7

По собственному опыту могу сказать, что человек, впервые попавший в это место, обычно бывает заворожен, пленен его чарами, переживает подлинное потрясение. Дивная красота и таинственность лабиринта повергают гостя в молчание, окуная его в мир созерцательности и грез. Естественно, Фермин не мог не повести себя иначе. Первые полчаса он, как загипнотизированный, бродил с безумным видом по закоулкам грандиозной головоломки, которую представлял собой лабиринт. Он задерживался у аркбутанов и колонн и постукивал по ним костяшками пальцев, словно сомневаясь в их надежности. Он складывал ладони трубочкой и подносил к глазам на манер бинокля, оценивая углы и линейную перспективу, пытаясь вычислить логику структуры. Уткнув свой немалый нос в корешки книг, которые образовывали бесконечную ленту, намечавшую бескрайние тропы в букинистических дебрях, он промаршировал по спирали библиотек, собирая урожай в виде названий и составляя каталог открытий, сделанных по пути. Я следовал за ним на небольшом расстоянии, испытывая волнение и тревогу.

Я уже начал опасаться, что Исаак выгонит нас отсюда взашей, когда столкнулся с хранителем на одном из мостиков, проложенных в воздухе под книжными сводами. К моему величайшему удивлению, его лицо не выражало ни малейших признаков негодования – напротив, Исаак добродушно улыбался, наблюдая за первыми шагами Фермина на пути познания Кладбища Забытых Книг.

– Ваш друг – большой оригинал, – поделился своим мнением Исаак.

– Вы не представляете, до какой степени.

– Не беспокойтесь, пусть чувствует себя как дома. Скоро он спустится с небес на землю.

– А если он заблудится?

– Я так понимаю, он далеко не промах. Он справится.

У меня такой уверенности не было, но я не стал спорить с Исааком. Хранитель удалился в комнатку, иногда служившую конторой. Я составил ему компанию и с благодарностью принял из его рук чашку кофе.

– Вы ведь успели объяснить своему другу правила?

– Фермин и правила плохо уживаются. Но я изложил ему основные тезисы, на что он мне ответил без колебаний: «Разумеется, за кого вы меня принимаете?»

Повернувшись, чтобы вновь наполнить мою чашку, Исаак поймал мой взгляд, устремленный на фотографию Нурии, висевшую над его письменным столом.

– Скоро исполнится два года, как ее нет с нами, – промолвил хранитель с печалью, от которой у меня перехватило дыхание.

Я опустил голову, придавленный чувством вины. Даже через сто лет я буду помнить о смерти Нурии, равно как и о том, что если бы женщина, на свое несчастье, не познакомилась со мной, возможно, она осталась бы жива. Исаак с нежностью смотрел на портрет своей дочери.

– Я старею, Семпере. Скоро настанет время уступить свой пост кому-нибудь другому.

Я собрался возразить против подобных утверждений, но мне воспрепятствовал Фермин, торопливо вошедший в комнатку. Он тяжело дышал, словно только что пробежал марафонскую дистанцию.

– Ну и как? – спросил Исаак. – Как вам здесь понравилось?

– Великолепно. Однако я не обнаружил здесь туалета, во всяком случае, на бегу.

– Надеюсь, вы не пописали где-нибудь в укромном уголке?

– Я сделал над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы добраться сюда.

– Первая дверь налево. За цепочку нужно дернуть два раза, с первого слив не срабатывает.

Пока Фермин справлял нужду, Исаак налил ему чашку дымящегося кофе, дожидавшуюся его возвращения.

– Дон Исаак, у меня есть ряд вопросов, которые я желал бы вам задать.

– Фермин, сомневаюсь, что… – вмешался я.

– Спрашивайте, спрашивайте.

– Первый вопрос касается истории этого места. Второй вопрос технического порядка и относится к его архитектуре и архитектонике. А третий носит чисто библиографический характер…

Исаак расхохотался. Я в жизни не слышал, чтобы он смеялся, и потому не знал, означал ли его смех благословение свыше или же он являлся предвестником неминуемой катастрофы.

– Прежде всего вам надлежит выбрать книгу, которую вы хотели бы спасти, – напомнил Исаак.

– Я присмотрел кое-какие издания, но, отдавая дань сентиментальности, позволил себе выбрать эту.

Фермин извлек из кармана томик, переплетенный в красную кожу с тисненным золотом названием и гравированным изображением черепа на фронтисписе.

– Господи, «Город проклятых, книга тринадцатая: Дафна и крутая лестница», Давида Мартина, – прочитал Исаак.

– Старый знакомый, – пояснил Фермин.

– Можете не рассказывать. Видите ли, было время, когда я частенько его тут видел, – сказал Исаак.

– Наверное, до войны, – предположил я.

– Нет, не только… И потом тоже.

Мы с Фермином уставились друг на друга. У меня возник вопрос, в своем ли уме Исаак или он незаметно стал слишком немощен для должности хранителя.

– У меня нет намерения противоречить вам, но то, что вы говорите, – невозможно, – промолвил Фермин.

– Невозможно? Вам следовало бы пояснить, что вы имеете в виду…

– Давид Мартин бежал из страны накануне войны, – принялся объяснять я. – В начале 1939-го, в конце схватки сторон, он перебрался опять через Пиренеи, и через несколько дней его задержали в поселении Пуигсерда. Он находился в тюрьме до середины 1940 года, когда был убит.

Исаак недоверчиво взирал на нас.

– Поверьте, что наши источники заслуживают доверия, – подтвердил Фермин.

– Могу вам поклясться, что Давид Мартин сидел на том самом стуле, на котором расположились вы, Семпере. И мы с ним немного побеседовали.

– Вы уверены, Исаак?

– Я уверен в этом, как ни в чем более, – серьезно отвечал хранитель. – Встреча с ним запомнилась мне очень хорошо, потому что до того уже несколько лет мы с Мартином не виделись. Он выглядел измученным и больным.

– Вы не можете назвать приблизительно дату, когда он приходил?

– Могу назвать совершенно точно. Это была последняя ночь 1940 года, новогодняя ночь. И тогда я видел его в последний раз.

Мы с Фермином погрузились в вычисления.

– Значит, то, о чем Ханурик рассказывал Бриансу, оказалось правдой. В ночь, когда Вальс приказал отвезти Мартина в особняк около парка Гуэль и прикончить его там… Ханурик признавался, что подслушал, как конвоиры между собой обсуждали какое-то чрезвычайное происшествие… Будто в заброшенном доме был кто-то еще… Некто, не позволивший убить Мартина… – фантазировал я.

Исаак в замешательстве слушал мои разглагольствования.

– О чем вы оба ведете речь? Кому понадобилось убивать Мартина?

– Это длинная история, – дипломатично ответил Фермин. – С километровыми примечаниями.

– Тешу себя надеждой, что однажды вы мне ее расскажете…

– Как вам показалось, Исаак, Мартин был в здравом уме? – спросил я.

Исаак пожал плечами:

– В случае с Мартином это всегда было трудно понять… У этого человека была истерзанная душа. Когда он собрался уходить, я попросил позволения проводить его до поезда, но он меня заверил, что на улице его дожидается машина.

– Машина?

– «Мерседес-бенц», ни много ни мало. Автомобиль принадлежал кому-то, кого Мартин именовал Патроном и кто вроде бы ждал его у дверей. Но когда я вышел вместе с Мартином на крыльцо, то не увидел ни машины, ни патрона, никого и ничего…

– Не поймите превратно, шеф, но ведь приближался Новый год, и вы наверняка пребывали в праздничном настроении по такому случаю. Не могло получиться так, что вы капельку переборщили с игристым и столовым вином, и, оглушенный рождественскими гимнами и высоким содержанием сахара в нуге из Хихона, вообразили всю сцену? – поинтересовался Фермин.

– На обвинение в злоупотреблении игристым отвечу, что я пью только газировку. А единственное пойло, имеющееся в моем распоряжении, – это бутылочка с перекисью водорода, – с достоинством возразил Исаак, не выказывая обиды.

– Прошу простить мои сомнения. Я всего лишь соблюдал необходимые формальности.

– Я догадываюсь. Но поверьте, что Мартин был не более мертв, чем вы или я, если только меня не навестило привидение. А предположение, что ко мне явился призрак, я решительно отвергаю, поскольку у Мартина кровоточило ухо и лихорадочно дрожали руки, не считая того обстоятельства, что он умял весь мой запас сахара.

– А Мартин не объяснил, с какой целью он к вам пришел спустя столько лет?

Исаак кивнул:

– Он сказал, что хочет оставить кое-что на хранение, предупредив, что заберет свое имущество, как только сможет. Сам лично или пришлет доверенного человека…

– И что он вам оставил?

– Сверток, упакованный в бумагу и перевязанный бечевкой. Я не знаю, что в нем.

Я с трудом проглотил комок в горле.

– И сверток до сих пор у вас? – спросил я севшим голосом.