Глава 14
Арзамас

У Лыкова были и личные причины навестить родные места. Арзамас появился кстати. Три недели назад на Волге случилось очередное несчастье. В одиннадцать часов ночи напротив села Исад Макарьевского уезда пассажирский пароход Кашиной «Дмитрий» врезался на полном ходу в стоящую без огней землечерпалку. Два человека убились насмерть, еще четверо покалечились, несколько пассажиров упали в воду и утонули. Капитаном на «Дмитрии» был Иван Вагранкин, муж сестры Алексея Николаевича Елизаветы. И хотя вина была не его, Вагранкина сняли с должности и начали следствие. Семья оказалась в трудном положении. Родственники одной из жертв выставили счет на десять тысяч рублей! Явно решили заработать вымогательством. А тут еще дела у Марии Капитоновны Кашиной пошли все хуже и хуже. Три парохода забрали за долги, начались увольнения служащих. И бедняга капитан повис на волоске. А накоплений он нажить не успел. Какие при такой хозяйке у ее работников могут быть накопления?

Статский советник с подполковником отправились в Арзамас через Москву и Нижний Новгород. Ехали запросто, на почтово-пассажирском. Начать с Нижнего они решили не просто так. Вдруг тамошнее сыскное что-либо знает о приезде Кабысдоха? В пути наблюдали, как на всем протяжении дороги к телеграфным проводам подвешивали телефонные. Шла проводка линии из Нижнего в Первопрестольную, телефонисты хотели успеть связать два города к открытию ярмарки.

Лыков, как особа в пятом классе да выполняющая личное поручение премьер-министра, должен был бы сначала представиться губернатору Шрамченко. Но он недолюбливал этого человека и ловко избежал встречи с ним. День приезда питерцы прогуляли: Алексей Николаевич показывал спутнику красоты родного города. А утром губернатор уехал ревизовать Семеновский уезд, и гости явились к полицмейстеру Чарнолускому.

И Шрамченко, и Чарнолуский более всего были знамениты своими романами и разводами, нежели службой. Полицмейстер как раз судился с женой насчет денег. Обещал ей пятнадцать тысяч отступных, а выплатил лишь восемь, остальные зажал. Ему было не до столичных визитеров. Алексей Николаевич понимал это и больше надеялся на коллег-сыщиков.

После дежурной беседы с начальством питерцы посетили сыскное отделение. Здесь их ждало первое разочарование.

Начальник отделения Вознесенский был в столице на хорошем счету. Год назад он учился на специальных курсах, и Лыков читал ему лекции. Но в этом случае Владимир Иванович ничем своему учителю не помог. Фирс Титкин не проходил по делам нижегородцев, ни разу ими не арестовывался, агентура ничего о нем не сообщала.

Делопроизводителю пришлось задержаться в городе на лишний день, чтобы формально провести ревизию отделения. Не ехать же сюда еще раз… Он хорошо знал прежний состав, который действовал по временным штатам. В 1896 году, когда в Нижнем Новгороде проходила всероссийская промышленная и художественная выставка, Лыков вел здесь дознание по убийствам лиц из ее персонала. От той далекой поры в отделении остался лишь знаменитый Михаил Герман по кличке Мишка Германец, то ли бывший вор, то ли настоящий… Его командированные расспросили особенно тщательно. Герман обладал выдающимися знаниями нижегородского преступного мира. В свое время он дважды сидел в тюрьме, ухитрился обокрасть самого Бугрова. Став сыскным агентом, неоднократно отличался смелыми задержаниями, часто с риском для жизни. Но и Германец лишь развел руками. Про Кабысдоха он только слышал, сам в глаза не видел. В Нижнем Новгороде после бурного пятого года теперь было относительно спокойно. Зарезал на днях мастеровой проститутку, сбежал, но его быстро поймали. Вот, скоро ярмарка откроется, начнется веселье. Что нового? В земском приюте подкидышей за май месяц умерло сто семьдесят младенцев. А начальство не чешется. Ксаверий Литвиненко и Толя Божья воля? Даже не слыхал о таких…

Оба вечера Лыков провел в семье сестры. Как мог, успокоил ее мужа, дал двести рублей в долг без отдачи. Дела капитана потихоньку улучшались. Ходили разговоры, что его скоро назначат на пароход «Инженер Василий Джонс», чья команда знаменита особо хамским поведением…

Наконец питерцы отправились на юг.

От Нижнего до Арзамаса сто двадцать две версты. Полицейские по незнанию сели в поезд Ромодановской железной дороги. И ехали до места семь часов!

Первый из уездных городов губернии по населению и промышленности, Арзамас раскинулся на правом берегу Тёши у слияния ее с речкой Шамкой. Командированные прибыли наконец на место и ахнули. Какой вид с того берега! Редко в России встретишь более красивую панораму… Тридцать шесть церквей! Неужели это провинция? И в столицах бы не потерялись дивные здешние храмы. Многие улицы были замощены, имелся даже собственный городской банк. Процветанию города очень помогла недавно построенная железная дорога. Только промышленных предприятий в Арзамасе насчитывалось четыре десятка. Кожевенные и кирпичные заводы, маслобойни, круподерки, пимокатные заведения давали людям работу. Город был своеобразной столицей всего юга губернии. Знаменитая Высокогорская пустынь расположилась в четырех верстах от него и привлекала множество паломников.

Отставной артиллерист оказался любителем истории. Он попал под обаяние Арзамаса и хотел бы окунуться в его древности с головой. Но начальник не дозволил: сначала дело.

Питерцы поселились в лучшей гостинице Стрегулина, знаменитой тем, что в ней останавливался Лев Толстой. Двухэтажное каменное здание располагалось на углу Гостиного ряда и Рождественской, чуть ниже городской управы. Командированные выпили чаю и, не мешкая, явились к исправнику.

Уездная полиция уступала номерам во всем. Деревянное строение на Новой улице было выкрашено казенной охрой и наводило на грустные мысли о будущем монархии. Надворный советник Четыркин принял гостей настороженно.

Лыков вынул сигналетические фотокарточки Титкина.

— Речь пойдет вот об этом негодяе. Не встречали такого на ваших улицах?

Исправник взял картонки, внимательно рассмотрел.

— Нет, никогда. А кто он?

— Вор-рецидивист, по специальности поездушник. Зовут Фирс Иванов Титкин, кличка Кабысдох. Неделю назад был застрелен в поезде Петербург — Москва при попытке ограбить артельщика Алафузовских заводов.

— Вот молодец кто-то… — одобрил Четыркин.

— В кармане покойника мы обнаружили ретур-билет до Арзамаса, купленный пятнадцатого июня. Потому и приехали к вам. Два других экспроприатора скрылись. Их связь с убитым — наша единственная надежда. Соберите весь штат полиции, напрягите осведомителей, поставьте на уши вокзальную прислугу. Не мне вас учить. Вдруг да всплывет что-нибудь.

— Поездной вор… — с сомнением покачал головой исправник. — У нас дорога всего пять лет как появилась. И мы на отшибе. Что ему у нас делать?

— Грабить и убивать, — жестко ответил сыщик.

— Тут да, тут мы молодцы, — с раздражением подхватил Четыркин. — Вчера только случилось!

— Что именно? — насторожился Анисимов.

— Почту ограбили. Не у нас, но поблизости, в Ардатовском уезде. Из Макетелема на Ташинский завод везли выручку. Налетели трое с револьверами и давай стрелять. Почтальона убили, ямщика сбросили на дорогу, одну лошадь ранили, а на второй уехали. Вместе с деньгами.

— Погоню снарядили? — начальственным тоном спросил Лыков.

— А то! Догнали экипаж уже через час. Но из троих налетчиков там оставался только один, двое других по дороге спрыгнули. Тот, замешкавшийся, опять давай стрелять. Ну, конные стражники ответили. Хорошо ответили, как у вас там в поезде: наповал сразили. Вся украденная сумма нашлась при убитом. Три тысячи четыреста девятнадцать рублей до копеечки.

— Личность опознали? — не меняя тона, продолжил расспросы статский советник.

— А то! Наш оказался, арзамасский. Вот сукин сын! С мальцов тут воду мутил, да и допрыгался. А я скажу так: туда ему и дорога. Весь род у них поганый, у Телятьевых…

— Как-как? — хором воскликнули питерцы.

— Мишка Телятьев, поджигателя сын. Папашу его двадцать пять лет назад живьем спалили, теперь сынку черед пришел. Надо же было додуматься: на почту напасть. Ей-ей, ни капельки не жалко.

Алексею Николаевичу начал надоедать этот разговор. Он выложил на стол еще три карточки: Литвиненко, Бубнова и Монтрыковича. Сверху положил открытый лист за подписью Курлова.

— Прочтите сначала это.

Исправник пробежал документ глазами, поднялся и одернул мундир.

— Понятно. Какие будут распоряжения?

— Я уже начал их перечислять. Соберите штат, покажите им карточки. Всех четверых. Агентура у вас имеется в преступной среде?

Исправник пожал плечами:

— У нас и среды-то нет. Так, парочка пьяниц да спившийся конокрад…

— Василий Селиверстович, — сменил тон приезжий. — Давайте уже серьезно поговорим.

— Давайте.

— В Арзамасе четырнадцать тысяч населения, а преступников нет?

— Ну есть, конечно. Даже убийство на днях произошло. Но его совершил все тот же Мишка Телятьев. Вот оторва!

— Так. Начните с убийства. Потом переходите к нападению на почту. И закончите описанием личности преступника.

— Слушаюсь.

Надворный советник начал излагать. Четыре дня назад в селе Большое Туманово был найден труп девицы из местных крестьянок, Марии Забродкиной. Ее задушили, а тело спрятали в срубе за околицей, в ста саженях от крайних домов. Подозрение сразу пало на ее ухажера Михаила Телятьева, сына арзамасского цехового, известного дурным поведением. Мужчина домогался девушки, а она ему отказывала. Родители уже жаловались уряднику, но тот отмахнулся. И вот результат. Девушка задушена, а ее убийца сам нарвался на пулю… Дознание можно прекращать.

О происшествии на дороге исправник мало что добавил. Ямщик видел троих. Лиц с перепугу разглядеть не успел. Но дрожки сельские стражники настигли быстро, единственного в них ездока пристрелили не просто так, а ответной стрельбой. Тот начал палить первый. И деньги при нем оказались. Так что главарем экспроприаторов был Телятьев.

— А двое других?

— У нас есть подозрения. Мишка водился с такими же мазуриками, как и он сам. И сколотил шайку, дрянь такая. Тот факт, что похищенную сумму нашли именно у него, говорит, что Мишка был атаманом. Так?

— Скорее всего, — согласились питерцы.

— Значит, двое других — его дружки по хулиганству. Мы их сейчас ищем, проверяем инобытие, трясем семьи. Цапнем, вот-вот цапнем, никуда не денутся.

— То есть эти московские ребята в налете на ардатовскую почту не участвовали? — поворошил карточки подозреваемых Лыков.

— Конечно, нет, — ответил шефу его штатный аналитик. — Стали бы рецидивисты подчиняться хулигану из провинции?

— Похоже на правду, — вздохнул тот. — Пустышку сосём? Зря приехали? Но фамилия, фамилия-то какая: Телятьев. Неужели совпадение?

И обратился к хозяину кабинета:

— Василий Селиверстович, а много у вас в городе людей с такой фамилией?

— Имеются, а что?

— Коллежский секретарь Осип Германович Телятьев им не родственник? Особенно хулигану Мишке?

Исправник хмыкнул:

— Чтобы ответить на ваш вопрос, я должен сначала узнать, а кто этот самый Осип Германович.

— Чиновник для поручений Московской сыскной полиции.

— Эх-ма… А он родом из наших мест?

Питерцы переглянулись — никто из них не знал этого достоверно. Лыков быстро нашелся:

— Мы сами выясним его генеалогическое древо. А вы, Василий Селиверстович, займитесь опознанием тех разбойников, чьи портреты я привез. Все очень и очень тщательно: показать городовым, носильщикам на вокзале, половым в трактирах, негласным агентам… Бильярдные в Арзамасе есть?

— Только в Стрегулинских номерах.

— Понятно. Задавайте всем один и тот же вопрос: видел ли кто этих людей в Арзамасе, начиная с середины июня. Если видели, то где, в какой компании. Сроку вам на это даю сутки. Завтра в это же время — подробный доклад.

— А… нынче вечером не изволите ли поужинать со мной? У нас хороший есть трактир на Рождественской улице. Можно и у меня дома, но в трактире будет вкуснее.

Лыков игнорировал слова исправника насчет ужина, а спросил о другом:

— Имеется в Арзамасе отставной полицейский чиновник? Такой, чтобы все про всех помнил и находился еще в здравом уме?

— А как же! — обрадовался надворный советник. — Сам я на этой должности только второй год. Многого еще не познал. Но есть Исцеленов Евстафий Павлович. Бывший городовой пристав, больше десяти лет как на пенсии. Ум о-го-го! Мне бы такой на восьмом десятке… ежели доживу. Ходячий Брокгауз с Ефроном.

— Где он живет?

— На Старо-Московской улице в собственном доме. Тут близко. Я дам вам провожатого.

И заревел, как медведь:

— Дежурный!

Когда питерцы шли к отставнику, Анисимов спросил:

— А зачем нам этот старый хрыч? Вся информация есть в полицейском управлении.

— Замучаешься искать. Да и не вся она там.

— Но мы хотим найти связь между здешним Телятьевым и тем, который в МСП. Отчество у него редкое — Германович. Поднимем списки жителей, если надо — церковно-приходские книги, и отыщем.

— Через неделю, — заметил подполковнику статский советник. — А где-то в садике сидит старичок в теплых валенках. Ест крыжовник и вспоминает молодость. Очень хочет рассказать о ней, да никто дедушку слушать не хочет, потому как он уже всем надоел. А тут мы пришли. Все зараз и узнаем.

Лыков ошибся только в деталях. Сухой седовласый старик принял их в кабинете, а не в саду. И на ногах у него были кожаные туфли, а не валенки. Все остальные предсказания сбылись в полной мере.

Алексей Николаевич знал, как говорить с такими людьми. Он показал сначала свой полицейский билет, затем открытый лист. Исцеленов сразу насупил редкие брови:

— Чем я могу помочь вашему высокородию?

— Опытностью и знанием города, — серьезно ответил питерец.

— Спрашивайте. На память я пока не жалуюсь, так что…

— Нас интересует человек, которого зовут Осип Германович Телятьев. Был такой прежде в Арзамасе?

— Германа Иваныча сын? — уточнил старик. — Который сейчас в Москве сыщиком?

Питерцы второй раз за день переглянулись. Ай да Брокгауз!

— Похоже, что он, — кивнул Лыков. — Нам нужно знать, что его связывает с тем негодяем, которого давеча застрелили стражники. С Михаилом Телятьевым. Они родственники?

— Довольно таки дальние, — сразу сообщил бывший пристав. — Там история невеселая, и ей уж двадцать с лишним лет. Только я один ее, вероятно, и помню.

— Тогда мы пришли по адресу, Евстафий Павлович. Расскажите нам все с подробностями.

— Если с подробностями, то нам понадобится самовар, — ответил Исцеленов. — Пенсия у меня небольшая, на фамильный чай не хватает, так что не обессудьте. Это правда, что какому-то волостному старшине из Сергачского уезда положили триста с лишним рублей?

— Правда, — подтвердил читавший газеты сыщик. — Старшина пострадал от беспорядков пятого года. Вот ему Сенат и назначил. По представлению Столыпина. Это первый такой случай в России.

— Живут же люди… Вот взять меня: я отслужил сорок пять лет, вышел в отставку в чине коллежского асессора. Для Арзамаса очень хороший чин, скажу я вам. Имею Владимирский крест. А пенсия — как у волостного старшины!

Лыков понял, что старика уносит не туда, и вежливо одернул его:

— Так что насчет Телятьевых? Вы помните и отца, и сына? Даже знаете, что Осип Германович полицейский.

— Вы хотите выяснить, в каком родстве состоят сыщик и убитый грабитель… — спохватился отставник. — Что вас смущает? Имеются подозрения?

— Нет, но такие корни не нравятся начальству, — соврал Алексей Николаевич. — Ну, мы слушаем.

Исцеленов кликнул девку-прислугу, велел нести самовар и варенье. Потом откинулся на спинку стула, прикрыл глаза выцветшими ресницами и начал, прямо как Гомер:

— Это случилось в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году…

Сделал длинную паузу, видимо, вспомнил себя на четверть века моложе. Затем продолжил:

— В Арзамасе тогда жило два семейства, носящие фамилию Телятьевы. Они были между собой в отдаленном, но родстве. Вообще, все здешние Телятьевы выходцы из села Большое Туманово. Того, где недавно задушили девушку. Слышали об этом случае?

— Да, исправник говорил.

— Ага. Эти тоже были оттуда. И одна семья была богатая, а другая бедная. Созонт Телятьев держал мастерскую, в которой вязали из цветной шерсти ботинки. Понимаете, о чем речь?

Анисимов недоуменно оглянулся на шефа.

— Сапожки-вязанки? — сообразил Лыков. — Пестрые, внутри войлок, и все это на кожаной основе с каблуком? У моей покойной жены были такие, она их очень любила.

— Те самые, — подтвердил дедушка. — Исконный арзамасский промысел. Первыми их начали выделывать монашки Никольского монастыря. А потом они научили обывателей, и пошло-поехало.

— Но ведь их работают женщины. А при чем тут мужчины?

— Бабы, действительно, главные застрельщицы. Но несколько мужчин вторглись в этот промысел, и вот почему. Вязеи — так называют женщин-вязальщиц — делают голенище и окончательную отделку вплоть до пуговиц и кромки. Но насаживать это все надо на обычный сапог. Тут много труда и для мужика. Подошва, каблук, войлоком выстлать, носок вытянуть… Потом надо ехать торговать, отлучаться от дома… В Арзамасе четыре ярмарки в году да Нижегородская — сбывать есть куда. И сапожки-вязанки шли хорошо. Созонт держал восемь мастеров-сапожников плюс артель вязей. Первый был по оборотам в городе.

Тут принесли самовар, разлили, и пенсионер взялся за стакан. Отхлебнул, покачал головой:

— Какие чаи я пивал, когда состоял при должности… Купцы не забывали. А сейчас…

— Евстафий Павлович! — погрозил рассказчику пальцем гость.

— Да, да… Созонт возгордился, возомнил себя крупной фигурой. Дом новый выстроил на Спасской улице. Железом его покрыл! Честное слово, железом. Весь Арзамас ходил смотреть, а ему в радость такое. А Герман, его троюродный или четвероюродный брат, жил в хибарке на Голодаевке, в непрестижном месте, где только нищеброды обитают. Богатый родственник сжалился и взял бедного себе в работники. Божеское дело сделал, помог из голода-холода выбраться. Сейчас расскажу, чем тот за добро отплатил… И было у них по сыну, и дети были меж собой ровесники. Миша богатого Телятьева отпрыск, а Ося — бедного. Дети есть дети и с самых пеленок они между собой не ладили. Такой, видите ли, зачин.

— Да… — продолжил после недолгой паузы бывший пристав. — Время шло, и стало все потихоньку меняться. Герман Телятьев был не только рукастый и трудолюбивый, но еще и умный. Он ездил от своего хозяина на ярмарки, там подмечал, какой товар как продают, что людям нравится, а что нет. И изобрел улучшения.

— Что за улучшения? — удивился Анисимов. — В способе вязания ботинок?

— Можно сказать и так, — кивнул рассказчик. — Он первый стал делать товар из толстой берлинской шерсти, которая дольше носится, не в пример тонкой английской. А еще предложил вязеям добавить в узор голенищ золотное шитье. И сапожок сразу заиграл.

— Но ведь так выйдет дороже, — возразил Лыков.

— Как оказалось, не намного, — пояснил Евстафий Павлович. — А этим чумичкам золото только подавай, будто сороки, любят все яркое. Еще Герман приманил сюда казачьих жен. Не поверите: эти павы приезжали в Арзамас и по неделе жили на постоялом дворе, лишь бы первыми заполучить обувь! В очередь разбирали, в драку-собаку!

— Каких еще казачьих жен? — не понял Анисимов.

— Из Донского войска, из Кубанского. Уральцы тоже появлялись. У них бабы самостоятельные, смелые. И народ богатый. Вот на казачках наш Герасим и поднялся. Как завелись у него деньги, перекупил он лучших вязей и стал фабриковать товар качественнее и быстрее остальных. Особливо Созонта. Дело он знал хорошо, все знакомства были у него, которые он завел на ярмарках. Пока хозяин пузо чесал… И потихоньку пошел, пошел да и выбрался в люди.

— Но почему Созонт, узнав про нововведения своего работника, не присвоил их себе? — задал резонный вопрос сыщик.

— Дурак был, вот почему. Полюбил на чужом горбу выезжать, зазнался, обленился. Знакомства сам отдал, и привыкли люди обращаться не к нему, а к Герману. Когда богач расчухался, выяснилось, что он беднее работника. А главное — глупее! И неповоротливей. Заняла эта перемена всего пять лет. Обороты у Созонта пошли вниз, у Германа — вверх. А наш лодырь еще долгов наделал, которые пришло время отдавать. Короче если говорить, пришлось дальним родственникам меняться местами. Герман перебрался на Сальниковскую улицу, одну из лучших. А Созонт съехал в Глухую, куда подальше. Затаил обиду и зависть и начал от этого спиваться. Ходил по городу, ругал соперника последними словами и грозил.

— Грозил? — насторожились питерцы. — Красного петуха обещал подпустить?

— Увы, именно так на Руси и сводят счеты, — грустно констатировал старик. — А что такое пожар в городе? Ужас! И вот начались в Арзамасе необъяснимые поначалу несчастья. Один раз полыхнуло, другой, третий… Семь домов как не бывало. Народ взъярился, стали поджигателей искать. Вспомнили про пьяные бывшего богача угрозы. Много ли надо для подозрений? Сами знаете, насколько люди глупы и завистливы. И как быстры на расправу. Я аккурат тогда получил должность городового пристава и поставил себе целью найти тех поджигателей…

— А вы думали на Созонта Телятьева? — в лоб спросил аналитик.

— Конечно, думал. Но отмел его.

— Почему?

— Во-первых, он трусоват, а для такого дела нужна смелость. Во-вторых, Созонт при всех своих недостатках был, в общем-то, добрый человек. Не только наглости ему не хватало, но и злобы.

— Так, — подхватил сыщик. — А кого вы заподозрили вместо?

— Его малолетнего сына Мишку.

За столом повисла пауза.

— Да, того самого Мишку, который на днях задушил девушку и застрелил почтальона, — напомнил молодежи старик. — В нем уже тогда имелось злобы на троих.

— Сколько же было в тот год юному пироману?

— Двенадцать лет.

— Уже можно посылать в колонию для малолетних преступников. Вы это сделали?

— Нет, не успел, — горько вздохнул пенсионер. — Случилось то, к чему и шло у меня на глазах. А я… Что говорить? Мой грех. Пока то да се, пока я улики подбирал… Там ведь целая шайка сколотилась, и в ней были озорные парни и все старше Мишки. Подобралась артель подлецов, один к одному. Знаете, как это бывает? Тихо, тихо — и вдруг отовсюду полезли неприятности.

— Так что же случилось? — тихо спросил Анисимов.

— Загорелся дом, в который переехал Герман Телятьев. Было это вечером, в конце августа, в субботу. Все по баням разошлись, суббота банный день. Ну и полыхнуло. Герман после веника маленько выпил, да и уснул на веранде. Когда соседи прибежали, она уже как костер пылала. Не вышел он с нее, задохнулся. Начали огонь тушить, улица прибежала как один человек. Страшно же: ветер дует, того и гляди весь город улетит! Машины с пожарными примчались. И вдруг заметили люди, что Созонт тоже здесь. И даже помогает качать насос. Но он в стельку пьяный и не столько помогает, сколько мешает. Тут-то и вспомнили против него подозрения. Дом загорелся, и того самого хозяина, которого этот дурак полгода как обещал спалить. Вот и улика! Много ли надо смердам? И они… они взяли Созонта, раскачали и бросили в огонь. Сгорел он живьем…

— А вы?

— Когда я прибежал, уже поздно было. Народ озверел, набросились на полицию, пожарным досталось. Четыре дома тогда превратились в угли. И все свалили на глупого мужика, который болтал лишнего. Считалось, что он поджигатель и получил свое.

— А пожары после этого прекратились? — ухватил суть Алексей Николаевич.

— Как отрезало.

— Так, может, и вправду Созонт поджигал?

— Отрезало потому, что я всю шайку-лейку разогнал, — пояснил Исцеленов. — Мишку как сироту отправил в приют, до семнадцати годов. А тех парней, кто фордыбачили, переловил по одному и укатал в арестный дом. Иных и в тюрьму, но большинство туда. Потом всех, кроме Мишки, призвали на воинскую службу, где вложили в голову немного мозгов. Теперь они — почтенные обыватели. И никто никогда не сознался, что пускал красного петуха.

— Как же так, Евстафий Павлович, — возмутился аналитик. — У всех на глазах сжечь живьем человека! Самосуд, за такое надо в каторгу ссылать. Дикое средневековье царило у вас четверть века назад.

— Да? — живо парировал отставник. — Думаете, сегодня иначе дело обстоит? В конце мая в Лукояновском уезде сразу четверых сожгли.

— Не может быть! — ахнул чиновник для письма. — А власти? Куда они смотрят, как допустили такое? Судить надо изуверов.

— Если мир чего решил, он это сделает, — философски рассудил Исцеленов. — Те четверо были заподозрены в поджогах. Точь-в-точь как в истории с Телятьевыми. Мужики и бросили их в костер, без дознания, суда или сбора доказательств. И пожары в селе тоже прекратились!

Алексей Николаевич переменил разговор:

— Но что стало с двумя подростками? Как они выжили без отцов? Матери у них были?

— Оба оказались круглые сироты, — пояснил хозяин гостям. — Мишка вышел из приюта восемнадцати лет. Как сирота он, понятное дело, получил красный билет. И спотворился, дрянь, водку пить. Заседал в кабаках, рано вышел там в вожаки. У нас в Арзамасе, видите ли, есть питейные дома, куда лучше не ходить. «Разувай» на Верхней набережной или «Тычок» на Конной площади. В этих милых местах Телятьев и перебивался.

— С восемнадцати до тридцати семи годов? Так долго? А на что он жил, на что пил?

— От папаши остался дом, в нем станки для вязания, шерсти запас… Этого хватило лет на пять. Потом Мишка исчез, но через два года его прислали по этапу к месту приписки…

— Так, это уже интересно, — оживился статский советник. — Откуда прислали непутевого, из Петербурга?

— Нет, из Москвы.

— В уголовных делах был замешан?

Исцеленов напряг память:

— Вроде нет… Нарушение паспортного режима. Бесписьменность.

— После этого Телятьев из города не отлучался?

— Еще дважды, и оба раза в Москву. Но там его уже знали и опять оборачивали. И в конце концов Мишка пристроился здесь к вдове. Пользовал ее, а она ему на водку давала. Бывает такое со вдовами.

— Долго это продолжалось?

— Я вышел в отставку, и все местные безобразники перестали меня касаться. Но краем слышал, что два года назад вдова того… Мишка, видать, перед смертью ее обворовал, пролакомил и эти деньги. Но они кончились в конце концов…

— …и он напал на почту, — продолжил мысль бывшего пристава сыщик.

— За что и получил пулю в лоб. Вот совсем не жалко гниду.

Собеседники выпили еще чаю, и Алексей Николаевич бодрым голосом предложил:

— Теперь сообщите нам про второго сироту, и мы уйдем. А то, вижу, вы устали от нашего навязчивого любопытства.

— Наоборот, — возразил Исцеленов, — прямо помолодел. Давно уже старый пес никому не был нужен. А тут пригодился!

Он стал рассказывать про Осипа. Но его история оказалась короткой. Сирота воспитывался у тетки где-то в Нижнем Новгороде. В Арзамас на жительство он так и не вернулся. Но два года назад приехал и разыскал Исцеленова. Показал карточку надзирателя Московской сыскной полиции и стал задавать вопросы. По словам бывшего пристава, Осип Телятьев подозревал, что в смерти его отца виноват не Созонт, а его сын с компанией. Но Евстафий Павлович не решился ворошить прошлое.

— Зачем он приезжал? Уж не положить цветочки на могилу отцу, как пить дать. Осип задумал отыскать виновных. И наказать их за прошлое. А кому это надо двадцать пять лет спустя? Доказательств и тогда не было, одни догадки. Дерзкие парни стали мужиками, отцами семейств, законопослушными людьми. Чего бы Осип добился своим запоздалым дознанием? Отказал я ему. И правильно сделал.

— И он уехал восвояси?

— Именно так. Больше не приезжал, насколько мне известно.

Питерцам пора было уходить. Они разворошили старую кровавую историю, но ясности в их деле она не добавила.

Сначала Лыков вернулся в полицейское управление и отбил телеграмму ардатовскому исправнику. В ней сыщик приказал к завтрашнему дню доставить в Арзамас выжившего ямщика, на которого напали экспроприаторы. Потом командированные пообедали в вокзальном буфете. Если не знаешь местных заведений, лучше не рисковать и кормиться на вокзале — там все свежее и высокого качества.

Насытившись, гости осмотрели город. Арзамас оказался не только красивым, но и благоустроенным. Чистые тротуары, обширные сады, всюду фонари, огромное количество свободных извозчиков. Еще больше почему-то было монашек, они попадались на каждом шагу.

Начали туристы, как и полагается, с кафедрального Воскресенского собора. Его возвели в честь избавления страны от французского нашествия. Автор проекта Коринфский, ученик самого Воронихина, создал удивительно гармоничный храм. Пятикупольный, с дивными пропорциями, собор возвышался над городом и был виден из любой его точки. Анисимова поразили росписи внутри, и он надолго застрял, любуясь ими. Большая часть оказалась выполнена в технике гризайль, редкой для провинции. Черно-белые, с палевым оттенком, картины напоминали католические фрески Ватикана и необычно смотрелись в Арзамасе… Еще подполковник заметил, что паникадило висит в неподобающем месте: не под главным куполом, а сбоку. Прихожане пояснили, что это из-за трещины в одном из внутренних столпов. Опору обвязали железной полосой, но паникадило для безопасности перенесли.

Пока аналитик изучал фрески, его начальник крестился на образа. Два из них — Иоанна Воина и Воскресения Христова — относили к временам Ивана Грозного. Статский советник не пожалел свечей…

Налюбовавшись собором, питерцы отправились в Высокогорскую Вознесенскую пустынь. Этот мужской общежительский монастырь основали с разрешения Петра Первого. Он находился за городом на вершине поросшей вековым лесом горы. В первые годы существования монастырь неоднократно грабили разбойники, и монахи даже ушли из него на девять лет. Потом обитель возобновилась, у нее появились богатые жертвователи из дворян и купечества. Сейчас в ней было два каменных храма, архиерейский корпус и три келейных. Монастырь обнесли стеной с пятью башнями. Снаружи выстроили каменную мужскую гостиницу и деревянную — для женщин-паломниц. Обитель была приписана к Саровской пустыни и жила по ее уставу. Гости обошли территорию, подивились на ухоженный фруктовый сад. В Покровской церкви Лыков усердно отбил поклоны перед чудотворной иконой Божией Матери Всех Скорбящих Радости. Этот образ было точным списком со знаменитой Иверской Афонской иконы. После исцеления жены и ученика Алексей Николаевич стал проявлять ранее не свойственную ему набожность. Отставной артиллерийский подполковник больше интересовался древностями.

Гулять так гулять! Когда еще попадешь сюда? Питерцы отправились фланировать по здешним достопримечательностям. Смоленский собор в Выездной слободе хорошо перекликался с главной, как выразился Анисимов, доминантой города — Воскресенским собором. Арзамас очаровал приезжих. Храмы монастырей, лавки Гостиного ряда, старое здание магистрата радовали глаз. Больше же всего туристам понравилась изящная барочная Благовещенская церковь. Привередливый Анисимов охаял лишь мостовые. Они были выложены мягким известняком, стирающимся под ногами и дающим на жаре едкую белую пыль. Еще гостям показалось, что в городе плохо с питьевой водой. Колодцев они не встретили, а по улицам водовозы развозили свои бочки. Зато какие сады! Какая живописная Теша! Мальчишки ловили в ней рыбу. Статский советник, не равнодушный к этому благородному занятию, поинтересовался уловом. Оказалось не хуже, чем в полноводной Ветлуге.

Немыслимое для уездного города количество красот утомило полицейских. Они решили отдохнуть в гостинице. Но пришел исправник и уговорил отужинать у него по-семейному. Обижать его повода не было, и питерцы согласились.

Хозяин угощал арзамасскими продуктами. Водку пили ломовскую, товарищества Кащеева и Будылина. А запивали ее пивом завода наследников Стрегулина. Надворный советник рассказал много интересного про свой город. Хвалил здешних купцов: Бебешиных, Усковых, Жевакиных, Муравиных… Арзамас к концу прошлого века стал вымирать, торговля пришла в упадок. Железная дорога спасла его. Сейчас все умы были заняты обсуждением новой проектируемой линии из подмосковных Люберец. Вот будет толчок развитию!

Гости спросили про водоснабжение. Василий Селиверстович подтвердил, что с ним в самом деле плохо. Бедняки берут воду из оврага «Сорока» и болеют потом желудочными болезнями. Кто побогаче, покупает родниковую у водовозов. А в Теше? В Теше воду испортили кожевенные заводы, ее даже скотина пить отказывается…

Затем гости поинтересовались, откуда в Арзамасе столько монашек. Четыркин и здесь дал справку:

— Знаете, сколько их по статистике? Тысяча сто девятнадцать душ!

— Сколько? — не поверили питерцы. — Не может быть, это же целый стрелковый полк!

— Точно говорю, сам подписал недавно отчет в губернию.

— А монахов-мужчин сколько?

— Тридцать человек.

— Вот это да… Сразу понятно, кто больше любит Бога.

— Женские монастыри у нас большие: Алексеевский и Свято-Николаевский. А в двадцати верстах от города есть третий монастырь, Понетаевский, в нем еще семьсот монахинь. Или это с послушницами? Одним словом, их тут до черта! А так городок хороший. Садов-огородов нет числа, церквей красивых… Ремесла развиты. Кого хотите отыщете. Одних резчиков печатей четыре человека. Фотографов пятеро! Извозчиков сто двадцать штук. Портные, модистки, картузники, колбасников трое; есть даже каретник и шубник. А еще двести одиннадцать свиней и двести сорок семь коз…

Гости с трудом оторвали хозяина от цитирования годового отчета. Они налегли на угощение и славно поздравили царя… Ивана Федоровича развезло, он даже попытался спеть на два голоса с исправницей «Однозвучно звенит колокольчик». Стойкий на выпивку шеф довел его до номеров уже к полуночи.

Утром мрачный Анисимов спросил у делопроизводителя:

— И часто вам выпадают такие командировки?

— Бывает, а что?

— Надо иметь крепкое здоровье.

— Это верно. Как-никак, я все же чиновник особых поручений при министре внутренних дел. Никто ведь здесь не знает, что я вижу Столыпина три раза в год по большим праздникам. Вот они и стараются… на всякий случай. Но и вы не ударили в грязь лицом. Как уж говорится? Один стакан должно, два можно, три осторожно, далее безбожно. А вы вчера сколько приняли?

Днем состоялось совещание у Четыркина. Василий Селиверстович, как и было приказано, собрал весь штат уездного управления полиции. Три становых пристава, двадцать один урядник и полсотни стражников внимательно изучили портреты членов банды «Альфа». Городовые обошли обе городские гостиницы и все сорок четыре постоялых двора, показывали карточки скоков. И никто их не опознал.

Лыков упорно добивался от арзамасцев точных ответов. Он прикрывал ладонью низ лица подозреваемого и спрашивал:

— А так? Допустим, Лев Монтрыкович наклеил бороду. Такой господин вам не встречался?

Служивые честно старались. И хотя они были не семи пядей во лбу, но дело свое знали. Все как один заявили, что никогда не видели в уезде никого из представленных на фотографиях.

Затем питерцы провели опрос ограбленного ямщика. Явился дюжий детина с подбитым глазом, сердитый и громкоголосый. Шапку он снял только по замечанию городового.

— Это тебе грабители фонарь-то подвесили? — доброжелательно начал статский советник.

— Они, ироды. И еще легко отделался. Почтовика-то, слышь, застрелили.

— Вот, посмотри. Нет среди этих людей твоих обидчиков?

— Ух, попадись они мне!

Мужик долго смотрел, потом вернул фотокарточки.

— Нет никого.

— Точно?

— Как в аптеке! Те были молодые и… озорники на вид. Правда, с револьвертами. Главный, которого потом шлепнули, самый наглый, он мне и дал в морду. Два других на подхвате стояли. А эти…

Ямщик глянул еще раз и поежился:

— Эти меня живого бы не отпустили. Вона как зыркают. Нет, не они.

Можно было уезжать. Оставшиеся до поезда два часа полицейские провели в гостинице. Лыков спросил своего аналитика:

— Ну, какие у вас выводы?

— Нас пустили по ложному следу, — уверенно ответил тот.

— Прямо нарочно пустили?

— Как детей провели. Для меня очевидно, что билет до Арзамаса Кабысдоху подбросили.

— Но там еще денег было больше двухсот рублей!

Подполковник в отставке поморщился:

— Вы в шахматы играете?

— Нет.

— Есть такой прием: жертвуют фигуру, чтобы выиграть партию. Вот и здесь так же.

— Аргументируйте.

— Да вы уж сами все поняли и согласны со мной.

— И все же.

Анисимов начал с жаром:

— Ограбленные деньги, вся сумма, были найдены у застреленного Мишки. Если бы в эксе участвовали наши скоки, доверили бы они их такому дураку? Толя Божья воля, Живорез, Ксаверий Литвиненко — могут состоять в подчинении у Мишки Телятьева?

— Нет, — подтвердил выводы подчиненного делопроизводитель.

— Вот вам и главное доказательство. Затем, никого из них в маленьком городке никто не видел. А тут каждый приезжий на показ. Нет, это ловушка. И нам, Алексей Николаевич, надо задуматься: а зачем нас сюда послали? Я полагаю, что вот-вот совершится новый налет. Пока мы рыскали по кустам… Нужно телеграфировать в Петербург.

Лыков послушался своего аналитика и отбил экспресс в Департамент полиции: «ЕСТЬ ЛИ НОВОСТИ НАШЕМУ ДЕЛУ ВПРС ЗНАК». Ответ пришел через полчаса: «МОСКВЕ ОГРАБЛЕН КАССИР БОЛЬШУЮ СУММУ».