Глава 3

Правительство Апаш-Орды, Башкирское правительство,

Областное правительство Урала и автономия тюрко-татар

Внутренней России и Сибири. Специфика их образования и деятельности 1917–1919 гг., взаимоотношения с Белым движением

Тенденции к созданию национально-автономных и территориальных образований в 1917 г. не обошли стороной и казахскую общественность. На волне «партийно-общественного строительства» в июле 1917 г. была создана казахская национальная партия «Алаш», считавшаяся наиболее близкой по программе к кадетской партии. Название партии соответствовало имени былинного богатыря Алаша, три сына которого разделили между собой земли, населенные казахами. Символичное использование былинного имени в качестве наименования партии, а затем и государственного образования призвано было показать своеобразное возвращение всех разделенных казахских племен к прежнему, «отеческому» единству.

1 декабря 1917 г. в Оренбурге состоялся «Общекиргизский» съезд, созванный по принципу национального представительства. Сюда прибыли делегаты от всех областей, где находились компактные ареалы расселения казахов (Уральской, Тургайской, Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской, Сырдарьинской, Астраханской губерний, Букеевской Орды и киргизской части населения Алтайского округа Томской губернии). Оценивая положение в стране после «большевистского бунта», съезд заявил, что «с переходом обеих столиц в руки большевиков и распадения Временного Всероссийского правительства Керенского центральная Всероссийская власть фактически перестала существовать и что образовавшийся затем большевистский Совет народных комиссаров, претендовавший на значение Всероссийской власти, для киргизского народа совершенно неприемлем, как неприемлемо для киргизского народа не только большевистское, но и всякое иное социалистическое учение». Отмечалась необходимость создания собственных вооруженных сил «для обороны края» и важность создания единого «антибольшевистского фронта» («как для ограждения киргизского народа, так и для водворения правопорядка в остальной части России необходимо объединение всех антибольшевистских течений и групп, иначе проявляющий более и более организованность в своем напоре большевизм легко может поглотить каждую отдельную слабую и по численности и организованности группу»).

Осуществление данного «плана» признавалось возможным на основе временной «автономизации». Постановление съезда гласило: «Объявив киргизский край автономной частью Российского государства, для управления краем образовать Временное правительство, коему присвоить наименование Алаш-Орда. Правительству этому временно, впредь до образования общепризнанной всероссийской государственной власти, присвоить в отношении киргизского края функции центральной власти, поручив пополнить свой состав приглашением пропорционально численности представителей других проживающих на территории Алаш национальностей, кроме киргиз». Таким образом, предполагалось создание коалиционного правительства, на основе национального представительства. Подобный путь создания власти будет впоследствии, в 1919–1920 гг., признаваться наиболее оптимальным для белых правительств, заинтересованных в максимально возможной поддержке со стороны различных групп населения, национальных и политических структур. Помимо представительства национального, при создании власти использовалось также представительство земских структур. Земство здесь было создано согласно законодательству Временного правительства и пользовалось значительным авторитетом, поскольку именно в структурах земского управления была сосредоточена местная интеллигенция, получившая образование в русских средных и высших учебных заведениях.

Созданное правительство – Всекиргизский Народный Совет Алаш-Орды, возглавляемый бывшим членом I Государственной Думы кадетом А. Н. Букейхановым, включало в свой состав авторитетных политических лидеров казахского национального движения: А. Байтурсунова (редактор краевой газеты «Казах»), X. Габбасова, Д. Досмухаммедова (председателя Уильской Областной земской управы), М. Тынышпаева. Букейханов взаимодействовал с офицерскими подпольными группами в Сибири, в Семиречье, используя поддержку которых он добился того, что советская власть в крае была довольно быстро ликвидирована (1).

Временный характер автономии определялся так: «С момента же образования общепризнанной государственной власти за Алаш-Ордой сохранить лишь те права, кои в обыкновенном общеевропейском и научном смысле предоставляются отдельным автономным частям одного федеративного государства». Оптимальной основой будущего государственного устройства признавалась федерация. Предполагалось также создание киргизских воинских частей (общей численностью 20 тыс.), укомплектованных по территориальному принципу. Алаш-Орде поручалось «действовать в контакте и союзе с организующимися для борьбы с большевиками казачьими войсками, Туркестанским краем, Сибирью и другими антибольшевистскими группами». Правительство сосредотачивало в своих руках полноту исполнительной и законодательной власти, но Съезд заявил о необходимости проведения Учредительного Собрания, в котором должны были участвовать все национальности края. На нем предполагалось принять Конституцию Алаш-Орды. При этом учитывалось, что окончательное утверждение Конституции, ее приведение в соответствие общегосударственным нормам будет проведено Всероссийским Учредительным Собранием (2).

В конце июня 1918 г., после ликвидации советской власти в Зауралье и в Сибири, Алаш-Орда провозгласила о своем суверенитете на территории Букеевской Орды, Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской, Тургайской, Уральской областей (ее восточная часть была переименована в Уильский Оляят). Столицей стал г. Семипалатинск. Здесь еще весной 1918 г. действовала подпольная офицерская группа во главе с капитаном И. Харченко численностью 350 бойцов и 100 всадников-киргиз. Структуры местной власти создавались на основе сохранявшего свои полномочия земского и городского самоуправления, начавшего формироваться еще в 1917 г. «Смешанное» по своему национальному составу, земско-городское самоуправление призвано было, в частности, осуществлять представительство интересов русского населения (3).

Делегация Алаш-Орды участвовала в работе Уфимского Государственного Совещания. Считая более целесообразным децентрализовать управление, 11 сентября 1918 г. правительство Алаш-Орды утвердило протокол об организации «Западного отделения правительства Алаш-Орды» – для управления западной частью автономии. Западное отделение получило статус центрального правительства Алаш-Орды во главе с членом Всекиргизского Народного Совета Досмухамедовым, хотя прежняя столица оставалась в составе «Восточного отделения» (Западное отделение сделало своим центром селение Джамбейтинское Уильского Оляята).

Положение Алаш-Орды на пересечении путей из Сибири в Туркестан и из Поволжья в Семиречье делало ее своеобразным «соединяющим звеном» в антибольшевистском фронте. Правительство Алаш-Орды сотрудничало с поволжским Комучем, Кокандской автономией, Башкирским правительством, а также казачьими войсками Урала, Оренбурга, Сибири и Семиречья.

По оценке бывшего министра внутренних дел Крымского Краевого правительства Н.Н. Богданова, командированного генералом Деникиным в Сибирь для установления контактов с белым Омском по линии Всероссийского Земско-Городского Союза, «среди киргизов не было сепаратизма, они понимали, что без России существовать не могут. Было лишь желание сохранить земское самоуправление, которым киргизы чрезвычайно гордились и которое имело совершенно исключительное влияние и престиж. Настроение было определенно противобольшевистское» (4).

Был подготовлен проект соглашения Алаш-Орды с Временным Сибирским правительством. В соответствии с этим проектом за деятельностью местного самоуправления вводился контроль со стороны комиссаров, назначаемых правительством по соглашению с Алаш-Ордой. Земско-городские структуры согласовывали свои действия с Сибирским правительством, причем представители Алаш-Орды обязаны были участвовать в предварительном обсуждении тех или иных вопросов. В крае сохранялись также национальные структуры самоуправления и суда. В договоре отмечалось: «До сконструирования власти, признаваемой всеми национальностями территории Алаш, Алаш-Орда является органом власти казах-киргизского народа. Все национальные общественные организации и учреждения подчиняются только Алаш-Орде… Алаш-Орда организует национальные суды, (а также) местные советы Алаш-Орды, ведающие на местах всеми национальными делами казак-киргизского населения, остающимися в пределах компетенции восстановленных земств и городских дум». Алаш-Орда получила право сбора местной т. н. «кибиточной подати», а также право устанавливать «специальные обложения» в собственную казну. Вооруженные силы Орды в оперативном отношении должны были взаимодействовать с Сибирской армией, а мобилизационные мероприятия – осуществляться по соглашению с военным министерством Сибирского правительства.

С готовностью участвовать в создании Всероссийской власти делегация Алаш-Орды прибыла на Уфимское Государственное Совещание в сентябре 1918 г. В соответствии с его решениями властные полномочия Алаш-Орды передавались Временному Всероссийскому правительству. В 1919 г. верховные суверенные права над территорией края получало уже Российское правительство, действовавшее через назначенного Главноуполномоченного. Эту должность занимал бывший комиссар Временного правительства в Тургайской области Темиров. В административном отношении управление осуществлялось через Туземный отдел МВД, а также через аппарат Начальника Южно-Уральского Края, атамана Оренбургского казачьего войска генерала Дутова.

Формальная (с точки зрения организации управления) и фактическая (в военной сфере) зависимость от Омска диктовала необходимость периодических контактов представителей Алаш-Орды с Российским правительством. В докладе 7 июня 1919 г. Досмухамедов излагал Колчаку предысторию возникновения Алаш-Орды и просил об отправке офицеров-инструкторов, поставках оружия, обмундирования, а также о денежных субсидиях. Доклад завершался показательными словами: «Считая себя частью единой и нераздельной России и глубоко сознавая, что нынешняя полумертвая Россия может воскреснуть и стать опять в ряды великих держав лишь после того, как будет изгнана и уничтожена власть губителей всякой цивилизации – большевиков и водворения строгого правового порядка у себя внутри страны, Западное отделение Алаш-Орды питает надежду, что Вы отнесетесь благосклонно к изложенным нуждам нашего края и нашего народа. Надежда наша подкрепляется психологическим и юридическим сознанием нашим, что мы являемся небольшим притоком того большого течения, руководить которым судьбе угодно было выдвинуть Вас». Те же идеи повторялись в заявлении Алаш-Орды еще в феврале 1919 г.: «В этом самоопределении кайсак-киргизский народ, во главе с правительством Алаш-Орды, не видел отделения от России, наоборот, себя считал должником России и считал своим долгом перед Родиной работать рука об руку, в контакте с государственно мыслящими людьми, идущими навстречу к возрождению России». Представительство Алаш-Орды в Омске заявляло о формировании особого добровольческого отряда, призванного обеспечить порядок в Семиречье (5).

В то же время нельзя не отметить имевшиеся сложности в отношениях между всероссийской властью и Алаш-Ордой в 1918–1919 гг. Эти проблемы были в целом типичны и для других восточных регионов бывшей Империи – Туркестана, Дальнего Востока и Северного Кавказа. Так, например, в докладной записке бывшего юрисконсульта местного переселенческого управления Е.А. Семенова главе МВД А. Н. Гаттенбергеру в апреле 1919 г. говорилось, что «киргизский народ раздирает партийная борьба», в основании которой лежит «борьба за власть двух или трех представителей богатых родов». Ее истоки заключались в средневековых межродовых конфликтах, результатами которых становились захват всей полноты власти (в управлении, в сборе налогов, в судах) одним родом и полное ему подчинение побежденных. Даже выборы в местное самоуправление проходили по принципу «права сильного» и физического устранения политических противников.

«Русская власть» всегда выступала в качестве «арбитра» подобных конфликтов и обладала правом окончательного утверждения местных налогов, назначения местных судей, наблюдения за ходом выборов: «решения русской власти могли коренным образом изменить результаты партийной борьбы на местах». Однако при этом многие представители «русской власти», не отличавшиеся профессионализмом и беспристрастностью, фактически втягивались в идущую межродовую борьбу. Обострения проявлялись и в отношениях с сибирскими казаками, особенно в области земельных отношений.

Основой восстановления нормальных отношений с местным населением могло быть, по мнению Семенова, содействие «местной интеллигенции», получившей образование в России. При этом «интеллигентные силы» нужно было привлечь к сотрудничеству с местной администрацией, которая нередко имела недоверие к национальным лидерам. Например, назначенный управляющим губернией присяжный поверенный Самойлов стремился опереться на представителей правых партий, с недоверием относясь к структурам местного самоуправления. Семенов «считал себя обязанным громко заявить о крайней серьезности киргизского вопроса для государства и полной непригодности представителей власти на месте для правильного и безболезненного разрешения его». Помимо изъянов гражданской администрации, в докладе указывалось также на «серьезное значение» в деле управления краем «недостатков», имеющихся у «некоторых деятелей штаба Степного корпуса», ведущего в крае боевые действия против советских войск и местных партизанских отрядов (6).

Подобные соображения о необходимости поддержки «русского влияния» в крае содержались в докладной записке Оренбургского атамана А. И. Дутова Гаттенбергеру (26 мая 1919 г.) о социально-политическом положении в Казахстане. В ней также отмечалась постоянная межродовая борьба при выборах в аульные старшины. Но, в отличие от Семенова, Дутов очень скептически оценивал возможности «местной интеллигенции», которая, как и местная знать, также активно стремится «занять посты по управлению и обирать народ» и «очень стремится к сепаратизму». Тот же Букейханов представлял интересы не местной партии или какой-либо общественной организации, а только рода «Букейхана», имевшего значительные связи и авторитет в Восточной Алаш-Орде. При этом, обращал внимание Дутов, велась постоянная борьба (до кровной вражды) с родом Кипчаков, представителями которых были большевики Амангильды и Джангильды Имановы. Вся политическая позиция Алаш-Орды сводилась к выражению интересов рода «балийцев», тогда как «алимбековская партия симпатизировала большевикам».

В качестве решения «киргизского вопроса» Дутов предлагал проявить максимальную бдительность по отношению к формирующимся частям киргизской армии (ссылаясь на подавленное им восстание тыловых частей в Джамбейтинском селении), усилить контроль за киргизами со стороны русской администрации. Для укрепления «русского влияния» предлагались меры, сходные с политикой в отношении к «туземным» государственным образованиям Туркестана. Прежде всего это относилось к привлечению на службу чиновников, не связанных с местными родовыми группами. Управление в Тургайской области существенно осложнялось отсутствием почты и телеграфа, поэтому «степь не может завязать прочных сношений с государством и знать о событиях и мероприятиях Верховной власти». В то же время «агитация правительственными органами не ведется, и потому слухи являются единственным средством осведомления». Для разъяснения политики Российского правительства Дутов предлагал использовать опыт бывшего члена Троицкого окружного суда, статского советника Джан-Султан Сейдалина и его сыновей, студентов-выпускников юридического факультета Петроградского университета (характерное для белой администрации стремление использовать людей с юридическим образованием). Чтобы окончательно привлечь на свою сторону местное население и знать, Дутов предлагал осуществление комплекса мер, связанных с развитием в крае социальной инфраструктуры: «Мероприятия, коими Всероссийское правительство может привлечь киргиз и башкир на свою сторону, примерно таковы: улучшить продовольственный вопрос – главным образом дать в степь муку и чай, железо и хоть немного ситцу… Надо улучшить снабжение водой, устроить пруды, колодцы, орошение. Открыть почту и усилить телеграф, основать города или меновые дворы. Усилить школы. Выделить государственный элемент и его наградить халатами, оружием, чинами и орденами, медалями. Тогда мы будем иметь в степи надежных лиц, которые облегчат государственную задачу строительства России…» (7).

Все эти, безусловно, значимые для края меры так и не были осуществлены ввиду кратковременности существования белой власти. В конце 1919 г., после разгрома войск Колчака и отступления их из Западной Сибири, Алаш-Орда возобновила переговоры с представителями Советской России (первые, правда, неудачные попытки соглашения с большевистским Совнаркомом на основе признания казахской автономии предпринимались еще в начале 1918 г.). Воинские части Алаш-Орды, действовавшие на Семиреченском фронте, заявили о переходе на сторону советской власти. В декабре 1919 г. распоряжениями Киргизского ревкома было ликвидировано Западное, а в марте 1920 г. – Восточное отделение Алаш-Орды.

История башкирской автономии, как части антибольшевистского движения, была непродолжительной. В декабре 1917 г., почти одновременно с созданием Алаш-Орды, в Оренбурге прошли заседания Башкирского Курултая, продекларировавшего создание автономного (в составе России) правительства во главе с А. 3. Валидовым. Как и в случае с Алаш-Ордой, окончательное утверждение статуса Башкирии должно было произойти на Всероссийском Учредительном Собрании. Но в местном самоуправлении были восстановлены исторические принципы «кантонного управления». В кантонах начали создаваться добровольческие отряды, которые могли стать в дальнейшем основой отдельного Башкирского корпуса.

Весной – летом 1918 г. башкирское правительство добилось признания своей автономии и со стороны Комуча, и от Временного Сибирского правительства. Вооруженные силы перешли под оперативное руководство атамана Дутова, земельные и финансовые вопросы должен был регулировать уполномоченный Комуча. Представители Башкирского правительства участвовали в работе Уфимского Государственного Совещания, на котором согласились с решением о ликвидации своего суверенитета и подчинении Временному Всероссийскому правительству. В административно-территориальном отношении Башкирия должна была подчиниться власти атамана Дутова, что вызывало недовольство местной знати. Оппозиция белой власти усилилась после решения штаба Верховного Главнокомандующего генерала Болдырева (от 21 октября 1918 г.) о прекращении финансирования башкирских полков и о переводе всех военнослужащих-башкир на службу в ряды Сибирской или Оренбургской армий. Башкирское Войсковое управление, Башкирский Военный совет, штаб отдельного корпуса – расформировывались. Неодобрительно отнеслась и часть башкирской общественности к «перевороту» адмирала Колчака. В результате в январе 1919 г. Башкирское правительство начало переговоры с советской властью и добилось признания своей автономии в форме Башкирской автономной советской социалистической республики (образована 20 марта 1919 г.) (8).

Было бы тем не менее неправомерно считать, что после этого все население Башкирии оказалось на стороне советской власти. Оставшиеся у Колчака военные и политики продолжали отстаивать возможность сохранения суверенных прав Башкирии. В принципе, не возражало против автономного варианта и Российское правительство в Омске. В особой Грамоте Верховного Правителя «К башкирскому народу», составленной в апреле 1919 г., отмечалось, что «незначительная часть башкир, презревшая вековое сотрудничество своих отцов и дедов с русским населением на ниве мирного труда и на полях ратных, обнаруживает ныне стремление к государственной самостоятельности, забывая, что преуспеяние и развитие культурно-хозяйственной жизни башкирской народности возможно только в составе Великой России». Башкирскому народу гарантировалось: «Правительство Государства Российского не посягнет на вашу веру, на ваш быт национальный и хозяйственный, ни на ваши родные земли. Оно вам, как и всем многочисленным народностям, под державой его стоящим, сохранит право благомирного самоуправления, в вопросах местных обеспечив всей полнотой своей власти порядок и законность в управлении, безопасность личную и имущественную и свободу мирного национального развития под сенью государственности. Не верьте тем, кто сулит вам несбыточные обещания государственной самостоятельности… Стойте крепко за правительство, мною возглавляемое: только в нем ныне защита ваших близких и вашего достояния от красных разбойных банд большевиков…» (9).

В 1919 г. для осуществления «права благомирного самоуправления» предполагалось использовать практику т. н. «оказачивания» (об этом подробнее – в разделе о казачьем управлении). Введение в Башкирии «казачьего статуса» в определенной степени уравновешивало стремление местных военных и политиков отстоять свой суверенитет и в то же время не позволяло «отделиться» от Белого движения.

Для обоснования этого «представители башкирского народа» апеллировали к существовавшему до 1863 г. статусу Башкирского казачьего войска. В октябре 1919 г. на имя Колчака был подготовлен доклад, в котором башкирские политики М.Г. Курбангалиев, Г. Я. Антбаев, Г.Х. Тукаев заявляли, что «башкирский народ не стремится к созданию какого-либо отдельного государства… он стремится только обеспечить национальный быт, историческое право на землю; восстановить изъятое историческое право Александром II на казачество в 1863 г. и обеспечить право на автономное Башкирское Духовное Управление».

Объясняя право на восстановление статуса казачьего войска, авторы доклада Верховному Правителю отмечали, что «в данное время башкиры приносят жертвы не меньше, чем другие казаки, которым возглавляемое Вами правительство идет навстречу во всех их нуждах». В частности, приводилось непропорциональное выделение средств на помощь беженцам – башкирам и оренбургским казакам. Обращение к Колчаку заканчивалось перечислением тех мер, которые могла бы осуществить всероссийская власть: «Мы… свидетельствуя самые искренние заверения от имени башкирского населения, насчитывающего два с половиной миллиона человек, героически храбрых в боях, помогать Вам в святом деле водворения правового порядка в Великой Нераздельной России до последней капли крови, покорнейше просим: 1) образовать отдельное Башкирское Казачье Войско во главе с наказным атаманом, назначенным Вашим Высокопревосходительством; 2) учредить Главное Управление Башкирского Казачьего Войска при Военном Министерстве; 3) образовать комиссию для разработки положения о Башкирском Казачьем Войске под председательством господина военного министра и с разрешением представителям от башкир участвовать в этом в качестве сведущих лиц в жизни башкирского народа». Но в октябре 1919 г., в связи с поражением Восточного фронта и эвакуацией Омска, утверждения башкирского казачества не состоялось (10).

Особое место среди государственных образований, действовавших под прикрытием Восточного антибольшевистского фронта, занимало Временное Областное правительство Урала. Его образование было связано с выражением не национальных или партийно-политических, а прежде всего экономических интересов. Возникновение уральского правительства произошло после создания поволжского Комуча и Временного Сибирского правительства, но их обоюдное влияние на Уральский регион было определяющим. И Самара, и Омск стремились к формальному подчинению промышленно развитого Урала, недостаточно заботясь при этом о потребностях самого этого региона (прежде всего экономических). Не оспаривали возможность создания на Урале автономной власти и представители союзного командования, в частности Чехословацкого корпуса. При этих обстоятельствах стало необходимым создание уральской временной государственности – на принципах типичного для 1918 г. «областничества».

Свержение советской власти в Екатеринбурге, как и в других сибирских городах, произошло при активном участии местного военного подполья. В городе существовало несколько подпольных организаций, использовавших легально действовавшие «прикрытия» для своей деятельности. Таковыми были организация прапорщика В. Г. Олесова (на основе Союза безработных офицеров екатеринбургского гарнизона) и две группы офицеров Академии Генерального штаба, эвакуированной в город весной 1918 г. Одна из них («пятерка помощи»), под руководством капитана Д. А. Малиновского, планировала освобождение Царской Семьи (в нее входили также капитаны М.К. Гершельман и Н.А. Деллингсгаузен), однако сил и средств для осуществления этого плана было явно недостаточно.

Возможности для ведения подпольной антисоветской работы были и у городского Союза фронтовиков. Под руководством штабс-капитана Н.К. Ростовцева, прибывшего из Москвы в апреле 1918 г., Союз готовил восстание к моменту подхода к Екатеринбургу частей Чехословацкого корпуса. Союзу удалось привлечь на свою сторону кавалеристов местного караульного эскадрона. Однако выступление оказалось преждевременным. После разгона большевиками организованного Союзом рабочего митинга в Верх-Исетском поселке против мобилизации в Красную армию дальнейшая деятельность Союза была прекращена.

Наиболее эффективно действовала группа подпоручика В. М. Зотова. Построенная на основе конспиративных «пятерок», она смогла внедрить своих представителей в советские структуры. Сам Зотов занимал должность адъютанта штаба Уральского областного военного комиссариата, а его сотрудники работали в штабе Уральского военного округа и даже в разведотделе штаба Северо-Урало-Сибирского фронта. Связь между членами организации, контакты с другими подпольными военными группами осуществляли екатеринбургские скауты. Незадолго до вступления в город чехословацких войск подпольщикам удалось укомплектовать своими членами городскую караульную команду. Часть членов этой группы под руководством поручика П. К. Химичева безуспешно пыталась освободить Царскую Семью. Однако антисоветское выступление в целом прошло удачно. В ночь на 25 июля 1918 г. подпольщикам удалось взять под контроль окраину города, установить контакты с наступавшими на Екатеринбург чехословаками и оренбургскими казаками и содействовать его взятию. В политическом отношении группа Зотова контактировала с подпольными группами эсеров (Д.Г. Чернобаевым, А. А. Кукушкиным и др.), организовавшими Временный комитет народной власти сразу же после освобождения города от большевиков (11).

Идея создания «независимого от Омска и Самары» правительства возникла у участников Челябинского Совещания во время переезда из Челябинска в Екатеринбург. Первая же декларация Временного Областного Правительства Урала (далее – ВОПУ) конкретно определяла как условия образования новой власти, так и способ ее формирования и основные направления предстоящей политики. «Областнический» подход объяснялся глубоким экономическим кризисом на Урале: «Велика разруха, и, чтобы справиться с ней, нужны невероятные усилия. Это было бы совершенно непосильно для какого бы то ни было Центрального Правительства при помощи посланных из центра чиновников… Такую работу скорее может выполнить… Областное Правительство, составленное из местных общественных деятелей и привлекшее к созидательной работе все живые силы области». Подчеркивалась необходимость образования правительства на основе «межпартийной коалиции». По оценке заместителя главы Совета управляющих, члена ЦК кадетской партии Л. А. Кроля, «правительство должно было быть персонально-коалиционным» и «состоять из группы лиц, хотя и принадлежащих к разным партиям, но персонально доверяющих друг другу… Обязательным условием для членов Совета становилось признание приоритета общеправительственной «деловой» программы над любыми партийно-политическими установками» (12).

Восстанавливались структуры земско-городского самоуправления. Местное самоуправление основывалось на полном восстановлении прав земско-городских структур, переизбрание которых допускалось только «на основе всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права без различия пола».

Правовая практика основывалась на принципе безоговорочного отрицания советского законодательства: «Декреты и распоряжения советской власти незакономерные и потому ничтожные». В то же время нельзя было не учитывать очевидных правовых коллизий, ставших результатом применения советских декретов (в промышленности, финансах, земледелии). В этих условиях правительство становилось посредником в отношениях между бывшими собственниками и новыми «пользователями». Следует отметить, что принятие подобных «третейских» полномочий государственными органами было типично для политики большинства антибольшевистских правительств. «Сельскохозяйственные земли» оставались в распоряжении их «фактических пользователей», «частные банки» подлежали «государственному надзору без нарушения коммерческой тайны», заводы возвращались «прежним владельцам», однако «в отдельных случаях» правительство оговаривало за собой право национализации, «когда того требуют интересы государственные». Правительство заявляло, что «будет строго охранять все завоеванные народом свободы», «равноправие национальностей» и их «право на культурное самоопределение», сохранит 8-часовой рабочий день «при условии выполнения устанавливаемого минимума выработки».

Отношение к будущему государственному устройству также формулировалось предельно четко: «Россия должна быть единой и нераздельной… окончательное устроение земли русской принадлежит Учредительному Собранию, и… немедленно должно быть создано Центральное Правительство, объединяющее все области Великой России».

Правительство сосредотачивало полноту всей «областной власти», но подчеркивало временный характер своих неограниченных полномочий. Следовало озаботиться созданием «представительного фундамента», роль которого на Урале, как и в Сибири, должна была осуществить Уральская Областная Дума, выборы в которую на основе типичных для 1917–1918 гг. принципов «четыреххвостки» (всеобщего, равного, прямого и тайного голосования) предполагалось провести сразу же «вслед за очищением Урала от большевиков». Областная Дума должна была утвердить уже постоянный состав правительства – исполнительной власти, тогда как Всероссийское Учредительное Собрание («единственный хозяин земли Русской») «решит и вопрос о дальнейшем бытии Областного Правительства Урала».

Таково было содержание программной декларации уральских «областников». Но все дальнейшее законодательство, равно как и деятельность ВОПУ, «носило местный характер и главным образом вытекало из нужд момента» (13).

Состав ВОПУ был собран на основе политической коалиции, в него вошли и многие местные общественные деятели, и выразители интересов «торгово-промышленного класса». Председателем Совета управляющих и Главноуправляющим торговли и промышленности стал председатель Уральского биржевого комитета, гласный екатеринбургской городской думы кадет П. В. Иванов. Беспартийные прогрессисты А. Е. Гутт и Н. Н. Глассон приняли портфели Главноуправляющего Горных дел и Главноуправляющего Юстиции соответственно. Главноуправляющим внутренних дел стал народный социалист Н.В. Асейкин, Главноуправляющим Земледелия и Государственных Имуществ – эсер А. В. Прибылев, Главноуправляющим Труда – меньшевик П. В. Мурашев.

Самарский Комуч потребовал от ВОПУ безоговорочного подчинения («ни автономного, ни независимого правительства Урала Комуч признавать не станет», Комуч «не признает власти Временного Сибирского правительства за пределами административных границ Сибири»). Сибирское правительство (его представителем был генерал Гришин-Алмазов, а затем уполномоченный по Уралу, бывший директор Богословского горного округа С. С. Постников) также считало, что уральские политики должны признать их верховенство, хотя и в довольно необычной форме: «уральцы» утверждают состав правительства, а «сибиряки» санкционируют его создание, ничего при этом не меняя в составе и в региональной политике. Особым указом от 18 июля 1918 г. Временное Сибирское правительство постановило включить в свою юрисдикцию Челябинский и Троицкий уезды Оренбургской губернии и Златоустовский уезд Уфимской губернии. Предполагалось, что под постоянную юрисдикцию сибирской власти перейдут Шадринский, Камышловский и Екатеринбургский уезды Пермской губернии. По оценке Кроля, «если бы перед Уралом стала дилемма при отделении, то он вынужден был бы пойти с Сибирью, ибо иначе он был бы обречен на экономическую смерть. Сибирь – его единственный рынок для сбыта его железа и его поставщик зерна… Вообще связь Урала с Сибирью более тесная, чем с западом, хотя сибиряками уральцы себя не считают».

Но само ВОПУ не собиралось отказываться от своего суверенитета, уступая его таким же, по сути, «областным» властям. В отношении железнодорожного, почтово-телеграфного сообщения, торговли Урал не отделялся от своих соседей. В отношении организации армии, проведения мобилизаций ВОПУ передавал свои полномочия Сибирскому правительству. Финансовая система, которая первоначально также должна была носить автономный характер, не получила соответствующей эмиссионной поддержки из Омска и обратилась к выпуску собственных «денег» (14).

ВОПУ тесно сотрудничало с «общественностью», местная власть руководствовалась законодательством Временного правительства (Временным положением о губернских и уездных Комиссарах от 19 сентября 1917 г.), лишь формально заменив наименование должностей губернского и уездного комиссаров на губернских и уездных уполномоченных. 25 сентября 1918 г. была образована Комиссия для выработки законопроекта о выборах в Областную Думу Урала. Ее состав должен был отражать как партийно-политический, так и территориально-административный принцип формирования и включать представителей каждого губернского и уездного города, губернского и уездного земства Уральской области, представителей партий «народной свободы, народных социалистов, социалистов-революционеров, социал-демократов (меньшевиков), а также – от Екатеринбургской торгово-промышленной биржи, Совета Съезда горнопромышленников Урала, Центрального Бюро профсоюзов служащих и рабочих Урала и крестьянской организации («если таковая будет образована»). Все вопросы, связанные с юридическим обоснованием избирательного закона, полномочий будущей Думы должны были обсуждаться в соответствующих подкомиссиях (15).

В судебно-следственной сфере учреждались уездные Временные следственные комиссии, заменившие собой камеры мировых судей. Члены комиссии избирались волостным земским собранием, но утверждались помощником уездного уполномоченного, который мог создавать комиссии и «по собственной инициативе». Аналогичные следственные комиссии создавались и в городах. Их состав выдвигался городскими думами и также утверждался помощником уездного уполномоченного, причем в их состав должен был входить как минимум один представитель с юридическим образованием «или практически знакомый с юриспруденцией» (16).

Для поддержки контактов власти и общества в экономической сфере 9 сентября 1918 г. был создан Уральский Промышленный Комитет. В его компетенцию входило обеспечение «потребностей армии, транспорта и промышленности», «определение условий финансирования предприятий», регулирование цен, а также осуществление «широкого спектра мер, направленных на регулирование промышленности в условиях милитаризации труда». В Бюро Комитета входили сам Главноуправляющий труда и четыре представителя, согласованные с Сибирским правительством, а также «один представитель чехословацких технических организаций» и представитель Самарского Комуча. Бюро отчитывалось перед Общим Собранием, собиравшимся не менее раза в месяц. Состав Собрания включал весь состав Бюро и представителей от главных управлений финансов, торговли и промышленности, продовольствия и труда, а также представителей «от рабочих по избранию Бюро профсоюзов Урала», «от кооперативных организаций», «уральского отдела Всероссийского Союза инженеров», «от союза Профессиональных Технических Организаций Урала» и «от Совещания Уральских горнопромышленников».

Уральский Комитет обладал правом создавать районные комитеты, использовать для своей работы структуры правительственного аппарата, мог издавать «инструкции», давать представления правительству об упразднении «излишних» управленческих структур (17).

ВОПУ в лице Кроля активно участвовало в работе Уфимского Государственного Совещания и настойчиво предлагало сделать Екатеринбург (вместо Омска) столицей новообразованной Всероссийской власти. В этом случае аппарат ВОПУ мог бы получить статус Совета министров Временного Всероссийского правительства. Но этого не произошло. Наоборот, 2–3 ноября 1918 г. на заседании Директории обсуждался вопрос о будущем ВОПУ. Уральская делегация, представившая обширный доклад, «обосновывающий права на автономию и на границы Урала», смогла добиться лишь временного сохранения полномочий Главноуправляющих ведомствами до «принятия дел» от представителей Директории.

После обнародования Грамоты Директории от 6 ноября 1918 г., которой полномочия местных структур власти прекращались, 10 ноября ВОПУ опубликовало Обращение к населению Урала. В нем в согласии с решением Директории правительство объявляло о самороспуске, хотя при этом подчеркивалась «принципиальная возможность создания в будущем общеуральского представительного органа, объединяющего работу местного управления горнозаводского Урала». «Все граждане Области Урала» призывались «сплотиться вокруг единого Временного Всероссийского правительства и оказывать ему полную поддержку и повиновение» (18).

Таким образом, создание государственных органов на Востоке России было проявлением местной политической активности, направленной на формирование элементов будущего всероссийского, общегосударственного «здания». Их деятельность не могла не иметь признаков «регионализма», хотя бы и временного, в любом случае их автономное существование могло продолжаться только до создания Всероссийской власти, которая, по существу, также носила временный характер. Опора на органы местного самоуправления – земско-городского или национального – обеспечивала им определенную легитимность, иначе говоря, давала возможность проведения «демократической политики».

Достаточно специфичной стала попытка создания еще одной автономной единицы в составе будущего Российского государства – Союза мусульман тюрко-татар Внутренней России и Сибири. Еще 22 июля 1917 г. в Казани состоялся съезд мусульманского духовенства, военнослужащих и было принято решение о создании культурно-национальной автономии Мусульман. Вторым всемусульманским съездом в Уфе (20 ноября 1917 г.) данная автономия была подтверждена. Был образован Парламент (Миллят-Меджлиси), утвердивший специальное Положение о «Национальной автономии мусульман тюрко-татар Внутренней России и Сибири». «Автономия» представлялась в форме создания «добровольного личного союза (-нации), обладающей в отношении своих членов принудительной властью». Показательно, что в Положении декларировалось создание Союза мусульман как «субъекта прав публичных и частных», но не с территориальной, а только с этно-конфессиональной спецификой (своего рода «государства в государстве»). Этот принцип автономии получил наименование «национально-персональной». Признавалось, что «членами Союза могут состоять мусульмане тюрко-татары обоего пола Внутренней России и Сибири вне зависимости от территории, ими занимаемой». Утверждались нормы «религиозной и национальной автономии», осуществление которых должно было проводиться посредством «публично-правовых» «органов религиозного и национального самоуправления». Автономия касалась «сферы дел религиозных, культурно-национальных, общественного призрения и налогового национального обложения». Язык «мусульман тюрко-татар» признавался равноправным с русским, специальный налог «для осуществления религиозных и национальных нужд» определялся «пропорционально численности тюрко-татарской нации» и вычитался из «общегосударственных, областных, краевых, земских и городских средств».

Своеобразно решался вопрос о представительстве в структурах местного самоуправления. Так как «тюрко-татарская нация, как союз государственный и правовой, имеет право в государственном управлении», то в зависимости от численности местного тюрко-татарского населения предполагалось их участие по следующей пропорции: в местностях с преобладанием тюрко-татар (свыше 50 % населения) их представители возглавляли местное самоуправление; в местностях с меньшей численностью (менее 50 % населения) «хотя бы один член тюрко-татарской нации» входил в состав управленческих структур. Национальное представительство обеспечивалось и на уровне центральной власти и гарантировалось тем, что «в состав центральной правительственной власти должно входить по одному лицу тюрко-татарской нации, облеченному правами министра для непосредственных сношений нации с государством». «Представители тюрко-татар» вводились также в состав мировых съездов, окружных судов и судебных палат для «участия в разбирательстве дел, стороной которых являются члены тюрко-татарской нации».

Высшим учредительно-санкционирующим, а также и законодательным органом признавалось Национальное Собрание (Миллят-Меджлиси). Его избрание (по одному депутату на каждые 50 тысяч населения) проводилось на основании «прямого, равного и тайного избирательного права». В выборах участвовал «каждый член тюрко-татарской нации без различия пола, достигший 20 лет». Собрание работало в течение трех лет и рассматривало все законодательные акты, выносимые на его обсуждение «каждой тысячью правомочных членов нации». Исполнительная власть осуществлялась Национальным управлением, состоявшим только из трех ведомств, соответствующих трем основным направлениям автономии тюрко-татар (духовного, просвещения и финансов). Духовное ведомство возглавлял муфтий (его члены – кадии). Его задачами были, в частности, «издание фетва, рассмотрение и решение вопросов веры и богослужения… общий надзор за постановкой преподавания вероучения во всех учебных заведениях, цензура Корана и Афтиак, управление духовными школами». Финансовое ведомство отвечало за сбор «национального налога». Вводились и собственные судебные структуры, связанные с осуществлением права шариата.

Местные учреждения были представлены окружными меджлисами, также избираемыми по «четыреххвостке», окружными Национальными управлениями, сельскими Меджлисами и сельскими Национальными управлениями, осуществлявшими функции, аналогичные вышестоящим структурам. Первым председателем Национального Управления стал известный общественный деятель, бывший член Государственной Думы, член ЦК партии Иттифак-аль-Муслимин С. Н. Максудов. Главой духовного отдела стал казанский мулла Г. Галеев.

Автономия тюрко-татар была признана Комучем и Временным Сибирским правительством. Представители автономии участвовали в работе Уфимского Государственного Совещания. Комучем в сентябре 1918 г. было принято обращение «К тюрко-татарскому народу Государства Российского», фактически признавшее принятое в 1917 г. положение о «Национальной автономии». Считалось возможным предоставить тюрко-татарам право пользоваться «родным языком в местном управлении, самоуправлении и суде, свободно открывать всевозможные школы и строить свою религиозную жизнь». Допускалась возможность создания «органов национального самоуправления, обладающих принудительной публичной властью, правом устанавливать и взимать особые национальные налоги и самостоятельно ведать дела общественного призрения, народного просвещения и культурно-экономические». Своеобразной столицей экстерриториального государства стала Уфа.

Однако Российское правительство в конце 1918–1919 г. невысоко оценивало перспективы создания «национально-персональной автономии», фактически игнорировало его. В ведомственном отношении данные проблемы решались по линии туземного отдела МВД. 21 марта новый председатель Центрального Национального управления И. А. Ахтямов и член Духовного ведомства кадий С. М. Урманов составили докладную записку в МВД, где указывали на необходимость «внести ясность» в отношения правительства Колчака к «органам культурно-национальной автономии». Для этого предлагалось сделать «принципиальное признание культурно-национальной автономии со стороны правительства». По мнению авторов записки, это обеспечило бы «доверие тюрко-татарского населения, отвоевываемых от советской власти местностей, к власти и будет служить для наиболее сознательных и активных представителей этого населения побудительным мотивом к участию в деле созидания государственности». Отмечалась также возможность поддержки со стороны башкир, которые, как не в меру оптимистично считали авторы записки, были «благорасположенные и даже подчиняющиеся в духовно-религиозных делах велениям органов нашей автономии». Во внешнеполитическом контексте считалось, что признание автономии «даст возможность послать официальных представителей на мирную конференцию, а участникам последней – получить правильное представление о наших нуждах и чаяниях». В марте – апреле 1919 г. в поддержку ходатайства руководителей автономии о «принципиальном признании культурно-национальной автономии» выступили представители совещаний из Петропавловска, Екатеринбурга, Челябинска, Новониколаевска, Красноярска (19).

Однако в реальном положении тюрко-татарской автономии не все было так стабильно, как представлялось ее руководителям. 12 мая 1919 г. уполномоченные от башкирского народа Челябинского уезда Оренбургской губернии М. Казимуратов, Г. Курбангалиев обратились к Верховному Правителю России с просьбой не отождествлять форм выражения их национальных интересов со структурами национально-культурной автономии тюрко-татар. Для башкир, имевших уже опыт «территориальной автономии», «национально-персональная автономия» представлялась явно недостаточной. Претензии тюрко-татар («пришлого элемента в Башкирии численностью 5 %») связаны со стремлением «вернуть свое господствующее положение над другими народностями мусульманского вероисповедания России (башкир, киргиз) и тем создать общемусульманскую антигосударственную позицию на будущее время, каковая позиция существовала еще в России до революции под руководством татар как в Государственной Думе, так и в мусульманской печати и в обучении мусульман». «Представители башкирского народа» считали необходимым в национальной политике Российского правительства признать «самостоятельность национально-культурную и духовную для каждой народности», а не организовывать «какую-либо оппозицию, которая может только обострять отношения между русским народом и мусульманами, создавая как для той, так одинаково и для другой народности несчастья». Авторы обращения заявляли, «чтобы Национальное управление тюрко-татар и его отделы, как духовный, так просвещения и финансов, не вмешивались в дела башкир, чтобы это управление именовалось татарским, а не тюрко-татарским» и «чтобы при первой возможности оно покинуло пределы Башкирии».

Осенью 1919 г. вопрос о восстановлении «национально-культурной автономии» снова возник, но на этот раз уже в условиях очевидной необходимости перемены политического курса колчаковского правительства. Поражения на фронтах требовали расширения социальной базы движения. Создание дружин Святого Креста и Зеленого Знамени (подробнее об этом – во второй части монографии), проведение дополнительных мобилизаций в белую армию требовали взаимодействия с мусульманскими структурами в Сибири и на Дальнем Востоке. Глава МВД В. Н. Пепеляев обратился в Национальное управление мусульман тюрко-татар, переехавшее незадолго до падения Омска в Иркутск, с просьбой предоставить информацию о возможности возвращения из рядов белой армии мобилизованных членов управления (например, председатель Управления И. Ахтямов служил в осведомительном отделе при штабе 3-й армии, глава ведомства финансов Ш. Алкин был откомандирован в Томское военное училище, а представитель управления «для сношений с Всероссийской властью» С. Мамлеев служил в 1-м конно-киргизском полку на далеком Семиреченском фронте). Ответ не замедлил явиться, но помимо восстановления состава управления (посредством демобилизации его членов и служащих) снова говорилось о «признании самой автономии» Российским правительством. «Это показало бы, что Правительственная власть не ограничивается только удовлетворением домогательств мусульман, а проявляет действительную заботу о сохранении работоспособности данного национального учреждения». Подобного рода заявления делались и ранее, в частности, во время провозглашения «священной войны против большевиков» в Омске и при формировании дружины «Зеленого знамени». 14 сентября 1919 г. в Новониколаевске прошло собрание, на котором отмечалось, что вооруженная поддержка мусульманами белой власти предполагала бы, в частности, что «мусульманское управление, которое ныне существует как незаконное, должно быть законное», и «для успешной борьбы с большевизмом сформировать национальные части (роты и полки)». Была подготовлена резолюция от имени Всероссийского правительства, которая повторяла основные положения принятой в 1917 г. «Конституции» о «культурно-национальной автономии тюрко-татар» (признание «публично-правового» статуса за структурами местного самоуправления, обложение мусульман тюрко-татар «специальным налогом», представительство интересов нации на уровне центральной правительственной власти и региональных управлений и т. д.). Резолюция завершалась следующим определением: «В твердом сознании, что не грубой силой, а общностью интересов должны быть связаны многоплеменные народы России в единое государственное целое, и будучи убежденным в необходимости предоставления более широких прав в вопросах управления самому народу, Всероссийское Правительство считает своею обязанностью ныне же санкционировать вышеприведенные положения культурно-национальной автономии тюрко-татар Внутренней России и Сибири и считать таковые законно-признанными и обязательными к исполнению… объявляя о таковом своем решении, Российское Правительство выражает уверенность, что мусульмане тюрко-татары, объединенные отныне единым органом своего национального самоуправления, проявят свойственную им энергию, мужество и твердость в борьбе за возрождение России и сумеют оправдать то высокое доверие, которое им оказывается признанием автономии». Однако ее официального утверждения не произошло ввиду быстрого отступления белого Восточного фронта и постепенного прекращения военного сопротивления в Сибири (20).

Таким образом, тенденции национально-государственного строительства, проявлявшиеся в разных формах в период 1917–1919 гг., оказывали существенное влияние на эволюцию политического курса российского Белого движения. Игнорировать стремление к развитию собственной самобытной государственности, культурной автономии было уже невозможно. Но решался данный вопрос по-разному: от возможностей «оказачивания» до предоставления самостоятельности в сфере определенных полномочий (системе образования, религиозной, экономической, финансовой сферах). Но, как правило, разграничение полномочий не доводилось в программе Белого движения (в данный период) до уровня «федерации». Федеративный, автономный или областной принципы предполагались в качестве возможных для становления будущей российской государственности.

* * *

1. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 254. Лл. 32–33; Ф. 1701. Оп. 1. Д. 6 в. Лл. 125–125 об.

2. ГА РФ. Ф. 1701. Оп. 1. Д. 6 в. Лл. 158; Молчанов Л. А. Собственными руками своими мы растерзали на клочки наше государство. М., 2007, с. 40–48.

3. Якушев И. А. Очерки областного движения в Сибири // Вольная Сибирь. Прага, кн. IV, 1928, с. 104.

4. ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 252. Лл. 11–12.

5. ГА РФ. Ф. 1701. Оп. 1. Д. 6 в. Лл. 160–160 об.; Сибирская Речь. Омск, № 23, 1 февраля 1919 г.

6. ГА РФ. Ф. 1701. Оп. 1. Д. 6 В. Лл. 124–129 об.

7. Там же. Лл. 165–167 об.

8. Муртазин М.Л. Башкирия и башкирские войска в гражданскую войну. М., 1927, с. 62, 65–70; Известия Башкирского Областного Комитета РКП (б), № 1–2, 1 апреля 1922 г.

9. ГА РФ. Ф. 148. Оп. 4. Д. 23. Л. 86.

10. ГА РФ. Ф. 1700. Оп. 1. Д. 3. Лл. 202–203 об.

11. Кручинин А. М. Надежды восемнадцатого года: страницы истории екатеринбургского антибольшевистского подполья 1918 г. // Белая армия. Белое дело. Екатеринбург, № 14, 2004, с. 15–19.

12. Кроль Л. А. За три года (воспоминания, впечатления и встречи). Владивосток, 1921, с. 71–72; Собрание узаконений и распоряжений Временного Областного Правительства Урала. № 1. Екатеринбург, 27 августа 1918 г., с. 1–3.

13. Кроль Л. А. Указ, соч., с. 154; Собрание узаконений и распоряжений Временного Областного Правительства Урала. № 1. Екатеринбург, 27 августа 1918 г., с. 2–3.

14. Кроль Л. А. Указ, соч., с. 64, 77; Собрание узаконений и распоряжений Временного Областного Правительства Урала. № 1. Екатеринбург, 27 августа 1918 г., с. 2–3.

15. Собрание узаконений и распоряжений Временного Областного Правительства Урала. № 5. Екатеринбург, 8 октября 1918 г., с. 1–2; № 7. Екатеринбург, 30 октября 1918 г., с. 4–5.

16. Собрание узаконений и распоряжений Временного Областного Правительства Урала. № 7. Екатеринбург, 30 октября 1918 г., с. 7—10.

17. Собрание узаконений и распоряжений Временного Областного Правительства Урала. № 3. Екатеринбург, 16 сентября 1918 г., с. 3–5.

18. Кроль Л. А. Указ, соч., с. 154; Собрание узаконений и распоряжений Временного Областного Правительства Урала. № 9. Екатеринбург, 29 ноября 1918 г., с. 32–33.

19. ГА РФ. Ф. 195. Оп. 1. Д. 7. Лл. 7-10 об.; Ф. 1701. Оп. 1. Д. 57. Лл. 2–3 об.; 17–18; 19; 20–22; 31–32.

20. ГА РФ. Ф. 176. Оп. 4. Д. 163. Лл. 154–157; Ф. 195. Оп. 1. Д. 7. Лл. 1-10; Хал-Сюзи. Семипалатинск, № 133, 4 октября 1919 г.