Генри Лайон Олди
Семь смертных
Вторник. Гнев
Люська опять ела арахис.
Какое там ела — жрала, давилась, чавкала. Ухватит пальчиками и давай жмакать, шелуху лущить. И в рот, в рот! — один желтоватый катышек за другим… Запах — от стены до стены. Ошмётки шелухи — где ни попадя. На клавиатуре, на полу, у неё на коленках, туго обтянутых колготочным ажуром; у меня, блин, в печёнках!
— Корова! — не выдержал я. — Жвачное, растудыть!
Люська не откликнулась.
— Я тебе сколько раз?.. Сколько, я спрашиваю?!
Молчит. Жуёт.
— Щас по морде размажу! Жрёшь как не в себя…
Хлопнув ресницами — точно, коровьими! угадал… — Люська ткнула остреньким маникюром в эмо-карту, висевшую у неё над столом, между видом на гребаный Колизей и конопатой мордой Сеньки, её дебила-сына, заключённой в рамку, как в тюрьму.
Я пригляделся.
Делать мне нечего, как её карту помнить. Ну да, точно. Людмила Марковна Нечувалова. Вторник: Ч-62 %. Подпись доктора, закорючка астролога-аналитика; печать клиники. Дата последнего освидетельствования. «График недельных колебаний без существенных отклонений…» У этой бурёнки по вторникам чревоугодие, да ещё и выше среднего. Сегодня разве вторник? Вечно забываю, чтоб её, дуру… Потому как у меня по вторникам Г-71 %. Гнев, значит. И процент выше Люськиного. Натянуло бы до восьмидесяти пяти, подал бы заявление. На отгулы. Отгулов, ясен пень, не дали бы, пожлобились, зато позволили быработать на дому.
Гнев от 85 % — социально опасен.
— Убью, — буркнул я, душевным усилием гася ярость до приемлемой.
— Я в столовую, — доложила Люська. — Тебе принести бутерок?
— Пошла в жопу!
— Иду, уже иду…
Цок-цок, каблучки. Задом виляет, торопится. Шалава.
— Виктор Павлович, вас шеф зовёт.
— Какого чёрта?!
— Придёте — узнаете…
У секретарши Валечки по вторникам Л-47 %. Она от лени на ходу засыпает. Ко мне еле дотащилась. Зевает во всю пасть. Хоть бы рукой прикрылась, лимита деревенская. Когда на работу брали, вторничная лень у Валечки фиксировалась не выше тридцатки. Ещё год-два, и с такими темпами роста…
Ничего, шеф ей напарницу подыщет. Это у него, козла, быстро.
Когда я вошёл, шеф быстро шаркнул мышкой.
Это он зря. А то я не в курсе, какое окошечко он сейчас свернул. Sexopilochka, новые видеоролики. Чёрненькие, беленькие, жёлтенькие. Деточки, развратницы, толстухи. Горы совокупляющегося мяса.
— Репортажец, — буркнул шеф.
Он сопел и пыхтел, с трудом восстанавливая дыхание. Узкий лоб взмокрел, покрылся блестящими каплями пота. Бисер, значит. Сам перед собой мечет.
— «Княжий двор», новый ресторан в парке. Оператором возьми Генчика, он в курсе.
— Генчик? — Я сжал кулаки. — Генчик идёт лесом! Он у меня полтинник занял.
— И что?
— Ничего. Не отдаёт. На фиг Генчика!
— Не морочь мне голову.
— Я ему морду разобью. И объектив.
Шеф сощурился, вглядываясь в меня.
— А-а… Забыл. Ты ж сегодня полное Г. В четверг сходи. У тебя что в четверг? Чревоугодие? — Он вывел на дисплей эмо-карты сотрудников, нашёл мою. — Ага, хорошо. Вот и поешь от пуза. Княжата обещали, от щедрот.
Он все глядели глядел на меня, словно впервые видел.
— Слушай, как тебе Валька? — вдруг спросил он. — Ну, с утра?
— Дырка с ручкой, — честно ответил я. — Гнать поганой метлой.
— Вот и я так думаю. Томная, тёплая. Драть метлой. Скажи ей, пусть зайдёт. Я ей кое-что продиктую.
— Глубже диктуй. С подтекстом.
— А ты не хами, не хами. Забуду, что друг детства, вставлю по самоё… — Взгляд шефа лип к телу, как мокрое бельё. — Без вазелина… Короче, возьми Генчика. Возьми его за это… за самоё…
Ещё минута, и я дал бы ему в дыню.
— Я пошёл?
— Что? Да, иди, — туманный глаз моргнул. — Вальку позови.
По вторникам у шефа похоть. П-47 %+. Плюс означал непредвиденные колебания в сторону роста.
— Толик?
— Нет, уголовка!
Тупость жены доводила до бешенства. Человек открыл дверь своим ключом, разувается в прихожей, а эта дура из комнаты интерересуется: муж или нет? Ясное дело, это Чероки, наш мопс. Сам выгулялся, сам вернулся. Тапочки берёт — жевать.
Идиотка!
Чероки прятался на балконе. Он, гад, хуже барометра. Чует, когда у меня гнев или алчность. Его тогда ничем не приманишь. Однажды руку прокусил, до кости. Я хотел его, падлюку, за шкирку. Он мою борсетку сгрыз.
Зато по четвергам ходит за мной хвостом. А за женой — по воскресеньям.
— Ужин есть?
— Макароны…
— Опять макароны?!
— В шкафчике. Ты свари их, Толик…
Лежит на диване, сволочь. На лбу — мокрое полотенце. Мигрень, депрессия, мировая скорбь. Л/У-54 %. Если у Вальки сегодня чистая лень, то у моей — с вариациями. Лень/уныние. На днях была передача, какой-то профессор разъяснял, почему эти грехи — двойняшки. Источники цитировал, на авторитеты ссылался.
Мудозвон.
С трудом удержавшись, чтобы не рассказать жене всё, что я думаю про её невареные макароны, я пошёл на кухню. Лучше так. В мае не сдержался, врезал. Назавтра стыдно было — хоть вешайся. Она на шее виснет, целует, в постель тащит. «Бьёшь, значит, любишь!» Ну конечно, у неё в среду — похоть. А у меня-то — зависть. Отцеловываюсь, лишь бы отстала, а сердце колотится. Хорошо, мол, тебе, родная. Фингал под глазом — и тот в радость.
Мне бы так…
— Толик?
— Ну что?
— Сделай мне чаю… умираю, Толик…
Ага, умирает она. Ещё меня переживёт.
Ничего. Бывает хуже. Вон у Авраменко по вторникам чистый цирк. У него — гордыня, у неё — гнев. Весь дом ходуном ходит. Менты через раз. Меня как-то позвали успокаивать. А у меня тоже Г. Чуть не сел лет на пять. Хорошо, Авраменко утюг отобрал. Здоровый, собака. Сказал: не кто иной, как я, её убью. И в позу встал.
Я дверью хлопнул и больше к ним — ни ногой.
Четверг. Чревоугодие
…и что мы имеем с холодильника?
Гуся, увы, не наблюдается. Опа-на! Балычок-с! Горбуша? Она, родимая. Сейчас мы её на хлебушек, да с маслицем, да сверху — лимончиком… Где у нас лимончик? И веточку укропа… Сыр? «Дор-Блю», «зелёная марка»? Любимый мой! Нет-нет, мы никуда не торопимся. Мы медленно спустимся с горы… На ломоть батона — «толстым-толстым слоем», как правильно учит нас реклама, — и в микроволновку. Тридцать секунд. Ага, кофе подоспел. Ветчинка, помидорушки, шпротики — «Рижское золото», с медалями! — тортик на сладкое…
Заморим червячка?
— Толик, ты сдурел?
— Ыгм?
— Тут еды на неделю! Нам обоим! А ты!., ты…
С сожалением откладываю бутерброд. Надо прожевать. Надо ответить. Внятно и убедительно. Иначе благоверная не отстанет.
— Какую неделю, Лидок! Оно ж испортится! Укроп вянет, ветчина сохнет. Про балык я вообще молчу. Пропадёт! Жалко…
На «пропадёт» супруга покупается. У неё, красавицы, по четвергам А-38 %. Алчность, или жадность, если по-простому. Уровень так-сяк, терпимо.
Запасы в холодильнике — со вчера. Похоть по средам — это кстати. Именины сердца! А путь к сердцу мужчины лежит, как известно, через желудок. Наша похоть — не только безумный секс, но и полный холодильник.
Эту истину жена усвоила.
— Балык — ладно… и правда пропасть может. А сыр?
— Ну, сыр…
— А шпроты зачем открыл?!
— Я?! Это ты их вчера открыла! Я только доедаю. Чтоб не пропало… Присоединяйся! Это я для нас двоих приготовил.
Вру, разумеется. Для себя старался. Скромный завтрак волка-одиночки. Но мне не жалко! У меня обжорка, а не алчность. Я себе потом ещё сделаю.
— Я открывала? Быть не может!
— Ты, ты, лапочка…
— У них же срок годности… Ещё полгода лежать могли!..
Супруга вздыхает и подсаживается к столу. Ф-фух, пронесло! Можно целиком отдаться процессу… М-м! Вкуснотища! Чревоугодие — мой любимый грех. Нет, похоть тоже ничего… Жалко, мы с женой по дням не совпадаем. Зато похоть с завистью совмещается.
«Зеркалка»: у меня похоть — у жены зависть, у меня зависть — у жены похоть…
Мог ли я такой кайф от еды получить до эпидемии «Синнера»? Как мы вообще до неё жили? Вспомнить страшно. Паника тогда по всему миру поднялась. Новый вирус! Не лечится, караул! Грипп птичий, свиной; чертячий. Температура, всё тело ломит…
Обошлось без жертв.
Переболело 99 % населения шарика. А как начались последствия, так грипп и окрестили «Синнером» — «Грешником». «Семь смертных» — по дням недели. Поначалу опять двадцать пять: ужас, кошмар, явление Антихриста! Телевидение слюной захлёбывается, Интернет трещит, газеты пестрят… Ничего, приспособились. Года не прошло — службы пооткрывали. Бесплатные. Врачи, астрологи, тесты, эмо-карты…
Мракобесы упирались: эмо-карта от дьявола! Ни за что, никогда! Поскулили — утихли. А куда денешься, если при поступлении на работу требуют эмо-карту? В обязательном порядке. Мне даже нравится! По крайней мере, точно знаешь, в какой день чего от себя ждать.
Кто предупреждён, тот вооружён!
Лидок ест аккуратно, стараясь не уронить ни крошки. Тщательно прожёвывает, чтобы лучше усваивалось. Темнота! Тут смаковать надо… Она ж не ест — питается! Смотреть больно.
Ещё и бормочет под нос:
— …Жрёшь в три горла… если б ты так деньги зарабатывал… скажи шефу, пусть тебе зарплату прибавит…
— Угу, — жую в ответ. — Умгу-ухм…
В дверь осторожно лезет Чероки. Косится на Лидку, кряхтит. Ждёт, когда я один останусь. Пока благоверная рядом, шиш ему что обломится. Всё понимает, зверюга… Дождался! Лидка в ванную ушла. Лови ветчинки, друг человека…
А это, извини, мне.
— …снимай крупный план. Фасад, столики на веранде. Вывеску — обязательно. Потом интервью с вами, Борис Павлович.
Генчик по-волчьи зыркнул на меня. И взялся за камеру, бурча: «Учитель нашёлся! Бондарчук хренов…» Зря я ему про тот полтинник напомнил. У него ж сегодня алчность. Как у моей супруги.
Борис Павлович прихорашивался. Чиркнул по лысине расчёской, поправил на галстуке заколку с бриллиантом. Сделал значительное лицо с уклоном в торжественность. Гордыня! Век пончиков не видать: она, родимая. Значит, обед закатит на славу — чтоб в грязь лицом не ударить. А поскольку обед халявный, Генчик тоже оценит.
Тьфу-тьфу, удачно складывается.
Хорошо бы и у шеф-повара гордыня оказалась… Я не выдержал: извлёк из сумки пакет чипсов с паприкой. Сунул в рот хрусткий кругляш. Надеюсь, ресторатор всё поймёт правильно — и проявит снисхождение.
Ох, грехи наши тяжкие…
— Снято.
Чёрт, быстро он! Я даже чипсы доесть не успел.
— Борис Павлович, встаньте сюда, — раскомандовался Генчик. — Толик, ты напротив. Чуть правее… Чтобы вывеска в кадр попала. Внимание… Снимаю!
— Добрый день, Борис Павлович.
— Здравствуйте.
Гусарский разворот плеч. Вздёрнутый подбородок. Орлиный взор.
— Как я понимаю, ваш ресторан не зря носит название «Княжий двор»? Сразу возникают мысли о старине, о знаменитых пирах Владимира Красно Солнышко… И, разумеется, об уникальной кухне наших предков. Я угадал?
— Более чем! Интерьер моего ресторана выдержан в истинно славянском духе. Благодаря моему чуткому руководству он ненавязчиво сочетается с достижениями современной цивилизации, обеспечивающими комфорт…
Блин! Это надолго.
— Что же касается кухни, то она воспроизводит блюда упомянутых вами пиров. К примеру, чёрные грузди, состав рассола и режим засаливания которых я разработал лично. Рецепты старины глубокой, знатоком коих я по праву являюсь…
Живот сводит. Слюна течёт.
— …приглашаю зайти внутрь. Покорно следуйте… э-э… — Борис Павлович с трудом берёт себя в руки. — Короче, все, кто любит меня, — за мной.
Лестница ведёт на второй этаж деревянного терема. Скрип-скрип! Лакированный этногламур. Столы, лавки — из досок. Резные наличники. Официанты в свитках и шароварах. Официантки в кокошниках. Жидкокристаллический «Сони» в серебристом корпусе. Забрали бы его в дубовый короб, что ли?
— Меню.
Берёста. Натуральная.
— Девушка, записывайте. Мне: уху «Стерляжью», кулебяку по-древлянски, грузди «Чернобог». Это для начала. Поросёнок молочный с кашей «Хрюндель». Жбан «кваску домашнего». И водочки…
— Тмин, анис, облепиха? Кедровка, можжевёловая, лимонная?
— А что ещё есть?
— Смородина, клюковка? Калган?..
— Графинчик облепихи.
— И графинчик можжевёловой! — Глаза Генчика алчно горят. — Осетринку «Волга-матушка», суп из белых грибов с олениной «Беловодье»…
Надо и себе «Беловодье» взять. Если место останется.
По телевизору шёл чемпионат по боксу. Уголовного вида громила — сразу видно, наш! — долбил защиту быковатого негра. У спортсменов жеребьёвка к недельным графикам привязана жёстко. Особенно в единоборствах. Надо, чтобы у бойцов гнев совпадал. На лени или чревоугодии много не навоюешь. Если финал чемпионата, гормональными допингами циклы корректируют. Дорогое удовольствие. Потом восстанавливаться замучаешься.
Хотя при чемпионских гонорарах…
— …правый хук Бугаева… Латомба поплыл! На экране вы можете видеть эмо-карты чемпиона и претендента. Гормональная корректировка не проводилась, бойцы работают на естественных ресурсах. У Латомбы это, как и следовало ожидать, гнев. У Бугаева… Потрясающе! Бугаев работает на жадности! 76 % чёрного гнева против 81 % нашей, родной алчности! Блестящая серия… апперкот Бугаева… Латомба на полу ринга! Восемь… девять… десять! Это нокаут! Алчность сильнее гнева! Призовой фонд чемпионата составляет…
В голосе комментатора звучала зависть.
Суббота. Лень
…по ряду макроэкономических позиций Индия догнала развитые государства. Благодаря значительному превышению экспорта над импортом стране удаётся поддерживать положительное сальдо платёжного баланса как в целом, так и по текущим операциям. Этот фактор способствует накоплению золотовалютных резервов. Поскольку валовой национальный продукт на душу населения в Индии стабильно растёт быстрее, чем численность самого населения, она позволила себе такую неслыханную роскошь, как программу повышения рождаемости.
Ведущие экономисты связывают этот скачок в развитиии «азиатского слона» с тем, что эмо-карты индусов формируются из смертных грехов, определённых ещё Махатмой Ганди:
— богатство без работы;
— удовольствие без совести;
— наука без гуманности;
— знание без характера;
— политика без принципов;
— коммерция без морали;
— поклонение без жертв…
Газета, шурша, упала на пол.
Ну её. Глаза слипаются. Наверное, я еврей. Врала мне бабушка, что хохол. Лень по субботам — чисто еврейская удача. Лежи, сопи в две дырки.
Выходной.
— Анатолий! Я кому говорю?
У Лидки по субботам — гордыня.
— Почему мусор не выбросил?
Почему-почему. По кочану.
— Я что, одна должна пахать? Весь дом на мне…
Сплю.
— С утра до вечера… как белка в колесе… Лида — туда, Лида — сюда…
Главное — не отвечать.
— Ты бы без меня в грязи утонул… с голодубы опух…
На балконе скулит Чероки.
— Тля ты бездельная… тряпка…
Ничего. Дождёшься ты вторника. Будет тебе тряпка.
А сейчас — лень.
— Если б не ты, я уже кандидатскую… докторскую… меня Эдик сватал…
Это что-то новое. Обычно Лидку сватал Вахтанг.
— Эдик мне до сих пор звонит. Уговаривает: брось ты своего кретина…
Не-а. Не подловишь. Молчу.
— Озолочу, говорит! Такую красавицу, умницу, чистый брильянт…
— Лидок, мне бы чайку. С бубликом…
— Чтобы я тебе, огрызку, чай заваривала? Не дождёшься!
— Ну, Лидок…
— Я? Тебе?! Я арабскому шейху и то не заварю…
— Твой чай — самый вкусный.
— Не подлизывайся!
— Самый крепкий… самый-самый… гениальный чай…
— Смотри, в последний раз…
Баю-баюшки-баю. Спи, Толясик, мать твою.
…Данте Алигьери в «Божественной комедии» помещает грехи на высший уровень (ближе к раю) и на низший (ближе к аду) в зависимости от их угрозы любви. В категорию отступничества от любви он зачислил гордыню, зависть и гнев. Лень он считал симптомом недостаточного проявления любви и отправил её на промежуточный уровень; а грехи, отмеченные чрезмерным увлечением земными страстями (жадность, чревоугодие и похоть), поместил в высший уровень, подальше от ада и поближе к раю.
Надоело.
Дурак этот Данте. И Беатриче его дура.
Лень есть любовь. К себе.
Зря я поднял газету.
…группа французских рестораторов обратилась с петицией к римскому папе Бенедикту XVI. Они предложили понтифику упразднить чревоугодие как грех. По их мнению, чревоугодие — всего лишь простительная слабость. Вкусная еда в разумных количествах, считают французы, смягчает нравы и изгоняет уныние.
Здравая мысль.
Хорошо бы её додумать.
Завтра.
…обозреватель газеты «Гардиан» пишет, что список смертных грехов сократился, учитывая самоустранение из этого списка жадности. «Жадность, — пишет он, — оправдана и переименована в стимул к работе (incentive). Вспомним девиз Гордона Гекко, антигероя фильма «Уолл-стрит»: «Жадность — это хорошо!» Зрители приветствовали этот девиз восторженными возгласами. Согласно такой философии, грешниками являются те, кто жалуется на жадность генералов большого бизнеса. Ведь недовольные обуреваемы другим грехом — завистью…»
— Пей чай, убожество!
— С бубликом?
— Я тебе когда-нибудь лгала? Хоть раз в жизни?!
…профессор Кембриджского университета Саймон Блэкберн подверг сомнению правомерность нахождения в «чёрном списке» похоти. Сладострастие, считает профессор, нельзя осуждать, так как «восторженное желание сексуальной активности и сексуального наслаждения ради него самого — вовсе не грех, а жизнеутверждающая добродетель». Да, время от времени похоть может выходить из-под контроля. Поэтому «лишь то сладострастие добродетельно, которое взаимно и контролируемо». Своё мнение профессор выразил в рамках проекта, осуществляемого издательством Оксфордского университета «Оксфорд Юниверсити Пресс», цель которого — позиционирование семи смертных грехов в современной жизни…
Размачиваю бублик в чае.
А то его ещё грызть…
…Ватикан обновил список семи смертных грехов, приведя его в соответствие с требованиями современности. Новые смертные грехи были перечислены архиепископом Джанфранко Джиротти в ходе проходившего в Риме семинара для священников. Выступая перед участниками семинара, римский папа Бенедикт XVI выразил свою обеспокоенность тем, что люди «перестали понимать суть греха». На вечные страдания в аду теперь обречены наркоторговцы, бизнесмены, обладающие «богатством неприличных размеров», а также учёные, манипулирующие с генами человека.
В интервью ватиканской газете «Оссерваторе Романо» архиепископ Джиротти заявил, что самыми опасными областями — с точки зрения смертного греха — являются биоэтические науки и экология. Также архиепископ зачислил в «величайшие грехи нашей эпохи» аборты и педофилию.
Бывший преподаватель моральной теологии в Папском университете, иезуит Джеральд О'Коллинз, приветствовал изменение списка смертных грехов. «Мне кажется, что современные священники не вполне отдают себе отчёт в том, что касается зла в нынешнем мире, — говорит О'Коллинз. — Они должны лучше представлять социальную составляющую греха и зла, а не думать о грехе лишь на уровне конкретного человека…»
Воскресенье. Алчность
Хоронили Шурку Литвина.
Я знал, что он долго болел. Даже знал, чем. Всё собирался зайти, навестить — и медлил, откладывал. Словно боялся заразиться. Вот, навестил.
На Тринадцатом городском кладбище.
Густая компания провожающих топталась у ямы. Рыдала Шуркина мать. Её успокаивали две дочери. Отца, строительного воротилы, не было — свалился с микроинфарктом. Пьяненький кузен хотел произнести речь. Очень хотел. Его урезонивали шёпотом. Шурка лежал в гробу спокойный, деловитый. Казалось, он собрался на работу и только ждал, пока все уйдут поминать.
Отличный гроб. Двухкрышечный. Из азиатской вишни. Тонировка красная, глянец. Модель «WASHINGTON E-8-62 HR». Я специально подошёл ближе, посмотрел на табличку. Такой гроб на хорошие бабки потянет. Тыщи три баксов. Надо было всё-таки проведать Шурку при жизни. Венки опять же. Гвоздика, роза, хризантема. Пятьсот баксов. Ирис, хризантема. Триста баксов. Дальше — искусственные. От тридцати до сорока.
Ленты вроде бы бесплатно дают. В нагрузку.
— Не подскажете, ленты дармовые?
— Какое там! — небритый дядька аж вскипел от зависти. — Пятнадцать долларов! Вы поняли?! Пятнашка зеленью и текст не более восьмидесяти символов. Жируют ритуальщики! Золотое дно…
Я быстренько посчитал в уме. Тринадцатое кладбище — в центре города. Плюс поминки. Выходила очень привлекательная циферка. Жаль, не моя. Мне на такие похороны пахать — не напахать. Зароют в сосновом, за окружной. Сотни за три на круг.
Эх, Шурка! Нет чтоб друзьям помочь. Взял и умер.
Земля тебе пухом.
— …сайт правительства, — шушукались сзади не по теме. — Зашёл, гляжу…
— Что ты там забыл?
— Они ежегодно свои эмо-карты публикуют. Согласно закону.
— Знаю. Вместе с декларациями о доходах.
— Смотрел?
— Я и так в курсе. Усердие, щедрость, любовь. В дни заседаний — самоконтроль и воздержание. По выходным — смирение. Доброта — ежедневно. От 80 до 101 %.
— Ага. А как в отставку, так всё как у людей. Жадность, гордыня, гнев…
— Ну не скажи. Процентовка остаётся. На прежнем уровне…
Попик затянул отходную. Узкогрудый воробышек, он басил Шаляпиным. Откуда что бралось? С другой стороны, мне его гонорар, я Каррерасом запою. Кастратом Фаринелли. «Мерин» на въезде с Пушкинской — зуб даю, батюшкин. Там не панель — иконостас.
Я специально заглянул, когда мимо шёл.
Надо было не Кулёк заканчивать, а семинарию. С красным дипломом. Отбасил бы, подтянул рясу, врубил кондишн — и с ветерком… Стоп. Как-то оно сегодня заносит. У меня жадность, а завистью отдаёт. И ещё чем-то попахивает.
Унынием?
Пощупал лоб — нет, здоров. Не хватало ещё заболеть. Сейчас на лекарствах разоришься. Упаковка «Фервекса» дороже бутылки коньяка. Антибиотик — вообще караул. В больнице дерут, как с Сидоровой козы. Медсестре дай, доктору дай, санитарка за так стакан воды не принесёт.
Надо было в детстве закаляться.
— …грипп, — сказали сзади. — Новый.
— Ерунда, — возразили там же.
— Точно говорю. Из Сомали. Ихние пираты первыми заразились. А там пошло-побежало. Матросня в заложниках сидела, подхватила. Воздушно-капельным путём.
— Не половым?
— Хиханьки тебе… Выпустили заложников, те и разнесли: Швеция, Мексика, Венгрия. Уже до нас добралось.
— И что?
— Циклы сбивает. Недельные. Кто переболел, жалуется: не поймёшь, что когда. По карте лень, а тебя от похоти трясёт. Завалил бабу, снял штаны — глядь, уже гордыня. Не хочу об всякую шваль мараться. И лень опять же.
— Врут.
— Ну, не знаю. По телику сообщали. Мол, сперва крутит, путает, а дальше вообще лажа. Последствия, значит. Всё не вовремя, не по расписанию. Иногда вообще ничего.
— Это как?
— Я и сам не понял. Ведущий — идиот. Рекламная, говорит, пауза…
— Шурик не от этого умер? Не от гриппа?
— Не-а…
Я ещё раз пощупал лоб. На всякий случай.
Нищий попался настырный. Он тащился за мной от самого кладбища. Простирал руки, точил слезу. Канючил, тряся кудлатой, отроду не мытой головой:
— На пропитание! Не местные!
Молчу. Прикидываюсь шлангом.
— Погорельцы!
Прибавляю шаг.
— Мама в больнице! Папа в тюрьме…
Не выдерживаю. Останавливаюсь.
— Жадность?
— Ага, — кивает честный нищий.
— Уровень?
— 33 %.
— А у меня — 42 %.
— По воскресеньям?
— Сам не видишь?
Нищий плюёт мне под ноги и уходит прочь.
Понедельник. Гордыня
Хорошо, что мы не Авраменки. У них тоже гнев с гордыней — в один день, как у нас с Лидкой. Только процентовка — закачаешься! Найдут Анькины 79 на Славкины 84+ — туши свет, сливай воду! Наши жалкие 26 на 31 — курам на смех.
Зато ссоримся реже.
Хрен бы Авраменко в такой день согласился пса выгулять! А я — ничего. Я не гордый. То есть гордый, конечно. Чероки — лучший пёс в мире! Смотрите, завидуйте. Фу, Чероки! Брось гадость! Как тебе не стыдно? Учись у Дика: он никогда…
Куда?! Стой, животное!
Внял, зараза. Взял пример с Дика. Кошку, понимаете ли, Дик увидел! Ты ж вчера с Брыськой только что не лизался, кобелина! Или у тебя тоже циклы? Ну, загнали на дерево — дальше что? Так и будем скакать и лаять до вечера? Ой! Это не Брыська… Это ж Лярва! Ко мне, Чероки! На поводок — и домой, пока Эсфирь Львовна не объявилась. За свою Лярву она нас с тобой обоих на дерево загонит!
Что-то у меня гордыня сегодня не очень… Подкачала.
Дверь квартиры распахивается настежь:
— Я кого просила мусор выбросить?
Становлюсь в позу:
— Пушкина!
— Я тебе покажу Пушкина! Я тебя, в гроб сходя, благословлю! Ты у меня сам застрелишься, бездарь! Марш на помойку!
Пререкаться со вздорной бабой — ниже моего достоинства. И пойду! И выброшу! Пальцы стальным захватом смыкаются на пакете с мусором. Рвётся тонкий полиэтилен.
— Ещё на пол мне рассыпь!..
Лидка хмурит брови. Нетушки, актрисуля. Не верю. Одарив жену надменной улыбкой, я покидаю отеческий дом. Хлопаю дверью. Шествую по лестнице. С чувством собственного превосходства.
Начинаю гнусно хихикать. Индюк надутый! Придурок-муж из семейного ток-шоу для дебилов. Как жена меня терпит? Верно сказала: бездарь! И место моё — на помойке…
Самоуничижение — паче гордыни?
Возле мусорного бака стояли туфли. Чёрные. Лак, кожа «под чешую» — итальянские. Каблуки всего на треть стоптаны. В доме завёлся олигарх? Сорит деньгами? Подарил бы мне… В последний момент я всё-таки отдёрнул руку. У меня не жадность! И не зависть. Чтоб я туфли с помойки взял?! Гордыня, где ты? Ау! Да что ж это, блин, творится?!
В квартире было тихо. До звона.
— Лидок? Ты дома?
Тишина сгущается, ватой лезет в уши. Собственное дыхание кажется громом. Кто-то скулит. На кухне. Чероки? Кто тебя обидел?!
За столом сидела Лидка. Плакала, закрыв лицо ладонями.
Какие у неё тонкие пальцы…
— Что с тобой?
— Отстань.
— Ну извини меня, дурака. Я ж не нарочно…
— Не трогай меня… Пожалуйста.
Хоть бы вызверилась, что ли. Я бы понял.
— Чего ты, Лид? Всё нормально, всё хорошо…
Она вдруг отняла руки от лица. Взглянула на меня в упор, смаргивая слёзы. Будто впервые увидела.
— Ничего не нормально, Толя. Ничего не хорошо.
«Новый грипп. Интервью у Хачатуряна. Вирусолог, профессор. Адрес — ниже. Бегом!!!»
SMS от шефа.
— Ну? — спросил профессор вместо «здравствуйте».
— Интервью, — напомнили.
— Ну-ну…
И профессор убрёл в недра квартиры.
Нервничая, я последовал за ним. Так меня встречали впервые. Попадались неврастеники, мизантропы, кретины, пижоны… Ноев ковчег. Вирусолог выбивался из общего ряда. Юркий, как ящерица. Мелкий, как разменная монета. Самодостаточный, как Мона Лиза.
А ещё он был, что называется, выпивши.
С утра.
В кабинете царил мрак. Солнце без особого успеха тыкалось в задёрнутые шторы. Тени, силуэты; звяканье бутылки о рюмку. Мне профессор не предложил.
— Ну?
Разнообразием он не баловал.
— Угостите акулу пера?
— Легко.
Бутылка звякнула во второй раз. Нет, не жадность, понял я. Гордыня? Брезгует мелким репортёришкой? Вряд ли. Это у меня сегодня гордыня. Два гордеца сцепились бы ещё на пороге. Хотя моя нынешняя гордыня…
Я задрал нос. Вышло не очень.
— Это лечится? — спросил я напрямик.
— Нет.
— Совсем?
— Абсолютно. Пейте, уже всё равно.
Я сделал глоток.
— Бренди?
— Арцах. Армянская водка.
— Чем пахнет?
— Кизилом.
— Женщины такое любят.
— Такое люблю я, молодой человек.
И не похоть. Была бы похоть, среагировал бы на женщин. Или на меня, если гомик. Лень? Ишь какой живчик… И не гнев. Гнев я бы опознал сразу.
— Что теперь, Марк Эдуардович?
— Чёрт его знает. Приспособимся. Мы ж тараканы.
— В каком смысле?
— На нас дуста не изобрели.
— Думаете, пандемия?
— Я не думаю, молодой человек. Я знаю.
— Эмо-карты? Недельные циклы?
Профессор был краток:
— Плюнуть и растереть.
Вешайте меня, жгите огнём, лишайте премии, но лишь сейчас я сообразил, что за тёмный ангел встал на пороге. Это как же? Это что же? Значит, проснулся я во вторник, а гнева-то нет? Дал жене подзатыльник, и оправдаться нечем? Оторвался на Люське, а смягчающие обстоятельства — хрен с маслом? Что я скажу нищему в воскресенье, пройдя мимо? Мама родная — шпроты… Съели мучайся, да?
— Спасите, — шепнуля профессору. — Вы же специалист…
Горло свело, шёпот сорвался.
— Работаем, молодой человек. На базе старого штамма вируса. Есть положительные результаты. В принципе, повторно заразиться «Грешником» — реально.
Хотите верьте, хотите нет, но я готов был руки ему целовать. При всей моей понедельничной гордыне. Жаль, на профессора сей порыв впечатления не произвёл.
Он размышлял вслух.
— Реально, да. Но пики циклов «Грешника-2» — существенно выше. Придётся вводить новую процентовку. Откалибруем за милую душу…
— Насколько выше?
— Раза в два. Что у вас с утра? Гордыня? Вот и прикиньте уровень.
Я прикинул. И содрогнулся.
— А если снова? Если опять циклы полетят к чертям?
— Разработаем «Грешник-3». Понадобится — и четвёртый сделаем, и пятый. С такими пиками, что закачаешься. Наука, молодой человек, может всё. Исследуешь, внедряешь, смотришь — всё. Меняй белый халат на белые тапочки.
Его юмор мне не понравился.
— Скажите, профессор… Что у вас сегодня? По эмо-карте?
— Вам для интервью?
— Нет, просто так. Я вот наблюдаю за вами и никак в толк не возьму… Ни одного ярко выраженного.
— Чего — ни одного?
— Ну, смертного. Греха. Порока. Разве что бытовое пьянство.
Звякнула бутылка.
— Нет грехов? Пороков? Это не беда, молодой человек. Добродетелей нет — вот это уже полный грипп…
— А что, и такое возможно?
— Для науки? Для науки, скажу я вам…
Весь дрожа, я ждал ответа.
