Глава 4

Правительство и Дума – конфликт властей в условиях гражданской войны в Сибири

В упомянутой выше декларации от 4 июля ВСП признало принцип своей ответственности перед законодательной властью и заявило о намерении «передать власть» Всесибирскому Учредительному Собранию, созыв которого предполагался на осень 1918 г. (затем он был перенесен на неопределенный срок в связи с разработкой нового избирательного закона). «До созыва Учредительного Собрания Сибири Сибирская Областная Дума является областным органом законодательной по местным делам власти», – гласила ст. 4 «Положения о временных органах управления Сибири». Избранная Дума создавала фундамент легитимации для всех существовавших в антибольшевистской Сибири в 1918 г. структур. По точному определению министра юстиции Патушинского, «Сибирская Областная Дума есть

Высший Законодательный орган, являющийся источником власти Временного Сибирского правительства». От ее имени действовали и ЗСК, и ВПАС, и, по существу, ВСП. Не воспринять, проигнорировать ее было невозможно. В то же время возобновление ее работы вызывало немалые опасения у многих сибирских политиков, торгово-промышленников и военных (1).

Как уже отмечалось, Областная Дума воплощала популярную осенью 1917 г. идею «единого социалистического фронта от народных социалистов до большевиков включительно»; она исключала т. и. цензовые элементы, была под влиянием «социалистических утопий» и из-за своей односторонней политической направленности представлялась потенциальным центром оппозиции ВСП и сторонникам Белого движения.

Не случайно именно те общественно-политические структуры, которые поддерживали ВСП и в будущем диктатуру Колчака, выступили против ее созыва как принципиально несовершенной структуры, излишней в условиях гражданской войны, когда для победы нужна «сильная власть». Среди них были представители восточного отдела ЦК кадетской партии, сибирского отделения Союза Возрождения России, сибирского казачества, делегаты Съезда представителей торговли и промышленности и домовладельцев Сибири и Урала (июль 1918 г.). Съезд «решительно возражал против какого бы то ни было касательства какого бы то ни было представительного учреждения к деятельности правительственной власти», а также принципиально «отвергал возможность влияния на власть т. и. Сибирской Областной Думы», «находил ее существование излишним». В резолюции Съезда, в частности, отмечалось, что «в своем составе искусственно построенная, в корне искажающая подлинное выражение общественного мнения Сибирская Областная Дума никакими изменениями ее состава не может быть исцелена в своей непригодности и непрактичности. Между тем своим существованием и своими неизбежными вторжениями в ход управления Дума эта может бесконечно осложнить и без того трудное положение временной власти и помешает ей надлежащим образом выполнить долг перед Государством…».

Те же взгляды высказывались на страницах «Сибирской речи» (официозного органа кадетской партии), где нередко публиковался будущий активный участник т. н. «Омского блока» Жардецкий: «Созыв Сибирской Областной Думы обезличивает Сибирское Правительство, являясь политически нецелесообразным… Созыв Областной Сибирской Думы как органа верховной власти стоит препятствием на пути такого укрепления Временного Сибирского Правительства, создавая другого носителя верховной власти, низводя в действительности и в правосознании масс Временное Правительство до положения органа исполнительного, могущего выронить власть и до Учредительного Собрания – или, в случае коллизии, с Областной Думой». По мнению Жардецкого, «в стране, где бушуют страсти гражданской войны, неизбежно должна быть введена твердая единоличная власть, могущая спасти государство… Власть не может быть под контролем каких бы то ни было депутатов. Никакие присяжные поверенные типа Керенского, никакие литераторы типа Чернова не должны стоять у власти. Задачи власти – организовать оборону страны совместно с нашими союзниками и созвать новое Учредительное Собрание… Говорят об Областной Думе. Ни в коем случае она не может быть восстановлена, и Временное правительство должно отказаться от этой мысли». «Никаких совдепов, никаких крестдепов, никаких Областных Дум, никаких предпарламентов быть не должно», – резюмировал Жардецкий свои позиции.

Как писал позднее Гинс, «все пережитое от большевиков вызывает реакцию по отношению не к ним одним, но ко всем «социалистам» вообще, которые с самого начала революции делали все, чтобы развалить армию и государственный порядок. В эпохи перелома успех центра может быть гарантирован только при отсутствии резких столкновений крайних течений. Сибирское правительство поставило своей задачей установить равновесие в соотношении этих противодействующих сил (правых и левых. – В.Ц.), и в первые два месяца ему это удавалось. Областная Дума в содружестве с Самарским Комитетом грозила нарушить это равновесие» (2).

Показательна и позиция военных, достаточно четко выраженная в письме генерала Гришина-Алмазова Якушеву от 21 июля 1918 г.: «Областная Дума сыграла крупную историческую роль, она создала и осветила власть, которую признала вся Сибирь, но та Дума, которая созывается, по моему глубокому убеждению, для удовлетворения самолюбия левого крыла партии с.-p., она может ввергнуть Сибирь в ужасы новой борьбы за власть… Мы переживаем время не парламентов, а твердой власти». По точной оценке члена иркутского комитета партии эсеров «маститого юриста» М.А. Кроля, если для социалистических групп было важно «укрепление Сибирской Областной Думы как высшего законодательного органа края, увеличение ее престижа», то для «областников-автономистов» важнее становилось использование Думы как этапа на пути к единоличной, сильной власти, «для них разогнанное большевиками Всероссийское Учредительное Собрание перестало существовать. О созыве же нового Учредительного Собрания было рано еще думать» (3).

Сами же депутаты Думы, безусловно, поддерживали идею ее скорейшего созыва, предупреждая, что это станет единственной гарантией против возможной «диктатуры реакции». Сибирские эсеры стремились к тесным контактам со своими товарищами по партии в составе Поволжского Комитета Членов Учредительного Собрания. Как только установилась связь с Поволжьем, самарские демократы потребовали от омского правительства признания своей власти как верховной и общероссийской. Партийные интересы подавляющего большинства депутатов отождествлялись с общегосударственными, а работа парламента рассматривалась как «возвращение к подлинному народовластию».

В отличие от позиции омских областников и торгово-промышленников, сторонники «народоправства», наоборот, признавали полномочия Сибирской Областной Думы явно недостаточными и настаивали на их существенном расширении. В земских и кооперативных изданиях публиковались статьи, в которых Думе предлагалось не только осуществить полноту законодательной власти, но и стать местом открытой политической борьбы, средством ликвидации кулуарных «комбинаций» и «закулисных интриг». Доводы противников СОД («состав не соответствует реальному соотношению сил в стране, принцип выборов не демократичен, никто ее не признает») отвергались ссылками на неудачный опыт правления Временного правительства, не имевшего поддержки со стороны представительной, законодательной власти («беда не в том, что был плох Предпарламент из-за недемократических выборов, – беда в том, что он был создан слишком поздно»). Общий вывод сторонников Думы сводился к формуле: «Дума должна стать законодательным органом до созыва Всесибирского Учредительного Собрания». «Младшая сестра Всероссийского Учредительного Собрания», Областная Дума должна была стать «опытным полем» российской национальной демократии.

Примечательно, что аргументация сторонников и противников Сибирской Думы довольно точно предваряла аргументацию сторонников и противников возобновления работ Всероссийского Учредительного Собрания, а тезис о целесообразности созыва Думы только для последующего «самороспуска» повторял, по существу, тезис Самарского Комуча о возможности возобновления работы Учредительного Собрания созыва 1917 г. исключительно для утверждения нового избирательного закона и назначения новых выборов. Тенденции укрепления единоличной власти в ущерб представительной были характерны в 1918 г. для всех регионов антибольшевистского движения (4).

Преодолеть «социалистическую односторонность» считалось возможным или путем полного переизбрания Думы «по принципу представительства от различных учреждений и партий (создание т. н. «суррогата народного представительства»), или же «пополнением действующего состава Думы» за счет «цензовиков». В одном из первых правительственных сообщений (от 7 июля 1918 г.) «О возобновлении работ Сибирской Областной Думы» было предложено внести в Думу «законопроект об изменении ст. 8 Положения о временных органах управления Сибири» от 15 декабря 1917 г. С учетом изменившейся обстановки в Думу следовало «доизбрать» по одному делегату «от каждого биржевого общества», «от каждого областного или губернского объединения золотопромышленников, углепромышленников, пароходовладельцев, лесопромышленников, рыбопромышленников, мукомолов, коннозаводчиков, скотопромышленников, кожевников и Общества фабрикантов и заводчиков» и два делегата от Общества сибирских инженеров. Новые делегаты от «профессиональных организаций» должны были заменить «представительство губернских и областных советов рабочих депутатов, центрального комитета Всесибирского Совета рабочих депутатов, не выбравших своих представителей в Думу», а «представительство советов крестьянских депутатов, не выбравших своих представителей», заменялось «представительством других соответствующих крестьянских организаций». «Довыборы» следовало провести до 20 июля.

ВСП санкционировало созыв СОД на 15 августа в Томске, оговорив при этом необходимость присутствия в ней «цензовых» элементов, а также профсоюзов и «крестьянских организаций». «Допущенная Чрезвычайным Всесибирским съездом государственная ошибка и классовая несправедливость ныне исправляются. В Областной Думе будут представлены все группы и классы населения». Однако на вышеупомянутом съезде торгово-промышленников было заявлено об отказе деловых организаций Сибири от участия в выборах (5).

В полном соответствии с предписанными сроками 15 августа 1918 года заседания Думы были торжественно открыты. По оценке Кроля, «из 97 наличных членов Думы около 50 человек входили в группу социалистов-революционеров, 10 человек – в социал-демократическую группу, автономистов и беспартийных было около 17 человек, представителей национальности – 7 человек и народных социалистов и сочувствующих им – около 6 человек». Эсеры требовали признания бывшего Учредительного Собрания единственным органом высшей власти и немедленного восстановления прав его членов. По оценке Серебренникова, «состав Думы был пополнен за счет членов Учредительного Собрания от Сибири, чем значительно была усилена эсеровская фракция Думы». Вместо «сибирских» значительное внимание было уделено вопросам «всероссийского значения». Обсуждались полномочия делегации СОД, отправляемой на Челябинское Государственное Совещание. Признавалась необходимость ответственности будущего Временного всероссийского правительства перед Всероссийским Учредительным Собранием и его представителями (т. е. перед Самарским Комучем). М. А. Кроль в своем докладе настаивал на переезде правительства из Омска в Томск на том основании, что здесь было бы гораздо эффективнее взаимодействие представительной и исполнительной власти. Присутствовавший на сессии Думы Вологодский («устало прочитавший декларацию Правительства») заверил собравшихся, что ВСП будет «рассматривать это предложение». Но переезд Думы не состоялся. В результате после всего четырех дней работы Думы, 19 августа, ВСП заявило о перерыве в ее заседаниях до 10 сентября 1918 г. Однако нельзя сказать, что Дума не шла на уступки правительству. Показательно, что единственным правовым актом, принятым Думой в летнюю сессию 1918 г., стал закон о дополнении ее состава «цензовыми» элементами (был принят 17 августа). Вся предварительная работа должна была проходить в рамках думских комиссий, в которых должны были участвовать бы и представители ВСП. Наконец был принят столь близкий сторонникам сильной исполнительной власти тезис: «Самоограничение всех думских фракций в отношении своих партийных требований ради общегосударственных интересов». Тем не менее добиться желанного взаимодействия в 1918 г. не удалось. Потребовалось около года, прежде чем сибирские политики вернулись к уже апробированному в 1917–1918 гг. принципу: созыв Всесибирского и Национального Учредительных Собраний должен идти параллельно в ходе возрождения российской государственности, а исполнительная и представительная власть может быть разделена (6).

Правда, возможность взаимодействия «общественности» и «бюрократии» не исключалась. О подобном компромиссе в 1918 г. говорили, в частности, члены Чехословацкого Национального Комитета: «Бывшие царские офицеры должны были, по крайней мере, хотя бы частично уяснить себе роль демократии и народного представительства. Члены Сибирской Областной Думы должны были понять нужды государства, а в реальную политику внести твердость и творческую работу».

Параллельно с постепенным ослаблением полномочий СОД, дискуссиями о соотношении правовых статусов Думы и будущего Всесибирского Учредительного Собрания ВСП укрепляло свое влияние. В гражданской войне, несмотря на общую слабость власти, проявился известный закон развития политических систем: при преобладании административно-бюрократических способов управления и отсутствии сколько-нибудь существенного контроля за деятельностью правительства (ввиду отсутствия развитых представительных структур) любые перемены в правительственной организации связаны только с введением новых звеньев управления, новых руководящих инстанций. Не стала исключением из этого правила и «демократическая» Сибирь.

Уже в первые дни после восстановления работы ВСП высказывались пожелания о создании из учредительной «пятерки» министров некой суверенной Директории, независимой от Думы. Однако правительство не пошло на этот шаг, учитывая и то обстоятельство, что на Дальнем Востоке в это время находилось около 10 членов ВПАС, учрежденного СОД и возглавленного Дербером (подробнее об этом – в разделе о формировании антибольшевистского движения на Дальнем Востоке). Подобное «двоевластие» объяснялось прежде всего отсутствием связи Сибири с Дальним Востоком, где до сентября 1918 г. продолжались боевые действия против красногвардейских отрядов. ВПАС же продолжал считать себя единственно правомочной властью как на территории Сибири, так и на Дальнем Востоке, но от его широковещательных заявлений до конкретной политической работы дело так и не дошло.

Напряженная и разноплановая работа по установлению системы управления в Сибири требовала от аппарата власти более высокой мобильности. Потребности повседневной административно-бюрократической работы, по воспоминаниям Гинса, вызвали к жизни новые структуры: «… трудность проведения необходимых и спешных мероприятий и понятное желание согласовать деятельность отдельных ведомств навели на мысль о создании совещания управляющих ведомствами». Серебренников также отмечал еще одну причину: «Ввиду того что члены Правительства вообще нередко должны были разъезжать по разным служебным делам… могло случиться так, что в одно прекрасное время деятельность Совета министров могла быть парализована из-за отсутствия кворума». Учредительное постановление от 1 июля 1918 г. предполагало образование «Совещания» («малого Совета министров») в составе всех управляющих министерствами, управляющего делами и товарищей министров. Создание подобных структур не было нововведением в бюрократической практике. Аналогичные «малые» советы учреждались и при Временном правительстве, и при Особом Совещании на белом Юге, и позднее, в Российском правительстве Колчака. Совещание воплотилось в организованном согласно указу ВСП от 24 августа 1918 г. «Административном Совете», с точки зрения многих современников, фактически заменившем собой правительство (7).

Компетенция Совета определялась как «подготовительная и окончательная». «Подготовительная» – в плане «рассмотрения и подготовки для внесения в Совет министров проектов постановлений и общих распоряжений, сметы доходов и расходов, мероприятий общегосударственного характера». «Окончательная» же предполагалась как принятие решений по «сверхсметным кредитам (свыше 100 тыс. рублей), выдаче пособий, изменению границ уездов в пределах губерний и др.». С Административным Советом должны были согласовываться и кадровые назначения. И хотя постановления совещательного Административного Совета могли корректироваться и даже отменяться Советом министров, нельзя не заметить значительных полномочий учрежденной министерской коллегии, по существу, дублировавшей существование ВСП. В состав Административного Совета первоначально входило 14 человек, в том числе министры и управляющие ведомствами торговли и промышленности, внутренних дел, снабжения, продовольствия, труда, народного просвещения, финансов, иностранных дел, путей сообщения, военный министр. Министр снабжения Серебренников был назначен председателем Совета, а на частных совещаниях Совета председательствовал ректор Томского университета профессор Сапожников. По оценке Серебренникова, «в Административном Совете… работа всегда шла дружно, согласованно, в деловой атмосфере и отличалась большой продуктивностью. Чувствовалось, что этот деловой аппарат Сибирского правительства представляет солидную рабочую силу, и рано или поздно он эту силу свою осознает и предъявит права на большее участие в делах правительственной политики» (8).

Все больше и больше о значимости своей политической позиции заявляли представители армии. Карьера сибирского военного министра – генерал-майора Гришина-Алмазова – наглядная иллюстрация тезиса о зависимости в тогдашней Сибири «власти военной» от «власти гражданской». Энергичный, независимый генерал, авторитетный среди сибирского офицерства, считался вероятным кандидатом в «диктаторы». Его популярность вызывала серьезное беспокойство и у многих его «товарищей» по Совету министров (особенно у Патушинского и Шатилова), и у депутатов Областной Думы, неприятие которой он высказывал достаточно резко. В то же время его отношение к «представительной демократии» вполне разделяли правительственный комиссар Томска, будущий управляющий Томской губернией и министр внутренних дел Российского правительства Гаттенбергер и министр финансов И. Михайлов. Однако не в меру частые и жесткие высказывания по поводу «недостаточности» союзнической помощи и чешского командования стали поводом к отставке «неудобного» генерала с поста военного министра и командующего Сибирской армией (4 сентября 1918 г.). Административный Совет пытался вначале опротестовать данное решение правительства, настаивая, чтобы вопросы об отставке и назначении предварительно согласовывались с ним (Вологодский в это время выехал на Дальний Восток, и его заместителем стал Михайлов). «Одно время Административный Совет даже угрожал Правительству отставкой in corpore, если оно не даст на будущее время гарантий того, что члены Административного Совета не будут увольняться от своих должностей без его ведома». В итоге, согласившись с отставкой Гришина-Алмазова (5 сентября), Административный Совет (постановлением ВСП от 8 сентября 1918 г.) существенно расширил круг своих полномочий в отношении Думы, получил даже «право ее роспуска». Его компетенция была максимально расширена, и Совет уже мог «на время отсутствия из г. Омска большинства членов Временного Сибирского Правительства… разрешать собственной властью… все дела, относящиеся к текущей деятельности Министров, в пределах действующих узаконений…», в том числе (что можно считать явным «превышением» прав) «созывать и распускать Областную Думу» (9).

По справедливому замечанию Серебренникова, «в лице Гришина-Алмазова сошел с сибирской сцены выдающийся деятель, которому Сибирское Правительство было многим и многим обязано, особенно в первые дни своего существования». «Талантливый организатор», «блестящий оратор» вынужден был покинуть Омск из-за опасений ареста со стороны чехословацкой контрразведки и выехать на Юг России, получив при этом содействие и рекомендации полковника Лебедева, заинтересованного в поддержании постоянной связи двух главных антибольшевистских регионов.

Новый военный министр – атаман сибирских казаков и руководитель омско-петропавловского антибольшевистского подполья – генерал-лейтенант П. П. Иванов-Ринов был еще более далек от поддержки сибирских демократов. Сразу же после восстания в Омске он объявил о своем вступлении в должность начальника местного гарнизона. Став министром, он первым же приказом восстановил ношение погон и кокард в армии. Генерал, по статусу командующего армией, получил право чинопроизводства и, в сущности, избавился от контроля со стороны гражданских властей.

Однако и Дума не собиралась уступать. Очередная ее сессия началась 10 сентября. 19 сентября в Омск прибыли министры Крутовский и Шатилов. В результате, по оценке А. А. Аргунова, «Совет министров снова имел кворум, а Административный Совет низводился на прежнюю степень делового органа с совещательным голосом». Вскоре после этого СОД собственным решением попыталась ввести в состав Сибирской Директории в качестве министра внутренних дел эсера А. Е. Новоселова (чем было бы укреплено «левое крыло», представленное энесом Крутовским и эсером Шатиловым). Противостояние Думы и правительства нарастало, в него включились армия и чехословаки. 20–23 сентября 1918 г. в Омске произошли события, правомерно оцениваемые впоследствии как «репетиция» переворота 18 ноября. Начальник омского гарнизона, казачий полковник Волков самочинно арестовал министров-«демократов» (Крутовского, Шатилова и Новоселова, а также председателя Думы Якушева). От Крутовского и Шатилова потребовали написать заявления о своей отставке (позднее признанные недействительными, как сделанные «под угрозой насилия»). Административный Совет хотя и потребовал их немедленного освобождения, но одновременно с этим 21 сентября 1918 г. объявил о перерыве заседаний Думы, окружив и опечатав здание заседаний. В ответ на это 22 сентября была подготовлена особая Грамота, в которой Дума признавала Административный Совет «незаконно созданным и подлежащим немедленному роспуску», его постановление о «перерыве заседаний» «недействительным», а «Временным Сибирским правительством» надлежало считать только «правительство в избранном Думой в январе 1918 г. составе, за исключением министра финансов Ивана Михайлова» (заместитель Вологодского Михайлов и товарищ министра внутренних дел А. А. Грацианов должны были выйти в отставку и отдавались под суд «по обвинению в государственном перевороте»). Дума спешила использовать с выгодой для себя ситуацию, когда на ее стороне было формальное право давления на исполнительную власть. Депутаты решили совместить исполнительную и законодательную власть и («для восстановления насильственно прерванной деятельности Областной Думы и Совета министров») санкционировали создание временного Комитета Сибирской Областной Думы во главе с Якушевым. Состав Комитета был «сугубо демократическим»: П.Я. Михайлов (бывший член ЗСК), М.С. Фельдман, А. М. Капустин, С. А. Тараканова, С.Д. Майдышев, Л. С. Зеленский.

23 сентября Волков выполнил предписание Совета и освободил арестованных, но тут произошло чрезвычайное событие – Новоселов был найден убитым за городом. Его убийство стало, к сожалению, еще одним подтверждением т. н. револьверного права, столь характерного для периода «второй русской смуты». В ответ на это событие Якушев обратился за помощью к командованию Чехословацкого корпуса. Генерал Ян Сыровы приказал начальнику чешской контрразведки полковнику Зайчеку выполнить решение Думы – арестовать Михайлова и Грацианова, а также полковника Волкова. 24 сентября Волков и Грацианов были арестованы, но Михайлову удалось скрыться. В частях Сибирской армии и среди казаков нарастало возмущение подобными действиями «союзников». Несмотря на то что Сыровы отменил свой приказ, возникла угроза серьезного конфликта властей. И лишь образование в эти дни Всероссийского Правительства в виде Директории, избранной на Уфимском Государственном Совещании, остановило раскол между представительной и исполнительной властью в Сибири.

Директория приняла постановление, в котором пыталась соблюсти компромиссную позицию. С одной стороны, «признавались непререкаемые права Сибирской Областной Думы как временного органа, представляющего в пределах, установленных положением о временных органах управления Сибири, интересы сибирского населения». Отставка Шатилова и Крутовского «считалась недействительной», и «все наличные члены означенного Правительства призывались к спокойному выполнению своих обязанностей». Член Директории А. А. Аргунов должен был подготовить материал о «виновности тех или иных лиц в имевших место событиях».

С другой стороны, Директория объявляла об «отсрочке занятий» Думы, «имея в виду невозможность при создавшихся условиях нормальной деятельности» сибирского «парламента».

В начале осени изменился и персональный состав правящей Сибирской Директории, в составе которой осталось лишь трое министров, имевших полномочия от СОД (Вологодский, Михайлов и Серебренников). Фактически перестали участвовать в работе, несмотря на восстановление своих полномочий, Крутовский и Шатилов.

Но еще 9 сентября, разочарованный усилением противоправных тенденций в работе правительства, о своей отставке заявил министр юстиции Патушинский: «Ввиду моего глубокого расхождения с Административным Советом и возрастающего влияния последнего на политическую деятельность Правительства, я не нахожу возможным оставаться в Совете Министров и на посту министра юстиции, о чем одновременно с сим довожу до сведения Сибирской Областной Думы». Опытного правоведа и сторонника представительной системы управления не могли не возмутить нарушения процедуры принятия законодательных решений, допускавшие игнорирование компетенции СОД. Весьма показательно в этом отношении его выступление на торгово-промышленном съезде в Омске 19 июля. Безоговорочно признавая ошибочность принципов, на основании которых происходил созыв Сибирской Областной Думы во время Чрезвычайного Сибирского съезда в Томске (6 декабря 1917 г.), министр юстиции отмечал, что «съезд отверг участие цензовых элементов как в своих работах, так и в будущем государственном строительстве Сибири… цензовые элементы были эксфенистрированы… было создано однородно-социалистическое правительство». Однако ошибочность создания «однобокой Думы» никоим образом не означала бы порочности существования Думы вообще, ее ненужности в условиях Сибири. Патушинский напоминал, что именно благодаря СОД удалось сплотить и направить на активные действия сибирское подполье («под знаменем Автономной Сибири был совершен переворот»). Именно Областная Дума стала основой для правительства, «избранного… представителями от всех городских и земских самоуправлений, от Владивостока до Челябинска, крестьянскими объединениями, казачеством, кооперативными организациями, охватывающими… всю экономическую, хозяйственную и отчасти культурную жизнь многомиллионного сибирского крестьянства и… представителей всех туземных народов Сибири». Вполне перспективным признавался вариант, при котором созванная Областная Дума «примет закон о пополнении ее состава, переизберет правительство (путем общего роспуска ВСП и ВПАС и создания на их основе новой структуры исполнительной власти. – В.Ц.) и утвердит положение о выборах во Всесибирское Учредительное Собрание, назначив для созыва его кратчайший срок».

Обобщая значение Областной думы во всероссийском масштабе, Патушинский заявлял: «Временное Сибирское правительство поставило себе грандиозную историческую задачу освободить от большевизма не только Сибирь, но и Европейскую Россию, создать государственность на своей территории и всемерно содействовать возрождению России как Великой Державы». Областничество следовало бы признать лишь как первоначальный фундамент будущей «Нераздельной и Великой России». «Возрождение Великой России, свобода и счастье народов автономной Сибири и лучезарные начала народоправства» – таким патетическим девизом закончил Патушинский свой доклад (10).

И все же в условиях нарастания гражданской войны, формирования идеологической программы Белого движения существование СОД в том виде, как это было сделано в декабре 1917 г., становилось уже невозможным. Противостояние СОД и В СП стало не просто конфликтом между законодательной и исполнительной властью, оно выражало тенденцию противостояния двух идеологических принципов построения будущей как сибирской, так и российской государственности, – принципа профессионализма в работе, беспартийного, делового представительства и принципа «политической целесообразности», «партийной программы». Вполне закономерным осуждением неудачного политического опыта прошлых лет можно было считать бы пророческие слова Патушинского: «В революционном порядке, путем насилия, можно создать какое угодно фактическое состояние и организовать какую угодно власть. Но дни такой власти будут не долги. Завтра же явится другая общественная группа или какой-нибудь наглый авантюрист и произведет новые «персональные» изменения». Однако, как показали последующие периоды Белого движения, для достижения победы над большевиками оказался более востребованным именно приоритет твердой власти – жесткой, хотя и «недемократичной», диктатуры.

* * *

1. Сибирская Речь. Омск, № 38, 13 июля 1918 г.; ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 20. Л. 18 об.

2. Сибирская Речь. Омск, приложение к № 44, 21 июля 1918 г.; № 38, 13 июля 1918 г.; Заря. Омск, № 28, 18 июля 1918 г.; Гинс Г. К. Указ, соч., с. 166–169.

3. ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 4. Л. 3; Кроль М.А. Указ, соч., с. 73–74.

4. ГА РФ. Ф. 176. Оп. 5. Д. 120. Лл. 3, 6, 17; Путь деревни. Ачинск, № 9, 13 августа (31 июля) 1918 г., с. 6–7.

5. Сборник узаконений и распоряжений Временного Сибирского Правительства. Омск, № 2, 18 июля 1918 г., ст. 16, с. 9; Серебренников И. И. Указ, соч., с. 132–133.

6. Сибирская жизнь. Омск, № 63, 31 августа 1918 г.; ГА РФ. Ф. 6873. Оп. 1. Д. 90. Лл. 70–71; Ф. 193. Оп. 1. Д. 20. Л. 19 об. – 20; Кроль М.А. Указ, соч., с. 76, 80–82; Путь деревни. Ачинск, № 12, 21 августа (3 сентября) 1918 г., с. 1–2.

7. Глос И. Чехословаки и Сибирская Областная Дума // Вольная Сибирь, Прага, т. IV, с. 32; Гинс Г. К. Указ, соч., с. 94.

8. Собрание узаконений и распоряжений Временного Сибирского Правительства. Омск, № 10, 14 сентября 1918 г., ст. 93; Правительственный вестник. Омск, № 185, 16 июля 1919 г.

9. Собрание узаконений и распоряжений Временного Сибирского Правительства. Омск, № 10, 14 сентября 1918 г., ст. 93; Серебренников И. И. Указ, соч., с. 151.

10. ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 20. Лл. 16 об. – 17, 18–24; Майский И. Указ, соч., с. 251–253; Аргунов А. Указ, соч., с. 26–29; Серебренников И. И. Указ, соч., с. 180–181.