос о плебисците не получил разрешения. А 28 октября 1920 г. Парижским протоколом Англия, Франция, Италия и Япония признали аннексию Бессарабии Румынией, так и не решившись на проведение «свободного волеизъявления народа». По мнению Сазонова, «этой уступкой всей Бессарабии наши бывшие союзники пожелали, очевидно, покарать русский народ, по их мнению, недостаточно наказанный крушением своей государственности за большевистскую измену». Хотя вопрос о статусе Бессарабии не был разрешен в интересах России, он показал возможность РПС выступать в качестве равноправного участника переговоров на конференции. Действия делегации, предлагаемые ею решения полностью соответствовали практике международно-правовых отношений и могли быть востребованы в случае заинтересованности со стороны союзных держав (9).

Политические действия РПС заключались в проведении линии на последовательную «демократизацию» политических режимов Белого движения. В этом направлении немалая роль отводилась сложившемуся в течение 1918 г. относительно единому «Блоку Русских Демократических и Национальных Организаций за границей» («Блок» состоял из Парижской, Римской, Швейцарской «лиг возрождения России в единении с союзниками», а также Русской Республиканской Лиги и Лиги «Russian Commonwealth»). «Демократический блок» выполнял функции, аналогичные общественно-политическим структурам ВНЦ, СВР, СГОРа и «Омского блока» – быть посредником между официальными структурами, политическими партиями и организациями Зарубежья, сочувствующими Белому движению, и русской «общественностью». После «омского переворота» «демократический блок» разделился. Русская Республиканская Лига сблизилась с приехавшими в Париж в феврале 1918 г. представителями «свергнутой» Уфимской Директории (А.Д. Авксентьевым, В. В. Зензиновым, А. А. Аргуновым), а также с депутатами Учредительного Собрания, членами эсеровской партии В. В. Рудневым, С. О. Минором, М.Л. Слонимом, М.В. Вишняком. Результатом их сотрудничества стало издание газеты «La Russie Democratique» и издание «Declaration des democrates russes» (автор Авксентьев), где оговаривались «условия признания» международным сообществом Российского правительства: отказ от практики «военной диктатуры», подчинение военных властей гражданским, объявление о проведении выборов в Учредительное Собрание, земельная реформа.

«Демократическое направление» в Париже, выражавшееся в составе и деятельности делегаций различных государственных «новообразований», стремилось решить вопросы, связанные в первую очередь с их официальным признанием. Особую активность проявила здесь делегация Горского правительства во главе с Чермоевым. По его мнению, договариваться с российской делегацией можно было только на основании признания принципа федерации (как минимум). Чермоев вступил в переговоры с главой делегации Кубанской Рады Л. Л. Бычем и главой украинской делегации В. А. Марголиным, настаивая на создании «федеративного союза» Дона, Кубани, Азербайджана, горских народов, Грузии, Крыма, Сибири, Украины, Архангельска, Эстляндии, Латвии и Литвы. Чермоев и Быч обсуждали проект непосредственного соглашения между Кубанью и Союзом горцев, минуя Сазонова и Совещание. Член эстонской делегации Пушта заявил о возможности лишь конфедерации, и только «если будущая Россия будет демократической и свободной». О «необходимости создания русской буржуазной демократии – республиканской и федералистической» – заявляли члены Республиканской лиги и группа эсеров (Авксентьев, Зензинов, Е.Ф. Роговский, С.П. Моисеенко). Роговский выступил с инициативой создания «Международного общества для борьбы с диктатурой в России», с программой, основанной на принципах: «республика, федерация, Учредительное Собрание, земства и города на всеобщем избирательном праве». Именно в этой среде нашел поддержку известный лозунг т. н. третьей силы в гражданской войне: «Ни Ленин, ни Колчак». В обстановке начавшегося успешного наступления Восточного фронта на Урале и в Поволжье члены лиги выдвигали планы скорейшего занятия Петрограда и провозглашения здесь «самостоятельной республики» – во избежание «провозглашения монархии» Колчаком в Москве. В мае 1919 г. группа членов Союза Возрождения России во главе с Аргуновым, а также прибывший в Париж Керенский выдвинули целый ряд требований к союзным лидерам, ставя признание и поддержку ими Российского правительства адмирала Колчака в прямую зависимость от провозглашения в Омске гарантий республиканской формы правления (весьма актуально для Керенского, единолично провозгласившего Россию республикой. – В.Ц.) и «демократических свобод», в частности, в отношении федеративного устройства, широкого местного самоуправления и «крестьянской» земельной политики. Керенский критиковал Колчака за отсутствие ясной политической программы, намекал на причастность к «еврейским погромам» и считал наиболее опасным для «западной демократии» излишнее доверие к «реакционным идеям», которые могут проявиться в случае победы белых армий.

Позиция «ни Ленин, ни Колчак», равно как и признание Колчака на основе приснопамятного лозунга 1917 г. «постольку поскольку», вызывали серьезное недовольство не только со стороны правых и центристских политиков и дипломатов, но и в социал-демократических сферах. «Бабушка русской революции» Е. К. Брешко-Брешковская в своем обращении «К русским гражданам в Америке», с которым она выступала в марте 1919 г. во время поездки по САСШ, усиленно подчеркивала свое «резко отрицательное отношение к большевистскому правлению». «Я зову на борьбу за народовластие, за установление политической свободы человека и гражданина для всех, а не для какого-нибудь отдельного класса или сословия… Вот почему я против диктатур, чем бы они ни прикрывались, – пусть святым для нас именем социализма, – как это делают большевики слева, или не менее святым именем Россия, – как это делают большевики справа». Отсутствие реальной поддержки со стороны союзников делало необходимой опору на собственные силы, и в этом деле самую значительную поддержку должна была получить «народная армия», «стремящаяся возвратить народу его права на Учредительное Собрание». В целом ряде передовых статей в «Общем деле» Бурцев говорил о недопустимости подобного лозунга, поскольку программа Колчака (борьба с большевизмом, созыв Учредительного Собрания и единство России) не может не считаться демократичной, тогда как неприятие его власти фактически усиливает Ленина. «Борьба между Авксентьевым и Колчаком для нас всех русских – или величайшее недоразумение, или величайшая ошибка и, без всякого сомнения, – величайшее общерусское несчастье, значение которого может быть еще более роковым, чем борьба Керенского с Корниловым», – так прозорливо завершалась передовица «То, что губит Россию», опубликованная 19 февраля 1919 г. Примечательно, что, по мнению Бахметьева (телеграмма Маклакову от 26 февраля 1919 г.), опасность со стороны российских антибольшевиков по отношению к лидерам Белого движения явно преувеличена. Будучи проездом в Америке, лидеры российской социал-демократии не показывали непримиримой оппозиции правительству Колчака. «Настроение Брешковской ярко антибольшевистское, и полагаю, что, пользуясь своим колоссальным нравственным авторитетом в Америке, она более, чем кто-либо другой, может содействовать в перевоспитании большевистски-идиллически настроенной части американской интеллигенции». Что касается Авксентьева, то и он «настроен государственно и ставит себе основной задачей выставление единого национального фронта перед союзниками». Правда, в то же время «у всех у них, включая Брешковскую, сквозит горечь по поводу Омского переворота, причем вполне определенно чувствуется не оскорбленное партийное или личное самолюбие, а боязнь, чтобы правительство, не опирающееся, по их мнению, на народные массы, не послужило началом гражданской войны в антибольшевистском лагере». Но это, однако, не считалось препятствием для установления взаимопонимания между участниками некогда единого антибольшевистского фронта в будущем: «Из слов Авксентьева можно понять, что он сознательно уклонился от реставрации власти Директории, чтобы не сеять раздора и новую братоубийственную войну… Приезд Авксентьева может быть крайне полезен для наших национальных интересов» (10).

В отличие от деятелей «республиканцев», члены РПС отнюдь не настаивали на каких-либо «условиях признания» Белого движения, считая наиболее важным продолжение вооруженной «борьбы с большевизмом». Тем не менее отсутствие критики Российского правительства в официальных декларациях РПС и РПД не означало отказа от политического давления на белые правительства посредством частных контактов и переписки. Это неоднократно проявлялось в телеграммах Львова, Маклакова, Струве, Чайковского, отправленных весной – летом 1919 г. министрам и политическим деятелям белого Юга и Сибири (см. приложения № 11, 21, 34). В частности, предлагалось сделать «более демократичной» аграрно-крестьянскую политику: она не должна «создавать впечатления о реставрации» прежних правовых отношений поземельной собственности. В официальных декларациях и адмирала Колчака, и генерала Деникина всячески подчеркивался тезис о приоритете крестьянской собственности, о переходе к крестьянству большей части бывших частновладельческих (помещичьих) земель.

Демократизация власти, укрепление доверия между обществом и властью были предметом писем Маклакова в Екатеринодар, в Национальный Центр и в Омск, в управление иностранных дел Российского правительства. 6 января 1919 г. Маклаков отмечал, что «война кончилась победой демократии и демократические идеи сильны… Вопрос интервенции, признания правительства, нашего полноправного участия на конгрессе (конференции. – В.Ц.) и даже самые условия мира зависят от того, в какой мере будущее России будет внушать доверие и симпатии демократиям-победительницам». Именно поэтому «необходимо не только воздерживаться от каких-либо шагов, которые давали бы повод предполагать восстановление господства привилегии, но и необходимы положительные торжественные заявления, которые показали бы истинное лицо той России, которая будет завтра». В частности, Маклаков предлагал: «Было бы нужно торжественно признать, что Россия стоит на почве 14-ти пунктов Вильсона как программы мира… желательно признать право России самой решить свою судьбу на началах народного суверенитета и непременно сделать заявление об уважении России к правам национальностей, ее населяющих. Это единственное средство бороться против сепаратизма». Политикам, дипломатам и военным в России следовало бы учесть, что «общественное мнение победивших демократий требует подобных заявлений и боится призраков политической и социальной реакции».

9 марта Львов сообщал о влиянии «общественного мнения» на позиции союзных политиков: «Возможность помощи нашим национальным армиям в борьбе с большевиками измеряется степенью демократичности наших правительств и Политического Совещания, доверием и симпатиями, которые они внушают. Всякая тень старой России внушает недоверие». В качестве «единственного ответа» на подозрения в «реакции» Львов считал «практическое подведение демократического фундамента русской государственности путем выборов представителей областей в центральное представительное собрание», что, однако, «определяется местными условиями момента». В любом случае нужно было «не упускать ни одной возможности привлечения общественных организаций к государственной работе, к созданию демократических органов общественного самоуправления, в которых будет проявляться участие общества в управлении страной и воспитываться сознание солидарности и ответственности». Очевидно, что сообщения Маклакова и Львова о росте симпатий к «демократии» повлияли на важное заявление РПС от 9 марта 1919 г. В нем говорилось о перспективах разрешения вопроса «о национальностях». Не отрицая проблемы «ориентации в сторону полной независимости» со стороны целого ряда наций, члены российской делегации отмечали, что «Россия, окончательно порвавшая с централистскими тенденциями старого режима, всячески готова пойти навстречу справедливому желанию этих национальностей организовать их национальную жизнь». Формы, в которых представлялось осуществление этих желаний, виделись такими: «Новая Россия понимает свое переустройство только на основах свободного сожительства населяющих ее народов, на принципах автономии и федерализма и – в некоторых случаях, разумеется, – с общего согласия России и национальностей, даже на основах полной независимости». Тем самым заявлялся уже вполне вероятный факт признания новых государственных образований», что само по себе уже указывало на отказ от жесткого понимания лозунга «Единой и неделимой России».

Новые государства должны будут «побороть анархию» и утвердить «победу демократии и цивилизации». Но до тех пор, пока на территории бывшей Империи не установилось «порядка» и «спокойствия», после которого станет возможным созыв Конституанты, РПС полагал для союзников необходимым руководствоваться следующими положениями. Во-первых, признание Державами невозможности «решения без ведома и согласия русского народа» любых территориальных вопросов, «касающихся Русской Империи в ее границах до 1914 года, за исключением этнографической Польши». Во-вторых, Державы, «желая помочь национальностям организовать их национальную жизнь… предлагают признать нынешнее временное их политическое устройство… Державы готовы рассматривать, как правительство, всякую (!) власть, организованную этими национальностями, поскольку эта власть сообразуется с демократическими принципами и пользуется доверием населения».

Сазонов в циркулярной телеграмме от 19 марта № 493 информировал российские и зарубежные диппредставительства о мотивах написания данного заявления: «Продолжение русской разрухи в период переустройства международной обстановки создает настолько благоприятные условия для сепаратистских стремлений инородных национальностей России, что приходится серьезно считаться с возможностью, хотя бы для некоторых из них, добиться ныне же признания их независимости со стороны союзников». Соглашаясь, как было сказано в заявлении РПС, на признание «автономии и федерации» и даже «независимости по соглашению с Россией», следовало «подчеркнуть связывающие нас с окраинами жизненные для нас экономические, финансовые и военные интересы, которые не могут не быть принятыми в расчет при окончательном устройстве России». Оставаясь в рамках норм международного права, Сазонов полагал, что, «идя навстречу потребностям момента», допустимо «применить в отношении к этим народностям временный режим, признав фактический характер образованных ими правительств, и установить сотрудничество с ними для борьбы с большевизмом и восстановления нормальных условий жизни». То есть РПС допускало возможность признания «фактического статуса» государственных образований на территории бывшей Империи и ожидало подобных шагов и от союзников (признания «де-факто», но не «де-юре»). Позднее такое признание было осуществлено в политическом курсе белых правительств по отношению не только к Польше, но и к Финляндии, Прибалтийским государствам, Республикам Закавказья. В телеграмме в Омск 3 апреля Сазонов разъяснял, что его «заявление имело в виду не содействие организации новых правительств, а урегулирование положения образований, уже фактически действующих… Непримиримое наше отношение имело бы последствием признание союзниками независимости национальностей помимо и против нас». Упреждая вероятный вариант развития событий, Сазонов считал, что «центр заявления в том, что, помимо этнографической Польши, никакие вопросы не могут быть решены без участия и согласия России… Взгляд о будущем строении государства высказан лишь в форме общего предположения». «Урегулирование взаимоотношений с национальностями было бы в будущем бесконечно труднее, если бы национальности были признаны помимо и против нас». По мнению министра, «заявление имело значительный успех и в общем улучшило положение».

Что касается ответов из Омска и Екатеринодара на парижские упреки в «не-демократизме», то здесь показательны сообщения управляющего МИД в Омске И. И. Сукина В. А. Маклакову (20 марта 1919 г.) и управляющего отделом иностранных дел в Екатеринодаре А. А. Нератова С. Д. Сазонову (24 марта 1919 г.). Ответ Сукина (см. приложение № 6) отрицал подозрения в «недемократизме» и указывал на возможность проведения выборов, изменения в системе местного самоуправления только после победоносного завершения «борьбы с большевизмом». Примечательно, что о «помощи союзников» говорилось уже как о «вспомогательной силе», а «центр тяжести лежит в успехах наших войск и росте нашей государственной работы». Аналогичные тезисы содержал ответ Нератова. Не отрицая важности сотрудничества с «общественными силами» в деле «государственного строительства», отмечались условия «полной боевой обстановки» и «военного единодействия», при которых невозможно следовать демократическим принципам в полном объеме. Нератов, ссылаясь на мнение Деникина, отмечал факт «неудавшихся в Сибири попыток образования коалиции и коллегиальной власти», которые «привели к необходимости установления диктатуры». «Это – естественный процесс в смутное время». Относительно военной интервенции Нератов, как и Сукин, считал, что, «за невозможностью добиться теперь же активного вмешательства союзников, остается рассчитывать на время в связи с нарастающим русским самосознанием, в целях хотя бы самоохраны. Признаки такого протрезвления, по-видимому, уже имеются».

Разочарование в перспективах военных интервенций в любых регионах к лету 1919 г. сопровождалось заметным ростом надежд на «национальный подъем» и успехи «русских армий», что особенно актуально звучало накануне «похода на Москву» и «похода на Петроград». В брошюре «Российское правительство и его задачи», изданной в Омске летом 1919 г., в разделе «иностранная политика и союзники» говорилось об общности целей союзников и России в противостоянии «германо-большевизму». «Интересы Германии радикально противоположны нашим… Германии нужна слабая и раздробленная Россия, потому что со слабой Россией она всегда справится и будет диктовать ей свои условия». «Нам нужна Единая сильная Россия, и союзникам нужна Единая и сильная Россия, ибо сильная Россия является важным элементом мирового равновесия и, прежде всего, постоянным предостережением против германских аппетитов». Международные отношения должны строиться на основе незыблемых принципов верности однажды принятым обязательствам. Нет и не может произойти восстановление России только за счет «вмешательства» внешних сил. «В какую бы форму не выливалась помощь союзных Держав, но это есть именно помощь, оказываемая по соглашению с Российским правительством другим дружественным и равноправным Правительством, а никак не «вмешательство»… Но если помощь со стороны наших союзников и возможна, и вполне законна, то, с другой стороны, никак нельзя согласиться, что возрождение Государства может быть произведено исключительно руками хотя бы и наших друзей-союзников. Российское правительство твердо уверено, что национальное возрождение России может и должно быть совершено прежде всего руками самого русского народа». Будущая Россия будет перестроена на началах демократии, признанных во всем мире, но с учетом национальных особенностей, российской специфики: «Русское общество всегда с высоким уважением и с некоторой завистью смотрело на великие демократии Запада, сумевшие создать у себя высоко развитые формы политического устройства. Российское Правительство, создающее новую демократическую Россию, весьма дорожит своей дружбой со старыми испытанными заступниками и поборниками свободы» (11).

Другим, не менее важным, признаком «демократизма» РПС считало создание выборных представительных органов власти, обеспечивающих «демократическое обоснование» белой власти. В этом отношении показательны обращения РПС к «державам мира» от 29 января и 15 апреля 1919 г. (см. приложения № 8, 9.). Как писалось в отчете о работе РПС, результатом этих обращений стало «опубликование ряда программных деклараций как Омским, так и Екатеринодарским Правительствами (имелись в виду программные заявления Российского правительства от 23 февраля и 8 апреля 1919 г., генерала Деникина от 5 мая 1919 г. – В.Ц.), в которых с достаточной определенностью было сформулировано их стремление строить новую Россию на свободных демократических основаниях, через созыв – при первой возможности – Учредительного Собрания на основе всеобщего избирательного права». В этом отношении характерна деятельность Чайковского в рамках РПС. Образование ВУСО летом 1918 г. стало для представителей дипкорпуса, переехавших из Вологды в Архангельск, свидетельством «стремления к свободе» новых властей, главу «северной демократии» поддерживали дипломаты Френсис и Нуланс. 19 февраля 1919 г. «Общее дело» опубликовало «Декларацию главы Архангельского правительства Н.В. Чайковского». В ней с «социал-демократических позиций» опровергалось довольно распространенное среди лидеров иностранных государств представление о большевиках, как одной из политических партий и большевистском правительстве, как о правительстве «фактически существующем». «Мы, русские демократы, на это отвечаем: большевики – не политическая партия. Большевизм – не политическая и не социальная концепция. Это – бедствие, страшное последствие войны, которую мы должны были вести в самых тяжелых и невыносимых условиях… С бедствием невозможно никакое соглашение. Правосудие – какое бы ни было правосудие – не может сговориться с преступлением… Что же касается диктатуры пролетариата, то это только знамя. В сущности же это – диктатура кучки фанатиков, которые для того, чтобы продержаться у власти, создали для борьбы с безоружным населением самую страшную армию». Перечислив ужасы «красного террора», Чайковский так отвечал на вопрос об «истинном и единственном выходе из положения», в котором оказалась Россия. Выход – «в неустанной борьбе с большевизмом». Большевизм, «стоит ему наткнуться на вооруженную и дисциплинированную силу, – капитулирует безусловно… Вот эту-то именно вооруженную и дисциплинированную силу ему и надо противопоставить. Нужен единый фронт! Союзники же до сих пор сами такого единого фронта в России не имели. На севере делает свою политику Англия. На юге – Франция. В Сибири – Америка. И повсюду мы, которые боремся с большевизмом, имеем дело с частной политикой того или иного союзника».

В выступлении на банкете Русско-французской торговой палаты в Париже Чайковский говорил о последствиях мировой войны и об опасности, сохраняющейся для Европы со стороны «германо-большевизма»: давая «характеристику» теории классовой борьбы в ее «большевистском понимании», он акцентировал внимание присутствующих на опасности перехода мировой войны в мировую революцию. «Большевистский яд социального разложения» начинает охватывать население все большего числа европейских государств. Пропагандируется «социальная революция», которая приводит к расколу общества, к постоянной вражде. В противовес революции «социальной» Чайковский обозначал революцию «политическую», считая ее «единственно правильным путем для утверждения истинно демократической государственной власти, правящей страной при деятельном участии трудовых масс». Последовательные социальные преобразования возможны только там, где «присутствуют новые, более продуктивные и удобные навыки и общественные привычки в населении… Вот почему ленинский босяцкий коммунизм не может осуществиться, сколько бы ни было убито невинных «буржуев». Но для того чтобы предотвратить социальные катаклизмы, мало одной только военной победы. Даже военная помощь союзников будет бессмысленной, если одновременно с ней не будут «проведены в жизнь широкие социальные реформы в области страхования труда, условий найма, внешкольного образования и т. д.». Данные реформы удобнее всего проводить через посредство «кооперативных организаций, муниципалитетов с их общественными предприятиями, тысяч разнообразных обществ и общественных организаций, которые в большинстве своем воспитывают новых работников, которые приучаются служить людям «не за страх, а за совесть», и не для своей только пользы, а для общественного дела».

Стремление к созданию единых структур власти, общим фронтом противостоящих «большевизму», нашло отражение на заседании РПС 24 февраля 1919 г. На нем Чайковский предложил создать особый «Всероссийский Политический Центр» на основе «всеобщих выборов – для подведения демократического основания под существующую власть». Факт, что белые армии контролировали к весне 1919 г. лишь окраины России, не смущал представителей РПС. Они были убеждены, что сама идея создания представительного органа и начало избирательной кампании по выборам в этот «Центр» (хотя бы и двухступенных, ограниченных территорией белого Юга и Сибири) станут доказательством стремления к «восстановлению народоправства в России». Проект Чайковского не был осуществлен, но даже учрежденные Российским правительством и Особым Совещанием «суррогаты представительной власти» в виде Экономического Совещания и Южно-русской конференции считались вполне допустимой временной моделью сотрудничества власти и общества. Говоря о степени авторитета Чайковского, необходимо отметить также факт его встречи с представителями Совета четырех – британским премьером Ллойд-Джорджем, американским президентом Вильсоном, французским премьером Клемансо и итальянским – Сонино 7 мая 1919 г. После встреч Львова это был второй факт непосредственного контакта представителей Белого движения с лидерами союзников. Вопросы задавали Вильсон и Ллойд-Джордж, Чайковский отвечал. Около часа продолжалась беседа, в ходе которой Чайковский опровергал превратные мнения о «восстановлении реакции» правительством Колчака, убеждал в демократизме земельной программы Российского правительства, отрицал обвинения в стремлении адмирала подавить «малые национальности», принизить значение органов местного самоуправления и призывал признать Колчака как Верховного Правителя России. При этом Чайковский предупреждал от излишнего потакания территориальным претензиям прибалтийских государств и Финляндии, заметив, что «главный вопрос – о море», лишать которого Россию нельзя. Конкретных результатов встреча не дала, но общее впечатление от контакта с Советом четырех осталось благоприятное. Возникла надежда на «подвижки» в признании Колчака и на помощь Северо-Западному фронту, готовившемуся к «походу на Петроград» (12).