Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Воспрянуть живая духом Русь может и должна. Только сама она должна создать необходимую реальную силу – Национальную Армию, которая и восстановит наше Государство Российское.
(Генерал М. В. Алексеев)
Ликвидация гражданской войны зависит не только от военных успехов. Мы верим, что население перестанет поддерживать большевиков и тем облегчит армии задачу возрождения России. Борьба одними штыками будет слишком длительной.
(Генерал И.П. Романовский)
«Переворот 18 ноября 1918 г.», его характер и последствия
В политико-правовой истории Белого движения события последних месяцев 1918 г. имели исключительное значение. Своеобразным «эпицентром» дальнейшей эволюции стали события в Омске. Главной причиной омского переворота 18 ноября 1918 г. был назревавший конфликт между «партийными» и «государственными интересами» в русле развития политического курса Белого движения – перехода от «коллегиального управления» к «единоличному». Главным поводом конфликта считалось циркулярное письмо ЦК партии эсеров, написанное в Уфе 22 октября 1918 г. и распространенное по телеграфу с традиционно революционным «заглавием» – «Всем, всем, всем». Идея письма-прокламации принадлежала лидеру партии В. А. Чернову, убежденному противнику любых компромиссов с «правыми». В письме заявлялось: «В предвидении возможности политических кризисов, которые могут быть вызваны замыслами контрреволюции, все силы партии в настоящий момент должны быть мобилизованы, обучены военному делу и вооружены, с тем чтобы в любой момент быть готовыми выдержать удары контрреволюционных организаторов гражданской войны в тылу противобольшевистского фронта. Работа по вооружению, сплачиванию, всестороннему политическому инструктированию и чисто военная мобилизация сил партии должны явиться основой деятельности ЦК, давая ему надежные точки опоры для его текущего, чисто государственного влияния». В той же прокламации ЦК эсеров осуждались переезд Директории в Омск, разрыв контактов со Съездом членов Учредительного Собрания и передача важнейших должностей в правительстве «сибирским министрам». Недвусмысленный призыв «вооружаться» «всем силам эсеровской партии» не мог расцениваться иначе как призыв к созданию, выражаясь современным языком, «незаконных вооруженных формирований». Выражалось и недоверие Директории, санкционировавшей образование Временного Всероссийского правительства.
После оглашения текста прокламации на заседании правительства 5 ноября Директория назначила расследование по данному факту. Вологодский и генерал Болдырев выступили за немедленный арест эсеровского ЦК. Авксентьев поручил расследование министру юстиции генерал-прокурору С. С. Старынкевичу. Болдырева заверили, что в случае появления прокламации на фронте ее распространители должны нести ответственность по «законам военного времени». Помимо деятельности руководства партии эсеров особое беспокойство вызывала активность товарища министра внутренних дел эсера Е.Ф. Роговского, пытавшегося сформировать (в качестве милицейского) отряд для «противодействия реакции». Для омского офицерства и казачества, для сибирских политиков, незадолго до этого уже имевших «опыт» подавления оппозиции Областной Думы, необходимость «решительных действий» была вполне реальной. Воззвание эсеровского ЦК стало весьма удачным поводом для размежевания антибольшевистского движения (1).
Кроме организационных и политических разногласий внутри Всероссийского правительства накануне «переворота», немаловажное значение имела и активная «идеологическая подготовка» к нему, проводившаяся т. н. «национально-общественными организациями», главным образом в Омске. Неожиданным противником Директории стал омский отдел Всероссийского Союза Возрождения России. Следует помнить, что по условиям т. н. «московского соглашения» весной 1918 г. между Союзом Возрождения и Национальным Центром всероссийская власть должна была создаваться на основе трехчленной Директории и безответственности перед Учредительным Собранием первого созыва. Омский отдел Союза Возрождения в специально составленном обращении «К сынам погибающей Родины» заявил основные тезисы своей программы и отметил свое несогласие с Директорией по двум важным моментам (состав правительства и ответственность перед Конституантой). «Война с внешним врагом – Германским Империализмом и его оружием – врагом внутренним – большевизмом, до полного освобождения всей России от немецкого и советского владычества» (тезис утрачивал актуальность в связи с окончанием Первой мировой войны. – В.Ц.), «содействие воссозданию сильной, дисциплинированной армии», «организация Всероссийской власти, которая объединила бы все области, освобожденные от большевизма и немцев». При этом утверждалось, что «Правительство Возрождения России должно быть образовано не по признакам партийности, а по признакам дееспособности и проникновенности началами патриотизма, государственности и народоправства. Правительство должно быть поставлено в условия полной деловой независимости и самостоятельности во внутренней и внешней политике от партийных, классовых и иных группировок и должно действовать на основе тех положений, которые будут им усвоены при вручении ему власти».
Что касается Учредительного Собрания, то здесь омский СВР был категоричен: «Правильный состав Учредительного Собрания в настоящее время невозможен. Избранные в него большевики и левые социалисты-революционеры сами себя из него исключили. Польша не пришлет своих представителей, Кавказ и Украина также… Губернии с властью большевиков в состоянии дать лишь часть своих членов Учредительного Собрания. Тем не менее Всероссийская власть должна быть организована при участии членов Учредительного Собрания, кои могут быть по условиям переживаемого момента созваны. В создании этой власти должны принять участие представители общероссийских политических партий, стоящих на государственной точке зрения, а также представители местных, образовавшихся по ходу свержения советской власти, временных правительств».
Завершали обращение тезисы о «народоправстве», о демократическом самоуправлении: «Восстановление русской государственности на основах народоправства», «установление органов местного самоуправления, образуемых на основе всеобщего избирательного права», «доведение страны до Всероссийского Учредительного Собрания на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования».
Показательно, что омские социалисты (в составе отдела СВР) выступили в роли защитников аппарата Временного Сибирского правительства от «посягательств» Директории, хотя во время конфликта между правительством и Областной Думой поддерживали последнюю, обвиняя Административный Совет в «реакционности» (правда, один из основателей СВР А. А. Аргунов считал, что омский отдел не имел никакого права связывать себя с «подлинным» Союзом Возрождения). В этом отношении важен выпущенный омским СВР бюллетень, содержавший оценки Директории. Омский отдел СВР, Правление Совета съездов всесибирских кооперативов, омская группа Трудовой Народно-Социалистической партии, Всероссийский Совет съездов торговли и промышленности, Атаманская организация РСДРП «Единство», омский комитет кадетской партии и омская группа социалистов «Воля народа» выразили объединенную позицию «общественности» (эти же группы вошли в состав «Омского блока»). Приветствовалось решение Директории переехать в Омск, отмечалось, что «в сибирской окраине заложены прочные основания государственного строительства» и нужно «укрепить ту систему военного и гражданского управления, которую практиковало Сибирское правительство». Директорию предупреждали от попыток сохранить деятельность Областной Думы, состав которой «не отвечает ни принципам народоправства, ни реальному соотношению общественных сил». Напротив, «разгорающаяся война за освобождение Отечества» требует «подчинить этой великой цели все другие задачи» и тогда, когда «воскресает надежда на народоправство в России, необходимо проявить политический аскетизм в настоящем». В заявлении «Всесибирской кооперации» выражалась уверенность, что в условиях конфликта Думы и правительства Директория «не станет на сторону Думы», «преследующей личные интересы, а не государственные», а поддержит ВСП, создавшее «административный аппарат, который, немного медленно, но зато верно, шаг за шагом, ведет нас к воссозданию России». Группа омских энесов отмечала, что «русской демократической власти, как и всей государственной демократии, надо резко отмежеваться от тех партийных слоев, от тех политических настроений… в которых государственное предательство и национальный развал до сих пор находят себе богатую почву». Наконец, Атаманская группа РСДРП «Единство» заявляла о «поддержке только такого правительства, которое будет бороться с анархией и антигосударственной работой некоторых политических партий». «Ликвидация Сибирской Областной Думы… полное недопущение вмешательства в дела правительства Съезда членов Учредительного Собрания (в противном случае к Съезду должны быть применены репрессии)… ликвидация политических партий и печати, ведущих борьбу с обороной страны и сеющих анархию в стране… недопущение к участию в общественных и профессиональных организациях большевиков и членов поддерживающих их партий» – вот требования омской рабочей организации. Явный намек в отношении недопустимости контроля за исполнительной властью со стороны Съезда членов Учредительного Собрания содержали тезисы омских «воленародовцев»: «Никакие суррогаты представительных учреждений… не должны притязать ни на какую роль в государственном управлении, а тем более на контроль над действиями Верховного Правительства, которое, обладая в данный исторический момент всей полнотой суверенной власти, обязано дать отчет в своих действиях лишь перед органом подлинной народной воли». Несомненно, на позицию омских политиков повлияло своеобразное понимание приоритета «деловых» качеств сибирского правительства, перед «партийно-политическим» составом Директории, что нашло отражение в пункте обращения СВР о «полной деловой независимости» создаваемого аппарата исполнительной власти. Так или иначе, но недостаточная поддержка Директории со стороны СВР и родственных ей организаций сыграла немаловажную роль в процессе прихода к власти «единоличного диктатора».
Но помимо «официальной» оппозиции со стороны зарегистрированных в Омске общественных организаций нельзя не заметить участия в подготовке «переворота» «неформальных» групп сибирской «элиты». Своеобразным продолжением традиций «каргаловского кружка» стала деятельность политического салона М. А. Гришиной-Алмазовой, супруги отставного военного министра, вынужденного выехать на Юг осенью 1918 г. По оценке одного из участников «переворота», начальника разведотдела штаба 2-го Степного Сибирского корпуса капитана И. А. Бафталовского, «все чего-то ждали, хотели каких-то перемен, таили в душе мысли о преступной деятельности власти, но никто не решался смело и честно сделать первый шаг в направлении ее свержения. Первая смелая мысль по этому волнующему вопросу была брошена в салоне мадам Гришиной-Алмазовой… с течением времени этот гостеприимный и уютный салон становится интимным политическим центром, объединяющим военные и политические течения правого оттенка. Здесь можно было встретить членов Сибирского правительства с министром финансов И. А. Михайловым во главе (примечательный факт. – В.Ц.), представителей Ставки, генерала А. И. Андогского (начальник Николаевской военной академии. – В.Ц.), видных политических и общественных деятелей и доблестных молодых офицеров, тянувшихся в этот Русский дом в надежде найти исход из «политической волчьей ямы», в каковую увлекали Сибирь национальные предатели».
Сущность омских политических салонов довольно верно отметил занимавший при Колчаке должность генерала для поручений генерал-майор М. А. Иностранцев: «В самом Омске, скорее всего, господствовало правое и даже монархически-реакционное (политическое настроение. – В.Ц.). Было несколько салонов, в которых, как и подобает, главными действующими лицами являлись или женщины, или офицеры, преимущественно из кавалерии и казаков, считавшие, что никакой революции в России не было, а был военный бунт, который не был подавлен лишь вследствие слабой власти, растерянности и преждевременного, как они полагали, отречения Императора от престола. Все эти элементы держали себя вполне по-старому, открыто смеялись над демократическими идеями и учреждениями и, зачастую, не стеснялись открыто высказывать мысли о необходимости полного возвращения к старому порядку. Но это были… большей частью наносные из Европейской России элементы или же офицеры Сибирского и других казачьих войск». Характеристику настроений салона Гришиной-Алмазовой вполне дополняет факт убийства на одном из вечеров офицера, якобы за оскорбительное поведение во время исполнения гимна «Боже, Царя храни».
«Смелый и решительный план переворота, зародившийся в головах кучки патриотов, – продолжал Бафталовский, – начал медленно осуществляться в своих подготовительных работах и действиях; детальную разработку этого акта, с
технической стороны, взяли на себя: генерал Андогский, первый генерал-квартирмейстер Ставки полковник Сыромятников и прибывший из Добровольческой армии полковник Лебедев. К ним присоединились в качестве помощников представители Штабов: Сибирской армии – капитан Буров и 2-го Степного Сибирского корпуса – капитан И. А. Бафталовский. Финансирование государственного переворота взял на себя министр финансов Михайлов, который действительно выдавал щедрой рукой необходимые средства». То, что из членов правительства наиболее активную роль в низложении «уфимской группы» суждено было сыграть именно Михайлову, подтверждалось его негативным отношением к возникновению Директории, к работе Уфимского Государственного Совещания. Но называть его категоричным сторонником «правых» взглядов неправомерно. Его сотрудничество с эсерами, участие в работе Челябинского Совещания показывало, что он был сторонником единоличной власти с обязательной опорой на общественную поддержку, а не власти узкопартийной, на которую, как считалось, опиралась Директория.
Согласно «плану переворота», предполагалось «арестовать Авксентьева, Зензинова и Аргунова и, создав исключительно политически тяжелую обстановку, поставить остальных членов Правительства правого толка в такое положение, при котором они вынуждены были бы по собственному сознанию согласиться на необходимость сосредоточить всю власть – как военную, так и гражданскую – в руках одного лица». Показательно, что заговорщики использовали, в общем, не оригинальную схему «переворота», а схожую с той, которую предполагалось применить летом 1917 г., накануне выступления Корнилова. Вероятно, что эту схему продвигал именно Лебедев, один из лидеров Союза офицеров, готовивших «корниловщину». В 1917 г. Керенского и правительство предполагалось «поставить перед фактом» выступления военных с требованиями усиления власти, ликвидации Петроградского совета и создания Совета народной обороны. И в 1918 г., для придания максимально возможной (в тех условиях) легальности, предполагалось не свержение правительства или арест всех членов Директории, а только «постановка в положение», при котором министрам невозможно уклониться от фактической поддержки заговорщиков и создания новой власти.
Также как летом 1917 г. «национально-патриотическая общественность» выдвигала на ведущие позиции Л. Г. Корнилова, так и осенью 1918 г. на эти же позиции выдвигался военный министр, вице-адмирал А. В. Колчак. Считать его непосредственным организатором и тем более исполнителем заговора нельзя. Но, по справедливому замечанию Бафталовского, во время подготовки «переворота» будущий Верховный Правитель России «дал свое принципиальное согласие на принятие всей полноты власти при том непременном условии, чтобы таковая была ему вручена специальным актом Временного правительства, а не захватом власти». Об этом же писал в своих воспоминаниях бывший глава Административного Совета Временного Сибирского правительства И. И. Серебренников. Отметив желание Колчака не «задерживаться в Омске» и «в не так далеком будущем проследовать на Юг, к Деникину», высказанное им в приватных беседах накануне «переворота», он тем не менее считал, что «Колчак был осведомлен о заговоре и дал заговорщикам свое согласие принять на себя бремя диктатуры», поскольку «без этого предварительного согласия адмирала устроители переворота едва ли рискнули бы совершить таковой». По точному замечанию Серебренникова: «Директории противопоставляли диктатора – таким представлялся выход из создавшегося положения». «Создавалась такая обстановка, которая вела к перевороту: справа желали видеть в Омске, как можно скорее, диктатуру; слева делали все возможное к тому, чтобы ускорить ее появление».
Ход «омского переворота» достаточно хорошо известен и отражен в источниках и историографии. Роль исполнителей взяли на себя сибирские казаки. Офицерами партизанского отряда войскового старшины И.Н. Красильникова в ночь с 17 на 18 ноября были арестованы социалисты-Директоры Н.Д. Авксентьев, А. А. Аргунов и В.М. Зензинов, а также товарищ министра внутренних дел Е. Ф. Роговский. Предполагавшиеся контрмеры со стороны командира 2-го Степного корпуса генерал-майора А. Ф. Матковского (вр. и. д. командующего Сибирской армией) были нейтрализованы офицерами-заговорщиками из его штаба. После того как организаторы ареста (вр. и. д. начальника Сибирской казачьей дивизии полковник В. И. Волков, командир 1-го сибирского казачьего полка войсковой старшина А. В. Катанаев и сам Красильников) добровольно явились на квартиру к министру юстиции Старынкевичу и «передали себя в руки правосудия», арестованные члены правительства были отпущены. Никто из задержанных не пострадал. Одновременно был разоружен «отряд особого назначения» Роговского, сформированный (при участии эсеровской партии) для охраны Директории.
Пока арестованные Директоры находились в здании сельскохозяйственного института, в ночь с 18 на 19 ноября 1918 г. произошла настоящая «смена власти»: ход заседания экстренно собравшегося Совета министров дает определенное представление о «пружинах» заговора и последующего образования диктатуры. В самом начале заседания был четко поставлен вопрос «о дальнейшем функционировании Верховной власти в связи с происшедшими событиями, в силу которых из состава Временного Всероссийского правительства оказывается налицо только два члена (Вологодский и Виноградов. – В.Ц.)». При этом подчеркивалась важная деталь: «Эти оставшиеся члены входили в состав Совета министров, в качестве председателя Совета министров и заместителя Председателя Совета министров, и участвуют в настоящем заседании, вследствие чего верховная власть, за невозможностью функционирования Временного Всероссийского правительства, естественно переходит (показательная правовая характеристика. – В.Ц.) к Совету министров, который, будучи ответственным за судьбы государства, ни на один момент не должен допускать перерыва в функционировании верховной власти».
Омский журналист А. Гутман (Ган) верно определил характер «переворота»: «Очевидно, юристы, участвовавшие в заговоре (таковыми считались прежде всего специалист в области государственного права, будущий министр юстиции Тельберг, министр внутренних дел Гаттенбергер, председатель т. н. Омского блока адвокат В. А. Жардецкий. – В.Ц.), всячески старались найти лояльный титул для нелояльного акта. Им важно было представить дело так, будто наступили непредвиденные обстоятельства. Директория распалась от происшедших стихийно событий, и тогда, чтобы спасти власть, произведена была реконструкция правительства. Таков был остроумный выход из положения, считавшийся с точкой зрения юристов. Эту комбинацию молва приписывала тогда министрам Михайлову и Тельбергу. Она была действительно столь же примитивной, сколь и остроумной. Группа офицеров производит самочинно арест членов Директории (Авксентьева, Зензинова и Аргунова); этот арест, во-первых, подорвет престиж Верховного правительства и, во-вторых, механически приведет к распадению правительственной «пятерки»; создастся положение, при котором Совет министров вступает в права верховной власти, и тогда-то он прокламирует передачу ее в полном объеме диктатору». Таким образом, применялась схема «переворота», при которой происходил не развал всей системы власти и не «низложение» ее высших структур, а лишь замена ее новой моделью управления. В сложившейся системе «исчезают» (причем «незаконно», что не оспаривалось) лишь отдельные элементы власти (арестованные Директоры), а оставшиеся правомочные структуры организуют новую власть, сохраняя тем самым столь важные для Белого движения принципы правопреемственности. Не случайно первая же фраза воззвания Колчака «К населению России» должна была продемонстрировать именно вмешательство неких независимых от Совета министров «сил»: «18 ноября 1918 года Всероссийское Временное правительство распалось» (в отличие, например, от обращения Петроградского Военно-революционного Комитета «К гражданам России» от 25 октября 1917 г.: «Временное Правительство низложено») (2).
Такая «схема» переворота полностью осуществилась. Вологодский был возмущен действиями военных и собирался подать в отставку, о чем и заявил во время заседания. Он потребовал немедленно судить всех участников переворота. Подобное поведение опровергает расхожий тезис об осведомленности и заинтересованности премьера в совершенном перевороте. Но его благородное негодование встретило весьма сдержанную реакцию остальных министров. Тине «доказывал, что Красильников сделал только то, что давно надо было сделать, что арест его не встретит сочувствия в общественной среде, ибо Директорией давно все недовольны». Гинса дружно поддерживали другие члены Совета министров (3). Против выступил министр труда, меньшевик Л. И. Шумиловский. Член Директории, кадет Виноградов, первым произнес ожидаемое всеми слово «диктатура», но он же отказался признать факт реального перехода к новой власти, заявив об отставке. Однако в «схеме» был правовой изъян, на который обратил внимание будущий помощник Верховного Правителя по отделу снабжения генерал-лейтенант Д.В. Филатьев: «Не Совет министров избирал Директорию, а Директория назначала министров, образовавших Совет, почему последний, хотя бы и в период революции, не должен был считать себя правомочным замещать Директорию. Ему надо было придумать какую-то более приличную и хотя бы по видимости более легальную форму перестроения власти, чтобы это не носило характера переворота».
События 18–20 ноября 1918 г. с правовой точки зрения с полным основанием можно считать государственным переворотом. Но, говоря о «перевороте», следует учитывать не только терминологическую, но и политико-правовую разницу между «переворотом» и «бунтом», «низложением» власти. По мнению министра юстиции Старынкевича, переворот сохранял основы правовой системы и не носил, в силу этой причины, революционного, «бунтарского» характера, хотя по форме своей и не выглядел легальным актом. Показательно, что в письме министра иностранных дел Ю. В. Ключникова, отправленном в российские дипмиссии, говорилось именно о «перевороте», безо всяких иных толкований этого термина: «Переворот произошел бескровно и несомненно является новым шагом вперед на пути возрождения великой России. В народе и войсковых частях полное спокойствие». О «государственном перевороте» сообщалось в белой прессе Юга России (4). В правительственных документах говорилось лишь о «событиях 18 ноября» или о «чрезвычайных событиях, прервавших деятельность Временного Всероссийского правительства». Но вскоре в официальных и официозных статьях стали говорить о перевороте (в позитивном смысле): «Переворот был встречен с громадным удовлетворением всеми государственно настроенными слоями общества и населения, т. е. почти всей Сибирью и Приуральем» (5).
Но факт незаконного лишения свободы государственных деятелей, хотя бы и принадлежавших к партии, чей ЦК призывал к вооруженному сопротивлению, требовал расследования и наказания виновных. Совет министров принципиально признал, что тот порядок, при котором лица в военной форме подвергают аресту носителей верховной власти, является совершенно недопустимым. Волков, Катанаев и Красильников сами отдали себя воле правосудия. Повторялась та же история, что с арестом министра Новоселова в сентябре 1918 г., причем в обоих «деяниях» участвовал начальник Омского гарнизона войсковой старшина Волков. Теперь действия военных квалифицировались как «преступное посягательство на «верховную власть», и против них возбуждалось уголовное преследование по ст. 100 Уголовного Уложения («насильственное посягательство на изменение в России или в какой-либо ее части установленного Законами Основными образа правления», трактовалось в решении Совета министров как «посягательство на верховную власть с целью лишить возможности осуществлять таковую»). Однако сам переворот оправдывался «сильным недовольством нерешительной политикой Временного Всероссийского Правительства по отношению к тем левым течениям, которые вновь начинали свою разрушительную противогосударственную работу, выразившуюся в составлении и распространении преступных прокламаций, попытках частичных восстаний и др.». Приговор «чрезвычайного военного суда» следовало «представить на конфирмацию Верховного Правителя», что само по себе уже предполагало возможность его изменения. Ведь итоги дела могли быть разными (6).
Судебные слушания состоялись, однако в официозной прессе того времени выражалось настолько широкое возмущение действиями ЦК эсеров, что суд вынес участникам «переворота» оправдательный приговор. Сам «факт ареста носителей верховной власти свидетельствовал о полной их неприспособленности к выполнению тех высоких обязанностей, которые были на них возложены». Адвокатом на процессе выступал Жардецкий, которому приписывали негласное «соучастие в событиях». Юридическим основанием оправдания считалось отсутствие специальных правовых норм, устанавливающих ответственность за выступления именно против отдельных членов Директории, а не против «верховной власти» вообще (в данное понятие, следует помнить, входил и Совет министров).
Эта оценка событий доминировала во всех официальных заявлениях Совета министров в 1918–1919 гг. «Суверенная Директория была составлена из людей различных политических групп, у нее не было прочности цельного камня, она была искусственно склеена из разных кусков. А возле нее стоял тоже претендент на верховную власть – постоянно заявляющий о себе односторонне партийный состав, осколок Учредительного Собрания». Тем не менее и Уфимское Государственное Совещание, и Директория выполнили свои «исторические задачи». «Всероссийская Директория, несмотря на кратковременность ее существования, совершила великое, глубокого значения дело. Она внесла еще большее единство в движение государственности, она выкинула трехцветный национальный флаг…
Задача объединения была решена – вся территория подпала под одно кормило власти. Осталась другая задача – укрепить самую власть».
«День 18 ноября – великий день преобразования власти, – говорил Гинс в интервью по случаю годовщины образования Временного Сибирского правительства. – Избрание Верховного Правителя окончательно оформило подготовлявшееся всем предыдущим процессом объединение и слияние власти. Характер ее остался тот же – та же программа (важное признание. – В.Ц.), те же временные ответственные задачи, те же органы управления, но иной стала внутренняя прочность: власть стала нерушимой скалой». По его мнению, и Директория, и Сибирское правительство имели определенные изъяны в своей деятельности. Но если Директория, как отмечалось выше, отличалась «партийно-политической» узостью, то Временное Сибирское правительство «состояло из людей не столько различных по взглядам, сколько различных по характерам, притом – суверенное по своим заявлениям, оно не было вполне свободным и независимым по своим действиям. На верховную власть претендовала и Сибирская Областная Дума».
Примечательно, что омские министры, имевшие непосредственное отношение к «перевороту», пытались обосновать его не столько с позиций легальности, сколько с позиций легитимности, акцентируя внимание на преимуществах того порядка управления, который удалось создать в белой Сибири к концу 1918 г. Гинс отмечал специфику произошедших событий, исходя из принципа исторической закономерности и неизбежности смены модели власти: «История имеет свои законы… Когда начался могущественный прилив патриотических чувств, тогда никакие искусственные плотины не могли его удержать. Патриотизм местный уступил напору волны национальных порывов». В 1919 г. перед властью открывались новые задачи: «Основы, на которых покоится Верховная Власть, – это сознательность армии и спокойствие тыла… Спокойствие тыла зависит от доброкачественности управления. Совет министров должен стать гражданской Ставкой (аналог Ставки Главковерха. – В.Ц.), руководящей всеми живыми силами тыла. Он должен использовать всю общественность, всех привлечь к созидательной работе и, опираясь на общую поддержку, превратиться в крупную политическую силу, которая была бы достойной и надежной опорой Верховной Власти».
Идеи Гинса о неизбежности событий 18 ноября поддерживал Тельберг, пытавшийся обосновать легитимность новой власти как власти, основанной на прочном фундаменте «здоровой, государственной» политики, проводившейся Сибирским правительством в течение лета – осени 1918 г. «Сибирское Правительство, отчасти под влиянием лиц, его составлявших, отчасти под воздействием здоровых общественных кругов, его окружавших, раньше других усвоило ту практическую истину, что власть должна быть сильной, а чтобы быть сильной, нужно подорвать внутренние источники бессилия, доставшиеся нам в наследие от большевиков… С первых дней своего бытия Сибирское Правительство, руководимое здоровым государственным чутьем, постаралось раскрыть скобки того широкого понятия, которое выражается словами «возрождение государства». Возродить государство – это значит отстроить заново все основные элементы государственной жизни, т. е. власть, порядок, закон и свободу. И Сибирское правительство… восстановило местный аппарат власти, устроило милицию, вызвало к жизни… деятельность местного самоуправления… Чтобы обеспечить порядок, Правительство не убоялось упреков людей, сохранивших иллюзии от эпохи «уговоров и воззваний», и пошло на самые суровые меры репрессии, потому что в тяжелые минуты государственной жизни приходилось думать не об исправлении и вразумлении людей, опасных для государства, а об обезврежении их хотя бы самыми беспощадными мерами». Особых сожалений по поводу произошедших событий не высказывалось, ведь впереди (как считалось) была очевидная победа над советской властью и легализация нового порядка управления государством через новое Всероссийское Учредительное Собрание. «Правительство, держащее в руках власть, – замечал Тельберг, – обязано обеспечить Учредительному Собранию не обстановку смуты и бессилия, в которой оно может еще раз пасть под ударами большевиков слева и справа, а обстановку, достаточную для его авторитета и необходимую для успеха того великого исторического дела, которое оно призвано совершить» (7).
После свершившегося факта ареста членов Директории у Совета министров существовало две альтернативы. Первая, вполне логичная, заключалась в незамедлительном освобождении арестованных Директоров и восстановлении прежнего правового статуса Директории. Но это, по словам Гинса, «казалось немыслимым». «Факт свержения Директории был признан… Власть могла перейти к трем оставшимся членам Директории (Вологодскому, Болдыреву и Виноградову. – В.Ц.), но это был бы суррогат Директории, идея которой, как коалиции, умирала вместе с выходом «левой» половины. Принятие власти всем составом Совета министров было бы повторением неудачного опыта Временного Российского Правительства князя Львова и Керенского». В протокольной записи заседания Совета министров было отмечено, что «восстановление его могло бы вызвать смуту, борьбу партий, протесты армии и таким образом гибельно отразилось бы на деле возрождения русской государственности» (8). Вторая альтернатива – признание незаконности переворота и выход из создавшейся всероссийской коалиции, возврат к «областничеству». «Но жребий был брошен, – писал Гинс, – провозгласив лозунг объединения, возвращаться в областничество казалось уже безумием. Страна вновь распалась бы, и мучительный процесс ее собирания мог бы оказаться более трудным. В момент собирания страны, при попытке создания общегосударственного центра, областничество может быть только вредно» (9).
Все же на этот путь пыталась встать Башкирия. Уфимская городская дума на заседании 22 ноября осудила переворот, а правительство Башкирии заявило, что «всякого отступления от программы Уфимского Совещания не допустит и никакого правительства, допускающего отступления от него, не признает». В ночь на 2 декабря, по инициативе главы национального правительства Ахмета-Заки Валидова и видного эсера В. А. Чайкина, в Оренбурге была произведена неудачная попытка ареста войскового атамана Дутова, поддержавшего Колчака. Позднее башкирские политики встали на путь сотрудничества с советской властью, а часть башкирских полков перешла на сторону Красной Армии (10).
Потребовал отмены решения суда над участниками переворота и заявил о своем неподчинении адмиралу Колчаку полковник Г. М. Семенов, занимавший с сентября 1918 г. должность командующего 5-м Приамурским корпусом и Походного атамана Амурского и Уссурийского казачьих войск. Правда, конфликт носил характер личной неприязни к Колчаку, ведь Семенов не высказывался против единоличной власти, но считал, что на роль диктаторов более подходят Деникин, Хорват или Дутов. Не последнюю роль здесь играли конфликты между Колчаком и Семеновым летом 1918 г., связанные с вопросами служебного подчинения
Особого Маньчжурского отряда военному командованию на КВЖД. Назначенная Чрезвычайная следственная комиссия для расследования действий полковника Семенова и подчиненных ему лиц не смогла собрать достаточного количества материалов для обвинения самого полковника в измене, хотя и собрала факты служебных злоупотреблений со стороны подчиненных Семенова. Вмешательство атамана Дутова и полученные от Колчака должности Главного начальника Приамурского края, помощника Командующего войсками Приамурского военного округа и чин генерал-майора сделали Семенова фактическим «диктатором Забайкалья» («гражданским» руководителем Забайкальской области стал известный общественный деятель С. А. Таскин). Конфликт был исчерпан приказом Верховного Правителя № 136 от 27 мая 1919 г. Примечательна позиция атамана Дутова, выраженная им в телеграмме Семенову о признании Колчака: «Вы признаете на этот пост достойными Деникина, Хорвата и меня. Хорват признал власть Колчака, о чем я извещен так же, как и Вы. Полковник Лебедев от имени Деникина признал власть Колчака (подробнее о позиции Лебедева в разделе о взаимоотношениях белого Юга и Сибири). Таким образом, Деникин и Хорват отказались от этой высокой, но тяжелой обязанности. Я и войско мое признали власть адмирала Колчака тотчас же по получении об этом извещений, и тем самым исключается возможность моей кандидатуры. Следовательно, адмирал Колчак должен быть признан и Вами, ибо другого выхода нет. Я старый борец за Родину и казачество, прошу Вас учесть всю пагубность Вашей позиции, грозящей гибелью Родине и всему казачеству. Сейчас Вы задерживаете военные грузы и телеграммы, посланные на адрес Колчака – Вы совершаете преступление перед своей Родиной и в частности перед казачеством… Неужели Вы допустите, чтобы славное имя Семенова в наших степях произносилось с проклятием? Не может этого быть! Я верю в Вашу казачью душу и надеюсь, что моя телеграмма рассеет Ваше сомнение и Вы признаете Колчака Верховным Правителем Великой России». Семенов ответил телеграммой в Омск: «Получив сегодня, 27 мая, по телеграфу приказ за № 136, счастлив донести Вашему Высокопревосходительству, что Ваше справедливое решение ликвидировало последние шероховатости общегосударственной работы по воссозданию Единой и Неделимой России. Всецело и безусловно подчиняясь Российскому правительству, возглавляемому Вами, как Верховным Правителем, доношу, что и я, и вверенные мне войска с прежним пылом горячей и беззаветной любви к Родине будем продолжать свое бескорыстное служение под руководством и начальствованием нашего Верховного Главнокомандующего».
Российское отделение Чехословацкого Национального Совета заявило протест по поводу «событий в Омске». В официальном обращении говорилось: «Чехословацкая армия, сражаясь за идеалы свободы и народовластия, не может и не будет симпатизировать насильственным переворотам». «Переворот в Омске 18 ноября нарушил принципы законности. Мы, представители чехословацкого войска, сожалеем, что в тылу армии происходят такие перевороты, и поэтому думаем, что правительственный кризис, сопровождаемый арестом членов Временного правительства, будет разрешен законным порядком, и что таковой считает неоконченным». Однако на фронте позиция Совета не нашла поддержки. Один из авторитетных чехословацких военачальников, генерал-майор Р. Гайда (командующий Екатеринбургской группой войск), заявил о своем нейтралитете, что сыграло определяющую роль в неудачной попытке Съезда Учредительного Собрания организовать противодействие «омскому перевороту» в Екатеринбурге.
Действия данного Съезда могли оказаться гораздо более опасными для «переворотчиков». Еще накануне «переворота» Съезд поставил на обсуждение прокламацию эсеровского ЦК. И хотя абсолютного большинства Съезда призыв к оружию против «реакции» не получил (18 голосов было отдано в поддержку прокламации, 12 – против нее и 32 – воздержались), становилось ясным, что симпатии «учредиловцев» не на стороне омских политиков и военных. После 18 ноября председатель Съезда, бывший глава Самарского Комуча В. К. Вольский выступил с воззванием «Ко всем народам России», в котором отметил, что после ареста членов Директории «часть министров, во главе с членом Правительства Вологодским, нарушили торжественное обязательство, подписанное ими самими, захватили власть и объявили себя Всероссийским Правительством, назначив диктатором Адмирала Колчака». Съезд «брал на себя борьбу с преступными захватчиками власти», создавая ответственный «Комитет» и «уполномочив его принимать все необходимые меры для ликвидации заговора, наказания виновных и восстановления законного порядка и власти на всей территории, освобожденной от большевиков». В состав Комитета избрали Чернова, Вольского и членов Собрания – Алкина, Федоровича, Брушвита, Фомина и Иванова – т. н. «семерку». Комитет становился своего рода альтернативной властью по отношению к Омску и должен был «войти в соглашение с непричастными к заговору членами Всероссийского Временного правительства, областными и местными властями и органами самоуправления, Чешским Национальным Советом и другими руководящими органами союзных держав».
Безусловным противником «переворота» объявил себя Совет Управляющих ведомствами Комуча. В телеграмме из Уфы на имя Вологодского, подписанной председателем Совета Филипповским и его членами (П.Д. Климушкин, И. Нестеров, М. А. Веденяпин), декларировалось: «Узурпаторская власть, посягнувшая на Всероссийское Правительство и Учредительное Собрание, никогда не будет признана. Против реакционных банд Красильникова… Совет готов выслать свои добровольческие части». Вологодскому предлагалось незамедлительно освободить арестованных, наказать заговорщиков и «объявить населению и Армии о восстановлении права Всероссийского Временного Правительства». В противном случае Совет намеревался объявить председателя Совета министров «врагом народа» и «предложить всем областным правительствам активно выступить против реакционной диктатуры в защиту Учредительного Собрания, выделив необходимые силы для подавления преступного мятежа». Фактически Совет Комуча предлагал не только вернуться к упраздненному самой же Уфимской Директорией «областничеству», но и угрожал созданием «нового фронта междоусобной войны». В Екатеринбурге к бывшим членам Областного правительства Урала был делегирован Н.В. Фомин, пытавшийся доказать необходимость восстановления уральского правительства. Были изданы плакаты, гласившие: «В Омске совершен государственный переворот… Становитесь все в ряды русско-чешских полков имени Учредительного Собрания, в ряды отряда Фортунатова и добровольческих полков Народной армии. Не медлите ни часа. В промедлении – смерть демократии. А вместе с ней – и смерть начавшей возрождаться Великой России. К оружию! Все – за Учредительное Собрание!»
Колебался и член Директории, Верховный Главнокомандующий генерал-лейтенант В. Г. Болдырев, бывший в дни «переворота» на фронте. Согласно его требованиям, предъявленным по телеграфу Колчаку, адмиралу нужно было «восстановить Директорию, немедленно освободить и немедленно восстановить в правах Авксентьева и др. и сложить с себя все полномочия». В этом Болдырева поддерживал и будущий Правитель Приамурского края генерал-лейтенант М. К. Дитерихс, считавший «диктатуру желательной», но долженствующей прийти «путем эволюции», а не «революционным порядком». Болдырев заявлял, что в Омске следовало дождаться его возвращения с фронта и участия в заседании (что «обеспечило кворум» в принятии решений). Арестом Авксентьева и Аргунова, как он считал, нарушались нормы «правового государства». Однако «снять с фронта» войска и направить их «на Омск» Болдырев не решился. Согласно его воспоминаниям, «массы подготовлены не были» к поддержке лозунгов партии эсеров и Съезда членов Учредительного Собрания. «Выиграют, и выиграют крупно, от всей затеянной Омском и возглавленной Колчаком авантюры только большевики» (11).
Итак, Совет министров, не колеблясь, встал на «новый путь» создания власти. Провозглашенное возрождение Единой России нужно было сохранять любой ценой, а перевороту следовало придать правовую форму. Первым указом Совета министров военный министр вице-адмирал А. В. Колчак производился в адмиралы (это ставило его на уровень генерала от инфантерии – чина, носителей которого среди военных претендентов на власть в белой Сибири в то время не было). Затем было принято постановление: «Вследствие чрезвычайных событий, прервавших деятельность Временного Всероссийского Правительства, Совет министров, с согласия наличных членов Временного Всероссийского Правительства, постановил принять на себя полноту верховной государственной власти». Таким образом, идея правопреемственности (хотя и условно) реализовалась в модели новой власти в форме соединения легальных структур Совета министров и Директории. Именно в понимании сущности этого единства применима формулировка «наличные члены Временного Всероссийского Правительства». Подобный прецедент (передача власти правительством) имел место, в частности, в сентябре 1917 г., когда третий коалиционный состав Временного правительства передал власть «коллективному правителю» – Совету пяти (Директории), во главе с «директором-председателем» Керенским (санкционировавшим затем создание нового правительства, в состав которого вошли и члены Директории). Теперь власть нужно было передать «единоличному правителю». В обоснование легальности акта считалось необходимым добиться осуществления принципа персональной преемственности, столь часто используемого различными антибольшевистскими режимами в ходе гражданской войны. В данном случае речь шла о председателе Совета министров Вологодском, бывшим и членом Директории: «Всем казалось необходимым сохранить во что бы то ни стало Вологодского во главе министров, и Петру Васильевичу пришлось… обеспечить преемственность государственной власти своим присутствием в составе нового Правительства. Предполагалось, что сохранение Вологодского и вообще всего делового состава Совета Министров в значительной степени смягчит впечатление переворота» (12). Вологодский, первоначально считавший недопустимым свое присутствие в составе нового правительства, в качестве своеобразного «санкционирования происшедшего» все же согласился «сохранить свой портфель». Но, несмотря на выражение «персональной преемственности», обоснование правомочности белой власти оставалось неустойчивым. «Цепь власти», переброшенная от актов февраля 1917 г., – через Учредительное Собрание, региональные правительства, Временное Всероссийское правительство – до Российского правительства 1919 г., нуждалась в постоянном укреплении не только своего легального статуса, но и легитимного «общественного признания». Позднее, летом – осенью 1919 г., для этого предполагалось использовать представительные структуры. Следующим актом новой власти провозглашалось: «Ввиду тяжкого положения Государства и необходимости сосредоточить всю полноту Верховной Власти в одних руках, Совет министров постановил: передать временно осуществление Государственной Власти адмиралу Александру Васильевичу Колчаку, присвоив ему наименование Верховного Правителя».
Завершающими актами «переворота» стали Приказ Верховного Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России № 1/40 от 18 ноября 1918 г., обращение Верховного Правителя «К населению России» и т. н. «Конституция 18 ноября» (Положение о временном устройстве государственной власти в России). В соответствии с предоставленной ему «полнотой власти» Колчак принял на себя «Верховное командование всеми сухопутными и морскими силами России» (хотя, согласно статье 19 «Положения о полевом управлении войск», мог назначить на должность Главковерха и другого военачальника). В данном случае уместна ссылка на правовой прецедент, когда Государь Император Николай II, будучи и Главой Государства, и Державным Вождем Российской армии и флота (согласно ст. 14 Свода основных законов), возложил на себя в 1915 г. обязанности Верховного Главнокомандующего. Таким образом, в одном лице произошло совмещение высшей государственной, высшей военной и высшей оперативно-распорядительной власти на фронте (13). Целесообразность диктатуры определялась так: «Сосредоточение власти, отвечающее общественным настроениям, остановит, наконец, непрекращающиеся покушения справа и слева на неокрепший еще государственный строй России – покушения, глубоко потрясающие государство в его внутреннем и внешнем положении и подвергающие опасности политическую свободу и основные начала демократического строя. Сосредоточение власти необходимо как для деятельной борьбы против разрушительной работы противогосударственных партий, так и для прекращения самоуправных действий отдельных воинских отрядов, вносящих дезорганизацию в хозяйственную жизнь страны и в общественный порядок и спокойствие».
В отношении уфимских и екатеринбургских «учредиловцев» были приняты жесткие меры. Опираясь на уже принятое Директорией решение о роспуске региональных правительств (Грамоты от 4 и 6 ноября), Колчак издал распоряжение (30 ноября) о ликвидации «попыток поднять восстание против Государственной власти». «Бывшие члены Самарского Комитета членов Учредительного Собрания, уполномоченные ведомств бывшего Самарского Правительства, не сложившие своих полномочий до сего времени, несмотря на указ об этом бывшего Всероссийского Правительства, и примкнувшие к ним некоторые антигосударственные элементы в Уфимском районе» объявлялись «вне закона». Всем воинским начальникам предписывалось «решительным образом пресекать преступную работу вышеуказанных лиц, не стесняясь применением оружия», а также «арестовывать таких лиц для предания их военно-полевому суду». Но еще до издания приказа Верховного Правителя, 19 ноября, офицерами 25-го Екатеринбургского полка горных стрелков были арестованы члены Съезда и «семерка» Комитета во главе с Черновым (после этих арестов офицеры-стрелки, как и казачьи офицеры в Омске, написали заявления с требованием о привлечении их к суду). Оппозиционные Колчаку структуры фактически распались (14).
Немаловажную роль в омских «событиях» сыграл и психологический фактор – предрасположенность к диктатуре со стороны большинства политических участников Белого движения (для военных принцип единоначалия сам по себе неоспорим). По словам Гутмана (Гана), «остановившись на идее необходимости диктаторской власти, никто из инициаторов предстоящего акта не отдавал себе отчета, какова должна быть в жизни эта власть и какими качествами должен обладать ее носитель. Горькие опыты коллективной власти – коалиционной и чисто социалистической, приведшей к возвышению ряда поразительно похожих друг на друга, безвольных и ничтожных людей в качестве правителей и доведшей государство до полной катастрофы – были всем памятны. Все поэтому мечтали видеть во главе новой государственности человека типа Наполеона или уж, по крайней мере, Джорджа Вашингтона. Это должен был быть прежде всего человек непреклонной воли, который быстрыми мероприятиями смог бы подчинить народ своим разумным велениям и повести его за собой. Русское мыслящее общество приветствовало бы и подчинилось бы всякому, кто бы сумел в этот тяжкий час истории высоко поднять затоптанное в грязи национальное знамя. Но мало было одной воли для создания нового государства на пепелище страшного разрушения. Диктатор должен был обладать и государственной мудростью, и дипломатическими способностями. Наконец, для выполнения грандиозного дела нужны были хорошие, столь же энергичные, как и самоотверженные исполнители. Диктатором мог быть только военный генерал, ибо первой задачей новой власти была организация сильной и боеспособной армии. Однако для всех этих рассуждений тогда не было спокойствия и времени. Атмосфера была накалена до крайности, и люди действовали, не рассуждая. Не впадая в ошибку, можно сказать: выбор пал на адмирала Колчака случайно. Он мог пасть и на другого видного генерала, если бы таковой попал в омскую обстановку (не случайно в Совете министров баллотировались трое наиболее известных и высокопоставленных военных Востока России (Хорват, Болдырев и Колчак. – В.Ц.))». Согласно листу закрытой баллотировки, лишь один голос получил генерал Болдырев, а голоса остальных 13 членов Совета министров были отданы Колчаку.
Профессор Академии Генштаба генерал-майор М. А. Иностранцев вспоминал: «Меня, как историка по специальности, несколько смущали следующие обстоятельства. Во-первых, я знал, что процесс провозглашения диктатуры, как учит история, бывает несколько иной, чем тот, который имел место в данном случае. Как известно, ни один диктатор никогда не был избран и никто ему власть не вручал, а обыкновенно он брал ее сам, а затем заставлял себя избирать. Во-вторых, на роль диктатора, как показывает опять-таки история, почти всегда попадал популярный вождь войск, боготворимый массами, черпавший свое обаяние из ореола побед, одержанных этими массами именно под его начальством (почему он и бывал, с одной стороны – неуязвим для всех, кому был неугоден, а с другой – полновластен). Между тем, допуская даже, что Колчак был весьма популярен во флоте, хотя больших, импонирующих его авторитету, побед за ним и не было, но, во всяком случае, в условиях Сибирской, а затем и Всероссийской обстановки, роль флота представлялась ничтожной, если не нулевой, а для сухопутных войск, т. е. тех, которым предстояло делать главное дело, имя адмирала Колчака говорило очень мало, а авторитета знаний и таланта в области ведения военных действий на суше не было, да и быть не могло. Таким образом, главная надежда на успех диктатуры и твердость ее могла покоиться лишь на силе характера и энергии для восстановления на новых началах разрушенного государственного порядка и на способности держать сильную власть». Характерную историческую параллель отмечал и генерал Филатьев: «Дата 18 ноября явилась счастливым историческим совпадением: 18-го же ноября 1799 года, по революционному календарю 18 брюмера, Наполеон сверг Совет пятисот и с этого дня начал править Францией единолично».
Но не только психологический и исторический смысл можно было усмотреть в событиях 18 ноября. По мнению управляющего Министерством иностранных дел Российского правительства И. И. Сукина, «характер постановления на власть Адмирала Колчака был полон глубокого смысла. Колчак был избран – это несомненно, и не народным голосованием, а лишь волей и свободным решением людей, его окружавших. Эти деятели, считая себя связанными до конца с личностью выдвинутого ими героя, стали сознательно его возвеличивать… Внешними знаками почтения, атрибутами власти и приказаниями мы подчеркивали его авторитет и делали это сознательно, рассматривая Колчака как дорогое детище нашего национального дела… В дальнейшем, при осложнившейся политической обстановке, из этого родилось целое политическое течение, требовавшее усиления военной диктатуры, увеличения дискреционной власти адмирала, большей независимости от Совета министров, проявления его собственной личности в суждениях и решениях, и ослабления той конституционности, значение которой Колчак понимал и за которую крепко держался» (15).
Так 18 ноября 1918 г., по существу, завершилось формирование военно-политической доктрины Белого движения. Дальнейшие периоды (1919–1922 гг.) будут свидетельствовать лишь о ее эволюции, развитии, в зависимости от совокупности внутренних и внешних факторов во всероссийском и региональном масштабах. Если провозглашение 23 сентября 1918 г. единой всероссийской власти в Уфе означало переход от «областнических» рамок к «государственному» масштабу, то «омский переворот» стал не только переходом от «коллегиальной диктатуры» к «единоличной», но и утвердил модель военно-политического управления, ориентированного на скорое и победоносное, как представлялось ее создателям, окончание гражданской войны. В этом проявилось также окончательное выделение Белого движения из антибольшевистского фронта. Образование всероссийской власти в форме Директории имело целью достичь единства в антибольшевистском движении, и если говорить о перспективе, то деятельность Временного Всероссийского правительства, при всех его слабостях и недостатках, могла бы быть направлена на реализацию идеи единого антибольшевистского фронта, свободного от «большевизма слева» и «большевизма справа», но насколько результативно – могло показать только время и события на фронте. По мнению современных исследователей (В. И. Шишкин, Г. А. Трукан), политическая система белой Сибири была лишена тех основ правопреемственности, которыми обладало свергнутое большевиками правительство: «Если Директория могла выводить свое происхождение из Всероссийского Учредительного собрания, то режим Колчака не имел никакого легального источника общероссийской власти. Поэтому он мог квалифицироваться и восприниматься как незаконный». Факт переворота привел к расколу антибольшевистского движения, «возникновению «третьей силы», противостоявшей как большевикам, так и колчаковскому режиму», а это сузило социальную базу Белого движения на Востоке России, стало одной из главных причин в его поражении (16).
Возможно, что больших симпатий со стороны «однородно-социалистического» лагеря деятельность Директории и не получила бы. Тем не менее у новой власти могло и не быть противников, исходивших из принципа «лучше Ленин, чем Колчак». Справедливости ради нужно отметить, что «пострадавший» Авксентьев не стал непримиримым врагом Колчака (в отличие от Чернова или Керенского). В своем письме к соратникам по партии 31 октября 1919 г. он осуждал ЦК партии, особенно «косоглазого друга» Чернова, допустивших публикацию воззваний о «борьбе с реакцией»: «Они не понимали, что если своим «постольку-поскольку» в первый период революции они помогали «большевизму слева», то теперь они отдавали власть на растерзание «большевизму справа». Не считаясь ни с соотношением сил, ни с необходимостью упорной и настойчивой работы, они выставляли требования, критиковали, негодовали и т. д., и всем этим ослабляли власть (Директории. – В.Ц.) и давали поводы к определенной агитации… Лучшего подарка реакция ждать не могла». Авксентьев и другие представители «демократической контрреволюции» стояли на позиции «требований помощи антибольшевистскому фронту при условии гарантий демократизации его», что особенно ярко проявилось в деятельности Республиканской лиги в Париже, куда после «переворота», через Китай и САСШ, переехали «свергнутые директоры» (17). На сходной позиции стоял и Аргунов: «Большевизм справа не представляет серьезной угрозы для демократической общественности, всякие планы о реставрации старого строя – удел мечтателей и авантюристов. «Большевизм слева» объединяет методы насилия и террора с демагогическими лозунгами, роет глубокую почву под фундаментом государственности». Зензинов, будучи наиболее «заинтересованным лицом» в раскрытии правды о «государственном перевороте», попытался с максимальной полнотой проинформировать «общественное мнение» о сути произошедших в Омске событий. Им был подготовлен и издан документальный сборник «Государственный переворот адмирала Колчака в Омске 18 ноября 1918 года» (его выход в свет в Париже произошел в момент ожидавшегося признания власти Верховного Правителя России мировыми державами). А в письме в редакцию газеты «Общее дело» («Правда о неправде») Зензинов стремился опровергнуть тезис о «партийном» и «антигосударственном» характере Уфимской Директории. Им приводились факты осуждения прокламации эсеровского ЦК со стороны Директоров, отрицалась подготовка каких-либо действий против власти со стороны арестованных членов правительства, подчеркивалось обязательство Директоров отказаться от партийной работы на время пребывания в правительстве и их «безответственность» в отношении центральных комитетов «своих» партий. Обвинения Временного Всероссийского правительства в «партийности и противогосударственности» – «легенда, придуманная позднее только для того, чтобы оправдать произведенный переворот» (18).
С тезисом об ослаблении «единого антибольшевистского фронта» в результате «омского переворота» можно было бы согласиться. Но нельзя не учитывать тот факт, что Директорию, со всей очевидностью, не признавало бы военно-политическое руководство белого Юга. Ни среди членов Особого Совещания в Екатеринодаре, ни среди участников Ясского политического Совещания не было сторонников признания полномочий Уфимской Директории в качестве всероссийской власти. А что стало важнее для Белого движения – поддержка, весьма сомнительная, части эсеровской партии или единство Белой Сибири с другим важнейшим регионом – белым Югом? В случае дальнейшего существования Уфимской Директории конфронтация с белым Югом, не без оснований претендовавшим на «первенство» в Белом движении, могла стать реальностью. Что же касается общественно-политической поддержки, то и здесь «омский переворот» не мог считаться лишенным ее. Сомнительно ожидать и надеяться, чтобы поддержка Белого движения исходила от «левой общественности». Следовало направить усилия на приобретение поддержки со стороны «правой общественности», пусть и не готовой к незамедлительному провозглашению, в частности, монархического лозунга, но тем не менее разделяющей позиции ведущих антибольшевистских объединений того времени: Всероссийский Национальный Центр (ВНЦ), Союз Возрождения России (СВР). Во время «омских событий» заявила о себе сибирская общественно-политическая организация, схожая с ВНЦ и СВР по составу и программе, – Омский блок. Истоки его создания относились к середине 1918 г., когда после организации в Сибири антибольшевистской власти ей потребовался представительный «фундамент» в форме «организованной общественности». Поскольку в Сибири (равно как и в других регионах) структуры существовавших партий и групп оказывались достаточно «узкими» для подобной поддержки, происходило их объединение на максимально приемлемой для участников политической платформе. В этом можно отметить определенную тенденцию: чем слабее были партийно-политические структуры, тем на более «широкой» организационной и на более «обобщенной» программной основе строились те или иные надпартийные объединения (ВНЦ, СВР, тот же Омский блок и др.). Степень сближения этих структур зависела также и от тактических соображений, проявившихся, например, при создании разветвленной сети антисоветского подполья (московские и петроградские «центры» и «союзы»).
«Тезисы доклада по вопросу о блоке» были представлены Жардецким во время работы конференции партии народной свободы в Омске. Работа конференции проходила 15–18 ноября 1918 г., и в историографии нередко высказывалось мнение о поддержке сибирскими кадетами идеи «переворота», что подтверждали документы конференции, утверждавшие необходимость «диктатуры» как средства для «подчинения всяких стремлений всех и каждого целям национального воскрешения России» (доклад товарища министра внутренних дел омского правительства В. Н. Пепеляева). В девяти тезисах своего доклада будущий премьер Российского правительства подчеркивал: «Партия должна заявить, что она не только не страшится диктатуры, но при известной обстановке считает ее необходимой», «всякого рода соглашения, коалиции и компромиссы допустимы, но они не должны: а) иметь самодовлеющего значения, б) затемнять основные цели соблазном кажущегося единения и в) включать в свою сферу антигосударственные элементы, которые должны быть изолированы… На Уфимском Совещании государственные силы допустили ошибку, пойдя на компромисс с государственными и антигосударственными элементами, завершившийся уступкой в пользу Учредительного Собрания настоящего полубольшевистского состава». «Партия находит, что власть должна освободить страну от тумана неосуществимых лозунгов, которые в наших условиях являются пагубными фикциями, самообманом и обманом. Партия не признает государственно-правового характера за Съездом членов Учредительного Собрания и самый созыв Учредительного Собрания данного состава считает вредным и недопустимым». Как отметил в своем дневнике Пепеляев, его тезисы были приняты «подавляющим большинством» (41 – «за», «против» – 1). После «переворота» на собрании образованного на конференции Восточного отдела ЦК с характерным заявлением выступил избранный товарищем председателя отдела А. К. Клафтон: «С 18 ноября мы стали партией государственного переворота. Стоило нам накануне высказать наше мнение, и назавтра то, что должно было совершиться, совершилось». Эту же готовность «слиться» с государственным аппаратом подтвердил Пепеляев: «Мы ответственны… за переворот, и наш долг укрепить власть. Поэтому должны брать самые ответственные посты, даже с риском погибнуть».
Но помимо кадетской партии, нарождающейся диктатуре необходимо было обеспечить более широкую поддержку. В упомянутом выше докладе о блоке Жардецкий отмечал важность «содействия национальному объединению всех общественных элементов – деловых и политических – формально правее и левее к.-д. стоящих, но признающих необходимость искреннего объединения всего политически жизненного в стране на задаче воскрешения и воссоздания России, ее национальной государственности и ее великодержавия». Объединения с целью «поддержки государственной власти, деловой общественности и культурной работы». Судя по воспоминаниям Гинса, Омский блок имел достаточный авторитет в Сибири и мог непосредственно влиять на власть. Блок действительно отличался многочисленностью участников (14 организаций, включая представителей Омского отдела Союза Возрождения России, Атамановской группы РСДРП («Единство»), Омской группы эсеров («Воля народа»), Омского комитета партии народных социалистов, Восточного отдела ЦК кадетской партии, Совета кооперативных съездов, Всероссийского Совета Съездов торговли и промышленности, а также – Сибирского, Забайкальского, Семиреченского и Иркутского казачьих войск). Председателем блока стал представитель Совета кооперативных съездов – А. А. Балакшин. Показательно, однако, что в момент «омского переворота», по оценке Пепеляева, «блок растерялся». «Никто ничего не знал. Только моя информация (около 2 часов дня) несколько успокоила блокистов. Жардецкий (один из членов блока. – В.Ц.), которого здесь считают всезнающим, абсолютно ничего не знал, о заговоре узнал лишь утром». Сравнивая влиятельность омской «общественности» с ВНЦ, следует, например, отметить гораздо большую степень участия деятелей Национального Центра в формировании политики Особого Совещания при Главкоме ВСЮР, чем Омского блока в работе колчаковского правительства (19).
Существенное значение в событиях «переворота» имела позиция иностранных представителей. За исключением явного осуждения со стороны Чехословацкого Совета, главы миссий в Омске (Высокий комиссар Франции Э. Реньо, глава дипломатической миссии Великобритании Ч. Эллиот, а также глава военной миссии Великобритании – генерал-майор А. Нокс) в целом положительно отнеслись к действиям «заговорщиков». 14 ноября 1918 г. в Омске были получены копии писем короля Великобритании Георга V и президента САСШ В. Вильсона, в которых «провозглашались принципы демократии и свободы», предупреждалась недопустимость «попыток вернуть русский народ назад, к системе тираний и бедствий» (это встретит «сопротивление всех свободных народов мира»). По воспоминаниям депутата английского Парламента от тред-юнионов полковника Д. Уорда, командовавшего батальоном британских войск в Омске и встречавшегося с Колчаком накануне «переворота», инициатива в его проведении принадлежала Лебедеву, хотя Колчак был осведомлен о готовящихся событиях. 20 ноября он посетил Главную квартиру британской миссии в Омске и изложил происшедшие события Уорду. На опасения британских представителей о судьбе арестованных членов Директории Колчак ответил, что «произведет расследование» об их судьбе и будет продолжать политический курс, направленный на «установление свободной Конституции» и «свободных политических учреждений, как их понимает английская демократия». Уорд подтверждал, что «положение вещей было таково, что только одна диктатура могла установить самый простейший порядок. Я, демократ, верящий в управление народа через народ, начал видеть в диктатуре единственную надежду на спасение остатков русской цивилизации и культуры… и я осмелюсь думать, что если бы те же обстоятельства предстали вообще перед англичанами, то девять из десяти поступили бы так же, как я». В интервью газете «Русская Армия» Уорд заявлял: «Несомненно Россия может быть спасена только установлением единой верховной власти, цель которой – создание национального правительства». Британские представители «гордились содействием» Колчаку. Так, например, 7 марта 1919 г. корреспондентом газеты Times была отправлена из Омска целая подборка свидетельств об участии солдат и офицеров Миддльсекского батальона в поддержке Российского правительства и «переворота 18 ноября» (20).
Что касается самого Колчака, то его поведение накануне и во время омских событий весьма схоже с позицией Главкома ВСЮР генерала Деникина в подобной ситуации «выбора диктатора». По воспоминаниям Гутмана, Колчак считал, что ему вполне достаточно должности Верховного Главнокомандующего Российских армии и флота, наделенного лишь дополнительными полномочиями в гражданском управлении (в духе Положения о полевом управлении): «Военная диктатура прежде всего предполагает армию, на которую опирается диктатор, и, следовательно, это может быть власть только того лица, в распоряжении которого находится армия». В то же время военно-политическое credo Колчака было им высказано еще за несколько месяцев до «омского переворота» в развернутом интервью, опубликованном в иркутской газете «Свободный Край». Вице-адмирал, откровенно описывая свое участие в событиях 1917–1918 гг., изложил также основные принципы, на которых, по его мнению, могла основываться будущая российская государственность. На первом месте должны стоять интересы армии: «Назначение (армии), ее задача – единственная и настоятельная – борьба с немцами. Только тогда и может существовать правительство, только тогда можно думать об Учредительном Собрании, когда есть вооруженная сила. Только вооруженная сила может обеспечить гражданскую безопасность и обеспечить экономическое существование». Однако «армия должна быть вне политики»: «Армия – это только вооруженная сила, независимая от образа правления… Как оружие (пушка, мортира) не может быть ни республиканским, ни монархическим, так и вооруженная сила. Это только технический инструмент, не более». В этом отношении взгляды Колчака не отличались от позиции военных – сторонников лозунга «все для фронта, все для победы». Особо актуальной признавалась военная поддержка со стороны союзников (в условиях продолжавшейся войны с Германией): «Надо создать фронт. И это можно лишь при содействии союзников. Только они могут дать необходимые войска и технические средства». При этом Колчак полагал, что «только Япония может помочь воссозданию нашей боеспособности» (интересно отметить, что в частном письме генералу Алексееву, написанном в это же время, Колчак писал иное: «Дальний Восток я считаю потерянным для нас, если и не навсегда, то на некоторый промежуток времени, и только крайне искусная дипломатическая работа может помочь в том безотрадном положении, в котором находится наш Дальний Восток. Отсутствие реальной силы, полный распад власти, неимение на месте ни одного лица, способного к упомянутой работе, создали бесконтрольное хозяйничание японцев в этом крае, в высшей степени унизительное и бесправное положение всего русского населения»).
В основе будущего государственного устройства, по убеждению Колчака, должны лежать принципы широкого местного самоуправления. Возрождение Единой России представлялось ему «снизу», посредством объединения отдельных региональных центров, каждый из которых будет иметь элементы суверенитета (в 1920 г. подобные идеи выражал и Правитель Юга России генерал-лейтенант П.Н. Врангель). В приверженности этим принципам проявилась позиция Колчака – лидера недостаточно подготовленного к совмещению военных и политических методов управления (в сравнении, к примеру, с генералом Алексеевым, считавшимся вполне подходящим на роль «всероссийского диктатора»). «Я не политик, но основные положения государственного права помню, – говорил Колчак в интервью. – Каждое правительство должно иметь собственные: территорию, население, вооруженные силы и средства. Без соблюдения хотя бы одного из этих условий правительства быть не может». Именно по этой причине Колчак отрицал за Временным правительством автономной Сибири, равно как и за Деловым Кабинетом Хорвата, располагавшимся лишь в пределах Владивостокского округа и полосы отчуждения Китайско-Восточной железной дороги, право считаться правительствами. Поэтому, утверждал Колчак, «правомочны только местные самоуправления… по мере расширения территории должны будут создаваться высшие органы власти, и так дойдет до Учредительного Собрания… При помощи союзников и создания элементарных условий гражданской жизни – личной и имущественной безопасности – возможно будет сформировать местные органы самоуправления, которые постепенно выдвинут более широкие государственные правительства… Под прикрытием фронта, имея обеспеченный тыл, можно будет собрать Сибирскую Думу и установить правительство, которое при дальнейшем продвижении фронта на запад будет развиваться до конечной цели – созыва Российского Учредительного Собрания и установления государственной власти, согласно воле свободного народа» (21).
Еще одну психологическую черту произошедших в Омске событий отметил К.Д. Набоков в письме Н.В. Чайковскому 17 декабря 1918 г. Еще до «переворота» Набоков признавал неизбежность восстановления монархии в России как оптимальной формы правления. Схожие мысли высказывал он и в отношении Колчака, предупреждая Чайковского от свойственных главе ВПСО опасений по поводу «наступающей диктатуры»: «На происшедшее в Омске не следует смотреть слишком пессимистически, ибо имевший место переворот не является актом реакционным; к тому же в обстановке переживаемого момента единоличие власти дает ей лишние шансы приобрести необходимый авторитет и прочность, ибо природа русского человека такова, что всякая «коллегиальная» деятельность неизбежно порождает разноречие, тормозящее самые благие начинания. Директория искусственно поддерживалась до тех пор, пока здоровое течение – отнюдь не уклоняясь в сторону реакции – не одержало верх» (22).
Итак, становление единоличной власти, необходимой для «победы над большевизмом», было объективным, закономерным результатом политико-правовой эволюции Белого движения в условиях гражданской войны. Однако очевидная «политическая целесообразность» перехода к форме единоличного правления делала носителя этой власти не только гарантом ожидаемых побед, но и заложником возможных поражений. Белое дело, взяв на себя главную задачу «борьбы с большевизмом», ориентировалось теперь только на победу. «Сжигая мосты», в правовом пространстве следовало учитывать, что отныне Верховный Правитель становится первой мишенью для критики, ведь лично с ним, с возглавляемым им движением, будут связывать любые действия всех его подчиненных, а его политический курс при первых же неудачах может быть дискредитирован и, наконец, полностью отвергнут. Для Александра Васильевича Колчака «омский переворот» стал началом тяжелого «крестного пути». Но от «креста власти» он не отказался, принял его и нес до конца жизни…
1. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 180. Л. 69–70; Ф. 144. Оп. 1. Д. 11. Л. 15; Кроль Л. А. За три года. Владивосток, 1921, с. 156–157.
2. ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 12; Д. 14; Ф. 5881. Оп. 2. Д. 242. Лл. 1–2; Д. 180. Лл. 91–92; Ф. 5960. Оп. 1. Д. 1а. Лл. 46–47; Серебренников И. И. Мои воспоминания, т. 1. Тяньцзин, 1937, с. 214, 215, 220.
3. A Chronicle of the Civil War in Siberia… Op. cit. vol. 1, c. 184.
4. Филатъев Д. В. Катастрофа Белого движения в Сибири. 1918–1922. Париж, с. 33–34; Правительственный вестник. Омск, № 57, 31 января 1919 г.; Государственный переворот адмирала Колчака в Омске 18 ноября 1918 года. Сборник документов. Составитель В. Зензинов. Париж, 1919, с. 25–26; Как стал диктатором Колчак // Вечернее время. Ростов-на-Дону, № 152, 19 декабря 1918 г.
5. Правительственный Вестник. Омск, № 173, 1 июля 1919 г.
6. Правительственный Вестник. Омск, № 3, 21 ноября 1918 г.
7. Правительственный Вестник. Омск, № 173, 1 июля 1919 г.
8. Гинс Г. К. Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918–1920 гг. (Впечатления и мысли члена Омского правительства), т. 2. Пекин, 1921, с. 307.
9. Там же, с. 315.
10. Казатиев А.Д. Указ, соч., с. 78.
11. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 242. Лл. 10–12, 14; Атаман Семенов. О себе: Воспоминания, мысли и выводы. Дайрен, 1938, с. 113, 129; Тинский Г. Атаман Семенов, его жизнь и деятельность. Чита, 1920, с. 8–9; 28 октября 1918 г. (Десятилетие чехословацкой независимости и чехословацкие легии в России) // Вольная Сибирь, т. IV. Прага, 1928, с. 8; Чернов В. М. Перед бурей. Нью-Йорк, 1953, с. 392; Болдырев Д. Г. Директория, Колчак, Интервенты. Новониколаевск, 1925, с. 112–114.
12. Правительственный Вестник. Омск, № 1, 19 ноября 1918 г.
13. Там же; Русская армия. Омск, № 1, 19 ноября 1918 г. Показательно, что и после «переворота» Колчак некоторое время сохранял за собой должность военного и морского министра.
14. Правительственный Вестник, Омск, № 2, 20 ноября 1918 г.; ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 242. Лл. 11–12; Чернов В.М. Указ, соч., с. 394–395.
15. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 180. Лл. 78–79; Ф. 5960. Оп. 1. Д. 1а. Л. 35; Филатъев Д. В. Указ, соч., с. 35; Сукин И. И. Записки о правительстве Колчака //За спиной Колчака. Документы и материалы. М., 2005, с. 348.
16. Шишкин В. И. Колчаковская диктатура: истоки и причины краха // История белой Сибири. Кемерово, 1997, с. 7—14.
17. Письмо Авксентьева к эсерам юга России // Пролетарская революция, № 1, 1921, с. 119–120.
18. Аргунов А. А. Между двумя большевизмами. Париж, 1919, с. 46–47; Государственный переворот адмирала Колчака в Омске 18 ноября 1918 года. Сборник документов. Составитель В. Зензинов. Париж, 1919; La Cause Commune. Общее дело. Париж, № 43, 22 апреля 1919 г.
19. ГА РФ. Ф. 5856. Оп. 1. Д. 681. Лл. 431–432; Дневник Пепеляева // Иркутск, № 4, март 1923 г., с. 87–88, 90; Кроль Л. А. Указ, соч., с. 162–163; Гинс Г. К. Указ, соч., с. 275.
20. Уорд Дж. Союзная интервенция в Сибири. 1918–1919 гг. М. – Пг., 1923, с. 83–85, 88–89; Русская Армия. Омск, № 1, 19 ноября 1918 г.
21. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 180. Л. 82; Ф. 5827. Оп. 1. Д. 142. Лл. 1–2; Свободный край. Иркутск, № 72, 25 (12) сентября 1918 г.
22. ГА РФ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 11. Л. 52.
Войти с помощью соц. сетей: