Смерть…

Она пугает и привлекает. Мысли о ней разбивают любое житейское благополучие, любую глупую человеческую самоуверенность. Ставят перед современным безбожным сознанием нерешаемую проблему. Христос прямо называет сумасшедшим тех, кто полагается на «прочность» материальных ценностей — перед лицом неминуемой смерти. Он описывает человека, который привык полагаться на богатство: «Скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?» (Лк. 12, 19–20). Точно так же безумно полагаться на здоровье, силу, ум, положение в обществе. Все это рухнет перед лицом смерти. «В гробу карманов нет» — гласит русская поговорка.

Церковь постоянно напоминает человеку о его кончине. «Во всех делах твоих помни о конце твоем, и вовек не согрешишь» (Притч. 7, 39) — эти слова Библии часто цитируются в аскетической литературе. Как-то раз на одном международном собрании меня попросили рассказать о какой-нибудь православной молитве. Я выбрал просительную ектению — несколько кратких обращений к Богу, которые употребляются в каждом длительном богослужении. И там есть такие слова: «Христианския кончины живота нашего, безболезненны, непостыдны, мирны, и добраго ответа на страшном судищи Христове просим». Одна протестантская пасторша буквально взвилась:

— Как мы можем молиться о смерти? Ее же не существует!

Вот так боятся, даже в «христианской» — или уже постхристианской — среде, говорить или думать о смерти. Провожают покойного в закрытом гробу. Не посещают умирающих. Избегают говорить о смертельных недугах и катастрофах. На самом деле прячут не смерть и не покойников — прячутся сами, от своего разума и своей совести. Огромные деньги вкладываются в то, чтобы как можно дольше прожить на этом свете. Богатые люди готовы многократно менять органы, а потом выращивать тело «на замену» для своего мозга или переносить его в среду, омываемую кровью и имеющую коммуникации со внешним миром, либо как минимум жить в виде программы, «отсканировавшей» мысли и чувства — лишь бы не покидать этого мира, лишь бы не встречаться с Богом. Но встреча такая ждет каждого. Смерть как последствие греха Адама коснется любого человека, пусть даже он этого греха лично не совершал. Такова Божия справедливость — даже если кому-то захочется против нее протестовать.

Да, в храмах молятся о продлении человеческой жизни, а на церковных трапезах — иногда безо всякой меры — поют друг другу «многая лета». Молятся и о мире — много раз в течение каждой длительной службы. И действительно, долгая благочестивая и мирная жизнь, наполненная служением Богу и ближним, — это хорошо. Но не случайно преподобный Исаак Сирин писал: «Ясно уразумел я, что Бог и ангелы Его радуются, когда мы в нуждах, а диавол и делатели его — когда мы в покое». И не случайно старец Симеон, который заменил в пророчестве о рождении Иисуса слово «дева» на слово «женщина», был долголетием именно наказан — и, увидев исполнение древнего пророчества, воспел: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром» (Лк. 2, 29). Долголетие — благо вовсе не безусловное. Мы знаем, что люди, привыкшие к порокам, но не имеющие возможности грешить из-за старости, подчас буквально мучаются от долгой жизни и кончают самоубийством…

Рискну сказать, что в храмах молятся о долголетии, идя навстречу человеческой немощи и боязни смерти. А вот саму кончину близких и друзей истинные христиане воспринимают не без радости — если усопший был праведен. Печаль и страх, выраженные в богослужебных текстах отпевания, относятся к скорбному расставанию с умершим и к мыслям стоящих у гроба о собственной неизбежной кончине — то есть они обращены к живым. И в то же время при отпевании или за панихидой поется о том, что христиане превращают надгробное рыдание в песнь «Аллилуиа», то есть «Слава Богу»! Древние христиане вообще радовались кончине праведника — ведь речь шла не о кончине, а о рождении человека в вечную жизнь! Именно поэтому мы празднуем — именно празднуем! — Успение Божией Матери и дни, когда предстали перед Богом святые. Этого, кстати, до сих пор не могут понять некоторые журналисты и блогеры, постоянно спрашивающие: «Почему христиане радуются в день кончины Богородицы или святых»?

Еще меньше понимают то, что мы прославляем страдания и смерть Христа, поклоняемся орудию казни — Кресту. Для христиан — это символ жизни, жизни вечной. Именно принесение Себя в жертву Богочеловеком открыло нам Небо — ведь обычный грешник, несший на себе вину Адама, не мог искупить эту вину, как утопающий не может вытащить себя из пучины. Именно смерть Христа — и Его Воскресение — принесли нам свободу, возможность войти в Его Царство, в настоящую жизнь, которая не кончается. И истинный христианин стремится встретиться с Богом гораздо сильнее, чем как можно дольше жить на земле.

Смерть человека не всегда бывает мирной и добровольной. Все апостолы Христовы, кроме одного, закончили жизнь мученически. Этим же путем прошли многие святые — известные и неведомые. Мученичество становилось семенем христианства и славой Церкви во все столетия, вплоть до ХХ и XXI веков. И это Божий дар, которому мы радуемся. Не случайно в тех местах мученических страданий — например, на Соловках, — где атеисты или агностики хотели бы устроить только пространства для «скорби» и «тишины», христиане создают величественные храмы и совершают торжественные богослужения.

Неверующие люди — или те, для кого временная земная жизнь ближе и дороже вечной, — вообще не понимают христианского отношения к смерти. И, конечно, ужасаются любому факту насильственной кончины — даже мученической, о которой христиане радуются. Да, сама по себе смерть от меча или пули коробит человека — и это правильно, ведь Господь создал нас для жизни. Но, увы, в мире, испорченном грехом, насильственная смерть является вещью неизбежной. «Услышите о войнах и о военных слухах, — говорит в Евангелии Христос. — Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец: ибо восстанет народ на народ, и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам; все же это — начало болезней» (Мф. 24, 6–8). Между прочим, «начало болезней» здесь переводится как родовые муки — через описанные апокалиптические страдания человечество будет приближаться к избавлению от зла и к Божиему суду.

Причинение смерти отнюдь не всегда противоречит воле Бога. Сторонники пацифизма очень любят цитировать заповедь «Не убий». Однако они либо не знают, либо предпочитают умалчивать об известнейшем факте: эта заповедь в Библии не безусловна. Достаточно перевернуть страницу-другую в той самой Книге Исхода, где содержится эта заповедь, — и вы увидите, как Бог предписывает предавать смерти за многие преступления, причем не только бытового, но и морального, а также религиозного характера. Через две главы после упомянутой заповеди, например, говорится: «Ворожеи не оставляй в живых. Всякий скотоложник да будет предан смерти. Приносящий жертву богам, кроме одного Господа, да будет истреблен» (Исх. 22, 18–20). Бог повелевал иудеям истреблять и целые народы. Давид, идя на битву с Голиафом, произносит такие слова: «Ты идешь против меня с мечом и копьем и щитом, а я иду против тебя во имя Господа Саваофа, Бога воинств Израильских, которые ты поносил; ныне предаст тебя Господь в руку мою, и я убью тебя, и сниму с тебя голову твою, и отдам трупы войска Филистимского птицам небесным и зверям земным, и узнает вся земля, что есть Бог в Израиле» (1 Цар. 17, 45–47).

Приверженцы «ненасилия» обычно говорят: это было в Ветхом Завете, а в Новом все иначе — там говорится, что врагу, ударившему тебя по правой щеке, нужно подставить и левую. Однако апостол Павел пишет о государственной власти: «Начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим. 13, 4). Итак, удар мечом, в том числе удар смертельный, есть не просто вещь допустимая: он может исполнять Божию волю. В новозаветной книге Откровения Иоанна Богослова (Апокалипсисе) мы читаем: вскоре после того, как Агнец (то есть Христос) снял седьмую печать, «освобождены были четыре Ангела, приготовленные на час и день, и месяц и год, для того, чтобы умертвить третью часть людей» (Откр. 9, 15). Вообще бедствий, происходящих по Божиему повелению, в этой книге описывается великое множество.

Так что же — неужели Бог злой? Или Он был в Ветхом Завете одним, а потом стал другим? Нет, согласно основам христианского вероучения, Бог неизменен. И, конечно, Он благ и не может творить никакого зла. Так что же — мы имеем дело с противоречием? Никоим образом нет. Просто описанные в Апокалипсисе бедствия злом не являются. Они — благо, потому что смогут привести или вернуть хотя бы некоторых людей к истинной вере, а значит, и к бесконечной жизни, избавляя их от вечного наказания. Ради этого Господь и ведет людей иногда через страдания, иногда через испытания. При этом Он знает, что не все будут этими бедствиями убеждены. Согласно апокалиптическому пророчеству, многие люди не раскаются «в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своем, ни в воровстве своем» (Откр. 9, 21). Святой Григорий Богослов писал: «Похвальная брань лучше мира, разлучающего с Богом», Да, здесь говорится о борьбе с грехом и злыми духами. Но разве эти слова не приложимы к ситуации, когда у народа пытаются военной силой отнять истинную веру — например, стремясь поставить его под безбожное или иноверное владычество…

Автор современной статьи «Воинская служба в контексте христианской нравственности» утверждает: «Худой мир — это не настоящий мир, это фактически попущение злу, бессилие перед злом, заведомая капитуляция и сдача злому и жестокому противнику, отказ от исполнения своего долга — защищать себя и своих соотечественников. Такой худой мир, где зло побеждает, где сильный издевается над слабым, а грех торжествует над добродетелью, не может быть угоден Богу.<…> Добрая брань — это не захватническая война. Эта брань добрая потому, что освобождает от насилия слабых и невинных, потому что побеждает зло и грех и насаждает добродетель и любовь. Такая война поистине является справедливой и благословляется Богом».

Но что же делать с повелением подставить левую щеку? Об этом ясно говорит Предание Церкви, которое для истинного христианина является голосом Бога не в меньшей степени, чем Писание — Библия. Святитель Филарет, митрополит Московский, великий богослов XIX века, сказал: «Гнушайтесь врагами Божиими, поражайте врагов Отечества, любите врагов ваших». Итак, заповедь о левой щеке дана все-таки по отношению к личным врагам — и не случайно христиане безропотно шли на страдания и смерть, когда покушались лично на них, и брали в руки оружие, когда восставали на их веру, святыни, народ, страну. Среди святых — множество воинов, и на иконах они изображаются с оружием. Церковь освящает оружие молитвой, окропляя его святой водой. «Хирург из любви к ближнему, — пишет автор статьи «Воинская служба в контексте христианской нравственности», — отсекает у него больную часть тела, чтобы сохранить остальное здоровым, и здесь, чтобы не погиб весь род человеческий, ради праведных и совестливых людей необходимо отсечь ту часть человечества, которая безвозвратно соединилась со злом. И даже излюбленное пацифистами выражение «Взявший меч мечом погибнет» (Мф 26, 52) на самом деле свидетельствует против пацифизма: погибнуть от меча можно, только использовав меч в справедливой войне». С последней мыслью можно и не согласиться — ведь справедливая война вовсе не обязательно ведет к гибели всех, кто на ней сражается. Скорее можно говорить о другом: всякий, кто применяет меч несправедливо, должен погибнуть от праведно употребленного меча. Апостол же Петр, к которому были обращены только что приведенные слова Христа, не должен был защищать Его мечом именно потому, что Он добровольно шел на страдания.

Тот же святитель Филарет, говоря о заповеди «Не убий», в своем знаменитом Катехизисе пишет: «Не всякое лишение жизни есть законопреступление. Не является беззаконным убийством: когда преступника наказывают смертью по правосудию; когда убивают неприятеля на войне за Государя и Отечество». Один из вселенских учителей Церкви, святой Иоанн Златоуст, убежден: «Если кто даже совершит убийство по воле Божией, это убийство лучше всякого человеколюбия; но если кто пощадит и окажет человеколюбие вопреки воле Божией, эта пощада будет преступнее всякого убийства». А святитель Геннадий Новгородский даже писал: «Совершенно ясно и понятно воистину всем людям, что и святителям, и священникам, и инокам, и простым людям — всем христианам подобает осуждать и проклинать еретиков и отступников, а царям, князьям и мирским судьям подобает посылать их в заточение и предавать лютым казням». Преподобный Иосиф Волоцкий, один из самых почитаемых русских святых, идет еще дальше: «И сами православные, узнавшие о еретиках или отступниках, но не предавшие их судьям, подлежат смертной казни». Конечно, сейчас Церковь этими словами не руководствуется. Но ни в коей мере нельзя назвать их противоречащими истинно христианскому духу.

По поводу того, нужно ли казнить еретиков, мнения святых расходятся. Можно найти немало текстов Предания, говорящих, что делать этого не стоит, и надо употреблять только средства убеждения. Однако сие не значит, что такие слова «отменяют» другие мнения святых, которые также являются частью Предания. Просто Господь иногда, через одних пастырей, заповедует христианам поступать так, а иногда, через других, — иначе. Но возможны оба варианта действий. Ни один из них не неправилен.

Более того, в житиях святых описывается, как после их молитвы недругов Христа и Его Церкви настигала внезапная смерть. Так, в житии апостола Петра говорится, что волхв Симон, которому бесовская сила позволила летать, разбился насмерть после молитвы этого ученика Христова. А колдун Кинопс утонул после молитвы другого апостола — Иоанна. Моментальная смерть постигла сначала древнего христианина Ананию, а потом его жену Сепфору — это произошло после обличения их апостолом Петром «всего-навсего» за тайное оставление себе части имущества, которое они намеревались пожертвовать в христианскую общину (Деян. 5, 1-11). Таких примеров немало. Причем святые, конечно, не совершают в этом случае ни суда, ни расправы — но в дело вмешивается Сам Бог, и именно поэтому жития рассказывают о подобных случаях.

Они даны для нашего назидания — и уже потому описываемое в них не является злом. Ведь справедливое прекращение земной жизни одного человека для духовного исправления многих других — конечно же, благо с точки зрения вечности. Один современный автор пишет: «Сберечь душу от погибели для каждого христианина — так или иначе — важнейшая цель. Из истории первых христиан, принявших жесточайшие гонения и лютые казни, очень хорошо видно, как мученики прекрасно осознавали, что гонители преследуют и убивают только тело, душе не имея возможности повредить. Поэтому и шли на мучения, как на праздник. Но вот когда заодно с гонениями «на тело» стали появляться губители душ — еретики, это стало бедствием наиболее опасным, нежели внешнее убийство. Если душа важнее тела, то еретики пытались украсть самое ценное, что есть у человека. <…> Пока еретики никого из христиан не трогали и не прельщали — их терпели. Но как только еретики пытались поколебать Церковь — немедленно давали им отпор. Чаще молитвой предавали их смерти, реже обращались к помощи царей, требуя казней».

От современных христиан, впрочем, настойчиво требуют забыть обо всем этом — и осудить любое предание человека смерти. Начиная с 50-х и 60-х годов прошлого века — вроде как в связи с ужасами Второй мировой войны, а на самом деле в связи с проектом леволиберальной идеологической революции, — христиан начали убеждать в том, что они должны быть пацифистами. Одной из «икон» этого времени стал Альберт Швейцер, вдохновенный органист, философ и теолог. Еще в 1923 году он писал: «Благоговение перед жизнью — высшая инстанция. То, что она приказывает, сохраняет свое значение и тогда, когда это кажется глупым или напрасным». Не напрасным и не глупым Швейцеру казался, например, призыв не убивать понапрасну животных, не срывать листика с дерева и не трогать даже сосульку — призыв, свойственный некоторым восточным религиям, но никак не христианству. В 1954 году Швейцеру дали Нобелевскую премию мира, и в торжественной речи по этому случаю он сказал: «Все мы повинны в бесчеловечности. Все то страшное, что нам пришлось пережить, должно встряхнуть нас, пробудить в нас потребность содействовать приближению времени без войн». Спорить о том, что такие времена невозможны в принципе, считалось уже неприличным — как же, нобелевский лауреат сказал…

Последовательным противником применения силы был и немецкий теолог Ханс Кюнг, самиздатскими переводами работ которого зачитывались в России еще в 1980-е годы. Он даже предложил создать «глобальную этику», главной задачей которой объявил прекращение войн, — при том, что настоящее христианское учение о нравственности считает главным следование строжайшим предписаниям Нагорной проповеди Христа. Эти предписания неисполнимы только человеческими силами — нужна помощь Самого Христа, которая подается через общение с Ним в истинной Церкви. Вот почему христианское учение о нравственности отличается от иных — и ни в какие «общечеловеческие ценности» встроено быть не может. Однако Кюнг в контексте диалога людей разных вер и убеждений обо всем этом умалчивает. Для него главное — достичь согласия вокруг некоего минимума моральных норм, чтобы избежать войны. Мы поспорили с немецким теологом на одной международной конференции.

— Смотрите, профессор, — сказал я ему. — Военное дело простимулировало развитие, науки, техники, государственного управления. Мысль — богословская и этическая — также фонтанировала именно в годы войн и бедствий. В конце концов, в эти годы люди больше обращались к Богу. Всегда ли это плохо?

— Я совершенно не согласен! — в гневе ответил Кюнг, не приведя, впрочем, ни одного контраргумента.

Во второй половине прошлого века на разных международных тусовках — объединявших сначала христианские конфессии, потом последователей разных религий, — зазвучали антивоенные идеологические мантры. Советские религиозные деятели, наивно приверженные «идее мира», по воле своего правительства, где многие также наивно верили в «добрую волю» народов разных стран, оказались вовлечены в «миротворческий» проект западных элит. Суть этого проекта была простой: через картинки «детей-цветов», пацифистскую пропаганду деятелей культуры и антивоенную риторику епископов, муфтиев, лам и раввинов лишить народы воли к вооруженному сопротивлению названным элитам. При этом Запад, конечно, не думал и не думает решительно разоружаться. Все разговоры про peace-peace — этот как раз для наивных жителей стран-конкурентов и для наивных же «масс» на самом Западе. Православный публицист и исследователь Павел Шашкин пишет о кризисе «концепций пацифизма, носящих явно декларативный и двуличный характер и направленных, как правило, на подавление воли потенциального противника к сопротивлению. В этом контексте пацифизм как принципиальное отрицание войны является ничем иным как технологией психологической войны».

Кроме продекларированных доктрин «ненасилия», на мышление и жизнь христианских общин все сильнее влияет типично женское мировосприятие. Домохозяйки, любящие писать в Интернете, и прочие общественно активные дамы начинают форменную истерику всякий раз, когда кто-то пытается доказать неправду пацифизма, особенно «христианского». Им вторят феминизированные мужчины, идеологические подкаблучники и все те, кто боится идти наперекор дамским медийным окрикам. Поневоле вспоминаешь слова одного неглупого современника: «Если бы матриархат действительно существовал, человечество до сих пор бы ничего не достигло и только бы размножалось под пальмами». Впрочем, сказавший это неправ: человечество бы просто исчезло, но сперва оказалось бы порабощено самыми злыми и агрессивными его представителями. Сторонницы же мнимого матриархата в это порабощение легко бы встроились, оправдывая его лозунгами вроде «лишь бы не было войны».

Пацифизм противоречит не только большинству подлинных религиозных традиций — в частности, традиции христианской. Он противоречит логике жизни в нашем, увы, греховном мире. Я много лет предлагаю выделить радикальным сторонникам ненасилия отдельную территорию в самом прекрасном уголке Земли — и дать там возможность построить свое государство без армии и полиции. Понятно, как долго оно просуществует — и проблема будет не только во внешних агрессорах, а и в том, что сами прекраснодушные пацифисты быстро перережут друг друга.

Впрочем, к концу девяностых присоединение основных религиозных общин к радикальному антивоенному движению стало чуть ли не аксиомой. От известных деятелей разных религий успешно требовали задекларировать лояльность «культуре мира», идея которой обкатывалась на площадках ЮНЕСКО. В 2000 году в нью-йоркской штаб-квартире ООН прошел «Всемирный саммит религиозных лидеров», где без особого обсуждения был подписан документ о согласии «осудить любое насилие, совершенное во имя религии». Подобные заклинания превратились в «общее место» социального богословия. Многие «духовные лидеры» прямо так и говорили: все равно во что верить — главное, чтобы был мир. Будто бы земная жизнь для верующего человека — это единственная или по крайней мере основная ценность. Такая перевернутая, с точки зрения традиционной религии, ценностная иерархия должна была стать мейнстримом — но в Европе вновь начались войны. Долгого мира не получилось. Вооруженные конфликты на территории бывшего СССР, кровопролитие на Балканах, а затем глобальное наступление террора и борьба с ним — все это показало безжизненность пацифизма. Религиозные общины были вынуждены вспомнить о том, что во многих случаях люди призваны умирать за веру и отечество — и убивать неприятеля либо террориста.

* * *

Начал меняться и характер войны. Уже в 90-е годы на Балканах в боевых действиях участвовали не только армии государств и даже не только классические «наемники» или «партизаны», а хорошо организованные и прекрасно вооруженные группы людей, объединенных по национальному, религиозному и идейному признакам. Формально они были вроде как мирными жителями и не имели права воевать. Фактически — стали одной из главных движущих сил войны. Теперь подобные группы, вместе с частными военными компаниями, вообще могут оказаться основными участниками боевых действий. Кто здесь «агрессор», а кто «обороняющаяся сторона», будет совершенно неясно.

Война сегодня ведется не только на поле битвы. Окружение страны «оборонительными» базами обоснованно считается актом, мягко говоря, опасным. Против государства-недруга подчас действуют путем организации на его территории бунтов, заговоров, «революций». При помощи электронных технологий сегодня может вестись не только разведка, но и самая настоящая агрессия — достаточно «ударить» по системе расчетов или по центрам государственного и военного управления. Никто не отменял разработки — тайной или явной — биологического, бактериологического, генетического, «климатического» оружия. Про информационную и пропагандистскую войну, политическое и экономическое давление на многие страны уже и говорить нечего.

В этих условиях понятия «агрессора» и «жертвы» практически теряют смысл. По крайней мере они точно несводимы к ситуации, когда армия одного государства переходит границу другого. Международное законодательство и правила ведения войн до сих пор построены на опыте 1938–1945 годов, а отчасти еще Первой мировой войны. Обходить эти нормы изощренные умы уже неплохо научились — и, конечно, в будущем научатся еще лучше.

Между прочим, о моральной непростоте этой ситуации говорится уже в упомянутом мной тексте 2000 года — Основах социальной концепции Русской Православной Церкви. Признавая войну злом и в то же время излагая критерии справедливой войны, документ говорит: «В нынешней системе международных отношений подчас бывает сложно отличить агрессивную войну от оборонительной. Грань между первой и второй особенно тонка в случаях, когда одно или несколько государств либо мировое сообщество начинают военные действия, мотивируя их необходимостью защиты народа, являющегося жертвой агрессии». Конечно, в подобных ситуациях нужно будет включать не только мозги, но и совесть — чем дальше, тем больше.

Делать в таких обстоятельствах нравственный выбор будет все труднее. И один из вполне легитимных вариантов этого выбора — ведение упреждающей войны. «Война упреждающая, в том числе и наступательная, — пишет Павел Шашкин, — всегда справедлива, если движима очевидной целью — восстановлением нарушенного права и справедливого миропорядка. Для этого совсем не обязательно ждать открытой агрессии со стороны противника, особенно в современных условиях, когда открытая военная агрессия — лишь завершающий этап гибридной войны». Упреждающую войну нет смысла обосновывать «гуманитарными интервенциями», как это начали лукаво делать на Западе три десятилетия назад. Такая война вполне оправдана, если исходить из опасностей, угрожающих твоему Отечеству. Она вполне может быть ответом на электронные атаки или на попытку организации извне бунта или переворота. И целью такой войны должны быть прежде всего не народы и даже не армии — а ключевые элитные фигуры, ответственные за решения, создавшие угрозу. Многие страны — и Россия не исключение — в состоянии быстро уничтожить все объекты, где такие фигуры могут находиться. Если в результате будут разрушены крупные города или какие-то центры управления — для России это будет даже небесполезно, ведь мы знаем, сколько антинародной накипи скопилось в этих местах. Нужно только вовремя подготовить параллельные элиты и рассредоточить их по огромной стране. Если же придется погибнуть всем — то с точки зрения настоящего христианина и это не беда, если останется хотя бы день на покаяние и на достойную подготовку к смерти (такой исход жизни для православного человека, кстати, чуть ли не идеален с точки зрения вхождения в вечность).

* * *

Упомянутые обстоятельства ясно говорят: надо разблокировать дискуссию о применении ядерных вооружений. В том числе первыми — в порядке упреждающей войны. Надо, наконец, снять психологический «блок» на употребление ядерного оружия, навеянный рассуждениями 70-х годов о «взаимно гарантированном уничтожении» СССР и США. Надо прекратить обращаться в идейное бегство после окриков типа «Вы что, хотите взорвать мир?»

Тактические ядерные устройства могут и должны быть средствами политики и средствами войны — в том числе упреждающей. Оружие же стратегическое лишается смысла, если страна полностью исключает его применение. Главное в этом случае — не оружие, а воля. Россия может ставить кому угодно любые условия и ультиматумы, требовать снятия любых угроз и прекращения любых недружественных действий. Никто не сможет переломить нашей воли, если будет очевидно, что для нас есть вещи, более важные, чем земная жизнь — например, вера, самостоятельность, свобода (настоящая, а не мифическая), — и что мы готовы ради этих ценностей идти до конца. Между прочим, в нашей военной доктрине говорится: «Российская Федерация оставляет за собой право применить ядерное оружие в ответ на применение против нее и (или) ее союзников ядерного и других видов оружия массового поражения, а также в случае агрессии против Российской Федерации с применением обычного оружия, когда под угрозу поставлено само существование государства». Увы, нужно помнить, что агрессия, фатальная для страны, сегодня может осуществляться вообще без применения оружия.

Еще одна дискуссия, которую надо решительно разблокировать — это вопрос о репрессиях по отношению к внутреннему врагу. Опасность терактов, заговоров, бунтов, срежиссированных из-за рубежа «революций», пропаганды, способной в одночасье столкнуть массы народа, — это сегодня угроза более серьезная, чем любые ракеты и танковые дивизии. По крайней мере, работают упомянутые технологии гораздо «результативнее». И против тех, кто их осуществляет, также необходимы упреждающие действия.

Да, не нужно преследовать людей за их высказывания, за выражение любых убеждений — кроме тех, которые, как показала история, опасны даже без прямых призывов к насилию. Это, например, нацизм и ваххабизм. Но участие в доказанном заговоре, бунт с посягательством на представителей власти, успешная провокация массовых беспорядков — должны быть основанием сказать: перед нами враги народа. С нравственной точки зрения, пресекать их черную работу можно и нужно любым необходимым способом — в том числе летальной силой. Даст Бог, и законодательство об этом ясно скажет — надо только предлагать и обсуждать соответствующие формулировки.

Не понимаю, почему некоторые объявляют невозможной широкую дискуссию о введении и применении смертной казни за упомянутые преступления. Вероятно, их стоит включить в правовое понятие «государственная измена». Бывают случаи, когда неприменение летального наказания оказывается… негуманным. Так происходит, если из-за отсутствия страха у одних гибнут сотни, тысячи, а то и миллионы других. В России не раз успешно подавляли заговоры и бунты — например, кровавый путч членов тайных обществ в декабре 1825 года или еще более кровавые беспорядки на Пресне в 1905 году. В первом случае пришлось казнить пять человек, во втором — разрушить мятежный район Москвы. Но когда бунты подавить не решились — то есть в феврале и октябре 1917 года, — за этим последовали многомиллионные жертвы.

В Х веке князь Владимир, принявший крещение, не применял смертную казнь (один из исследователей считает, что и в языческой Руси при этом князе ее официально не существовало: преступники выплачивали крупный штраф — виру). Но христианские епископы убедили Владимира предавать преступников смерти. Основы социальной концепции Русской Православной Церкви приводят целый ряд аргументов в поддержку отмены смертной казни. Это милосердие к падшему человеку, непоправимость вероятной судебной ошибки, увеличение времени для пастырской работы с осужденным и для его покаяния. Однако в документе говорится: «Особая мера наказания — смертная казнь — признавалась в Ветхом Завете. Указаний на необходимость ее отмены нет ни в Священном Писании Нового Завета, ни в Предании и историческом наследии Православной Церкви». Более того, согласно этому тексту, Церковь «признает, что вопрос об отмене или неприменении смертной казни должен решаться обществом свободно, с учетом состояния в нем преступности, правоохранительной и судебной систем, а наипаче соображений охраны жизни благонамеренных членов общества».

Именно свободное решение нам очень пригодится, если жизни благонамеренных людей вновь будет угрожать опасность бунта или заговора — особенно провоцирующего беспорядки на национальной или социальной почве. Такое решение нужно будет принимать безо всякой оглядки на Совет Европы, вступая в который, Россия и другие страны православной цивилизации даже не попытались оспорить идеологические клише, положенные Западом в основу этой организации — положенные безо всякого нашего участия.

Многие современники отвыкли от мысли о том, что государство может предать человека смерти. Но из истории прекрасно известно: настоящей властью, по большому счету, считается только та, что может распоряжаться жизнью человека. Похоже, в Америке это прекрасно понимают — как и, например, в Китае, где расстреливают коррупционеров, или на Филиппинах, где казнят торговцев наркотиками. В Европе от такого понимания слепо отказались — и власть там вряд ли считается достойной «конечного» уважения, а потому оказывается бессильной перед волнами наглых мигрантов. Страх — особенно страх смерти, — как ни говори, продолжает оставаться сильнейшим защитным механизмом общества. Это не всегда хорошо. Но во многих случаях без страха обойтись не получится — ведь, как мы с вами знаем, греховный человек вовсе не так уж «хорош».

Нравится это кому-то или нет, но общество, где никто не умирает насильственной смертью, быстро теряет страх и даже динамизм. Известен эксперимент, поставленный этологом Джоном Кэлхуном: популяция мышей, помещенная в идеальные условия, где было чисто и тепло, имелось достаточно пищи и условий для размножения, а главное — животные не гибли насильственной смертью, — быстро вымерла. Многие мыши отказались от спаривания и размножения, начали эгоистически «заниматься собой», предавались гомосексуализму, пожирали детенышей. Вам это ничего не напоминает? Да, люди — не мыши. Но многие законы, положенные Творцом для животных, проявляются в человеческом организме и в обществе. И то, что Бог не позволяет людям бесконечно жить сытой и спокойной жизнью, — не так уж случайно. И не обязательно плохо.

* * *

Земная смерть — это не конец, а лишь начало. Душа человека бессмертна. После окончания нынешней жизни она предстает перед Богом и дальше пребывает в Его Царстве — или вне такового. Когда раскроются все плоды наших слов, мыслей и поступков — а это может произойти и через века, — мы все воскреснем вместе с нашими телами, пусть не такими грубыми, как сейчас. И придем на окончательный Божий суд. Для кого-то он будет началом новой жизни, для кого-то — вратами вечного осуждения. «Все, находящиеся в гробах, — говорит об этом Христос, — услышат глас Сына Божия; и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло — в воскресение осуждения» (Ин. 5, 28–29).

Помнить о смерти нужно — чтобы войти в жизнь. Кончины стоит страшиться — но только для того, чтобы быть готовыми к суду. Смерти на земле не избежишь — но у того, кто верует во Христа и исполняет Его повеления, есть надежда войти в блаженство сразу же после конца временной жизни. С этой надеждой и будем воспринимать смерть вокруг нас и приближение нашей собственной кончины. Не станем ни бегать от нее, ни тешить себя иллюзией бесконечности нынешнего состояния. Будем глядеть смерти в лицо с трезвенным умом — и с молитвой ко Христу, открывающему двери Неба.